Страница:
– Посмотри на меня. Росс! – молила она. – Ну прости, пожалуйста!
Он ее, конечно, не услышал и вверх не посмотрел. Жалобно скрипнули покрышки на неровном гравии; вцепившись в подоконник, Дилан вслушивалась в затихающий гул мотора. Вскоре он смолк совсем, и она осталась одна под клубящимся небом.
Крепкий, добротный дом под черепичной крышей, конечно, выдержит любой ветер с холмов и с моря. А в огород можно и не выходить, тем более теперь она туда и в тихие дни ходит только за картошкой и зимней капустой: летнее изобилие давно кончилось.
Дилан все стояла, не замечая холода и того, что легкая рубашка колоколом раздувается вокруг нее. Наконец все-таки сообразила закрыть окно и, не вытирая слез, уставилась на опостылевший пейзаж за ним. Хоть бы еще один дом был в поле зрения, еще одна крыша, труба дымохода, вьющийся белый дымок – хоть знать, что ты не одна в целом свете! Трудно себе представить, что где-то есть шумные улицы, магазины, театры, кафе, автобусы, люди, – неужели они есть там, за этой гнетущей пустотой, за этим безмолвием деревьев?
Деревья, деревья, деревья… Как же они надоели!
– Ненавижу тебя! – крикнула она раскидистой норвежской ели, что, как гора, высилась на опушке рядом с серебристым пирамидальным кипарисом, который, пожалуй, мог бы ей понравиться, будь у нее настроение получше. Росс говорит, что нарочно посадил на опушке несколько лиственных деревьев (надо же хоть немного смягчить суровое хвойное однообразие), но едва ли что-то могло бы нарушить безжизненный покой этих великанов.
Все-таки он какой-то неестественный, этот лес. Посажен исключительно для торгово-промышленных целей; деревья стоят ровными рядами, как в строю. А раньше здесь наверняка была живописная вересковая пустошь, по которой свободно гуляли ветра, и на каждом клочке земли, на каждой былинке копошилась какая-нибудь мелкая птичка или букашка. Теперь деревья вытеснили отсюда вес живое. Кому же понравится жить в вечном мраке?! Вот и она его с трудом выдерживает.
Дилан почувствовала наконец, что замерзла, и вернулась в постель. Что-то вдруг кольнуло в пояснице, и Дилан, тихо застонав, стала растирать ее кулаком. Хватит валяться, от этого спина еще больше болит. Пора вставать.
Взглянув на часы, она удивилась: уже без четверти восемь. Дел у нее, правда, особых нет, но все равно, пока оденешься, пока в доме приберешь, время и пролетит. Надо чем-то себя занять, чтобы не думать все время об одном и том же. А завтра дел еще прибавится. Завтра сочельник, их первое Рождество.
Прошлое Рождество она встречала с Дженни, Филом и двумя их ребятишками. Так уж у них повелось, с тех пор как Дженни вышла замуж. Но в этом году ей хотелось сделать что-нибудь особенное для Росса, чьи родители давно умерли, и он много лет не праздновал Рождество в семейном кругу. Она купила много игрушек, лампочки, мишуру, загодя испекла Рождественский торт и сделала пудинг. Завтра надо будет еще испечь пирожки с мясом, бисквит со взбитыми сливками и приготовить желе – все по традиции.
Она пошла в ванную, все еще держась рукой за поясницу, сняла рубашку, бросила в плетеную бельевую корзину. Стараясь не смотреть на себя в зеркало, залезла под душ и долго нежилась под теплыми струями. Затем тщательно вытерлась и натянула халат, прежде чем идти в комнату одеваться. Открыв шкаф, Дилан с отвращением уставилась на плечики с одеждой для беременных (когда же наконец можно будет надеть что-нибудь приличное?). Нет, вот этот свитер вишневого цвета все-таки ничего, уютный. Под него можно надеть белую батистовую блузку и джинсы для будущих матерей с огромным запасом в талии.
А ноги все равно ледяные, даже после душа; придется надеть носки и меховые тапочки.
Уборка в доме никогда не доставляла ей большого удовольствия, а теперь и подавно: ей стало трудно нагибаться, вставать на скамейку, тянуться кверху.
Когда-то она все это делала танцуя, с жетэ и батманами, при этом держалась за спинки стульев, как за станок. Теперь эти развлечения ей не по плечу, и уборка стала утомительной рутиной. Нет, о балете лучше не вспоминать, а то опять до слез себя доведешь!
Расчесывая волосы, Дилан вновь подумала о том, что еще совсем недавно была легкой, как перышко… Какой у нее был размер – сорок второй? А может, меньше – с ее-то миниатюрностью! Рост всего сто пятьдесят семь, талию ничего не стоило обхватить руками, грудь небольшая, но высокая, а ноги при таком росте очень даже длинные. Как ей шли черные трико и боди, в которых она репетировала прошлый балет, поставленный Майклом, – «Любовные экзерсисы». Название говорило само за себя: двое встречаются, влюбляются, расстаются в слезах, но не могут друг без друга. Дилан очень любила его танцевать.
Напряжение, сосредоточенность, физические нагрузки дико выматывали ее, но зато каков результат, какова отдача! К тому же каждая минута была занята – вздохнуть некогда! Вот бы сейчас так же отдаться какому-нибудь делу! Она думала, беременность поглотит ее так же всецело, как репетиции нового балета, но все обернулось по-иному.
А ведь именно благодаря балету она узнала Росса, который в итоге и разрушил ее карьеру, навсегда испортил фигуру, жизнь, можно сказать, сломал!
Хватит думать об этом! – одернула она себя и со злостью швырнула щетку на туалетный столик. Месяц осталось потерпеть, а дальше вес пойдет по-другому. Этим и утешайся!
Она медленно спустилась вниз, вымыла за Россом посуду, прибрала на кухне, потом достала пылесос.
В полдень, усталая, запыхавшаяся, с назойливо гудящими ногами, Дилан решила поесть супу. А что она ела на завтрак? Или ничего? Ну вот, уже и мозги не работают! Еще недавно она была совершенно уверена в себе и своем будущем. Теперь все куда-то улетучилось, она перестала узнавать и себя, и Росса. Поставив ноги на скамеечку, она принялась их массировать, но тут запищал сотовый – она захватила его с собой из спальни.
Это Росс, раскаивается, наверно! Дилан поспешно схватила со стола телефон и не успела ничего произнести, как в трубке раздался голос.
– Алло? Это я, дорогой, Сюзи! Росс, я тебя совсем не слышу, помехи на линии! А ты слышишь меня? – Дилан открыла было рот, чтобы сказать, что это не Росс, но разве Сюзи даст кому-нибудь вставить слово? – Прости, милый, я, наверно, опоздаю. Алан еще дома, не дай бог, что-нибудь заподозрит! – Дилан вся похолодела и так стиснула трубку, что побелели костяшки пальцев. А в трубке послышался смех, от которого хотелось выть, скрежетать зубами. – Мне просто не терпится попасть в Йорк! Я уже предвкушаю восхитительную ночь!.. Все, больше не могу, он идет! До встречи, Росс.
Дилан очень долго сидела, окаменев, переваривая услышанное. «Милый», «восхитительная ночь», этот плотоядный смех! Кажется, Росс говорил, что Алан в Йорк не едет. Сегодня он на дежурстве – нельзя же оставить лес без присмотра!
В тот день, осенью, когда случайно наткнулась на них в лесу, она внушила себе, что у Росса и Сюзи могут быть какие-то дела и ни к чему подозревать их во всех смертных грехах. Однако теперь сомнений быть не может. Этот звонок и тон, каким говорила Сюзи, все расставили по местам. Она боялась, как бы ее не услышал Алан и не могла уйти при нем из дому, не то он догадается, что она ему изменяет.
Негнущимися пальцами Дилан выключила мобильный и отложила его. Когда они встречаются? И где? Наверное, поблизости: Росс никуда не уезжал после медового месяца, зато пропадает где-то целыми днями и часто возвращается заполночь. Быть может, в лесной хижине, где он хранит разные инструменты; она сама не раз возила ему туда сандвичи и кофе в термосе, когда еще было тепло. Раз или два они даже занимались любовью на кушетке, которую Росс поставил туда на случай, если выдастся часок поспать во время ночного дежурства.
Скорей всего, туда и ездит к нему на свидания Сюзи. Давно ли это у них? И насколько серьезно? Дилан уронила голову на руки, прижала к воспаленным глазам ладони. Недаром он теперь шарахается от нее, как от чумной. И с собой взять не захотел, сказал, что жен туда брать не принято. Ну да, жен не принято, а любовниц – пожалуйста!
Как же они не боятся, что это дойдет до Алана? Может, Сюзи потихоньку снимет номер в отеле, еду они закажут в номер, чтоб не светиться в ресторане. Поужинают, потом любовь на всю ночь, а утром, когда Росс уйдет на совещание, Сюзи незаметно выскользнет из отеля – и домой, к ничего не подозревающему Алану.
Ревность жалила прямо в сердце. Дилан больно закусила пальцы, чтоб не закричать. Он сейчас там, с ней, с этой белокурой бестией, нет, это невозможно пережить! Бедный Алан! Он просто обожает свою жену, за что ж ему это?
А Росс? Бросил жену на сносях и развлекается там! Ну и пожалуйста! Она сейчас же уйдет и больше не вернется!
Не дав себе времени опомниться, она схватила сотовый и набрала номер сестры. Дженни дома не оказалось: наверное, поехала с малышами покупать рождественские подарки. Автоответчик был включен, и Дилан оставила ей сообщение: «Джен, я приеду к вам на Рождество». Она поглядела на часы: странно, с тех пор как она подсела к столу чего-нибудь съесть, прошло всего полчаса, а кажется – вечность. Собравшись с духом, она продолжила: «Сейчас половина первого. Думаю, около четырех буду у вас. Одна, без Росса. Он в Йорке на совещании. Все объясню по приезде».
Дженни приглашала их на Рождество, но Дилан хотелось этот праздник провести только вдвоем с Россом. Вот и отпраздновала!
С трудом поднявшись, она поплелась наверх. Быстро собрала самое необходимое. Написала записку Россу: «Сюзи звонила тебе на мобильный. Я все знаю. Уехала к Дженни. Не трать времени на разъезды и звонки. Между нами все кончено».
Поверх записки она положила свое обручальное кольцо. Семьи у нее больше нет. Вот тебе и на – года не прошло!
Нет, она не станет плакать. Она сильная, а он не достоин ее слез.
Ее машина стояла в гараже. Окинув ее взглядом, Дилан ощутила горечь, но на душе тут же стало спокойнее. Эта выписанная Майклом экзотика – яркие цветы, сочно-зеленые листья – всегда наводила на нее умиротворение. Своим экстравагантным видом автомобиль приковывает к себе все взгляды, особенно здесь, в деревне, но он еще в очень приличном состоянии. Росс предлагал купить ей новую машину, но Дилан и мысли не допускала о том, чтоб расстаться со своим «цветочным фургоном», ведь это единственное, что связывает ее с прежней жизнью, с друзьями, с балетом. Писать письма в их компании никто не любил. Первое время они еще звонили, но вот уже несколько месяцев никто о ней не вспоминал. Правда, Майкл неделю назад прислал открытку из Нью-Йорка. Труппа уже заканчивает гастроли, и он с нетерпением ждет возвращения в Лондон. Росс увидел на кухонном столе открытку, взял ее и прочел, сдвинув брови. До сих пор ревнует, и не только к Майклу, но и ко всей ее прошлой жизни, в которой ему не было места.
«До сих пор переписываетесь?» – спросил он, буравя ее своими темными, как ночь, глазами.
«Это первая открытка за несколько месяцев».
«Ну и как он с новой партнершей? Выглядит она очень соблазнительно».
«По-моему, хорошо».
Она не сказала Россу, что Майкл звонил ей сразу после премьеры. Балет прошел на «ура», но Майкл был не очень доволен исполнением Саши.
«В ней нет ни твоей страсти, ни твоей одухотворенности, – со вздохом признался он. – Она холодновата».
И Дилан было приятно это услышать.
«По-моему, он все-таки голубой», – сказал ей Росс».
Она помотала головой. Майкл – воплощение мужественности, он необычайно силен, хоть с виду этого и не скажешь. Но ей понятно, почему Росс все время твердит, что он голубой: ему трудно поверить, что у них с Майклом были чисто платонические отношения партнеров, друзей, коллег, но только не любовников. А Росс в платонические отношения между мужчиной и женщиной не верит.
Садясь в машину, Дилан взглянула на небо: за этими тучами определенно снегопад. Но может быть, она сумеет добраться к Дженни до бурана?
Руфь Николс готовила обед на кухне, как вдруг услышала хорошо знакомый грохот.
– Ох, нет! – простонала она. – Фреду опять надоело сидеть взаперти!
Клио с усмешкой покосилась не нее зеленым глазом.
– Ну чего смотришь? Думаешь, не знаю, что ты подумала? Но как выпустить его в такую погоду? Он же окоченеет! И нечего пялиться на курицу! Не про твою честь!
Стук все усиливался. Руфь подошла к окну и выглянула в сад. Стены сарая тряслись под мощным напором. Руфь решительно направилась к задней двери, сердито ворча себе под нос:
– И зачем я его только взяла? Одни хлопоты с ним!
Кто бы стал спорить, только не Клио. Она сама терпеть не может Фреда, который постоянно пытается с ней разделаться (шансов у него, ясное дело, никаких, ведь она гораздо проворнее и сметливее, а вдобавок умеет читать мысли, особенно мысли Фреда). У него ума совсем немного – хитер, но глуп. Ей даже не надо на него смотреть, чтобы понять, о чем он думает. Она стоит на более высокой ступени развития, недаром в прошлой жизни была царицей египетской и никогда об этом не забывает.
Она было хотела побежать за хозяйкой и поглядеть, что там случилось с ее врагом, да передумала. Ноздри ее затрепетали от изумительного аромата, она тихонько замурлыкала и потянулась кверху. Руфь еще не успела дойти до сарая, а Клио, сидя на столе, уже уплетала тонко нарезанные ломтики фаршированной курицы, отчищая их от несъедобного салата.
И как хозяйка может есть эту зеленую гадость? Иногда Клио сама с удовольствием пощипывает травку, но у нее есть на то свои, личные причины, хозяйка же поглощает эту зелень в немыслимых количествах. Странные существа эти люди, как видно, понять их до конца все равно не удастся.
От садовой калитки донесся сердитый голос Руфи:
– Негодяй! Ума нет, а пакостник, каких поискать! Погляди, что ты наделал! Как я теперь эти полки прилажу?
Клио облизнулась после сытного обеда, лениво повернула свою изящную головку и увидела в окно, как Руфь торопливо шагает к дому. Клио брезгливо скривилась и зевнула. Опять этот Фред одержал верх! И когда только хозяйку жизнь научит?
Пойти, что ли, посмотреть, что натворил в сарае этот варвар? Клио всегда бдительно следила за тем, что делается в ее владениях.
Она выскользнула в открытую дверь кухни, поежилась, взглянула вверх. Темные тяжелые тучи повисли прямо над головой. И свет из-под них какой-то мертвенный. Клио настороженно принюхалась.
Да, опять холодом веет. Сейчас посыплется с неба эта мерзость, – она помнила ее по прошлым зимам. Смотреть в окно, как падают хлопья, да же приятно, а если настроение игривое, можно встать на задние лапки и покружиться, ловя их в воздухе, или попробовать на вкус. Но ходить по ним – чистое наказанье! Лапки проваливаются – холодно, мокро! Клио терпеть не могла мочить свою мягкую шелковистую шерстку.
Руфь, кряхтя и постанывая, поднялась на крыльцо. Может, Господь наконец избавят ее от Фреда? То-то было бы облегчение! Хотя с ним, конечно, веселее.
На кухне зазвонил телефон, и Руфь, прихрамывая, поплелась туда, на ходу убирая спутанные каштановые пряди с поцарапанного в кровь лица. Потом до Клио донесся ее голос:
– А-а, Генри, здравствуй! Ну как ты там?
– Кого это волнует? – буркнул в трубку местный доктор. – Только мне до всех дело есть, а я ни от кого сочувствия не жду.
Руфь хорошо знала эти приступы брюзгливости. Бедный Генри, наверно, с ног сбился. Зимой у него в приемной всегда народу битком.
– Ну и слава богу, – примирительно отозвалась Руфь. – У меня тоже полный порядок.
– Все насмехаешься, язва! – прорычал он. – Я по делу звоню. Собрание отменяется. Люси Прескотт боится, что к ночи будет метель.
– Она права. Холодина-то какой! А если еще снег пойдет и дороги обледенеют, так ей на ее Скользкий Холм нипочем не взобраться. Недаром его так прозвали. Люси правильно делает, что боится. Кому охота застрять бог знает на сколько в деревне, да еще в сочельник… – Руфь осеклась, вдруг заметив, что из куриного салата исчезла вся курятина. – Проклятая тварь!
– Что-что? – Голос в трубке из ворчливого стал удивленным. – Ты про Люси?
Руфь засмеялась.
– Ну что ты! У Люси характер, конечно, не сахар, но чтоб называть ее тварью!.. Нет, просто я увидела, что кошка сожрала мой обед, пока я боролась с Фредом. Он опять чуть сарай не порушил.
– Твоего козла надо определить в бригаду по сносу старых домов.
– Я бы и рада: мне хлопот меньше. Представляешь, заперла его в сарае, чтоб он не замерз, а он как начал рогами в стенку пырять. И пока я пыталась его угомонить, Клио выудила всю курицу из миски, а салат по столу разбросала. Придется что-нибудь другое приготовить.
– С этими животными одна морока. Зачем ты только их держишь? Время, деньги, силы – все псу под хвост! Я так рад, что Гвен, уходя, забрала с собой своего глупого пуделя.
Руфь даже вздрогнула. Он впервые упомянул в разговоре свою бывшую жену. С тех пор как Гвен сбежала от него с двадцатишестилетним тренером по гольфу, Генри ни разу не произносил ее имени. Еще бы, каково мужчине в пятьдесят узнать, что его бросили ради юного соперника!
Гвен, правда, всего тридцать восемь, а выглядит она много моложе, хотя Руфь не сомневалась, что продление молодости стоит ей немалых трудов: тщательно закрашенная седина в ярко-рыжих волосах, тонны косметики, застывшая маска на кукольном личике во избежание морщин… Руфь очень ее недолюбливала.
Гвен всегда заботилась только о себе: о своей внешности, о своих нарядах, драгоценностях, о своей красной спортивной машине. На бедного Генри она смотрела как на пустое место, а его пациентов органически не переваривала: резко отвечала на звонки, в деревне здоровалась сквозь зубы и при каждом удобном случае старалась показать местным жителям, что она выше их унылой повседневности.
Руфь была вынуждена обращаться к Генри довольно часто, поскольку у нее долго болела мать. И Гвен сумела сделать так, что каждый звонок стал для нее пыткой, а однажды она даже в открытую обвинила Руфь, что та хочет отбить у ней мужа.
«Меня это не смущает, мисс Николс, – пропела она. – Всем известно, что старых дев хлебом не корми – дай влюбиться во врача или в викария. А вот мужу ваше поведение неприятно, хотя воспитание и душевная доброта не позволяют ему поставить вас на место».
Руфь готова была сквозь землю провалиться. Вся кровь бросилась ей в лицо, и она выпалила:
«Ваш муж нужен не мне, миссис Траффорд, а моей матери. У нее сильные боли, и нужно срочно сделать ей укол. Впрочем, если мистер Траффорд не может приехать, я позвоню другому врачу».
Она швырнула трубку и долго не могла унять дрожь. С губ срывались такие слова, каких она прежде вроде бы и не слышала, не то что употреблять. После того случая Руфь приобрела явную склонность к самоуничижению. Вот дура, надо было сдержаться, а она стала на одну доску с этой стервой!
Генри приехал тотчас же, как только жена передала ему просьбу Руфи. Он был бледен, угрюм и ни единым словом не помянул про Гвен, за что Руфь была ему очень благодарна и в глубине души понадеялась, что он понятия не имеет о том, какие мысли лезут в голову его жене. Они вдвоем поднялись наверх, к матери. Генри вколол ей обезболивающее, и через несколько минут, слава Богу, она спокойно уснула.
Уходя, Генри похлопал Руфь по плечу. «Уже недолго. Ты и сама это понимаешь, правда? Звони, Руфь, звони в любое время».
Руфь не стала ему говорить, что его жене это может не понравиться: она и так чувствовала себя неловко. Обвинения тем больней задели её, что отчасти были правдой. Генри был ей нужен, только благодаря ему она не сошла с ума в последний месяц болезни матери. Она чувствовала непроходящие усталость и горечь, а главное – собственную беспомощность. Ведь она ничем не могла помочь умирающей, разве что исполнять малейшие ее желания.
А во всем остальном Гвен совершенно не права. Руфь не такая дура, чтобы в свои годы заглядываться на мужчин. Кому она нужна, такая старая, страшная?.. Лицо худое, бледное, правда, большие светло-карие глаза немного его оживляют. И фигура такая же костлявая, угловатая. Волосы тоже доброго слова не стоят: темные, коротко стриженные, и в них уже посверкивают серебряные нити. Словом, типичная старая дева и на свой счет не обольщается.
В деревне у нее близких друзей нет, отчасти потому, что пять лет жизни она почти неотлучно провела у постели овдовевшей матери. Вскоре после смерти мужа мать разбил инсульт, и она оказалась прикована к постели вплоть до самой своей смерти год назад. Вот тогда-то Руфь и доктор Траффорд, пытаясь как-то скрасить существование бедной женщины, подружились.
Да, Генри Траффорду Руфь очень многим обязана. Она так за него переживала, когда жена сбежала от него с любовником. Бедняга крепился, не показывал своих чувств, но от Руфи не скроешься, она-то видела, как он сразу сгорбился, постарел от боли и унижения. Да еще чувствовать, как люди судачат у тебя за спиной – кто-то смеется, кто-то жалеет – каково это? Генри гордый: жалость для него даже обиднее насмешек, поэтому Руфь повела себя так, будто ничего не случилось и никогда ни единым словом не упомянула о его жене.
В довершение всего летом Генри еще пришлось пережить развод, и если теперь он может спокойно упоминать Гвен в разговоре, значит, дело на поправку пошло…
– Рыбы, – донеслось из трубки, – вот единственные домашние животные, которых можно терпеть. Не кричат, особых забот не требуют, а корм совсем не дорогой.
– Зато с ними скучно, – рассмеялась Руфь. – И Клио, я думаю, сразу же их слопает.
Она посмотрела через плечо на дверь кухни, в которую отчаянно царапалась Клио. Потом кинула взгляд в окно и увидала проносящиеся за ним белые хлопья.
– Снег пошел, Генри! Извини, там Клио скребется в дверь, она терпеть не может, когда шерстка намокает!
– Заведи рыб, – снова посоветовал он. – Пока, Руфь.
Водители, которых она то и дело обгоняла на узкой проселочной дороге, ведущей к шоссе, смотрели на нее как-то странно. Да, вид у неё, наверно, совсем безумный. Волосы всклокочены, сама с собой разговаривает, а живот на руль наползает.
Может, это и впрямь безумие – уйти от Росса? Она его ненавидит, но разлюбить не в силах. И все же Дилан не смогла бы остаться, зная, что у него любовница; гордость ей не позволила бы.
Она гнала вперед машину, а тело ее сотрясали беззвучные, отчаянные рыдания. К счастью, шоссе оказалось почти пустым, когда она вырулила на него и поехала в сторону Озерного края. Дилан едва различала дорогу сквозь слезы и поначалу решила, что белая круговерть за лобовым стеклом ей просто почудилась.
Поняв, что начался снегопад, она смахнула слезы и включила дворники. Но тут же ей стало ясно, что с метелью им не справиться: снег с каждой минутой падал все быстрей и гуще. Не просто снегопад, а настоящая пурга, подумала Дилан, одновременно отметив, что движение на дороге увеличилось.
Еще дальше к югу на шоссе образовалась настоящая пробка. Теперь Дилан медленно ползла в длинной веренице машин – грузовик впереди, грузовик сзади.
У нее разболелась спина, потом голова. Покрышки скользили по снегу. Ей стало страшно, и она изо всех сил вцепилась в руль, удерживая машину, которую неумолимо заносило вбок. Наконец она все-таки справилась с управлением, но машины сзади возмущенно гудели, действуя на нервы.
Дилан глянула в зеркало и всхлипнула. Кретины! Думают, она нарочно чуть в кювет не слетела?
Ее била дрожь, пот струился по спине. Она с облегчением заметила впереди поворот на Пенрит. Дилан не собиралась там поворачивать, но ехать дальше в такой обстановке просто невозможно!
На боковой дороге она немного успокоилась. Сестру Дилан навещала довольно часто, но только до замужества, и ездила к ней с юга, а как проехать от северных озер – не знала. Дженни живет в Уиндермире, в курортном районе, где всегда полно туристов, даже зимой. Места тут очень красивые, но под снежной пеленой все кажется странно незнакомым.
Деревья заблестели ледяными хрусталиками, будто нацепили мишуру, поля оделись в искристое серебро, а выглянувшее вдруг солнце позолотило вершины холмов и крыши деревень, примостившихся меж полей.
Дилан внимательно читала дорожные указатели и в конце концов вынуждена была себе признаться, что едет совсем не в ту сторону.
У ближайшего перекрестка она притормозила и тупо уставилась на указатели в ту и в другую сторону. Дура, надо было карту захватить! Все названия незнакомые, а спросить не у кого. Слева ее обошла машина и свернула направо, за ней другая. Значит, шоссе там?.. Дилан поехала за ними. Дорога резко пошла под гору, колеса завертелись, заскользили, словно по катку. Дилан, перепугавшись, резко вывернула руль, но ничего этим не добилась. Тормоза не слушались. Машина устремилась круто вниз и врезалась в какой-то высокий забор.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Он ее, конечно, не услышал и вверх не посмотрел. Жалобно скрипнули покрышки на неровном гравии; вцепившись в подоконник, Дилан вслушивалась в затихающий гул мотора. Вскоре он смолк совсем, и она осталась одна под клубящимся небом.
Крепкий, добротный дом под черепичной крышей, конечно, выдержит любой ветер с холмов и с моря. А в огород можно и не выходить, тем более теперь она туда и в тихие дни ходит только за картошкой и зимней капустой: летнее изобилие давно кончилось.
Дилан все стояла, не замечая холода и того, что легкая рубашка колоколом раздувается вокруг нее. Наконец все-таки сообразила закрыть окно и, не вытирая слез, уставилась на опостылевший пейзаж за ним. Хоть бы еще один дом был в поле зрения, еще одна крыша, труба дымохода, вьющийся белый дымок – хоть знать, что ты не одна в целом свете! Трудно себе представить, что где-то есть шумные улицы, магазины, театры, кафе, автобусы, люди, – неужели они есть там, за этой гнетущей пустотой, за этим безмолвием деревьев?
Деревья, деревья, деревья… Как же они надоели!
– Ненавижу тебя! – крикнула она раскидистой норвежской ели, что, как гора, высилась на опушке рядом с серебристым пирамидальным кипарисом, который, пожалуй, мог бы ей понравиться, будь у нее настроение получше. Росс говорит, что нарочно посадил на опушке несколько лиственных деревьев (надо же хоть немного смягчить суровое хвойное однообразие), но едва ли что-то могло бы нарушить безжизненный покой этих великанов.
Все-таки он какой-то неестественный, этот лес. Посажен исключительно для торгово-промышленных целей; деревья стоят ровными рядами, как в строю. А раньше здесь наверняка была живописная вересковая пустошь, по которой свободно гуляли ветра, и на каждом клочке земли, на каждой былинке копошилась какая-нибудь мелкая птичка или букашка. Теперь деревья вытеснили отсюда вес живое. Кому же понравится жить в вечном мраке?! Вот и она его с трудом выдерживает.
Дилан почувствовала наконец, что замерзла, и вернулась в постель. Что-то вдруг кольнуло в пояснице, и Дилан, тихо застонав, стала растирать ее кулаком. Хватит валяться, от этого спина еще больше болит. Пора вставать.
Взглянув на часы, она удивилась: уже без четверти восемь. Дел у нее, правда, особых нет, но все равно, пока оденешься, пока в доме приберешь, время и пролетит. Надо чем-то себя занять, чтобы не думать все время об одном и том же. А завтра дел еще прибавится. Завтра сочельник, их первое Рождество.
Прошлое Рождество она встречала с Дженни, Филом и двумя их ребятишками. Так уж у них повелось, с тех пор как Дженни вышла замуж. Но в этом году ей хотелось сделать что-нибудь особенное для Росса, чьи родители давно умерли, и он много лет не праздновал Рождество в семейном кругу. Она купила много игрушек, лампочки, мишуру, загодя испекла Рождественский торт и сделала пудинг. Завтра надо будет еще испечь пирожки с мясом, бисквит со взбитыми сливками и приготовить желе – все по традиции.
Она пошла в ванную, все еще держась рукой за поясницу, сняла рубашку, бросила в плетеную бельевую корзину. Стараясь не смотреть на себя в зеркало, залезла под душ и долго нежилась под теплыми струями. Затем тщательно вытерлась и натянула халат, прежде чем идти в комнату одеваться. Открыв шкаф, Дилан с отвращением уставилась на плечики с одеждой для беременных (когда же наконец можно будет надеть что-нибудь приличное?). Нет, вот этот свитер вишневого цвета все-таки ничего, уютный. Под него можно надеть белую батистовую блузку и джинсы для будущих матерей с огромным запасом в талии.
А ноги все равно ледяные, даже после душа; придется надеть носки и меховые тапочки.
Уборка в доме никогда не доставляла ей большого удовольствия, а теперь и подавно: ей стало трудно нагибаться, вставать на скамейку, тянуться кверху.
Когда-то она все это делала танцуя, с жетэ и батманами, при этом держалась за спинки стульев, как за станок. Теперь эти развлечения ей не по плечу, и уборка стала утомительной рутиной. Нет, о балете лучше не вспоминать, а то опять до слез себя доведешь!
Расчесывая волосы, Дилан вновь подумала о том, что еще совсем недавно была легкой, как перышко… Какой у нее был размер – сорок второй? А может, меньше – с ее-то миниатюрностью! Рост всего сто пятьдесят семь, талию ничего не стоило обхватить руками, грудь небольшая, но высокая, а ноги при таком росте очень даже длинные. Как ей шли черные трико и боди, в которых она репетировала прошлый балет, поставленный Майклом, – «Любовные экзерсисы». Название говорило само за себя: двое встречаются, влюбляются, расстаются в слезах, но не могут друг без друга. Дилан очень любила его танцевать.
Напряжение, сосредоточенность, физические нагрузки дико выматывали ее, но зато каков результат, какова отдача! К тому же каждая минута была занята – вздохнуть некогда! Вот бы сейчас так же отдаться какому-нибудь делу! Она думала, беременность поглотит ее так же всецело, как репетиции нового балета, но все обернулось по-иному.
А ведь именно благодаря балету она узнала Росса, который в итоге и разрушил ее карьеру, навсегда испортил фигуру, жизнь, можно сказать, сломал!
Хватит думать об этом! – одернула она себя и со злостью швырнула щетку на туалетный столик. Месяц осталось потерпеть, а дальше вес пойдет по-другому. Этим и утешайся!
Она медленно спустилась вниз, вымыла за Россом посуду, прибрала на кухне, потом достала пылесос.
В полдень, усталая, запыхавшаяся, с назойливо гудящими ногами, Дилан решила поесть супу. А что она ела на завтрак? Или ничего? Ну вот, уже и мозги не работают! Еще недавно она была совершенно уверена в себе и своем будущем. Теперь все куда-то улетучилось, она перестала узнавать и себя, и Росса. Поставив ноги на скамеечку, она принялась их массировать, но тут запищал сотовый – она захватила его с собой из спальни.
Это Росс, раскаивается, наверно! Дилан поспешно схватила со стола телефон и не успела ничего произнести, как в трубке раздался голос.
– Алло? Это я, дорогой, Сюзи! Росс, я тебя совсем не слышу, помехи на линии! А ты слышишь меня? – Дилан открыла было рот, чтобы сказать, что это не Росс, но разве Сюзи даст кому-нибудь вставить слово? – Прости, милый, я, наверно, опоздаю. Алан еще дома, не дай бог, что-нибудь заподозрит! – Дилан вся похолодела и так стиснула трубку, что побелели костяшки пальцев. А в трубке послышался смех, от которого хотелось выть, скрежетать зубами. – Мне просто не терпится попасть в Йорк! Я уже предвкушаю восхитительную ночь!.. Все, больше не могу, он идет! До встречи, Росс.
Дилан очень долго сидела, окаменев, переваривая услышанное. «Милый», «восхитительная ночь», этот плотоядный смех! Кажется, Росс говорил, что Алан в Йорк не едет. Сегодня он на дежурстве – нельзя же оставить лес без присмотра!
В тот день, осенью, когда случайно наткнулась на них в лесу, она внушила себе, что у Росса и Сюзи могут быть какие-то дела и ни к чему подозревать их во всех смертных грехах. Однако теперь сомнений быть не может. Этот звонок и тон, каким говорила Сюзи, все расставили по местам. Она боялась, как бы ее не услышал Алан и не могла уйти при нем из дому, не то он догадается, что она ему изменяет.
Негнущимися пальцами Дилан выключила мобильный и отложила его. Когда они встречаются? И где? Наверное, поблизости: Росс никуда не уезжал после медового месяца, зато пропадает где-то целыми днями и часто возвращается заполночь. Быть может, в лесной хижине, где он хранит разные инструменты; она сама не раз возила ему туда сандвичи и кофе в термосе, когда еще было тепло. Раз или два они даже занимались любовью на кушетке, которую Росс поставил туда на случай, если выдастся часок поспать во время ночного дежурства.
Скорей всего, туда и ездит к нему на свидания Сюзи. Давно ли это у них? И насколько серьезно? Дилан уронила голову на руки, прижала к воспаленным глазам ладони. Недаром он теперь шарахается от нее, как от чумной. И с собой взять не захотел, сказал, что жен туда брать не принято. Ну да, жен не принято, а любовниц – пожалуйста!
Как же они не боятся, что это дойдет до Алана? Может, Сюзи потихоньку снимет номер в отеле, еду они закажут в номер, чтоб не светиться в ресторане. Поужинают, потом любовь на всю ночь, а утром, когда Росс уйдет на совещание, Сюзи незаметно выскользнет из отеля – и домой, к ничего не подозревающему Алану.
Ревность жалила прямо в сердце. Дилан больно закусила пальцы, чтоб не закричать. Он сейчас там, с ней, с этой белокурой бестией, нет, это невозможно пережить! Бедный Алан! Он просто обожает свою жену, за что ж ему это?
А Росс? Бросил жену на сносях и развлекается там! Ну и пожалуйста! Она сейчас же уйдет и больше не вернется!
Не дав себе времени опомниться, она схватила сотовый и набрала номер сестры. Дженни дома не оказалось: наверное, поехала с малышами покупать рождественские подарки. Автоответчик был включен, и Дилан оставила ей сообщение: «Джен, я приеду к вам на Рождество». Она поглядела на часы: странно, с тех пор как она подсела к столу чего-нибудь съесть, прошло всего полчаса, а кажется – вечность. Собравшись с духом, она продолжила: «Сейчас половина первого. Думаю, около четырех буду у вас. Одна, без Росса. Он в Йорке на совещании. Все объясню по приезде».
Дженни приглашала их на Рождество, но Дилан хотелось этот праздник провести только вдвоем с Россом. Вот и отпраздновала!
С трудом поднявшись, она поплелась наверх. Быстро собрала самое необходимое. Написала записку Россу: «Сюзи звонила тебе на мобильный. Я все знаю. Уехала к Дженни. Не трать времени на разъезды и звонки. Между нами все кончено».
Поверх записки она положила свое обручальное кольцо. Семьи у нее больше нет. Вот тебе и на – года не прошло!
Нет, она не станет плакать. Она сильная, а он не достоин ее слез.
Ее машина стояла в гараже. Окинув ее взглядом, Дилан ощутила горечь, но на душе тут же стало спокойнее. Эта выписанная Майклом экзотика – яркие цветы, сочно-зеленые листья – всегда наводила на нее умиротворение. Своим экстравагантным видом автомобиль приковывает к себе все взгляды, особенно здесь, в деревне, но он еще в очень приличном состоянии. Росс предлагал купить ей новую машину, но Дилан и мысли не допускала о том, чтоб расстаться со своим «цветочным фургоном», ведь это единственное, что связывает ее с прежней жизнью, с друзьями, с балетом. Писать письма в их компании никто не любил. Первое время они еще звонили, но вот уже несколько месяцев никто о ней не вспоминал. Правда, Майкл неделю назад прислал открытку из Нью-Йорка. Труппа уже заканчивает гастроли, и он с нетерпением ждет возвращения в Лондон. Росс увидел на кухонном столе открытку, взял ее и прочел, сдвинув брови. До сих пор ревнует, и не только к Майклу, но и ко всей ее прошлой жизни, в которой ему не было места.
«До сих пор переписываетесь?» – спросил он, буравя ее своими темными, как ночь, глазами.
«Это первая открытка за несколько месяцев».
«Ну и как он с новой партнершей? Выглядит она очень соблазнительно».
«По-моему, хорошо».
Она не сказала Россу, что Майкл звонил ей сразу после премьеры. Балет прошел на «ура», но Майкл был не очень доволен исполнением Саши.
«В ней нет ни твоей страсти, ни твоей одухотворенности, – со вздохом признался он. – Она холодновата».
И Дилан было приятно это услышать.
«По-моему, он все-таки голубой», – сказал ей Росс».
Она помотала головой. Майкл – воплощение мужественности, он необычайно силен, хоть с виду этого и не скажешь. Но ей понятно, почему Росс все время твердит, что он голубой: ему трудно поверить, что у них с Майклом были чисто платонические отношения партнеров, друзей, коллег, но только не любовников. А Росс в платонические отношения между мужчиной и женщиной не верит.
Садясь в машину, Дилан взглянула на небо: за этими тучами определенно снегопад. Но может быть, она сумеет добраться к Дженни до бурана?
Руфь Николс готовила обед на кухне, как вдруг услышала хорошо знакомый грохот.
– Ох, нет! – простонала она. – Фреду опять надоело сидеть взаперти!
Клио с усмешкой покосилась не нее зеленым глазом.
– Ну чего смотришь? Думаешь, не знаю, что ты подумала? Но как выпустить его в такую погоду? Он же окоченеет! И нечего пялиться на курицу! Не про твою честь!
Стук все усиливался. Руфь подошла к окну и выглянула в сад. Стены сарая тряслись под мощным напором. Руфь решительно направилась к задней двери, сердито ворча себе под нос:
– И зачем я его только взяла? Одни хлопоты с ним!
Кто бы стал спорить, только не Клио. Она сама терпеть не может Фреда, который постоянно пытается с ней разделаться (шансов у него, ясное дело, никаких, ведь она гораздо проворнее и сметливее, а вдобавок умеет читать мысли, особенно мысли Фреда). У него ума совсем немного – хитер, но глуп. Ей даже не надо на него смотреть, чтобы понять, о чем он думает. Она стоит на более высокой ступени развития, недаром в прошлой жизни была царицей египетской и никогда об этом не забывает.
Она было хотела побежать за хозяйкой и поглядеть, что там случилось с ее врагом, да передумала. Ноздри ее затрепетали от изумительного аромата, она тихонько замурлыкала и потянулась кверху. Руфь еще не успела дойти до сарая, а Клио, сидя на столе, уже уплетала тонко нарезанные ломтики фаршированной курицы, отчищая их от несъедобного салата.
И как хозяйка может есть эту зеленую гадость? Иногда Клио сама с удовольствием пощипывает травку, но у нее есть на то свои, личные причины, хозяйка же поглощает эту зелень в немыслимых количествах. Странные существа эти люди, как видно, понять их до конца все равно не удастся.
От садовой калитки донесся сердитый голос Руфи:
– Негодяй! Ума нет, а пакостник, каких поискать! Погляди, что ты наделал! Как я теперь эти полки прилажу?
Клио облизнулась после сытного обеда, лениво повернула свою изящную головку и увидела в окно, как Руфь торопливо шагает к дому. Клио брезгливо скривилась и зевнула. Опять этот Фред одержал верх! И когда только хозяйку жизнь научит?
Пойти, что ли, посмотреть, что натворил в сарае этот варвар? Клио всегда бдительно следила за тем, что делается в ее владениях.
Она выскользнула в открытую дверь кухни, поежилась, взглянула вверх. Темные тяжелые тучи повисли прямо над головой. И свет из-под них какой-то мертвенный. Клио настороженно принюхалась.
Да, опять холодом веет. Сейчас посыплется с неба эта мерзость, – она помнила ее по прошлым зимам. Смотреть в окно, как падают хлопья, да же приятно, а если настроение игривое, можно встать на задние лапки и покружиться, ловя их в воздухе, или попробовать на вкус. Но ходить по ним – чистое наказанье! Лапки проваливаются – холодно, мокро! Клио терпеть не могла мочить свою мягкую шелковистую шерстку.
Руфь, кряхтя и постанывая, поднялась на крыльцо. Может, Господь наконец избавят ее от Фреда? То-то было бы облегчение! Хотя с ним, конечно, веселее.
На кухне зазвонил телефон, и Руфь, прихрамывая, поплелась туда, на ходу убирая спутанные каштановые пряди с поцарапанного в кровь лица. Потом до Клио донесся ее голос:
– А-а, Генри, здравствуй! Ну как ты там?
– Кого это волнует? – буркнул в трубку местный доктор. – Только мне до всех дело есть, а я ни от кого сочувствия не жду.
Руфь хорошо знала эти приступы брюзгливости. Бедный Генри, наверно, с ног сбился. Зимой у него в приемной всегда народу битком.
– Ну и слава богу, – примирительно отозвалась Руфь. – У меня тоже полный порядок.
– Все насмехаешься, язва! – прорычал он. – Я по делу звоню. Собрание отменяется. Люси Прескотт боится, что к ночи будет метель.
– Она права. Холодина-то какой! А если еще снег пойдет и дороги обледенеют, так ей на ее Скользкий Холм нипочем не взобраться. Недаром его так прозвали. Люси правильно делает, что боится. Кому охота застрять бог знает на сколько в деревне, да еще в сочельник… – Руфь осеклась, вдруг заметив, что из куриного салата исчезла вся курятина. – Проклятая тварь!
– Что-что? – Голос в трубке из ворчливого стал удивленным. – Ты про Люси?
Руфь засмеялась.
– Ну что ты! У Люси характер, конечно, не сахар, но чтоб называть ее тварью!.. Нет, просто я увидела, что кошка сожрала мой обед, пока я боролась с Фредом. Он опять чуть сарай не порушил.
– Твоего козла надо определить в бригаду по сносу старых домов.
– Я бы и рада: мне хлопот меньше. Представляешь, заперла его в сарае, чтоб он не замерз, а он как начал рогами в стенку пырять. И пока я пыталась его угомонить, Клио выудила всю курицу из миски, а салат по столу разбросала. Придется что-нибудь другое приготовить.
– С этими животными одна морока. Зачем ты только их держишь? Время, деньги, силы – все псу под хвост! Я так рад, что Гвен, уходя, забрала с собой своего глупого пуделя.
Руфь даже вздрогнула. Он впервые упомянул в разговоре свою бывшую жену. С тех пор как Гвен сбежала от него с двадцатишестилетним тренером по гольфу, Генри ни разу не произносил ее имени. Еще бы, каково мужчине в пятьдесят узнать, что его бросили ради юного соперника!
Гвен, правда, всего тридцать восемь, а выглядит она много моложе, хотя Руфь не сомневалась, что продление молодости стоит ей немалых трудов: тщательно закрашенная седина в ярко-рыжих волосах, тонны косметики, застывшая маска на кукольном личике во избежание морщин… Руфь очень ее недолюбливала.
Гвен всегда заботилась только о себе: о своей внешности, о своих нарядах, драгоценностях, о своей красной спортивной машине. На бедного Генри она смотрела как на пустое место, а его пациентов органически не переваривала: резко отвечала на звонки, в деревне здоровалась сквозь зубы и при каждом удобном случае старалась показать местным жителям, что она выше их унылой повседневности.
Руфь была вынуждена обращаться к Генри довольно часто, поскольку у нее долго болела мать. И Гвен сумела сделать так, что каждый звонок стал для нее пыткой, а однажды она даже в открытую обвинила Руфь, что та хочет отбить у ней мужа.
«Меня это не смущает, мисс Николс, – пропела она. – Всем известно, что старых дев хлебом не корми – дай влюбиться во врача или в викария. А вот мужу ваше поведение неприятно, хотя воспитание и душевная доброта не позволяют ему поставить вас на место».
Руфь готова была сквозь землю провалиться. Вся кровь бросилась ей в лицо, и она выпалила:
«Ваш муж нужен не мне, миссис Траффорд, а моей матери. У нее сильные боли, и нужно срочно сделать ей укол. Впрочем, если мистер Траффорд не может приехать, я позвоню другому врачу».
Она швырнула трубку и долго не могла унять дрожь. С губ срывались такие слова, каких она прежде вроде бы и не слышала, не то что употреблять. После того случая Руфь приобрела явную склонность к самоуничижению. Вот дура, надо было сдержаться, а она стала на одну доску с этой стервой!
Генри приехал тотчас же, как только жена передала ему просьбу Руфи. Он был бледен, угрюм и ни единым словом не помянул про Гвен, за что Руфь была ему очень благодарна и в глубине души понадеялась, что он понятия не имеет о том, какие мысли лезут в голову его жене. Они вдвоем поднялись наверх, к матери. Генри вколол ей обезболивающее, и через несколько минут, слава Богу, она спокойно уснула.
Уходя, Генри похлопал Руфь по плечу. «Уже недолго. Ты и сама это понимаешь, правда? Звони, Руфь, звони в любое время».
Руфь не стала ему говорить, что его жене это может не понравиться: она и так чувствовала себя неловко. Обвинения тем больней задели её, что отчасти были правдой. Генри был ей нужен, только благодаря ему она не сошла с ума в последний месяц болезни матери. Она чувствовала непроходящие усталость и горечь, а главное – собственную беспомощность. Ведь она ничем не могла помочь умирающей, разве что исполнять малейшие ее желания.
А во всем остальном Гвен совершенно не права. Руфь не такая дура, чтобы в свои годы заглядываться на мужчин. Кому она нужна, такая старая, страшная?.. Лицо худое, бледное, правда, большие светло-карие глаза немного его оживляют. И фигура такая же костлявая, угловатая. Волосы тоже доброго слова не стоят: темные, коротко стриженные, и в них уже посверкивают серебряные нити. Словом, типичная старая дева и на свой счет не обольщается.
В деревне у нее близких друзей нет, отчасти потому, что пять лет жизни она почти неотлучно провела у постели овдовевшей матери. Вскоре после смерти мужа мать разбил инсульт, и она оказалась прикована к постели вплоть до самой своей смерти год назад. Вот тогда-то Руфь и доктор Траффорд, пытаясь как-то скрасить существование бедной женщины, подружились.
Да, Генри Траффорду Руфь очень многим обязана. Она так за него переживала, когда жена сбежала от него с любовником. Бедняга крепился, не показывал своих чувств, но от Руфи не скроешься, она-то видела, как он сразу сгорбился, постарел от боли и унижения. Да еще чувствовать, как люди судачат у тебя за спиной – кто-то смеется, кто-то жалеет – каково это? Генри гордый: жалость для него даже обиднее насмешек, поэтому Руфь повела себя так, будто ничего не случилось и никогда ни единым словом не упомянула о его жене.
В довершение всего летом Генри еще пришлось пережить развод, и если теперь он может спокойно упоминать Гвен в разговоре, значит, дело на поправку пошло…
– Рыбы, – донеслось из трубки, – вот единственные домашние животные, которых можно терпеть. Не кричат, особых забот не требуют, а корм совсем не дорогой.
– Зато с ними скучно, – рассмеялась Руфь. – И Клио, я думаю, сразу же их слопает.
Она посмотрела через плечо на дверь кухни, в которую отчаянно царапалась Клио. Потом кинула взгляд в окно и увидала проносящиеся за ним белые хлопья.
– Снег пошел, Генри! Извини, там Клио скребется в дверь, она терпеть не может, когда шерстка намокает!
– Заведи рыб, – снова посоветовал он. – Пока, Руфь.
* * *
Первых снежных хлопьев Дилан даже не заметила. Глаза ей застилали слезы. Она непрестанно бормотала что-то сквозь сжатые зубы. Росс! Кажется, убила бы его! И эту женщину с ним вместе! Нет бы уделить хоть немного внимания собственному мужу – ей чужих подавай! Дилан буквально задыхалась от ненависти к ней и к Россу.Водители, которых она то и дело обгоняла на узкой проселочной дороге, ведущей к шоссе, смотрели на нее как-то странно. Да, вид у неё, наверно, совсем безумный. Волосы всклокочены, сама с собой разговаривает, а живот на руль наползает.
Может, это и впрямь безумие – уйти от Росса? Она его ненавидит, но разлюбить не в силах. И все же Дилан не смогла бы остаться, зная, что у него любовница; гордость ей не позволила бы.
Она гнала вперед машину, а тело ее сотрясали беззвучные, отчаянные рыдания. К счастью, шоссе оказалось почти пустым, когда она вырулила на него и поехала в сторону Озерного края. Дилан едва различала дорогу сквозь слезы и поначалу решила, что белая круговерть за лобовым стеклом ей просто почудилась.
Поняв, что начался снегопад, она смахнула слезы и включила дворники. Но тут же ей стало ясно, что с метелью им не справиться: снег с каждой минутой падал все быстрей и гуще. Не просто снегопад, а настоящая пурга, подумала Дилан, одновременно отметив, что движение на дороге увеличилось.
Еще дальше к югу на шоссе образовалась настоящая пробка. Теперь Дилан медленно ползла в длинной веренице машин – грузовик впереди, грузовик сзади.
У нее разболелась спина, потом голова. Покрышки скользили по снегу. Ей стало страшно, и она изо всех сил вцепилась в руль, удерживая машину, которую неумолимо заносило вбок. Наконец она все-таки справилась с управлением, но машины сзади возмущенно гудели, действуя на нервы.
Дилан глянула в зеркало и всхлипнула. Кретины! Думают, она нарочно чуть в кювет не слетела?
Ее била дрожь, пот струился по спине. Она с облегчением заметила впереди поворот на Пенрит. Дилан не собиралась там поворачивать, но ехать дальше в такой обстановке просто невозможно!
На боковой дороге она немного успокоилась. Сестру Дилан навещала довольно часто, но только до замужества, и ездила к ней с юга, а как проехать от северных озер – не знала. Дженни живет в Уиндермире, в курортном районе, где всегда полно туристов, даже зимой. Места тут очень красивые, но под снежной пеленой все кажется странно незнакомым.
Деревья заблестели ледяными хрусталиками, будто нацепили мишуру, поля оделись в искристое серебро, а выглянувшее вдруг солнце позолотило вершины холмов и крыши деревень, примостившихся меж полей.
Дилан внимательно читала дорожные указатели и в конце концов вынуждена была себе признаться, что едет совсем не в ту сторону.
У ближайшего перекрестка она притормозила и тупо уставилась на указатели в ту и в другую сторону. Дура, надо было карту захватить! Все названия незнакомые, а спросить не у кого. Слева ее обошла машина и свернула направо, за ней другая. Значит, шоссе там?.. Дилан поехала за ними. Дорога резко пошла под гору, колеса завертелись, заскользили, словно по катку. Дилан, перепугавшись, резко вывернула руль, но ничего этим не добилась. Тормоза не слушались. Машина устремилась круто вниз и врезалась в какой-то высокий забор.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Ударилась Дилан не сильно, однако несколько секунд не могла пошевелиться от страха. Сознание мутилось. Она уронила голову на руль.