Страница:
Лена Любина
Лабиринты чувств
Часть I
1
– Ласточка, твой муж, он что, до сих пор в неведении относительно моего существования?
– Вадим, твой вопрос уж больно витиеват. Конечно же, нет. По-крайней мере, я так решила! – Мила отвечала Вадиму, ее давнишнему другу, с некоторым раздражением. Ей очень не нравилось смешивать несовместимые вещи.
Зачем говорить о муже, когда так хорошо и безмятежно вдвоем? Хотя именно этот вопрос не был нов для нее. Этот вопрос был обычным во время их встреч и всегда был предвестником их близости. У них это был не вопрос, а предложение, объявление желания.
– Я вижу, тебе уже надоело сидеть в этом ресторане, ты наелся, и, кажется, надоела и я, раз ты решил развлекать меня такими разговорами.
Почему-то этот услужливый вопрос-намек Вадима, который он произносил (и он это знал, потакая желанию Милы), сегодня как-то резанул ее. И впервые у нее появилось ощущение от этого знакомого вопроса-предложения, что Вадим хочет влезть в ее жизнь помимо того времени, что она ему уделяла.
Мила совершенно спокойно могла третировать Вадима, никак не пугаясь возможности его исчезновения, хоть и привыкла к нему – все-таки уже много лет как они знают друг друга. И не просто знают. Он все эти годы был ее постоянным любовником. Естественно, были и есть и другие, но он – единственный постоянный. «Мой неизменный друг» – как она говорила о нем. Ее не домашняя, не официальная тень.
– Милочка, я обмолвился, я просто хотел напомнить, что я здесь, рядом.
– Ты знаешь, что мне никогда ничего не надо напоминать, я все помню. И любые напоминания только сбивают, даже убить готова, так они меня раздражают.
– Милочка, не сердись, я же…
– Все, пойдем. Отвези меня к моей машине.
– А как же…
– Никаких как же. Ты мне сегодня надоел. Позвонишь завтра.
Они вышли из ресторана. Вадим подвез Милу к ее машине. Она вышла, даже не взглянув в его сторону. Почему-то настроение было испорчено. А ведь все было как всегда. Обыденный день с обыденными заботами и временем для «радостей жизни», как она это называла. Но сегодня «радости» что-то не удались.
«Что-то я стала слишком раздражительной, – сама себя осаживала Мила, бесцельно катаясь по городу. – На работу не поеду. Зачем? Накричу, запугаю людей, это ни к чему. Они и так дрожат, боясь допустить ошибку. И моя несправедливая раздражительность, мой неожиданный ор будут для них неприятным сюрпризом. Да и для меня самой это отнюдь не будет радостью».
В общении с сотрудниками, с посторонними людьми, Мила всегда была сдержана, всегда сухо-непроницаема, выдержка не изменяла ей в любых ситуациях, срывы были не для нее, впрочем, такой она была и не только с чужими, очень, очень редко она позволяла себе расслабиться, распуститься только в кругу тех, кого она определяла как «своих».
«Я как-то странно стала себя чувствовать в своем теле. Любые, самые обычные вещи почему-то могут вызвать у меня неприятие, гнев, раздражение. Вот и Вадим, услужливый и милый, как всегда, сегодня не принес отдохновения, а только раздражил».
И Мила, опутанная собственными странностями, решила поехать домой, уткнуться в телевизор. Может, хоть от него одурею и не буду кидаться с ожесточением на все и всех, кто меня окружает.
– Вадим, твой вопрос уж больно витиеват. Конечно же, нет. По-крайней мере, я так решила! – Мила отвечала Вадиму, ее давнишнему другу, с некоторым раздражением. Ей очень не нравилось смешивать несовместимые вещи.
Зачем говорить о муже, когда так хорошо и безмятежно вдвоем? Хотя именно этот вопрос не был нов для нее. Этот вопрос был обычным во время их встреч и всегда был предвестником их близости. У них это был не вопрос, а предложение, объявление желания.
– Я вижу, тебе уже надоело сидеть в этом ресторане, ты наелся, и, кажется, надоела и я, раз ты решил развлекать меня такими разговорами.
Почему-то этот услужливый вопрос-намек Вадима, который он произносил (и он это знал, потакая желанию Милы), сегодня как-то резанул ее. И впервые у нее появилось ощущение от этого знакомого вопроса-предложения, что Вадим хочет влезть в ее жизнь помимо того времени, что она ему уделяла.
Мила совершенно спокойно могла третировать Вадима, никак не пугаясь возможности его исчезновения, хоть и привыкла к нему – все-таки уже много лет как они знают друг друга. И не просто знают. Он все эти годы был ее постоянным любовником. Естественно, были и есть и другие, но он – единственный постоянный. «Мой неизменный друг» – как она говорила о нем. Ее не домашняя, не официальная тень.
– Милочка, я обмолвился, я просто хотел напомнить, что я здесь, рядом.
– Ты знаешь, что мне никогда ничего не надо напоминать, я все помню. И любые напоминания только сбивают, даже убить готова, так они меня раздражают.
– Милочка, не сердись, я же…
– Все, пойдем. Отвези меня к моей машине.
– А как же…
– Никаких как же. Ты мне сегодня надоел. Позвонишь завтра.
Они вышли из ресторана. Вадим подвез Милу к ее машине. Она вышла, даже не взглянув в его сторону. Почему-то настроение было испорчено. А ведь все было как всегда. Обыденный день с обыденными заботами и временем для «радостей жизни», как она это называла. Но сегодня «радости» что-то не удались.
«Что-то я стала слишком раздражительной, – сама себя осаживала Мила, бесцельно катаясь по городу. – На работу не поеду. Зачем? Накричу, запугаю людей, это ни к чему. Они и так дрожат, боясь допустить ошибку. И моя несправедливая раздражительность, мой неожиданный ор будут для них неприятным сюрпризом. Да и для меня самой это отнюдь не будет радостью».
В общении с сотрудниками, с посторонними людьми, Мила всегда была сдержана, всегда сухо-непроницаема, выдержка не изменяла ей в любых ситуациях, срывы были не для нее, впрочем, такой она была и не только с чужими, очень, очень редко она позволяла себе расслабиться, распуститься только в кругу тех, кого она определяла как «своих».
«Я как-то странно стала себя чувствовать в своем теле. Любые, самые обычные вещи почему-то могут вызвать у меня неприятие, гнев, раздражение. Вот и Вадим, услужливый и милый, как всегда, сегодня не принес отдохновения, а только раздражил».
И Мила, опутанная собственными странностями, решила поехать домой, уткнуться в телевизор. Может, хоть от него одурею и не буду кидаться с ожесточением на все и всех, кто меня окружает.
2
Утро. Ночь странно прошла, оставив после себя ощущение смутного беспокойства с какими-то легкими, лучезарными ожиданиями. Оставив после себя не запомнившиеся, но вещие, многозначные и не пугающие сны.
Мила по своей давнишней привычке встала раньше всех, но непривычно и необычно для себя осталась надолго в ванной, рассматривая себя, свое тело в зеркалах. Рассматривая и по частям и все вместе.
«Как это непривычно, как это непонятно. И чего ради я на себя уставилась? Хотя…» – стали всплывать напоминания о незапомнившихся снах.
Женщина до тех пор остается женщиной, пока она сексуально привлекательна. Так она думала, глядя в зеркало. И где это? Где во мне то, что называют этой самой сексуальной привлекательностью? Глаза небольшие, губы узкие, нос, волосы… – все это ей очень не нравилось.
Конечно же, при сравнении эталонами невольно всплывали образы фотомоделей и кинокрасавиц. Единственно, что Мила относила к разряду своих достоинств, так это свою миниатюрность. Нет, никогда ей не хотелось быть обладательницей крупных форм и пышных размеров.
Однако же, несмотря на всю свою неудовлетворенность от образа, маячившего в зеркале, Мила была твердо уверена, и этому были основания, что любой мужчина сделает то, что она пожелает, любой будет от нее зависим, даже если она этого и не захочет.
Хватит вертеться – не без труда оторвала она себя от зеркала. Уже было слышно, что все встали. Уже кофе, приготовленный мужем, источал свой аромат, взывая к новым радостям жизни.
Муж третий или четвертый, он поэтому и обозначался у Милы только этим словом, Муж просто заполнял социальную ячейку в ее окружении, именно для этого предназначенную. Помимо этой социальной роли, он еще добросовестно работал отцом ее детей, хотя все они были от первого мужа. Конечно, что-то удерживало их вместе, хотя достаточно странно выглядело.
Милу устраивал Муж как исполнитель, добросовестный в роли отца, как работающий и хорошо зарабатывающий, как неотъемлемый предмет ее антуража. И при всем этом он был неплох в постели, а уж в чем в чем, а в этом Мила хорошо разбиралась и была очень и очень взыскательна к тому, чтобы это «неплохо» могло удовлетворять ее.
И это состояние «неплохо» должно было быть достаточно стабильным, так как Муж был гораздо моложе Милы. Его социальную состоятельность Мила легко могла отнести на свой счет. Это она присмотрела этого Мужа еще молоденьким выпускником универа, не умеющим применить свои знания. Это она заставила своего отца взять его в их фирмочку.
Впрочем, тогда уже их с отцом фирмочка вполне тянула на фирму, и уже тогда они остро испытывали нехватку специалистов. Отца же ей пришлось заставлять потому, что хотя всем и заправляла она, но в то время оперативной деятельностью и рутинной работой занимался пока еще ее отец, очень неохотно идущий на любые изменения.
Но только ее заслуга, ее усилия, ее старания раскручивали фирмочку в фирму. И в эту пору бурного роста, открытия новых направлений и расширения области работ, Муж пришелся для них впору.
Муж оказался умницей, благодатной почвой, и легко влез в управление, финансы, руководство. Стал самостоятелен и в то же время помнил, что все это создали интуиция и усилия Милы. И, наверное, в этом для него и была привлекательность Милы. Она, как мать, подобрала его, поставила профессионально на ноги, взрастила в бизнесмена и при этом была такой же учительницей в постели, передавая ему весь опыт предыдущих трех-четырех официальных замужеств и нескольких незарегистрированных связей, достаточно долгих, чтобы их можно было упоминать.
Муж благоговейно поцеловал Милу и помчался на работу. Мила механически его чмокнула и, закуривая сигарету, посмотрела в окно, как он садится в машину, здоровается с шофером, машет ей рукой и уезжает.
«И с чего это я стала думать про сексуальную привлекательность?» – спросила себя Мила. И как-то внезапно осознала, что «сексуальная привлекательность» сформулировалась в слова, в вопрос, наверное, оттого, что ей уже за сорок.
Хотя она и выглядела моложе своих лет, и никто и не думал давать ей более тридцати, но, очевидно, сам возраст уже непроизвольно рождал такие мысли.
Почему-то только сейчас она стала понимать известную фразу из кинофильма, что в сорок лет жизнь только начинается. Или ей только казалось, что она это понимает сейчас правильно. И эта фраза из фильма отлично коррелировалась с песней из детства: «Если бабе сорок пять, баба ягодка опять». Песней, так непонятной тогда, и так близко осязаемой теперь.
Интересно, размышляла Мила, докуривая вторую сигарету и прихлебывая кофе, все ли в моем возрасте думают как я, у всех ли такие же странные, как ей казалось, мысли. Мила даже не думала в прямом смысле этого слова, она как бы со стороны созерцала течение своих мыслей. Причем, местами, они ей казались и вовсе не ее.
Неужели все мы, такие разные, белые, черные, рыжие, толстые, худые, длинные и не очень, все такие разные внешне, думаем, ощущаем, чувствуем одинаково? Это было бы неправильно и странно. Не может быть, чтобы кто-то другой, читая книгу, ту же, что и я, ощущал то же самое. Или, глядя из окна, видел то же самое, что и я.
Нет, все-таки, хоть и вид из окна один и тот же, и книга та же самая, но запах, вкус, оттенки ощущения, восприятие разные. И я уникальна. Похожие ощущения могут быть, но таких, как у меня, нет, их нет ни у кого.
Сигарета обожгла пальцы. Пепел на столе, пепел на полу. Выскочили дети, ритуально приложились к ее щеке и побежали в машину. Ее водитель, тихо матерясь, думал, что эти отпрыски не могут не опаздывать, заставляя его мчаться, нарушая вся и все, лишь бы доставить их на учебу вовремя.
Мила, механически одеваясь, позвонила шоферу, чтобы он, закончив отвозить детей, вернулся за ней. Садиться самой за руль ей сейчас что-то не хотелось.
Мила по своей давнишней привычке встала раньше всех, но непривычно и необычно для себя осталась надолго в ванной, рассматривая себя, свое тело в зеркалах. Рассматривая и по частям и все вместе.
«Как это непривычно, как это непонятно. И чего ради я на себя уставилась? Хотя…» – стали всплывать напоминания о незапомнившихся снах.
Женщина до тех пор остается женщиной, пока она сексуально привлекательна. Так она думала, глядя в зеркало. И где это? Где во мне то, что называют этой самой сексуальной привлекательностью? Глаза небольшие, губы узкие, нос, волосы… – все это ей очень не нравилось.
Конечно же, при сравнении эталонами невольно всплывали образы фотомоделей и кинокрасавиц. Единственно, что Мила относила к разряду своих достоинств, так это свою миниатюрность. Нет, никогда ей не хотелось быть обладательницей крупных форм и пышных размеров.
Однако же, несмотря на всю свою неудовлетворенность от образа, маячившего в зеркале, Мила была твердо уверена, и этому были основания, что любой мужчина сделает то, что она пожелает, любой будет от нее зависим, даже если она этого и не захочет.
Хватит вертеться – не без труда оторвала она себя от зеркала. Уже было слышно, что все встали. Уже кофе, приготовленный мужем, источал свой аромат, взывая к новым радостям жизни.
Муж третий или четвертый, он поэтому и обозначался у Милы только этим словом, Муж просто заполнял социальную ячейку в ее окружении, именно для этого предназначенную. Помимо этой социальной роли, он еще добросовестно работал отцом ее детей, хотя все они были от первого мужа. Конечно, что-то удерживало их вместе, хотя достаточно странно выглядело.
Милу устраивал Муж как исполнитель, добросовестный в роли отца, как работающий и хорошо зарабатывающий, как неотъемлемый предмет ее антуража. И при всем этом он был неплох в постели, а уж в чем в чем, а в этом Мила хорошо разбиралась и была очень и очень взыскательна к тому, чтобы это «неплохо» могло удовлетворять ее.
И это состояние «неплохо» должно было быть достаточно стабильным, так как Муж был гораздо моложе Милы. Его социальную состоятельность Мила легко могла отнести на свой счет. Это она присмотрела этого Мужа еще молоденьким выпускником универа, не умеющим применить свои знания. Это она заставила своего отца взять его в их фирмочку.
Впрочем, тогда уже их с отцом фирмочка вполне тянула на фирму, и уже тогда они остро испытывали нехватку специалистов. Отца же ей пришлось заставлять потому, что хотя всем и заправляла она, но в то время оперативной деятельностью и рутинной работой занимался пока еще ее отец, очень неохотно идущий на любые изменения.
Но только ее заслуга, ее усилия, ее старания раскручивали фирмочку в фирму. И в эту пору бурного роста, открытия новых направлений и расширения области работ, Муж пришелся для них впору.
Муж оказался умницей, благодатной почвой, и легко влез в управление, финансы, руководство. Стал самостоятелен и в то же время помнил, что все это создали интуиция и усилия Милы. И, наверное, в этом для него и была привлекательность Милы. Она, как мать, подобрала его, поставила профессионально на ноги, взрастила в бизнесмена и при этом была такой же учительницей в постели, передавая ему весь опыт предыдущих трех-четырех официальных замужеств и нескольких незарегистрированных связей, достаточно долгих, чтобы их можно было упоминать.
Муж благоговейно поцеловал Милу и помчался на работу. Мила механически его чмокнула и, закуривая сигарету, посмотрела в окно, как он садится в машину, здоровается с шофером, машет ей рукой и уезжает.
«И с чего это я стала думать про сексуальную привлекательность?» – спросила себя Мила. И как-то внезапно осознала, что «сексуальная привлекательность» сформулировалась в слова, в вопрос, наверное, оттого, что ей уже за сорок.
Хотя она и выглядела моложе своих лет, и никто и не думал давать ей более тридцати, но, очевидно, сам возраст уже непроизвольно рождал такие мысли.
Почему-то только сейчас она стала понимать известную фразу из кинофильма, что в сорок лет жизнь только начинается. Или ей только казалось, что она это понимает сейчас правильно. И эта фраза из фильма отлично коррелировалась с песней из детства: «Если бабе сорок пять, баба ягодка опять». Песней, так непонятной тогда, и так близко осязаемой теперь.
Интересно, размышляла Мила, докуривая вторую сигарету и прихлебывая кофе, все ли в моем возрасте думают как я, у всех ли такие же странные, как ей казалось, мысли. Мила даже не думала в прямом смысле этого слова, она как бы со стороны созерцала течение своих мыслей. Причем, местами, они ей казались и вовсе не ее.
Неужели все мы, такие разные, белые, черные, рыжие, толстые, худые, длинные и не очень, все такие разные внешне, думаем, ощущаем, чувствуем одинаково? Это было бы неправильно и странно. Не может быть, чтобы кто-то другой, читая книгу, ту же, что и я, ощущал то же самое. Или, глядя из окна, видел то же самое, что и я.
Нет, все-таки, хоть и вид из окна один и тот же, и книга та же самая, но запах, вкус, оттенки ощущения, восприятие разные. И я уникальна. Похожие ощущения могут быть, но таких, как у меня, нет, их нет ни у кого.
Сигарета обожгла пальцы. Пепел на столе, пепел на полу. Выскочили дети, ритуально приложились к ее щеке и побежали в машину. Ее водитель, тихо матерясь, думал, что эти отпрыски не могут не опаздывать, заставляя его мчаться, нарушая вся и все, лишь бы доставить их на учебу вовремя.
Мила, механически одеваясь, позвонила шоферу, чтобы он, закончив отвозить детей, вернулся за ней. Садиться самой за руль ей сейчас что-то не хотелось.
3
Что же это? С чего ради? Почему? – невольно возникали вопросы. Никогда раньше такое мне даже в голову не приходило. Неужели это из-за него? Из встречи обыденной, незаметной, вдруг переросшей в постоянные, осознанно нежеланные, но внутренне ожидаемые встречи. Постоянные? Нет, они скорее были случайными, но, как сейчас подумала Мила, случайными закономерно. А почему они стали такими, что это – любовь? Peutêtre.
Сегодня все было не так. Непривычно, непонятно долгое пребывание в ванне, разглядывание себя. Разглядывание, наверное, впервые в жизни. Ни в детстве, ни в юности, ни позже, никогда ее не интересовала ее внешность.
Вернее, она всегда была ею удовлетворена и уверена в ней. Также впервые она не поехала на работу раньше всех. Обычно она первая появлялась у себя на работе в своей фирмочке. Встречая сотрудников и взбадривая их своей тщательной требовательностью.
Позвонил шофер. Он уже вернулся. Мила вышла, села в машину, закурила. Поехала к себе. В свою фирмочку. Собственно в ней и произошло то, с чего у Милы сегодня возникли эти мысли.
Как-то раньше она никогда не задумывалась над словом «любовь». Легко произнося его, легко его разбрасывая. И те мужчины, что с ней общались, свободно вписывались в легкость употребления Милой этого слова. И Мила всегда считала, что уж она-то знает значение и смысл этого слова.
Долгая дорога способствовала размышлениям. Шофер не мешал, а сосредоточенно рулил, стараясь не дергать машину, дабы не беспокоить хозяйку. Телефонные звонки как-то скапливались и прорывались лавиной ближе к вечеру, и Мила всегда внешне расслаблялась по дороге на работу, внутренне настраиваясь, спокойно перебирая и осмысливая течение дел.
Сегодня была долгая дорога. Не оттого, что она длинна и далеко фирма от дома, а оттого, что уже день, полно машин, полно обычных пробок. Еще и поэтому Мила любила приезжать на работу пораньше.
Обычно Милу раздражала эта езда в ползущем потоке машин, иногда срывающихся с бешеной скоростью, но эти скоростные участки всегда слишком кратки, чтобы доехать до цели. А сегодня она с удовольствием созерцала передвижение машин, смену улиц, зданий за окном. Все это вписывалось в размышления, почему-то начавшиеся сегодня утром.
Мила всегда думала, что своего первого Мужа она любила. Как настойчиво и долго она его добивалась, какие прилагала усилия, даже насилия над собой, и как она ошиблась, приняв за любовь влюбленность, влечение, как мгновенно, когда пришло время, все исчезло. А какой он оказался скотиной!
Но лучше все с начала. Первый Муж Милы – ее одноклассник. Она влюбилась в него еще в восьмом классе. Высокий, блондин. Похоже, он был самым привлекательным мальчиком в классе, в школе. Уже тогда две ее нынешние подружки, две ее одноклассницы, пытались конкурировать с ней.
Конкурировать в обладании самыми красивыми и привлекательными мальчиками, а затем и мужчинами. В то время, правда, ни они, ни она не претендовали на то, чтобы называться подругами. Это случилось потом, после ее победы в борьбе за первого своего Мужа, что, несомненно, их сблизило.
Как странно сближает борьба, конкуренция: после расставания после школы, учебы в разных институтах, после ее первого развода они сошлись вновь, хотя и продолжали встречаться все это время, но подругами уже стали лишь тогда, когда она развелась в первый раз. А тогда Миле пришлось приложить немалые усилия, чтобы победить всех, чтобы он в нее влюбился. Правда, она всегда была на виду, всегда в центре внимания, но отнюдь не как красавица или первая ученица, а как организатор всех дел и происшествий, какие только можно было создать в школе.
Мила никогда не считалась красавицей, но не была она и уродиной, простушкой, бесцветной. Она не была первой ученицей, но всегда считалась одной из лучших. Казалось, что ее кипучая энергия не дает ей стать первой красавицей, первой ученицей. Но зато она всегда была первым авторитетом.
И, наверное, именно это не давало тогда будущему первому ее Мужу возможности увидеть в ней девочку. Несмотря на то, что он пользовался бешенной популярностью не только у одноклассниц, но и у девчонок более младших классов, даже и у старшеклассниц. И, упиваясь своей популярностью, он сам не переставал оказывать внимание всем, всем девчонкам, кроме нее, очевидно, совсем не воспринимая ее как девочку, а лишь как существо другого пола, или, в общем-то, бесполое.
И ей впервые пришлось ломать себя, «переодеваться», подстраиваясь, чтобы ему было интересно, преображаться, чтобы завлечь его. Именно тогда она обнаружила, что не все и не всегда получается так, как она хочет, тогда, когда она хочет. Не все и не всегда получается от казалось бы естественных и очевидно-правильных ее действий. И впервые она стала подчинять осознанно своей голове свои поступки, рассудочно контролируя все, что происходило вокруг, и не менее рассудочно контролируя себя.
Тогда, в школе, Миле пришлось сказать своему мальчику, что он умен, умнее всех. Впоследствии Мила пользовалась этой фразой, когда хотела установить контакт с мужчинами, польстить им. И, на удивление, это всегда срабатывало. Тогда же она рассудочно-бессознательно умерила свои организаторские и руководящие порывы, прикинулась слабой, добиваясь внимания, любви своего первого мальчика, будущего первого Мужа. И он ее увидел, увидел уже как девочку, а не как авторитетную одноклассницу.
А ведь за ее деловую хватку и неумеренную активность Милу даже называли в школе нашей Кларой Цеткин или Розой Люксембург и говорили, что для полноты комиссарского образа ей не хватает только красной косынки и револьвера.
Итак, он увидел в ней девочку, а дальше началась сумасшедшая пора. Запойное время, когда кружилась голова от ежедневной весны. Когда «сердцу сладко, сладко, сладко, все непонятно, все загадка, какой-то звон со всех сторон» (Ив. Бунин). Но изумительно, что эта всепоглощающая страсть не мешала Миле оставаться одной из первых учениц и по-прежнему быть во главе всех школьных событий.
Играет знакомая мелодия. Ах да, это телефон. Водитель удивленно посматривает в ее сторону – почему она так долго не берет трубку.
– Я занята, перезвоните позже.
Петечка. Не могу же я при водителе с ним разговаривать. Мила почувствовала, как краска заливает ее лицо, как напряглись ее соски. И это даже не слыша его голоса, а только увидев на экране телефона, что звонит он.
Никогда раньше от мужских голосов Мила не краснела. Делая усилия, чтобы не выдать своих эмоций, Мила закурила; когда дым перестанет маскировать ее, краска уже уйдет с лица.
Свадьба, рождение детей, четыре года с ощущением счастья. Энергии Милы хватало, чтобы и любить, и рожать, и учиться, причем так же, как и в школе, быть одной из первых и в учебе и жизни института.
А потом, впрочем, это было не потом, а, наверное, на протяжении всех четырех лет первого замужества… Просто Мила была упоена новыми ощущениями и поначалу не замечала червоточинки того, кем она так увлеклась еще в школе.
Иногда, как вот и сейчас, на нее волной выливались воспоминания, удивленно-горестные теперь, как она, от природы умная, могла клюнуть на чисто физиологическую приманку первого Мужа.
Да, высок, да, блондин, да, всегда великолепно одет, да, популярен, да, пользуется спросом. Но ведь даже ее одноклассницы, все ее школьные подруги, млея в ожидании более близкого знакомства с ним, отпрыгивали от него после узнавания, после общения с ним, хотя, конечно же, не все, кто-то продолжал за ним бегать. Но те, что прерывали с ним общение, были отнюдь не такими умными и деятельными как она, но все же оказывались более ушлыми, прожженными в этом вопросе, четко распознавая в нем барыгу, выжигу. Распознавая инстинктивно, даже не то, чтобы зная значение, но и не зная самих этих слов.
Собственно, все знали (и она тоже), что он фарцует на «галёре», что он безжалостен и злопамятен в деловых отношениях. Ее одноклассники и одноклассницы не раз обожглись, обратившись к нему, польстившись на понравившуюся им вещь. Рассчитывая на его помощь и участие в каких-либо делах, принимая поначалу его как товарища и лишь затем прозревая, что он и не соприкоснулся бы с ними, не чуя своей материальной выгоды, выпячивая себя, как незаменимого и ценного авторитета.
И лишь она избежала этого ожога. За этим она к нему никогда не обращалась, как никогда не обращала внимания на свою одежду, наверное, оттого, что никогда у нее не было плохой одежды. Ее родители тщательно следили за тем, как она одета, и в добротности внешнего облика Милы никогда не было сомнения, и тогда для нее этого было достаточно. А свою авторитетную самодостаточность она ощущала всегда, правда, для себя никогда не оформляя это словами, не формулируя.
Конечно же, Мила знала обо всех этих «ожогах» одноклассников, знала и о его жестком, злопамятном отношении ко всем, кто вступал с ним в какой-либо контакт. Но, но… наверное, ее увлекло тоже и соревнование с подружками.
Сейчас-то Мила, вспоминая то время, говорила себе, что молодость – синоним глупости, но почему именно она, избежавшая маленьких «ожогов», обожглась так, что чуть не сгорела? И постепенно Мила стала замечать, что первый Муж и вовсе не умен, и равнодушен к детям, и равнодушен к ней. А Милу по-прежнему тянуло к нему, ее энергии хватало и на дневную деятельность и на ночную работу.
И, сначала ночью, Мила стала замечать, что гиперсексуальность юношества у Мужа совсем не гипер, а затем, постепенно, началось удаление от Мужа и днем, хотя учились они в одном институте и даже в одной группе.
Миле стало не хватать ночей. Распробовав, она полюбила их. Полюбила эту сладострастную работу. Полюбила мужское тело. Полюбила и свое. Ей нравилось, как она его использует, даря удовольствие мужчине и наслаждаясь этим сама.
А Муж перестал быть горячим ночью, прошли и его дневные порывы. Тело же Милы, полюбив это, стало спонтанно требовать этого и днем. И если в первые пару лет замужества Муж легко отзывался на эти порывы Милы (и становилось непонятным, кто кому отдавался, он ей или она ему), то через некоторое время, Муж стал манкировать своей наипервейшей, как тогда думала Мила, обязанностью.
Муж стал отдаляться от нее не только в этом. Он как-то начал сторониться ее, больше проводя время с друзьями, среди которых, конечно же, были и девчонки.
Как только Мила осознала это, она тут же сказала себе – стоп, хватит, этот брак изжил себя. И она спокойно, со своей обычной серьезностью и деловитостью, энергично начала развод.
Муж воспринял это спокойно, даже не попытавшись задать обычные в таких случаях вопросы. Наверное, у него это тоже был единственный случай в жизни, когда он не стал выжимать выгоду с первого ее слова о разводе.
Просчитав, очевидно, в своей ростовщичьей голове, что Мила с тремя детьми уже не представляет ценности, и выгоднее будет просто с ней расстаться, боясь, что его оброненное слово сможет нанести ему материальный ущерб, он все рассматривал только с позиции – а что я буду с этого иметь? Не стараясь выяснить, почему она так решила.
О детях он не то чтобы не вспоминал, а даже намека на то, что они у него есть, что он их отец, не прозвучало. Мила же поначалу думала, что он будет продолжать оставаться отцом ее детям. Но, увидев его не просто равнодушие, а отрицание собственных детей, решила, что и формально не стоит ее первому Мужу оставаться их отцом. И попросила его отказаться от отцовства. Здесь Муж проявил живой интерес. Какая скотина! Какой выжига!
Как странно и как не вовремя поздно у нас начинают открываться глаза. Как, прозревая, мы неожиданно беспомощны. Как мало, как плохо мы знаем человека, даже прожив с ним четыре года. А может это из-за того, что эти четыре года прошли в ослеплении влечением, сладости открывшегося секса? А когда эта четырехлетняя вспышка прошла, началось узнавание друг друга, и это узнавание ничего хорошего не принесло.
Итак, первый Муж, поняв, что Мила как-то от него зависит, прося отказа от отцовства, ступил на свою стезю и спокойно объявил ей, что он, конечно же, согласен. Согласен ей услужить и удружить. Просто за это надо заплатить.
Три тысячи баксов за штуку (ее ребенок – штука!!!) – и он с радостью подпишет все бумаги. Вот когда Миле понадобилась ее энергия, ее деловитость, ее хватка. Все навалилось одновременно, окончание института, развод, попытки найти почти 10 тысяч долларов.
Три года ушло у Милы на то, чтобы окончательно расстаться и забыть первого Мужа. Именно в эти три года она заставила своего отца открыть фирмочку. И сама занималась ее делами вместе с отцом.
Для чего Мила насела с фирмочкой на своего отца, для чего сама при невероятной загрузке занималась еще и ее делами, она не знала. Все это Мила делала как-то инстинктивно, интуитивно, как будто кто-то подталкивал ее в спину.
Она до сих пор пребывала в недоумении, почему она, после спецязыковой школы, поступила в технический институт, затянув туда и своего первого Мужа. Также недоумевала, почему она решила открыть именно аудиторскую фирму и пошла учиться и на бухгалтера, и на аудитора, а много позже, уже будучи замужем за нынешним Мужем, получила и юридическое образование.
Вместе с вопросом «почему?» у нее сейчас возникал вопрос «как?». Как она все это ухитрялась успевать. Тогда Мила занималась делами их фирмочки, примерно как занималась ими и сейчас.
Правда, сейчас это происходило куда как на более высоком уровне. А тогда фирмочка была одним из направлений ее ежедневных забот, направлением, которое она непрерывно контролировала, но рутинно занимался им ее отец.
И лишь потом, спустя лет пять, когда появился нынешний, третий или четвертый, Муж, фирмочка уже набрала обороты, стала фирмой. Но и в эти три года она уже стала заведением, приносящим серьезные деньги. В эти три года она должна была ни на минуту выпускать из вида первого Мужа, боясь, что он ускользнет, не выполнив так нужного ей отказа от отцовства.
Сегодня все было не так. Непривычно, непонятно долгое пребывание в ванне, разглядывание себя. Разглядывание, наверное, впервые в жизни. Ни в детстве, ни в юности, ни позже, никогда ее не интересовала ее внешность.
Вернее, она всегда была ею удовлетворена и уверена в ней. Также впервые она не поехала на работу раньше всех. Обычно она первая появлялась у себя на работе в своей фирмочке. Встречая сотрудников и взбадривая их своей тщательной требовательностью.
Позвонил шофер. Он уже вернулся. Мила вышла, села в машину, закурила. Поехала к себе. В свою фирмочку. Собственно в ней и произошло то, с чего у Милы сегодня возникли эти мысли.
Как-то раньше она никогда не задумывалась над словом «любовь». Легко произнося его, легко его разбрасывая. И те мужчины, что с ней общались, свободно вписывались в легкость употребления Милой этого слова. И Мила всегда считала, что уж она-то знает значение и смысл этого слова.
Долгая дорога способствовала размышлениям. Шофер не мешал, а сосредоточенно рулил, стараясь не дергать машину, дабы не беспокоить хозяйку. Телефонные звонки как-то скапливались и прорывались лавиной ближе к вечеру, и Мила всегда внешне расслаблялась по дороге на работу, внутренне настраиваясь, спокойно перебирая и осмысливая течение дел.
Сегодня была долгая дорога. Не оттого, что она длинна и далеко фирма от дома, а оттого, что уже день, полно машин, полно обычных пробок. Еще и поэтому Мила любила приезжать на работу пораньше.
Обычно Милу раздражала эта езда в ползущем потоке машин, иногда срывающихся с бешеной скоростью, но эти скоростные участки всегда слишком кратки, чтобы доехать до цели. А сегодня она с удовольствием созерцала передвижение машин, смену улиц, зданий за окном. Все это вписывалось в размышления, почему-то начавшиеся сегодня утром.
Мила всегда думала, что своего первого Мужа она любила. Как настойчиво и долго она его добивалась, какие прилагала усилия, даже насилия над собой, и как она ошиблась, приняв за любовь влюбленность, влечение, как мгновенно, когда пришло время, все исчезло. А какой он оказался скотиной!
Но лучше все с начала. Первый Муж Милы – ее одноклассник. Она влюбилась в него еще в восьмом классе. Высокий, блондин. Похоже, он был самым привлекательным мальчиком в классе, в школе. Уже тогда две ее нынешние подружки, две ее одноклассницы, пытались конкурировать с ней.
Конкурировать в обладании самыми красивыми и привлекательными мальчиками, а затем и мужчинами. В то время, правда, ни они, ни она не претендовали на то, чтобы называться подругами. Это случилось потом, после ее победы в борьбе за первого своего Мужа, что, несомненно, их сблизило.
Как странно сближает борьба, конкуренция: после расставания после школы, учебы в разных институтах, после ее первого развода они сошлись вновь, хотя и продолжали встречаться все это время, но подругами уже стали лишь тогда, когда она развелась в первый раз. А тогда Миле пришлось приложить немалые усилия, чтобы победить всех, чтобы он в нее влюбился. Правда, она всегда была на виду, всегда в центре внимания, но отнюдь не как красавица или первая ученица, а как организатор всех дел и происшествий, какие только можно было создать в школе.
Мила никогда не считалась красавицей, но не была она и уродиной, простушкой, бесцветной. Она не была первой ученицей, но всегда считалась одной из лучших. Казалось, что ее кипучая энергия не дает ей стать первой красавицей, первой ученицей. Но зато она всегда была первым авторитетом.
И, наверное, именно это не давало тогда будущему первому ее Мужу возможности увидеть в ней девочку. Несмотря на то, что он пользовался бешенной популярностью не только у одноклассниц, но и у девчонок более младших классов, даже и у старшеклассниц. И, упиваясь своей популярностью, он сам не переставал оказывать внимание всем, всем девчонкам, кроме нее, очевидно, совсем не воспринимая ее как девочку, а лишь как существо другого пола, или, в общем-то, бесполое.
И ей впервые пришлось ломать себя, «переодеваться», подстраиваясь, чтобы ему было интересно, преображаться, чтобы завлечь его. Именно тогда она обнаружила, что не все и не всегда получается так, как она хочет, тогда, когда она хочет. Не все и не всегда получается от казалось бы естественных и очевидно-правильных ее действий. И впервые она стала подчинять осознанно своей голове свои поступки, рассудочно контролируя все, что происходило вокруг, и не менее рассудочно контролируя себя.
Тогда, в школе, Миле пришлось сказать своему мальчику, что он умен, умнее всех. Впоследствии Мила пользовалась этой фразой, когда хотела установить контакт с мужчинами, польстить им. И, на удивление, это всегда срабатывало. Тогда же она рассудочно-бессознательно умерила свои организаторские и руководящие порывы, прикинулась слабой, добиваясь внимания, любви своего первого мальчика, будущего первого Мужа. И он ее увидел, увидел уже как девочку, а не как авторитетную одноклассницу.
А ведь за ее деловую хватку и неумеренную активность Милу даже называли в школе нашей Кларой Цеткин или Розой Люксембург и говорили, что для полноты комиссарского образа ей не хватает только красной косынки и револьвера.
Итак, он увидел в ней девочку, а дальше началась сумасшедшая пора. Запойное время, когда кружилась голова от ежедневной весны. Когда «сердцу сладко, сладко, сладко, все непонятно, все загадка, какой-то звон со всех сторон» (Ив. Бунин). Но изумительно, что эта всепоглощающая страсть не мешала Миле оставаться одной из первых учениц и по-прежнему быть во главе всех школьных событий.
Играет знакомая мелодия. Ах да, это телефон. Водитель удивленно посматривает в ее сторону – почему она так долго не берет трубку.
– Я занята, перезвоните позже.
Петечка. Не могу же я при водителе с ним разговаривать. Мила почувствовала, как краска заливает ее лицо, как напряглись ее соски. И это даже не слыша его голоса, а только увидев на экране телефона, что звонит он.
Никогда раньше от мужских голосов Мила не краснела. Делая усилия, чтобы не выдать своих эмоций, Мила закурила; когда дым перестанет маскировать ее, краска уже уйдет с лица.
Свадьба, рождение детей, четыре года с ощущением счастья. Энергии Милы хватало, чтобы и любить, и рожать, и учиться, причем так же, как и в школе, быть одной из первых и в учебе и жизни института.
А потом, впрочем, это было не потом, а, наверное, на протяжении всех четырех лет первого замужества… Просто Мила была упоена новыми ощущениями и поначалу не замечала червоточинки того, кем она так увлеклась еще в школе.
Иногда, как вот и сейчас, на нее волной выливались воспоминания, удивленно-горестные теперь, как она, от природы умная, могла клюнуть на чисто физиологическую приманку первого Мужа.
Да, высок, да, блондин, да, всегда великолепно одет, да, популярен, да, пользуется спросом. Но ведь даже ее одноклассницы, все ее школьные подруги, млея в ожидании более близкого знакомства с ним, отпрыгивали от него после узнавания, после общения с ним, хотя, конечно же, не все, кто-то продолжал за ним бегать. Но те, что прерывали с ним общение, были отнюдь не такими умными и деятельными как она, но все же оказывались более ушлыми, прожженными в этом вопросе, четко распознавая в нем барыгу, выжигу. Распознавая инстинктивно, даже не то, чтобы зная значение, но и не зная самих этих слов.
Собственно, все знали (и она тоже), что он фарцует на «галёре», что он безжалостен и злопамятен в деловых отношениях. Ее одноклассники и одноклассницы не раз обожглись, обратившись к нему, польстившись на понравившуюся им вещь. Рассчитывая на его помощь и участие в каких-либо делах, принимая поначалу его как товарища и лишь затем прозревая, что он и не соприкоснулся бы с ними, не чуя своей материальной выгоды, выпячивая себя, как незаменимого и ценного авторитета.
И лишь она избежала этого ожога. За этим она к нему никогда не обращалась, как никогда не обращала внимания на свою одежду, наверное, оттого, что никогда у нее не было плохой одежды. Ее родители тщательно следили за тем, как она одета, и в добротности внешнего облика Милы никогда не было сомнения, и тогда для нее этого было достаточно. А свою авторитетную самодостаточность она ощущала всегда, правда, для себя никогда не оформляя это словами, не формулируя.
Конечно же, Мила знала обо всех этих «ожогах» одноклассников, знала и о его жестком, злопамятном отношении ко всем, кто вступал с ним в какой-либо контакт. Но, но… наверное, ее увлекло тоже и соревнование с подружками.
Сейчас-то Мила, вспоминая то время, говорила себе, что молодость – синоним глупости, но почему именно она, избежавшая маленьких «ожогов», обожглась так, что чуть не сгорела? И постепенно Мила стала замечать, что первый Муж и вовсе не умен, и равнодушен к детям, и равнодушен к ней. А Милу по-прежнему тянуло к нему, ее энергии хватало и на дневную деятельность и на ночную работу.
И, сначала ночью, Мила стала замечать, что гиперсексуальность юношества у Мужа совсем не гипер, а затем, постепенно, началось удаление от Мужа и днем, хотя учились они в одном институте и даже в одной группе.
Миле стало не хватать ночей. Распробовав, она полюбила их. Полюбила эту сладострастную работу. Полюбила мужское тело. Полюбила и свое. Ей нравилось, как она его использует, даря удовольствие мужчине и наслаждаясь этим сама.
А Муж перестал быть горячим ночью, прошли и его дневные порывы. Тело же Милы, полюбив это, стало спонтанно требовать этого и днем. И если в первые пару лет замужества Муж легко отзывался на эти порывы Милы (и становилось непонятным, кто кому отдавался, он ей или она ему), то через некоторое время, Муж стал манкировать своей наипервейшей, как тогда думала Мила, обязанностью.
Муж стал отдаляться от нее не только в этом. Он как-то начал сторониться ее, больше проводя время с друзьями, среди которых, конечно же, были и девчонки.
Как только Мила осознала это, она тут же сказала себе – стоп, хватит, этот брак изжил себя. И она спокойно, со своей обычной серьезностью и деловитостью, энергично начала развод.
Муж воспринял это спокойно, даже не попытавшись задать обычные в таких случаях вопросы. Наверное, у него это тоже был единственный случай в жизни, когда он не стал выжимать выгоду с первого ее слова о разводе.
Просчитав, очевидно, в своей ростовщичьей голове, что Мила с тремя детьми уже не представляет ценности, и выгоднее будет просто с ней расстаться, боясь, что его оброненное слово сможет нанести ему материальный ущерб, он все рассматривал только с позиции – а что я буду с этого иметь? Не стараясь выяснить, почему она так решила.
О детях он не то чтобы не вспоминал, а даже намека на то, что они у него есть, что он их отец, не прозвучало. Мила же поначалу думала, что он будет продолжать оставаться отцом ее детям. Но, увидев его не просто равнодушие, а отрицание собственных детей, решила, что и формально не стоит ее первому Мужу оставаться их отцом. И попросила его отказаться от отцовства. Здесь Муж проявил живой интерес. Какая скотина! Какой выжига!
Как странно и как не вовремя поздно у нас начинают открываться глаза. Как, прозревая, мы неожиданно беспомощны. Как мало, как плохо мы знаем человека, даже прожив с ним четыре года. А может это из-за того, что эти четыре года прошли в ослеплении влечением, сладости открывшегося секса? А когда эта четырехлетняя вспышка прошла, началось узнавание друг друга, и это узнавание ничего хорошего не принесло.
Итак, первый Муж, поняв, что Мила как-то от него зависит, прося отказа от отцовства, ступил на свою стезю и спокойно объявил ей, что он, конечно же, согласен. Согласен ей услужить и удружить. Просто за это надо заплатить.
Три тысячи баксов за штуку (ее ребенок – штука!!!) – и он с радостью подпишет все бумаги. Вот когда Миле понадобилась ее энергия, ее деловитость, ее хватка. Все навалилось одновременно, окончание института, развод, попытки найти почти 10 тысяч долларов.
Три года ушло у Милы на то, чтобы окончательно расстаться и забыть первого Мужа. Именно в эти три года она заставила своего отца открыть фирмочку. И сама занималась ее делами вместе с отцом.
Для чего Мила насела с фирмочкой на своего отца, для чего сама при невероятной загрузке занималась еще и ее делами, она не знала. Все это Мила делала как-то инстинктивно, интуитивно, как будто кто-то подталкивал ее в спину.
Она до сих пор пребывала в недоумении, почему она, после спецязыковой школы, поступила в технический институт, затянув туда и своего первого Мужа. Также недоумевала, почему она решила открыть именно аудиторскую фирму и пошла учиться и на бухгалтера, и на аудитора, а много позже, уже будучи замужем за нынешним Мужем, получила и юридическое образование.
Вместе с вопросом «почему?» у нее сейчас возникал вопрос «как?». Как она все это ухитрялась успевать. Тогда Мила занималась делами их фирмочки, примерно как занималась ими и сейчас.
Правда, сейчас это происходило куда как на более высоком уровне. А тогда фирмочка была одним из направлений ее ежедневных забот, направлением, которое она непрерывно контролировала, но рутинно занимался им ее отец.
И лишь потом, спустя лет пять, когда появился нынешний, третий или четвертый, Муж, фирмочка уже набрала обороты, стала фирмой. Но и в эти три года она уже стала заведением, приносящим серьезные деньги. В эти три года она должна была ни на минуту выпускать из вида первого Мужа, боясь, что он ускользнет, не выполнив так нужного ей отказа от отцовства.
4
Приехали. Мила отпустила шофера.
– Буду на работе весь день.
Зашла к себе, на ходу здороваясь с сотрудниками. На рабочем столе букет роз. Никакой записки. Опять Петя?! Мила позвонила секретарю.
– Кофе. Кто звонил? Директора. Кто принес цветы? Когда? Цветы в вазу.
Ответы следовали не совсем в такой же последовательности: цветы сегодня к открытию принес посыльный, от кого не сообщил, настояв лишь на том, чтобы положить их Вам на стол. Кофе. Список звонков. Директор. Рутина обыденного дня.
Конечно, это Петечка. Это он приносит ей цветы и при этом отнекивается, делает вид, что это не он, если ему не удается вручить их ей лично.
Петя, Петечка, Петенька… так и называла Мила его, обладателя твердого, несокрушимого имени Петр. И не потому, что Петя был моложе ее, моложе даже ее старшего сына. Нет. Слово Петр не поднимало в ней той теплой волны, которая поднималась всякий раз, лишь стоило Миле увидеть его, подумать о нем.
И этим словом Мила спасительно пользовалась, находясь с ним на людях. Произнося «Петр», она как за броню прятала за этими звуками себя, свои чувства, казалось, неудержимые, неуправляемые при встрече с ним.
Окончательно расставшись с первым Мужем, Мила старалась даже не вспоминать его, хотя дети отчасти и были похожи на него. Но Мила научилась обрывать ассоциацию с ним, глядя на детей. Это просто так выглядят ее дети, а того, от кого они появились, нет, и просто не было, а значит, и они не могут быть похожи на того, кого нет, и не было.
Несколько лет до своего нынешнего Мужа Мила прожила, можно сказать, спокойно, рутинно, для нее обыденно. Друзья, она все время училась, что, впрочем, продолжала делать и теперь, много работала, была пара официальных замужеств, коротких, незапоминающихся.
Именно тогда она и познакомилась с Вадимом, проводя все свое время в своей фирмочке, можно сказать, живя в ней. Ей приходилось делать все, включая контроль, во сколько надо занимать очередь в налоговую, чтобы потом не слушать объяснения, почему отчеты не были вовремя сданы. Проверять работу своих же сотрудников, чтобы потом не краснеть перед клиентами за некачественную работу. Создавать личные контакты и с налоговой, и с милицией, и с судами и судьями, и всеми силовыми, административными, государственными организациями. И также и с сопутствующими партнерами – обналичивающими конторами, изготовителями печатей и штампов, программистами, и т. д. и т. д.
– Буду на работе весь день.
Зашла к себе, на ходу здороваясь с сотрудниками. На рабочем столе букет роз. Никакой записки. Опять Петя?! Мила позвонила секретарю.
– Кофе. Кто звонил? Директора. Кто принес цветы? Когда? Цветы в вазу.
Ответы следовали не совсем в такой же последовательности: цветы сегодня к открытию принес посыльный, от кого не сообщил, настояв лишь на том, чтобы положить их Вам на стол. Кофе. Список звонков. Директор. Рутина обыденного дня.
Конечно, это Петечка. Это он приносит ей цветы и при этом отнекивается, делает вид, что это не он, если ему не удается вручить их ей лично.
Петя, Петечка, Петенька… так и называла Мила его, обладателя твердого, несокрушимого имени Петр. И не потому, что Петя был моложе ее, моложе даже ее старшего сына. Нет. Слово Петр не поднимало в ней той теплой волны, которая поднималась всякий раз, лишь стоило Миле увидеть его, подумать о нем.
И этим словом Мила спасительно пользовалась, находясь с ним на людях. Произнося «Петр», она как за броню прятала за этими звуками себя, свои чувства, казалось, неудержимые, неуправляемые при встрече с ним.
Окончательно расставшись с первым Мужем, Мила старалась даже не вспоминать его, хотя дети отчасти и были похожи на него. Но Мила научилась обрывать ассоциацию с ним, глядя на детей. Это просто так выглядят ее дети, а того, от кого они появились, нет, и просто не было, а значит, и они не могут быть похожи на того, кого нет, и не было.
Несколько лет до своего нынешнего Мужа Мила прожила, можно сказать, спокойно, рутинно, для нее обыденно. Друзья, она все время училась, что, впрочем, продолжала делать и теперь, много работала, была пара официальных замужеств, коротких, незапоминающихся.
Именно тогда она и познакомилась с Вадимом, проводя все свое время в своей фирмочке, можно сказать, живя в ней. Ей приходилось делать все, включая контроль, во сколько надо занимать очередь в налоговую, чтобы потом не слушать объяснения, почему отчеты не были вовремя сданы. Проверять работу своих же сотрудников, чтобы потом не краснеть перед клиентами за некачественную работу. Создавать личные контакты и с налоговой, и с милицией, и с судами и судьями, и всеми силовыми, административными, государственными организациями. И также и с сопутствующими партнерами – обналичивающими конторами, изготовителями печатей и штампов, программистами, и т. д. и т. д.