Подобные бедствия обрушились не только на Соединенные Штаты, но и на весь остальной мир. И снова одни увидели в этом доказательство их естественного происхождения, другие объясняли глобальный характер загадочных катастроф тем, что все государства располагают уже "безлюдными" средствами воздействия на большом расстоянии и вредят друг другу, официально заявляя, что будто бы ничего не делают. Схваченного с поличным диверсанта нельзя уже было подвергнуть перекрестному допросу и даже спросить о чем бы то ни было, поскольку синсекты и псевдомикробы даром речи не обладают. Климатологические и метеорологические контрразведки, сейсмический шпионаж, разведслужбы эпидемиологов, генетиков и даже гидрографов трудились не покладая рук (точнее, не покладая компьютеров). Все новые отрасли мировой науки поглощались военными службами, занимавшимися различением искусственного и естественного. Ведь в диверсионном происхождении приходилось подозревать ураганы, болезни сельскохозяйственных культур, падеж скота и даже падение метеоритов. (Кстати, мысль о наведении астероидов на территорию противника, дабы вызвать тем самым ее ужасное опустошение, появилась еще в ХХ веке и была признана небезынтересной.)
В академиях генеральных штабов читали такие новые дисциплины, как криптонаступательная и криптооборонительная стратегия, криптология реконтрразведки (то есть отвлечение и дезинформация разведок, контрразведок и так далее, во все возрастающей степени), полевая энигматика и, наконец, криптокриптика, занимавшаяся тайными способами тайного применения таких тайных видов оружия, которых никто никаким образом не отличил бы от невинных природных феноменов.
Стерлись не только линии фронта, но и различия между мелкими и крупными антагонизмами. Для очернения другой стороны особые отрасли тайной промышленности изготовляли фальсификаты стихийных бедствий на своей собственной территории так, чтобы их ненатуральность бросалась в глаза и чтобы любой гражданин не мог не поверить в причастность противника к столь предосудительным действиям. Буря негодования разразилась в странах "третьего мира", когда выяснилось, что некое очень большое и очень богатое государство в пшеницу, саго, кукурузу и картофельную муку, которые оно поставляло (по весьма дешевой цене) бедным и перенаселенным государствам, добавляло химические средства, ослабляющие потенцию. Это была уже тайная война против рождаемости.
Вот так мир стал войной, а война -- миром. Хотя катастрофические последствия такого развития, а именно обоюдная победа, равнявшаяся всеобщему уничтожению, были очевидны, мир по-прежнему двигался все по тому же гибельному пути. Не из-за тоталитарных происков мир стал войной (как представлял себе некогда Оруэлл), но благодаря достижениям технологии, которая уничтожила различие между естественным и искусственным в каждой области жизни и на каждом участке Земли и ее окружения, -- ибо в околоземном пространстве творилось уже тоже самое.
Там, где нет больше разницы между естественным и искусственным белком, естественным и искусственным интеллектом, там, утверждали философы -специалисты по теории познания, нельзя отличить несчастья, вызванные конкретным виновником, от несчастий, в которых никто не виновен.
Подобно тому как свет, увлекаемый могущественными силами тяготения в глубь Черной Дыры, не может выбраться из гравитационной ловушки, так человечество, увлекаемое силами взаимных антагонизмов в глубь тайн материи, очутилось в технологической западне. И не имеет значения, что эту яму оно само себе вырыло. Решение о мобилизации всех сил и средств для создания новых видов оружия диктовали уже не правительства, не государственные мужи, не воля генеральных штабов, не интересы монополий или иных групп давления, но во все большей и большей степени страх, что на открытия и технологии, дающие Решающий Перевес, первым натолкнется Кто-то Другой.
Это окончательно парализовало традиционную политику. На переговорах ни о чем нельзя было договориться, ибо любое проявление доброй воли в глазах другой стороны означало, что противник, как видно, имеет в запасе другое, Наиновейшее Оружие, раз готов отказаться от Нового... Впрочем, невозможность достичь соглашения о разоружении была доказана в те времена математически. Я собственными глазами видел формулу так называемой общей теории конфликтов, объяснявшую почему переговоры и не могли ни к чему привести. На конференциях по разоружению принимаются определенные решения. Но если время принятия миротворческого решения превышает время появления нововведений, радикально изменяющих обсуждаемое на переговорах положение вещей, любое решение становится анахронизмом уже в момент его принятия.
Это все равно как если бы в древности на переговорах о запрещении знаменитого "греческого огня" подписали бы соответствующее соглашение не раньше, чем появился Бертольд Шварц со своим боевым порохом. Коль скоро "сегодня" приходится договариваться о том, что было "вчера", договоренность из настоящего перемещается в прошлое и становится тем самым видимостью чистейшей воды. Именно это заставило наконец великие державы подписать на исходе XXI века соглашение нового типа, открывшее новую эру в истории человечества.
Но эти события выходят за рамки настоящих заметок, поскольку относятся уже к истории XXII столетия. Если успею, я посвящу ее особый труд где изложу содержание следующей главы всеобщей истории, главы необычайной тем, что человечество, оставив позади эпоху антагонизмов, выбралось, правда из одной технологической ловушки, однако попало в другую -- как если бы ему суждено было вечно переходить из огня да в полымя.
1986 г. (написано в 1983г.)
Ст. Лем -- Системы оружия XXI века
Послесловие
Возвратимся [...] к фиктивным предисловиям и рецензиям [...], они кажутся не только "забавой", "пародией" или -- в текстах более серьезных -поиском соответствующего тона, а также -- актом защиты суверенности писательского "я". Рецензируя чужие тексты, Лем одновременно устанавливает свою особую позицию, оценивающего и выбирающего, а также сохраняет дистанцию по отношению к взглядам и явлениям, которые распознаются как чужие. Эти феномены становятся тогда "зеркалом", в котором автор разборов может увидеть себя. Кроме того выбор фиктивных персонажей в качестве субъектов высказанных суждений имеет характер "ценностных высказываний". В этом смысле вложение рассуждений о гитлеризме в уста сообразительного немца приобретает также и аксиологическое значение: это именно немец, в большей степени чем поляк, приветствует написание такой книги как произведение Асперникуса.
Мы касаемся здесь весьма существенного свойства творчества Лема: внешне погруженный в бесконечность времени и пространства, предающийся пылкой фантазии или весьма абстрактным рассуждениям у пределов точных наук -- все это в сущности достаточно верно обрисовывает его творческий портрет. Рожденный во Львове, принадлежащий к военному поколению "Колумбов", прошедший через тяжелые испытания времени, в котором жил, Лем весь пережитый опыт удачно вписал в "космические" сюжеты и научную эссеистику. Вспомним здесь о политическом содержании Диалогов, Эдема, сатирическом языке Звездных дневников, Кибериады, Рукописи, найденной в ванне; Лем не щадит действительности, в которой живет, и является -- на свой лад -- писателем теснее всего связанным с современностью. Также можно обрисовать другую линию, ведущую от автобиографического Высокого замка через все "личные" произведения в смысле языка и конструкции героев (Солярис, Голос Бога (в рус. переводе Голос неба), цикл о пилоте Пирксе и т.д.) к какому-то синтезу личности, открывающей свое лицо посредством ряда актов познания и оценивания.
Понять Лема можно, пожалуй, только вдумавшись в его идею всемогущества и "миротворения", и наряду с этим -- в постулат космического "пантеизма". Он тогда предстанет перед нами -- неким Коркораном или Доббом -сфотографированным у своих ящиков и несколько сконфуженным доводом о несоответствии между "обычностью" собственной, человеческой биографии и божескими прерогативами, которые ему неожиданно придала творческая "омнипотенция". Всматриваясь в мир, который создал, он ищет в нем черты собственного лица, требует, чтобы рассеялся мрак, скрывающий тайны Космоса и его собственного существования и при этом переживает этитическую дилемму демиургии. Мы застаем его в этой позе, в которой он напоминает мальчика, увлеченного -- как много лет назад -- функционированием им же самим сконструированного "удостоверенческого" королевства, в центре которого едва можно различить "поднимающийся из небытия контур, Дом Домов, Замок невообразимо Высокий, с никогда не названной, даже в приступе наивысшей смелости, Тайной Центра".
Ежи Яженбский
(данный отрывок взят из более обширной работы Е. Яженбского о творчестве Ст. Лема, приготовленной для Литературного Издательства)
В академиях генеральных штабов читали такие новые дисциплины, как криптонаступательная и криптооборонительная стратегия, криптология реконтрразведки (то есть отвлечение и дезинформация разведок, контрразведок и так далее, во все возрастающей степени), полевая энигматика и, наконец, криптокриптика, занимавшаяся тайными способами тайного применения таких тайных видов оружия, которых никто никаким образом не отличил бы от невинных природных феноменов.
Стерлись не только линии фронта, но и различия между мелкими и крупными антагонизмами. Для очернения другой стороны особые отрасли тайной промышленности изготовляли фальсификаты стихийных бедствий на своей собственной территории так, чтобы их ненатуральность бросалась в глаза и чтобы любой гражданин не мог не поверить в причастность противника к столь предосудительным действиям. Буря негодования разразилась в странах "третьего мира", когда выяснилось, что некое очень большое и очень богатое государство в пшеницу, саго, кукурузу и картофельную муку, которые оно поставляло (по весьма дешевой цене) бедным и перенаселенным государствам, добавляло химические средства, ослабляющие потенцию. Это была уже тайная война против рождаемости.
Вот так мир стал войной, а война -- миром. Хотя катастрофические последствия такого развития, а именно обоюдная победа, равнявшаяся всеобщему уничтожению, были очевидны, мир по-прежнему двигался все по тому же гибельному пути. Не из-за тоталитарных происков мир стал войной (как представлял себе некогда Оруэлл), но благодаря достижениям технологии, которая уничтожила различие между естественным и искусственным в каждой области жизни и на каждом участке Земли и ее окружения, -- ибо в околоземном пространстве творилось уже тоже самое.
Там, где нет больше разницы между естественным и искусственным белком, естественным и искусственным интеллектом, там, утверждали философы -специалисты по теории познания, нельзя отличить несчастья, вызванные конкретным виновником, от несчастий, в которых никто не виновен.
Подобно тому как свет, увлекаемый могущественными силами тяготения в глубь Черной Дыры, не может выбраться из гравитационной ловушки, так человечество, увлекаемое силами взаимных антагонизмов в глубь тайн материи, очутилось в технологической западне. И не имеет значения, что эту яму оно само себе вырыло. Решение о мобилизации всех сил и средств для создания новых видов оружия диктовали уже не правительства, не государственные мужи, не воля генеральных штабов, не интересы монополий или иных групп давления, но во все большей и большей степени страх, что на открытия и технологии, дающие Решающий Перевес, первым натолкнется Кто-то Другой.
Это окончательно парализовало традиционную политику. На переговорах ни о чем нельзя было договориться, ибо любое проявление доброй воли в глазах другой стороны означало, что противник, как видно, имеет в запасе другое, Наиновейшее Оружие, раз готов отказаться от Нового... Впрочем, невозможность достичь соглашения о разоружении была доказана в те времена математически. Я собственными глазами видел формулу так называемой общей теории конфликтов, объяснявшую почему переговоры и не могли ни к чему привести. На конференциях по разоружению принимаются определенные решения. Но если время принятия миротворческого решения превышает время появления нововведений, радикально изменяющих обсуждаемое на переговорах положение вещей, любое решение становится анахронизмом уже в момент его принятия.
Это все равно как если бы в древности на переговорах о запрещении знаменитого "греческого огня" подписали бы соответствующее соглашение не раньше, чем появился Бертольд Шварц со своим боевым порохом. Коль скоро "сегодня" приходится договариваться о том, что было "вчера", договоренность из настоящего перемещается в прошлое и становится тем самым видимостью чистейшей воды. Именно это заставило наконец великие державы подписать на исходе XXI века соглашение нового типа, открывшее новую эру в истории человечества.
Но эти события выходят за рамки настоящих заметок, поскольку относятся уже к истории XXII столетия. Если успею, я посвящу ее особый труд где изложу содержание следующей главы всеобщей истории, главы необычайной тем, что человечество, оставив позади эпоху антагонизмов, выбралось, правда из одной технологической ловушки, однако попало в другую -- как если бы ему суждено было вечно переходить из огня да в полымя.
1986 г. (написано в 1983г.)
Ст. Лем -- Системы оружия XXI века
Послесловие
Возвратимся [...] к фиктивным предисловиям и рецензиям [...], они кажутся не только "забавой", "пародией" или -- в текстах более серьезных -поиском соответствующего тона, а также -- актом защиты суверенности писательского "я". Рецензируя чужие тексты, Лем одновременно устанавливает свою особую позицию, оценивающего и выбирающего, а также сохраняет дистанцию по отношению к взглядам и явлениям, которые распознаются как чужие. Эти феномены становятся тогда "зеркалом", в котором автор разборов может увидеть себя. Кроме того выбор фиктивных персонажей в качестве субъектов высказанных суждений имеет характер "ценностных высказываний". В этом смысле вложение рассуждений о гитлеризме в уста сообразительного немца приобретает также и аксиологическое значение: это именно немец, в большей степени чем поляк, приветствует написание такой книги как произведение Асперникуса.
Мы касаемся здесь весьма существенного свойства творчества Лема: внешне погруженный в бесконечность времени и пространства, предающийся пылкой фантазии или весьма абстрактным рассуждениям у пределов точных наук -- все это в сущности достаточно верно обрисовывает его творческий портрет. Рожденный во Львове, принадлежащий к военному поколению "Колумбов", прошедший через тяжелые испытания времени, в котором жил, Лем весь пережитый опыт удачно вписал в "космические" сюжеты и научную эссеистику. Вспомним здесь о политическом содержании Диалогов, Эдема, сатирическом языке Звездных дневников, Кибериады, Рукописи, найденной в ванне; Лем не щадит действительности, в которой живет, и является -- на свой лад -- писателем теснее всего связанным с современностью. Также можно обрисовать другую линию, ведущую от автобиографического Высокого замка через все "личные" произведения в смысле языка и конструкции героев (Солярис, Голос Бога (в рус. переводе Голос неба), цикл о пилоте Пирксе и т.д.) к какому-то синтезу личности, открывающей свое лицо посредством ряда актов познания и оценивания.
Понять Лема можно, пожалуй, только вдумавшись в его идею всемогущества и "миротворения", и наряду с этим -- в постулат космического "пантеизма". Он тогда предстанет перед нами -- неким Коркораном или Доббом -сфотографированным у своих ящиков и несколько сконфуженным доводом о несоответствии между "обычностью" собственной, человеческой биографии и божескими прерогативами, которые ему неожиданно придала творческая "омнипотенция". Всматриваясь в мир, который создал, он ищет в нем черты собственного лица, требует, чтобы рассеялся мрак, скрывающий тайны Космоса и его собственного существования и при этом переживает этитическую дилемму демиургии. Мы застаем его в этой позе, в которой он напоминает мальчика, увлеченного -- как много лет назад -- функционированием им же самим сконструированного "удостоверенческого" королевства, в центре которого едва можно различить "поднимающийся из небытия контур, Дом Домов, Замок невообразимо Высокий, с никогда не названной, даже в приступе наивысшей смелости, Тайной Центра".
Ежи Яженбский
(данный отрывок взят из более обширной работы Е. Яженбского о творчестве Ст. Лема, приготовленной для Литературного Издательства)