Лебедь Александр. За державу обидно

   В обществе все более и более нарастали тенденции горячего сочувствия к солдату и равнодушия, презрения, зачастую ненависти к офицеру. А основа всякой армии - офицер, офицерский корпус. Есть в армии державы офицеры, и она, армия, легко и быстро нарастит мышечную массу до любых необходимых размеров. Нет - и армии нет, а следовательно, и державы, ибо вооруженная толпа, не скрепленная волей офицера, не обученная и не пронизанная железной дисциплиной всего-навсего сброд, который легко будет разогнан. Офицер оказался предоставлен сам себе во всех без исключения вопросах. В таких, например, на тот период очень актуальных: война, конфликт. Присяга и нелегкая несут тебя в какую-нибудь малоуютную южную республику. Что делать с семьей, куда девать детей, как жить на два дома, как переслать деньги? Что будет с твоей семьей, если тебе оторвет руку?.. А если голову?.. Отсутствие элементарной социальной защищенности всегда действовало угнетающе. Когда ты остаешься один на один со своими трудностями, сразу возникает вопрос: а где государство? Где она, та, воспетая в песнях: "Широка страна моя родная... где так вольно дышит человек"?.. И где ощущение хозяина в "необъятной родине своей"?.. Когда ты уносишься в неведомую даль, оставив жену и детей на какой-нибудь поднанятой квартирке с удобствами на улице, без дров, угля и с сотней рублей на семечки, храброму россу явно не до веселья, а следовательно, вероятность услышать гром победы ничтожно. Офицер должен чувствовать у себя за спиной державу и твердо знать: словишь пулю в лоб держава о твоей семье позаботится, пропасть не даст, дети нищими и сопливыми ходить не будут. Ногу оторвет - держава тебе новую сделает, не лучше прежней, но жить будет можно. В плен попадешь - выкупит, выкрадет, обменяет, короче, во всех случаях жизни в беде не оставит. При таких взаимоотношениях офицерского корпуса с государством государство такое победить невозможно.
   Но то все были цветочки, ягодки - они пойдут позже. А пока я завершал третий год командования дивизией, написал рапорт о поступлении в Академию Генерального штаба. Препятствий, казалось, никаких. Офицеры в дивизии меня понимают, я - офицеров. Дивизия являет собой прекрасно отлаженный механизм. Командовать ею легко и приятно. Прямо отличник боевой и политической подготовки. Таким только в Академии ГШ и место. Но получилось иначе. В конце января 1991 года командующий ВДВ генерал-полковник В. А. Ачалов собрал на оперативный сбор командиров дивизий и бригад. Собрать-то собрал, но ему уже было не до сбора. Как выяснилось чуть позже, цель была одна: объявить о серьезнейших кадровых перестановках в Министерстве обороны и воздушно-десантных войсках. В. А. Ачалов довел, что он назначен заместителем министра обороны СССР, командующим ВДВ назначается генерал-майор П. С. Грачев. Но затем неожиданно поднял меня и хорошего моего старинного приятеля, командира 104-й воздушно-десантной дивизии генерал-майора В. А. Сорокина и объявил, что отныне я заместитель командующего ВДВ по боевой подготовке и вузам, а Сорокин - заместитель командующего по воздушно-десантной подготовке. Мы оба намеревались в этом году поступать в Академию Генерального штаба. С нами никто не беседовал, нас никто не информировал о готовящемся решении. Это было то, что называется снег на голову. Поэтому мы в один голос воскликнули: "А академия?!"
   Ачалов деланно возмутился: "Вы только посмотрите на них! Заместитель министра обороны доводит о назначении двух генерал-майоров на генерал-лейтенантские должности, на должности заместителей командующего ВДВ, а они о какой-то академии лепечут! Чего вас учить - и так ученые! Разговоры прекратить - поезжайте и готовьтесь к сдаче дивизии. Приказ будет на днях. А уж кому очень хочется учиться год-два послужите - потом поступите, возраст позволяет. Все! Решение обжалованию не подлежит".
   Приказ действительно вскоре подоспел. Я сдал дивизию своему однокашнику по академии имени Фрунзе полковнику А. П. Колмакову, офицеру умному и тонкому, во многом схожему со мной и по характеру. Последнее обстоятельство очень важно. Меняя командиров полков, дивизий, надо всегда помнить, что за ними стоят коллективы, настроенные на определенный лад. Поэтому в оптимальном варианте желательно подбирать командиров либо вообще схожих по характеру, либо имеющих непринципиальные различия. Худо, когда после холерика приходит флегматик, и еще хуже, когда наоборот. Тогда дивизии гарантирована многомесячная тряска, разлад всего и вся, перестройка, подстройка, надстройка. Я за дивизию был спокоен.
   С первых дней в новой должности мне пришлось столкнуться с массой не предусмотренных никакими уставами и никакими наставлениями трудностей. Соединения и части воздушно-десантных войск дислоцировались на территории девяти союзных республик. А в них стремительно, на глазах нарастали центробежные сепаратистские настроения. А у меня на территории этих республик - полигоны, танкодромы, стрельбища. И все они на территориях под какой-нибудь местной властью, которая вдруг единодушно выкатила губешку и дружно начала рассматривать любые плановые мероприятия на полигонах как проявление имперских амбиций и демонстрацию силы. Достигнуть какой-либо договоренности стало практически невозможно. Достигать стало не с кем. Все местные "бугры" и "бугорки" от разговоров уходили, оставляя вместо себя третьих, пятых, восемнадцатых заместителей. Те в ответ на любой вопрос только разводили руками. Вдруг пробудилось несусветное количество экологов, которые довели свою кипучую деятельность до заоблачных высот, до высшей степени абсурда. Вдруг обнаружились всевозможные свалки и захоронения, от захоронения кольчуг времен Иоанна Грозного до списанной вчера ГАЗ-66. Посыпались требования все это ликвидировать и убрать в беспримерно короткие сроки, а потом и штрафные санкции: плати, плати, плати - вы Министерство обороны, вы, военные, богатые. То бобра обидели - плати, то Наш Заяц на вашем чертовом полигоне заблудился - плати. Образовалась масса решений о создании государственных заповедников, о выделении гражданам садово-огородных участков, о создании санитарных зон. Все эти разношерстные решения объединяло одно - в них так или иначе фигурировали полигоны.
   В свете принятых Верховным Советом решений по армии и сформированного средствами массовой информации умонастроения в обществе резко снизилось количество призывников. Качество их тоже снизилось. Мало того, вяло-текущий процесс дезертирства представителей разных народов и народностей после вильнюсских событий января 1991 года превратился в обвал! Начался массовый исход из советских вооруженных сил сначала литовцев, латышей, армян, азербайджанцев, чеченцев, а несколько позже, глядя на них, раскачались и тронулись "до ридной хаты" и украинцы. Катастрофически упало финансирование вооруженных сил вообще и боевой подготовки в частности. На нее и так всегда копейки выделялись, а здесь и совсем худо стало. Создаваемая десятилетиями система сыпалась и рушилась на глазах. Все чувствовали себя неуверенно, скованно, из-под ног уходила привычная почва. Развернувшаяся в стране предвыборная президентская кампания тоже что-то оптимизма не внушала. Шайка соискателей лавров первого президента свободной России занималась с экранов телевизоров ритуальными заклинаниями, уверениями, обещаниями. Если их всех послушать, то каждый из них обещал России прямую дорогу в рай. Там было все - "на Россию свети солнце" и "с нами Бог", "вперед... к светлому прошлому", "верьте мне, люди". Корифеи экономической науки тягали друг друга за парики, организовав азартные теоретические гонки под девизом "Кто за меньшее количество дней сделает Россию Третьим Римом". Со страниц их программ проглядывал светлый лик революции. Они все вдруг Дружно забыли, что, во-первых, революция это всегда нехорошо и всегда чревато негативными последствиями. И, во-вторых, свои мантии и парики академиков, профессоров и докторов они получили, загнав до смерти клячу политэкономии социализма. Три дня, пять дней, сто дней... Александр Исаевич Солженицын сказал в тот период, что даже за 500 дней Россию можно только довалить. Кстати, к его статье "Как нам обустроить Россию" все, включая претендентов на президентский пост, отнеслись снисходительно: "Блажит вермонтский отшельник! Прожектерствует! Что с него возьмешь - Нобелевский лауреат". Как говорят одесские евреи, желая кому-то зла: "Чтоб ты жил в интересное время!"
   Из этого "интересного" периода врезались в память три события: визит французской военной делегации во главе с командиром 81-й воздушно-десантной дивизии дивизионным генералом де Курежем, посещение кандидатом в президенты государства Российского Б. Н. Ельциным полигона Тульской воздушно-десантной дивизии и визит в эту же дивизию председателя объединенного комитета начальников штабов вооруженных сил США четырехзвездного генерала Колина Пауэлла.
   Запомнились все эти три разноплановые встречи потому, что организовывать и проводить их было поручено мне.
   Французы прилетели в конце апреля. Готовясь к этой встрече, я тщательно изучил справку по каждому из входящих в делегацию генералов и офицеров. Справка, кстати, не шпионская, а нормальная, армейская, и прислали ее сами французы. Из справки следовало, что командиру дивизии 58 лет, следующему с ним начальнику училища 54 года. Из чего у меня сложилось превратное впечатление о гостях с берегов Сены. Мне представлялись грузноватые, лысоватые, пожилые, подержанные генералы. При встрече на аэродроме в Домодедове я был приятно удивлен. По трапу легко и непринужденно сошли два генерала. Оба сухие, стройные, никаких признаков живота. По всему видно оба в прекрасной форме. 54-летний начальник училища смотрится лет на 47-49, а 58-летний командир дивизии - еще моложе.
   Программа посещения была рассчитана на пять дней. Запомнились простота, легкость, непосредственность, неприхотливость французов.
   - Вместе прыгать будем?
   - Никаких проблем!
   - Предупреждаю: на площадке грязно!
   - Ну о чем вы говорите, мы же солдаты.
   На свет извлекается камуфлированная полевая форма, здесь же в приспособленном помещении все весело и в темпе переодеваются. Мы знакомим их с парашютами. Они удивляются: "Странные парашюты".
   - Почему странные?
   У них, оказывается, основной парашют крепится спереди, а запасной сзади. У нас - наоборот. Потому для французов и странные...
   - Ну ничего, - сказали они, - прыгнем на этих странныхпарашютах!
   Прыгнули все до единого. Даже прибывший за полчаса до прыжков их военный атташе. Все, как поросята, вывалялись в грязи. И опять ничего. Что могли, очистили, остальное - высохнет, ототрем.
   - Стрелять вместе будем?
   - Никаких проблем. Никогда не видели такого гранатомета, но - ничего, разберемся, мы же профессионалы.
   Разобрались, отстреляли все до одного, отстреляли метко, и все это весело, и все это легко, непринужденно и с улыбкой. А еще они пели, где только можно. Запевал командир дивизии. Песни о героях-рыцарях средних веков; песни времен колониальных войн, восхваляющие доблесть и мужество французского солдата; песни времен французского Сопротивления. Особенно запомнилась песня о солдате, умирающем в алжирской пустыне за Францию. В предсмертном горячечном бреду к нему является благословляющая его мать. Основная тема песни: Франция и Мать, Мать и Франция, Франция-Мать.
   Они знали совершенно потрясающее количество песен. Все их песни только патриотического содержания, и они их очень здорово пели. Не могло быть импровизации, чтобы так петь, надо петь постоянно. Армия, офицеры которой знают такое количество патриотических песен, армия, в которой запевает командир единственной во Франции воздушно-десантной дивизии, - это сильная армия глубоко уважающего себя государства.
   - А еще я их расспрашивал, тоже где только можно: о службе, о быте, о взаимоотношениях, о порядках и услышал много простого и мудрого. Почему, например, атташе, вышедший из машины в парадной форме, уже через полчаса вместе с нами летел в грязь. Оказывается, если ты хочешь стать офицером Франции, в числе прочих тестовых испытаний тебе предстоит совершить три прыжка с парашютом. Доказать наличие у тебя воли, мужества, способности хладнокровно действовать в экстремальных ситуациях. Потом можешь не прыгать - твое дело. Но если ты не совершишь этих обязательных тестовых прыжков, ты не станешь офицером. Поэтому все офицеры французских вооруженных сил независимо от воинской специальности - десантники. Может, кто и поневоле, но все. Все должности во Франции разделены на разряды. Такие тяжелые, как командир роты и Командир полка, - служба два года, есть более. Если 1 января 1990 года ты стал командиром полка, то уже в этот день ты можешь быть твердо уверен, что 1 января 1992 года ты им не будешь. Куда ты уйдешь: вверх, вниз, по горизонтали - будет зависеть от тебя. Но ровно через два года ты уйдешь.
   Генерал во Франции служит до 60 лет. И будет уволен в запас точно в день своего рождения. Если ты не просто генерал, а генерал-ученый, тебе сохранят денежное содержание, ты снимешь китель, наденешь пиджак и будешь выполнять ту же научную работу.
   Диплом на право командования полком вручает командиру полка лично президент, на церемонию приема и передачи дел и должности по традиции собираются все офицеры и генералы, кто в разное время командовал этим полком, независимо от того, как высока его нынешняя должность. Неявка на такого рода мероприятие рассматривается как признак крайне дурного тона. Церемония длится около трех часов. Она длинная, сложная и красивая. Завершается церемония банкетом. Я спросил: "А сколько человек? 50 - 70?"
   - Нет, 600 - 800, иногда более 1000.
   - А за чей счет?
   - За счет муниципалитета.
   - И как он, муниципалитет, к этому относится?
   - Великолепно! Во-первых, люди действительно с огромным уважением относятся к армии и гордятся частью, которая находится на их территории. Во-вторых, если даже мэр и муниципалитет нарушат эту освященную веками традицию, в политическом плане они покойники. Это будут помнить им до конца дней. Они не патриоты, они не любят Францию, ибо не любят ее армию. Такие люди не могут стоять у кормила любой власти. И вот когда из рук президента ты получил диплом, заслуженные генералы сказали тебе прочувствованные напутственные речи, сотни людей подняли фужеры за твое здоровье и успех, мэр и другие официальные лица выразили надежду в том, что полк станет еще лучше, - попробуй тут плохо этим полком командовать.
   За основу оплаты труда военнослужащего берется средний прожиточный минимум, не минимальный, как у нас, а именно средний, и средний французский. Вводится ряд коэффициентов, зависящих от должности и звания, и над всей этой суммой сразу же воздвигается 80-процентная надбавка. Опять-таки не так, как у нас. Исчисление идет не снизу вверх (если ты будешь себя хорошо вести, мы тебе дадим в конце года ЕДВ - единовременное денежное вознаграждение), а сверху вниз, т.е. при образцовой службе ты имеешь возможность получить 185 процентов. Но это - при образцовой. Никто никого не уговаривает. Подсчет осуществляется ежемесячно. Ты плохо отстрелял - от твоей "надстройки" откусили 15 процентов; ты плохо отводил - еще 15 процентов; неудовлетворительно нес службу в наряде - еще 5 процентов; напился и учинил дебош - тут в зависимости от обстоятельств можно поплатиться 25 - 50 процентами. В общем, гуляй и бездельничай, рванина, но все за твой счет. Если ты в сумме "нашалил" на 90 процентов, то с тебя взыщут в этом месяце 85, пять перейдут на следующий месяц; то есть тебя не опустят ниже среднего прожиточного минимума. Общественное мнение в части постоянно настроено таким образом, что над таким "шалуном" потешаются его товарищи, его "пилит" родная жена, на него укоризненно смотрят соседи. Альтернатива у него невелика - или надо уходить из армии, или срочно уходить, как минимум, в "золотую середину".
   - А неуставные взаимоотношения во Франции есть? - поинтересовался я.
   - Что такое неуставные взаимоотношения?Я объяснил.
   - А, нет!.. - последовал ответ. - Один полк укомплектован полностью контрактниками-профессионалами. Второй - солдатами срочной службы, третий смешанный. Срочник служит год. Из этого года его три месяца учат в училище, девять месяцев - сама служба. Общественное мнение создано таким образом, что контрактник-профессионал, ударивший, оскорбивший или иным способом обидевший срочника, становится чем-то вроде прокаженного. Его сторонятся, ему не подают руки, на него смотрят с презрением и осуждением. Кроме того, его весьма и весьма ощутимо покарают в финансовом отношении. На таком фоне, прежде чем кого-то ударить, десять раз подумаешь, а если ударишь, то потом сто раз кулак себе отгрызешь.
   - А религия?
   - А что религия? Веруй в кого хочешь, но за забором. Пять дней в неделю ты на службе, ты солдат, ты гражданин со свободой совести, но держи свою совесть при себе. В субботу-воскресенье молись, крестись, хоть лоб разбей; но в понедельник ты опять на службе и ты опять солдат.
   Все взаимоотношения в армии построены на уважении к личности, на почитании герба, флага, гимна. И это не просто слова. У каждого командира дивизии есть служебная резиденция. Он приступил к исполнению служебных обязанностей - и под звуки гимна страны на флагшток взмывает государственный флаг Франции. Он закончил служебный день - опять гимн, но флаг соскользнул с флагштока. Попробуй в таких антисанитарных" условиях напиться на службе и потихоньку улизнуть. И у нас, и во Франции курсант, заканчивая училище, твердо знает, что он будет командиром взвода. Он предполагагает, что когда-то, станет командиром роты, батальона, но это будет когда-то потом, не скоро, поэтому все учатся избирательно, пропуская мимо ушей всевозможные премудрости командования этой самой ротой и батальоном. Выпускнику любого военного училища в СССР (а позже в России) гарантировано, при известном качестве, естественно, прохождение от командира взвода до командира батальона. Но весь этот путь ты пройдешь (если пройдешь) на раз и навсегда полученном багаже знаний, набивая на тех же самых местах бесчисленное количество раз набитые твоими предшественниками шишки. А французы взяли и предельно упростили этот болезненный процесс. Аттестовали тебя на должность командира роты - в училище на переподготовку; на начальника штаба командира батальона - в училище на переподготовку. В течение 1,5-2 месяцев тебе дадут полный объем знаний по твоей конкретной должности. Ты сдашь массу экзаменов и зачетов, и дальше уже можно набить шишку только по собственной тупорылости. Период становления в должности существенно сокращается, болезненность этого процесса сводится практически к нулю и, соответственно, к нулю же сводится количество брака. По-видимому, исходят из известного выражения: "Медведей же учат на велосипеде кататься". Приятное оставили впечатление французы: раскрепощенные, свободные, высокопрофессиональные, высокопатриотичные, служащие за совесть офицеры Государства, в основе организации которого лежит здравый смысл.
   Задача по встрече в Туле кандидата в президенты России Б. Н. Ельцина родилась, я бы сказал, спонтанно. Буквально за считанные дни до 31 мая (даты визита) я получил такую задачу от командующего ВДВ генерала Грачева. Собственно, ехал Борис Николаевич не персонально в дивизию, ехал в Тулу. Элементом этой поездки было посещение полигона. Я прибыл в родной, можно сказать, город. Легко и просто состыковал планы с секретарем обкома и председателем облисполкома. Возникло одно недоразумение. Юрий Иванович Литвинцев - первый секретарь обкома - полагал встретить гостя в Тульском аэропорту. Я ему доказывал, что хотя длина взлетно-посадочной полосы позволяет, но она, полоса, горбатая, и длиннофюзеляжные самолеты на нее сажать нельзя ввиду существующей опасности катастрофы.
   - Ничего, ничего, примем, - сказал секретарь. - Мои специалисты, - Юрий Иванович сделал ударение на последнем слове, - считают, что можно. - Ну, сумеете принять - так принимайте. Но летуны плюнули на выкладки "специалистов" Литвинцева и сажать ТУ-154 в Туле отказались, посадили в Калуге. От Калуги до Тулы почти 100 километров. Пока встретили, пока доехали, что-то случилось с позвоночником Бориса Николаевича. Им занялась медицина. График встречи "посыпался" с самого начала. Разошлись обиженные, прождавшие более 1,5 часов директора тульских оборонных заводов. Кто-то еще по-крупному обиделся, кажется, преподаватели вузов, точно не помню. Все было не так и не то, но на полигон будущего президента командующий ВДВ Грачев привез в точно установленное время.
   Дивизия легко и непринужденно продемонстрировала все, что умела, и даже несколько больше. Александр Петрович Колмаков командовать умел. Я при всем этом действе являл собой нечто среднее между режиссером-постановщиком, главным военным советником, распорядителем-церемониймейстером, комендантом района и городовым. На основании расчета, произведенного безукоризненным, непревзойденным мастером своего дела, заместителем командующего дивизии по воздушно-десантной подготовке полковником Петром Семеновичем Неживым, боевая машина с десантировавшимся внутри ее экипажем приземлилась метрах в 250 прямо перед смотровой трибуной. Лейтенант и сержант в считанные секунды расшвартовали, завели и двинулись к трибуне для доклада.
   Борис Николаевич поманил пальцем Главного Носителя Кейса. Носитель извлек из дипломата и передал ему двое часов. Борис Николаевич немного подумал, снял с руки и положил в карман пиджака свои собственные часы. На их место надел одни из поданных Главным Носителем. Когда запыхавшийся лейтенант доложил: "Товарищ... - лейтенант замялся, - кандидат в президенты России, экипаж...", Борис Николаевич отстегнул с руки часы и прочувствованно вручил их лейтенанту: "Сынок, спасибо, от себя, свои". Достал из кармана брюк вторые, точно такие же, и вручил их сержанту с благодарностью. Надо полагать, что лейтенант с сержантом так и ушли в полной уверенности, что кандидаты в президенты имеют минимум по двое одинаковых часов - одни на руке, другие в кармане.
   Борис Николаевич вернул часы из кармана пиджака на надлежащее место, и все поехали на новую смотровую точку, в конце показных, занятий прошла примерно 20-минутная встреча с воинами-десантниками. Солдаты, младшие офицеры молча пялили глаза - не каждый день, чай, можно увидеть кандидата в президенты. Борис Николаевич говорил что-то о крутом возрождении России, о том, что в России должна быть русская армия, в которой должны служить русские солдаты и офицеры. Ему бы сказать российские, но он почему-то сказал русские. Майор, замполит батальона, кинулся выяснять, что же делать, если комбат - украинец, зам. - белорус, он, замполит, - русский, а зам. по вооружению - немец. Борис Николаевич досадливо отмахнулся от навязчивого замполита: "Разберемся!" - и объявил о том, что намерен подарить славной Тульской дивизии 500 квартир. Публика отреагировала довольно-таки жидкими аплодисментами. Цену предвыборных обещаний все уже знали. Борис Николаевич, по-видимому, ожидал более бурного проявления эмоций. Такое отсутствие энтузиазма его покоробило. Он недовольно насупился. Командующий поспешил закрыть встречу.
   Как я уже неоднократно говорил: "веселие Руси есть пити" - многовековую традицию нарушать не стали, и вся кавалькада устремилась за бражный стол. Количество посадочных мест мне было точно известно, посему я, как комендант и городовой, железной рукой отсчитал восемнадцать душ, не считая охраны, а остальных приказал никого не пускать. В числе отсеченных оказались такой видный политический деятель, как В. П. Баранников, и личный доктор Бориса Николаевича. Возник легкий дипломатический скандал, из которого вышли посредством двух приставных стульев. Прибыв к стоящему на берегу пруда охотничьему домику, Борис Николаевич заявил, что везде, где только позволяет возможность, он купается в холодной воде. Быстренько разоблачился и в чем мама родила полез в пруд. С ним вместе, в таком же виде, полез начальник охраны А. В. Коржаков. Официантки и поварихи, прильнувшие носами к стеклу выходящей окнами на пруд кухни, блызнули в глубь помещения. Борис Николаевич с Александром Васильевичем, освежившись и завернувшись в простыни, проследовали в банкетный зал. Ельцина сопровождали командующий, комдив и другие официальные лица. Я, как находящийся при исполнении, остался на улице. Патруль (лейтенант и два солдата, вооруженные автоматами) прогуливался по периметру стоянки для машин. Такой же патруль прохаживался по дамбе пруда. Оставшаяся не у дел охрана Ельцина в количестве семи человек закрутилась вокруг меня: