И вдруг прямо перед ним мелькнула веревка, натянутая кем-то поперек дороги. Он закричал.
Велосипед, налетев на препятствие, резко встал. От сильного удара юношу выбросило вперед, лишь каким-то чудом голова его не разбилась о груду камней, лежавшую на дороге.
Оглушенный, несколько мгновений он не мог подняться. Все тело болело, кожа на коленях была содрана. Он осмотрелся вокруг. Судя по всему, те, кто натянул веревку, скрылись затем в роще справа. Ботреле отвязал веревку. С левой стороны, на дереве, к которому она была привязана, висела записка. Он развернул ее:
— Да что с вами, месье? У вас руки в крови.
— Ничего, ничего, — ответствовал молодой человек, — просто упал из-за веревки, натянутой поперек дороги. Хотелось бы, однако, отметить, что веревка та — из замка. Еще каких-то двадцать минут назад на ней возле прачечной сушилось белье.
— Как это могло произойти?
— Месье, даже здесь за мною следят, кто-то, находящийся в непосредственной близости, постоянно смотрит за мной, слышит наши разговоры, так что все мои действия и намерения становятся тотчас же известны этому человеку.
— Вы так думаете?
— Уверен. Вам предстоит найти его и разоблачить, что будет несложно. Что же касается меня, хотел бы поскорее закончить, представив вам обещанную информацию. В моих поисках мне удалось продвинуться вперед быстрее, нежели ожидали наши противники. Не сомневаюсь, что теперь они перейдут к крутым мерам. Кольцо вокруг меня сжимается. Предчувствую, опасность близка.
— Полноте, полноте, Ботреле…
— Ладно, посмотрим. А пока следует поторопиться. Прежде всего я хотел бы полностью прояснить один вопрос: показывали ли вы кому-нибудь документ, найденный капралом Кевийоном, который он передал вам в моем присутствии?
— Да нет, никому. А вам кажется, он может играть какую-то роль?..
— Весьма значительную. Тут у меня возникла одна мысль, хотя, должен оговориться, пока еще ничто ее не подтверждает… ведь мне до сих пор не удалось расшифровать документ. Скажу вам сразу, чтобы потом к этому больше не возвращаться.
Вдруг он сжал руку следователя и тихо проговорил:
— Молчите… нас подслушивают… снаружи…
Скрипнул песок под окном. Ботреле подбежал и высунулся наружу.
— Теперь никого… Но вокруг цветника вся земля истоптана. Получатся четкие отпечатки следов.
Закрыв плотно окно, он снова сел.
— Видите, господин следователь, наши противники начали действовать в открытую. Время их поджимает… понимают, что пришла пора действовать быстро. Поспешим и мы, расскажу вам все, уж раз им так этого не хочется.
Он разгладил на столе скомканный листок:
— В чем же тут дело?.. В записи лишь цифры и точки. В трех первых и пятой строчке, которыми мы и займемся, так как четвертая представляет собой что-то другое, самая большая цифра — это девять. Следовательно, с наибольшей вероятностью мы можем предположить, что за каждой из этих цифр скрывается гласная под тем номером, как она идет в алфавите. Напишем, что получилось.
Он взял листок бумаги и написал:
— Да уж, весьма туманно.
— Попробуем все же внести кое-какую ясность. Возьмем вторую строчку. Она явно разделена на две части, каждая из которых, по всей вероятности, представляет собой слово. Если мы теперь попробуем заменить промежуточные точки согласными, то после многочисленных проб и ошибок увидим, что логически к гласным первого слова можно добавить только те согласные, которые вместе с ними образуют слово «девичья».
— Возможно, здесь речь идет о мадемуазель де Жевр и мадемуазель де Сен-Веран?
— Вне всякого сомнения.
— А еще какое-нибудь слово вы отгадали?
— Да. В последней строчке две рядом стоящие гласные «а» и «я» дают нам прилагательное женского рода. Это такие слова, как «новая», «голая», «полая», «сотая».
— Действительно, вы правы.
— И наконец, в последнем слоге две согласных и две гласных, причем последняя — «а». Я долго думал над этим, перепробовал все согласные одна за другой и в конце концов пришел к двум возможным словам — «игла» и «игра». Составив теперь из прилагательного и существительного словосочетание, мы методом исключения придем к наиболее вероятному, как мне кажется, решению: «полая игла».
— Возможно, вы и разгадали слова, однако в чем это может нам помочь?
— Ни в чем, — задумчиво проговорил Ботреле. — Пока ни в чем… может быть, позднее… посмотрим. Почему-то мне кажется, что в этих двух загадочных словах «полая игла» заключено нечто очень важное. Сейчас меня больше занимает сам листок бумаги, на котором все это написано. У меня такое впечатление, что в наше время этот зернистый пергамент уже не выпускают. Цвета слоновой кости… А линии сгибов… будто бы очень давнишние… и здесь вот, с обратной стороны, похоже на отпечатки красного воска…
Тут Ботреле прервали. Секретарь Бреду приоткрыл дверь, чтобы сообщить о неожиданном приезде генерального прокурора.
Господин Фийель поднялся.
— Господин генеральный прокурор здесь, внизу?
— Нет, господин следователь, господин генеральный прокурор остался в машине. Он ехал мимо и просил вас выйти к воротам на два слова.
— Странно, — пробормотал господин Фийель. — Ладно, схожу посмотрю. Извините, Ботреле, я сейчас вернусь.
Он вышел. Слышны были его удаляющиеся шаги. И вдруг секретарь затворил дверь, запер ее и положил ключ в карман.
— Что такое?! — удивленно вскричал Ботреле. — Что вы делаете? Зачем запираться?
— Так нам будет удобнее разговаривать, — ответил Бреду.
Ботреле кинулся к внутренней двери, ведущей в соседнюю комнату. Он все понял. Сообщником оказался Бреду, сам секретарь следователя!
Тот усмехнулся:
— Э-э, мой юный друг, только пальцы себе обдерете, у меня и от той двери ключ.
— Ну, тогда в окно! — выкрикнул Ботреле.
— Поздно, — возразил Бреду и с револьвером в руках загородил проход к окну.
Все пути отступления отрезаны. Ничего не поделаешь, надо обороняться от врага, наконец сорвавшего с себя маску. Изидор, охваченный тревожным предчувствием, скрестил руки на груди.
— Так-то лучше, — буркнул секретарь, — а теперь поживее.
И, вынув из кармана часы, пояснил:
— Наш славный господин Фийель топает сейчас к воротам. Там, конечно, никого, никакого намека на прокурора. Ну тогда он вернется назад. Все это дает нам четыре минуты. Чтобы выскочить вот в это окно, добежать через развалины до дверцы и вскочить на мотоцикл, мне хватит и минуты. Значит, остается три. Вполне достаточно.
Перед Ботреле стоял нескладный человек довольно странной наружности. На тонких длинных ногах колыхалось огромное, круглое, словно паучье, тело с несоразмерно длинными руками. Костлявое лицо, узкий низкий лоб, свидетельствующий о тупом упрямстве.
Юноша покачнулся, ноги его сделались как ватные. Он рухнул на стул.
— Говорите, что вам надо?
— Бумагу. Уж три дня ее ищу.
— У меня ее нет.
— Лжешь. Я, когда входил, видел, как ты ее в бумажник запрятал.
— А что потом?
— Потом? Будешь паинькой. Ты нам надоел. Оставь нас в покое и занимайся своими делами. Наше терпение вот-вот иссякнет.
С нацеленным на Ботреле револьвером он шагнул к молодому человеку. Голос бандита звучал глухо, отрывисто, в нем чувствовалась недюжинная сила. Жесткий взгляд, жестокая усмешка. Ботреле вздрогнул. Впервые в жизни чувство близкой опасности посетило его. И какой! Он чувствовал, что вступает в противоборство с лютым врагом, со слепой и беспощадной силой.
— Ну а после? — сдавленно прошептал он.
— После? Ничего… Будешь свободен…
И так как Ботреле не отвечал, Бреду напомнил:
— Осталась минута. Решайся. Но смотри, приятель, без глупостей… Мы все равно сильнее, и будем такими всегда и везде. Быстро бумагу…
Изидор не пошевелился. Волнуясь, смертельно бледный и охваченный ужасом, он, однако, не терял ясности ума и способности рассуждать. В двадцати сантиметрах от его глаз зияло дуло пистолета. Согнутый палец начал нажимать на курок. Достаточно лишь одного маленького усилия…
— Бумагу! — повторил Бреду. — А не то…
— Вот! — сказал Ботреле.
Вынув бумажник, он протянул его секретарю. Тот живо схватил добычу.
— Так-то лучше. Вот теперь мы благоразумные. Нет, с тобой можно иметь дело, труслив, конечно, немного, но парень не дурак. Скажу ребятам. А пока, прощай. Я побежал.
Он убрал револьвер и дернул за оконный шпингалет. Из коридора послышался шум.
— Прощай, — повторил он, — пора.
Но что-то его остановило. Он быстро заглянул в бумажник.
— Разрази меня гром! Нет бумаги! Провел-таки!..
Он спрыгнул обратно в комнату. Но тут раздались два выстрела. Это Изидор выхватил свой пистолет.
— Промазал, парень! — завопил Бреду. — Дрожит рука-то, страшно небось.
Они схватились и покатились по паркету. В дверь громко стучали.
Изидор слабел, противник оказался сильнее. Конец близился. Он увидел занесенную руку с ножом. Последовал удар. Резкая боль обожгла плечо. Он разжал руки.
Теряя сознание, юноша чувствовал, как кто-то залез во внутренний карман пиджака, вытащил документ. Последнее, что он различил сквозь пелену, туманящую взор, — как человек вспрыгнул на подоконник.
Газеты, опубликовавшие на следующее утро заметки о последних событиях в Амбрюмези — подмене часовни, обнаружении трупов Арсена Люпена и Раймонды, о покушении на убийство Ботреле секретаря следователя Бреду, — сообщили две следующие новости: исчезновение Ганимара и похищение в самом центре Лондона средь бела дня Херлока Шолмса в тот момент, как сыщик садился на поезд, идущий в Дувр.
Таким образом, банда Люпена, на мгновение растерявшаяся, столкнувшись с необыкновенной проницательностью семнадцатилетнего юнца, вновь перешла в наступление и с первого же удара по всем позициям завоевала победу. Оба сильнейших противника Люпена, Шолмс и Ганимар, устранены. Ботреле вне игры. Не осталось никого, кому было бы под силу устоять перед лицом мощного врага.
IV. Лицом к лицу
Велосипед, налетев на препятствие, резко встал. От сильного удара юношу выбросило вперед, лишь каким-то чудом голова его не разбилась о груду камней, лежавшую на дороге.
Оглушенный, несколько мгновений он не мог подняться. Все тело болело, кожа на коленях была содрана. Он осмотрелся вокруг. Судя по всему, те, кто натянул веревку, скрылись затем в роще справа. Ботреле отвязал веревку. С левой стороны, на дереве, к которому она была привязана, висела записка. Он развернул ее:
«Третье и последнее предупреждение».Молодой человек доехал до замка. Там он задал несколько вопросов слугам и направился к следователю, в последнюю комнату правого крыла на первом этаже, где тот обычно работал. Господин Фийель что-то писал, а секретарь сидел напротив. По знаку следователя тот удалился, и господин Фийель встревоженно обратился к Ботреле:
— Да что с вами, месье? У вас руки в крови.
— Ничего, ничего, — ответствовал молодой человек, — просто упал из-за веревки, натянутой поперек дороги. Хотелось бы, однако, отметить, что веревка та — из замка. Еще каких-то двадцать минут назад на ней возле прачечной сушилось белье.
— Как это могло произойти?
— Месье, даже здесь за мною следят, кто-то, находящийся в непосредственной близости, постоянно смотрит за мной, слышит наши разговоры, так что все мои действия и намерения становятся тотчас же известны этому человеку.
— Вы так думаете?
— Уверен. Вам предстоит найти его и разоблачить, что будет несложно. Что же касается меня, хотел бы поскорее закончить, представив вам обещанную информацию. В моих поисках мне удалось продвинуться вперед быстрее, нежели ожидали наши противники. Не сомневаюсь, что теперь они перейдут к крутым мерам. Кольцо вокруг меня сжимается. Предчувствую, опасность близка.
— Полноте, полноте, Ботреле…
— Ладно, посмотрим. А пока следует поторопиться. Прежде всего я хотел бы полностью прояснить один вопрос: показывали ли вы кому-нибудь документ, найденный капралом Кевийоном, который он передал вам в моем присутствии?
— Да нет, никому. А вам кажется, он может играть какую-то роль?..
— Весьма значительную. Тут у меня возникла одна мысль, хотя, должен оговориться, пока еще ничто ее не подтверждает… ведь мне до сих пор не удалось расшифровать документ. Скажу вам сразу, чтобы потом к этому больше не возвращаться.
Вдруг он сжал руку следователя и тихо проговорил:
— Молчите… нас подслушивают… снаружи…
Скрипнул песок под окном. Ботреле подбежал и высунулся наружу.
— Теперь никого… Но вокруг цветника вся земля истоптана. Получатся четкие отпечатки следов.
Закрыв плотно окно, он снова сел.
— Видите, господин следователь, наши противники начали действовать в открытую. Время их поджимает… понимают, что пришла пора действовать быстро. Поспешим и мы, расскажу вам все, уж раз им так этого не хочется.
Он разгладил на столе скомканный листок:
— В чем же тут дело?.. В записи лишь цифры и точки. В трех первых и пятой строчке, которыми мы и займемся, так как четвертая представляет собой что-то другое, самая большая цифра — это девять. Следовательно, с наибольшей вероятностью мы можем предположить, что за каждой из этих цифр скрывается гласная под тем номером, как она идет в алфавите. Напишем, что получилось.
Он взял листок бумаги и написал:
..и.о.э..е.а— Как видите, — продолжил Ботреле, — не очень-то вразумительно. Ключ к шифру одновременно и очень простой: цифры заменяются гласными и точки согласными — и очень трудный, задача наша почти невыполнима, так как никаких дополнительных указаний нет.
.е.и..я.а.а
.о..о..о. ..е.о..э
.о.ая и..а
— Да уж, весьма туманно.
— Попробуем все же внести кое-какую ясность. Возьмем вторую строчку. Она явно разделена на две части, каждая из которых, по всей вероятности, представляет собой слово. Если мы теперь попробуем заменить промежуточные точки согласными, то после многочисленных проб и ошибок увидим, что логически к гласным первого слова можно добавить только те согласные, которые вместе с ними образуют слово «девичья».
— Возможно, здесь речь идет о мадемуазель де Жевр и мадемуазель де Сен-Веран?
— Вне всякого сомнения.
— А еще какое-нибудь слово вы отгадали?
— Да. В последней строчке две рядом стоящие гласные «а» и «я» дают нам прилагательное женского рода. Это такие слова, как «новая», «голая», «полая», «сотая».
— Действительно, вы правы.
— И наконец, в последнем слоге две согласных и две гласных, причем последняя — «а». Я долго думал над этим, перепробовал все согласные одна за другой и в конце концов пришел к двум возможным словам — «игла» и «игра». Составив теперь из прилагательного и существительного словосочетание, мы методом исключения придем к наиболее вероятному, как мне кажется, решению: «полая игла».
— Возможно, вы и разгадали слова, однако в чем это может нам помочь?
— Ни в чем, — задумчиво проговорил Ботреле. — Пока ни в чем… может быть, позднее… посмотрим. Почему-то мне кажется, что в этих двух загадочных словах «полая игла» заключено нечто очень важное. Сейчас меня больше занимает сам листок бумаги, на котором все это написано. У меня такое впечатление, что в наше время этот зернистый пергамент уже не выпускают. Цвета слоновой кости… А линии сгибов… будто бы очень давнишние… и здесь вот, с обратной стороны, похоже на отпечатки красного воска…
Тут Ботреле прервали. Секретарь Бреду приоткрыл дверь, чтобы сообщить о неожиданном приезде генерального прокурора.
Господин Фийель поднялся.
— Господин генеральный прокурор здесь, внизу?
— Нет, господин следователь, господин генеральный прокурор остался в машине. Он ехал мимо и просил вас выйти к воротам на два слова.
— Странно, — пробормотал господин Фийель. — Ладно, схожу посмотрю. Извините, Ботреле, я сейчас вернусь.
Он вышел. Слышны были его удаляющиеся шаги. И вдруг секретарь затворил дверь, запер ее и положил ключ в карман.
— Что такое?! — удивленно вскричал Ботреле. — Что вы делаете? Зачем запираться?
— Так нам будет удобнее разговаривать, — ответил Бреду.
Ботреле кинулся к внутренней двери, ведущей в соседнюю комнату. Он все понял. Сообщником оказался Бреду, сам секретарь следователя!
Тот усмехнулся:
— Э-э, мой юный друг, только пальцы себе обдерете, у меня и от той двери ключ.
— Ну, тогда в окно! — выкрикнул Ботреле.
— Поздно, — возразил Бреду и с револьвером в руках загородил проход к окну.
Все пути отступления отрезаны. Ничего не поделаешь, надо обороняться от врага, наконец сорвавшего с себя маску. Изидор, охваченный тревожным предчувствием, скрестил руки на груди.
— Так-то лучше, — буркнул секретарь, — а теперь поживее.
И, вынув из кармана часы, пояснил:
— Наш славный господин Фийель топает сейчас к воротам. Там, конечно, никого, никакого намека на прокурора. Ну тогда он вернется назад. Все это дает нам четыре минуты. Чтобы выскочить вот в это окно, добежать через развалины до дверцы и вскочить на мотоцикл, мне хватит и минуты. Значит, остается три. Вполне достаточно.
Перед Ботреле стоял нескладный человек довольно странной наружности. На тонких длинных ногах колыхалось огромное, круглое, словно паучье, тело с несоразмерно длинными руками. Костлявое лицо, узкий низкий лоб, свидетельствующий о тупом упрямстве.
Юноша покачнулся, ноги его сделались как ватные. Он рухнул на стул.
— Говорите, что вам надо?
— Бумагу. Уж три дня ее ищу.
— У меня ее нет.
— Лжешь. Я, когда входил, видел, как ты ее в бумажник запрятал.
— А что потом?
— Потом? Будешь паинькой. Ты нам надоел. Оставь нас в покое и занимайся своими делами. Наше терпение вот-вот иссякнет.
С нацеленным на Ботреле револьвером он шагнул к молодому человеку. Голос бандита звучал глухо, отрывисто, в нем чувствовалась недюжинная сила. Жесткий взгляд, жестокая усмешка. Ботреле вздрогнул. Впервые в жизни чувство близкой опасности посетило его. И какой! Он чувствовал, что вступает в противоборство с лютым врагом, со слепой и беспощадной силой.
— Ну а после? — сдавленно прошептал он.
— После? Ничего… Будешь свободен…
И так как Ботреле не отвечал, Бреду напомнил:
— Осталась минута. Решайся. Но смотри, приятель, без глупостей… Мы все равно сильнее, и будем такими всегда и везде. Быстро бумагу…
Изидор не пошевелился. Волнуясь, смертельно бледный и охваченный ужасом, он, однако, не терял ясности ума и способности рассуждать. В двадцати сантиметрах от его глаз зияло дуло пистолета. Согнутый палец начал нажимать на курок. Достаточно лишь одного маленького усилия…
— Бумагу! — повторил Бреду. — А не то…
— Вот! — сказал Ботреле.
Вынув бумажник, он протянул его секретарю. Тот живо схватил добычу.
— Так-то лучше. Вот теперь мы благоразумные. Нет, с тобой можно иметь дело, труслив, конечно, немного, но парень не дурак. Скажу ребятам. А пока, прощай. Я побежал.
Он убрал револьвер и дернул за оконный шпингалет. Из коридора послышался шум.
— Прощай, — повторил он, — пора.
Но что-то его остановило. Он быстро заглянул в бумажник.
— Разрази меня гром! Нет бумаги! Провел-таки!..
Он спрыгнул обратно в комнату. Но тут раздались два выстрела. Это Изидор выхватил свой пистолет.
— Промазал, парень! — завопил Бреду. — Дрожит рука-то, страшно небось.
Они схватились и покатились по паркету. В дверь громко стучали.
Изидор слабел, противник оказался сильнее. Конец близился. Он увидел занесенную руку с ножом. Последовал удар. Резкая боль обожгла плечо. Он разжал руки.
Теряя сознание, юноша чувствовал, как кто-то залез во внутренний карман пиджака, вытащил документ. Последнее, что он различил сквозь пелену, туманящую взор, — как человек вспрыгнул на подоконник.
Газеты, опубликовавшие на следующее утро заметки о последних событиях в Амбрюмези — подмене часовни, обнаружении трупов Арсена Люпена и Раймонды, о покушении на убийство Ботреле секретаря следователя Бреду, — сообщили две следующие новости: исчезновение Ганимара и похищение в самом центре Лондона средь бела дня Херлока Шолмса в тот момент, как сыщик садился на поезд, идущий в Дувр.
Таким образом, банда Люпена, на мгновение растерявшаяся, столкнувшись с необыкновенной проницательностью семнадцатилетнего юнца, вновь перешла в наступление и с первого же удара по всем позициям завоевала победу. Оба сильнейших противника Люпена, Шолмс и Ганимар, устранены. Ботреле вне игры. Не осталось никого, кому было бы под силу устоять перед лицом мощного врага.
IV. Лицом к лицу
Прошло месяца полтора. Как-то вечером накануне 14 июля я отпустил слугу. Было душно, как перед грозой, и выходить из дому мне совсем не улыбалось. Раскрыв окна настежь, я зажег лампу на рабочем столе и уселся в кресло, намереваясь просмотреть газеты, которые не успел прочитать утром. Как обычно, было много заметок об Арсене Люпене. С тех пор как злоумышленники покушались на жизнь бедного Изидора Ботреле, и дня не проходило без статьи о деле в Амбрюмези. Ему отвели целую рубрику. Быстро разворачивающиеся неожиданные и сбивающие с толку события, подобно увлекательному драматическому произведению, вызвали невиданный интерес и были у всех на устах. Господин Фийель со скромностью, достойной одобрения, окончательно смирившийся со своей второстепенной ролью в этом деле, поведал репортерам о подвигах своего молодого помощника в течение тех трех памятных дней; его рассказ вызвал целый шквал самых смелых предположений.
Все выдвигали свои собственные версии происшедшего. Знатоки и специалисты по преступлениям, писатели и драматурги, судьи и бывшие начальники полиции, отставные господа Лекоки и будущие Херлоки Шолмсы — все вырабатывали свои гипотезы и публиковали их в обширных интервью. Каждый вел свое расследование и приходил к собственным выводам. И начало всей этой борьбе мнений положили утверждения юного Изидора Ботреле, ученика в классе риторики лицея Янсон-де-Сайи.
Да, следовало признать: именно ему открылись элементы истины. В чем же заключалась тайна? Стал известен тайник, куда укрылся и где впоследствии агонизировал Арсен Люпен, это бесспорно. Доктор Делятр под тем предлогом, что он не может выдать врачебную тайну, уклонился от дачи показаний. Однако в кругу близких друзей, один из которых немедленно обнародовал эти сведения, поведал о том, что его привозили именно в склеп к пациенту, которого сообщники представили ему как Арсена Люпена. В склепе же был обнаружен труп Этьена Водрея, который, как неопровержимо доказало следствие, являлся не кем иным, как Арсеном Люпеном, так что утверждение о том, что Арсен Люпен и Этьен Водрей — одно лицо, получило дополнительное подтверждение.
Итак, Арсен Люпен мертв, тело мадемуазель де Сен-Веран опознано благодаря золотой цепочке на правой руке, иными словами, дело закончено.
Однако это было не так. Ботреле придерживался иного мнения, и все верили ему. Неизвестно было, почему на этом не заканчивалась драма, но, по словам молодого человека, тайну еще предстояло раскрыть. Утверждение Ботреле перевешивало события, происшедшие в действительности. Было во всем этом деле еще что-то, не известное никому, и мы не сомневались, что юноша вскоре разгадает и эту загадку.
С какой тревогой все ожидали вначале сообщения о состоянии его здоровья от дьепских врачей, заботам которых граф поручил раненого! С каким восторгом однажды утром восприняли опубликованное в газетах известие о том, что жизнь его уже находится вне опасности! Даже мельчайшие подробности вызывали бурный интерес. Мы умилялись, узнав, что за больным ухаживал старик отец, спешно вызванный телеграммой, и восхищались самоотверженностью мадемуазель де Жевр, проводившей ночи у изголовья раненого.
Последовало быстрое и радостное выздоровление. Наконец-то мы все узнаем! Узнаем, что именно Ботреле пообещал открыть господину Фийелю, те решающие слова, которые занесенный нож убийцы помешал ему произнести! Станет известно все, что, лишь косвенно касаясь происшедшей драмы, оставалось недоступным, несмотря на старания служителей правосудия.
Раз Ботреле здоров, излечился от ран, мы скоро узнаем правду о господине Харлингтоне, загадочном сообщнике Арсена Люпена, до сих пор содержащемся в тюрьме Сантэ. Узнаем и то, куда после совершения преступления делся секретарь суда Бреду, этот второй, страшный своей жестокостью сообщник.
С помощью Ботреле приоткроется завеса над загадочным исчезновением Ганимара и похищением Херлока Шолмса. Как могли произойти эти два новых преступления? Над тайной бились английские детективы и их французские коллеги, однако до сих пор не удалось напасть на их след. В воскресенье на Троицу Ганимар не вернулся домой, не появился он и в понедельник, и вот уже полтора месяца о нем не было никаких вестей.
В тот же понедельник, в четыре часа вечера, в Лондоне Херлок Шолмс подозвал кэб, намереваясь отправиться на вокзал. Но, едва сев в экипаж, попытался выйти, видимо почувствовав опасность. Однако двое неизвестных, подскочивших к кэбу с двух сторон, опрокинули его и зажали между собой, вернее, под собой, поскольку места в экипаже не хватало для троих. И все это произошло на глазах десятка свидетелей, так и не успевших вмешаться. Кучер погнал коня галопом, и кэб быстро скрылся из виду. Что же потом? Ничего. Ничего не было известно.
Возможно, Ботреле удастся также полностью расшифровать документ, таинственные письмена, которые так жаждал заполучить секретарь Бреду и ради коих он не остановился даже перед убийством. «Тайна полой иглы», как называли ее бесчисленные любители, что, склонившись над колонками цифр и точек, безуспешно пытались найти ключ к разгадке. Полая игла! Странное сочетание двух слов, загадка, начертанная на клочке бумаги, даже происхождение которого оставалось неизвестным! А может, здесь и вовсе не было никакого смысла, и загадочные слова написал, решая ребус, какой-нибудь школьник, марая чернилами тетрадь? Или, наоборот, таинственные слова заключали в себе волшебный смысл, определяющий дело всей жизни такого искателя приключений, как Люпен? Тайна, покрытая мраком.
Однако мы надеялись, что скоро все прояснится. Вот уже несколько дней назад в газетах появилось сообщение о приезде Ботреле в Париж. Борьба вот-вот возобновится, и теперь уже молодой человек, горящий желанием взять реванш, наконец восторжествует.
Имя его, набранное крупными буквами, привлекло мое внимание. Вверху газетной полосы в «Гран Журналь» была опубликована такая заметка:
«Нам удалось добиться от господина Изидора Ботреле согласия на первоочередную публикацию в нашей газете сделанных им разоблачений. Завтра, в среду, еще до того, как информация эта будет передана в органы правосудия, „Гран Журналь“ опубликует полную правду о драме в Амбрюмези».
— Многообещающе звучит, не правда ли? Как вы считаете, мой дорогой?
Я так и подскочил в кресле. Рядом со мной на стуле сидел неизвестный господин.
Вскочив, я оглянулся в поисках оружия. Однако незнакомец выглядел вполне безобидно, и я счел за лучшее взять себя в руки и подойти к нему.
Моим гостем оказался молодой человек с энергичным лицом, длинными светлыми волосами и короткой, чуть рыжеватой бородкой, разделенной посередине на два острых конца. На нем был костюм, напоминающий строгие одежды английского священника, и весь его облик был проникнут серьезностью и значительностью, вызывающей почтение.
— Кто вы такой? — строго спросил я. И так как он не отвечал, снова задал тот же вопрос: — Кто вы такой? Как вы сюда попали? Что вам здесь нужно?
Он поглядел на меня:
— Не узнаете?
— Нет! Нет!
— А вот это уже весьма любопытно! Ну, подумайте… один ваш знакомый… особый такой знакомый…
Я схватил его за руку:
— Ложь! Вы не тот, за кого себя выдаете! Неправда!
— Почему же тогда вы сразу подумали именно о нем? Ведь, может быть, речь идет о ком-то другом? — рассмеялся он.
О, этот смех! Звонкий и молодой, веселый и немного ироничный, так часто тешивший меня когда-то. Я вздрогнул. Возможно ли это?
— Нет-нет! — взволновался я. — Не может быть.
— Не может быть, что я — это я, потому что я умер, а вы не верите в воскресение из мертвых? — И снова засмеялся. — Разве я из тех, кто умирает? Скончаться от пули в спину, выпущенной девчонкой! Что-то вы меня недооцениваете! Уж никогда бы не согласился на такой бесславный конец!
— Значит, это все-таки вы? — в волнении, все еще не веря, бормотал я. — Что-то я вас не узнаю…
— Ну тогда, — весело воскликнул он, — я могу быть спокойным — если даже единственный человек, которому я показался в своем истинном обличье, не может меня узнать, то никто другой, увидев меня таким, каков я сейчас, тем более не узнает, даже если я буду выглядеть так, как на самом деле, хотя, кто знает, как я выгляжу на самом деле…
Понемногу в голосе зазвучали знакомые нотки, послышался давно забытый тембр, я начал узнавать и глаза, и выражение лица, и всю его повадку, да и самого Люпена, чьи черты проступили сквозь маску, которую он на этот раз пожелал на себя надеть.
— Арсен Люпен, — прошептал я.
— Да, Арсен Люпен, — воскликнул он, поднимаясь. — Единственный и неповторимый Люпен по возвращении из царства теней. Ведь говорят, я долго агонизировал, а потом скончался в каком-то склепе. Арсен Люпен, живой, как никогда, как всегда, деятельный, счастливый и свободный, задавшийся целью как можно полнее воспользоваться своей независимостью в том мире, где ему до сих пор сопутствовали везение и успех.
Теперь засмеялся я.
— Вижу, вижу, это, конечно, вы. Сегодня вы, кажется, повеселее, чем в тот день в прошлом году, когда я имел удовольствие видеть вас в последний раз. Мои поздравления.
Я намекал на последний его визит ко мне после истории с диадемой[1], на неудавшуюся женитьбу, на его бегство с Соней Кришнофф и ужасную смерть русской девушки. В тот день я увидел Арсена Люпена таким, какого не знал раньше, слабым, убитым, с полными слез глазами, жаждущего хоть капли симпатии и участия.
— Не надо об этом, — сказал он, — прошлое далеко.
— Это было всего год назад, — возразил я.
— Десять лет назад, — заявил мой гость, — в жизни Арсена Люпена год идет за десять.
Решив не настаивать, я переменил тему беседы:
— Как же вы все-таки вошли?
— Бог мой, да как все люди, через дверь. Не увидев никого в холле, я прошел в гостиную, вышел на балкон — и вот я здесь.
— Пускай, но ключ… У вас ведь не было ключа.
— Вы же знаете, для меня не существует замков. Мне нужна была ваша квартира, и я пришел.
— К вашим услугам. Мне уйти?
— О, ни в коем случае, вы не будете лишним. Осмелюсь даже предположить, что ожидается весьма интересная встреча.
— Вы кого-нибудь ждете?
— Да, я здесь назначил свидание на десять часов.
Он вынул часы.
— Уже десять. Если телеграмма пришла вовремя, он не замедлит…
В вестибюле раздался звонок в дверь.
— Что я вам говорил? Нет-нет, не беспокойтесь. Я сам открою.
С кем же, черт побери, мог он назначить встречу? При какой драматической или комической сцене доведется мне присутствовать? Раз уж сам Люпен назвал встречу небезынтересной, значит, это будет нечто из ряда вон выходящее.
Спустя минуту он появился в комнате, пропуская вперед худого, высокого, очень бледного молодого человека.
Не говоря ни слова, с некоторой торжественностью, сбивавшей меня с толку, Люпен зажег все электрические лампы. Комнату залило ярким светом. И тогда двое мужчин пристально взглянули друг на друга, как будто стремились глубоко проникнуть глазами один в другого. Волнующим было зрелище их молчаливого, серьезного поединка. Кто бы мог быть этот посетитель?
И как раз в тот момент, когда я уже начал догадываться, кто это, узнав его по совсем недавней фотографии в газете, Люпен обратился ко мне:
— Дорогой друг, разрешите вам представить господина Изидора Ботреле.
И, обернувшись к молодому человеку, начал так:
— Премного вам благодарен, господин Ботреле, во-первых, за то, что вы были так любезны, получив мое письмо, отложить свои разоблачения до нашей с вами встречи, и, во-вторых, за то, что так мило согласились прийти сюда.
Ботреле улыбнулся.
— Хотелось бы отметить, что любезность моя в основном заключается в повиновении вашим приказам. Угроза, содержащаяся в письме, о котором вы говорили, возымела тем большее действие, что она касалась не меня, а моего отца.
— Что делать, — засмеялся Люпен, — работаем, как можем, приходится использовать те средства, которыми мы располагаем. По опыту я знал, что собственная безопасность для вас не много значит, так как вы не поддались на уговоры господина Бреду. Оставался ваш отец… ваш отец, которого вы так любите… и я дернул за эту ниточку.
— И вот я здесь, — подтвердил Ботреле.
Я предложил им садиться. Опустившись в кресло, Люпен с типичной для него чуть заметной иронией начал:
— Господин Ботреле, если вы не желаете принять мою благодарность, то, может быть, примете, по крайней мере, мои извинения?
— Извинения? Да за что же, Боже мой?
— За грубость, проявленную Бреду по отношению к вам.
— Не скрою, он меня порядком удивил. Способ был нехарактерным для Люпена. Удар ножом…
— Здесь я совсем ни при чем. Господин Бреду еще новичок. Мои друзья, когда им пришлось самим управлять нашими делами, решили, что небесполезно было бы склонить на нашу сторону секретаря того самого следователя, что вел дело.
— Ваши друзья не ошиблись.
— Вы правы, Бреду, специально приставленный к вам, оказал нам неоценимые услуги. Но в своем рвении, как всякий новообращенный, желающий выделиться, он переборщил и, нарушив мои планы, позволил себе по собственной инициативе ударить вас ножом.
— О, досадный пустячок!
— Нет-нет, не думайте, я сурово наказал его. Но действия Бреду, однако, можно в какой-то мере оправдать тем, что вы своим неожиданно стремительным расследованием застали его врасплох. Подарив нам еще лишь несколько часов, вы бы избежали столь непростительного нападения.
— Тогда бы мне, без сомнения, больше повезло и пришлось бы разделить участь господ Ганимара и Херлока Шолмса?
— Совершенно верно, — хохотал Люпен. — А я бы не мучился жестоко угрызениями совести из-за вашей раны. Клянусь, мне пришлось провести ужасные часы, и даже сейчас при виде вашей бледности я продолжаю себя корить. Вы на меня больше не сердитесь?
— Вы мне доверились, — отвечал Ботреле, — и доказательством тому служит ваша откровенность без всякой задней мысли, хотя мне было бы так легко привести за собой нескольких друзей Ганимара; это доказательство доверия стирает все обиды.
Говорил ли он всерьез? Признаюсь, я был несколько ошарашен. Дуэль этих двух людей начиналась весьма странно. Я ничего не понимал, тогда как при первой встрече Арсена Люпена с Херлоком Шолмсом[2] в кафе Северного вокзала мне хорошо запомнились надменное поведение обоих противников, столкновение гордых характеров под маской изысканной вежливости, взаимные невидимые удары, притворство, высокомерие.
Все выдвигали свои собственные версии происшедшего. Знатоки и специалисты по преступлениям, писатели и драматурги, судьи и бывшие начальники полиции, отставные господа Лекоки и будущие Херлоки Шолмсы — все вырабатывали свои гипотезы и публиковали их в обширных интервью. Каждый вел свое расследование и приходил к собственным выводам. И начало всей этой борьбе мнений положили утверждения юного Изидора Ботреле, ученика в классе риторики лицея Янсон-де-Сайи.
Да, следовало признать: именно ему открылись элементы истины. В чем же заключалась тайна? Стал известен тайник, куда укрылся и где впоследствии агонизировал Арсен Люпен, это бесспорно. Доктор Делятр под тем предлогом, что он не может выдать врачебную тайну, уклонился от дачи показаний. Однако в кругу близких друзей, один из которых немедленно обнародовал эти сведения, поведал о том, что его привозили именно в склеп к пациенту, которого сообщники представили ему как Арсена Люпена. В склепе же был обнаружен труп Этьена Водрея, который, как неопровержимо доказало следствие, являлся не кем иным, как Арсеном Люпеном, так что утверждение о том, что Арсен Люпен и Этьен Водрей — одно лицо, получило дополнительное подтверждение.
Итак, Арсен Люпен мертв, тело мадемуазель де Сен-Веран опознано благодаря золотой цепочке на правой руке, иными словами, дело закончено.
Однако это было не так. Ботреле придерживался иного мнения, и все верили ему. Неизвестно было, почему на этом не заканчивалась драма, но, по словам молодого человека, тайну еще предстояло раскрыть. Утверждение Ботреле перевешивало события, происшедшие в действительности. Было во всем этом деле еще что-то, не известное никому, и мы не сомневались, что юноша вскоре разгадает и эту загадку.
С какой тревогой все ожидали вначале сообщения о состоянии его здоровья от дьепских врачей, заботам которых граф поручил раненого! С каким восторгом однажды утром восприняли опубликованное в газетах известие о том, что жизнь его уже находится вне опасности! Даже мельчайшие подробности вызывали бурный интерес. Мы умилялись, узнав, что за больным ухаживал старик отец, спешно вызванный телеграммой, и восхищались самоотверженностью мадемуазель де Жевр, проводившей ночи у изголовья раненого.
Последовало быстрое и радостное выздоровление. Наконец-то мы все узнаем! Узнаем, что именно Ботреле пообещал открыть господину Фийелю, те решающие слова, которые занесенный нож убийцы помешал ему произнести! Станет известно все, что, лишь косвенно касаясь происшедшей драмы, оставалось недоступным, несмотря на старания служителей правосудия.
Раз Ботреле здоров, излечился от ран, мы скоро узнаем правду о господине Харлингтоне, загадочном сообщнике Арсена Люпена, до сих пор содержащемся в тюрьме Сантэ. Узнаем и то, куда после совершения преступления делся секретарь суда Бреду, этот второй, страшный своей жестокостью сообщник.
С помощью Ботреле приоткроется завеса над загадочным исчезновением Ганимара и похищением Херлока Шолмса. Как могли произойти эти два новых преступления? Над тайной бились английские детективы и их французские коллеги, однако до сих пор не удалось напасть на их след. В воскресенье на Троицу Ганимар не вернулся домой, не появился он и в понедельник, и вот уже полтора месяца о нем не было никаких вестей.
В тот же понедельник, в четыре часа вечера, в Лондоне Херлок Шолмс подозвал кэб, намереваясь отправиться на вокзал. Но, едва сев в экипаж, попытался выйти, видимо почувствовав опасность. Однако двое неизвестных, подскочивших к кэбу с двух сторон, опрокинули его и зажали между собой, вернее, под собой, поскольку места в экипаже не хватало для троих. И все это произошло на глазах десятка свидетелей, так и не успевших вмешаться. Кучер погнал коня галопом, и кэб быстро скрылся из виду. Что же потом? Ничего. Ничего не было известно.
Возможно, Ботреле удастся также полностью расшифровать документ, таинственные письмена, которые так жаждал заполучить секретарь Бреду и ради коих он не остановился даже перед убийством. «Тайна полой иглы», как называли ее бесчисленные любители, что, склонившись над колонками цифр и точек, безуспешно пытались найти ключ к разгадке. Полая игла! Странное сочетание двух слов, загадка, начертанная на клочке бумаги, даже происхождение которого оставалось неизвестным! А может, здесь и вовсе не было никакого смысла, и загадочные слова написал, решая ребус, какой-нибудь школьник, марая чернилами тетрадь? Или, наоборот, таинственные слова заключали в себе волшебный смысл, определяющий дело всей жизни такого искателя приключений, как Люпен? Тайна, покрытая мраком.
Однако мы надеялись, что скоро все прояснится. Вот уже несколько дней назад в газетах появилось сообщение о приезде Ботреле в Париж. Борьба вот-вот возобновится, и теперь уже молодой человек, горящий желанием взять реванш, наконец восторжествует.
Имя его, набранное крупными буквами, привлекло мое внимание. Вверху газетной полосы в «Гран Журналь» была опубликована такая заметка:
«Нам удалось добиться от господина Изидора Ботреле согласия на первоочередную публикацию в нашей газете сделанных им разоблачений. Завтра, в среду, еще до того, как информация эта будет передана в органы правосудия, „Гран Журналь“ опубликует полную правду о драме в Амбрюмези».
— Многообещающе звучит, не правда ли? Как вы считаете, мой дорогой?
Я так и подскочил в кресле. Рядом со мной на стуле сидел неизвестный господин.
Вскочив, я оглянулся в поисках оружия. Однако незнакомец выглядел вполне безобидно, и я счел за лучшее взять себя в руки и подойти к нему.
Моим гостем оказался молодой человек с энергичным лицом, длинными светлыми волосами и короткой, чуть рыжеватой бородкой, разделенной посередине на два острых конца. На нем был костюм, напоминающий строгие одежды английского священника, и весь его облик был проникнут серьезностью и значительностью, вызывающей почтение.
— Кто вы такой? — строго спросил я. И так как он не отвечал, снова задал тот же вопрос: — Кто вы такой? Как вы сюда попали? Что вам здесь нужно?
Он поглядел на меня:
— Не узнаете?
— Нет! Нет!
— А вот это уже весьма любопытно! Ну, подумайте… один ваш знакомый… особый такой знакомый…
Я схватил его за руку:
— Ложь! Вы не тот, за кого себя выдаете! Неправда!
— Почему же тогда вы сразу подумали именно о нем? Ведь, может быть, речь идет о ком-то другом? — рассмеялся он.
О, этот смех! Звонкий и молодой, веселый и немного ироничный, так часто тешивший меня когда-то. Я вздрогнул. Возможно ли это?
— Нет-нет! — взволновался я. — Не может быть.
— Не может быть, что я — это я, потому что я умер, а вы не верите в воскресение из мертвых? — И снова засмеялся. — Разве я из тех, кто умирает? Скончаться от пули в спину, выпущенной девчонкой! Что-то вы меня недооцениваете! Уж никогда бы не согласился на такой бесславный конец!
— Значит, это все-таки вы? — в волнении, все еще не веря, бормотал я. — Что-то я вас не узнаю…
— Ну тогда, — весело воскликнул он, — я могу быть спокойным — если даже единственный человек, которому я показался в своем истинном обличье, не может меня узнать, то никто другой, увидев меня таким, каков я сейчас, тем более не узнает, даже если я буду выглядеть так, как на самом деле, хотя, кто знает, как я выгляжу на самом деле…
Понемногу в голосе зазвучали знакомые нотки, послышался давно забытый тембр, я начал узнавать и глаза, и выражение лица, и всю его повадку, да и самого Люпена, чьи черты проступили сквозь маску, которую он на этот раз пожелал на себя надеть.
— Арсен Люпен, — прошептал я.
— Да, Арсен Люпен, — воскликнул он, поднимаясь. — Единственный и неповторимый Люпен по возвращении из царства теней. Ведь говорят, я долго агонизировал, а потом скончался в каком-то склепе. Арсен Люпен, живой, как никогда, как всегда, деятельный, счастливый и свободный, задавшийся целью как можно полнее воспользоваться своей независимостью в том мире, где ему до сих пор сопутствовали везение и успех.
Теперь засмеялся я.
— Вижу, вижу, это, конечно, вы. Сегодня вы, кажется, повеселее, чем в тот день в прошлом году, когда я имел удовольствие видеть вас в последний раз. Мои поздравления.
Я намекал на последний его визит ко мне после истории с диадемой[1], на неудавшуюся женитьбу, на его бегство с Соней Кришнофф и ужасную смерть русской девушки. В тот день я увидел Арсена Люпена таким, какого не знал раньше, слабым, убитым, с полными слез глазами, жаждущего хоть капли симпатии и участия.
— Не надо об этом, — сказал он, — прошлое далеко.
— Это было всего год назад, — возразил я.
— Десять лет назад, — заявил мой гость, — в жизни Арсена Люпена год идет за десять.
Решив не настаивать, я переменил тему беседы:
— Как же вы все-таки вошли?
— Бог мой, да как все люди, через дверь. Не увидев никого в холле, я прошел в гостиную, вышел на балкон — и вот я здесь.
— Пускай, но ключ… У вас ведь не было ключа.
— Вы же знаете, для меня не существует замков. Мне нужна была ваша квартира, и я пришел.
— К вашим услугам. Мне уйти?
— О, ни в коем случае, вы не будете лишним. Осмелюсь даже предположить, что ожидается весьма интересная встреча.
— Вы кого-нибудь ждете?
— Да, я здесь назначил свидание на десять часов.
Он вынул часы.
— Уже десять. Если телеграмма пришла вовремя, он не замедлит…
В вестибюле раздался звонок в дверь.
— Что я вам говорил? Нет-нет, не беспокойтесь. Я сам открою.
С кем же, черт побери, мог он назначить встречу? При какой драматической или комической сцене доведется мне присутствовать? Раз уж сам Люпен назвал встречу небезынтересной, значит, это будет нечто из ряда вон выходящее.
Спустя минуту он появился в комнате, пропуская вперед худого, высокого, очень бледного молодого человека.
Не говоря ни слова, с некоторой торжественностью, сбивавшей меня с толку, Люпен зажег все электрические лампы. Комнату залило ярким светом. И тогда двое мужчин пристально взглянули друг на друга, как будто стремились глубоко проникнуть глазами один в другого. Волнующим было зрелище их молчаливого, серьезного поединка. Кто бы мог быть этот посетитель?
И как раз в тот момент, когда я уже начал догадываться, кто это, узнав его по совсем недавней фотографии в газете, Люпен обратился ко мне:
— Дорогой друг, разрешите вам представить господина Изидора Ботреле.
И, обернувшись к молодому человеку, начал так:
— Премного вам благодарен, господин Ботреле, во-первых, за то, что вы были так любезны, получив мое письмо, отложить свои разоблачения до нашей с вами встречи, и, во-вторых, за то, что так мило согласились прийти сюда.
Ботреле улыбнулся.
— Хотелось бы отметить, что любезность моя в основном заключается в повиновении вашим приказам. Угроза, содержащаяся в письме, о котором вы говорили, возымела тем большее действие, что она касалась не меня, а моего отца.
— Что делать, — засмеялся Люпен, — работаем, как можем, приходится использовать те средства, которыми мы располагаем. По опыту я знал, что собственная безопасность для вас не много значит, так как вы не поддались на уговоры господина Бреду. Оставался ваш отец… ваш отец, которого вы так любите… и я дернул за эту ниточку.
— И вот я здесь, — подтвердил Ботреле.
Я предложил им садиться. Опустившись в кресло, Люпен с типичной для него чуть заметной иронией начал:
— Господин Ботреле, если вы не желаете принять мою благодарность, то, может быть, примете, по крайней мере, мои извинения?
— Извинения? Да за что же, Боже мой?
— За грубость, проявленную Бреду по отношению к вам.
— Не скрою, он меня порядком удивил. Способ был нехарактерным для Люпена. Удар ножом…
— Здесь я совсем ни при чем. Господин Бреду еще новичок. Мои друзья, когда им пришлось самим управлять нашими делами, решили, что небесполезно было бы склонить на нашу сторону секретаря того самого следователя, что вел дело.
— Ваши друзья не ошиблись.
— Вы правы, Бреду, специально приставленный к вам, оказал нам неоценимые услуги. Но в своем рвении, как всякий новообращенный, желающий выделиться, он переборщил и, нарушив мои планы, позволил себе по собственной инициативе ударить вас ножом.
— О, досадный пустячок!
— Нет-нет, не думайте, я сурово наказал его. Но действия Бреду, однако, можно в какой-то мере оправдать тем, что вы своим неожиданно стремительным расследованием застали его врасплох. Подарив нам еще лишь несколько часов, вы бы избежали столь непростительного нападения.
— Тогда бы мне, без сомнения, больше повезло и пришлось бы разделить участь господ Ганимара и Херлока Шолмса?
— Совершенно верно, — хохотал Люпен. — А я бы не мучился жестоко угрызениями совести из-за вашей раны. Клянусь, мне пришлось провести ужасные часы, и даже сейчас при виде вашей бледности я продолжаю себя корить. Вы на меня больше не сердитесь?
— Вы мне доверились, — отвечал Ботреле, — и доказательством тому служит ваша откровенность без всякой задней мысли, хотя мне было бы так легко привести за собой нескольких друзей Ганимара; это доказательство доверия стирает все обиды.
Говорил ли он всерьез? Признаюсь, я был несколько ошарашен. Дуэль этих двух людей начиналась весьма странно. Я ничего не понимал, тогда как при первой встрече Арсена Люпена с Херлоком Шолмсом[2] в кафе Северного вокзала мне хорошо запомнились надменное поведение обоих противников, столкновение гордых характеров под маской изысканной вежливости, взаимные невидимые удары, притворство, высокомерие.