Страница:
Старик Шешковский чем-то был похож на графа Суворова: такой же орлиный профиль, такая же невысокая сухощавая позитура, в коей чувствовалась скрытая сила – тронь, тогда узнаешь! Он вполне добродушно встретил Татищева, тотчас отпустил молодцев, которые исчезли, словно дематериализовались – таковое словечко вычитал Татищев в одной скушной книге, валяясь целыми днями на продавленном диване.
– Вы, верно, гадаете, зачем, мол, понадобились старику Шешковскому, ведь за вами ничего такого нет? – после обычных приветствий произнес Степан Иванович, вглядываясь в Татищева.
– Вам виднее, господин обер-секретарь, – довольно смело ответил Павел Андреевич.
– Верно, нам виднее! – усмехнулся советник императрицы, очевидно имея под словом «нам» государыню императрицу Екатерину Лексевну и себя. – Но за вами действительно ничего особого не числится. Так, грешки молодости. Впрочем, у кого их нет?
Татищев промолчал.
– Да вы присаживайтесь, – указал рукой Шешковский на свое знаменитое зловещее кресло, о коем легенд ходило не менее, чем о его владельце.
Павел Андреевич сел и непроизвольно вцепился в кожаные подлокотники, на что Шешковский усмехнулся одними уголками губ.
– Не беспокойтесь, господин Татищев, это другое кресло, – произнес обер-секретарь серьезно.
Ну конечно! Тебе верить – что у фактора Зельца золото покупать. Такое же дутое, как твои заверения.
«Это другое кресло». Эти слова, да еще сказанные с учтивой улыбочкой, услышала несколько месяцев назад генеральша Кожина, а потом, когда села, подвинул Степан Иванович на нем какой-то рычажок, и замкнуло сие креслице генеральшу по рукам и ногам железными обручами. После в полу люк открылся, и стало сие кресло опускаться под пол, а генеральше и вовсе показалось, что в преисподнюю. А потом, когда только голова над полом осталась, освободили подпольные мастера генеральшу от кресла, подняли юбки, сняли кружевные порты и, покуда обер-секретарь читал голове генеральши мораль, высекли ее по филейным частям как сидорову козу. Затем надели порты, опустили юбки и, прикрепив к ней кресло, подняли, всю изреванную, наверх. К тому времени и Степан Иванович закончил моралитэ. Снова рычажок на креслице подвинул, и оковы железные прочь, как будто никакой экзекуции и не было. Да и то: зачем генеральше Кожиной понадобилось говорить в маскераде, что пора бы императрице угомониться и престать проводить в Эрмитаже свои интимные сатурналии и менять любовников как перчатки.
Кто ее за язык тянул?
Она что, «Указа о неболтании лишнего» не читала? Впрочем, как известно, незнание указов не освобождает подданных империи от наказания.
– Не извольте сомневаться, это другое кресло, – снова повторил Шешковский, словно прочитав мысли Татищева. – А пригласил я вас, милейший Павел Андреевич, с тем, чтобы сделать вам предложение.
«Руки и сердца?» – едва не вырвалось у капитан-поручика, но он вовремя спохватился. Так шутить с начальником тайной полиции, да и вообще с весьма пожилым человеком, конечно, не следовало.
– Я знаю о вас довольно, – начал издалека Шеш ковский. – Знаю, что вы добровольно отправились в действующую армию, чтобы участвовать в боевых действиях, и готовы были «положить живот свой за святую Отчизну», – процитировал строчку одного из рапортов Татищева обер-секретарь без малейшей иронии. – Знаю о вашей роли в деле гнусного предателя Касымбека, ибо ежели не вы, то, возможно, генерал-аншефа князя Репнина сегодня уже не было бы среди живых. Знаю о вашем чувстве справедливости, чему есть немало свидетельств со времен учебы вашей в Шляхетском корпусе. Знаю и о нынешнем положении, когда после тяжелого ранения вас, по сути, уволили из армии. Отсюда исходит и мое предложение: я хочу, чтобы вы служили у меня.
– То есть? – Татищев не понял, чего именно от него хочет Шешковский.
– Я предлагаю вам поступить на службу в экспедицию Тайных розыскных дел. Будете выполнять мои поручения.
– Боюсь, я вряд ли буду полезен в деле собирания компрометажа на знакомых мне людей. К тому же, я не считаю сию работу… – Павел Андреевич замолчал, подбирая подходящее слово.
– Пристойной, – закончил Степан Иванович. – Это вы хотели сказать?
– Примерно, да, – посмотрел прямо в глаза Шешковского Павел.
– Выходит, вы меня совершенно не поняли. Я вовсе не желаю сделать из вас доносителя, боже упаси. Секретных агентов и подобного рода помощников у меня вполне хватает, – усмехнулся Шешковский, – даже с избытком. Нет, мои поручения вам будут носить совершено иной характер.
– Какой же?
– Есть разного рода преступления, дознания по которым нежелательно поручать полиции. Не те нужны мозги и навыки. Выследить, арестовать – да, это можно поручить полиции. А вот выявить причину иных злоумышлений, да кто за ними стоит и кому это выгодно, а главное, привести к наказанию виновных – этим должны заниматься иные, специальные люди. К тому же подобные дела в интересах государственной безопасности обычно не подлежат разглашению, и утечка информации, имеющая место быть в полиции в масштабах весьма широких, здесь крайне нежелательна. Понимаете меня?
– Кажется, да, – не сразу ответил Татищев.
– Вот и славно, – заметил обер-секретарь и продолжил: – Скажем, дело княжны Таракановой или самозваного государя Петра Федоровича, то бишь Емельки Пугачева. Разве следствие по сим вопиющим фактам можно было поручить полиции? Или, к примеру, преступные деяния издателя Новикова, поющего под дудку французских масонов? Или выявление иных преступлений против Российской империи: государственная измена, странные убийства и исчезновения людей – разве с этим могут справиться полицейские? Такими делами занимается Тайная экспедиция. Кроме того, она осуществляет разведывательные и контрразведывательные функции, к чему со временем мы намерены вас привлечь. Соглашайтесь, Петр Андреевич, это весьма увлекательное занятие, уверяю вас.
– Но я причислен к Военной коллегии, – уже не очень уверенно произнес Татищев. – А экспедиция Тайных розыскных дел, насколько мне известно, состоит при Сенате.
– Это не должно вас волновать, – заверил его Шешковский. – Из Военной коллегии вы будете бессрочно прикомандированы к экспедиции, причем вам будет оставлен ваш чин и обеспечен служебный рост. Жалованье почти профессорское, полторы тысячи рублей в год, плюс квартирные. Неплохо, согласитесь.
– Неплохо, – был вынужден признать Татищев.
– Стало быть, вопрос решен, – подвел итог Шешковский.
Так капитан-поручик Павел Татищев сделался чиновником Тайной экспедиции, о чем впоследствии ни разу не пожалел.
Не открывали довольно долго. Наконец вышел розовощекий слуга, тот самый, что три четверти часа назад принес от Нелидова записку.
– Чем могу служить, господин… – начал он, но, подняв блуждающий взор (оторвали от Лизаветы в самое время, когда уже рук стало не хватать), распахнул двери: – Проходьте. Барин ожидают-с.
Павел Андреевич вошел в дом. Навстречу со ступеней второго этажа мало не бегом спустился Нелидов:
– Вы пришли! Слава богу! Пройдемте в мой кабинет.
– Мы, кажется, были на «ты»? – сказал Павел Андреевич, усевшись в кресло против Нелидова.
– Да, были, – кивнул Андрей.
– Тогда рассказывай.
– Понимаете… Понимаешь, много чего произошло.
И Нелидов рассказал Татищеву все, с самого начала. Как проиграл в фараон в клубе семьдесят тысяч, как повстречал антиквариуса Христенека, и как тот пожелал купить книгу, как он в полупьяном бреду и отчаянии совершил роковую ошибку – выкрал у отца «Петицу» и принес проклятому антиквариусу. Как отца хватил удар, и теперь он при смерти, и дабы лечение его могло быть успешным, надо вернуть книгу, чтобы устранить, как говорит госпожа Турчанинова, причину, вызвавшую несчастие. Он попытался это сделать, и вот теперь сидит под домашним арестом.
– Кто такая госпожа Турчанинова? – после недолгого молчания спросил Татищев.
– Это лекарка, согласившаяся пользовать отца.
– Бабка-знахарка? – удивленно вскинул брови подполковник.
– Все не так, как ты думаешь, – принялся уверять его Нелидов. – После ее посещения вчера отец какое-то время мог двигаться и говорить.
– Вот именно, «какое-то время», – проворчал подполковник. – А что говорят настоящие врачи?
– Что у отца имеется кровяная опухоль в мозге и жить ему осталось всего два-три дня. – Андрей замолчал, потом с усилием добавил: – Теперь уже меньше.
– Да, брат, наворотил ты делов, – раздумчиво произнес Павел Андреевич. – А к этому, как его, Христенеку зачем поперся? Ведь и ребенку ясно, что с этой книгой все было подстроено.
– Что значит «подстроено»? – в упор посмотрел на собеседника Нелидов, вдруг начиная понимать, к чему клонит Татищев.
– То и значит. Этот Христенек был в клубе?
– Не знаю. Может, был записан чьим-то гостем.
– Не Огниво-Бурковского, случаем?
– Ты хочешь сказать, что…
– Впрочем, решительно не важно, был антиквариус в клубе или не был, – не дал договорить Нелидову Татищев. – Важно то, что против тебя был настоящий сговор. Огниво-Бурковский обдирает тебя как липку – нашел с кем играть, святая простота! – и тут как бы случайно подворачивается со своим предложением продать книгу этот антиквариус. Ты посылаешь его в известное место, но предложение-то сделано! Хочешь не хочешь, но подспудно ты раздумываешь о нем. Когда же остальные лихоимцы отказывают тебе в займе, что тоже являлось условием сговора и было подстроено, ты, впав в отчаяние и усугубив его винными возлияниями, созреваешь для злоумышления и изымаешь – скажем так – из библиотеки отца нужную Христенеку книгу. Ничего не скажешь, ювелирная работа! Обложили тебя весьма грамотно и тонко, с учетом твоего взбалмошного характера и привычки сначала сотворить, а потом подумать. И вся эта акция была затеяна единственно ради того, чтобы заполучить эту книгу. Как она, говоришь, называется?
– «Петица», – мрачно ответил Андрей.
– Что, очень старинная книга?
– Ты не представляешь, насколько она старинная и что в ней написано. Отец говорил, что эта книга…
Дальше случилось весьма странное. Нелидов открывал рот и что-то, очевидно, говорил, но слышно ничего не было. Он был похож на большую рыбу в аквариуме, беззвучно открывавшую рот. Наконец он сам понял, что из него не исходит звуков, и «замолчал».
– Ну что же, ясно, – резюмировал сей оглушительный монолог армейского товарища Татищев.
И тут в кабинет постучали.
– Войдите, – вполне членораздельно произнес Нелидов.
– Я к вам… – Стремительно вошедшая в кабинет Турчанинова осеклась, заметив Татищева.
– Знакомьтесь, – поспешил представить их друг другу Нелидов. – Павел Андреевич Татищев, Анна Александровна Турчанинова.
Подполковник окинул пренебрежительным взглядом Анну. Турчанинова кивнула, и вовсе не глядя на Татищева.
– У вашего батюшки начался судорожный припадок, – сказала она, обращаясь к Нелидову. – Дыхание весьма хриплое, возможно, его будет тошнить. Велите, чтобы кто-нибудь из горничных всегда был при нем, даже ночью.
– Хорошо, – ответил Андрей. – Что еще от меня требуется?
– Вернуть книгу, – не задумываясь, ответила Анна. – И чем скорее, тем лучше.
Татищев с немым вопросом воззрился на Нелидова.
Андрей коротко кивнул ему и сказал тихо:
– Этим я как раз сейчас и занят. Вот, прошу Павла Андреевича, моего фронтового товарища, помочь мне.
– Смею надеяться, что господин Татищев будет в состоянии оказать вам помощь, – сухо произнесла Турчанинова, скользнув взглядом в сторону подполковника. – Для вашего отца это вопрос жизни и смерти. Что вы собираетесь предпринять?
Вопрос предназначался Татищеву. Подполковник молчал и, очевидно, не собирался раскрывать своих планов перед «бабкой-знахаркой».
– Можете не отвечать мне, – взглянула наконец на Татищева Анна. – Но к этому антиквариусу я пойду с вами.
– Нет, – решительно ответил Татищев.
– Да, – спокойно и быстро промолвила Анна, словно ожидала подобный ответ. – Возможно, вам понадобится моя помощь.
– Это в чем же, позвольте вас спросить? – не без язвочки в голосе поинтересовался Павел Андреевич.
– Вы думаете, что вы придете к антиквариусу, и он запросто отдаст вам книгу? – блеснула глазами Анна Александровна.
– Нет, мы так не думаем, – повернул голову в ее сторону подполковник. – Антиквариус, конечно, будет запираться. Поначалу. А потом добровольно отдаст нам книгу.
– А если ее у него уже нет?
– Тогда он скажет, где она.
– А если не скажет? – спросила Анна. – Что, примените пытки?
– Пытки запрещены законом, – холодно ответил Татищев.
– Я могу помочь вам разговорить его, – примирительным тоном произнесла Турчанинова. – А если я увижу, что проблем с возвратом книги у вас нет, я тотчас повернусь и уйду.
Нелидов вопросительно посмотрел на друга.
«Какая все же странная женщина эта Турчанинова», – подумал Павел Андреевич и молча пожал плечами.
Сей жест совершенно не означал «да».
Но не означал и «нет».
Глава шестая
Глава седьмая
– Вы, верно, гадаете, зачем, мол, понадобились старику Шешковскому, ведь за вами ничего такого нет? – после обычных приветствий произнес Степан Иванович, вглядываясь в Татищева.
– Вам виднее, господин обер-секретарь, – довольно смело ответил Павел Андреевич.
– Верно, нам виднее! – усмехнулся советник императрицы, очевидно имея под словом «нам» государыню императрицу Екатерину Лексевну и себя. – Но за вами действительно ничего особого не числится. Так, грешки молодости. Впрочем, у кого их нет?
Татищев промолчал.
– Да вы присаживайтесь, – указал рукой Шешковский на свое знаменитое зловещее кресло, о коем легенд ходило не менее, чем о его владельце.
Павел Андреевич сел и непроизвольно вцепился в кожаные подлокотники, на что Шешковский усмехнулся одними уголками губ.
– Не беспокойтесь, господин Татищев, это другое кресло, – произнес обер-секретарь серьезно.
Ну конечно! Тебе верить – что у фактора Зельца золото покупать. Такое же дутое, как твои заверения.
«Это другое кресло». Эти слова, да еще сказанные с учтивой улыбочкой, услышала несколько месяцев назад генеральша Кожина, а потом, когда села, подвинул Степан Иванович на нем какой-то рычажок, и замкнуло сие креслице генеральшу по рукам и ногам железными обручами. После в полу люк открылся, и стало сие кресло опускаться под пол, а генеральше и вовсе показалось, что в преисподнюю. А потом, когда только голова над полом осталась, освободили подпольные мастера генеральшу от кресла, подняли юбки, сняли кружевные порты и, покуда обер-секретарь читал голове генеральши мораль, высекли ее по филейным частям как сидорову козу. Затем надели порты, опустили юбки и, прикрепив к ней кресло, подняли, всю изреванную, наверх. К тому времени и Степан Иванович закончил моралитэ. Снова рычажок на креслице подвинул, и оковы железные прочь, как будто никакой экзекуции и не было. Да и то: зачем генеральше Кожиной понадобилось говорить в маскераде, что пора бы императрице угомониться и престать проводить в Эрмитаже свои интимные сатурналии и менять любовников как перчатки.
Кто ее за язык тянул?
Она что, «Указа о неболтании лишнего» не читала? Впрочем, как известно, незнание указов не освобождает подданных империи от наказания.
– Не извольте сомневаться, это другое кресло, – снова повторил Шешковский, словно прочитав мысли Татищева. – А пригласил я вас, милейший Павел Андреевич, с тем, чтобы сделать вам предложение.
«Руки и сердца?» – едва не вырвалось у капитан-поручика, но он вовремя спохватился. Так шутить с начальником тайной полиции, да и вообще с весьма пожилым человеком, конечно, не следовало.
– Я знаю о вас довольно, – начал издалека Шеш ковский. – Знаю, что вы добровольно отправились в действующую армию, чтобы участвовать в боевых действиях, и готовы были «положить живот свой за святую Отчизну», – процитировал строчку одного из рапортов Татищева обер-секретарь без малейшей иронии. – Знаю о вашей роли в деле гнусного предателя Касымбека, ибо ежели не вы, то, возможно, генерал-аншефа князя Репнина сегодня уже не было бы среди живых. Знаю о вашем чувстве справедливости, чему есть немало свидетельств со времен учебы вашей в Шляхетском корпусе. Знаю и о нынешнем положении, когда после тяжелого ранения вас, по сути, уволили из армии. Отсюда исходит и мое предложение: я хочу, чтобы вы служили у меня.
– То есть? – Татищев не понял, чего именно от него хочет Шешковский.
– Я предлагаю вам поступить на службу в экспедицию Тайных розыскных дел. Будете выполнять мои поручения.
– Боюсь, я вряд ли буду полезен в деле собирания компрометажа на знакомых мне людей. К тому же, я не считаю сию работу… – Павел Андреевич замолчал, подбирая подходящее слово.
– Пристойной, – закончил Степан Иванович. – Это вы хотели сказать?
– Примерно, да, – посмотрел прямо в глаза Шешковского Павел.
– Выходит, вы меня совершенно не поняли. Я вовсе не желаю сделать из вас доносителя, боже упаси. Секретных агентов и подобного рода помощников у меня вполне хватает, – усмехнулся Шешковский, – даже с избытком. Нет, мои поручения вам будут носить совершено иной характер.
– Какой же?
– Есть разного рода преступления, дознания по которым нежелательно поручать полиции. Не те нужны мозги и навыки. Выследить, арестовать – да, это можно поручить полиции. А вот выявить причину иных злоумышлений, да кто за ними стоит и кому это выгодно, а главное, привести к наказанию виновных – этим должны заниматься иные, специальные люди. К тому же подобные дела в интересах государственной безопасности обычно не подлежат разглашению, и утечка информации, имеющая место быть в полиции в масштабах весьма широких, здесь крайне нежелательна. Понимаете меня?
– Кажется, да, – не сразу ответил Татищев.
– Вот и славно, – заметил обер-секретарь и продолжил: – Скажем, дело княжны Таракановой или самозваного государя Петра Федоровича, то бишь Емельки Пугачева. Разве следствие по сим вопиющим фактам можно было поручить полиции? Или, к примеру, преступные деяния издателя Новикова, поющего под дудку французских масонов? Или выявление иных преступлений против Российской империи: государственная измена, странные убийства и исчезновения людей – разве с этим могут справиться полицейские? Такими делами занимается Тайная экспедиция. Кроме того, она осуществляет разведывательные и контрразведывательные функции, к чему со временем мы намерены вас привлечь. Соглашайтесь, Петр Андреевич, это весьма увлекательное занятие, уверяю вас.
– Но я причислен к Военной коллегии, – уже не очень уверенно произнес Татищев. – А экспедиция Тайных розыскных дел, насколько мне известно, состоит при Сенате.
– Это не должно вас волновать, – заверил его Шешковский. – Из Военной коллегии вы будете бессрочно прикомандированы к экспедиции, причем вам будет оставлен ваш чин и обеспечен служебный рост. Жалованье почти профессорское, полторы тысячи рублей в год, плюс квартирные. Неплохо, согласитесь.
– Неплохо, – был вынужден признать Татищев.
– Стало быть, вопрос решен, – подвел итог Шешковский.
Так капитан-поручик Павел Татищев сделался чиновником Тайной экспедиции, о чем впоследствии ни разу не пожалел.
* * *
Дом Нелидовых показался сразу, как только коляска повернула на Садовую. Подъехав к арочным воротам небольшой усадебки с двухэтажным особняком в двенадцать окон по фасаду, Павел Андреевич отпустил извозчика, поднялся по нескольким ступеням крыльца и дернул звонковую кисть.Не открывали довольно долго. Наконец вышел розовощекий слуга, тот самый, что три четверти часа назад принес от Нелидова записку.
– Чем могу служить, господин… – начал он, но, подняв блуждающий взор (оторвали от Лизаветы в самое время, когда уже рук стало не хватать), распахнул двери: – Проходьте. Барин ожидают-с.
Павел Андреевич вошел в дом. Навстречу со ступеней второго этажа мало не бегом спустился Нелидов:
– Вы пришли! Слава богу! Пройдемте в мой кабинет.
– Мы, кажется, были на «ты»? – сказал Павел Андреевич, усевшись в кресло против Нелидова.
– Да, были, – кивнул Андрей.
– Тогда рассказывай.
– Понимаете… Понимаешь, много чего произошло.
И Нелидов рассказал Татищеву все, с самого начала. Как проиграл в фараон в клубе семьдесят тысяч, как повстречал антиквариуса Христенека, и как тот пожелал купить книгу, как он в полупьяном бреду и отчаянии совершил роковую ошибку – выкрал у отца «Петицу» и принес проклятому антиквариусу. Как отца хватил удар, и теперь он при смерти, и дабы лечение его могло быть успешным, надо вернуть книгу, чтобы устранить, как говорит госпожа Турчанинова, причину, вызвавшую несчастие. Он попытался это сделать, и вот теперь сидит под домашним арестом.
– Кто такая госпожа Турчанинова? – после недолгого молчания спросил Татищев.
– Это лекарка, согласившаяся пользовать отца.
– Бабка-знахарка? – удивленно вскинул брови подполковник.
– Все не так, как ты думаешь, – принялся уверять его Нелидов. – После ее посещения вчера отец какое-то время мог двигаться и говорить.
– Вот именно, «какое-то время», – проворчал подполковник. – А что говорят настоящие врачи?
– Что у отца имеется кровяная опухоль в мозге и жить ему осталось всего два-три дня. – Андрей замолчал, потом с усилием добавил: – Теперь уже меньше.
– Да, брат, наворотил ты делов, – раздумчиво произнес Павел Андреевич. – А к этому, как его, Христенеку зачем поперся? Ведь и ребенку ясно, что с этой книгой все было подстроено.
– Что значит «подстроено»? – в упор посмотрел на собеседника Нелидов, вдруг начиная понимать, к чему клонит Татищев.
– То и значит. Этот Христенек был в клубе?
– Не знаю. Может, был записан чьим-то гостем.
– Не Огниво-Бурковского, случаем?
– Ты хочешь сказать, что…
– Впрочем, решительно не важно, был антиквариус в клубе или не был, – не дал договорить Нелидову Татищев. – Важно то, что против тебя был настоящий сговор. Огниво-Бурковский обдирает тебя как липку – нашел с кем играть, святая простота! – и тут как бы случайно подворачивается со своим предложением продать книгу этот антиквариус. Ты посылаешь его в известное место, но предложение-то сделано! Хочешь не хочешь, но подспудно ты раздумываешь о нем. Когда же остальные лихоимцы отказывают тебе в займе, что тоже являлось условием сговора и было подстроено, ты, впав в отчаяние и усугубив его винными возлияниями, созреваешь для злоумышления и изымаешь – скажем так – из библиотеки отца нужную Христенеку книгу. Ничего не скажешь, ювелирная работа! Обложили тебя весьма грамотно и тонко, с учетом твоего взбалмошного характера и привычки сначала сотворить, а потом подумать. И вся эта акция была затеяна единственно ради того, чтобы заполучить эту книгу. Как она, говоришь, называется?
– «Петица», – мрачно ответил Андрей.
– Что, очень старинная книга?
– Ты не представляешь, насколько она старинная и что в ней написано. Отец говорил, что эта книга…
Дальше случилось весьма странное. Нелидов открывал рот и что-то, очевидно, говорил, но слышно ничего не было. Он был похож на большую рыбу в аквариуме, беззвучно открывавшую рот. Наконец он сам понял, что из него не исходит звуков, и «замолчал».
– Ну что же, ясно, – резюмировал сей оглушительный монолог армейского товарища Татищев.
И тут в кабинет постучали.
– Войдите, – вполне членораздельно произнес Нелидов.
– Я к вам… – Стремительно вошедшая в кабинет Турчанинова осеклась, заметив Татищева.
– Знакомьтесь, – поспешил представить их друг другу Нелидов. – Павел Андреевич Татищев, Анна Александровна Турчанинова.
Подполковник окинул пренебрежительным взглядом Анну. Турчанинова кивнула, и вовсе не глядя на Татищева.
– У вашего батюшки начался судорожный припадок, – сказала она, обращаясь к Нелидову. – Дыхание весьма хриплое, возможно, его будет тошнить. Велите, чтобы кто-нибудь из горничных всегда был при нем, даже ночью.
– Хорошо, – ответил Андрей. – Что еще от меня требуется?
– Вернуть книгу, – не задумываясь, ответила Анна. – И чем скорее, тем лучше.
Татищев с немым вопросом воззрился на Нелидова.
Андрей коротко кивнул ему и сказал тихо:
– Этим я как раз сейчас и занят. Вот, прошу Павла Андреевича, моего фронтового товарища, помочь мне.
– Смею надеяться, что господин Татищев будет в состоянии оказать вам помощь, – сухо произнесла Турчанинова, скользнув взглядом в сторону подполковника. – Для вашего отца это вопрос жизни и смерти. Что вы собираетесь предпринять?
Вопрос предназначался Татищеву. Подполковник молчал и, очевидно, не собирался раскрывать своих планов перед «бабкой-знахаркой».
– Можете не отвечать мне, – взглянула наконец на Татищева Анна. – Но к этому антиквариусу я пойду с вами.
– Нет, – решительно ответил Татищев.
– Да, – спокойно и быстро промолвила Анна, словно ожидала подобный ответ. – Возможно, вам понадобится моя помощь.
– Это в чем же, позвольте вас спросить? – не без язвочки в голосе поинтересовался Павел Андреевич.
– Вы думаете, что вы придете к антиквариусу, и он запросто отдаст вам книгу? – блеснула глазами Анна Александровна.
– Нет, мы так не думаем, – повернул голову в ее сторону подполковник. – Антиквариус, конечно, будет запираться. Поначалу. А потом добровольно отдаст нам книгу.
– А если ее у него уже нет?
– Тогда он скажет, где она.
– А если не скажет? – спросила Анна. – Что, примените пытки?
– Пытки запрещены законом, – холодно ответил Татищев.
– Я могу помочь вам разговорить его, – примирительным тоном произнесла Турчанинова. – А если я увижу, что проблем с возвратом книги у вас нет, я тотчас повернусь и уйду.
Нелидов вопросительно посмотрел на друга.
«Какая все же странная женщина эта Турчанинова», – подумал Павел Андреевич и молча пожал плечами.
Сей жест совершенно не означал «да».
Но не означал и «нет».
Глава шестая
Визит к антиквариусу. – Как Иван Моисеевич Христенек, «разложенный на атомы», сползал со стула и жалостливо пукал. – Новый хозяин «Петицы». – Проклятая щука. – Некто Катерина Дмитриевна. – Дай почувствовать женщине ее необходимость и считай, что любовная игра проиграна. – Ошибки, боль и исцеление влюбленного мужчины. – Намерения подполковника Татищева и… никаких дискуссий.
При виде Нелидова лакей Христенека непроизвольно поджался и прикрыл лицо руками, а на короткий вопрос ротмистра: «У себя?» лишь быстро кивнул.
– Доложи, что к твоему господину с визитом подполковник Татищев и ротмистр Нелидов с дамой, – буркнул лакею Павел Андреевич и пошел следом за Нелидовым, который ориентировался в доме антиквариуса, как в своем собственном.
– А не зря ли ты пошел со мной? – совершенно игнорируя Турчанинову, спросил Андрея Татищев. – Все же ты под домашним арестом и делать визиты тебе не положено.
– А кто об этом узнает? – буркнул в ответ ротмистр.
Павел Андреевич покосился в сторону Анны Александровны. Та фыркнула, промолчала.
Иван Моисеевич Христенек снова намеревался отведать фаршированной щуки – верно, в прошлый визит Нелидова антиквариус так и не возымел этого удовольствия. Он уже занес над щукой серебряный двузубец, выбирая самый сладкий кусочек, как в столовую буквально влетел лакей, за коим вошли Нелидов, плотный среднего роста подполковник с каменным лицом и субтильная дамочка в черном. Если бы не малиновый берэт, Иван Моисеевич несомненно принял бы ее за монашку. Сия троица, не чинясь приличиями, прошла к столу и остановилась возле Христенека.
– Ну! – грозно произнес человек с каменным лицом и в подполковничьих эполетах.
– Что, простите, «ну»? – тихо произнес Иван Моисеевич, с тоской поглядывая на щуку.
– А вы сами не догадываетесь? – еще более грозным тоном спросил каменнолицый подполковник.
– Н-нет, – быстро сморгнул Христенек.
– Огниво-Бурковский арестован и все нам рассказал, – чеканя каждое слово, заявил подполковник.
Антиквариус поежился и заерзал на стуле: от этого человека, чем-то смахивающего на разбуженного некстати медведя, ощутимо веяло угрозой.
– О ком вы говорите? – принудил себя посмотреть на каменнолицего Христенек.
– Вы не знаете? Это ваш соучастник, господин антиквариус. Подельник, как говорят прокурорские и судейские чины.
– К-какие с-судейские-е? – пролепетал антиквариус.
– Которые судить вас будут! – сказал, будто заколотил последний гвоздь в крышку гроба, каменнолицый.
– За что судить? – уже едва слышно произнес Христенек и шумно втянул в себя воздух. Ему было явно нехорошо.
– За мошенничество и преступный сговор нескольких лиц, принесший имущественный и моральный ущерб другому лицу и повлекший, к тому же, ущерб здоровью лицу третьему. Каторга, милейший, решительнейшим образом каторга, – мрачно констатировал Павел Андреевич. – А далее: Сибирь, острог, голод, чахотка, смерть.
Христенек обмяк и стал потихоньку сползать со стула, словно куль с мукой. Не придержи его за рукав Татищев, Иван Моисеевич, верно, сполз бы под стол.
– Вы куда это? – поинтересовался подполковник.
– А?
– От нас не скроетесь, – угрожающе молвил каменнолицый и закончил: – Кажется, я не представился. Экспедиции Тайных розыскных дел при Правительствующем сенате подполковник Татищев Павел Андреевич.
Иван Моисеевич жалостливо пукнул и натурально превратился в подрагивающее желе. Он был «готов».
– Верните господину ротмистру книгу. Немедленно, – приказал антиквариусу Татищев. – Деньги за нее будут возвращены, очевидно частями. Может быть.
– У меня нет книги, – булькнул горлом Христенек.
– А где она? – продолжал вести себя как прокурор с обвиняемым Татищев.
– Я ее отдал, – проблеял Иван Моисеевич.
– Отдали или продали? – спросил Татищев.
– Отдал.
– Значит, деньги, что вы передали господину Нелидову, не ваши?
– Не мои.
– А чьи?
– Господина адмирала де Риваса.
– Вот как! – удивленно поднял брови подполковник. – Выходит, это вы ему передали книгу?
– Ему, – выдохнул антиквариус и в изнеможении прикрыл глаза.
– Хорошо, – чуть смягчившись, произнес Татищев, – мы покидаем вас. Вам будет зачтено, что вы не увиливали от моих вопросов и не пытались ввести следствие в заблуждение. Однако я просил бы вас повременить покуда с выездом из города.
Когда страшные визитеры удалились, Христенек еще с четверть часа полулежал на стуле, бездумно уставясь в потолок. Потом подтянулся на стуле, сел нормально. Взгляд его упал на щуку, и его едва не стошнило прямо на фарфоровое блюдо.
– Атомы, – подсказала ротмистру Турчанинова.
«Шибко умная, что ли»? – едва не сорвалась с языка Татищева расхожая в простонародье фраза. Он даже кашлянул, чтобы, не дай бог, не произнести ее вслух. Ведь умная и образованная женщина, помимо всех плюсов, имеет один значительный минус: рядом с ней надобно быть тоже умным и образованным.
Однажды он уже был знаком с умной дамой – Катерина Дмитриевна ее звали, – и хоть соответствовал ей вполне, но намучился с нею по самую маковку. Возможно, образованность и прочие духовные достоинства Катерины Дмитриевны являлись злом наименьшим по сравнению с настоящей бедой, произошедшей с Павлом Андреевичем. Татищев влюбился. И ведь знал: нельзя даже на миг дать почувствовать женщине, что не можешь без нее жить, ибо как только исчезнут у нее в этом сомнения – начнутся муки. Так всегда: чем больше любит один человек другого, тем второму меньше этой любви хочется, ведь первый никуда не денется и сделает все, чего ни пожелает второй. Если нет препятствий – тает страсть и исчезают искания души. У того, кто любит больше, и страсти, и исканий в избытке, но тепла получает он все меньше и меньше. И приходит боль, и начинаются муки.
Татищев страдал, метался, пытался вылечиться, но Катерина Дмитриевна время от времени вновь была с ним ласкова, покорна и уступчива, давая ему ненадолго торжествовать победу. Потом начиналось все сначала: она отдалялась и Павел Андреевич заглатывал сей любовный крючок все глубже, а боль и муки делались все нестерпимей.
Когда власть ее над ним стала безграничной, Татищев дошел до края и начал бороться. Он вытравливал из себя любовь с мясом, кровью и слезами. Долго и мучительно.
И вытравил.
С тех пор Татищев был с женщинами не особенно приветлив.
– Вот видите, сударыня, ваша помощь совершенно не понадобилась, – съязвил Павел Андреевич.
– Понадобится в следующий раз, – самоуверенно парировала она.
– А вы полагаете, он будет, следующий раз?
– Нам необходимо нанести визит господину адмиралу де Ривасу, не так ли?
– Нам? – снова искренне удивился Павел Андреевич. – Мне. Одному, – добавил он, заметив, что Нелидов собрался что-то возразить. – К тому же я должен подготовиться к этому визиту.
– Вы хотите узнать больше про адмирала, – догадалась Турчанинова.
Татищев взглянул на нее и ничего не ответил. Не хотел объясняться с этой дамочкой, говорить, что намерен посетить архив Тайной экспедиции. Но как она точно все схватывает! Прямо на лету.
– Может, все-таки я пойду с тобой? – спросил Нелидов. – Этот адмирал фигура непростая, как я слышал.
– Право же, господин подполковник, – попыталась встрять Турчанинова. – Ну, что вы какой… упертый!
Павел Андреевич бросил на нее испепеляющий взгляд и нахмурился: ведь он сказал же, что пойдет один! Значит, так оно и будет. Поэтому уже с явным раздражением Татищев как отрезал:
– Все. Прения и дискуссии по этому вопросу отменяются.
При виде Нелидова лакей Христенека непроизвольно поджался и прикрыл лицо руками, а на короткий вопрос ротмистра: «У себя?» лишь быстро кивнул.
– Доложи, что к твоему господину с визитом подполковник Татищев и ротмистр Нелидов с дамой, – буркнул лакею Павел Андреевич и пошел следом за Нелидовым, который ориентировался в доме антиквариуса, как в своем собственном.
– А не зря ли ты пошел со мной? – совершенно игнорируя Турчанинову, спросил Андрея Татищев. – Все же ты под домашним арестом и делать визиты тебе не положено.
– А кто об этом узнает? – буркнул в ответ ротмистр.
Павел Андреевич покосился в сторону Анны Александровны. Та фыркнула, промолчала.
Иван Моисеевич Христенек снова намеревался отведать фаршированной щуки – верно, в прошлый визит Нелидова антиквариус так и не возымел этого удовольствия. Он уже занес над щукой серебряный двузубец, выбирая самый сладкий кусочек, как в столовую буквально влетел лакей, за коим вошли Нелидов, плотный среднего роста подполковник с каменным лицом и субтильная дамочка в черном. Если бы не малиновый берэт, Иван Моисеевич несомненно принял бы ее за монашку. Сия троица, не чинясь приличиями, прошла к столу и остановилась возле Христенека.
– Ну! – грозно произнес человек с каменным лицом и в подполковничьих эполетах.
– Что, простите, «ну»? – тихо произнес Иван Моисеевич, с тоской поглядывая на щуку.
– А вы сами не догадываетесь? – еще более грозным тоном спросил каменнолицый подполковник.
– Н-нет, – быстро сморгнул Христенек.
– Огниво-Бурковский арестован и все нам рассказал, – чеканя каждое слово, заявил подполковник.
Антиквариус поежился и заерзал на стуле: от этого человека, чем-то смахивающего на разбуженного некстати медведя, ощутимо веяло угрозой.
– О ком вы говорите? – принудил себя посмотреть на каменнолицего Христенек.
– Вы не знаете? Это ваш соучастник, господин антиквариус. Подельник, как говорят прокурорские и судейские чины.
– К-какие с-судейские-е? – пролепетал антиквариус.
– Которые судить вас будут! – сказал, будто заколотил последний гвоздь в крышку гроба, каменнолицый.
– За что судить? – уже едва слышно произнес Христенек и шумно втянул в себя воздух. Ему было явно нехорошо.
– За мошенничество и преступный сговор нескольких лиц, принесший имущественный и моральный ущерб другому лицу и повлекший, к тому же, ущерб здоровью лицу третьему. Каторга, милейший, решительнейшим образом каторга, – мрачно констатировал Павел Андреевич. – А далее: Сибирь, острог, голод, чахотка, смерть.
Христенек обмяк и стал потихоньку сползать со стула, словно куль с мукой. Не придержи его за рукав Татищев, Иван Моисеевич, верно, сполз бы под стол.
– Вы куда это? – поинтересовался подполковник.
– А?
– От нас не скроетесь, – угрожающе молвил каменнолицый и закончил: – Кажется, я не представился. Экспедиции Тайных розыскных дел при Правительствующем сенате подполковник Татищев Павел Андреевич.
Иван Моисеевич жалостливо пукнул и натурально превратился в подрагивающее желе. Он был «готов».
– Верните господину ротмистру книгу. Немедленно, – приказал антиквариусу Татищев. – Деньги за нее будут возвращены, очевидно частями. Может быть.
– У меня нет книги, – булькнул горлом Христенек.
– А где она? – продолжал вести себя как прокурор с обвиняемым Татищев.
– Я ее отдал, – проблеял Иван Моисеевич.
– Отдали или продали? – спросил Татищев.
– Отдал.
– Значит, деньги, что вы передали господину Нелидову, не ваши?
– Не мои.
– А чьи?
– Господина адмирала де Риваса.
– Вот как! – удивленно поднял брови подполковник. – Выходит, это вы ему передали книгу?
– Ему, – выдохнул антиквариус и в изнеможении прикрыл глаза.
– Хорошо, – чуть смягчившись, произнес Татищев, – мы покидаем вас. Вам будет зачтено, что вы не увиливали от моих вопросов и не пытались ввести следствие в заблуждение. Однако я просил бы вас повременить покуда с выездом из города.
Когда страшные визитеры удалились, Христенек еще с четверть часа полулежал на стуле, бездумно уставясь в потолок. Потом подтянулся на стуле, сел нормально. Взгляд его упал на щуку, и его едва не стошнило прямо на фарфоровое блюдо.
* * *
– Ну, вы… ты, Павел Андреевич, ма-астер, – протянул восхищенно Нелидов. – Разложил этого Христенека прямо на…– Атомы, – подсказала ротмистру Турчанинова.
«Шибко умная, что ли»? – едва не сорвалась с языка Татищева расхожая в простонародье фраза. Он даже кашлянул, чтобы, не дай бог, не произнести ее вслух. Ведь умная и образованная женщина, помимо всех плюсов, имеет один значительный минус: рядом с ней надобно быть тоже умным и образованным.
Однажды он уже был знаком с умной дамой – Катерина Дмитриевна ее звали, – и хоть соответствовал ей вполне, но намучился с нею по самую маковку. Возможно, образованность и прочие духовные достоинства Катерины Дмитриевны являлись злом наименьшим по сравнению с настоящей бедой, произошедшей с Павлом Андреевичем. Татищев влюбился. И ведь знал: нельзя даже на миг дать почувствовать женщине, что не можешь без нее жить, ибо как только исчезнут у нее в этом сомнения – начнутся муки. Так всегда: чем больше любит один человек другого, тем второму меньше этой любви хочется, ведь первый никуда не денется и сделает все, чего ни пожелает второй. Если нет препятствий – тает страсть и исчезают искания души. У того, кто любит больше, и страсти, и исканий в избытке, но тепла получает он все меньше и меньше. И приходит боль, и начинаются муки.
Татищев страдал, метался, пытался вылечиться, но Катерина Дмитриевна время от времени вновь была с ним ласкова, покорна и уступчива, давая ему ненадолго торжествовать победу. Потом начиналось все сначала: она отдалялась и Павел Андреевич заглатывал сей любовный крючок все глубже, а боль и муки делались все нестерпимей.
Когда власть ее над ним стала безграничной, Татищев дошел до края и начал бороться. Он вытравливал из себя любовь с мясом, кровью и слезами. Долго и мучительно.
И вытравил.
С тех пор Татищев был с женщинами не особенно приветлив.
– Вот видите, сударыня, ваша помощь совершенно не понадобилась, – съязвил Павел Андреевич.
– Понадобится в следующий раз, – самоуверенно парировала она.
– А вы полагаете, он будет, следующий раз?
– Нам необходимо нанести визит господину адмиралу де Ривасу, не так ли?
– Нам? – снова искренне удивился Павел Андреевич. – Мне. Одному, – добавил он, заметив, что Нелидов собрался что-то возразить. – К тому же я должен подготовиться к этому визиту.
– Вы хотите узнать больше про адмирала, – догадалась Турчанинова.
Татищев взглянул на нее и ничего не ответил. Не хотел объясняться с этой дамочкой, говорить, что намерен посетить архив Тайной экспедиции. Но как она точно все схватывает! Прямо на лету.
– Может, все-таки я пойду с тобой? – спросил Нелидов. – Этот адмирал фигура непростая, как я слышал.
– Право же, господин подполковник, – попыталась встрять Турчанинова. – Ну, что вы какой… упертый!
Павел Андреевич бросил на нее испепеляющий взгляд и нахмурился: ведь он сказал же, что пойдет один! Значит, так оно и будет. Поэтому уже с явным раздражением Татищев как отрезал:
– Все. Прения и дискуссии по этому вопросу отменяются.
Глава седьмая
Как чрезвычайно далеки от жизни некоторые романисты и романистки. – Пиратские отпрыски, или характер и поступки людей зачастую определяются местом их рождения. – На что смотрели пустые глазницы контрабандиста Сильвио Касторе. – Лейтенант русского флота Иосиф Михайлович де Ривас. – Архивные изыскания подполковника Татищева, или подноготная адмирала де Риваса.
Иногда жизнь выкидывает такие коленца, что куда там до них разным Августам Лафонтенам, Сэмюэлям Ричардсонам, Мариям Коттен и Жанам Батистам Луве де Кувре с их семейными и чувствительными романами о Клариссах, Матильдах, Ловеласах и Фобласах! Настоящие, невыдуманные истории, кои время от времени преподносит нам жизнь, куда романтичнее, неожиданнее и хлеще писательских измышлений и фантазмов.
Взять хотя небезызвестных братьев Орловых. Или знаменитого князя Потемкина. Или генералиссимуса Суворова.
Или вот, сподвижника и приятеля обоих светлейших сих князей, адмирала Иосифа Михайловича де Риваса.
Да про таких, как он, и десятка романов будет мало, а может, и целой сотни. Жизнь их полна столь причудливыми кунштюками, что перьев не хватит все описать.
По чину старше адмирала де Риваса только канцлер да генерал-фельдмаршал. Еще выше, милостивые государи, идет уже сам государь император да следом за ним Господь Бог.
Кому бы могло прийти в голову, что Хосе, сын дона Мигеля де Ривас-и-Бойенса, управляющего королевской Военной канцелярией, окажется в русской службе?
Родился будущий русский адмирал в Неаполе летом 1749 года. Детство провел в ампирных и необарочных залах дворца и на террасе с фонтанами: должность отца и происхождение его от дочери английского короля Эдуарда I Елисаветы сделали свое дело.
А что такое, милостивые государи, детство в залах дворца?
О, это совсем не то, что детство в рыбацких поселках острова Капри, расположенного в южной части Неаполитанского залива, в коем было полно внуков и правнуков пиратов, что не единожды высаживались на Капри отдохнуть и расслабиться и чувствовали себя здесь как дома. Кто мог вырасти из таких детей? В лучшем случае какой-нибудь рыбак по имени Доменико или Адриано, обремененный семьей в двенадцать человек и проклинающий день своего рождения. В худшем же – отчаянный контрабандист Сильвио Касторе, которого нашли в одну из полнолунных ночей у фонтана Непорочного зачатия Девы Марии в конце улицы Партенопе со стилетом в спине. Его пустые глазницы, лишенные глазных яблок, были устремлены в сторону залива и горы Везувий, а руки с отрубленными кистями были скрещены на груди.
Еще из такого вот ребенка, родившегося в рыбачьем поселке с названием Казамиччиола, мог вырасти бродяга вроде Чезаре Чипполоне, коий убил и изнасиловал восемнадцать толстушек в возрасте от тринадцати до тридцати трех лет и в конце своей кровавой карьеры расчленил на сорок четыре кусочка известного тенора Придворного театра Джузеппе Скарлаттини.
Нет, не так сложилась судьба дона Мигеля. Напротив, сказывали, что молодой де Ривас уже в отрочестве владел семью языками и отличался от своих сверстников живым воображением, ясным умом, предприимчивостью, страстностью натуры и явной нетерпеливостью характера. К совершеннолетию Хосе Мигеле приобрел качества необычайно умного, хитрого, ловкого и крайне осторожного человека, неимоверно обаятельного и большого мастера тонкой интриги. Его прозвали Улиссом – за многоумие, бывшее, как известно, характерной чертой литературно-мифологического Улисса, или Одиссея. Невероятно, но хитрый и расчетливый делец и комиссионер вполне органично уживались в нем с отважным рыцарем без страха и упрека, смелым до безрассудства и благородным. Правда, последнее качество для многих являлось губительным, но только не для него.
Двадцати годов от роду, лейтенант неаполитанской армии Хосе Мигеле де Ривас познакомился в порту Ливорно с русским графом Алексеем Орловым, стоявшим здесь со своей эскадрой. Ох уж эти Орловы! Знакомство с оными красавцами, силачами и заговорщиками, прирожденными героями, победителями и авантюристами, переворачивало судьбы всех, кто попадался им на пути. Они сами для многих были Судьбой.
Иногда жизнь выкидывает такие коленца, что куда там до них разным Августам Лафонтенам, Сэмюэлям Ричардсонам, Мариям Коттен и Жанам Батистам Луве де Кувре с их семейными и чувствительными романами о Клариссах, Матильдах, Ловеласах и Фобласах! Настоящие, невыдуманные истории, кои время от времени преподносит нам жизнь, куда романтичнее, неожиданнее и хлеще писательских измышлений и фантазмов.
Взять хотя небезызвестных братьев Орловых. Или знаменитого князя Потемкина. Или генералиссимуса Суворова.
Или вот, сподвижника и приятеля обоих светлейших сих князей, адмирала Иосифа Михайловича де Риваса.
Да про таких, как он, и десятка романов будет мало, а может, и целой сотни. Жизнь их полна столь причудливыми кунштюками, что перьев не хватит все описать.
По чину старше адмирала де Риваса только канцлер да генерал-фельдмаршал. Еще выше, милостивые государи, идет уже сам государь император да следом за ним Господь Бог.
Кому бы могло прийти в голову, что Хосе, сын дона Мигеля де Ривас-и-Бойенса, управляющего королевской Военной канцелярией, окажется в русской службе?
Родился будущий русский адмирал в Неаполе летом 1749 года. Детство провел в ампирных и необарочных залах дворца и на террасе с фонтанами: должность отца и происхождение его от дочери английского короля Эдуарда I Елисаветы сделали свое дело.
А что такое, милостивые государи, детство в залах дворца?
О, это совсем не то, что детство в рыбацких поселках острова Капри, расположенного в южной части Неаполитанского залива, в коем было полно внуков и правнуков пиратов, что не единожды высаживались на Капри отдохнуть и расслабиться и чувствовали себя здесь как дома. Кто мог вырасти из таких детей? В лучшем случае какой-нибудь рыбак по имени Доменико или Адриано, обремененный семьей в двенадцать человек и проклинающий день своего рождения. В худшем же – отчаянный контрабандист Сильвио Касторе, которого нашли в одну из полнолунных ночей у фонтана Непорочного зачатия Девы Марии в конце улицы Партенопе со стилетом в спине. Его пустые глазницы, лишенные глазных яблок, были устремлены в сторону залива и горы Везувий, а руки с отрубленными кистями были скрещены на груди.
Еще из такого вот ребенка, родившегося в рыбачьем поселке с названием Казамиччиола, мог вырасти бродяга вроде Чезаре Чипполоне, коий убил и изнасиловал восемнадцать толстушек в возрасте от тринадцати до тридцати трех лет и в конце своей кровавой карьеры расчленил на сорок четыре кусочка известного тенора Придворного театра Джузеппе Скарлаттини.
Нет, не так сложилась судьба дона Мигеля. Напротив, сказывали, что молодой де Ривас уже в отрочестве владел семью языками и отличался от своих сверстников живым воображением, ясным умом, предприимчивостью, страстностью натуры и явной нетерпеливостью характера. К совершеннолетию Хосе Мигеле приобрел качества необычайно умного, хитрого, ловкого и крайне осторожного человека, неимоверно обаятельного и большого мастера тонкой интриги. Его прозвали Улиссом – за многоумие, бывшее, как известно, характерной чертой литературно-мифологического Улисса, или Одиссея. Невероятно, но хитрый и расчетливый делец и комиссионер вполне органично уживались в нем с отважным рыцарем без страха и упрека, смелым до безрассудства и благородным. Правда, последнее качество для многих являлось губительным, но только не для него.
Двадцати годов от роду, лейтенант неаполитанской армии Хосе Мигеле де Ривас познакомился в порту Ливорно с русским графом Алексеем Орловым, стоявшим здесь со своей эскадрой. Ох уж эти Орловы! Знакомство с оными красавцами, силачами и заговорщиками, прирожденными героями, победителями и авантюристами, переворачивало судьбы всех, кто попадался им на пути. Они сами для многих были Судьбой.