— Я знаю то же, что и все. Барон Репстейн, финансист и спортсмен — его лошадь Этна выиграла в этом году дерби в Эпсоме, — так вот, барон Репстейн стал жертвой собственной жены: эта дама, славившаяся дивными белокурыми волосами, роскошными туалетами и расточительностью, две недели назад сбежала, прихватив сумму в три миллиона, похищенную у мужа, и целую коллекцию бриллиантов, жемчуга и прочих драгоценностей, доверенную ей принцессой де Берни, которая собиралась их продавать. Вот уже две недели за баронессой идет погоня во Франции и по всей Европе. Выйти на ее след легко: она швыряет золото и драгоценности направо и налево. То и дело преследователям кажется, что они ее настигли. Не далее как позавчера представитель нашей полиции, неподражаемый Ганимар, задержал в Бельгии, с большом отеле, некую путешественницу, против которой имелись самые неопровержимые улики. Когда навели справки, оказалось, что это известная дама полусвета Нелли Дарбель. Баронесса же неуловима. Со своей стороны, барон Репстейн посулил награду в сто тысяч франков тому, кто найдет его жену. Деньги хранятся у нотариуса. Кроме того, чтобы возместить принцессе де Берни ее потери, он только что продал одновременно скаковые конюшни, особняк на бульваре Осман и замок в Роканкуре.
   — И деньги, вырученные от этой продажи, тут же от него уйдут. Завтра, если верить газетам, принцесса де Берни их получит. Не понимаю одного: какое отношение имеет вся история, которую вы так прекрасно резюмировали, к таинственным сигналам?
   Люпен не удостоил меня ответом.
   Мы прошли метров сто пятьдесят — двести по улице, на которой я жил, как вдруг он свернул с тротуара и принялся осматривать доходный дом, судя по всему построенный довольно давно и густонаселенный.
   — По моим расчетам, — сказал Люпен, — сигналы исходили отсюда, скорее всего, из того окна — оно и сейчас отворено.
   — На четвертом этаже?
   — Да.
   Он подошел к привратнице и спросил:
   — Скажите, кто-нибудь из ваших жильцов имеет отношение к барону Репстейну?
   — Еще бы! Разумеется! — воскликнула добродушная женщина. — У нас живет славный господин Лаверну, секретарь и управляющий барона. Я у него веду хозяйство.
   — Можно его повидать?
   — Повидать? Он, бедняга, тяжело болен.
   — Болен?
   — Вот уже две недели. После происшествия с баронессой… На другой день он пришел домой в жару и слег.
   — Но он встает!
   — Почем мне знать!
   — Неужто не знаете?
   — Да нет, доктор велел никого к нему не пускать. Он забрал у меня ключ.
   — Кто забрал?
   — Доктор. Он приходит два-три раза на дню и сам за ним ухаживает. Да он минут двадцать назад отсюда ушел… Такой старичок, бородатый, седой, в очках, совсем дряхлый… Куда же вы, сударь?
   — К нему. Проводите меня, — бросил Люпен; он уже взбегал по лестнице. — Четвертый этаж, налево, не так ли?
   — Но к нему нельзя, — причитала привратница, взбираясь следом. — И потом, у меня же нет ключа… Доктор ведь…
   Так они добрались до четвертого этажа. На площадке Люпен извлек из кармана какой-то инструмент и, не слушая возражений, вставил его в замок. Дверь почти сразу подалась. Мы вошли.
   В конце небольшой темной комнатки виднелся свет, проникавший сквозь полуоткрытую дверь. Люпен бросился туда и на полдороге вскрикнул:
   — Ах, черт, опоздали!
   Привратница, словно в изнеможении, опустилась на колени.
   Я тоже вошел в спальню и увидел полуголого человека, распростертого на ковре; руки и ноги у него были скрючены, лицо мертвенно-бледное, исхудавшее настолько, что под кожей проступали кости черепа, в глазах застыл ужас, а рот скривился в пугающем оскале.
   — Он мертв, — проговорил Люпен после беглого осмотра.
   — Как! — вскричал я. — Следов же крови нет.
   — Нет, есть, — возразил Люпен, указав мне на несколько красных капелек на груди мертвеца, под распахнутой сорочкой. — Смотрите: убийца одной рукой схватил его за горло, а другой уколол в сердце. Я говорю «уколол», потому что ранка почти незаметна. Вероятно, укол был сделан очень длинной иглой.
   Он осмотрел пол вокруг. Ничто не привлекало его внимания — ничто, если не считать маленького карманного зеркальца, с помощью которого г-н Лаверну пускал солнечные зайчики.
   Привратница заохала и попыталась позвать на помощь, но внезапно Люпен набросился на нее:
   — Замолчите! И слушайте. Созвать людей еще успеете… Слушайте меня и отвечайте. Это крайне важно. Кто-нибудь из друзей господина Лаверну живет на вашей улице? Близкий друг? Направо по этой стороне улицы?
   — Да.
   — Господин Лаверну встречался с ним по вечерам в кафе и обменивался иллюстрированными журналами?
   — Да.
   — Его имя?
   — Господин Дюлатр.
   — Адрес?
   — Дом девяносто два.
   — И еще одно: давно к нему ходит этот старик доктор, о котором вы упомянули, — седобородый и в очках?
   — Нет. Я его раньше не знала. Он пришел в тот самый вечер, как господин Лаверну заболел.
   Не сказав больше ни слова, Люпен опять потащил меня за собой по улице, потом направо; вскоре мы миновали мою квартиру. Через четыре дома он остановился напротив девяносто второго номера — это был невысокий домишко с винной лавкой на первом этаже; хозяин ее покуривал на пороге. Люпен осведомился, дома ли г-н Дюлатр.
   Господин Дюлатр ушел, — ответил виноторговец. — Этак с полчаса назад. Мне показалось, он чем-то взволнован: остановил автомобиль и уехал, а это вовсе не в его привычках.
   — Не знаете ли вы…
   — Куда он так спешил? Ей-богу, никакой тайны из этого он не делал, так что смело могу сказать. Он выкрикнул адрес довольно громко. «В префектуру полиции!» — так он сказал шоферу.
   Люпен тем временем тоже хотел остановить таксомотор, но тут же передумал, и я слышал, как он прошептал:
   — Стоит ли? У него слишком большая фора…
   Потом он спросил, не приходил ли кто-нибудь к г-ну Дюлатру после его ухода.
   — Как же! Как же! Пожилой господин в очках, с седой бородой. Он поднялся к господину Дюлатру, позвонил и ушел.
   — Благодарю, сударь, — произнес Люпен и откланялся.
   Ничего мне не объясняя, он медленно шел по улице, и вид у него был озабоченный. Вне всяких сомнений, задача представлялась ему весьма трудной; едва ли он хорошо ориентировался в этих потемках, хоть и держался вполне уверенно.
   Впрочем, немного погодя он сам признался:
   — Бывают случаи, когда требуется не столько анализ, сколько интуиция. А этим делом, черт побери, стоит заняться.
   Мы дошли до Бульваров. Люпен заглянул в читальню и бесконечно долго рылся в газетах за последние две недели. Время от времени он бурчал себе под нос:
   — Так… Так… Это, конечно, лишь гипотеза, но она проливает свет на все. А гипотеза, способная ответить на все вопросы, недалека и от истины.
   Стемнело, мы поужинали в каком-то ресторанчике; я видел, что лицо Люпена мало-помалу проясняется. Жесты его становились все увереннее, он повеселел, оживился. Когда мы уходили и потом, по дороге к дому барона Репстейна, расположенному на бульваре Осман, куда повел меня мой друг, это уже был прежний Люпен — такой, каким он становился в ответственные минуты, когда принимал решение и устремлялся к победе.
   Немного не доходя улицы Курсель, мы пошли медленнее. Барон Репстейн жил на правой стороне, между этой улицей и улицей Фобур-Сент-Оноре, в трехэтажном особняке, фасад которого, украшенный колоннами и кариатидами, был нам уже виден. Внезапно Люпен скомандовал:
   — Стоп!
   — В чем дело?
   — Еще один довод в пользу моей гипотезы.
   — Какой? Я ничего не вижу.
   — Зато я вижу.
   Он поднял воротник пальто, опустил поля мягкой шляпы и отчеканил:
   — Черт побери! Поединок будет жестокий. Идите лучше домой, мой милый. Завтра я опишу вам свою экспедицию… если, конечно, она не будет стоить мне жизни.
   — Как-как?
   — Что делать, опасность нешуточная. Во-первых, мне грозит арест — это еще полбеды. Во-вторых, смерть, это уже хуже! Но… — он сдавил мне плечо: — Но есть и третья опасность: я могу прикарманить два миллиона. А стоит мне отхватить куш в два миллиона, и тогда уж будет видно, на что я способен. Спокойной ночи, милый друг, и если мы больше не увидимся…
   Тут он продекламировал:
 
На кладбище иву посадите,
Чтоб она склонялась надо мной…[5]
 
   Я поспешил удалиться. Три минуты спустя — продолжаю мое повествование, следуя тому, что рассказал мне Люпен на другой день, — три минуты спустя мой друг звонил у дверей особняка Репстейна.
   — Господин барон у себя?
   — Да, — ответил слуга, с удивлением разглядывая незваного гостя, — но в эти часы господин барон не принимает.
   — Господину барону известно, что его управляющий господин Лаверну убит?
   — Известно.
   — В таком случае передайте господину барону, что я пришел по делу, связанному с этим убийством, и что нельзя терять ни минуты.
   — Антуан, впустите, — раздался голос сверху.
   Повинуясь столь категорическому приказу, слуга провел Люпена на второй этаж.
   На пороге распахнутой двери ожидал человек, которого Люпен узнал, поскольку видел его фотографию в газетах: это был барон Репстейн, муж злополучной баронессы, владелец кобылы Этны, самой замечательной скаковой лошади в нынешнем сезоне.
   Он был огромного роста, широкоплечий; чисто выбритое лицо его было приветливо, он даже слегка улыбался, но во взгляде читалась грусть. Одет он был весьма элегантно: коричневый бархатный жилет, в галстуке булавка с жемчужиной, стоившей, как отметил Люпен, немалых денег.
   Барон провел посетителя в кабинет — просторную комнату с тремя окнами, уставленную книжными шкафами и шкафчиками, выкрашенными в зеленый цвет; тут же были огромный «американский» письменный стол и сейф. Едва они вошли, барон поспешил осведомиться:
   — Вам что-нибудь известно?
   — Да, господин барон.
   — Касательно убийства бедняги Лаверну?
   — Да, господин барон, а также касательно госпожи баронессы.
   — Неужели? Говорите же, умоляю вас…
   Он придвинул стул. Люпен уселся и начал:
   — Господин барон, положение очень серьезно. Я буду краток.
   — К делу! К делу!
   — Ну что ж, господин барон, суть дела, без лишних слов, такова. Недавно Лаверну, находясь у себя в спальне, где его в течение двух недель держал взаперти врач, сумел — как бы это сформулировать? — передать при помощи сигналов, которые я частично записал, некоторые разоблачительные сведения, натолкнувшие меня на след этого дела. Лаверну был застигнут за этим занятием и убит.
   — Но кем, кем убит?
   — Врачом.
   — Имя этого врача?
   — Не знаю. Но, должно быть, его знает друг господина Лаверну, господин Дюлатр — тот, кому предназначалось сообщение, — он, вероятно, знает и точный смысл его: не дожидаясь конца, он остановил автомобиль и ринулся в полицию.
   — Но почему, почему? И что за этим последовало?
   — То, что ваш особняк, господин барон, окружен полицией. Под вашими окнами прогуливается двенадцать человек полицейских. Как только рассветет, они войдут к вам именем закона и задержат преступника.
   — Вы хотите сказать, что убийца бедняги Лаверну прячется в моем особняке? Кто-нибудь из слуг? Да нет, вы же говорили, что это врач!
   — Хочу обратить ваше внимание, господин барон, что господин Дюлатр, торопясь в полицию, чтобы передать сообщение своего друга Лаверну, не знал, что над несчастным учинят расправу. У господина Дюлатра было на уме нечто иное…
   — Что же?
   — Благодаря Лаверну, ему стала известна тайна исчезновения госпожи баронессы.
   — Неужели? Наконец-то! Баронессу нашли? Где она? Где деньги, которые она у меня выманила?
   Казалось, барон Репстейн был вне себя от волнения. Он встал и повелительным тоном произнес, обращаясь к Люпену:
   — Договаривайте, сударь. Терпение мое истощено.
   — Дело в том… — медленно, с запинкой ответил Люпен. — Короче, это трудно объяснить. Мы должны взглянуть на дело с противоположной точки зрения.
   — Не понимаю вас.
   — И все-таки вам придется меня понять, господин барон. Известно, не правда ли — сошлюсь на газеты, — известно, что баронесса Репстейн была осведомлена обо всех ваших делах, что у нее была возможность открыть не только вот этот сейф, но и сейф в «Лионском кредите», где хранились все ваши ценности.
   — Да.
   — И вот, две недели тому назад, вечером, пока вы были в клубе, баронесса Репстейн, которая еще раньше без вашего ведома успела обратить эти ценности в деньги, вышла отсюда с саквояжем, где были все ваши деньги, а также драгоценности принцессы де Берни. Не правда ли?
   — Да.
   — И с тех пор никто ее больше не видел?
   — Никто.
   — Ну что ж, на то была веская причина.
   — Какая?
   — Баронессу Репстейн убили.
   — Убили? Баронессу? Вы не в своем уме!
   — Да, убили, и, по всей видимости, в тот же вечер.
   — Вы не в своем уме, повторяю вам! Каким образом ее могли убить, если погоня преследует ее буквально по пятам?
   — Погоня преследует другую женщину.
   — Кто эта женщина?
   — Сообщница убийцы.
   — А кто убийца?
   — Тот, кто, зная, что Лаверну, в силу своего положения в этом доме, проник в тайну, две недели держал его взаперти, принуждал к молчанию, угрожал, запугивал; тот, кто, застигнув Лаверну, когда тот передавал сведения одному из друзей, хладнокровно устранил его, вонзив ему в сердце стилет.
   — Значит, это врач?
   — Да.
   — Но кто этот врач? Кто этот злой гений, это исчадье ада, которое появляется и тут же исчезает, убивает под покровом тьмы и остается вне подозрений?
   — Вы не догадываетесь?
   — Нет.
   — И вы хотели бы узнать правду?
   — Еще бы! Но говорите же, говорите! Вы знаете, где он скрывается?
   — Знаю.
   — В этом особняке?
   — Да.
   — Полиция ищет именно его?
   — Да.
   — И я его знаю?
   — Знаете.
   — Кто это?
   — Вы!
   — Я?
   И десяти минут не прошло с тех пор, как Люпен встретился с бароном, а поединок уже начался. Прозвучало обвинение — прямое, суровое, неумолимое.
   — Вы, именно вы, — повторил Люпен, — нацепили очки и фальшивую бороду, согнулись в три погибели, как старик. О том, что это были вы, барон Репстейн, свидетельствует один неопровержимый довод, до которого никто не додумался: дело в том, что, если задумали и совершили это хитроумное преступление не вы, тайна оказывается необъяснимой. А если вы — преступник, если вы убили баронессу, чтобы избавиться от нее и вместе с другой женщиной поживиться миллионами, если вы убили своего управляющего, чтобы избавиться от бесспорного свидетеля — о, в таком случае объясняется все.
   Барон, который с самого начала слушал, наклонившись к собеседнику, с судорожной жадностью ловя каждое слово, выпрямился и кинул на Люпена такой взгляд, словно собеседник его и впрямь был не в своем уме. Когда Люпен кончил говорить, барон отступил на два-три шага, проглотил слова, которые готовы были сорваться у него с языка, и, подойдя к камину, позвонил.
   Люпен и бровью не повел. Улыбаясь, он ждал.
   Вошел слуга. Хозяин обратился к нему:
   — Можете идти спать, Антуан. Я сам провожу этого господина.
   — Погасить лампы?
   — Оставьте свет в вестибюле.
   Антуан удалился, и тут же барон, достав из ящика стола револьвер, вернулся к Люпену, положил оружие в карман и сказал совершенно спокойно:
   — Простите, сударь, но я вынужден принять эту скромную меру предосторожности на случай, если окажется, что вы сумасшедший. Впрочем, едва ли это так. Нет, вы не сумасшедший. Но я не понимаю, с какой целью вы сюда явились, а обвинение, которое вы мне предъявили, настолько меня ошеломило, что хотелось бы знать, какие у вас на то основания.
   В голосе его чувствовалось волнение, в печальных глазах блеснули слезы.
   У Люпена мороз прошел по коже. Неужели он ошибся? Неужели его гипотеза, найденная интуитивно и покоящаяся на шатком основании незначительных фактов, оказалась неверна? Его внимание привлекла одна деталь: в вырезе жилета он заметил острие золотой булавки, которою был заколот галстук барона, и поразился необычайной длине этой булавки. Вдобавок она была трехгранная и напоминала миниатюрный кинжал, очень тонкий, очень изящный, но в опытных руках могущий причинить немало зла.
   И тут Люпена осенило: эта булавка, украшенная великолепной жемчужиной, и есть то самое оружие, которое пронзило сердце несчастного г-на Лаверну.
   — Вы, господин барон, человек необычайно сильный, — выдохнул он.
   Тот по-прежнему хранил суровое молчание, словно не понимая Люпена и ожидая объяснений, на которые имел право. Несмотря ни на что, такая невозмутимость лишала Арсена Люпена уверенности в себе.
   — Да, необычайно сильный: ясно как день, что, лишь повинуясь вашему приказу, баронесса продала ваши ценные бумаги и взяла у принцессы драгоценности под тем предлогом, что желает их купить. Ясно как день, что женщина, покинувшая ваш дом с саквояжем, была не жена ваша, а сообщница и, возможно, любовница; именно она отвлекла на себя погоню, которую ведет за ней по всей Европе наш доблестный Ганимар. По-моему, это блистательная операция. Чем рискует эта женщина? Ведь ищут-то баронессу! И с какой стати вместо баронессы станут искать другую, если вы посулили награду в сто тысяч франков тому, кто найдет баронессу? Сто тысяч франков, отданные на хранение нотариусу, — какая гениальная находка! Они ослепили полицию. Они отвели глаза самым проницательным людям. Человек, вверивший на хранение нотариусу сто тысяч франков, говорит правду. И все охотятся на баронессу! А тем временем вы преспокойно обстряпываете свои дела, продаете скаковую конюшню, дома и готовитесь к бегству. Боже, до чего забавно!
   Барон слушал не перебивая. Он подошел вплотную к Люпену и спросил его все так же невозмутимо:
   — Кто вы такой?
   — Не все ли вам равно в нынешних обстоятельствах? — расхохотался Люпен. — Допустим, что я посланец рока и пришел из тьмы, чтобы вас погубить! — Он внезапно поднялся с места, схватил барона за плечо и отрывисто произнес: — Или чтобы спасти тебя, барон! Послушай! Три миллиона баронессы, почти все драгоценности, принадлежавшие принцессе, деньги, которые ты получил сегодня в уплату за конюшню и особняки, — все это здесь, у тебя в кармане или в этом сейфе. Все готово для бегства. Смотри-ка, вон за той шторой виднеется какой-то кожаный предмет — это твой чемодан. Документы у тебя в порядке. Нынче ночью ты мог бы покинуть нас по-английски, не прощаясь. Нынче ночью, переодетый, неузнаваемый, приняв все меры предосторожности, ты мог бы уже встретиться со своей любовницей, ради которой совершил убийство, — с той самой Нелли Дарбель, которую задержал в Бельгии Ганимар. И вдруг одно-единственное препятствие, которого ты не предусмотрел: отряд из двенадцати полицейских — они окружили твой дом, потому что Лаверну успел тебя разоблачить. Ты попался! Но я тебя спасу. Один телефонный звонок — и между тремя и четырьмя часами ночи два десятка моих друзей уничтожат препятствие, уберут с твоего пути полицию; тогда удирай без лишнего шума на все четыре стороны! И все это лишь при одном условии — сущий пустяк для тебя, говорить не о чем: раздели со мной поровну миллионы и драгоценности. Идет?
   Он весь подался навстречу барону, голос его звучал резко, с непреодолимой силой убеждения.
   — Понятно. Это шантаж… — выдавил барон.
   — Шантаж это или нет, называй как угодно, любезнейший, но тебе придется покориться моего решению. И не воображай, будто в последний миг я дрогну. Не уговаривай себя: «Этот джентльмен еще подумает, прежде чем ссориться с полицией. Отказываясь, я многим рискую, но ведь и ему точно так же угрожают наручники, тюремная камера и прочая чертовщина — мы оба подобны диким зверям, на которых объявлена облава». Заблуждение, господин барон. Я-то всегда выкручусь. Речь идет исключительно о тебе. Кошелек или жизнь, сударь! Выкладывай половину добычи, а не то… А не то — эшафот! Согласен?
   Внезапным движением барон отстранился от него, выхватил револьвер и выстрелил.
   Но Люпен предвидел нападение, тем более что с лица барона мало-помалу исчезло выражение уверенности; под влиянием страха и ярости черты его исказила свирепая гримаса, обнаружившая всю ненависть, которую он так давно сдерживал.
   Он выстрелил дважды. Люпен метнулся в сторону, потом бросился под ноги барону и повалил его на пол. Барон с силой вырвался. Враги схватились врукопашную, и началась ожесточенная, искусная, неистовая борьба.
   Внезапно Люпен почувствовал боль в груди.
   — А, мерзавец! Хочешь разделаться со мной, как с Лаверну? Булавка! — Отчаянным усилием повалил барона и схватил его за горло — теперь противник был у него в руках. — Болван! Если бы ты не раскрыл карты, я бы, может быть, махнул рукой и отступился — очень уж ты похож на честного человека! Но какая мускулатура, сударь! В какой-то миг я уже подумал… Но на сей раз ты попался! Ну-с, любезный друг, пожалуйте сюда булавку и улыбнитесь! Нет! Нет, не надо строить гримасы! Может быть, я сжал слишком сильно? Вам дурно, любезный? Что ж, ведите себя получше… Вот так, свяжем вам руки веревочкой, позвольте-ка!.. Боже, как прекрасно мы с вами столковались! Я потрясен… Веришь ли, в сущности, ты мне пришелся по вкусу. А теперь, дружок, приготовься! Прошу прощения!
   Он приподнялся и со всего маху нанес барону ужасный удар кулаком в живот. Барон захрипел и потерял сознание.
   — Вот до чего доводит отсутствие логики, любезный друг, — укоризненно сказал Люпен. — Я предлагал оставить в твоем распоряжении половину богатства. А теперь не оставлю вообще ничего… если удастся, конечно. Вот в чем теперь суть. Где этот мерзавец прячет свою кубышку? В сейфе? Черт побери, ну и работенка! К счастью, в моем распоряжении целая ночь.
   Люпен обыскал карманы барона, достал связку ключей, первым делом удостоверился, что в чемодане, спрятанном за портьерой, нет ни документов, ни драгоценностей, а затем подошел к сейфу.
   Но тут он замер на месте: послышался какой-то шум. Слуги? Не может быть: их спальни на четвертом этаже. Он прислушался. Шум шел снизу. Внезапно его осенило: это полицейские, услышав два выстрела, решили не ждать до утра и стучатся у парадного входа.
   — Проклятье! — выругался Люпен. — Я угодил в переплет! В тот самый миг, когда я собираюсь пожать плоды столь мучительных трудов, являются эти господа. Ну-ну, Люпен, не теряй головы! В чем вопрос? В том, чтобы за двадцать секунд открыть сейф с неизвестным шифром. И от такой безделицы ты теряешь самообладание? От тебя требуется просто угадать шифр. Сколько букв в этом слове? Четыре?
   Произнося эти увещевания, он напряженно думал и в то же время напряженно прислушивался к шагам перед домом. Он запер на два оборота дверь прихожей и вернулся к сейфу.
   — Четыре буквы… Четыре буквы… Четыре буквы… Кто бы, черт побери, мог мне самую малость помочь?.. Подсказать?.. Кто? Провалиться мне на этом месте, конечно, Лаверну! Бедняга Лаверну, не зря же он с риском для жизни сумел передать все световое сообщение… Боже, что я за осел! Ну да, ну да, я понял! Разрази меня гром, до чего же я разволновался!.. Люпен, сосчитай до десяти, чтобы сердцебиение унялось. Иначе плохо твое дело.
   Сосчитав до десяти, он совершенно успокоился и опустился на колени перед сейфом. Тщательнейшим образом нажал по очереди все четыре кнопки. Затем осмотрел связку ключей, выбрал один из них, потом другой и безуспешно попытался вставить в скважину.
   — Бог троицу любит, — пробормотал он, пробуя третий ключ. — Победа! Этот подошел! Сезам, отворись!
   Ключ повернулся в замке. Дверца подалась. Люпен потянул ее на себя и снова взял ключи.
   — Миллионы наши. Не обессудьте, барон Репстейн, — сказал он, но тут же отскочил, передернувшись от омерзения. У него дрожали колени. Ключи зловеще забряцали в его трясущейся руке. Секунд двадцать — тридцать, несмотря на оглушительный шум внизу, несмотря на электрический звонок, трезвонивший на весь дом, он не двигался с места и вытаращенными глазами глядел на самое ужасное, самое отвратительное на свете зрелище: перед ним был труп женщины; убитая была полуодета; ее, согнув пополам, затолкали в сейф, словно мешок; белокурые волосы свисали до полу, везде кровь…
   — Баронесса! — пролепетал Люпен. — Это баронесса! О чудовище!
   Он очнулся, плюнул убийце в лицо и нанес ему несколько ударов ногой.
   — Получай, изверг! Получай, ублюдок. Ну теперь-то эшафот тебе…
   В этот миг в ответ на звонки полицейских зазвучали голоса наверху. Люпен услышал шаги: по лестнице бегом спускались люди. Пришла пора подумать о бегстве.
   На самом деле бегство не слишком его заботило. Во время разговора с бароном он уверился, что существует потайной выход из дома — уж очень хладнокровно держался хозяин. К тому же с какой стати было барону вступать в поединок, не будь он уверен, что сумеет ускользнуть от полиции?
   Люпен прошел в соседнюю комнату. Окна ее выходили в сад. В ту самую минуту, как перед полицейскими распахнулись двери, он ступил на балкон и скользнул вниз по водосточной трубе. Затем прошел вдоль дома. Перед ним была обсаженная кустарником стена. Он юркнул между стеной и кустами и мигом обнаружил калитку, которую без труда отпер одним из ключей. Теперь оставалось только пересечь двор, пробраться через пустой павильон, и несколько мгновений спустя он уже стоял на улице Фобур-Сент-Оноре. Разумеется, полиция, как он и думал, не предвидела, что из дома есть запасной выход.
   — Ну каков барон Репстейн? — воскликнул Люпен, рассказав мне во всех подробностях об этой трагической ночи. — Вот уж грязный негодяй! Подумать только, до чего обманчива бывает внешность! Клянусь вам, на вид он был воплощенная честность и порядочность.