Леонид Девятых. Магнетизерка

   – Как ты посмел?!
   – Отец…
   – Молчи.
   Борис Андреевич подтянулся и присел на постеле.
   – Верни ее, – жестко произнес он. – Заклинаю тебя. И если я умру…
   – Отец…
   – И если я умру, – повысил голос Нелидов-старший, – то это моя последняя воля. Ты понял?
   Андрей молчал.
   – Я тебя спрашиваю, ты понял?
   – Понял, – еле слышно ответил Андрей.
   – То-то.
   Борис Андреевич устало откинулся на подушки.
   – Благодарю вас, – обратился он к Турчаниновой, и его взгляд потеплел, – что вы предоставили мне возможность говорить. Думаю, это ненадолго, не так ли?
   – Верно, – не стала лукавить Анна. – Это улучшение временное, и лечение ваше еще, по сути, и не началось. А сейчас вам будет больно, и я прошу вас немного потерпеть.
   Тотчас после этих слов лицо больного исказила гримаса. Тело его вытянулось, и по нему прошли судороги. Продолжалось это недолго, и скоро члены Нелидова вновь омертвели, как и прежде. Живыми остались только глаза, но теперь они смотрели на Андрея требовательно и жестко.
   – Пойдемте, ротмистр, – сказала Турчанинова. – Ваш отец сию минуту заснет. Да и хватит на сегодня. Прощайте, – кивнула она Борису Андреевичу.
   Он в ответ лишь прикрыл глаза.

* * *

   – Спаси вас Бог, добрая барыня, спаси вас Бог, – кинулся к Анне с поклоном дежуривший у дверей Ферапонт. – Каженный день теперь за вас буду Богу молиться, каженный день…
   – За барина своего молитесь, – ответила старому камердинеру Турчанинова и долгим взглядом посмотрела на Андрея. – Где мы сможем поговорить?
   – В гостиной, в моем кабинете, где пожелаете, – с готовностью произнес тот.
   – И за барина буду молиться, и за вас, – продолжал бормотать Ферапонт, кланяясь.
   – Пройдемте к вам, – кивнув камердинеру, сказала Анна.
   Когда вошли в кабинет, Анна, отмахнувшись от предложения Андрея «располагаться», не стала присаживаться и сразу сказала:
   – Положение вашего отца очень и очень скверное. Может статься, его лечение займет весьма длительное время, и еще не факт, что мне удастся поставить его на ноги.
   – Но ведь вам удалось сделать так, что он стал двигаться и говорить! – с надеждой воскликнул Андрей.
   – Это было несложно, потому что я обладаю определенными и весьма действенными практиками и у меня есть свой метод, – туманно ответила Турчанинова. – К тому же это было не лечение, а простой осмотр. А лечение вашего батюшки сможет иметь положительные результаты лишь в том случае, если будет устранена причина его заболевания.
   После недолгой паузы она добавила:
   – Вы говорили, что карточный долг есть долг чести?
   – Именно так.
   – Теперь у вас другой долг чести. Вы должны вернуть книгу. Только тогда причина болезни вашего батюшки будет устранена. Тогда проще будет справиться с ее последствиями. Вы поняли меня? – спросила она почти так же требовательно, как до того спросил Нелидова его отец.
   – Понял, – ответил Андрей.
   – Хорошо, – смягчилась Анна Александровна. – Я приду завтра. В это же время. Не провожайте меня, я помню, где выход.

Глава четвертая

   О том, как у христенековского лакея собственный зуб оказался в собственной же ладошке, и о том, что не следует бить полициантов, когда они честно исправляют свои обязанности. – Домашний арест – наказание не из тяжелых, но все же наказание. – Секретное поручение лакею Семке. – Как свезло горничной Лизке, или любиться три раза кряду может не всякий. – Новый визит лекарки.
   – Никого пускать не велено, – как показалось Андрею, с усмешечкой произнес лакей. – Иван Моисеевич ноне никого не принимают и велели сказать, что…
   На сей раз лакей отлетел после удара Нелидова сажени на три.
   – Где хозяин? – грозно спросил он.
   Лакей молчал.
   – Ну?! – Андрей сделал шаг в его сторону.
   – Оне в столовой, – отползая назад, нечисто произнес лакей разбитым ртом и сплюнул в ладонь выбитый зуб.
   – Смотри у меня, – буркнул ему Нелидов и пошел по коридору.
   Иван Моисеевич трапезничали в одиночестве. Закуска и первое блюдо были уже откушаны, и антиквариус с умилением посматривал на фаршированную щуку под луковым соусом, когда двери в столовую распахнулись, и вошел ротмистр Нелидов.
   – Вей! – прошептал Христенек и быстро сморгнул.
   – Где книга? – рявкнул Андрей.
   Христенек сморгнул еще раз.
   – Я тебя спрашиваю: где книга?
   Антиквариус сложил руки на животе и закатил глаза.
   – И где двадцать тысяч?
   – Какие двадцать тысяч? – быстро спросил Христенек и посмотрел на Нелидова.
   – Те, что ты мне должен.
   – Вы заблуждаетесь, сударь, я вам ничего не должен, – безапелляционно заявил Иван Моисеевич.
   – Как это «не должен»?! – задохнулся Нелидов.
   – А вот так. Вы, господин ротмистр, выпивши были, вот ничего и не помните. А я не пью-с.
   – Ах ты, шельма. Мерзопакостник. Гад ползучий. Да я тебя сей же час придушу!
   – И пойдете прямиком на каторгу.
   – Из-за тебя-то?
   – Из-за меня!
   Христенек поднялся, выпрямился во фрунт.
   – Я, между прочим, лейтенант флота в отставке! И попросил бы вас учитывать сие обстоятельство.
   – Срать я на тебя хотел, гнида. Где книга, гад? Сказывай, ну!
   Андрей сжал кулак и поднял руку для удара. Христенек втянул голову в плечи и вдруг облегченно выдохнул.
   – Прекратить! – послышалось сзади.
   Андрей обернулся. За его спиной стояли полицианты – квартальный надзиратель с помощником. В раскрытый проем двери столовой заглядывала ехидная морда лакея с распухшими брылами.
   – Прекратите творить беззаконие, господин ротмистр, – сказал квартальный и шагнул вперед. – Служба в Его Величества лейб-гвардии не дает вам никакого права…
   – Уйдите, это частное дело, – сквозь зубы произнес Нелидов.
   – Какое же это частное дело, когда вы только что намеревались ударить господина антиквариуса? – возразил квартальный.
   – Вот именно! – обрел голос Христенек. – Врываются, понимаете ли, в дом и требуют денег! Это не частное дело, господа полицианты, а форменный разбой!
   – Каких таких денег? – насторожился квартальный.
   – Позвольте, господин надзиратель, я вам все объясню. – Христенек с готовностью вышел из-за стола. – Вот и поручик ваш пусть послушают. Господин ротмистр продали мне третьего дня одну старинную книгу. За девяносто тысяч.
   – Прошу прощения, за сколько? – недоуменно переглянулись квартальный с помощником.
   – За девяносто тысяч рубликов, все как есть государственными банковскими билетами, – повторил Иван Моисеевич, предусмотрительно отступая от Нелидова. – Деньги господин ротмистр получили сполна, а сегодня пришли и требуют еще двадцать тысяч, каковые я ему будто бы должен.
   – Так и есть! – воскликнул Андрей. – Книгу я продал за девяносто тысяч, а получил только семьдесят.
   – Господин ротмистр, извиняюсь, говорят неправду-с, – продолжая пятиться, заверил Христенек. – Деньги они получили все и сразу. Они запамятовали, потому как были сильно, прошу прощения, подшофе. У меня расписочка имеется, в коей господин ротмистр собственноручно изволили написать, что…
   Договорить Иван Моисеевич не успел. Андрей, сметя со стола фаршированную щуку, графинчик и прочие обеденные приборы, бросился на него, аки разъяренный лев, и порвал бы гадского антиквариуса в клочья, ежели б не полицианты. Христенеку все же слегка досталось, и его ухо стало похожим на сочный и румяный оладушек и даже будто засветилось, бросая на его побелевшее лицо светлые веселые блики.
   Получили свое и полицианты. У квартального плетью повисла вывихнутая рука, а у его помощника случился на лбу от соприкосновения с локтем Андрея внушительных размеров лиловый бубон, каковые произрастают у блядствующих лиц, зараженных препаскуднейшей французской хворью, в пахах и под мышками. Кое-как удерживая ротмистра от дальнейших абмаршей, полицианты с трудом поволокли его к выходу.
   – Я еще вернусь! – заверил в дверях Нелидов, мстительно сверкнув очами.
   Христенек на это сморгнул и приложил к распухшему уху прохладную столовую ложку.
   Сей инцидентус не имел бы никаких последствий для Андрея Борисовича, так как Иван Моисеевич решительно отказался писать ябеду на буйного кирасирского ротмистра. Однако налицо были телесные увечья, причиненные полициантам, к тому же квартальный надзиратель был из дворян и молод, а посему полон благородных амбиций. Сыграло свою роль также презрительное отношение военных к полицейским, за что тоже приятно было малость посчитаться. Поэтому о происшествии было сообщено частному приставу, пристав донес полицмейстеру, а тому ничего не оставалось делать, как доложить обер-полицмейстеру Александру Андреевичу Аплечееву, который в свою очередь попросил его превосходительство барона Павла Петровича фон дер Палена как-то наказать ротмистра Нелидова.
   Как, вы не знаете, кто он таков?
   Павел Петрович Пален, генерал-майор и курляндский барон, приходился сыном столичному губернатору графу Палену и являлся прямым начальником ротмистра Нелидова.
   Утром следующего дня Андрея вызвали в полковую канцелярию к шефу.
   – Что ж это вы безобразничаете, а? – строго спросил Павел Петрович, хотя в голосе его не было и намека на суровость. Как-никак, воевали, в девяносто шестом вместе ломали Персидскую кампанию и брали Дербент, да и старше генерал ротмистра был всего на один год. – Вот, обер-полицмейстер жалуется на вас, дескать, вы учинили драку в доме весьма уважаемого господина антиквариуса и покалечили двух полициантов. Что же это вы, Андрей Борисович, по пьяному делу, что ли?
   – Вовсе нет, ваше превосходительство, – ответил Нелидов. – Трезв был, как мрамор.
   – Так отчего ж драка?
   – А мошенник этот антиквариус, господин генерал, мошенник и самый настоящий гнус. На двадцать тысяч меня нагрел, – стоя во фрунт, ответствовал Андрей. – И доказать теперь ничего нельзя.
   – На двадцать? – вскинул брови Пален. – Однако!
   – Именно, – подтвердил Нелидов.
   – А с полицейскими зачем подрались? Все ж таки они на службе. При исполнении, так сказать.
   – А пусть под руку не лезут, – просто ответил Андрей.
   – Тут, брат ты мой, такое дело…
   Палену стало неловко, и он опустил глаза.
   – Я, как твой полковой командир, обязан отреагировать. Все же стычка с полицейскими!
   – Я понимаю, ваше превосходительство.
   – Вот и хорошо, что понимаешь. В общем, объявляю тебе домашний арест на месяц, нет, на две недели. Прости, брат.

* * *

   Конечно, домашний арест – это не сидение под караулом в съезжем доме, а паче в остроге, да все ж наказание.
   Делать визиты запрещено. Посещения балов, раутов, клубов, рестораций и прочих собраний и заведений, включая присутственные места и книжные лавки, невозможны, и даже просто прогуляться, скажем, по Невскому прошпекту или Летнему саду значило бы нарушить приказ. В общем: туда нельзя и сюда не можно.
   Запрещалось также отправлять и получать какую-либо корреспонденцию, кроме газет и журналов. Правда, ограничение свободы передвижения не распространялось на посещение церквей, аптек и кладбищ, однако это еще более подчеркивало щепетильность сего наказания и вызывало немалую досаду. Да и ослушаться полкового командира и фронтового товарища, коий никогда не давал своих сослуживцев в обиду, означало окончательно и бесповоротно утратить его доверие.
   Но как в таком положении вернуть книгу? И как ее вообще вернуть, когда нет даже денег, чтобы выкупить ее обратно?
   Остается одно: думать, искать того, кто бы мог помочь.
   Но кто может помочь в таком деле?
   Тот, кто обладает достаточной властью, и тот, кого все боятся.
   Но у него нет таких знакомых.
   Андрей поднялся с оттоманки и подошел к окну. Серое небо, серые здания, посерелый снег меж лавками Гостиного двора напротив. Все серое, как тогда, после разрыва гранаты, когда он, брошенный рывком секунд-майора Татищева на землю, открыл глаза…
   Есть! Татищев! Павел Андреевич!
   Татищев теперь чиновник Тайной экспедиции розыскных дел при Правительствующем сенате, о коей ходили самые невероятные слухи. Говорили, что в архиве сей канцелярии есть сведения не только о государственных преступниках, злоумышлявших противу императорской власти и Российской державы, но также сведения о едва ли не всех живущих и уже покойных подданных империи, имеющих чины и звания, а то и не имеющих их, однако по той или иной причине попавших в сферу интереса Тайной экспедиции. Вот кого боялись все, или почти все, имеющие за собой хотя бы мало-мальские грешки. А что оные водились за антиквариусом Христенеком – в этом нет никакого сомнения!
   Да, Татищев – именно тот, кто ему поможет!
   Андрей отошел от окна и плюхнулся в кресло.
   С Павлом Андреевичем они виделись в сентябре прошлого года. Случайно. Столкнулись на углу Мошково переулка. Кажется, Татищев теперь подполковник. Он был искренне рад его видеть.
   Где же он живет? Ах, да, на Невской набережной, недалеко от Сената.
   Андрей дернул сонетку. Еще раз. Затем третий. Наконец в дверном проеме появилась взъерошенная голова лакея Семки.
   – Звали, барин?
   – Где тебя носит, скотина?
   – Дык, это…
   – Сейчас я напишу записку. Отнесешь ее господину подполковнику Татищеву на Невскую набережную. Повтори.
   – Сейчас я напишу записку…
   – Болван! – воскликнул Нелидов и едва не запустил в лакея скляницей с чернилами, стоящей на бюро рядом с креслом.
   – Истинно глаголете, барин, болван и есть, – с удовольствием согласился Семка.
   – Тьфу ты, – выдохнул Андрей и принялся писать. Когда закончил, сложил листок вчетверо и протянул лакею.
   – Вот тебе записка. Отнесешь ее на Невскую набережную, в дом… В общем, найдешь, где проживает подполковник Татищев, и отдашь ему лично в руки. Понял?
   – Понял, барин, чего ж не понять, – деловито ответствовал Семка и свел брови к переносице, глядя на Нелидова преданными глазами.
   – Тогда повтори.
   – Вот тебе записка…
   – Твою мать! Ты что, нарочно издеваешься надо мною! – почти простонал Нелидов.
   – Никак нет, барин, – вытянулся перед ним Семка. – Лакеям над своими барами издеваться не можно, непорядок это. Вот господам над лакеями измываться – это пожалте! Это за милую душу! А ежели наоборот, то я, к примеру, не согласный.
   Семка переступил с ноги на ногу и верноподданнически посмотрел на хозяина.
   Андрей нервически сглотнул и, стараясь не встречаться с Семкой взглядом, сказал:
   – Ладно, ступай. И чтобы мигом! Вернешься – доложишь.

* * *

   – Что так долго, Семушка? – обдала его жарким дыханием Лизка. – Я уж стосковалась вся. Распалил девушку и смылся. – Она игриво улыбнулась. – Так приличные кавалеры не поступают.
   – Барин звали, – степенно ответил Семка, благосклонно разрешая Лизавете обнимать себя. – Никак оне без меня обойтись не могут. Вот и теперя задание мне дали господину одному послание тайное отнесть. Дескать, ты, Семен, самый у меня смышленый, и никто, окромя тебя, с поручением сим не справится. Выручай, грит, иначе пропаду!
   – Что, прям так барин и сказали? – восторженно захлопала глазами Лизавета.
   – Ну, дыкть, – Семка задрал подбородок и посмотрел на Лизку сверху вниз. В глазах его прыгали смешливые бесенята. – Так что ты, покуда я барина выручать буду, обожди меня, я, чай, скоренько, а ты никуда не уходи, здеся меня жди. Поняла?
   – Как скажете, Семен Сосипатрович, – послушно кивнула в ответ Лизка.
   Когда Семка вышел из каморы под лестницей – места их любовных утех, – Лизавета вздохнула и смиренно уселась на кушетку.
   Все же, как повезло ей с Семеном, какого парня бог послал, ну никоего сравнения с иными!
   Как сладко ей с ним!
   Как он умеет обниматься, ведь ноженьки после этого не держат! Руки его, ну прям везде побывают, все места ее заповедные потрогают-помнут, все складочки телесные проведают!
   А какие он слова ей сказывает – заслушаешься, ласковые, какие, верно, только господа полюбовницам своим сказывают: и акциденцией назовет, и кондицией, и обструкцией. А еще – как это? – диареей! Красиво как звучит! Ну разве устоишь перед таким к себе обращением? Вот свезло так свезло.
   И уж как любит ее, ведь аж по три раза кряду может любить без передыху. Нет, конечно, не совсем без передыху, чуток времени проходит в перерывах. А все ж кто еще на такое способен, окромя свет-Семушки?
   И бережет ее, не хочет, чтоб до свадьбы забрюхатела, в ладошку ейную или на живот сласть свою изливает. В общем, свезло с мужиком! Несказанно просто, ей-богу. А и свадьба, что ж, верно, не за горами. Вот поговорит Семушка с барином насчет его согласия, и обвенчаются они. А иначе-то как?
   А как он лихо делает у барина кальеру! Ему и двадцати пяти годочков еще нетути, а уж в камер-лакеи вышел. До камердинеров рукой подать, а камердинер есть кто? Камердинер есть второе лицо после барина и господин всем лакеям и дворовым.
   Колоколец у двери известил о прибытии гостя.
   «Семушка возвернулся», – подумала радостно Лизавета, но потом отклонила эту мысль: для Семена слишком рано.
   «Верно, черная лекарка пожаловала, что вчерась приходила», – решила горничная и пошла открывать.
   Она не ошиблась.

Глава пятая

   Неожиданное послание. – Как доблестно воевал с турками и как потом попал в экспедицию Тайных розыскных дел капитан-поручик Татищев. – Гений сыска обер-секретарь Степан Иванович Шешковский и его методы дознания. – Исповедь ротмистра Нелидова. – «Баба-знахарка», или странная женщина Турчанинова.

   Милостивый государь Павел Андреевич!
   Обстоятельства мои сложились так, что я нахожусь под домашним арестом. Посему, не имея возможности посетить Вас лично, посылаю Вам сию записку с убедительнейшей просьбою как можно скорее посетить меня в доме моего отца для крайне важного разговора по делу, имеющему как разрешение вопроса жизни и смерти моего батюшки, так и спасение моей чести.

Ротмистр Андрей Нелидов

   Татищев пожал плечами и надел мундир. Накинув шинель и треугол, вышел из дома. Собственного выезда у него, увы, не было, и не то чтобы не позволяли средства – поднатужившись, можно было бы и обзавестись, – просто не имелось привычки пускать пыль в глаза, да и служба обязывала поменьше быть на виду. Даже Степан Иванович Шешковский не имел собственного выезда и всегда брал извозчика.
   Возков и саней становилось все меньше. Колеса карет и экипажей освободились от полозьев, что означало явную близость весны. Правда, еще несколько недель будет длиться погодная неразбериха: не зима, не весна, а невесть что, но все равно, даже в Северной Пальмире зиме приходит конец.
   Павел Андреевич взял извозчика, коротко приказал:
   – На Садовую, дом Нелидовых.
   Тронулись. Ехать было недалеко, но все равно Татищев успел впасть в раздумье, которое всегда навевала на него дорога. Нет, он не стал думать о странной записке и о том, что случилось с ротмистром Нелидовым и его отцом, – зачем гадать, когда через малое время он все узнает от ротмистра. Думал он о покойном Шешковском.
   Именно ему был обязан Татищев своей службой в Тайной экспедиции. Ему и, в какой-то степени, Юсуф-паше.

* * *

   Куда может лежать дорога новоиспеченного поручика и недавнего воспитанника Шляхетского корпуса? На феатр военных действий. Надобно скорее испытать себя на прочность, узнать, чего ты стоишь, отличиться!
   Татищев вспомнил, как в мечтах своих он, восемнадцатилетний поручик, представлял себе, как, приняв командование после ранения ротного командира, поднимает солдат на штурм Измаила:
   – Ребятушки, за мной!
   И бегут турки, мелькая полосатыми шальварами, побросав фески и свои кривые сабли! – мечталось ему. Он впереди всех со своими солдатами врывается в неприступную крепость, и после недолгой схватки сам Мехмет-паша, тоскливо уронив голову на грудь, отдает ему свою саблю.
   Он представлен самому светлейшему князю Потемкину. Тот собственноручно вручает ему золотую шпагу с надписью «За храбрость». Барабанная дробь, сияющие лица сослуживцев, сухое рукопожатие генерала Суворова:
   – Поздравляю капитан-поручиком, Павел Андреевич. Для меня честь служить вместе с вами!
   Действительность оказалась совершенно иной. Покуда поручик писал рапорты с просьбою направить его в действующую армию, генералы Суворов, де Ривас, Львов и Кутузов взяли Измаил, завершив турецкую кампанию девяностого года. Война близилась к концу, а рапорты его не имели никакого продолжения.
   Наконец в феврале следующего года пришел ответ: поручик Павел Андреевич Татищев направляется в Южную армию под командованием генерала князя Репнина, для чего ему, поручику Татищеву, следует прибыть при полном военном снаряжении в распоряжение генерала Кутузова в селение Тулча.
   Что есть российские дороги в конце зимы и весной – про то разговор особый и места требующий весьма пространного, а пера скептического, ежели не сказать язвительного. Да и не дороги то вовсе, а едино направления к местам следования, не более. Словом, когда Татищев добрался из Петербурга до селения Тулчи, генерала Кутузова там уже не было: ушел на Добруж.
   Поручик двинул в Добруж, но Кутузова не оказалось и там: он переправился через Дунай и пошел на Бабадагу, где, по данным полковой разведки, стоял большой турецкий отряд.
   Делать нечего, поручик Татищев, растерявший к тому времени пустые амбиции и как-то разом повзрослевший, двинулся на Бабадагу. По дороге в одной из харчевен прямо на его глазах случилась драка: двое в платье румынских крестьян били третьего смертным боем. Благородный Татищев вмешался в драку, но было уже поздно: живот третьего был взрезан от пупа и до самой груди кривым турецким ятаганом. Убийцы убежали, и взрезанный остался умирать буквально на руках у Татищева. Он все время просил пить и тщетно пытался заправить вывалившиеся кишки обратно в живот. А потом, за несколько мгновений до предсмертной агонии, поведал Павлу Андреевичу, что при штабе командующего Южной армией генерала Репнина имеется некто капитан-поручик Касымбек, родом перс. Касымбек подкуплен лазутчиками Юсуф-паши с целью убиения генерала.
   Раненый умер, а поручик Татищев отправился на Бабадагу.
   Он нагнал отряд Кутузова пятого июня, когда генерал, днем раньше разбив турок у Бабадаги, шел на соединение с основными силами Репнина, форсировавшего Дунай у Галаца.
   Татищева представили Кутузову, и, после назначения в первую роту полка князя Львова, поручик приватно доложил ему о заговоре против Репнина. Тотчас в ставку командующего армией ускакал порученец с пакетом, и, как оказалось позже, весьма вовремя: капитан-поручик Касымбек был взят днем того самого дня, вечером коего или ночью должно было случиться покушение на командующего, в чем злоумышленник после дознания с пристрастием и признался.
   Седьмого июня, на заре, отряд генерала Кутузова, как обычно, поднялся на ноги от залпа пушек. Отслужив молебен и подкрепившись кашею, двинулись на Мачин, крепость Юсуф-паши, со взятием которой можно было принудить Турцию пойти на мирные переговоры и наказать ее за нарушение мира отнятием плодороднейших земель между Бугом и Днестром.
   Подъехали к холму, густо поросшему лесом. За небольшой лощиной начинался большак.
   Только ступили на него – саженях в сорока вьючный верблюд навстречу. Рядом с ним пешим ходом человек в чекмене и тюрбане; идет спокойно, будто совесть его чище снега на вершинах Карпатских гор. Ну, верблюд и верблюд, мало ли торговцев таковую животину имеют. А животина сия тем временем по приказу погонщика опустилась на колени, башку свою страхолюдную склонила, а на горбу – пушка легкая! И фитилек уже тлеет. А потом – мать честная! – как ахнуло громом, и кончилась военная кампания для поручика Татищева, потому как несколько ранений он разом принял, а одно так и вовсе тяжелое. Едва выжил. И ведь что обидно: когда дым рассеялся, ни верблюда, ни человека в чекмене уже не было, ибо при нужде скачет сия горбатая животина, коли разохотится, не хуже, нежели кавалерийская лошадь.
   Полгода без малого провалялся Татищев в лазаретах да гошпиталях. А тут и война окончилась. Спрашивается: и где теперь геройство свое казать? К тому же получил поручик из армии бессрочный отпуск с причислением к Военной коллегии: в службе числишься, да не служишь, а посему ни чинов тебе, ни наград. Правда, в конце девяносто первого года чин капитан-поручика все же ему вышел. В канцелярии сказали, что сам его высокопревосходительство генерал-аншеф князь Николай Васильевич Репнин представление написал, памятуя о его заслуге в деле выявления шпиона Касымбека. Однако далее судьба представлялась весьма туманной. Покуда не пришли к нему двое дюжих молодцев и вежливо, но настойчиво не пригласили пройти в Тайную экспедицию, что находилась в Петропавловской крепости. Дескать, господин обер-секретарь Шешковский оченно хочут с вами повидаться.
   Пошел капитан-поручик Татищев вместе с молодцами. И не такие, как он, на зов господина Шешковского хаживали, даже трусцой бежали, потому как только одно имя знаменитого гения сыска и дознания Степана Ивановича наводило ужас и леденило души людей неправедных и имеющих за собой разные грехи, а иногда и вовсе никоих грехов не имеющих. Конечно, коленки у капитан-поручика не тряслись, потому что никакой вины он за собой не ведал, однако в животе все же было как-то прохладно. Петропавловская крепость – это вам не Демутов трактир. К тому же известное дело: на Руси от сумы да тюрьмы зарока нетути.