Ле Фаню. Кармилла

   - Знаешь, как папа огорчится, - прибавила я, - если подумает, что ты пусть даже слегка прихворнула, а от нас скрываешь? Тут неподалеку живет очень хороший доктор - вот который сегодня приезжал к папе.
   - Да, да, верно, он хороший доктор. Я знаю, какие вы добрые:
   но, миленькая моя, ведь я вовсе не заболела, просто слабость напала. Это со мной бывает; сил у меня немного, я быстро утомляюсь. Трехлетний ребенок и тот пройдет больше меня. Но утомляюсь я ненадолго - видишь, я снова такая, как обычно.
   В самом деле, она оживилась, и мы болтали без умолку; наваждение - как я называла про себя ее страстные речи и взоры, смущавшие и даже пугавшие меня - исчезло.
   А наутро... наутро мне было не до наваждений, да и Кармилла точно встрепенулась.
   Глава VI
   ТАИНСТВЕННАЯ ИСТОМА
   В тот вечер мы отправились в гостиную, где нас ждали кофе и шоколад, и хотя Кармилла ни к чему не притронулась, но была и правда "такая, как обычно". Мадам Перродон и мадемуазель де Лафонтен предложили сыграть в карты, а во время игры подошел и папа, как он говорил, "почаевничать на ночь".
   Когда мы доиграли, он сел на диване рядом с Кармиллой и спросил с легкой тревогой в голосе, не было ли хоть какой-нибудь весточки от ее матери.
   - Не было, - отвечала она.
   Тогда он спросил, не знает ли она, куда бы ей послать письмо.
   - Трудно сказать, - ушла она от ответа, - впрочем, ведь я собираюсь вас покинуть, я и так уже злоупотребила вашим гостеприимством и добротою. Я причинила вам столько хлопот... Хорошо бы завтра же нанять карету и поехать следом за нею: я знаю, где она в конце концов непременно окажется, хоть и не смею вам это открыть.
   - Об этом и думать нечего! - воскликнул мой отец к моему великому облегчению. - Нам горько будет с вами расстаться, да я вас никуда и не отпущу до возвращения матери - иначе я обманул бы оказанное мне огромное доверие. Другое дело, если бы она дала о себе знать и я мог бы с нею посоветоваться: я ведь за вас в ответе, милая вы наша гостья, а нынешние новости насчет этого загадочного недуга очень неутешительны. Я, конечно, приму все меры; и вы ни в коем случае нас не покинете, разве что мать ваша напрямик этого потребует. Только такой ценой мы вас отпустим - и то с превеликой печалью.
   - Несказанно благодарна вам, сударь, за ваше гостеприимство, - отвечала она, застенчиво улыбаясь. - Вы все так добры ко мне; за всю мою жизнь я не бывала так счастлива, как в вашем чудном дворце, с вашей милой дочерью, под вашим ласковым попечением.
   Тронутый ее словами, он с улыбкой и как-то по-старинному галантно поцеловал ей руку.
   Я, как всегда, проводила Кармиллу в ее спальню; она прибиралась ко сну, и мы разговаривали.
   - Ты как все-таки думаешь, - спросила я наконец, - ты когда-нибудь доверишь мне свои тайны?
   Она обернулась и молча, с нежной улыбкой глядела на меня.
   - Не хочешь отвечать? - сказала я. - Ну да, не можешь сказать ничего хорошего, так молчи. Что же я, право, пристаю к тебе с дурацкими вопросами.
   - Спрашивай меня, о чем хочешь. Ты еще не знаешь, как ты мне дорога, а то бы не думала, будто я от тебя хоть что-нибудь скрою. Но я словно под заклятьем, обеты мои крепче монашеских, и пока что я не могу довериться даже тебе. Но время близится, скоро ты все узнаешь. И буду я у тебя жестокая, и буду себялюбивая: но ведь любовь всегда себялюбива, и чем она нежнее, тем себялюбивее. Любя меня, ты пойдешь со мною на смерть; или пойдешь со мною, ненавидя меня - перед смертью и за смертным порогом. Все равно - любовь или ненависть, лишь бы не равнодушие.
   - Знаешь, Кармилла, ты опять едва ли не бредишь, - поспешно прервала я.
   - Да, я глупенькая, я непонятливая, я причудница; хорошо, давай ради тебя я на полчаса поумнею. Ты на балах бывала?
   - Нет, что ты. А какие они, балы? Вот уж, наверно...
   - Да я и не помню, давно это было. Я рассмеялась.
   - Тоже мне, старуха. Свой первый бал не помнит.
   - Да нет, я все помню - вернее, с трудом припоминаю. Ну, точно пловец ныряет и смотрит из глубины сквозь зыбкую прозрачную толщу. Однажды ночью жизнь замутилась, и поблекли все цвета. Убили меня или нет, не знаю, но ранили, ранили сюда, - она показала на грудь, - и с тех пор я стала другая.
   - Ты что - умирала?
   - Да, умирала: любовь жестока. Любовь требует жертв. Жертвы требуют крови. Что за жертва без крови? Нет, давай лучше спать, я устала. Надо ведь еще встать, запереть за тобою дверь.
   Она лежала щекой на подушке, утопив тонкие руки в пышных густых волосах; ее сверкающие глаза следили за мной, и она загадочно улыбалась.
   Я медленно вышла из спальни с какой-то тяжестью на сердце.
   Я часто задумывалась, молится ли она. Я ее на коленях не видела. Утром мы вчетвером молились задолго до ее появления, и она ни разу не вышла из гостиной на общую вечернюю молитву в нижней зале.
   Если бы не случилось мне однажды услышать, что она была крещена, я бы и вообще не знала, христианка она или нет. Никогда ни слова не сказала она о религии. Мне, простушке, было невдомек, что религия нынче не в моде, а то бы я не удивлялась.
   Боязнь заразительна, и у близких людей непременно появляются общие страхи. Я как-то незаметно переняла привычку Кармиллы запираться от ночных лиходеев и обыскивать спальню - не затаились ли где убийцы или грабители.
   Оборонившись от страхов, я легла в постель и заснула. В покоях горела свеча, я к этому привыкла с малолетства; с тех самых пор я ни разу не спала в темноте.
   Так что можно было спать спокойно. Однако сны легко проникают сквозь толстые каменные стены, освещают темные покои или омрачают светлые, и обитатели снов приходят и уходят, когда хотят, запоры им нипочем.
   В ту ночь меня посетил страшный сон: он стал началом таинственной истомы.
   Не назову его кошмаром - я твердо знала, что сплю. И во сне лежала в своей постели, как и наяву. Мне грезилась привычная спальня, и все было как всегда, только темно, и у изножья кровати копошилось какое-то существо. Я пригляделась: оно было угольно черное, вроде громадной кошки, в пять или шесть футов; оно закрывало весь каминный коврик, прохаживаясь по комнате взад-вперед мягко, хищно и неутомимо, как зверь в клетке. Я не могла вскрикнуть, хотя была, конечно, насмерть перепугана. Оно расхаживало все быстрее, и комната погружалась в кромешный мрак;
   огромные горящие глаза приблизились к моим, и жгучая боль пронизала мне грудь, точно в нее впились две длинные иглы. Я с воплем проснулась. В покое горела свеча, и справа у изножья кровати стояла женщина в темном просторном одеянии; распущенные волосы ниспадали ей на плечи. Стояла она неподвижно, как изваяние, неподвижно и мертвенно. Оцепенев, глядела я на нее, а она отдалилась, потом оказалась у двери; дверь медленно приоткрылась, и она исчезла.
   Оцепенение спало. Я подумала, а вдруг это Кармилла зашла ко мне среди ночи в незапертую дверь - напомнить, чтоб я запирала. Я подбежала к двери: она была заперта, как обычно, изнутри. Отпирать ее, выглянуть я не отважилась - очень уж было страшно. Я запрыгнула обратно в постель, укрылась с головой и ни жива ни мертва дожидалась утра.
   Глава VII
   НИСХОЖДЕНИЕ
   Не стоит описывать ужас, с каким я поныне вспоминаю ту ночь. Страхи, навеянные снами, проходят, а этот становился все мучительнее, и я страшилась комнаты, страшилась даже мебели, среди которой явился призрак.
   На другой день я боялась хоть на миг остаться одна. Папе я ничего не сказала: вдруг бы он надо мной посмеялся, а это было бы нестерпимо обидно, или же, напротив, решил бы, что на меня напала здешняя загадочная хворь. Сама я этого ничуть не опасалась, но отец был давно уж не слишком здоров, и волновать его не стоило.
   Немного успокоили меня мои милые гувернантки - добрая мадам Перродон и бойкая мадемуазель де Лафонтен. Они заметили, что я сама не своя, растеряна и перепугана. Наконец я им открылась.
   Мадемуазель хохотала, но мадам Перродон, похоже, была встревожена.
   - Кстати, - смеялась мадемуазель, - знаете ли, что по липовой аллее за окном спальни Кармиллы разгуливает призрак!
   - Что за вздор! - воскликнула мадам, которой, видимо, такие байки показались неуместными, - кто это вам сказал, дорогая?
   - Мартин говорит, что он там дважды проходил перед рассветом - чинили садовую калитку - и оба раза видел в аллее женскую фигуру.
   -Додумаешь, ужасы! Да просто коровницы под утро ходят доить на приречный луг.
   - Конечно, однако же Мартин, олух несчастный, едва не трясся от страха.
   - Вы только не обмолвитесь об этом Кармилле, - вмешалась я, - ей же видно эту аллею из окна, а она, пожалуй, трусиха пуще меня.
   Кармилла спустилась позже обычного.
   - Я так перепугалась ночью, - сказала она, когда мы остались наедине, еще и не то, наверно, было бы, если б не этот амулет, купленный у бедняжки горбуна, с которым я так грубо обошлась. Мне снилось, будто какая-то черная тварь кружит возле моей кровати, я очнулась в ужасе, и мне померещилась темная фигура у камина, но я нащупала под подушкой амулет, и фигура тотчас исчезла. Я уверена, не будь этого талисмана, появился бы какой-нибудь жуткий призрак и, может статься, задушил бы меня, как всех этих бедных людей.
   - А теперь послушай меня, - и я рассказала о своих ночных видениях; она выслушала с явным испугом.
   - А талисман был при тебе? - озабоченно спросила она.
   - Нет, я его бросила в китайскую вазу в гостиной, но возьму на ночь с собой, раз уж ты так в него веришь.
   Теперь я не могу ни объяснить, ни даже понять, как это я одолела страх и осталась вечером одна у себя в спальне. Ясно помню, что приколола амулет к подушке, уснула почти сразу же и спала крепче обычного.
   Так же минула и следующая ночь: сон мой был глубокий и безмятежный. Проснулась я, правда, вялая и чем-то опечаленная, но и в том, и в другом была своя прелесть.
   - Ну вот, я же говорила тебе, - заметила Кармилла, когда я рассказала ей, как мне спокойно спалось. - Я тоже прекрасно спала; я приколола амулет к сорочке, а то прошлой ночью он был слишком далеко. Все прочее, кроме снов, конечно, выдумки. Я раньше думала, что сны насылают злые духи, но наш доктор сказал, что ничего подобного: это просто к нам подступают разные хвори, не могут проникнуть внутрь и, отлетая, в отместку тревожат нас сновиденьями.
   - Тогда зачем же талисман? - спросила я.
   - А он обкурен или пропитан каким-то снадобьем от малярии.
   - Он, значит, действует только на тело?
   - Разумеется; ты думаешь, злых духов можно отпугнуть клочком пергамента или лекарственным запахом? Нет, это болезни бродят около нас, задевают нервы и добираются до мозга, но снадобье вовремя отгоняет их. Вот и вся тайна талисмана. Даже не тайна, а разгадка, тут нет никакого волшебства.
   Я хоть и не вполне, а все-таки соглашалась с Кармиллой, старалась соглашаться, и страшное впечатление немного сгладилось.
   Ночь за ночью я крепко засыпала; но каждое утро просыпалась истомленная и весь день изнемогала от слабости. Я чувствовала, что я стала совсем другой. Странная печаль овладевала мною, какая-то отрадная печаль. Появилось смутное предвидение смерти, и оно было похоже на манящее ожидание, пусть грустное, однако же и сладостное. Я угасала, и душа моя не противилась этому.
   Я не хотела сознаваться, что больна, не хотела ничего говорить папе, и доктор мне был не нужен.
   Кармилла прямо-таки лелеяла меня, и приступы томного обожания повторялись все чаще. Чем больше слабела я душою и телом, тем жарче был ее нежный пыл. Меня он по-прежнему смущал: казалось, ее охватывало безумие.
   Неведомая и небывалая болезнь, которой я не желала замечать, зашла очень далеко. Сперва в ней была сокровенная прелесть, даже и в самом изнеможении. Пленительней и пленительней становилась эта прелесть, но постепенно к ней примешалось чувство бездонного ужаса; оно, как вы сейчас узнаете, обесцветило и обессмыслило всю мою жизнь.
   Начиналось нисхождение в преисподнюю; но прежде появилось новое ощущение, странное и довольно приятное. Я засыпала, и внезапно по жилам пробегал холодок, словно я плыла против течения. Но потом меня затягивали нескончаемые сны, такие смутные, что в памяти не оставалось ни лиц, ни мест, ни происшествий, лишь томительная жуть; я была так обессилена, точно долго была в опасности и вынесла неимоверное душевное напряжение. Вспоминалось еще, что в сумраке я говорила с невидимками; и ясно слышался как бы издали медленный женский голос, звучны? и властный, вселявший в меня неописуемый ужас. Иногда я чувствовала на щеке и шее чью-то мягкую руку. Иногда чьи-то теплые губы медлительным, нежным поцелуем добирались до горла. Сердце мое колотилось, я прерывисто дышала всей грудью, потом задыхалась от рыданий и в мучительной судороге обмирала.
   Так прошли три недели, и по моему лицу стало видно, чего они мне стоили: я сделалась бледна, как мел, черные тени легли под запавшими глазами. Сказалась и постоянная расслабленность: я еле двигалась.
   Отец все время спрашивал, не больна ли я, а я упрямо - теперь сама не знаю, почему, - твердила, что я совершенно здорова. И то сказать: ничего у меня не болело - на что мне было жаловаться? На воображение? На нервы? Мучилась я ужасно, но, видно, мученья мне были желанны, и я с болезненным упорством не хотела никому ничего объяснять.
   Это была не та гибельная хворь, которую поселяне называли "упырь": ведь я мучилась уже три недели, а они отмучивались через три-четыре дня.
   Кармилла жаловалась мне на дурные сны, на жар и озноб, но ей, наверно, было полегче моего. А мне приходилось дурно. Если бы я знала, что со мною творится, я бы на коленях просила помощи и совета. Но я была одурманена, и не понимала ничего.
   Расскажу теперь про сон, который привел к неожиданным открытиям.
   В некую ночь я услышала из густого сумрака не тот привычный, медлительный и властный голос, а совсем другой, нежный и ласковый, но все равно ужасный, и он произнес: "Мать говорит тебе - берегись убийцы". И вдруг стало светло, и я увидела у изножия кровати Кармиллу в белой ночной сорочке, окровавленной сверху донизу.
   Я с криком проснулась, я думала, что Кармиллу убили. Помню, я вскочила с постели, очутилась в коридоре и звала на помощь.
   Мадам Перродон и мадемуазель де Лафонтен прибежали из своих спален; при свете фонаря, который всегда горел в коридоре, я наскоро объяснила им, в чем дело, и уговорила постучать в дверь Кармиллы. Она не отзывалась. Мы стали ломиться и кричать, звали ее во весь голос - и понапрасну.
   Испугались мы не на шутку-дверь-то была заперта! Кинулись обратно ко мне в спальню и подняли отчаянный трезвон. Будь комната отца поблизости, мы бы, конечно, позвали его, но увы! Звонков он не слышал, а добираться до него через весь ночной замок ни у кого из нас смелости не хватало.
   Из коридора донеслись голоса подоспевшей прислуги, и мы - все три в пеньюарах и домашних туфлях - выбежали и снова принялись звать Кармиллу; наконец я велела выломать замок. Выломали: мы замерли на пороге, высоко держа свечи, и заглянули в комнату. Опять позвали ее, и опять напрасно. Мы оглядели спальню: когда я прощалась с ней на ночь, все было точно так же. Но теперь не было Кармиллы.
   Глава VIII
   ПОИСКИ
   Мирное зрелище девичьей спальни, в которую мы вломились, нас немного успокоило, и вскоре мы отпустили мужчин. Мадемуазель подумала, а вдруг Кармиллу напугали крики за дверью, она вскочила с постели и второпях спряталась в шкафу или за занавеской - и, конечно же, не может выйти, пока дворецкий со слугами не уйдут. Мы забегали по просторному темному покою и снова принялись ее звать.
   И снова безответно. Мы вконец растерялись и разволновались. Проверили окна - окна были заперты. Я громко умоляла Кармиллу: если она и вправду прячется, то эта злая шутка зашла слишком далеко, пора и нас пожалеть. Она не откликалась. Я была убеждена, что в спальне ее нет; нет и в смежной гардеробной, запертой на ключ снаружи. Как же это? Может быть, Кармилла нашла потайной ход? Старая экономка говорила, что их в замке немало - только вот где они. Бог весть. Разумеется, все должно было скоро объясниться - но пока что мы не знали, что и думать.
   Пробило четыре часа, и я решила скоротать остаток ночи в спальне у мадам. Но рассвет ничего не прояснил.
   Утром все домочадцы во главе с моим отцом в несказанной тревоге обыскивали этажи и башни огромного замка. Искали и в саду, но Кармилла пропала бесследно: оставалось обшарить дно реки. Отец был в отчаянии: что он скажет матери бедной девушки? Я тоже чуть с ума не сходила от горя.
   Словом, к часу пополудни мы совсем сбились с ног и метались без толку. Зачем-то я взбежала наверх в спальню Кармиллы - и увидела, что она стоит в гардеробной возле туалетного столика. Я была поражена и не верила глазам, а она молча поманила меня пальцем. В лице ее был ужас.
   Я кинулась к ней, радостно обняла ее и принялась целовать. Потом изо всех сил зазвонила, чтобы поскорей успокоить отца.
   - Кармилла, дорогая, что произошло? Мы тут все голову потеряли! воскликнула я. - Где ты была? Когда ты вернулась?
   - Невероятная ночь, - сказала она.
   - Ради всего святого, расскажи.
   - В третьем часу, - сказала она, - я, как обычно, улеглась, заперев двери в гардеробную и в коридор. Спала я крепко, снов не помню, а проснулась сейчас только вот на этом диване; дверь в спальню была настежь, а наружная взломана. Как это могло случиться, что я не проснулась? Шуму было, наверно, много, а сон у меня чуткий. И как меня, сонную, перенесли сюда - ведь я просыпаюсь, только тронь меня пальцем?
   Тем временем явились мадам, мадемуазель и мой отец с гурьбой слуг. Кармиллу обступили с радостным гомоном и засыпали вопросами. Она повторяла одно и то же и, казалось, меньше всех могла что-нибудь объяснить.
   Отец задумчиво прошелся по комнате. Кармилла искоса хитро взглянула на него. Слуг отослали, мадемуазель пошла за валериановыми каплями и нюхательной солью, и в спальне остались лишь Кармилла, мадам и мы с отцом. Он подошел к ней, ласково взял ее за руку, повел к дивану и сел рядом.
   - Вы позволите мне, милая, высказать догадку и задать вам один вопрос?
   - У кого на это больше права? - сказала она. - Спрашивайте, о чем хотите, я ничего не утаю. Да и нечего мне таить - я сама в недоумении и растерянности. Задавайте любой вопрос - я только маминых запретов нарушить не могу.
   - Конечно, конечно, милое мое дитя. Я и не собираюсь посягать на ваш зарок молчания. Нам надо всего лишь понять, каким чудом вы, не пробудившись, покинули свою постель и спальню, а окна и двери остались заперты изнутри. Думаю, что чуда здесь никакого нет, и вот мой вопрос.
   Кармилла грустно склонилась головкой на руку; мы с мадам слушали, затаив дыхание.
   - Никогда не было речи о том, что вы бродите во сне?
   - Давным-давно не было.
   - Значит, давным-давно речь была?
   - Да, в детстве: так мне говорила моя старая няня, Мой отец улыбнулся и кивнул.
   - Никаких чудес. Вы встали во сне, отперли дверь, но ключ в замке не оставили, а заперли ее снаружи и взяли с собой ключ. Где уж вы там бродили. Бог знает: только на этом этаже двадцать пять покоев, а есть еще верхний и нижний. Покои, комнатушки, всюду громоздкая мебель и всевозможная рухлядь; да этот замок за неделю не обыщешь. Ну, понятна вам моя разгадка?
   - Не совсем, - отвечала она.
   - Папа, а как же она оказалась на диване в гардеробной - мы же обыскали обе комнаты?
   - Да пришла сюда, не просыпаясь, уже после того, как вы их обыскали. Наконец проснулась - и удивилась не меньше вашего. Ах, Кармилла, - сказал он, смеясь, - если бы все загадки разрешались так легко и просто, как эта! Порадуемся же, что объяснение тут самое естественное - и никто никого не одурманивал, обошлось без грабителей, отравителей, ведьм и упырей: словом, ни Кармилле, и никому другому опасаться нечего.
   Кармилла очаровательно зарумянилась, и я, любуясь, подумала, что грациозная томность ей к лицу. Должно быть, отец мой невольно сравнивал нас; он вздохнул и сказал:
   - Что-то моя бедняжка Лаура выглядит плоховато. Так мне была возвращена моя любимая подруга.
   Глава IX
   ДОКТОР
   Кармилла и слышать не хотела о том, чтобы кто-нибудь ночевал с нею, и отец велел служанке лечь возле ее дверей, а если ей опять придет охота бродить во сне, перехватить ее на пороге.
   Незаметно пролетела ночь; рано утром приехал доктор, за которым отец послал без моего ведома.
   Мадам проводила меня в библиотеку; там он дожидался, маленький, строгий, седовласый, в очках (я, впрочем, его уже описывала).
   Я рассказала ему все без утайки, и лицо его делалось все строже и строже.
   Мы стояли друг против друга в глубокой оконной нише. Когда я закончила рассказ, он откинулся назад, плотно прислонившись к стене, и разглядывал меня очень внимательно, с каким-то ужасом в глазах.
   Через минуту он подозвал мадам и попросил послать за моим отцом: тот вскоре явился и с улыбкой произнес:
   - Угадываю, доктор, что я, старый дурень, зря вас потревожил, простите великодушно.
   Но улыбка поблекла, когда доктор, жестом отослав меня, хмуро пригласил его в ту же оконную нишу. Разговор у них, видимо, был очень серьезный и трудный; мы с мадам стояли в другом конце просторной залы, сгорая от любопытства. Но не слышно было ни слова: говорили они вполголоса, а глубокая ниша поглощала все звуки и скрывала говорящих, виднелись только нога и плечо отца.
   Наконец показалось его лицо - бледное, угрюмое и озабоченное.
   - Лаура, милая, иди сюда. Мадам, доктор просит вас немного подождать.
   Я приблизилась, немного обеспокоенная, сама не знаю, почему:
   ведь я наверняка была здорова, а слабость... мы же всегда думаем, что стоит захотеть - и слабость пройдет.
   Отец протянул руку мне навстречу, не сводя глаз с доктора, и сказал:
   - Да, это действительно странно и как то не очень понятно. Сюда, сюда, Лаура: слушай доктора Шпильсберга и соберись с мыслями.
   - Вы сказали, что у вас было такое ощущение, будто во время первого кошмара две иглы впились пониже горла. Сейчас там не болит?
   - Ничуть, - сказала я.
   - А вы можете точно показать, где они будто бы впились?
   - Вот здесь, над ключицей.
   Я была в закрытом домашнем платье.
   - Что ж, проверим, - сказал доктор. - Позвольте, ваш отец чуть-чуть приоткроет... Необходимо выяснить, нет ли симптомов. Я позволила: надо было приспустить воротничок дюйма на два.
   - Боже мой! В самом деле! - воскликнул отец, побледнев пуще прежнего,
   - Убедились своими глазами, - сказал доктор с мрачным удовлетворением.
   - Что там такое? - вскрикнула я в испуге.
   - Ничего, дорогая фрейлейн, всего-навсего синее пятнышко с кончик вашего мизинца. Итак, - обернулся он к отцу, - сейчас главный вопрос: что во-первых?
   - Это опасно? - выспрашивала я, вся дрожа.
   - Думаю, что нет, милая фрейлейн, - отвечал доктор. - Полагаю, что вы справитесь с болезнью. Полагаю даже, что вам незамедлительно станет лучше. А ощущение удушья - тоже в этом месте?
   - Да, - отозвалась я.
   - И еще, припомните как следует - отсюда вас обдает холодом, будто вы по вашим словам - плывете против течения?
   - Может быть; да, пожалуй.
   - Ну, вот видите? - он опять обратился к отцу. - Можно переговорить с мадам?
   - Разумеется. Он сказал ей:
   - Сударыня, меня весьма беспокоит здоровье этой юной особы. Надеюсь, что все обойдется благополучно, но некоторые меры надо принять, я скажу, какие; пока что, мадам, я попросил бы вас, будьте так добры, не оставляйте фрейлейн Лауру одну ни на минуту. На первый случай этого достаточно; но это совершенно необходимо.
   - Не сомневаюсь, мадам, что мы вполне можем на вас положиться, прибавил мой отец.
   Мадам горячо заверила, что да, могут
   - И конечно же, ты, Лаура, будешь во всем слушаться доктора. Сударь, обратился он к нему, - я хотел бы, чтоб вы взглянули на другую пациентку; она могла бы рассказать вам примерно то же, что моя дочь, хотя чувствует себя куда лучше. Это наша юная гостья; и раз уж вы вечером поедете мимо замка, не откажитесь поужинать с нами. А то она раньше полудня обычно не просыпается.
   - Благодарю за приглашение, - сказал доктор. - Буду к семи вечера.
   Доктор повторил, а отец подтвердил предписание мне и мадам ни на миг не разлучаться. Затем они вышли из замка и долю прохаживались по лужайке между рвом и дорогой: видно, у окна было сказано далеко не все.
   Доктору подвели лошадь; сидя в седле, он распрощался, поскакал по восточной дороге и исчез в лесу. В это время со стороны Дранфельда подъехал верховой и, спешившись, вручил отцу мешок с почтой.
   Между тем мы с мадам ломали головы, гадая, что имел в виду доктор и почему отец так настоятельно поддержал его. Как позже призналась мне мадам, она решила, что доктор опасается внезапного приступа, который, если тут же не оказать помощи, либо убьет меня, либо искалечит.
   Я усомнилась. Скорее, думала я (и это успокаивало), доктор просто хочет, чтоб я была под присмотром - не переутомлялась, не объелась незрелыми фруктами... да мало ли что может вытворить юная девица во вред подорванному здоровью!
   Через полчаса отец вернулся с письмом в руке и сказал;
   - Это от генерала Шпильсдорфа; письмо задержалось. Он мог приехать уже вчера, вероятно, будет завтра или, чего доброго, сегодня.
   Он передал мне распечатанный конверт: приезд генерала, всегда желанного гостя, его ничуть не обрадовал; напротив, он, видимо, предпочел бы, чтоб тот был за тридевять земель. Какая-то тайная тревога камнем лежала у него на сердце.
   - Папа, милый, можно я спрошу? - взмолилась я, робко тронув его за плечо.
   - Смотря о чем, - и он слегка взъерошил мне волосы.