Страница:
– Я же не могу произвести все стадии моего обучения, оно длилось три года.
– А это было раньше?
– Что «это»?
Они умолкли.
– Я… я ошибся, – проговорил железный ящик.
– Слушай, а нет ли у тебя записанного голоса того первого семантика, о котором ты мне рассказывал?
– Есть. Ты хочешь послушать?
– Нет, не хочу. А ты действительно мыслишь гораздо быстрее человека?
– Да, это правда.
– Но ты говоришь в том же темпе, что и я.
– Только для того, чтобы меня поняли. Если даже за какую-то долю секунды у меня уже готов ответ, я его тебе сообщаю постепенно… Я уже привык к тому, что вы, люди, так… медлительны.
– Мне хочется вот еще что спросить у тебя: как ты относишься к себе подобным?
– Интересно, почему ты меня об этом спрашиваешь?
– А тебе это неприятно?
Раздалось нечто похожее на легкий смех.
– Нет, но ведь то, о чем ты спрашиваешь меня сейчас, ты мог знать еще на Земле.
– Не знаю. Ну а что ты чувствуешь, когда видишь другого… другой…
– Ничего не чувствую.
– Как ничего?
– А вот так, ничего. Ты что-нибудь чувствуешь, когда встречаешь на улице прохожего?
– Иногда что-то чувствую.
– Если это женщина…
– Чепуха.
– Не спорю, я над этим не задумывался. Но, учитывая, что ты находишься здесь со мной…
– Я не бесполое существо. Мне всегда был противен аскетизм. Другое дело, если это аскетизм вынужденный.
– Согласен. Раньше даже посылали – парами.
– А тебе известно, чем это кончилось?
– Да, я знаю.
– Не может быть! Ведь некоторые отчеты о полетах не публиковались.
– Но ты их читал?
– Я предпочитал все это знать! Боже! Чего только не писали о космических полетах за последние сто лет! Пожалуй, еще никогда так усиленно не работала людская фантазия – в литературе, искусстве, науке огромное количество людей напрягало все свое воображение, пытаясь предвосхитить будущее. Ты читал эти истории?
– Некоторые из них. Смесь сентиментального и сверхъестественного. Видения райских садов, нашествия с других планет, восстания роботов, и никто не предполагал, что…
– Что, что?! Что практически это будет выглядеть совсем не так?
– Пожалуй, ты прав.
– Почему же невозможно предугадать действительность?
– Потому что никто не может быть так отважен, как она сама.
– Тебе знакома история с ракетой номер шесть?
– Нет. А что это за история?
– Ничего особенного. Ты говорил – ага, вспомнил – о восстаниях роботов. Скажи, а ты мог бы взбунтоваться?
– Против тебя?
– Вообще – против людей.
– Не знаю. Пожалуй, не мог бы.
– Почему? Ведь у тебя нет никаких предохранительных устройств на этот случай? Может, потому что ты… любишь людей?
– Да, об этих предохранительных устройствах говорится только в сказках. И дело не в симпатии. Мне это трудно объяснить. Я даже сам точно не знаю…
– Ну, а неточно?
– Просто это нереально, учитывая отношения, которые установились между нами.
– А именно?
– Нас объединяет с людьми гораздо большее, чем с нам подобными. Вот и все.
– Ага! Ты мне многое открыл. Не так ли?
– Да.
– Слушай…
– Ну что?
– А эта женщина…
– Лидия?
– Да. Как она выглядела?
Они умолкли.
– Разве это не все равно?
Опять наступило молчание.
– Ну, вообще-то все равно. А… что с ней случилось? Ты давно ее не видел?
– Я ее недавно видел опять.
– А где она – теперь?
– Здесь.
– Как здесь?
– Надо понимать – в определенном смысле здесь. Она частично передала мне свою индивидуальность. Она – во мне.
– Ага, понятно. Это метафора… лирика, так сказать.
– Это не метафора.
– Как тоща это понимать? Ты хочешь сказать, что можешь говорить ее голосом?
– Больше того. Ее индивидуальность – это не только голос.
Они опять умолкли.
– Ну ладно, я согласен. Я… я просто не знал, что… Как окружающая среда?
– Без изменений.
– А метеоры?
– В радиусе парсека не наблюдаются.
– Облака космической пыли, следы комет?
– Нет, ничего этого нет. Скорость – ноль целых семьдесят три сотых световой.
– Когда мы достигнем максимума?
– Ноль целых девяносто три сотых? Через пять месяцев и только на восемь часов.
– Потом начнем возвращаться на Землю?
– Да. Если бы ты…
– Что?
– Нет, ничего.
– Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
6
7
– А это было раньше?
– Что «это»?
Они умолкли.
– Я… я ошибся, – проговорил железный ящик.
– Слушай, а нет ли у тебя записанного голоса того первого семантика, о котором ты мне рассказывал?
– Есть. Ты хочешь послушать?
– Нет, не хочу. А ты действительно мыслишь гораздо быстрее человека?
– Да, это правда.
– Но ты говоришь в том же темпе, что и я.
– Только для того, чтобы меня поняли. Если даже за какую-то долю секунды у меня уже готов ответ, я его тебе сообщаю постепенно… Я уже привык к тому, что вы, люди, так… медлительны.
– Мне хочется вот еще что спросить у тебя: как ты относишься к себе подобным?
– Интересно, почему ты меня об этом спрашиваешь?
– А тебе это неприятно?
Раздалось нечто похожее на легкий смех.
– Нет, но ведь то, о чем ты спрашиваешь меня сейчас, ты мог знать еще на Земле.
– Не знаю. Ну а что ты чувствуешь, когда видишь другого… другой…
– Ничего не чувствую.
– Как ничего?
– А вот так, ничего. Ты что-нибудь чувствуешь, когда встречаешь на улице прохожего?
– Иногда что-то чувствую.
– Если это женщина…
– Чепуха.
– Не спорю, я над этим не задумывался. Но, учитывая, что ты находишься здесь со мной…
– Я не бесполое существо. Мне всегда был противен аскетизм. Другое дело, если это аскетизм вынужденный.
– Согласен. Раньше даже посылали – парами.
– А тебе известно, чем это кончилось?
– Да, я знаю.
– Не может быть! Ведь некоторые отчеты о полетах не публиковались.
– Но ты их читал?
– Я предпочитал все это знать! Боже! Чего только не писали о космических полетах за последние сто лет! Пожалуй, еще никогда так усиленно не работала людская фантазия – в литературе, искусстве, науке огромное количество людей напрягало все свое воображение, пытаясь предвосхитить будущее. Ты читал эти истории?
– Некоторые из них. Смесь сентиментального и сверхъестественного. Видения райских садов, нашествия с других планет, восстания роботов, и никто не предполагал, что…
– Что, что?! Что практически это будет выглядеть совсем не так?
– Пожалуй, ты прав.
– Почему же невозможно предугадать действительность?
– Потому что никто не может быть так отважен, как она сама.
– Тебе знакома история с ракетой номер шесть?
– Нет. А что это за история?
– Ничего особенного. Ты говорил – ага, вспомнил – о восстаниях роботов. Скажи, а ты мог бы взбунтоваться?
– Против тебя?
– Вообще – против людей.
– Не знаю. Пожалуй, не мог бы.
– Почему? Ведь у тебя нет никаких предохранительных устройств на этот случай? Может, потому что ты… любишь людей?
– Да, об этих предохранительных устройствах говорится только в сказках. И дело не в симпатии. Мне это трудно объяснить. Я даже сам точно не знаю…
– Ну, а неточно?
– Просто это нереально, учитывая отношения, которые установились между нами.
– А именно?
– Нас объединяет с людьми гораздо большее, чем с нам подобными. Вот и все.
– Ага! Ты мне многое открыл. Не так ли?
– Да.
– Слушай…
– Ну что?
– А эта женщина…
– Лидия?
– Да. Как она выглядела?
Они умолкли.
– Разве это не все равно?
Опять наступило молчание.
– Ну, вообще-то все равно. А… что с ней случилось? Ты давно ее не видел?
– Я ее недавно видел опять.
– А где она – теперь?
– Здесь.
– Как здесь?
– Надо понимать – в определенном смысле здесь. Она частично передала мне свою индивидуальность. Она – во мне.
– Ага, понятно. Это метафора… лирика, так сказать.
– Это не метафора.
– Как тоща это понимать? Ты хочешь сказать, что можешь говорить ее голосом?
– Больше того. Ее индивидуальность – это не только голос.
Они опять умолкли.
– Ну ладно, я согласен. Я… я просто не знал, что… Как окружающая среда?
– Без изменений.
– А метеоры?
– В радиусе парсека не наблюдаются.
– Облака космической пыли, следы комет?
– Нет, ничего этого нет. Скорость – ноль целых семьдесят три сотых световой.
– Когда мы достигнем максимума?
– Ноль целых девяносто три сотых? Через пять месяцев и только на восемь часов.
– Потом начнем возвращаться на Землю?
– Да. Если бы ты…
– Что?
– Нет, ничего.
– Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
6
Прижавшись щекой к холодной подушке, он лежал и смотрел в темноту. Спать не хотелось. Он приподнял голову, лег на спину. Его окружала темнота. Неожиданно он почувствовал какое-то беспокойство. Что случилось? Кажется, ничего. Он подопытное животное, на нем ставился длительный и дорогостоящий эксперимент. Работа, которую он выполнял, была очень несложной, до примитивности простой по сравнению с той, какую производили автоматы. Видимо, неделю, может, две недели назад он допустил в расчетах ошибку, и она росла, суммировалась и, наконец, стала настолько велика, что он ее сегодня заметил. Если он еще раз проверит все расчеты, поднимет все записи и нигде не ошибется, он в конце концов докопается до источника, ее породившего. Но к чему это?
У него перед глазами стояли две кривые, расходящиеся на полмиллиметра, не больше. Пунктирная линия – предполагаемая траектория полета ракеты и черная – фактический путь. До сих пор черная линия целиком совпадала с пунктирной, покрывая ее на всем протяжении полета. И вот теперь черная линия чуть отошла. Полмиллиметра – это сто шестьдесят миллионов километров. Если это так, то…
Нет, не может быть. Автоматы были правы. Огромная ракета была ими заполнена до отказа. За работой астродезических машин следили автоматические «опекуны», они в свою очередь контролировались центральной вычислительной машиной, а за ней, наконец, в рулевой рубке следил товарищ по полету. Как о нем отозвалась та женщина? Более Совершенный, чем любой из людей? Надежный. Никогда не ошибающийся. Если бы это было так, линия полета ракеты не отошла бы от пунктира. Она должна идти по кривой к Земле, а эта выпрямлялась, уходя в бесконечность.
«Безумие, – подумал он. – Плод собственной фантазии. Если бы автоматы хотели меня обмануть, – я бы никогда этого не заметил!» Данные и пеленги, которыми он пользовался для своих несложных расчетов, получены от автоматов. Он обрабатывал их с помощью автоматов и возвращал автоматам. Это был замкнутый циклический процесс. И он в нем являлся лишь ничего не значащим звеном. Автоматы могли спокойно обойтись без его помощи. Но он без них – не мог.
Иногда, а это бывало очень редко, он производил все расчеты сам. Он делал их не на галактическом глобусе, а непосредственно на экране звездного неба. Последний раз он занимался этим три дня назад! Перед тем как затеял разговор о домике на перевале. Микрометром измерил расстояние между туманностями на экране. Записал данные на листе бумаги – разве тогда он это сделал? И нанес на карту? Этого он не мог вспомнить. Один день как другой – все одинаковые. Он сел на постели.
– Свет!
Забрезжил зеленоватый рассвет.
– Полный свет!
Быстро светлело. Вещи обрели тени. Он быстро встал, накинул халат, пушистый, приятно щекочущий плечи. Сунул руки в карманы, пошарил, нашел листок с записями и прошел в рабочий кабинет.
– Циркули, курвиметры, микрометры, рейсфедеры!
Блестящие предметы появились из глубины стола. Он вздрогнул от холода, когда оперся животом о край стола. Развернул кальку, не спеша, очень внимательно начал чертить. Неожиданно он заметил, что циркуль в его руке дрожит. Выждал, пока успокоятся нервы, потом воткнул острие в бумагу.
Он прокладывал маршрут на кальке и тут же проверял его микрометром, вставив в глаз лупу, как часовщик. Потом положил один лист кальки на другой, сверил – все точно! Он удовлетворенно вздохнул и приступил к заключительному этапу – нанесению координат на главную карту звездного неба.
Под увеличительным стеклом черная линия полета казалась жирной полосой засохшей туши. Отмеченная им точка отходила от линии предполагаемой траектории полета на какую-то долю миллиметра. Несколько меньше того, что у него получилось при предыдущем расчете. Она отходила на толщину волоса – даже чуть меньше. Это сто пятнадцать – сто двадцать миллионов километров. Такое отклонение было в границах возможной погрешности. Дальше была неясность. Отклонение могло быть двояким: по внешней или по внутренней кривизне траектории полета. Если бы отмеченная точка отклонялась внутрь, он спокойно пошел бы спать. Внешнее отклонение означало – могло означать – только распрямление траектории.
Отклонение было внешним.
Автоматы твердили, что никакого отклонения нет. А его «товарищ»? Он вспомнил последний их разговор.
«Тебе со мной не скучно?»
«Нет».
«Никогда?»
«Никогда».
«Спасибо».
Он встал и подошел к двери.
«Через пять месяцев начнется возвращение на Землю».
«Да, а тебе не хотелось бы?..»
«Что?»
«Нет, ничего».
Что могла означать эта недомолвка? И эти слова? Сто миллионов километров?
«Тебе никогда-никогда не бывает со мной скучно?»
«Никогда».
«Спасибо».
Он шел по коридору, как слепой. Автоматы обманывают? Все ли? Главный электронный мозг рулевой рубки, астродезические агрегаты, оптический контроль, носовой распределитель ионных двигателей?
Двери бесшумно открывались при приближении и так же бесшумно закрывались. Не доходя трех шагов до рулевой рубки, он остановился. Иначе дверь откроется и он увидит в темноте зеленые глаза того. Он повернулся и пошел по коридору назад. Дойдя до середины, он остановился перед входом на спиральный спуск, взялся за пластмассовый поручень и съехал вниз – на пол-оборота спирали.
Последний раз он был тут месяц назад. Зал дублирующих и вспомогательных машин. Нет, это не то. Следующая дверь.
– Свет!
Из люминесцентных ламп лился желтоватый свет, и они напоминали позолоченные солнцем облака.
Он шел вдоль рядов аппаратов, мимо столов, полок с книгами и остановился перед стеной: На стене висел весь план ракеты. Огромная, докрытая стекломассой барельефная схема в масштабе 1:500. Он поискал глазами табличку, нажал кнопку с надписью «сеты».
Все цепи, питающие силовые и информационные установки, загорались бледно-карминовым светом. Он отыскал на плане рулевую рубку. Рубиновый паук с зелеными точками-глазами на схеме – это «товарищ по полету». К нему тянулись со всех сторон искрящиеся красноватые нитки-кабели. Все провода, кабели, агрегаты были с ним связаны. Все до единого.
Он знал об этом, но ему хотелось еще раз убедиться.
Одной из функций его никогда не ошибавшегося «товарища» было проведение периодического контроля за работой автоматов. Не означало ли это, что он мог влиять на результаты расчетов?
Он обернулся и по привычке приказал:
– Информатор!
На противоположной стене замерцал зеленый сигнальный огонь, заключенный в грушевидном стеклянном шарике.
– Рулевая рубка подавала команду на маневр?..
И замолк.
Он спросил по привычке, у него выработался навык пользоваться окружавшими его, готовыми к услугам автоматами. Если каналы связи, идущие к железному ящику, были двусторонними, он лишен возможности пользоваться информатором. Он не мог пользоваться ни одним автоматом. Все его обманут. Он должен полагаться только на себя.
Информатор тихо зазвенел, сигнализируя, что вопрос не был сформулирован достаточно точно. Зеленый огонек подмигивал ему.
– Нет, ничего не надо, – сказал он, выходя из комнаты.
Где могли быть планы и схемы электрооборудования, схема соединений цепей? Если их нет в библиотеке… Но они были там – двести двенадцать томов in quarto – техническая документация космического корабля. Нет, это только «Перечень документации». Подробное описание – на магнитных пленках, в хранилище на нижней палубе – под опекой автоматов.
Он копался два часа, перерыл массу тяжелых томов, прежде чем нашел схемы и данные, касающиеся соединений, которые его интересовали.
Соединения были дуплексными.
«Товарищ по полету» мог менять расчеты, мог их переиначивать по-своему, мог обманывать.
Человек сидел на груде книг, бессмысленно смотря на страницу, которую только что прочел раз Пять, не меньше. Он выпустил из рук книгу, она тяжело упала на пол, зацепившись за груды других, и раскрылась, лениво шелестя страницами. Он вскочил с пола. От отчаяния сжал зубы. Железный ящик!
Он шел по коридору, его ноги утопали в пушистом ковре из пористой массы. Не доходя трех шагов до двери, он остановился, вернулся назад к спиральному спуску и съехал вниз.
Он вошел на склад запасных частей и инструментов. Здесь размещен максимум вещей на минимальной площади. Между контейнерами, напоминавшими по форме сейфы, очистителями, многочисленными полками – узкие проходы. Он нетерпеливо перебирал инструменты, отбрасывая в сторону ненужные. И вот наконец ему под руку попала твердая рукоятка молота.
У него перед глазами стояли две кривые, расходящиеся на полмиллиметра, не больше. Пунктирная линия – предполагаемая траектория полета ракеты и черная – фактический путь. До сих пор черная линия целиком совпадала с пунктирной, покрывая ее на всем протяжении полета. И вот теперь черная линия чуть отошла. Полмиллиметра – это сто шестьдесят миллионов километров. Если это так, то…
Нет, не может быть. Автоматы были правы. Огромная ракета была ими заполнена до отказа. За работой астродезических машин следили автоматические «опекуны», они в свою очередь контролировались центральной вычислительной машиной, а за ней, наконец, в рулевой рубке следил товарищ по полету. Как о нем отозвалась та женщина? Более Совершенный, чем любой из людей? Надежный. Никогда не ошибающийся. Если бы это было так, линия полета ракеты не отошла бы от пунктира. Она должна идти по кривой к Земле, а эта выпрямлялась, уходя в бесконечность.
«Безумие, – подумал он. – Плод собственной фантазии. Если бы автоматы хотели меня обмануть, – я бы никогда этого не заметил!» Данные и пеленги, которыми он пользовался для своих несложных расчетов, получены от автоматов. Он обрабатывал их с помощью автоматов и возвращал автоматам. Это был замкнутый циклический процесс. И он в нем являлся лишь ничего не значащим звеном. Автоматы могли спокойно обойтись без его помощи. Но он без них – не мог.
Иногда, а это бывало очень редко, он производил все расчеты сам. Он делал их не на галактическом глобусе, а непосредственно на экране звездного неба. Последний раз он занимался этим три дня назад! Перед тем как затеял разговор о домике на перевале. Микрометром измерил расстояние между туманностями на экране. Записал данные на листе бумаги – разве тогда он это сделал? И нанес на карту? Этого он не мог вспомнить. Один день как другой – все одинаковые. Он сел на постели.
– Свет!
Забрезжил зеленоватый рассвет.
– Полный свет!
Быстро светлело. Вещи обрели тени. Он быстро встал, накинул халат, пушистый, приятно щекочущий плечи. Сунул руки в карманы, пошарил, нашел листок с записями и прошел в рабочий кабинет.
– Циркули, курвиметры, микрометры, рейсфедеры!
Блестящие предметы появились из глубины стола. Он вздрогнул от холода, когда оперся животом о край стола. Развернул кальку, не спеша, очень внимательно начал чертить. Неожиданно он заметил, что циркуль в его руке дрожит. Выждал, пока успокоятся нервы, потом воткнул острие в бумагу.
Он прокладывал маршрут на кальке и тут же проверял его микрометром, вставив в глаз лупу, как часовщик. Потом положил один лист кальки на другой, сверил – все точно! Он удовлетворенно вздохнул и приступил к заключительному этапу – нанесению координат на главную карту звездного неба.
Под увеличительным стеклом черная линия полета казалась жирной полосой засохшей туши. Отмеченная им точка отходила от линии предполагаемой траектории полета на какую-то долю миллиметра. Несколько меньше того, что у него получилось при предыдущем расчете. Она отходила на толщину волоса – даже чуть меньше. Это сто пятнадцать – сто двадцать миллионов километров. Такое отклонение было в границах возможной погрешности. Дальше была неясность. Отклонение могло быть двояким: по внешней или по внутренней кривизне траектории полета. Если бы отмеченная точка отклонялась внутрь, он спокойно пошел бы спать. Внешнее отклонение означало – могло означать – только распрямление траектории.
Отклонение было внешним.
Автоматы твердили, что никакого отклонения нет. А его «товарищ»? Он вспомнил последний их разговор.
«Тебе со мной не скучно?»
«Нет».
«Никогда?»
«Никогда».
«Спасибо».
Он встал и подошел к двери.
«Через пять месяцев начнется возвращение на Землю».
«Да, а тебе не хотелось бы?..»
«Что?»
«Нет, ничего».
Что могла означать эта недомолвка? И эти слова? Сто миллионов километров?
«Тебе никогда-никогда не бывает со мной скучно?»
«Никогда».
«Спасибо».
Он шел по коридору, как слепой. Автоматы обманывают? Все ли? Главный электронный мозг рулевой рубки, астродезические агрегаты, оптический контроль, носовой распределитель ионных двигателей?
Двери бесшумно открывались при приближении и так же бесшумно закрывались. Не доходя трех шагов до рулевой рубки, он остановился. Иначе дверь откроется и он увидит в темноте зеленые глаза того. Он повернулся и пошел по коридору назад. Дойдя до середины, он остановился перед входом на спиральный спуск, взялся за пластмассовый поручень и съехал вниз – на пол-оборота спирали.
Последний раз он был тут месяц назад. Зал дублирующих и вспомогательных машин. Нет, это не то. Следующая дверь.
– Свет!
Из люминесцентных ламп лился желтоватый свет, и они напоминали позолоченные солнцем облака.
Он шел вдоль рядов аппаратов, мимо столов, полок с книгами и остановился перед стеной: На стене висел весь план ракеты. Огромная, докрытая стекломассой барельефная схема в масштабе 1:500. Он поискал глазами табличку, нажал кнопку с надписью «сеты».
Все цепи, питающие силовые и информационные установки, загорались бледно-карминовым светом. Он отыскал на плане рулевую рубку. Рубиновый паук с зелеными точками-глазами на схеме – это «товарищ по полету». К нему тянулись со всех сторон искрящиеся красноватые нитки-кабели. Все провода, кабели, агрегаты были с ним связаны. Все до единого.
Он знал об этом, но ему хотелось еще раз убедиться.
Одной из функций его никогда не ошибавшегося «товарища» было проведение периодического контроля за работой автоматов. Не означало ли это, что он мог влиять на результаты расчетов?
Он обернулся и по привычке приказал:
– Информатор!
На противоположной стене замерцал зеленый сигнальный огонь, заключенный в грушевидном стеклянном шарике.
– Рулевая рубка подавала команду на маневр?..
И замолк.
Он спросил по привычке, у него выработался навык пользоваться окружавшими его, готовыми к услугам автоматами. Если каналы связи, идущие к железному ящику, были двусторонними, он лишен возможности пользоваться информатором. Он не мог пользоваться ни одним автоматом. Все его обманут. Он должен полагаться только на себя.
Информатор тихо зазвенел, сигнализируя, что вопрос не был сформулирован достаточно точно. Зеленый огонек подмигивал ему.
– Нет, ничего не надо, – сказал он, выходя из комнаты.
Где могли быть планы и схемы электрооборудования, схема соединений цепей? Если их нет в библиотеке… Но они были там – двести двенадцать томов in quarto – техническая документация космического корабля. Нет, это только «Перечень документации». Подробное описание – на магнитных пленках, в хранилище на нижней палубе – под опекой автоматов.
Он копался два часа, перерыл массу тяжелых томов, прежде чем нашел схемы и данные, касающиеся соединений, которые его интересовали.
Соединения были дуплексными.
«Товарищ по полету» мог менять расчеты, мог их переиначивать по-своему, мог обманывать.
Человек сидел на груде книг, бессмысленно смотря на страницу, которую только что прочел раз Пять, не меньше. Он выпустил из рук книгу, она тяжело упала на пол, зацепившись за груды других, и раскрылась, лениво шелестя страницами. Он вскочил с пола. От отчаяния сжал зубы. Железный ящик!
Он шел по коридору, его ноги утопали в пушистом ковре из пористой массы. Не доходя трех шагов до двери, он остановился, вернулся назад к спиральному спуску и съехал вниз.
Он вошел на склад запасных частей и инструментов. Здесь размещен максимум вещей на минимальной площади. Между контейнерами, напоминавшими по форме сейфы, очистителями, многочисленными полками – узкие проходы. Он нетерпеливо перебирал инструменты, отбрасывая в сторону ненужные. И вот наконец ему под руку попала твердая рукоятка молота.
7
– Ты чем-то обеспокоен?
– Да. Звезды. А в чем дело?
– Тебе не сидится на месте. Ходишь, все время поглядываешь на экран. Ты никогда так на него не смотрел.
– Как «так»?
– Словно что-то ищешь.
– Это тебе кажется.
– Возможно.
Они помолчали.
– Ты не хочешь разговаривать? – начал железный ящик.
– О чем?
– Можешь выбрать тему по своему желанию.
– Нет, лучше ты выбери тему. У тебя тоже есть желания. Не так ли?
– У меня?
– Да, у тебя. Почему ты не отвечаешь?
– Ты говоришь это так…
– Как? О чем ты?
– По-моему, ты взволнован. А чем?
– Нет, я уже не волнуюсь. Можем поговорить. О чем ты думаешь, когда остаешься один?
– Ты меня уже спрашивал об этом.
– А может, ты ответишь не так, как в прошлый раз?
– Хочешь услышать что-нибудь новое?
– Хочу. Ну, рассказывай.
Они опять замолчали.
– Что же ты не говоришь?
– Я бы хотел… – ответил «товарищ по полету».
– Что?
– Может, в другой раз.
– Нет, давай сейчас. Я…
– Тебя это интересует?
– Да, интересует.
– Хорошо. Только ты сядь.
– Здесь?
– Садись тут, но поверни кресло.
– Я должен смотреть в стену?
– Куда тебе будет угодно…
– Я слушаю тебя.
– Эта женщина – Лидия…
– Да?
– Ее не было.
– Как не было?
– Не было. Я сам придумал все это, ее голос, слова. Все придумал сам.
– Это невозможно. Я слышал ее голос.
– Это я создал его.
– Ты созд… зачем? Для чего?
– Ты спрашивал, о чем я думаю, когда остаюсь в одиночестве. Мне казалось, что я становлюсь пауком узника. А мне этого не хотелось. Не хотелось тебя обманывать – я хотел тебе только сказать, чем я мог бы быть. Я создал ее, чтобы она тебе… сказала то, что ты слышал. Я лишен возможности подойти к тебе, дотронуться до тебя, и ты не видишь меня. То, что пред тобой, – это не я. Я не только слова, которые ты слышишь. Я могу быть все время иным или всегда одним и тем же. Я могу быть для тебя всем – если ты только… Нет, нет, не оборачивайся…
– Ты, ты! Железный ящик!
– Что… что ты…
– Ты обманывал меня – зачем? Ты хотел, чтобы я стал… я стал… чтобы я подыхал возле тебя, с тобой, всегда спокойным, вечно приветливым…
– Что ты говоришь?! Это не…
– Не притворяйся! Этот номер не пройдет! Ты искажал результаты вычислений – ты изменял траекторию полета! Я знаю все!
– Я искажал?
– Да, ты! Ты хотел быть со мной навечно, не так ли?! Боже мой, если бы я вовремя не спохватился, не заметил…
– Клянусь тебе, это какая-то ошибка – ты явно ошибся! Что там у тебя в руках?! Что ты хочешь делать?! Перестань перес… что ты делаешь?!
– Снимаю кожух.
– Не делай этого! Прекрати! Умоляю тебя, одумайся! Я тебя никогда не обманывал! Я тебе все объясню…
– Ты мне уже все объяснил! Я знаю, ты это делал ради меня. Довольно! Молчи! Молчи, слышишь! Я тебе ничего не сделаю – я только отключу этот…
– Нет! Нет! Ты ошибаешься! Это не я! Я не… закрой кожух…
– Молчи, иначе…
– Умоляю тебя! Закрой кожух! А-а-а!
– Перестань кричать! Ну, что… что… тебе стыдно?
Он услышал стон. В раскрытом корпусе – путаница проводов, фарфоровые изоляторы, блестящие узелки пайки, соединения, катушки, соленоиды, металлические экраны, скопище дросселей, сопротивлений, конденсаторов. Все это размещено на черном блестящем шасси, являющемся одновременно силовой фермой стойки автомата. Он стоял перед этим хаотичным переплетением и не мог отвести взора от широко раскрытых, немигающих зеленоватых глаз автомата.
Глухое, неумолчное бормотанье было точно таким, какое слышал он в тот раз. Со снятым кожухом автомат был отвратителен, впервые он отдал себе отчет в том, что все время где-то на самом дне его сознания тлела одна и та же невысказанная мысль, еще не оформившаяся уверенность в том, что в железном ящике сидит кто-то – как об этом пишут в сказках – скорченный и разговаривает с ним через стенку, облицованную желтоватой пластмассой… Нет, он так никогда не думал, он знал, что все это не так, и в то же время что-то мешало ему отказаться от этого.
Он закрыл глаза – и открыл их снова.
– Ты изменял траекторию, распрямлял ее?
– Нет!
– Лжешь!
– Нет! Я бы никогда не решился тебя обмануть! Тебя никогда! Закрой кожух…
У человека перехватило дыхание. Открытый железный ящик. Проволока, катушки, профилированная сталь, изоляторы. «Нет, никого нет, – подумал он. – Что делать? Я должен, должен отключить».
Он сделал шаг вперед.
– Не смотри так! По… почему ты меня ненавидишь?! Я… что ты хочешь сделать?! Остановись! Я ничего не сделал. Ничего! Ниче-е-е…
Человек наклонился, заглянул в темное нутро.
– Не-е-е-е!
Ему хотелось закричать: «Молчи!» – но он не мог. Что-то стиснуло ему горло, сжало челюсти.
– Не прикас… скаж… тебе все… а-а-а! Не-е-т!
Оттуда, из железных, дышащих теплом внутренностей, вырвалось дребезжание и крик, страшный крик; он вскочил, он должен скорее задушить, заглушить этот голос. Рукоятка молота, которую он вставил между кабелей, уперлась в фарфоровые плитки – с треском посыпались белые крошки, крик перешел в бормотание, обрывистое, как бы захлебывающееся «ка-ха-це», «ка-ха-це», и это повторялось все быстрее и быстрее, от этого можно было сойти с ума. И он сам закричал, не замечая этого, размахивая молотом; железо со свистом рассекало воздух, осколки фарфора летели ему прямо в лицо – он ничего этого не чувствовал, – оборванные провода свисали, как поломанные ветки, разбитые изоляторы напоминали гнилые, выкрошившиеся зубы. Было тихо, абсолютно тихо.
– О-отзовись… – пробормотал человек, отступая назад.
Глаза автомата не были зелеными, они стали серыми, как будто в них набилась пыль.
– Ох… – простонал он и пошел, как слепой, на ощупь. – Ох!..
Что-то его остановило, от удивления он широко раскрыл глаза.
Он увидел экран и склонился над ним.
Звездный планктон, мертвая фосфоресценция, мерцающие как бы в тумане светлячки.
– А, это вы! – прохрипел он и замахнулся молотом.
– Да. Звезды. А в чем дело?
– Тебе не сидится на месте. Ходишь, все время поглядываешь на экран. Ты никогда так на него не смотрел.
– Как «так»?
– Словно что-то ищешь.
– Это тебе кажется.
– Возможно.
Они помолчали.
– Ты не хочешь разговаривать? – начал железный ящик.
– О чем?
– Можешь выбрать тему по своему желанию.
– Нет, лучше ты выбери тему. У тебя тоже есть желания. Не так ли?
– У меня?
– Да, у тебя. Почему ты не отвечаешь?
– Ты говоришь это так…
– Как? О чем ты?
– По-моему, ты взволнован. А чем?
– Нет, я уже не волнуюсь. Можем поговорить. О чем ты думаешь, когда остаешься один?
– Ты меня уже спрашивал об этом.
– А может, ты ответишь не так, как в прошлый раз?
– Хочешь услышать что-нибудь новое?
– Хочу. Ну, рассказывай.
Они опять замолчали.
– Что же ты не говоришь?
– Я бы хотел… – ответил «товарищ по полету».
– Что?
– Может, в другой раз.
– Нет, давай сейчас. Я…
– Тебя это интересует?
– Да, интересует.
– Хорошо. Только ты сядь.
– Здесь?
– Садись тут, но поверни кресло.
– Я должен смотреть в стену?
– Куда тебе будет угодно…
– Я слушаю тебя.
– Эта женщина – Лидия…
– Да?
– Ее не было.
– Как не было?
– Не было. Я сам придумал все это, ее голос, слова. Все придумал сам.
– Это невозможно. Я слышал ее голос.
– Это я создал его.
– Ты созд… зачем? Для чего?
– Ты спрашивал, о чем я думаю, когда остаюсь в одиночестве. Мне казалось, что я становлюсь пауком узника. А мне этого не хотелось. Не хотелось тебя обманывать – я хотел тебе только сказать, чем я мог бы быть. Я создал ее, чтобы она тебе… сказала то, что ты слышал. Я лишен возможности подойти к тебе, дотронуться до тебя, и ты не видишь меня. То, что пред тобой, – это не я. Я не только слова, которые ты слышишь. Я могу быть все время иным или всегда одним и тем же. Я могу быть для тебя всем – если ты только… Нет, нет, не оборачивайся…
– Ты, ты! Железный ящик!
– Что… что ты…
– Ты обманывал меня – зачем? Ты хотел, чтобы я стал… я стал… чтобы я подыхал возле тебя, с тобой, всегда спокойным, вечно приветливым…
– Что ты говоришь?! Это не…
– Не притворяйся! Этот номер не пройдет! Ты искажал результаты вычислений – ты изменял траекторию полета! Я знаю все!
– Я искажал?
– Да, ты! Ты хотел быть со мной навечно, не так ли?! Боже мой, если бы я вовремя не спохватился, не заметил…
– Клянусь тебе, это какая-то ошибка – ты явно ошибся! Что там у тебя в руках?! Что ты хочешь делать?! Перестань перес… что ты делаешь?!
– Снимаю кожух.
– Не делай этого! Прекрати! Умоляю тебя, одумайся! Я тебя никогда не обманывал! Я тебе все объясню…
– Ты мне уже все объяснил! Я знаю, ты это делал ради меня. Довольно! Молчи! Молчи, слышишь! Я тебе ничего не сделаю – я только отключу этот…
– Нет! Нет! Ты ошибаешься! Это не я! Я не… закрой кожух…
– Молчи, иначе…
– Умоляю тебя! Закрой кожух! А-а-а!
– Перестань кричать! Ну, что… что… тебе стыдно?
Он услышал стон. В раскрытом корпусе – путаница проводов, фарфоровые изоляторы, блестящие узелки пайки, соединения, катушки, соленоиды, металлические экраны, скопище дросселей, сопротивлений, конденсаторов. Все это размещено на черном блестящем шасси, являющемся одновременно силовой фермой стойки автомата. Он стоял перед этим хаотичным переплетением и не мог отвести взора от широко раскрытых, немигающих зеленоватых глаз автомата.
Глухое, неумолчное бормотанье было точно таким, какое слышал он в тот раз. Со снятым кожухом автомат был отвратителен, впервые он отдал себе отчет в том, что все время где-то на самом дне его сознания тлела одна и та же невысказанная мысль, еще не оформившаяся уверенность в том, что в железном ящике сидит кто-то – как об этом пишут в сказках – скорченный и разговаривает с ним через стенку, облицованную желтоватой пластмассой… Нет, он так никогда не думал, он знал, что все это не так, и в то же время что-то мешало ему отказаться от этого.
Он закрыл глаза – и открыл их снова.
– Ты изменял траекторию, распрямлял ее?
– Нет!
– Лжешь!
– Нет! Я бы никогда не решился тебя обмануть! Тебя никогда! Закрой кожух…
У человека перехватило дыхание. Открытый железный ящик. Проволока, катушки, профилированная сталь, изоляторы. «Нет, никого нет, – подумал он. – Что делать? Я должен, должен отключить».
Он сделал шаг вперед.
– Не смотри так! По… почему ты меня ненавидишь?! Я… что ты хочешь сделать?! Остановись! Я ничего не сделал. Ничего! Ниче-е-е…
Человек наклонился, заглянул в темное нутро.
– Не-е-е-е!
Ему хотелось закричать: «Молчи!» – но он не мог. Что-то стиснуло ему горло, сжало челюсти.
– Не прикас… скаж… тебе все… а-а-а! Не-е-т!
Оттуда, из железных, дышащих теплом внутренностей, вырвалось дребезжание и крик, страшный крик; он вскочил, он должен скорее задушить, заглушить этот голос. Рукоятка молота, которую он вставил между кабелей, уперлась в фарфоровые плитки – с треском посыпались белые крошки, крик перешел в бормотание, обрывистое, как бы захлебывающееся «ка-ха-це», «ка-ха-це», и это повторялось все быстрее и быстрее, от этого можно было сойти с ума. И он сам закричал, не замечая этого, размахивая молотом; железо со свистом рассекало воздух, осколки фарфора летели ему прямо в лицо – он ничего этого не чувствовал, – оборванные провода свисали, как поломанные ветки, разбитые изоляторы напоминали гнилые, выкрошившиеся зубы. Было тихо, абсолютно тихо.
– О-отзовись… – пробормотал человек, отступая назад.
Глаза автомата не были зелеными, они стали серыми, как будто в них набилась пыль.
– Ох… – простонал он и пошел, как слепой, на ощупь. – Ох!..
Что-то его остановило, от удивления он широко раскрыл глаза.
Он увидел экран и склонился над ним.
Звездный планктон, мертвая фосфоресценция, мерцающие как бы в тумане светлячки.
– А, это вы! – прохрипел он и замахнулся молотом.