Страница:
Спор не идет о том, нужна или не нужна индустриализация. Конечно, нужна. Но две позиции очевидны.
Первая. Россия начала индустриализацию до большевиков, и она шла достаточно успешно.
Вторая. После окончания Гражданской началось восстановление экономики, разрушенной революцией и войной. Если бы этот нормальный и спокойный путь продолжался, то страна достигла бы огромных успехов без подрыва жизненных сил народа, без уничтожения крестьянства и без омертвления капитала. Ведь построили и то, что потом оказалось невыгодным, неэффективным, плохо работающим…
Форсированная индустриализация не принесла ожидаемого успеха. Ограбив деревню, вложили огромные деньги в промышленность. Но порочная организация экономики привела лишь к временному подъему. Затем темпы экономического роста упали. Ситуация в промышленности была не лучше, чем в сельском хозяйстве, отмечает Олег Хлевнюк. Деньги вкладывали в незавершенное строительство, в то время как действующие предприятия не получали сырья и оборудования. Финансовая система разрушилась. Правительство поднимало цены и печатало деньги.
План первой пятилетки (1928–1933 годы) выполнили меньше чем на шестьдесят процентов. План на вторую пятилетку составили куда менее амбициозный, но и он был выполнен лишь на семьдесят процентов. Но об этом ни слова – ни в печати, ни на собраниях. Страну и мир уверяли в невероятных успехах советской власти.
Когда закупали импортное оборудование, рассчитывали на огромный рост производительности труда. А она не росла. Хуже того, падала. Почему? Рабочим мало платили. Ввели систему пайков – чтобы поощрять ударников труда. Постановление политбюро от 15 декабря 1930 года «О рабочем снабжении» историки излагают одной фразой: «Кто не трудится на индустриализацию, тот не ест». Но распределение пайков стало поводом для спекуляции и воровства.
Попытались интенсифицировать труд, призывая трудиться по-социалистически. Сталин заявил: «В период реконструкции кадры решают все». Через неделю, 12 мая 1935 года, нарком тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе назвал существующие нормы выработки «вчерашним днем». Слова вождей – закон для нижестоящих чиновников. Ответом на выступление наркома стал знаменитый стахановский рекорд.
В ночь с 30 на 31 августа 1935 года Алексей Григорьевич Стаханов, забойщик шахты «Центральная-Ирмино» в Донбассе, установил рекорд по добыче угля – выдал на-гора сто две тонны при норме семь тонн. О его подвиге рассказали всей стране.
Орджоникидзе распорядился организовать массовое стахановское движение. Партийные руководители на местах старались как могли, выдвигая рекордсменов. Или придумывая рекорды. Стахановцам платили больше. Но остальным рабочим не нравилось повышение норм выработки. Чекисты сажали мнимых саботажников, которые будто бы пытались сорвать стахановское движение… Но все это не помогало. Год с лишним после стахановского рекорда производительность труда в промышленности падала. Хуже того, в 1936 году увеличилось количество аварий на транспорте и в добывающей промышленности.
Нарком Орджоникидзе писал Саркису Артемовичу Саркисову, первому секретарю Донецкого (Сталинского) обкома:
«Плохо, Саркис, с углем и вообще с топливом. Надавали им орденов, а они в ответ сажают нас в лужу… То, что сегодня мне ясно: плохое хозяйственное руководство. Это в огромном большинстве хозяйственники старого уклада… В Донбассе имеются сотни и тысячи прямо-таки героев низовых работников, которые показывают замечательнейшие образцы работы. Надо этих героев передвинуть на места управляющих шахтами, рудуправлений и трестов».
Избавление от опытных и профессиональных кадров самым губительным образом сказалось на ситуации в угольной промышленности. Успеха не удалось добиться даже в самом Донбассе – это стало ясно через два года после стахановского рекорда.
«В 1937 году угольная промышленность не выполняла плана добычи угля в Донбассе, – свидетельствовал Лазарь Каганович, – и сразу же после назначения наркомом тяжелой промышленности я выехал в Донецкий бассейн».
Стахановцы требовали больших, чем было запланировано, поставок сырья, но в директивной экономике это было невозможно. К тому же Сталина не устраивал рост зарплат. Поэтому стахановское движение постепенно сошло на нет.
Перепробовав все остальные варианты, перешли к военизированной экономике, что означало ухудшение условий жизни рабочего класса. Пролетариат перестал быть победившим классом, а превратился в бесправную рабсилу.
20 декабря 1938 года появилось постановление правительства «Об обязательном введении трудовых книжек на всех предприятиях и организациях СССР». Это была форма контроля за работающими. Запретили самовольно менять место работы, ввели уголовное преследование за опоздание. В случае увольнения рабочих лишали продовольственных и промтоварных карточек, жилья[3].
Ввели уголовную ответственность за выпуск недоброкачественной продукции. Но продукция даже оборонной промышленности была низкого качества, с браком.
Заместитель наркома тяжелой промышленности Иван Петрович Павлуновский докладывал в июне 1933 года Орджоникидзе:
«Завезено громадное количество нового импортного оборудования, а такие заводы, как “Баррикады” и строящийся Сормовский, целиком оснащены новой техникой. Основная проблема – отсутствие налаженного технологического процесса массового производства. Орудийные заводы до настоящего времени производят свою продукцию в основном теми же методами, которыми орудия делались десятки лет назад…»
Заместитель наркома обороны Михаил Николаевич Тухачевский на XVII съезде партии в январе 1934 года жаловался:
– Мне приходилось бывать на капиталистических фабриках, и я видел, что, когда инженер обходит станки, он обращает внимание на то, как осуществляется технический контроль, потому что слишком дорого запускать дальше запоротую деталь. У нас на многих заводах, наоборот, на контроль не обращают никакого внимания. Многие директора заводов сознательно ослабляют технический контроль, лишь бы было побольше продукции, а с качеством потом разбирайся…
Для стенографического отчета речь Тухачевского сильно сократили, чтобы не огорчать партийную массу конкретными примерами полной незаинтересованности социалистической оборонной промышленности в высококачественном производстве.
Уже в тридцатые годы стала ясна и другая проблема, которая подрывала обороноспособность государства, – отсутствие запасных частей к боевой технике.
Нарком Ворошилов говорил об этом с некоторым недоумением:
– Выполнить заказ на танк, трактор, автомобиль, самолет и прочее все стараются. За невыполнение этих заказов греют, за выполнение хвалят. А запасные части, которые также должны быть поданы промышленностью, – это в последнюю очередь.
Выпускать запчасти в социалистическом хозяйстве было невыгодно. Несмотря на все усилия Сталина и правительства, ничего изменить не удалось. В 1941 году на вооружении Красной армии находилось огромное количество боевой техники, но немалая часть оказалась бесполезной грудой металла из-за отсутствия запчастей.
Немалая часть военного бюджета пропадала впустую из-за неэффективности социалистического хозяйства. Страна тратила значительно больше, чем следовало. Неэффективность экономики била по трудящимся. Магазины опустели. Продукты продавались только в спецмагазинах Торгсина (Всесоюзного объединения по торговле с иностранцами), где принимали как валюту, так и золотые кольца, коронки, крестики, браслеты.
В августе 1930 года в Москве ввели закрытые распределители продовольствия для рабочих наиболее важных предприятий. Идея понравилась, и распределители продовольственных и промышленных товаров появились по всей стране. Отныне особо заманчивой стала работа не там, где интересно, и даже не там, где хорошо платят, а там, где есть хороший распределитель – для других закрытый.
Аварии и выпуск некачественной продукции становились поводом для возбуждения уголовных дел. Обвинения в саботаже и вредительстве приобретали политическую окраску, и даже плохого повара при желании могли обвинить в троцкизме. Вина за аварии и брак была переложена на плечи руководителей производства, как пишет американский ученый Питер Соломон в своей книге «Советская юстиция при Сталине», хотя реальной причиной была форсированная индустриализация и требование выполнить план любой ценой. Поиск виновных, на которых можно было бы все свалить, – характерная черта Сталина. Он тем самым снимал с себя ответственно сть.
В реальность обвинений верили почти все. За малым исключением. Известный ученый-металлург, член-корреспондент Академии наук Владимир Ефимович Грум-Гржимайло, брат еще более знаменитого географа, обратился в «Главметалл» с просьбой освободить его от должности председателя научно-технического совета:
«Большевики раздули шахтинское дело, сделали из него мнимую угрозу срыва всей промышленности, взяли под подозрение всю интеллигенцию.
Не признав своей вины, что цены товаров поднимаются, производительность труда не растет, нация не богатеет, даже хлеба не стало, большевики стали искать виноватого в своих поражениях… Совершенно очевидно, что честный и независимый человек служить в этих условиях не должен».
Письмо Грум-Гржимайло было опубликовано в эмигрантской печати:
«Все знают, что никакого саботажа не было. Весь шум имел целью свалить на чужую голову собственные ошибки и неудачи на промышленном фронте… Им нужен был козел отпущения».
ОГПУ получило указание выявить вредителей во всех отраслях народного хозяйства. В начале августа 1930 года Сталин писал Молотову, что надо «обязательно расстрелять всю группу вредителей по мясопродукту, опубликовав при этом в печати». В конце сентября было принято постановление политбюро: опубликовать показания обвиняемых «по делам о вредителях по мясу, рыбе, консервам и овощам». А 25 сентября появилось сообщение о том, что коллегия ОГПУ приговорила к расстрелу сорок восемь «вредителей рабочего снабжения» и приговор приведен в исполнение.
На процессах в Москве обвиняемые безоговорочно признавали свою вину. Они рисовали грандиозную картину разрушения «вредителями» экономики страны, создавая Сталину роскошное алиби, которого хватило на десятилетия…
Выстрел в Смольном
Ночной арест
Первая. Россия начала индустриализацию до большевиков, и она шла достаточно успешно.
Вторая. После окончания Гражданской началось восстановление экономики, разрушенной революцией и войной. Если бы этот нормальный и спокойный путь продолжался, то страна достигла бы огромных успехов без подрыва жизненных сил народа, без уничтожения крестьянства и без омертвления капитала. Ведь построили и то, что потом оказалось невыгодным, неэффективным, плохо работающим…
Форсированная индустриализация не принесла ожидаемого успеха. Ограбив деревню, вложили огромные деньги в промышленность. Но порочная организация экономики привела лишь к временному подъему. Затем темпы экономического роста упали. Ситуация в промышленности была не лучше, чем в сельском хозяйстве, отмечает Олег Хлевнюк. Деньги вкладывали в незавершенное строительство, в то время как действующие предприятия не получали сырья и оборудования. Финансовая система разрушилась. Правительство поднимало цены и печатало деньги.
План первой пятилетки (1928–1933 годы) выполнили меньше чем на шестьдесят процентов. План на вторую пятилетку составили куда менее амбициозный, но и он был выполнен лишь на семьдесят процентов. Но об этом ни слова – ни в печати, ни на собраниях. Страну и мир уверяли в невероятных успехах советской власти.
Когда закупали импортное оборудование, рассчитывали на огромный рост производительности труда. А она не росла. Хуже того, падала. Почему? Рабочим мало платили. Ввели систему пайков – чтобы поощрять ударников труда. Постановление политбюро от 15 декабря 1930 года «О рабочем снабжении» историки излагают одной фразой: «Кто не трудится на индустриализацию, тот не ест». Но распределение пайков стало поводом для спекуляции и воровства.
Попытались интенсифицировать труд, призывая трудиться по-социалистически. Сталин заявил: «В период реконструкции кадры решают все». Через неделю, 12 мая 1935 года, нарком тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе назвал существующие нормы выработки «вчерашним днем». Слова вождей – закон для нижестоящих чиновников. Ответом на выступление наркома стал знаменитый стахановский рекорд.
В ночь с 30 на 31 августа 1935 года Алексей Григорьевич Стаханов, забойщик шахты «Центральная-Ирмино» в Донбассе, установил рекорд по добыче угля – выдал на-гора сто две тонны при норме семь тонн. О его подвиге рассказали всей стране.
Орджоникидзе распорядился организовать массовое стахановское движение. Партийные руководители на местах старались как могли, выдвигая рекордсменов. Или придумывая рекорды. Стахановцам платили больше. Но остальным рабочим не нравилось повышение норм выработки. Чекисты сажали мнимых саботажников, которые будто бы пытались сорвать стахановское движение… Но все это не помогало. Год с лишним после стахановского рекорда производительность труда в промышленности падала. Хуже того, в 1936 году увеличилось количество аварий на транспорте и в добывающей промышленности.
Нарком Орджоникидзе писал Саркису Артемовичу Саркисову, первому секретарю Донецкого (Сталинского) обкома:
«Плохо, Саркис, с углем и вообще с топливом. Надавали им орденов, а они в ответ сажают нас в лужу… То, что сегодня мне ясно: плохое хозяйственное руководство. Это в огромном большинстве хозяйственники старого уклада… В Донбассе имеются сотни и тысячи прямо-таки героев низовых работников, которые показывают замечательнейшие образцы работы. Надо этих героев передвинуть на места управляющих шахтами, рудуправлений и трестов».
Избавление от опытных и профессиональных кадров самым губительным образом сказалось на ситуации в угольной промышленности. Успеха не удалось добиться даже в самом Донбассе – это стало ясно через два года после стахановского рекорда.
«В 1937 году угольная промышленность не выполняла плана добычи угля в Донбассе, – свидетельствовал Лазарь Каганович, – и сразу же после назначения наркомом тяжелой промышленности я выехал в Донецкий бассейн».
Стахановцы требовали больших, чем было запланировано, поставок сырья, но в директивной экономике это было невозможно. К тому же Сталина не устраивал рост зарплат. Поэтому стахановское движение постепенно сошло на нет.
Перепробовав все остальные варианты, перешли к военизированной экономике, что означало ухудшение условий жизни рабочего класса. Пролетариат перестал быть победившим классом, а превратился в бесправную рабсилу.
20 декабря 1938 года появилось постановление правительства «Об обязательном введении трудовых книжек на всех предприятиях и организациях СССР». Это была форма контроля за работающими. Запретили самовольно менять место работы, ввели уголовное преследование за опоздание. В случае увольнения рабочих лишали продовольственных и промтоварных карточек, жилья[3].
Ввели уголовную ответственность за выпуск недоброкачественной продукции. Но продукция даже оборонной промышленности была низкого качества, с браком.
Заместитель наркома тяжелой промышленности Иван Петрович Павлуновский докладывал в июне 1933 года Орджоникидзе:
«Завезено громадное количество нового импортного оборудования, а такие заводы, как “Баррикады” и строящийся Сормовский, целиком оснащены новой техникой. Основная проблема – отсутствие налаженного технологического процесса массового производства. Орудийные заводы до настоящего времени производят свою продукцию в основном теми же методами, которыми орудия делались десятки лет назад…»
Заместитель наркома обороны Михаил Николаевич Тухачевский на XVII съезде партии в январе 1934 года жаловался:
– Мне приходилось бывать на капиталистических фабриках, и я видел, что, когда инженер обходит станки, он обращает внимание на то, как осуществляется технический контроль, потому что слишком дорого запускать дальше запоротую деталь. У нас на многих заводах, наоборот, на контроль не обращают никакого внимания. Многие директора заводов сознательно ослабляют технический контроль, лишь бы было побольше продукции, а с качеством потом разбирайся…
Для стенографического отчета речь Тухачевского сильно сократили, чтобы не огорчать партийную массу конкретными примерами полной незаинтересованности социалистической оборонной промышленности в высококачественном производстве.
Уже в тридцатые годы стала ясна и другая проблема, которая подрывала обороноспособность государства, – отсутствие запасных частей к боевой технике.
Нарком Ворошилов говорил об этом с некоторым недоумением:
– Выполнить заказ на танк, трактор, автомобиль, самолет и прочее все стараются. За невыполнение этих заказов греют, за выполнение хвалят. А запасные части, которые также должны быть поданы промышленностью, – это в последнюю очередь.
Выпускать запчасти в социалистическом хозяйстве было невыгодно. Несмотря на все усилия Сталина и правительства, ничего изменить не удалось. В 1941 году на вооружении Красной армии находилось огромное количество боевой техники, но немалая часть оказалась бесполезной грудой металла из-за отсутствия запчастей.
Немалая часть военного бюджета пропадала впустую из-за неэффективности социалистического хозяйства. Страна тратила значительно больше, чем следовало. Неэффективность экономики била по трудящимся. Магазины опустели. Продукты продавались только в спецмагазинах Торгсина (Всесоюзного объединения по торговле с иностранцами), где принимали как валюту, так и золотые кольца, коронки, крестики, браслеты.
В августе 1930 года в Москве ввели закрытые распределители продовольствия для рабочих наиболее важных предприятий. Идея понравилась, и распределители продовольственных и промышленных товаров появились по всей стране. Отныне особо заманчивой стала работа не там, где интересно, и даже не там, где хорошо платят, а там, где есть хороший распределитель – для других закрытый.
Аварии и выпуск некачественной продукции становились поводом для возбуждения уголовных дел. Обвинения в саботаже и вредительстве приобретали политическую окраску, и даже плохого повара при желании могли обвинить в троцкизме. Вина за аварии и брак была переложена на плечи руководителей производства, как пишет американский ученый Питер Соломон в своей книге «Советская юстиция при Сталине», хотя реальной причиной была форсированная индустриализация и требование выполнить план любой ценой. Поиск виновных, на которых можно было бы все свалить, – характерная черта Сталина. Он тем самым снимал с себя ответственно сть.
В реальность обвинений верили почти все. За малым исключением. Известный ученый-металлург, член-корреспондент Академии наук Владимир Ефимович Грум-Гржимайло, брат еще более знаменитого географа, обратился в «Главметалл» с просьбой освободить его от должности председателя научно-технического совета:
«Большевики раздули шахтинское дело, сделали из него мнимую угрозу срыва всей промышленности, взяли под подозрение всю интеллигенцию.
Не признав своей вины, что цены товаров поднимаются, производительность труда не растет, нация не богатеет, даже хлеба не стало, большевики стали искать виноватого в своих поражениях… Совершенно очевидно, что честный и независимый человек служить в этих условиях не должен».
Письмо Грум-Гржимайло было опубликовано в эмигрантской печати:
«Все знают, что никакого саботажа не было. Весь шум имел целью свалить на чужую голову собственные ошибки и неудачи на промышленном фронте… Им нужен был козел отпущения».
ОГПУ получило указание выявить вредителей во всех отраслях народного хозяйства. В начале августа 1930 года Сталин писал Молотову, что надо «обязательно расстрелять всю группу вредителей по мясопродукту, опубликовав при этом в печати». В конце сентября было принято постановление политбюро: опубликовать показания обвиняемых «по делам о вредителях по мясу, рыбе, консервам и овощам». А 25 сентября появилось сообщение о том, что коллегия ОГПУ приговорила к расстрелу сорок восемь «вредителей рабочего снабжения» и приговор приведен в исполнение.
На процессах в Москве обвиняемые безоговорочно признавали свою вину. Они рисовали грандиозную картину разрушения «вредителями» экономики страны, создавая Сталину роскошное алиби, которого хватило на десятилетия…
Выстрел в Смольном
Нового хозяина Лубянки Сталин выбирал необычно долго. Только через два месяца после смерти Менжинского его кресло получил Генрих Григорьевич Ягода. Это была последняя смена руководства органов госбезопасности, которая прошла спокойно. Впоследствии каждый новый хозяин Лубянки уничтожал своего предшественника.
26 ноября 1935 года в соответствии с постановлением ЦИК и Совнаркома Ягоде присвоили звание генерального комиссара государственной безопасности, приравненное к маршальскому. На XVII съезде его избрали в ЦК. Имя Ягоды гремело по стране.
Он превратил систему исправительно-трудовых лагерей в мощную производительную силу. За колючую проволоку загнали огромное количество рабочих рук. Этим людям не надо было платить. Они не могли отказаться от самой тяжелой работы или ночных смен, протестовать против безмерного удлинения продолжительности рабочего дня или требовать соблюдения правил безопасности труда.
Постановление Совнаркома возложило на органы госбезопасности задачу развития хозяйственной жизни наименее доступных, но обладающих огромными естественными богатствами окраин Союза. Это постановление означало, что чем больше заключенных, тем выше будут производственные успехи наркомата внутренних дел.
В июне 1935 года в Москву приехал известный французский писатель Ромен Роллан. Его принял Сталин. С ним беседовал и нарком Ягода, стараясь произвести выгодное впечатление. Роллан записал в дневнике: «Загадочная личность. Человек по виду утонченный и изысканный… Но его полицейские функции внушают ужас. Он говорит с вами мягко, называя черное белым, а белое черным, и удивленно смотрит честными глазами, если вы начинаете сомневаться в его словах».
1 декабря 1934 году в Смольном был убит член политбюро, секретарь ЦК, первый секретарь Ленинградского обкома и горкома партии, первый секретарь Северо-Западного бюро ЦК Сергей Миронович Киров.
Бывший мелкий работник партийного аппарата Леонид Николаев, человек экзальтированный и болезненный, убил Кирова выстрелом в затылок в нескольких шагах от кабинета первого секретаря в Смольном. Это убийство до сих пор не расследовано до конца, хотя ученые и следователи много раз брались за него.
Убийство Кирова в 1934-м очень похоже на убийство американского президента Джона Кеннеди в 1963-м. В обоих случаях есть надежные доказательства вины только самих убийц: Леонида Николаева и Ли Харви Освальда. И в обоих случаях есть веские основания полагать, что действовал не убийца-одиночка, а существовал заговор.
Но сотрудников Ленинградского управления НКВД, которые могли знать, что и как было, уничтожили почти всех. Тайну убийства в Смольном они унесли с собой в могилу.
– Есть косвенные данные, – считает Олег Хлевнюк, – которые убеждают меня в том, что это был акт террориста-одиночки, террориста-неудачника, несчастного человека. Но это не оправдание Сталина. Это не значит, что Сталин не мог убить Кирова. Сталин уничтожил миллионы. Даже если он не причастен к смерти Кирова, это не изменит оценку его преступной деятельности. В любом случае убийство Кирова Сталин использовал на полную катушку…
– К моменту убийства Кирова, – отмечает профессор, доктор исторических наук Владимир Павлович Наумов, – уже была подготовлена законодательная база, которая позволила развернуть массовые репрессии. Весь комплекс уголовных наказаний был готов заранее. Нужен был только повод.
«Хорошо помню, как везли гроб с телом Кирова по Мясницкой улице, где мы жили, с Ленинградского вокзала в Колонный зал, – пишет Маргарита Ивановна Рудомино, директор Библиотеки иностранной литературы. – В тот день нам не разрешили выходить из квартир. Двор, подворотни, улицы – все было пусто, ворота закрыты, только “люди в штатском” и солдаты. В доме, выходившем фасадом на Мясницкую, в квартирах с окнами на улицу дежурили сотрудники “органов”. Было зловеще тихо и странно. Закрадывались плохие предчувствия».
4 декабря 1934 года газеты сообщили о постановлении президиума ЦИК: дела обвиняемых в терроризме вести в ускоренном и упрощенном порядке, прошения о помиловании не принимать, приговоренных к высшей мере наказания сразу же казнить. На следующий день в уголовные кодексы республик были внесены соответствующие изменения.
Постановлением ЦИК и СНК учредили особое совещание при народном комиссаре внутренних дел. Это значительно упростило жизнь аппарата госбезопасности. Судебный процесс даже в сталинские времена требовал соблюдения минимальных формальностей. А тут свое же начальство без лишних разговоров подписывало приговор.
Первыми полетели головы тех, кто когда-то осмеливался возражать Сталину.
На съезде партии в 1934 году Лев Борисович Каменев произнес покаянную речь:
– На мне лежит печальная обязанность на этом съезде победителей представить летопись поражений, демонстрацию цепи ошибок, заблуждений и преступлений, на которые обрекает себя любая группа и любой человек, отрывающиеся от великого учения Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина…
Каменев принадлежал к тем, кого высоко ценил Ленин. Он заменял Владимира Ильича в роли главы правительства, председательствовал на заседаниях политбюро. Но вовремя не оценил Сталина… Бывший член политбюро старательно перечислял свои ошибки в надежде вернуть расположение своего недавнего соратника и приятеля, ставшего вождем и державшего в руках жизнь и Каменева, и многих других. Свою речь Каменев закончил призывом:
– Да здравствует наш вождь и командир товарищ Сталин!
Лев Борисович наивно надеялся, что этим покаянием подводит черту под прошлым и больше претензий к нему не будет. Но они с Григорием Евсеевичем Зиновьевым (еще один ближайший сотрудник Ленина) состояли в черном списке. Сталин не мог успокоиться, пока не добивал противника, даже если тот не сопротивлялся.
Через две недели после убийства Кирова в декабре 1934 года Каменева, Зиновьева и еще нескольких человек, прежде входивших в ленинградское руководство, арестовали. Их обвинили в организации убийства Кирова и создании антисоветской организации. Все они давно отошли от политической деятельности. Но Сталин помнил каждого, кто пытался ему перечить. Сразу же после сообщения о смерти Кирова, еще не имея никакой информации, он уверенно заявил, что убийство – это дело зиновьевцев. Хотя в НКВД организаторами убийства собирались назвать белых эмигрантов.
В восприятии широких масс ленинские соратники и недавние члены политбюро Каменев и Зиновьев, несмотря на все усилия сталинской пропаганды, не были врагами. К ним сохранилось определенное уважение. Вот поэтому Сталин обвинил их в убийстве Кирова, чтобы возбудить в стране ненависть к «врагам народа». Политическую оппозицию приравняли к террористам, уголовным преступникам.
Зиновьев не понимал, что происходит. Сидя в тюрьме, писал Сталину:
«Я дохожу до того, что подолгу пристально гляжу на Ваш и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели Вы не видите, что я не враг Ваш больше, что я Ваш душой и телом, что я понял все, что я готов сделать все, чтобы заслужить прощение, снисхождение?»
Сталина такие послания только веселили. Сентиментальным он никогда не был. В августе 1936 года Военная коллегия Верховного суда приговорила Зиновьева и Каменева к смертной казни. В текст обвинительного заключения Сталин вписал, что Кирова убили «по прямому указанию Зиновьева и Троцкого». Ночью того же дня Льва Борисовича и Григория Евсеевича расстреляли.
При исполнении приговора присутствовали нарком внутренних дел Генрих Григорьевич Ягода и его будущий сменщик на Лубянке секретарь ЦК Николай Иванович Ежов. Пули, которыми убили Зиновьева и Каменева, Ежов хранил у себя в письменном столе – сувенир на память.
Когда-то после очередного ареста группы революционеров – участников Великой французской революции прозвучали горькие слова:
«Либо это правда, что главнейшие руководители страны были изменниками, либо это неправда. Если это правда, то что следует думать о республике, в которой такие подлецы были руководителями? Если это неправда, то что следует думать о государстве, которое смеет так обращаться со своими лучшими слугами?»
До убийства Кирова партийные руководители могли свободно встречаться, приехав на съезд в Москву, что-то обсуждать. После убийства был установлен новый порядок: первый секретарь обкома выезжает в Москву на пленум ЦК или в командировку, лишь получив разрешение Сталина. Всякое общение партийных секретарей между собой было перекрыто: оно ставило под сомнение верность Сталину. Встречи, разговоры только с его санкции. Даже когда Сталин был в отпуске на юге, туда шли шифровки с просьбой разрешить выехать в Москву или в другой город и с объяснением зачем.
25 сентября 1936 года Сталин, находившийся на отдыхе, прислал из Сочи членам политбюро телеграмму, которую вместе с ним подписал кандидат в члены политбюро и член оргбюро ЦК Андрей Александрович Жданов:
«Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздало в этом деле на четыре года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей наркомвнудела».
Почему Сталин приказал убрать Ягоду? По той же причине, по которой постоянно менял руководство Лубянки: он нанимал людей для выполнения определенной задачи, потом ставил новую задачу и подбирал новых людей.
Сталин считал, что Генрих Григорьевич слишком долго сидел в органах госбезопасности, потерял хватку, оброс связями, сроднился с аппаратом, успокоился, не видит, сколько вокруг врагов. Новый человек на этом посту сделает больше. В тот момент Сталину нравился на диво исполнительный и работящий Николай Иванович Ежов. Назначение в наркомат внутренних дел не было для Ежова повышением. Его партийные должности были неизмеримо выше. Политические решения принимались в ЦК, наркомы были просто высокопоставленными исполнителями.
26 ноября 1935 года в соответствии с постановлением ЦИК и Совнаркома Ягоде присвоили звание генерального комиссара государственной безопасности, приравненное к маршальскому. На XVII съезде его избрали в ЦК. Имя Ягоды гремело по стране.
Он превратил систему исправительно-трудовых лагерей в мощную производительную силу. За колючую проволоку загнали огромное количество рабочих рук. Этим людям не надо было платить. Они не могли отказаться от самой тяжелой работы или ночных смен, протестовать против безмерного удлинения продолжительности рабочего дня или требовать соблюдения правил безопасности труда.
Постановление Совнаркома возложило на органы госбезопасности задачу развития хозяйственной жизни наименее доступных, но обладающих огромными естественными богатствами окраин Союза. Это постановление означало, что чем больше заключенных, тем выше будут производственные успехи наркомата внутренних дел.
В июне 1935 года в Москву приехал известный французский писатель Ромен Роллан. Его принял Сталин. С ним беседовал и нарком Ягода, стараясь произвести выгодное впечатление. Роллан записал в дневнике: «Загадочная личность. Человек по виду утонченный и изысканный… Но его полицейские функции внушают ужас. Он говорит с вами мягко, называя черное белым, а белое черным, и удивленно смотрит честными глазами, если вы начинаете сомневаться в его словах».
1 декабря 1934 году в Смольном был убит член политбюро, секретарь ЦК, первый секретарь Ленинградского обкома и горкома партии, первый секретарь Северо-Западного бюро ЦК Сергей Миронович Киров.
Бывший мелкий работник партийного аппарата Леонид Николаев, человек экзальтированный и болезненный, убил Кирова выстрелом в затылок в нескольких шагах от кабинета первого секретаря в Смольном. Это убийство до сих пор не расследовано до конца, хотя ученые и следователи много раз брались за него.
Убийство Кирова в 1934-м очень похоже на убийство американского президента Джона Кеннеди в 1963-м. В обоих случаях есть надежные доказательства вины только самих убийц: Леонида Николаева и Ли Харви Освальда. И в обоих случаях есть веские основания полагать, что действовал не убийца-одиночка, а существовал заговор.
Но сотрудников Ленинградского управления НКВД, которые могли знать, что и как было, уничтожили почти всех. Тайну убийства в Смольном они унесли с собой в могилу.
– Есть косвенные данные, – считает Олег Хлевнюк, – которые убеждают меня в том, что это был акт террориста-одиночки, террориста-неудачника, несчастного человека. Но это не оправдание Сталина. Это не значит, что Сталин не мог убить Кирова. Сталин уничтожил миллионы. Даже если он не причастен к смерти Кирова, это не изменит оценку его преступной деятельности. В любом случае убийство Кирова Сталин использовал на полную катушку…
– К моменту убийства Кирова, – отмечает профессор, доктор исторических наук Владимир Павлович Наумов, – уже была подготовлена законодательная база, которая позволила развернуть массовые репрессии. Весь комплекс уголовных наказаний был готов заранее. Нужен был только повод.
«Хорошо помню, как везли гроб с телом Кирова по Мясницкой улице, где мы жили, с Ленинградского вокзала в Колонный зал, – пишет Маргарита Ивановна Рудомино, директор Библиотеки иностранной литературы. – В тот день нам не разрешили выходить из квартир. Двор, подворотни, улицы – все было пусто, ворота закрыты, только “люди в штатском” и солдаты. В доме, выходившем фасадом на Мясницкую, в квартирах с окнами на улицу дежурили сотрудники “органов”. Было зловеще тихо и странно. Закрадывались плохие предчувствия».
4 декабря 1934 года газеты сообщили о постановлении президиума ЦИК: дела обвиняемых в терроризме вести в ускоренном и упрощенном порядке, прошения о помиловании не принимать, приговоренных к высшей мере наказания сразу же казнить. На следующий день в уголовные кодексы республик были внесены соответствующие изменения.
Постановлением ЦИК и СНК учредили особое совещание при народном комиссаре внутренних дел. Это значительно упростило жизнь аппарата госбезопасности. Судебный процесс даже в сталинские времена требовал соблюдения минимальных формальностей. А тут свое же начальство без лишних разговоров подписывало приговор.
Первыми полетели головы тех, кто когда-то осмеливался возражать Сталину.
На съезде партии в 1934 году Лев Борисович Каменев произнес покаянную речь:
– На мне лежит печальная обязанность на этом съезде победителей представить летопись поражений, демонстрацию цепи ошибок, заблуждений и преступлений, на которые обрекает себя любая группа и любой человек, отрывающиеся от великого учения Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина…
Каменев принадлежал к тем, кого высоко ценил Ленин. Он заменял Владимира Ильича в роли главы правительства, председательствовал на заседаниях политбюро. Но вовремя не оценил Сталина… Бывший член политбюро старательно перечислял свои ошибки в надежде вернуть расположение своего недавнего соратника и приятеля, ставшего вождем и державшего в руках жизнь и Каменева, и многих других. Свою речь Каменев закончил призывом:
– Да здравствует наш вождь и командир товарищ Сталин!
Лев Борисович наивно надеялся, что этим покаянием подводит черту под прошлым и больше претензий к нему не будет. Но они с Григорием Евсеевичем Зиновьевым (еще один ближайший сотрудник Ленина) состояли в черном списке. Сталин не мог успокоиться, пока не добивал противника, даже если тот не сопротивлялся.
Через две недели после убийства Кирова в декабре 1934 года Каменева, Зиновьева и еще нескольких человек, прежде входивших в ленинградское руководство, арестовали. Их обвинили в организации убийства Кирова и создании антисоветской организации. Все они давно отошли от политической деятельности. Но Сталин помнил каждого, кто пытался ему перечить. Сразу же после сообщения о смерти Кирова, еще не имея никакой информации, он уверенно заявил, что убийство – это дело зиновьевцев. Хотя в НКВД организаторами убийства собирались назвать белых эмигрантов.
В восприятии широких масс ленинские соратники и недавние члены политбюро Каменев и Зиновьев, несмотря на все усилия сталинской пропаганды, не были врагами. К ним сохранилось определенное уважение. Вот поэтому Сталин обвинил их в убийстве Кирова, чтобы возбудить в стране ненависть к «врагам народа». Политическую оппозицию приравняли к террористам, уголовным преступникам.
Зиновьев не понимал, что происходит. Сидя в тюрьме, писал Сталину:
«Я дохожу до того, что подолгу пристально гляжу на Ваш и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели Вы не видите, что я не враг Ваш больше, что я Ваш душой и телом, что я понял все, что я готов сделать все, чтобы заслужить прощение, снисхождение?»
Сталина такие послания только веселили. Сентиментальным он никогда не был. В августе 1936 года Военная коллегия Верховного суда приговорила Зиновьева и Каменева к смертной казни. В текст обвинительного заключения Сталин вписал, что Кирова убили «по прямому указанию Зиновьева и Троцкого». Ночью того же дня Льва Борисовича и Григория Евсеевича расстреляли.
При исполнении приговора присутствовали нарком внутренних дел Генрих Григорьевич Ягода и его будущий сменщик на Лубянке секретарь ЦК Николай Иванович Ежов. Пули, которыми убили Зиновьева и Каменева, Ежов хранил у себя в письменном столе – сувенир на память.
Когда-то после очередного ареста группы революционеров – участников Великой французской революции прозвучали горькие слова:
«Либо это правда, что главнейшие руководители страны были изменниками, либо это неправда. Если это правда, то что следует думать о республике, в которой такие подлецы были руководителями? Если это неправда, то что следует думать о государстве, которое смеет так обращаться со своими лучшими слугами?»
До убийства Кирова партийные руководители могли свободно встречаться, приехав на съезд в Москву, что-то обсуждать. После убийства был установлен новый порядок: первый секретарь обкома выезжает в Москву на пленум ЦК или в командировку, лишь получив разрешение Сталина. Всякое общение партийных секретарей между собой было перекрыто: оно ставило под сомнение верность Сталину. Встречи, разговоры только с его санкции. Даже когда Сталин был в отпуске на юге, туда шли шифровки с просьбой разрешить выехать в Москву или в другой город и с объяснением зачем.
25 сентября 1936 года Сталин, находившийся на отдыхе, прислал из Сочи членам политбюро телеграмму, которую вместе с ним подписал кандидат в члены политбюро и член оргбюро ЦК Андрей Александрович Жданов:
«Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздало в этом деле на четыре года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей наркомвнудела».
Почему Сталин приказал убрать Ягоду? По той же причине, по которой постоянно менял руководство Лубянки: он нанимал людей для выполнения определенной задачи, потом ставил новую задачу и подбирал новых людей.
Сталин считал, что Генрих Григорьевич слишком долго сидел в органах госбезопасности, потерял хватку, оброс связями, сроднился с аппаратом, успокоился, не видит, сколько вокруг врагов. Новый человек на этом посту сделает больше. В тот момент Сталину нравился на диво исполнительный и работящий Николай Иванович Ежов. Назначение в наркомат внутренних дел не было для Ежова повышением. Его партийные должности были неизмеримо выше. Политические решения принимались в ЦК, наркомы были просто высокопоставленными исполнителями.
Ночной арест
Он был очень маленького роста. У одних вызывал жалость, других его крошечный рост и лицо старого карлика ужасали. В 1933 году Николая Ивановича утвердили председателем центральной комиссии по чистке партии. Затем он сменил Кагановича на посту председателя Комиссии партийного контроля.
24 ноября 1934 года Лиля Брик, в которую был влюблен Маяковский, отправила письмо Сталину. Она писала, что о Маяковском пытаются забыть, а это несправедливо.
Сталин написал на письме резолюцию, адресованную Ежову:
«Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти – преступление… Сделайте, пожалуйста, все, что упущено нами. Если моя помощь понадобится, я готов».
Сталин попросил заняться этим делом Ежова, потому что точно знал: Николай Иванович сделает все мыслимое и немыслимое.
И Ежов не подвел: принятых им решений о почитании Маяковского хватило до самой перестройки.
1 февраля 1935 года Ежова избрали секретарем ЦК. Отныне он ведал всеми партийными делами. Чаще Сталин принимал только Молотова, главу правительства и второго человека в стране. Сталин ценил его надежность, безотказность и преданность.
Николай Иванович не обманул его ожиданий. На посту наркома внутренних дел Ежов развернулся. В 1934–1935 годах, при Ягоде, арестовали четверть миллиона человек. А в 1936–1937 годах, при Ежове, – уже полтора миллиона человек и половину из них расстреляли. Началась подлинная вакханалия преступлений.
Поначалу многое зависело от местного партийного руководителя и начальника управления НКВД: кто усердствовал, а кто действовал осторожнее. Когда Ягоду сменил Ежов, началась плановая работа по уничтожению людей.
Ежов сразу изложил свои намерения:
– Стрелять придется довольно внушительное количество. Лично я думаю, что на это надо пойти и раз навсегда покончить с этой мразью.
18 марта 1937 года новый нарком Ежов, выступая перед руководящими сотрудниками НКВД, сказал, что Ягода был агентом царской охранки, вором и растратчиком. 4 апреля его арестовали. Ордер на арест Ягоды подписал его сменщик Ежов.
Камеру Ягода делил с популярным в тридцатые годы драматургом Владимиром Михайловичем Киршоном, которого потом тоже расстреляют. У него было несколько пьес. Они шли по всей стране, самая известная из них – комедия «Чудесный сплав».
С Киршоном дружил мой дедушка Владимир Михайлович Млечин, театральный критик, писал о его пьесах. После XX съезда Киршона реабилитировали, издали сборник его пьес. Мой дедушка часто вспоминал о Киршоне, но, конечно же, не подозревал о том, как прошли последние недели его жизни.
От несчастного Киршона потребовали доносить, о чем говорит в камере бывший наркомвнудел. Наверное, Киршон надеялся на снисхождение. С Ягодой они были знакомы – нарком любил общаться с творческими людьми.
Рапорты Киршона сохранились:
«Майору государственной безопасности тов. Журбенко.
Ягода заявил мне: “Я знаю, что вас ко мне подсадили. Не сомневаюсь, что все, что я вам скажу или сказал бы, будет передано. А то, что вы мне будете говорить, будет вам подсказано. А кроме того, наш разговор записывают в тетрадку у дверей те, кто вас подослал”. Поэтому он говорил со мной мало, преимущественно о личном. “На процессе, – говорит Ягода, – я, наверное, буду рыдать, что еще хуже, чем если б я от всего отказался”. Однажды, в полу-бредовом состоянии он заявил: “Если все равно умирать, так лучше заявить на процессе, что не убивал, нет сил признаться в этом открыто”. Потом добавил: “Но это значит объединить вокруг себя контрреволюцию, это невозможно”. Ягода часто говорит о том, как хорошо было бы умереть до процесса. Речь идет не о самоубийстве, а о болезни. Ягода убежден, что он психически болен. Плачет он много раз в день, часто говорит, что задыхается, хочет кричать, вообще раскис и опустился позорно…»
23 февраля 1937 года в Москве начал работу печально известный февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б).
– За несколько месяцев, – зловещим голосом сказал с трибуны Ежов, – не помню случая, чтобы кто-нибудь из хозяйственников и руководителей наркоматов по своей инициативе позвонил бы и сказал: «Товарищ Ежов, что-то мне подозрителен такой-то человек, что-то там неблагополучно, займитесь этим человеком». Таких фактов не было. Чаще всего, когда ставишь вопрос об аресте вредителя, троцкиста, некоторые товарищи, наоборот, пытаются защищать этих людей.
Сталин выступил с докладом «О недостатках партийной работы и мерах по ликвидации троцкистских и иных двурушников». Троцкистов он назвал «оголтелой и беспринципной бандой вредителей, диверсантов, шпионов и убийц, действующих по заданиям разведывательных органов иностранных государств».
Сталин подвел идеологическую базу под террор:
24 ноября 1934 года Лиля Брик, в которую был влюблен Маяковский, отправила письмо Сталину. Она писала, что о Маяковском пытаются забыть, а это несправедливо.
Сталин написал на письме резолюцию, адресованную Ежову:
«Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти – преступление… Сделайте, пожалуйста, все, что упущено нами. Если моя помощь понадобится, я готов».
Сталин попросил заняться этим делом Ежова, потому что точно знал: Николай Иванович сделает все мыслимое и немыслимое.
И Ежов не подвел: принятых им решений о почитании Маяковского хватило до самой перестройки.
1 февраля 1935 года Ежова избрали секретарем ЦК. Отныне он ведал всеми партийными делами. Чаще Сталин принимал только Молотова, главу правительства и второго человека в стране. Сталин ценил его надежность, безотказность и преданность.
Николай Иванович не обманул его ожиданий. На посту наркома внутренних дел Ежов развернулся. В 1934–1935 годах, при Ягоде, арестовали четверть миллиона человек. А в 1936–1937 годах, при Ежове, – уже полтора миллиона человек и половину из них расстреляли. Началась подлинная вакханалия преступлений.
Поначалу многое зависело от местного партийного руководителя и начальника управления НКВД: кто усердствовал, а кто действовал осторожнее. Когда Ягоду сменил Ежов, началась плановая работа по уничтожению людей.
Ежов сразу изложил свои намерения:
– Стрелять придется довольно внушительное количество. Лично я думаю, что на это надо пойти и раз навсегда покончить с этой мразью.
18 марта 1937 года новый нарком Ежов, выступая перед руководящими сотрудниками НКВД, сказал, что Ягода был агентом царской охранки, вором и растратчиком. 4 апреля его арестовали. Ордер на арест Ягоды подписал его сменщик Ежов.
Камеру Ягода делил с популярным в тридцатые годы драматургом Владимиром Михайловичем Киршоном, которого потом тоже расстреляют. У него было несколько пьес. Они шли по всей стране, самая известная из них – комедия «Чудесный сплав».
С Киршоном дружил мой дедушка Владимир Михайлович Млечин, театральный критик, писал о его пьесах. После XX съезда Киршона реабилитировали, издали сборник его пьес. Мой дедушка часто вспоминал о Киршоне, но, конечно же, не подозревал о том, как прошли последние недели его жизни.
От несчастного Киршона потребовали доносить, о чем говорит в камере бывший наркомвнудел. Наверное, Киршон надеялся на снисхождение. С Ягодой они были знакомы – нарком любил общаться с творческими людьми.
Рапорты Киршона сохранились:
«Майору государственной безопасности тов. Журбенко.
Ягода заявил мне: “Я знаю, что вас ко мне подсадили. Не сомневаюсь, что все, что я вам скажу или сказал бы, будет передано. А то, что вы мне будете говорить, будет вам подсказано. А кроме того, наш разговор записывают в тетрадку у дверей те, кто вас подослал”. Поэтому он говорил со мной мало, преимущественно о личном. “На процессе, – говорит Ягода, – я, наверное, буду рыдать, что еще хуже, чем если б я от всего отказался”. Однажды, в полу-бредовом состоянии он заявил: “Если все равно умирать, так лучше заявить на процессе, что не убивал, нет сил признаться в этом открыто”. Потом добавил: “Но это значит объединить вокруг себя контрреволюцию, это невозможно”. Ягода часто говорит о том, как хорошо было бы умереть до процесса. Речь идет не о самоубийстве, а о болезни. Ягода убежден, что он психически болен. Плачет он много раз в день, часто говорит, что задыхается, хочет кричать, вообще раскис и опустился позорно…»
23 февраля 1937 года в Москве начал работу печально известный февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б).
– За несколько месяцев, – зловещим голосом сказал с трибуны Ежов, – не помню случая, чтобы кто-нибудь из хозяйственников и руководителей наркоматов по своей инициативе позвонил бы и сказал: «Товарищ Ежов, что-то мне подозрителен такой-то человек, что-то там неблагополучно, займитесь этим человеком». Таких фактов не было. Чаще всего, когда ставишь вопрос об аресте вредителя, троцкиста, некоторые товарищи, наоборот, пытаются защищать этих людей.
Сталин выступил с докладом «О недостатках партийной работы и мерах по ликвидации троцкистских и иных двурушников». Троцкистов он назвал «оголтелой и беспринципной бандой вредителей, диверсантов, шпионов и убийц, действующих по заданиям разведывательных органов иностранных государств».
Сталин подвел идеологическую базу под террор: