И у него законные права,
И ты везешь счастливых и усталых,
Любивших на перронах и вокзалах,
Засунув их, как пальцы, в рукава.
И ты везешь счастливых и усталых,
Любивших на перронах и вокзалах,
Засунув их, как пальцы, в рукава.
1 августа 1976
* * *
Собираться пора уже скоро
Сквозь таможенный строй за кордон,
Где такое раздолье простора
Для души, и полета, и взора,
Где нас ждет не дождется Харон.
Нас таможня обшарит надежно,
От души до карманов и плеч.
Ей, таможне, обшарить несложно,
Пропустить ничего невозможно,
Что от тленья дано уберечь.
Не присвоят надежды и встречи,
Память белых и черных ночей,
Все твои домотканые речи,
Что подстать и шуту, и предтече,
И еще полдесятка речей,
Заклинанья, желанья, примеры,
Серебро из курганов седых
И начало неведомой веры,
Где и волки, и жертвы их серы,
А законы верны для двоих.
Лишь одно эти точные руки,
Эти пальцы умелых кровей
Не пропустят ни в жесте, ни в звуке,
Ни в любви, ни в ремесленной муке
Не пропустят они, хоть убей, —
Это – малую толику света,
Это – малую каплю тепла,
Чем с зимы и до самого лета
Еле-еле, и все же согрета,
Просто женщина, просто жила.
26 января 1977
* * *
Так бережно, как вы меня любили,
Так ласково, как вы смотрели вслед,
Смотрю на вас и спрашиваю – были
Те наши дни? Мне отвечают – нет.
Был просто час, когда душа светила
Всем, кто глаза навстречу подымал.
Я говорю: – Ведь ты меня любила?
– Нет, не тебя, а ты не понимал.
Был просто час, была одна минута…
Так к солнцу степь выходит по весне.
Так все равно принадлежать кому-то…
– Раз все равно – принадлежите мне.
– Ты не поймешь, кому была удача
И с кем ты был, возникший из тепла,
Из нежности и утреннего плача…
– Я был с тобой.
– А я – одна была.
22 мая 1977
* * *
Н. Эйдельману
Он уходил, уверен в правоте, —
Все по закону чести и отваги,
А то, что Александр марал бумаги,
Отражено на мраморной плите.
Он уходил, удачей осенен.
И позади счастливая развязка,
Веселой лени выгодная встряска.
Героем дня. Беспечен и влюблен.
Он уходил, Россию сокруша,
Удачливей в тот час Наполеона,
И женщины вослед ему влюбленно
Взирали, от восторга не дыша.
Ну хорошо – свет мстил поэту так,
Французский мальчик свету был послушен —
Но кто-нибудь ведь был неравнодушен
К стиху, к судьбе или охоч до драк?..
Он уходил свободно, свысока
Взирая на заснеженные дали.
И в грудь ему ствола не упирали,
Ничья к курку не вздрогнула рука.
7 июня 1977
* * *
Шел, окруженный праздною толпой,
Был вид его и сумрачен, и беден.
И было далеко до славы и обеден,
А близко было до любви слепой.
Но, как они, он жалок был и слеп,
Но, как они, – жесток и фанатичен.
Своею смертью в смерти ограничен,
Своей судьбой – в избранности судеб.
Так незаметно к озеру пришли;
Смеялись дети, плакали старухи,
Везде следы погрома и разрухи,
Но средь камней шиповники цвели.
И он прошел сквозь тернии к воде,
И кровь свою смешал с прозрачной влагой
С такой спокойной доброю отвагой,
С какой вчера держался на суде.
Собаки, люди, жажду утоля,
Расселись на развалинах по кругу.
Он встал, спиною обращенный к югу,
Чтоб солнце в спину и в лицо – земля.
И так сказал в умолкнувший партер:
«Я к вам пришел, ведомый беспокойством.
Вы сыты, как и я, масштабом, и геройством,
И вечною подачкой полумер.
Лишь нищий духом, мыслью и мошной
Поймет меня и в равенстве успеет.
Иной другой дышать и жить не смеет,
Все началось с войны и кончится войной.
Всех, кто не с нами, вырежем до дна
И выровняем судьбы перед Богом.
Пусть каждый будет раб в значенье строгом
Теперь, во все и присно времена».
И повернулся к солнцу не спеша.
Собаки, люди тронулись по следу.
И, ты подумай, одержал победу,
И нищей стала плоть, и нищею – душа.
И только тот, с насмешливым бельмом,
Смотрел на сброд с развалин храма,
Как шел пророк, стреле подобен, прямо,
Одним добром и верою ведом.
14 июня 1977
* * *
День прожив, возвращаться к итогу —
Все равно, что вернуться туда,
Где молились горячему Богу
Ныне мертвые города.
И бренчать милосердия сдачей —
Все равно, что забыть о труде,
И возиться с задрипанной дачей,
Полусползшей к весенней воде.
Все же пусто в кармане вчерашнем,
Даже если он плотно набит,
Что сказать позапрошлым домашним
Мне на их укоризненный вид?
Что наступит – еще непонятно,
А наступит, приму ли вполне,
День грядущий глядит виновато,
Дню минувшему равен в вине.
22 октября 1977
* * *
Когда уходит день – из глаз, вовне, наружу,
Когда выходит ночь на небо, не спеша,
Причастность ли судьбе минутной обнаружу,
Когда не говорит, а молится душа.
Когда повремени – и вслед забудешь слово,
И только позови – надвинется покой,
Не тот, что знак любви, а тот – первооснова,
Текущий под землей невидимой рекой.
И в нем купай коня и женщину открыто,
И с виду утони, уверив близких в том,
А сам потом ступай по краешку зенита
Дорогою любой, ведущей в отчий дом.
И будет день и час, и красный конь прискачет
И грянет о порог железным каблуком,
И пусть с его спины дитя зовет, и плачет,
И в шею бьет коня бессильным кулаком.
Они теперь твои, они твоя забота,
Легко их потерять и никогда – вернуть,
Ты выйди навсегда, открой скорей ворота,
Пока еще ничей лежит, дымяся, путь.
Спеши взлететь в седло, дитя рукой окутай,
Животное гони, но не сходи с ума,
Да… Женщина еще… – Измерь ее минутой,
Не жди, не вспоминай. Она дойдет сама.
4 ноября 1977
* * *
Как же биться было рано
И усердствовать в труде.
Не читай, Иван, Корана,
А иначе быть беде.
Не лишай себя порока,
Замышляя чин большой, —
Жить учиться у Востока
И легко кривить душой.
Виждь подобье и поддержку
В псе, виляющем хвостом,
Выдавай ферзя за пешку
И игру – за жизнь потом.
Был стакан. И нет – осколки.
Свет пронзает, как стекло.
Было время треуголки,
Было время. Истекло.
Истекло? Куда? В посуду.
Истекло зачем? Затем.
Время нынче самосуду
И осколки – тема тем.
Не читай, Иван, Корана.
Пса приблудного пои.
Две версты до Тегерана,
Где ровесники твои.
21 декабря 1977
* * *
Весь мир – причина
Стиха и прозы.
Горит лучина,
Трещат морозы.
Замерзла речка,
Замерзла птаха.
Погасла свечка,
Лучина, Таха.
Ничто на свете
Не минет тлена.
Прошла Мария,
Пройдет Елена.
Что после света?
Что после праха?
– Опять Мария…
Елена… Таха…
22 декабря 1977
* * *
В. Скуратовскому
Остывает свод небесный —
Холода.
Нынче речи неуместны,
Господа.
Те возвышенные речи
Хороши,
Если бронза, если свечи…
Две души.
Если голос дан от Бога,
Если честь.
И в грядущее дорога
Тоже есть.
«Дили-дон» – бокалов пенье.
Нынче май.
Скоро пост, потом Успенье,
Дальше – рай.
«Дай, любимый, погадаю!»
– Погадай.
«Я сегодня умираю».
– Умирай.
Год семнадцатый за гробом
Побредет.
Наша гордая Ниоба —
Этот год.
«Дили-дон» – еще немножко
Мне налей.
Лица белые в окошке
Фонарей.
И октябрь в окно стучится,
Прост и прям,
Пожелтевшею страницей
Телеграмм.
«Дили-дон» – заупокойный
Звон и бой.
Если можно, то достойно,
Милый мой.
Если можно, то немного
Погоди.
Обрывается дорога
Впереди.
Остывает свод небесный.
Холода.
Дальше речи неуместны,
Господа…
22 декабря 1977
* * *
Когда метель стемнеет за окном
И Божий свет исчезнет и растает,
Приходит женщина, потом
Ее партнер лениво прилетает.
И мы втроем садимся за чаи,
Не спим, молчим и курим папиросы,
И вот уже ответы не мои
Идут на ум не на мои вопросы.
Они враги, они уже давно
Не ищут то, что мне необходимо, —
Понять, зачем постелено сукно,
И всё в слова легко переводимо.
Сидим и пьем – лениво, не спеша.
Чужой ему, я для нее – забава,
Зажата с двух сторон моя душа —
Ошую он, она, как должно, справа.
Но иногда она коснется головы,
Губами тронет у меня запястье,
И я пойму, что на краю Москвы
Возможно незатейливое счастье.
И целый век продлится этот миг,
И хмыкнет он, и оторвет за косы,
И скажет: – Цыц, бездарный ученик,
Ответь сначала на мои вопросы.
И потечет беседа не спеша —
Лицом об стол рука меня замесит.
– Вы совратите, баба, малыша, —
И ей шлепок рука его отвесит.
Урок второй начнется, только чуть
Я вытру кровь и глаз набрякший глянет:
Руки моей коснется тихо грудь,
И в ней тугая плоть засохнет и завянет.
И черный глаз, раскатисто смеясь,
И белый клык мою проколет кожу:
«Ну не сердись, не плачь, мой бедный князь,
На зеркальце», – и им ударит в рожу.
«Ты посмотри внимательно сюда —
Здесь бородавка, значит, ты – бесенок,
Здесь вместо глаза тусклая слюда,
Красавец мой, ты толст, как поросенок».
Я закричу, я встану тяжело,
Я зрелый муж, старуха – только дева,
И мне плевать на ваше ремесло,
И той, что справа, и того, что слева.
– На, дуралей, – партнер ее швырнет
Мешок костей на простыни из ситца,
И я сдаюсь, и здесь невпроворот,
Где каждому подняться – мне разбиться.
Потом грехи, чем совесть тяжела,
Они, глумясь, подробно перескажут,
Всех соберут, с кем жизнь меня свела,
И каждый грех собравшимся покажут.
И с кем и как подробно повторю —
Мгновенья счастья, подлости минуты,
При всех о них опять проговорю
Слова хулы, что говорил кому-то.
Увидев гнев и слезы – не умру,
Но чтоб не видеть мне людей и мира,
С глазами кожу медленно сдеру,
Как скатерть со стола во время пира.
Сквозь боль и стыд услышу только смех,
Да крыльев шум, да шорохи, да вздохи…
И суд людской – не первородный грех —
Начнет отсчет неведомой эпохи.
6 января 1978
* * *
Невесома, немыслима, неопалима,
Безобразна, груба и жалка,
Но однако – не выстрели мимо,
Незлобивого бога рука.
Да, некстати, да, противу меры,
Да, вокруг и внутри – жернова,
Да и судьбы – всего лишь примеры,
Что усталость верховно права,
Да, убоги счастливые лица,
Разум прав, ненасытно трудясь,
Но без этого вдруг прекратится
Смерти с жизнью надежная связь.
Все растает в бесплодном потоке,
В этом важном скольженье струи…
Пусть сомкнутся тяжелые топи,
Ненасытные губы твои…
19 марта 1978
* * *
Мы связаны бываем с целым светом —
Листком бумаги, ниткой телефонной
И детскою игрой в любовь и долг.
Но вот приходит время расставаться,
И нити рвутся с треском или тихо,
И кажется, ничто уже не тронет
Твоей души – ни искренность, ни право
Убить тебя реально или в мыслях.
Живешь в лесу и ходишь за грибами,
И ловишь рыбу даже равнодушно,
Забыв, что у нее, быть может,
Подобная твоей, угрюмая и нежная душа.
Отрезав голову, и выпотрошив рыбу,
И вылив на железо масло,
Что привезла тебе печальная курсистка,
Застенчиво на нежность намекая,
Еще когда ты был свободен,
Не всунут в одиночество,
Как голос в тело, как гвозди в банку из-под краски,
Как мышь по шею в мышеловку,
Как скальпель в глаз и как в кулак змея.
Однако же, вернемся к сковородке.
Зажарив рыбу на шипучем масле —
Полезной памяти курсистки,
Ты вытащишь из банки из-под краски
Хорошие и правильные гвозди
И, обкусав, конечно, не зубами —
Кусачками округлые головки,
Вобьешь их в стену.
Для чего же рыба?
Конечно же, для силы.
Хороший завтрак прибавляет силы.
Но главное – сумей не переесть.
Потом восстань, помой посуду
И, разбежавшись, стукнись головою,
Но если смел, полезнее – лицом
Об эту стенку. И когда железо
Войдет в твою расколотую плоть,
Ты, как и я, сумеешь ощутить
Живую связь тебя и мира,
Конечно, если гвозди
Уже успеют заржаветь от влаги —
В лесу ее всегда намного больше,
Чем в городе, напичканном теплом и духотой.
Так, если ржавчина, считай – пришла удача.
Побившись головой или лицом
Об эти гвозди,
Иди живи, и пусть гниет лицо,
И вот когда слепой, в коросте,
В хлопьях гноя, ты закричишь,
Не выдержав гниенья,
Сумеешь ощутить, с какою силой
Твоим несчастьям сострадает мир,
Умри потом спокойно. Не забудут,
А будут говорить:
Он просто глуп,
Не стоило так биться головою,
Не только что лицом,
Смотрите, ничего не изменилось…
Ты им не верь и не печаль души.
Как воды, загорожены плотиной,
Когда-нибудь весной сумеют путь найти —
Внизу ли, сбоку ли, а может, через край перевалив, —
Когда-нибудь, но выйдут за пределы водоема
И проведут свою полезную работу.
Так твой поступок незаметно
Для их ума
Изменит их и жизнь, и представленье,
О том, как следует и жить, и поступать,
И даже, к счастью,
Изменит жизнь неверующих в это.
Но какова механика влиянья
И в чем секрет, и сам я не пойму.
Но станет мир щедрей на состраданье,
И никакая сила помешать не в силе
Забытой боли сделать милосердней
Живущих после нас
И вслед за нами.
20 марта 1978
* * *
Как летний вечер душен и протяжен,
И потным жаром тянет от камней,
Да, путь земной недолог и продажен,
Так человек на кол бывал посажен,
А вот за что – всевышнему видней.
Не умирал, в сознанье пребывая,
Сквозь боль смотрел туманную окрест —
А сквозь нее земля плыла кривая,
Каленая, сквозная и живая,
Похожая на чашу, а не крест.
И первый день толпа еще глазела,
Хоть скорбный вид ее не веселил,
Как хорошо и плавно гибло тело —
Оно еще жило, оно уже летело,
Да, на колу, без примененья крыл.
На день второй заела ждавших скука.
И то – прождали сутки с небольшим.
– Молчит, – сказали, – надо же, ни звука,
Смотреть и ждать бессмысленная мука, —
И разошлись, растаяли, как дым,
Дым от костра, от спички, от пожара,
Дым от судьбы, от истин, от времен,
Дым от сгоревшего земного шара,
Дым юности, любовного угара,
Дым выцветших хоругвей и знамен.
На третий день сломило тело волю.
И мир, как дым, растаял из очей,
Живой внутри себя, он жил, еще позволю
Сказать, что выбрал сам указанную долю,
Единственный средь них, ненужный и ничей.
И девочка – зеленые сапожки,
От сытости похожа на слона,
Швырнула камень хоботком ладошки,
Движеньем гибким, как походка кошки —
Да жив ли он, и метка ли она?
Конечно, как стрелок закваски экстра-класса,
Как мастер мастеров-ухватки-хоть-куда,
Ударил камень в грудь, ускоренная масса
Пустила кровь, достигла даже мяса —
И дальше в путь, как по камням вода.
И он вздохнул и мир увидел снова,
И счастлив был, что жизнью наделен,
Дымил закат, что было так не ново,
Не без него – и то была основа,
Что нежен был его разумный стон.
29 мая 197839
Оборвана нить, и надеяться только на чудо
Осталось судьбе и особой закваски строке.
И чашу поднес и уже прикоснулся губами Иуда,
И плата за это зажата в его кулаке.
И крест натирает плечо, и простуда глаза наслезила,
Какая работа – исполнить искомый завет.
Уже и копье подымает в сверкающем шлеме верзила —
Вот сердце стучало, надеялось. Вот его нет.
Теперь, отстрадав, и не худо подумать о страхе,
Который осилило сердце в последний момент.
И мертвому телу приятна шершавая шкура рубахи,
Приколот к кресту, как к столу под ножом пациент.
А ну как не выйдет затея с твоим воскрешеньем,
Волнуется Бог, и волнуются, маются мать и отец.
И все же – о чудо! – верховным и умным решеньем
Ты встал и идешь, и летишь надо мной наконец.
Но время проходит, и эта иссякла развязка.
Бессмертных судьба для имеющих смерть – не урок.
Ни ада ни рая, лишь в Риме покоится мертвая маска,
Которую там обронил улетающий в небо пророк.
5 марта 1979
* * *
Предугадать нетрудно, и давно —
Я вижу смерть с лицом белее мела,
Она ко мне сквозь грязное окно
Все приближает стынущее тело.
И день придет, настанет этот срок,
Когда, обняв озябнувшие плечи,
Я повторю бессмысленный урок,
Связав слова в бессмысленные речи.
Я совлеку лохмотья и сомну,
И ляжем мы, любя оледенело
И поздний час, и раннюю весну,
И по земле развеянное тело.
Как хорошо, что это навсегда,
Что ты моя, что время бесконечно
И вниз скользит полынная звезда,
Как мы теперь – и круто, и беспечно.
11 апреля 1979
* * *
Кружится синий лист, дрожит сухое тело,
Колеблется трава, – лишь ветер недвижим,
Как хорошо лететь, не ведая предела,
И знать, что этот лист мы музыкой кружим.
Как хорошо лететь и падать, тихо тлея,
Как тает снег, и лед, и жизни нашей срок,
А мимо – сон, и явь, и лунная аллея,
Где шепот, и шаги, и птичий голосок.
Где некогда рука любила верно руку,
Где никогда для них не кончится тепло,
И вот они живут, опередив науку,
И та же птица к ним клонит свое крыло.
Да осенит их день и этой жизни тленье,
Да осенит их ночь и сохранят века,
Рука лежит в руке последнее мгновенье…
Мелькнули жизнь и свет… – в руке лежит рука.
19 апреля 1979
* * *
А. Латыниной
Покуда боль не одичала
И не кончается добро,
Мы начинаем жизнь сначала,
Мы начинаем все сначала,
Что, может статься, и старо.
На склоне дней, горы на склоне
И где-то возле сорока
Опять тоскуем на перроне,
Мелькнет ли вдруг в пустом вагоне
Тебя узнавшая рука.
И день мелькнет, и вечер прежний
Так не похож и так похож,
И что с того, что безнадежней
Дорогой той же, но безбрежней
От смерти медленно идешь.
Устань, душа, ведь ты остыла,
Как солнца круг, сошедший в даль.
Не ново то, что с нами было,
Но ново то, что это было,
Вот слишком кратко – это жаль.
Так начинаем жизнь с начала,
Жизнь без начала и конца?
А может быть, не так уж мало —
Друг с другом сомкнутых устало
И две руки, и два кольца…
31 июля 1979
* * *
Вбирая все в себя – и ход звезды, и пробу
Раздавленной души осмыслить свой удел,
И ту в самом себе таинственную злобу,
Что мог смирить, но вон исторгнуть – не сумел.
И ход червей земли, и пенье птицы, рьяно
Стремящей плыть туда, где воля и полет,
Вбирая все в себя – и вещего романа
Пропахший пóтом глаз – картонный переплет.
Вбирая смерти знак и рода продолженье,
Отечества раздел, единство чуждых рас —
Я все тебе отдам, мое самосожженье,
В далекий или нет нерукотворный час.
Я движим Богом был, но кончилась дорога,
И позади рубеж истории и дней,
Где ветхий крест стоит сутуло и убого,
Чем дальше путь вперед, тем менее видней.
И мало проку в том, что Бог во мне всевышен,
Когда народов тьма, но ни в одном – души,
Лишь только их язык да может быть услышан
И в римской и в иной, владимирской, глуши.
Вбирая все в себя – и холмик неказистый
С поваленным крестом последних мужиков,
И этот путь вперед, губительный и мглистый,
Как самолет к земле – без крыл из облаков.
И разум мой, больной от будущего света,
И долгий тяжкий груз, как опухоли рок.
И этот страшный дар грядущего поэта,
Который я убил, но победить не мог.
3 января 1980
* * *
На добро отвечаю добром,
Равнодушьем на зло отвечаю.
Я любую судьбу примечаю,
Постучавшую бережно в дом.
И в столице, и в самой глуши
До последнего слова и дела
Я с любым, кто не предал души,
Своего достигая предела.
В этой жизни еще наугад,
В этой жизни короткой и тесной,
Никому до конца не известной,
Только имени доброму рад.
Слишком малый нам выделен срок,
Чтобы, меря бессмертием годы,
Злу ответить я чем-нибудь мог,
Не нарушив законы природы.
27 марта 1980
* * *
Г. Гачеву
Власть вертикали слишком велика,
Чтоб твари уподобило нас бремя
Забот и бед, чем медленное время
Гнетет к земле нас долгие века.
Я вверх расту, и корни не в земле —
Они туда, за облако и вьюгу,
Скользят винтом по сумрачному кругу,
И пропадают истины во мгле.
Ты дерево рукою погуби
И вырви вон с корнями – глянет яма.
Сруби меня – и в небе будет яма,
С корнями неубитыми в глуби.
6 июня 1980
* * *
Владимиру Сидорову
Все пройдет, все растает в тумане,
На коне пролетит, как весна.
И опять тишина на кургане,
Где недавно гремела война.
И леса облетают поспешно,
И река остывает в ночи.
И, прощаясь, кричат неутешно,
Собираясь в ватаги, грачи.
Все пройдет, и растает, и сгинет,
Заметет и дорогу, и след.
Только солнце меня не покинет,
Не ослабит спасительный свет.
Только женщина в ласке прощальной
Не обманет и будет щедра,
Только век мой, больной и печальный,
Осенит нас крылами добра.
Вяньте, травы, и мерзните, реки,
Облетайте покорно, леса.
Покрывайтесь морщинами, веки,
И старейте, друзей голоса.
Изменяйтесь, знакомые лица,
Превращайтесь, деревья, в кремень,
Пусть к закату устало стремится
Каждый век, каждый час, каждый день.
Все равно среди рая и ада,
Средь ночной нестареющей тьмы,
То ли веры мерцает лампада,
То ль горим еле видимо мы.
5 августа 1980
* * *
Судьба подарила удачу:
Восточной окраины час,
Фанерную хрупкую дачу
И в ней – пролетающих нас.
На звук голосов невозможных,
На зов вне забот и земли,
Отторженных, мудрых, безбожных,
Что выжить случайно могли.
И пусть тебя нету со мною,
Ты – только московская тень,
С улыбкой своей неживою
Слетевшая в призрачный день.
Четыре часа перелета
Для памяти святы давно,
В которую сеет забота
Надежды живое зерно.
Мне больно и счастливо разом,
Судьбу, наважденье, реши…
Как жалок блистательный разум
При сумрачном свете души.
2 мая 1981,Алма-Ата
* * *
Ты покапризничай, я потерплю,
Я поболею, а ты полечи.
Я понемногу украдкой коплю
Даже тепло от горящей свечи.
Сколько дано, сколько на нет
Шло и сошло судеб и дат,
Сорок за что выпало лет,
Встречей за что был я богат?
Вправо пошел – вижу обрыв,
Не одолеть с виду его,
Полз, переполз, выбрался – жив.
Глянул назад – нет ничего.
Влево свернул – горы кругом.
Еле прошел, глянул – холмы.
Прямо шагнул – каменный дом,
В нем, как в тюрьме, бедные мы.
Свечка горит еле, темно,
Воздух промерз, камень продрог,
Смотрит с небес прямо в окно,
Может быть, лес, может быть, Бог.
Может, недавно, а может, давно.
Нежно цветет рядом герань,
Скоро рассвет. Сплю и не сплю.
Гаснет луна, ранняя рань…
Я потерплю… Я потерплю…
15 октября 1981
* * *
В. М. Василенко
Я напьюсь живой воды,
Защищаясь от беды.
Мостик шаткий перейду
В приснопамятном году.
Листьев веер наберу
И начну свою игру.
Карта клена бьет напасть,
Лист осины счастью в масть,
Ивы цвет осилит страх
С белой пеной на губах.
Подойдет к концу игра,
Умирать, скажу, пора.
Лесу в пояс поклонюсь.
В жизни грешной повинюсь.
Под ракитовым кустом
Поселюсь в последний дом.
Через вечность напрямик
Будет течь живой родник.
Может быть, когда-нибудь
Он в мою прольется грудь.
И вернет опять в игру.
…Если весь я не умру…
15 октября 1981
* * *
Любовь – это страшное чудо,
Смертельно его торжество,
Вот выживу и позабуду
Свинцовое счастье его.
Мы, к счастью, болеем не часто,
Чем хочешь чуму назови,
По паре на вечность, и – баста,
И хватит об этой любви.
Пусть жены рожают бесстрастных,
Пусть множится род без чумы,
Разумных рожают и властных,
Холодных, как камень тюрьмы.
И если засветится чувство
В безумных от счастья глазах,
Да здравствует ствол и искусство,
Всесильный, всевидящий страх,
Что счастье размажут по стенке,
Что душу развеют во тьме,
Что спрячут в железном застенке,
Как в тигле, расплавят в уме.
Тогда только жизнь и возможна
На этой земле не на миг.
И истина та непреложна —
Твердит полумертвый двойник.
19 октября 1981
* * *
Привыкаю к коридорам
Без шагов и суеты,
Даже к воздуху, которым
В такт со мной дышала ты.
Привыкаю к предстоящей
Долгой солнечной зиме,
К жизни, с виду настоящей,
С болью мертвой на уме.
Привыкаю круг за кругом,
Шаг за шагом, не спеша,
Ты была мне верным другом,
Мой двойник, моя душа.
Привыкаю, как деревья
Привыкают к холодам,
Как старинные поверья
К строчкам книг и телеграмм.
Привыкаю неизбежно
И во сне, и наяву.
Так деревья листья нежно
Опускают на траву.
Понемногу каменею,
Смерти здешней не боюсь,
Привыкаю как умею,
Дальше – лучше научусь.
Из тумана утром рано
Светит желтое жнивье.
И болит святая рана —
Сердце глупое мое.
23 октября 1981
* * *
Узнал – не умер, не сошел с ума,
Не вбил в висок назойливый свинец,
Не сжег судьбы и не спалил дома,
А просто стал свободен наконец.
Лишь в первый раз я сердце раскачал,
Чтоб лопнул шар, кровавый, как ракета.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента