Страница:
Леонид Ильич умел быть снисходительным к личным слабостям людей, которых ценил. Им многое сходило с рук. Точно так же Брежнев не спешил и наказывать провинившихся.
Он сделал руководителем Казахстана своего друга Динмухамеда Ахметовича Кунаева. Тот сразу избавился от второго секретаря Михаила Сергеевича Соломенцева: позвонил Брежневу и рассказал, что тот «потерял авторитет перед общественностью и продолжать работать с подмоченной репутацией не может». Речь шла о романе Соломенцева с некой дамой, работавшей врачом в совминовской поликлинике. Они обычно встречались в гостинице, но однажды их застукал муж-милиционер и поколотил партработника. Леонид Ильич сделал приятное другу и убрал из Казахстана Соломенцева, примирительно заметив Кунаеву:
– Если он неудачно поухаживал за одной женщиной, от этого социализм не пострадает. Мы его переведем на работу в другую область.
На отношение к Соломенцеву этот трагикомический эпизод не повлиял. Брежнев отправил его первым секретарем в крупную Ростовскую область. Через два года, в декабре 1966 года, Брежнев сделал Соломенцева секретарем ЦК и заведующим отделом тяжелой промышленности.
Приехав в Алма-Ату, на пленуме ЦК компартии Казахстана Брежнев раскритиковал секретаря Коунрадского райкома Карагандинской области. На следующий день первый секретарь обкома пришел к Брежневу и сообщил, что уже снимает провинившегося и нашел ему замену. Леонид Ильич удивился. Объяснил секретарю обкома, что из критики надо делать выводы, но необходимо дать возможность исправить допущенные ошибки. И только если руководитель не сумел исправиться, тогда нужно идти на крайние меры.
В августе 1972 года Брежнев предупредил, что едет в Кустанай. Он попросил собрать руководителей зерновых областей:
– Хочу послушать секретарей обкомов о готовности к уборке урожая.
24 августа он прилетел. Шел сильный дождь. Поля вокруг аэропорта зеленые. Брежнев вылез из самолета, спросил первого секретаря ЦК Казахстана:
– Куда ты меня завез? Хлеба не вижу, вижу только зеленую массу.
Кунаев ответил:
– Не беспокойтесь, все будет в порядке. Хлеба дадим, и дадим немало.
На совещании Брежнев сказал, что главные хлебные зоны страны охвачены засухой. Поэтому он просит сделать все возможное, чтобы без потерь собрать выращенный урожай и продать государству как можно больше хлеба.
Кунаев встал, чтобы произнести ответное слово:
– План продажи хлеба республика выполнит. Но сколько хлеба будет продано сверх плана, надо подсчитать с руководителями республики. Прошу объявить перерыв на час-полтора.
Через два часа руководители областей один за другим стали докладывать генеральному секретарю, что выполнят и перевыполнят план сдачи хлеба.
Брежнев спросил Кунаева:
– Все заверяют, что планы продажи хлеба будут перевыполнены. Назовите цифру. О каком объеме идет речь?
Кунаев сказал:
– Мы будем бороться в этом году за продажу не менее миллиарда пятидесяти миллионов пудов хлеба. При этом будем иметь фураж, обеспечим себя семенами и не обидим механизаторов.
Брежнев был доволен. Сразу после совещания он позвонил в Москву Косыгину:
– Казахи взяли обязательство продать государству миллиард пудов хлеба… Вот и я говорю: молодцы!
«За прощальным обедом, – вспоминал Кунаев, – Брежнев был весел, много шутил. К слову сказать, Брежнев порой был неистощим на розыгрыши, острую шутку, а то и на анекдот о себе или своих соратниках».
А вот как в реальности происходила сдача хлеба.
«В период хлебосдачи, – рассказывал Нурсултан Назарбаев, – на различных этажах власти происходила битва не за хлеб, а за звания и награды. Все знали: если хороший вид на урожай, осенью последует дождь орденов и медалей, с которыми может выпасть и Золотая Звездочка Героя. Первый секретарь обкома партии мог получить звание Героя Социалистического Труда, лишь один раз в пять лет выполнив план по зерну, но при этом провалив всю пятилетку по всем показателям…
Совхозам и колхозам приходилось дочиста выгребать собственные закрома, чтобы обеспечить план сдачи зерна государству, а затем втридорога покупать концентрированные корма для содержания скота. Но директора и председатели хозяйств знали, что в случае бескормицы денежная дотация государства им обеспечена, а понадобится – выпросят для них то же самое зерно для комбикормов у того же государства, которому его сдали».
Что касается наград, то друзьям Леонид Ильич лишней звезды не жалел.
12 января 1982 года отмечалось семидесятилетие Кунаева. Утром пришла телеграмма Черненко с поздравлением и новостью: первый секретарь ЦК компартии Казахстана награжден орденом Октябрьской революции. Кунаеву награда не понравилась – мелковата. Торжества были отложены, желавших поздравить юбиляра попросили зайти попозже. Динмухамед Ахмедович переговорил с Леонидом Ильичом. Торжества начались вечером, когда из Москвы пришло сообщение: Кунаев – единственный из руководителей республик – стал трижды Героем Социалистического Труда…
Благодаря Брежневу во второй половине шестидесятых сельское хозяйство получило на треть больше денег, чем в предыдущую пятилетку[1], но к началу семидесятых ситуация вновь ухудшилась и в стране уменьшилось потребление продовольствия. Аграрная отрасль все еще сильно зависела от погоды. Неблагоприятные климатические условия в конце шестидесятых – начале семидесятых привели на территории Российской Федерации к резкому сокращению поголовья крупного рогатого скота. Из-за суровых зим гибли озимые. Сельское хозяйство не развивалось. Но Брежнев был убежден, что все дело в деньгах. Колхозам списывали задолженность, предоставлялись ссуды и долгосрочные кредиты. Однако количество убыточных хозяйств постоянно увеличивалось.
Постепенно Брежнев стал физически сдавать, да и понял, что улучшить ситуацию в сельском хозяйстве никак не получается. И ему советовали: зачем же вам, Леонид Ильич, в такой ситуации повторять, что именно вы курируете сельское хозяйство? Конечно, генеральный секретарь за все отвечает. Но стоит ли брать на себя прямую ответственность за такую сложную отрасль?
И Брежнев перестал об этом говорить. Это изменило положение секретаря по сельскому хозяйству. Прежде Федор Давыдович Кулаков находился в выгодном положении, за все отвечает генеральный, а он ему помогает. Теперь он сам стал отвечать за ситуацию в сельском хозяйстве, Брежнев с него спрашивал, критиковал, иногда жестко.
Кулакову приходилось трудно. Он, что называется, головой отвечал за поставки хлеба.
Первый секретарь Херсонского обкома Иван Алексеевич Мозговой рассказывал, как получил срочную телеграмму с требованием немедленно приехать в Москву к Кулакову. Секретарь ЦК КПСС показал Мозговому письмо, в котором говорилось, что на Херсонщине хлеб собран, но государству почему-то не сдан. Мозговой объяснил, что в области не хватает транспорта, поэтому решено: сначала собрать весь хлеб, а потом его сдать.
Кулаков выслушал его внимательно и аргументы принял, но в конце разговора сказал:
– Я беседовал с Щербицким, он просил, чтобы завтра вы были у него.
Утром Мозгового заслушали на политбюро ЦК Украины. Щербицкий распорядился:
– Хлеб сдавать быстрее.
Повернувшись к секретарю ЦК по сельскому хозяйству Николаю Михайловичу Борисенко, Щербицкий весело спросил:
– А что было бы с Мозговым в такой ситуации в тридцать седьмом?
И Борисенко так же весело, без слов изобразил пальцами решетку…
Управлять агропромышленным комплексом было крайне непросто еще и потому, что там Леонид Ильич поставил своих людей. Министр мелиорации и водного хозяйства Николай Федорович Васильев работал в Днепропетровской области и был связан с днепропетровским окружением Брежнева. Министр машиностроения для животноводства и кормопроизводства Константин Никитович Беляк был женат на сестре Брежнева Виктории Петровне. Министр сельского хозяйства Валентин Карпович Месяц имел широкие связи в партийном аппарате.
Кулакову приходилось трудно. Но настоящая его беда, говорят люди, которые хорошо знали Кулакова, состояла в том, что он сильно пил. По существу он был болен. Его пытались лечить, но ничего не вышло.
Георг Мясников:
«4 июня. Приехал Ф. Д. Кулаков… Прием. Бухой Валера (сын Кулакова) и его непонятный тост. Тост Ф. Д. Кулакова о Брежневе: “Это необыкновенный человек. Первый вопрос после съезда – о сельском хозяйстве”…
5 июня. Совещание актива. Кулаков выступал долго. Хорошо владеет материалами о положении дел в сельском хозяйстве страны. Много критиковал нас за недостатки и в полеводстве, и в животноводстве. Когда все закончилось, мигом накрыли столы и разлили. Пошли тосты один за другим. Ф. Д. опять говорил о “необыкновенном человеке”…
8 июня. Жаркий день. К одиннадцати часам в Лопуховке собралась вся пензенская “знать” с женами. Ф. Д. еще не появлялся, говорят, что он плохо спал ночь, вставал, ходил, не выспался… Засели играть в домино. “Козел” стал привилегией приезжающего начальства. Потом подсел Ф. Д. Опять все сели за стол…
Вдруг вспыхнул злой разговор. Кулаков стал критиковать Льва за плохие показатели по всем секторам экономики (общественному и личному) в той пятилетке. Влез я, пытаясь как-то перевести разговор. Искал компромисс:
– Если мы выглядим плохо по всем показателям личного сектора, то Саратов не только по личному, но и по общественному не выполнил, а ему орден дали.
– Дураки, что дали. Дуракам всегда дают.
Влезла Вера (жена Мясникова):
– Вы их критикует, а посмотрели бы, сколько они мотаются!
Вцепилась здорово! Дело обострилось.
– А, меня не понимают! Поехали, мне здесь делать нечего.
Лев пытался успокоить. Кое-как все улеглось, еще выпили. Но осадок остался. На предельной скорости поехали в Пензу, едва успели к отходу поезда. Масса народа. Валера (сын Ф. Д. Кулакова) опять бухой…
7 июня. Настроение хреновое. Просто поганое! Как можно одним пьяным шагом все испортить, отравить настроение всем и себе, породить столько переживаний? Не хочу думать, что там все так и все такие. Просто скорее всего голова закружилась от высоты положения, неожиданности возвышения, при старых подспудных привычках, да еще рожденных здесь, на пензенской земле, при сознании, что дозволено, и понимании или, вернее, самомнении, что уже почти божество, а не простой смертный. Все это, подогретое излишними дозами спиртного, вдруг вылилось наружу и брызнуло гноем из этого нарыва.
Зашел пораньше ко Льву. Обсуждать не хочется, мерзко. Он бросил одну фразу. Чего не бывает от излишнего спиртного! Все это пустяки. Дождя нет, вот это плохо…»
В феврале 1978 года Кулакову исполнилось шестьдесят лет. По случаю юбилея присвоили звание Героя Социалистического Труда. В те годы ходили слухи, будто Кулакова прочат в наследники Брежнева. Но верили им те, кто плохо знал расстановку сил в политбюро. Позиции Федора Давыдовича не были такими уж сильными. Напротив, его постепенно стали оттеснять от власти. В июле 1978 года собрался пленум ЦК по сельскому хозяйству. Но председателем комиссии по подготовке пленума назначили не Кулакова, что было бы вполне логично – он секретарь ЦК по селу, а главу правительства Алексея Николаевича Косыгина, которого обычно отстраняли от сельских дел.
Пленум закончился 4 июля, никаких важных решений не приняли. На следующий день, 5 июля, вспоминает Горбачев, супруги Кулаковы отмечали сорокалетие свадьбы. Горбачевы тоже были приглашены. Каждый из присутствовавших должен был произнести тост, бокал обязательно осушали до дна. Федор Давыдович был крупным мужчиной, чувствовал себя здоровым человеком и считал, что может крепко выпить. Но у него всегда было розовое лицо хронического гипертоника. А еще в 1968 году Кулакову сделали серьезную хирургическую операцию по поводу рака – удалили часть желудка. Ему, конечно, следовало ограничивать себя. Но, когда садился за стол, остановиться не мог… Через несколько дней после юбилея его не стало.
17 июля 1978 года Георг Мясников записал в дневнике:
«Только пришел к себе, Лев звонит: хреновая весть – умер Ф. Д. Кулаков. Как обухом по голове… При мне Лев говорил с Евдокией Федоровной. Ф. Д. чувствовал себя хорошо все время. Около семи вечера – озноб, температура. Около одиннадцати попросил поесть. Дали бутерброд и стакан чая. Лег спать, просил разбудить в семь. Пришли будить в семь, а он мертв. Позже патологоанатомы установили тромб. Может, замотал пленум ЦК и какие-то переживания в связи с этим…»
На следующий день новая запись:
«Мучает смерть Ф. Д. Кулакова. Какой-то нехороший фон (стали отодвигать, сидел не в том ряду). Может, и тромб, но нервное напряжение сильнее. Что-то случилось наверху. Сегодня прощание с ним. Ни Брежнева, ни Суслова, ни Косыгина не было. Они не сочли нужным прилететь проститься. Радио и телевидение просто передали сообщение, но ни на один тон не сбавили обычности передач. Траура нет.
Есть что-то загадочное и таинственное в его кончине: внезапность и неожиданность для всех, путанное медицинское заключение. Общие фразы о склерозе, причина смерти – “острая сердечная недостаточность с внезапной остановкой сердца”. А от чего? О тромбе ни слова… Спешка с похоронами. Не успел умереть, гроб день постоял, и уже кремировали. Неуважение к нему…
Для Кулакова мартовский пленум 1965 года был восходом, июльский 1978 года стал закатом. Прожил в политбюро от пленума до пленума по сельскому хозяйству…»
Федор Давыдович ушел из жизни самым прискорбным образом.
В роковую ночь они с женой, Евдокией Федоровной, крупно поссорились. Он лег спать один. Говорят, что на ночь глядя еще добавил, и сердце у него остановилось. Утром охранники нашли его мертвым.
Руководители партии и государства находились в отпуске. Возвращаться на похороны им не захотелось. Брежнев удовлетворился тем, что велел прислать венок от его имени, хотя потом огорченно скажет Горбачеву:
– Жаль Кулакова, хороший был человек…
Михаил Сергеевич Горбачев как представитель Ставрополья был включен в похоронную комиссию и впервые поднялся на трибуну мавзолея, чтобы произнести прощальное слово. Он говорил о том, что «светлый образ Федора Давыдовича Кулакова, славного сына Коммунистической партии, навсегда останется в наших сердцах как пример беззаветной верности и героического служения партии, нашей Советской Родине».
Похоронили Кулакова 19 июля у Кремлевской стены. Руководил церемонией член политбюро Андрей Павлович Кириленко. В отсутствие Брежнева и Суслова он остался в Москве «на хозяйстве». Смерть Кулакова открыла цепь случайностей, которая вскоре приведет Горбачева к власти в стране…
Экономическая реформа и Алексей Косыгин
«Ничего, Косыга, еще поработаешь»
Он сделал руководителем Казахстана своего друга Динмухамеда Ахметовича Кунаева. Тот сразу избавился от второго секретаря Михаила Сергеевича Соломенцева: позвонил Брежневу и рассказал, что тот «потерял авторитет перед общественностью и продолжать работать с подмоченной репутацией не может». Речь шла о романе Соломенцева с некой дамой, работавшей врачом в совминовской поликлинике. Они обычно встречались в гостинице, но однажды их застукал муж-милиционер и поколотил партработника. Леонид Ильич сделал приятное другу и убрал из Казахстана Соломенцева, примирительно заметив Кунаеву:
– Если он неудачно поухаживал за одной женщиной, от этого социализм не пострадает. Мы его переведем на работу в другую область.
На отношение к Соломенцеву этот трагикомический эпизод не повлиял. Брежнев отправил его первым секретарем в крупную Ростовскую область. Через два года, в декабре 1966 года, Брежнев сделал Соломенцева секретарем ЦК и заведующим отделом тяжелой промышленности.
Приехав в Алма-Ату, на пленуме ЦК компартии Казахстана Брежнев раскритиковал секретаря Коунрадского райкома Карагандинской области. На следующий день первый секретарь обкома пришел к Брежневу и сообщил, что уже снимает провинившегося и нашел ему замену. Леонид Ильич удивился. Объяснил секретарю обкома, что из критики надо делать выводы, но необходимо дать возможность исправить допущенные ошибки. И только если руководитель не сумел исправиться, тогда нужно идти на крайние меры.
В августе 1972 года Брежнев предупредил, что едет в Кустанай. Он попросил собрать руководителей зерновых областей:
– Хочу послушать секретарей обкомов о готовности к уборке урожая.
24 августа он прилетел. Шел сильный дождь. Поля вокруг аэропорта зеленые. Брежнев вылез из самолета, спросил первого секретаря ЦК Казахстана:
– Куда ты меня завез? Хлеба не вижу, вижу только зеленую массу.
Кунаев ответил:
– Не беспокойтесь, все будет в порядке. Хлеба дадим, и дадим немало.
На совещании Брежнев сказал, что главные хлебные зоны страны охвачены засухой. Поэтому он просит сделать все возможное, чтобы без потерь собрать выращенный урожай и продать государству как можно больше хлеба.
Кунаев встал, чтобы произнести ответное слово:
– План продажи хлеба республика выполнит. Но сколько хлеба будет продано сверх плана, надо подсчитать с руководителями республики. Прошу объявить перерыв на час-полтора.
Через два часа руководители областей один за другим стали докладывать генеральному секретарю, что выполнят и перевыполнят план сдачи хлеба.
Брежнев спросил Кунаева:
– Все заверяют, что планы продажи хлеба будут перевыполнены. Назовите цифру. О каком объеме идет речь?
Кунаев сказал:
– Мы будем бороться в этом году за продажу не менее миллиарда пятидесяти миллионов пудов хлеба. При этом будем иметь фураж, обеспечим себя семенами и не обидим механизаторов.
Брежнев был доволен. Сразу после совещания он позвонил в Москву Косыгину:
– Казахи взяли обязательство продать государству миллиард пудов хлеба… Вот и я говорю: молодцы!
«За прощальным обедом, – вспоминал Кунаев, – Брежнев был весел, много шутил. К слову сказать, Брежнев порой был неистощим на розыгрыши, острую шутку, а то и на анекдот о себе или своих соратниках».
А вот как в реальности происходила сдача хлеба.
«В период хлебосдачи, – рассказывал Нурсултан Назарбаев, – на различных этажах власти происходила битва не за хлеб, а за звания и награды. Все знали: если хороший вид на урожай, осенью последует дождь орденов и медалей, с которыми может выпасть и Золотая Звездочка Героя. Первый секретарь обкома партии мог получить звание Героя Социалистического Труда, лишь один раз в пять лет выполнив план по зерну, но при этом провалив всю пятилетку по всем показателям…
Совхозам и колхозам приходилось дочиста выгребать собственные закрома, чтобы обеспечить план сдачи зерна государству, а затем втридорога покупать концентрированные корма для содержания скота. Но директора и председатели хозяйств знали, что в случае бескормицы денежная дотация государства им обеспечена, а понадобится – выпросят для них то же самое зерно для комбикормов у того же государства, которому его сдали».
Что касается наград, то друзьям Леонид Ильич лишней звезды не жалел.
12 января 1982 года отмечалось семидесятилетие Кунаева. Утром пришла телеграмма Черненко с поздравлением и новостью: первый секретарь ЦК компартии Казахстана награжден орденом Октябрьской революции. Кунаеву награда не понравилась – мелковата. Торжества были отложены, желавших поздравить юбиляра попросили зайти попозже. Динмухамед Ахмедович переговорил с Леонидом Ильичом. Торжества начались вечером, когда из Москвы пришло сообщение: Кунаев – единственный из руководителей республик – стал трижды Героем Социалистического Труда…
Благодаря Брежневу во второй половине шестидесятых сельское хозяйство получило на треть больше денег, чем в предыдущую пятилетку[1], но к началу семидесятых ситуация вновь ухудшилась и в стране уменьшилось потребление продовольствия. Аграрная отрасль все еще сильно зависела от погоды. Неблагоприятные климатические условия в конце шестидесятых – начале семидесятых привели на территории Российской Федерации к резкому сокращению поголовья крупного рогатого скота. Из-за суровых зим гибли озимые. Сельское хозяйство не развивалось. Но Брежнев был убежден, что все дело в деньгах. Колхозам списывали задолженность, предоставлялись ссуды и долгосрочные кредиты. Однако количество убыточных хозяйств постоянно увеличивалось.
Постепенно Брежнев стал физически сдавать, да и понял, что улучшить ситуацию в сельском хозяйстве никак не получается. И ему советовали: зачем же вам, Леонид Ильич, в такой ситуации повторять, что именно вы курируете сельское хозяйство? Конечно, генеральный секретарь за все отвечает. Но стоит ли брать на себя прямую ответственность за такую сложную отрасль?
И Брежнев перестал об этом говорить. Это изменило положение секретаря по сельскому хозяйству. Прежде Федор Давыдович Кулаков находился в выгодном положении, за все отвечает генеральный, а он ему помогает. Теперь он сам стал отвечать за ситуацию в сельском хозяйстве, Брежнев с него спрашивал, критиковал, иногда жестко.
Кулакову приходилось трудно. Он, что называется, головой отвечал за поставки хлеба.
Первый секретарь Херсонского обкома Иван Алексеевич Мозговой рассказывал, как получил срочную телеграмму с требованием немедленно приехать в Москву к Кулакову. Секретарь ЦК КПСС показал Мозговому письмо, в котором говорилось, что на Херсонщине хлеб собран, но государству почему-то не сдан. Мозговой объяснил, что в области не хватает транспорта, поэтому решено: сначала собрать весь хлеб, а потом его сдать.
Кулаков выслушал его внимательно и аргументы принял, но в конце разговора сказал:
– Я беседовал с Щербицким, он просил, чтобы завтра вы были у него.
Утром Мозгового заслушали на политбюро ЦК Украины. Щербицкий распорядился:
– Хлеб сдавать быстрее.
Повернувшись к секретарю ЦК по сельскому хозяйству Николаю Михайловичу Борисенко, Щербицкий весело спросил:
– А что было бы с Мозговым в такой ситуации в тридцать седьмом?
И Борисенко так же весело, без слов изобразил пальцами решетку…
Управлять агропромышленным комплексом было крайне непросто еще и потому, что там Леонид Ильич поставил своих людей. Министр мелиорации и водного хозяйства Николай Федорович Васильев работал в Днепропетровской области и был связан с днепропетровским окружением Брежнева. Министр машиностроения для животноводства и кормопроизводства Константин Никитович Беляк был женат на сестре Брежнева Виктории Петровне. Министр сельского хозяйства Валентин Карпович Месяц имел широкие связи в партийном аппарате.
Кулакову приходилось трудно. Но настоящая его беда, говорят люди, которые хорошо знали Кулакова, состояла в том, что он сильно пил. По существу он был болен. Его пытались лечить, но ничего не вышло.
Георг Мясников:
«4 июня. Приехал Ф. Д. Кулаков… Прием. Бухой Валера (сын Кулакова) и его непонятный тост. Тост Ф. Д. Кулакова о Брежневе: “Это необыкновенный человек. Первый вопрос после съезда – о сельском хозяйстве”…
5 июня. Совещание актива. Кулаков выступал долго. Хорошо владеет материалами о положении дел в сельском хозяйстве страны. Много критиковал нас за недостатки и в полеводстве, и в животноводстве. Когда все закончилось, мигом накрыли столы и разлили. Пошли тосты один за другим. Ф. Д. опять говорил о “необыкновенном человеке”…
8 июня. Жаркий день. К одиннадцати часам в Лопуховке собралась вся пензенская “знать” с женами. Ф. Д. еще не появлялся, говорят, что он плохо спал ночь, вставал, ходил, не выспался… Засели играть в домино. “Козел” стал привилегией приезжающего начальства. Потом подсел Ф. Д. Опять все сели за стол…
Вдруг вспыхнул злой разговор. Кулаков стал критиковать Льва за плохие показатели по всем секторам экономики (общественному и личному) в той пятилетке. Влез я, пытаясь как-то перевести разговор. Искал компромисс:
– Если мы выглядим плохо по всем показателям личного сектора, то Саратов не только по личному, но и по общественному не выполнил, а ему орден дали.
– Дураки, что дали. Дуракам всегда дают.
Влезла Вера (жена Мясникова):
– Вы их критикует, а посмотрели бы, сколько они мотаются!
Вцепилась здорово! Дело обострилось.
– А, меня не понимают! Поехали, мне здесь делать нечего.
Лев пытался успокоить. Кое-как все улеглось, еще выпили. Но осадок остался. На предельной скорости поехали в Пензу, едва успели к отходу поезда. Масса народа. Валера (сын Ф. Д. Кулакова) опять бухой…
7 июня. Настроение хреновое. Просто поганое! Как можно одним пьяным шагом все испортить, отравить настроение всем и себе, породить столько переживаний? Не хочу думать, что там все так и все такие. Просто скорее всего голова закружилась от высоты положения, неожиданности возвышения, при старых подспудных привычках, да еще рожденных здесь, на пензенской земле, при сознании, что дозволено, и понимании или, вернее, самомнении, что уже почти божество, а не простой смертный. Все это, подогретое излишними дозами спиртного, вдруг вылилось наружу и брызнуло гноем из этого нарыва.
Зашел пораньше ко Льву. Обсуждать не хочется, мерзко. Он бросил одну фразу. Чего не бывает от излишнего спиртного! Все это пустяки. Дождя нет, вот это плохо…»
В феврале 1978 года Кулакову исполнилось шестьдесят лет. По случаю юбилея присвоили звание Героя Социалистического Труда. В те годы ходили слухи, будто Кулакова прочат в наследники Брежнева. Но верили им те, кто плохо знал расстановку сил в политбюро. Позиции Федора Давыдовича не были такими уж сильными. Напротив, его постепенно стали оттеснять от власти. В июле 1978 года собрался пленум ЦК по сельскому хозяйству. Но председателем комиссии по подготовке пленума назначили не Кулакова, что было бы вполне логично – он секретарь ЦК по селу, а главу правительства Алексея Николаевича Косыгина, которого обычно отстраняли от сельских дел.
Пленум закончился 4 июля, никаких важных решений не приняли. На следующий день, 5 июля, вспоминает Горбачев, супруги Кулаковы отмечали сорокалетие свадьбы. Горбачевы тоже были приглашены. Каждый из присутствовавших должен был произнести тост, бокал обязательно осушали до дна. Федор Давыдович был крупным мужчиной, чувствовал себя здоровым человеком и считал, что может крепко выпить. Но у него всегда было розовое лицо хронического гипертоника. А еще в 1968 году Кулакову сделали серьезную хирургическую операцию по поводу рака – удалили часть желудка. Ему, конечно, следовало ограничивать себя. Но, когда садился за стол, остановиться не мог… Через несколько дней после юбилея его не стало.
17 июля 1978 года Георг Мясников записал в дневнике:
«Только пришел к себе, Лев звонит: хреновая весть – умер Ф. Д. Кулаков. Как обухом по голове… При мне Лев говорил с Евдокией Федоровной. Ф. Д. чувствовал себя хорошо все время. Около семи вечера – озноб, температура. Около одиннадцати попросил поесть. Дали бутерброд и стакан чая. Лег спать, просил разбудить в семь. Пришли будить в семь, а он мертв. Позже патологоанатомы установили тромб. Может, замотал пленум ЦК и какие-то переживания в связи с этим…»
На следующий день новая запись:
«Мучает смерть Ф. Д. Кулакова. Какой-то нехороший фон (стали отодвигать, сидел не в том ряду). Может, и тромб, но нервное напряжение сильнее. Что-то случилось наверху. Сегодня прощание с ним. Ни Брежнева, ни Суслова, ни Косыгина не было. Они не сочли нужным прилететь проститься. Радио и телевидение просто передали сообщение, но ни на один тон не сбавили обычности передач. Траура нет.
Есть что-то загадочное и таинственное в его кончине: внезапность и неожиданность для всех, путанное медицинское заключение. Общие фразы о склерозе, причина смерти – “острая сердечная недостаточность с внезапной остановкой сердца”. А от чего? О тромбе ни слова… Спешка с похоронами. Не успел умереть, гроб день постоял, и уже кремировали. Неуважение к нему…
Для Кулакова мартовский пленум 1965 года был восходом, июльский 1978 года стал закатом. Прожил в политбюро от пленума до пленума по сельскому хозяйству…»
Федор Давыдович ушел из жизни самым прискорбным образом.
В роковую ночь они с женой, Евдокией Федоровной, крупно поссорились. Он лег спать один. Говорят, что на ночь глядя еще добавил, и сердце у него остановилось. Утром охранники нашли его мертвым.
Руководители партии и государства находились в отпуске. Возвращаться на похороны им не захотелось. Брежнев удовлетворился тем, что велел прислать венок от его имени, хотя потом огорченно скажет Горбачеву:
– Жаль Кулакова, хороший был человек…
Михаил Сергеевич Горбачев как представитель Ставрополья был включен в похоронную комиссию и впервые поднялся на трибуну мавзолея, чтобы произнести прощальное слово. Он говорил о том, что «светлый образ Федора Давыдовича Кулакова, славного сына Коммунистической партии, навсегда останется в наших сердцах как пример беззаветной верности и героического служения партии, нашей Советской Родине».
Похоронили Кулакова 19 июля у Кремлевской стены. Руководил церемонией член политбюро Андрей Павлович Кириленко. В отсутствие Брежнева и Суслова он остался в Москве «на хозяйстве». Смерть Кулакова открыла цепь случайностей, которая вскоре приведет Горбачева к власти в стране…
Экономическая реформа и Алексей Косыгин
«Ничего, Косыга, еще поработаешь»
В феврале 1981 года Черненко информировал секретариат ЦК:
«Поступают письма граждан, в которых подчас в острой форме сообщается о временных перебоях в обеспечении населения хлебом и хлебопродуктами, о сужении ассортимента хлебобулочных изделий, низком их качестве… Нашли подтверждение сигналы о перебоях в снабжении трудящихся хлебом или низком его качестве, полученные в истекшем году из городов Иркутска, Уральска, Челябинска, Артема (Приморский край), Минусинска (Красноярский край), Умани (Черкасская область), Рославля (Смоленская область), Урюпинска (Волгоградская область), Белогорска (Амурская область), Кирова (Калужская область), Кулебаки (Горьковская область), пос. Юрнио (Марийская АССР) и многих других».
Брежнев в частных разговорах повторял, что это вина правительства:
– Это влияние Косыгина. Он не понимает сельского хозяйства, не разбирается в нем.
Председатель Совета министров действительно возражал против вложения в сельское хозяйство огромных средств, которые не дают отдачи.
Многолетний глава советского правительства Алексей Николаевич Косыгин родился в Санкт-Петербурге 8 февраля 1904 года. После окончания Всероссийских продовольственных курсов, переименованных в кооперативный техникум, Алексея Косыгина в 1924 году командировали в Сибирь.
Должность его называлась так – «инструктор-организатор по первичным потребительским кооперативам». Еще два года он заведовал орготделом кооперации в городе Киренске на Лене. С юности Алексей Николаевич отличался тем, что превосходно считал и помнил все нужные цифры.
Кооператоры скупали у крестьян сельскохозяйственную продукцию и поставляли промышленные товары, инвентарь, оборудование. Работа была хлебной, зарабатывал Косыгин очень много. Выгодный жених. В Новосибирске в 1927 году он вступил в партию и женился на Клавдии Андреевне Кривошеиной.
Она была женщиной властной, с сильным характером и волей. Алексей Николаевич, такой жесткий и неуступчивый на работе, полностью подпал под ее влияние. И она не думала о том, какой счастливый билет вытащила, – вышла замуж за человека, который шестнадцать лет руководил советским правительством. А он никак не мог поверить своему счастью – что такая женщина пошла за него!
В конце сороковых Косыгины приезжали в Ереван. Пришли в гости к первому секретарю ЦК компартии Армении Григорию Артемьевичу Арутинову. Жена Косыгина произвела впечатление на хозяев.
«Нас поразило, что женщина пьет коньяк, – вспоминала племянница Арутинова Нами Микоян. – Клавдия Андреевна была сильной, волевой женщиной. На ее красивом, скуластом лице отражались и ум, и властность.
Не помню сейчас подробно ее происхождение, но если не ошибаюсь, отец был управляющим то ли винных, то ли пивных предприятий, и жили они, кажется, в Сибири. Она была достаточно образованным и даже тонким человеком.
В Ереване в тот приезд с мужем Клавдия Андреевна еще была молодой, привезла с собой сестру (тихую женщину) из послевоенного Ленинграда, захотела после обеда потанцевать. У нас дома танцев не бывало, срочно привезли управляющего делами Совета министров Армении Шуру Ашхарумова, “красавца-мужчину”, для партнерства в танце с Клавдией Андреевной и откуда-то патефон с пластинками.
Косыгин слегка подвыпил, покраснел, сидел молча. После танцев гостья, узнав, что я играю на рояле, попросила аккомпанировать ей. Пели они с сестрой в два голоса:
Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…
Я эту песню слышала впервые, аккомпанировала кое-как, но с удовольствием…»
Косыгин проработал в Сибири шесть лет, пока потребительская кооперация не стала умирать. Колхозы напрямую вели дела с государством, и роль кооперации свелась к поставке сельскому населению керосина, соли, спичек. Сама профессия кооператора стала неуважаемой, ассоциировалась с мошенничеством и нелегальным бизнесом. Да и Клавдия Андреевна не собиралась провести всю жизнь в глубинке.
Косыгины вернулись в Ленинград. Алексей Николаевич окончил подготовительные курсы и поступил в текстильный институт. В те годы мужчины выбирали более престижные профессии, но Косыгин, видимо, чувствовал себя не слишком уверенно. Диплом инженера-технолога Алексей Николаевич получил в тридцать один год, поздновато. В 1935 году пришел мастером на текстильную фабрику имени А. И. Желябова. Тоже не самое завидное место. Но это были годы, когда из-за массовых репрессий должности освобождались одна за другой.
Да и мужчин-коммунистов на прядильно-ткацкой фабрике было немного. Уже через год Косыгин стал ее директором, и началась его фантастическая карьера.
Молодой инженер понравился ленинградским руководителям Андрею Жданову и Алексею Кузнецову. С Кузнецовым они к тому же были родственниками. На следующий год Косыгина поставили заведовать промышленно-транспортным отделом Ленинградского обкома, а через два с половиной месяца сделали председателем Ленинградского исполкома. Он стал хозяином города. Но и на этой должности он пробыл недолго.
Когда образовали наркомат текстильной промышленности и понадобился нарком, Жданов рекомендовал Сталину Косыгина. 1 января 1939 года назначение состоялось. Алексей Николаевич, который всего три года назад окончил институт, оказался министром. В тридцать шесть лет он станет заместителем главы правительства и председателем Совета по товарам широкого потребления при Совнаркоме… 7 апреля 1939 года он впервые побывал в сталинском кабинете. Восхищение вождем он пронес через всю жизнь.
После начала войны Сталин назначил его заместителем председателя Совета по эвакуации. Косыгин занимался переброской крупнейших заводов из европейской части страны на Восток, одновременно являясь уполномоченным Государственного комитета обороны в Ленинграде. Ему поручили проложить трубопровод по дну Ладожского озера, по которому качали топливо для города и оборонявших его частей.
В 1943 году Сталин поставил Косыгина во главе Совнаркома РСФСР. В ведении республиканского правительства находилось немногое – легкая, пищевая и местная промышленность. И на каждом шагу полагалось спрашивать разрешения у союзных министров. В 1946 году Сталин вновь назначил Алексея Николаевича своим заместителем в союзном правительстве. 4 сентября 1948 года сделал Косыгина членом политбюро.
А в 1949 году чекисты по указанию Сталина устроили так называемое «ленинградское дело». Для начала руководителей города и области обвинили в самовольстве. Все решают сами, ЦК им не указ, они даже обманывают ЦК, а их покрывают выходцы из Ленинграда, такие как секретарь ЦК Алексей Александрович Кузнецов… Потом уже появились обвинения в антисоветской деятельности, заговоре и даже шпионаже.
Обвиняемых по этому делу арестовали и расстреляли.
Дочь Алексея Кузнецова Алла как раз тогда выходила замуж за сына Микояна Серго, и Анастас Иванович не возражал, хотя такое родство в те годы могло оказаться губительным.
Зато в трудную минуту исчезли другие родственники Кузнецовых – Косыгин и его семейство. Испугались. Когда вдову Кузнецова Зинаиду Дмитриевну (уже в хрущевские времена) выпустили, Клавдия Андреевна прислала ей шубу и записку: «Зина, ты меня должна понять, я боялась за судьбу Алеши».
Из видных ленинградцев уцелел, наверное, один только Алексей Николаевич Косыгин. Хотя кресло и под ним шаталось. Сталин рассылал членам политбюро показания арестованных ленинградцев, в которых мелькала фамилия Косыгина. На его даче была установлена аппаратура прослушивания.
Сталину доложили, что в бытность Косыгина министром финансов в Гохране были похищены золото и драгоценные камни. Сталин поручил министру государственного контроля Льву Захаровичу Мехлису провести проверку. Люди Мехлиса не нашли никаких нарушений, о чем Мехлис сообщил Сталину, выведя Косыгина из-под удара.
Маленков и Берия представили Сталину проект закрытого письма членам и кандидатам в члены ЦК «Об антипартийной группе Кузнецова, Попкова, Родионова и др.». В этом документе фигурировал и Косыгин, правда, пока в мягком контексте:
«Следует указать на неправильное поведение Косыгина А. Н., который оказался как член Политбюро не на высоте своих обязанностей… Он не разглядел антипартийного, вражеского характера группы Кузнецова, не проявил необходимой политической бдительности и не сообщил в ЦК ВКП(б) о непартийных разговорах Кузнецова и др.».
Уже был готов проект постановления о выводе его из политбюро.
– Меня никуда не приглашали, не давали читать никаких документов, даже пытались снимать с меня допрос, – рассказывал он много позже. – Сталин был введен в заблуждение, послушал наговорщиков, интриганов, вот я и попал в такое положение.
Алексей Николаевич выбросил в реку пистолет, оставшийся с войны, чтобы в случае ареста ему не предъявили еще и обвинение в подготовке теракта против Сталина. Рассказывал, что в решающий момент Анастас Микоян отправил его в длительную поездку по Сибири и Алтайскому краю по делам кооперации, и это его спасло.
В реальности никакая поездка бы не помогла, по всей стране хватали выходцев из Ленинграда. Но вождь помиловал Косыгина. Увидев его на совещании, Сталин сказал:
– Ну, как ты, Косыга? Ничего, ничего, еще поработаешь.
Это прозвучало как прощение всех грехов, как гарантия безопасности. Будущему главе правительства в голову не приходило обидеться на барский тон вождя, который называл его, как дворового человека, кличкой…
Правда, на XIX съезде Косыгина избрали уже не полноправным членом президиума ЦК, а только кандидатом. Но, как и другие сталинские наркомы – те, кто выжил, разумеется, Алексей Николаевич был благодарен вождю за то, что тот вознес его так высоко. Верил, что расстреливали и сажали другие, а Сталина всего лишь вводили в заблуждение. Косыгин до конца жизни восхищался Сталиным, который его едва не уничтожил, и не любил Хрущева, при котором смог жить нормальной жизнью. Ну что тут скажешь?
Одно из объяснений состоит в том, что Сталин вознес его (как и Брежнева) на вершину власти. А наследники Сталина серьезно понизили его (как и Брежнева) в должности. Есть и другое объяснение – в политических вопросах Косыгин был крайне консервативен, если не сказать реакционен.
Скажем, когда на политбюро обсуждался вопрос о судьбе писателя Александра Солженицына, председатель КГБ Андропов предложил его выслать. Косыгин считал, что с врагами нельзя быть таким мягким. Он предложил устроить суд над Солженицыным, а отбывать наказание отправить в Верхоянск, куда иностранные корреспонденты не доберутся. Алексей Николаевич говорил, что нечего бояться применить к врагу «суровые меры советского правосудия». Вот в Чили уничтожают сотни людей – и ничего, никакого шума. Но Брежнев все-таки не был столь кровожаден, и Солженицына выслали в ФРГ.
«Поступают письма граждан, в которых подчас в острой форме сообщается о временных перебоях в обеспечении населения хлебом и хлебопродуктами, о сужении ассортимента хлебобулочных изделий, низком их качестве… Нашли подтверждение сигналы о перебоях в снабжении трудящихся хлебом или низком его качестве, полученные в истекшем году из городов Иркутска, Уральска, Челябинска, Артема (Приморский край), Минусинска (Красноярский край), Умани (Черкасская область), Рославля (Смоленская область), Урюпинска (Волгоградская область), Белогорска (Амурская область), Кирова (Калужская область), Кулебаки (Горьковская область), пос. Юрнио (Марийская АССР) и многих других».
Брежнев в частных разговорах повторял, что это вина правительства:
– Это влияние Косыгина. Он не понимает сельского хозяйства, не разбирается в нем.
Председатель Совета министров действительно возражал против вложения в сельское хозяйство огромных средств, которые не дают отдачи.
Многолетний глава советского правительства Алексей Николаевич Косыгин родился в Санкт-Петербурге 8 февраля 1904 года. После окончания Всероссийских продовольственных курсов, переименованных в кооперативный техникум, Алексея Косыгина в 1924 году командировали в Сибирь.
Должность его называлась так – «инструктор-организатор по первичным потребительским кооперативам». Еще два года он заведовал орготделом кооперации в городе Киренске на Лене. С юности Алексей Николаевич отличался тем, что превосходно считал и помнил все нужные цифры.
Кооператоры скупали у крестьян сельскохозяйственную продукцию и поставляли промышленные товары, инвентарь, оборудование. Работа была хлебной, зарабатывал Косыгин очень много. Выгодный жених. В Новосибирске в 1927 году он вступил в партию и женился на Клавдии Андреевне Кривошеиной.
Она была женщиной властной, с сильным характером и волей. Алексей Николаевич, такой жесткий и неуступчивый на работе, полностью подпал под ее влияние. И она не думала о том, какой счастливый билет вытащила, – вышла замуж за человека, который шестнадцать лет руководил советским правительством. А он никак не мог поверить своему счастью – что такая женщина пошла за него!
В конце сороковых Косыгины приезжали в Ереван. Пришли в гости к первому секретарю ЦК компартии Армении Григорию Артемьевичу Арутинову. Жена Косыгина произвела впечатление на хозяев.
«Нас поразило, что женщина пьет коньяк, – вспоминала племянница Арутинова Нами Микоян. – Клавдия Андреевна была сильной, волевой женщиной. На ее красивом, скуластом лице отражались и ум, и властность.
Не помню сейчас подробно ее происхождение, но если не ошибаюсь, отец был управляющим то ли винных, то ли пивных предприятий, и жили они, кажется, в Сибири. Она была достаточно образованным и даже тонким человеком.
В Ереване в тот приезд с мужем Клавдия Андреевна еще была молодой, привезла с собой сестру (тихую женщину) из послевоенного Ленинграда, захотела после обеда потанцевать. У нас дома танцев не бывало, срочно привезли управляющего делами Совета министров Армении Шуру Ашхарумова, “красавца-мужчину”, для партнерства в танце с Клавдией Андреевной и откуда-то патефон с пластинками.
Косыгин слегка подвыпил, покраснел, сидел молча. После танцев гостья, узнав, что я играю на рояле, попросила аккомпанировать ей. Пели они с сестрой в два голоса:
Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…
Я эту песню слышала впервые, аккомпанировала кое-как, но с удовольствием…»
Косыгин проработал в Сибири шесть лет, пока потребительская кооперация не стала умирать. Колхозы напрямую вели дела с государством, и роль кооперации свелась к поставке сельскому населению керосина, соли, спичек. Сама профессия кооператора стала неуважаемой, ассоциировалась с мошенничеством и нелегальным бизнесом. Да и Клавдия Андреевна не собиралась провести всю жизнь в глубинке.
Косыгины вернулись в Ленинград. Алексей Николаевич окончил подготовительные курсы и поступил в текстильный институт. В те годы мужчины выбирали более престижные профессии, но Косыгин, видимо, чувствовал себя не слишком уверенно. Диплом инженера-технолога Алексей Николаевич получил в тридцать один год, поздновато. В 1935 году пришел мастером на текстильную фабрику имени А. И. Желябова. Тоже не самое завидное место. Но это были годы, когда из-за массовых репрессий должности освобождались одна за другой.
Да и мужчин-коммунистов на прядильно-ткацкой фабрике было немного. Уже через год Косыгин стал ее директором, и началась его фантастическая карьера.
Молодой инженер понравился ленинградским руководителям Андрею Жданову и Алексею Кузнецову. С Кузнецовым они к тому же были родственниками. На следующий год Косыгина поставили заведовать промышленно-транспортным отделом Ленинградского обкома, а через два с половиной месяца сделали председателем Ленинградского исполкома. Он стал хозяином города. Но и на этой должности он пробыл недолго.
Когда образовали наркомат текстильной промышленности и понадобился нарком, Жданов рекомендовал Сталину Косыгина. 1 января 1939 года назначение состоялось. Алексей Николаевич, который всего три года назад окончил институт, оказался министром. В тридцать шесть лет он станет заместителем главы правительства и председателем Совета по товарам широкого потребления при Совнаркоме… 7 апреля 1939 года он впервые побывал в сталинском кабинете. Восхищение вождем он пронес через всю жизнь.
После начала войны Сталин назначил его заместителем председателя Совета по эвакуации. Косыгин занимался переброской крупнейших заводов из европейской части страны на Восток, одновременно являясь уполномоченным Государственного комитета обороны в Ленинграде. Ему поручили проложить трубопровод по дну Ладожского озера, по которому качали топливо для города и оборонявших его частей.
В 1943 году Сталин поставил Косыгина во главе Совнаркома РСФСР. В ведении республиканского правительства находилось немногое – легкая, пищевая и местная промышленность. И на каждом шагу полагалось спрашивать разрешения у союзных министров. В 1946 году Сталин вновь назначил Алексея Николаевича своим заместителем в союзном правительстве. 4 сентября 1948 года сделал Косыгина членом политбюро.
А в 1949 году чекисты по указанию Сталина устроили так называемое «ленинградское дело». Для начала руководителей города и области обвинили в самовольстве. Все решают сами, ЦК им не указ, они даже обманывают ЦК, а их покрывают выходцы из Ленинграда, такие как секретарь ЦК Алексей Александрович Кузнецов… Потом уже появились обвинения в антисоветской деятельности, заговоре и даже шпионаже.
Обвиняемых по этому делу арестовали и расстреляли.
Дочь Алексея Кузнецова Алла как раз тогда выходила замуж за сына Микояна Серго, и Анастас Иванович не возражал, хотя такое родство в те годы могло оказаться губительным.
Зато в трудную минуту исчезли другие родственники Кузнецовых – Косыгин и его семейство. Испугались. Когда вдову Кузнецова Зинаиду Дмитриевну (уже в хрущевские времена) выпустили, Клавдия Андреевна прислала ей шубу и записку: «Зина, ты меня должна понять, я боялась за судьбу Алеши».
Из видных ленинградцев уцелел, наверное, один только Алексей Николаевич Косыгин. Хотя кресло и под ним шаталось. Сталин рассылал членам политбюро показания арестованных ленинградцев, в которых мелькала фамилия Косыгина. На его даче была установлена аппаратура прослушивания.
Сталину доложили, что в бытность Косыгина министром финансов в Гохране были похищены золото и драгоценные камни. Сталин поручил министру государственного контроля Льву Захаровичу Мехлису провести проверку. Люди Мехлиса не нашли никаких нарушений, о чем Мехлис сообщил Сталину, выведя Косыгина из-под удара.
Маленков и Берия представили Сталину проект закрытого письма членам и кандидатам в члены ЦК «Об антипартийной группе Кузнецова, Попкова, Родионова и др.». В этом документе фигурировал и Косыгин, правда, пока в мягком контексте:
«Следует указать на неправильное поведение Косыгина А. Н., который оказался как член Политбюро не на высоте своих обязанностей… Он не разглядел антипартийного, вражеского характера группы Кузнецова, не проявил необходимой политической бдительности и не сообщил в ЦК ВКП(б) о непартийных разговорах Кузнецова и др.».
Уже был готов проект постановления о выводе его из политбюро.
– Меня никуда не приглашали, не давали читать никаких документов, даже пытались снимать с меня допрос, – рассказывал он много позже. – Сталин был введен в заблуждение, послушал наговорщиков, интриганов, вот я и попал в такое положение.
Алексей Николаевич выбросил в реку пистолет, оставшийся с войны, чтобы в случае ареста ему не предъявили еще и обвинение в подготовке теракта против Сталина. Рассказывал, что в решающий момент Анастас Микоян отправил его в длительную поездку по Сибири и Алтайскому краю по делам кооперации, и это его спасло.
В реальности никакая поездка бы не помогла, по всей стране хватали выходцев из Ленинграда. Но вождь помиловал Косыгина. Увидев его на совещании, Сталин сказал:
– Ну, как ты, Косыга? Ничего, ничего, еще поработаешь.
Это прозвучало как прощение всех грехов, как гарантия безопасности. Будущему главе правительства в голову не приходило обидеться на барский тон вождя, который называл его, как дворового человека, кличкой…
Правда, на XIX съезде Косыгина избрали уже не полноправным членом президиума ЦК, а только кандидатом. Но, как и другие сталинские наркомы – те, кто выжил, разумеется, Алексей Николаевич был благодарен вождю за то, что тот вознес его так высоко. Верил, что расстреливали и сажали другие, а Сталина всего лишь вводили в заблуждение. Косыгин до конца жизни восхищался Сталиным, который его едва не уничтожил, и не любил Хрущева, при котором смог жить нормальной жизнью. Ну что тут скажешь?
Одно из объяснений состоит в том, что Сталин вознес его (как и Брежнева) на вершину власти. А наследники Сталина серьезно понизили его (как и Брежнева) в должности. Есть и другое объяснение – в политических вопросах Косыгин был крайне консервативен, если не сказать реакционен.
Скажем, когда на политбюро обсуждался вопрос о судьбе писателя Александра Солженицына, председатель КГБ Андропов предложил его выслать. Косыгин считал, что с врагами нельзя быть таким мягким. Он предложил устроить суд над Солженицыным, а отбывать наказание отправить в Верхоянск, куда иностранные корреспонденты не доберутся. Алексей Николаевич говорил, что нечего бояться применить к врагу «суровые меры советского правосудия». Вот в Чили уничтожают сотни людей – и ничего, никакого шума. Но Брежнев все-таки не был столь кровожаден, и Солженицына выслали в ФРГ.