Страница:
Приехав в Бург, путешественники узнали, что вследствие несчастья на линии Кюлоца поезд не может отправиться из Бурга раньше чем через полтора часа. Дарзаки вышли из вагона и немного прогулялись по платформе. Дарзак, разговаривая с женой, вспомнил, что так и не написал несколько срочных писем. Они вдвоем вошли в буфет, где Дарзак попросил принадлежности для письма. Матильда присела рядом, но вскоре сообщила ему, что пройдется немного по привокзальной площади, пока он пишет.
«Прекрасно, – ответил Дарзак. – Я догоню вас, как только покончу с письмами».
Дальше я предоставляю слово самому Дарзаку.
– Я закончил писать, – рассказывал он, – и встал, чтобы пойти к Матильде, как вдруг она вбежала обезумевшая в буфет. Увидев меня, она испустила жуткий крик и бросилась в мои объятия. «Боже мой, боже мой!» – повторяла она, вся дрожа. Я убедил Матильду, что ей нечего бояться, пока я рядом, и терпеливо расспросил о причинах столь внезапного ужаса. Затем я усадил ее, так как ноги отказывались ее держать, и стал уговаривать выпить воды, но она сказала, что не сможет проглотить ни капли. У нее стучали зубы. Наконец, она совладала с собой и объяснила мне, что случилось, прерываясь на каждой фразе и с ужасом озираясь. Итак, она пошла погулять перед вокзалом, но не решалась далеко отойти, думая, что я скоро закончу писать. Затем вернулась на вокзал и прошла по перрону, направляясь к буфету, как вдруг через освещенные окна вагонов увидала служителей, убиравших купе. Она вспомнила, что оставила открытым свой несессер, в котором лежали безделушки, и захотела сейчас же закрыть его – не потому, что сомневалась в честности служащих, а просто из понятной в дороге осторожности. Итак, она вернулась в вагон и подошла к двери купе, в которое мы не заходили с самого нашего отъезда из Парижа. Открыв дверь, она испустила душераздирающий крик. Впрочем, крик этот остался неуслышанным, так как в вагоне никого не было, кроме того, в эту минуту проходил поезд, наполняя вокзал шумом. Что же произошло? Нечто необъяснимое, безумное, чудовищное. В купе маленькая дверь в уборную была открыта вполоборота к входившему. В дверь было вделано зеркало. И вот в этом зеркале Матильда увидела лицо Ларсана! Она бросилась назад, взывая о помощи, и так спешила, что упала на колени, выпрыгивая из вагона. Поднявшись, она, наконец, добралась до буфета. Когда она рассказала мне обо всем, я сделал вид, что не верю, прежде всего, потому что не хотел верить сам, – это было слишком чудовищно, – во‑вторых, из опасения, что Матильда вновь теряет рассудок. Разве Ларсан не умер?.. По правде, я и сам верил в то, что внушал ей: всему виной ее воображение. Естественно, мне хотелось убедиться в этом воочию, и я предложил ей тотчас пойти вместе со мной в купе, чтобы доказать, что она обманулась. Она воспротивилась этому, крича, что мы не должны больше возвращаться в это купе и что она отказывается продолжать путешествие ночью! Все это она высказала короткими, отрывистыми фразами… ей не хватало дыхания… Мне было невыразимо жаль ее… Чем больше я доказывал ей, что появление Ларсана немыслимо, тем увереннее она настаивала на реальности увиденного! Я сказал ей, что она редко видела Ларсана во время драмы в Гландье и недостаточно хорошо помнит, как он тогда выглядел, а потому легко может ошибиться при встрече с кем‑нибудь похожим на него. Но она ответила, что прекрасно помнит лицо Ларсана, появлявшегося два раза при таких обстоятельствах, что она никогда его не забудет, проживи она хоть сто лет! Теперь, когда ей известно, кто скрывался под именем Ларсана, она узнала не только черты полицейского, но за ними и страшное лицо человека, который уже так давно преследовал ее!.. Она клялась своей головой, что видела Боллмейера, что Боллмейер жив!.. жив со своим бритым лицом Ларсана и большим голым лбом!.. Она ухватилась за меня, точно боялась новой разлуки, еще более ужасной, чем все предыдущие!.. Так она увлекла меня на перрон… И вдруг оставила меня и бросилась в контору начальника станции… Последний испугался не меньше меня, увидев мою бедную жену в таком состоянии. Я подумал про себя: «Она сойдет с ума». Начальнику станции я объяснил, что жена моя испугалась, оставшись одна в купе, и попросил его позаботиться о ней, пока я постараюсь выяснить, что ее так напугало… И вот, друзья мои, – продолжал Робер Дарзак, – я уже собирался выйти из конторы начальника станции, но не успел переступить порог, как отскочил назад и быстро захлопнул дверь. У меня было, очевидно, довольно странное выражение лица, так как начальник станции посмотрел на меня с удивлением. И я, я также увидел Ларсана! Нет-нет! Моя жена не грезила наяву… Ларсан был там, на вокзале… на перроне, за этой дверью.
Сказав это, Робер Дарзак замолчал, как будто воспоминание об этом видении отняло у него силы продолжать рассказ. Он провел рукой по лбу, вздохнул и начал снова:
– Перед дверью конторы был газовый фонарь, а под фонарем стоял Ларсан. Без сомнения, он поджидал, он караулил нас… И, что удивительно, он не прятался! Напротив, можно подумать, что стоял он там лишь для того, чтобы его заметили!.. Движение, с которым я отпрыгнул назад и захлопнул дверь, было совершенно инстинктивно. Когда я снова открыл дверь, решившись идти прямо на негодяя, его уже там не было!.. Начальник станции, вероятно, думал, что имеет дело с двумя помешанными. Матильда смотрела на меня, не произнося ни слова, широко открыв глаза, как безумная. Вернувшись к действительности, она осведомилась, далеко ли от Бурга до Лиона и какой ближайший поезд туда идет. Одновременно она попросила меня распорядиться относительно багажа, решив ехать навстречу отцу, и как можно скорее. Я не видел другого средства успокоить Матильду и, не пытаясь спорить с ней, тотчас принялся исполнять ее просьбу. В конце концов, после того, как я собственными глазами, да, собственными глазами увидел Ларсана, я понял, что наше путешествие стало невозможным, и, должен признаться, мой друг, – прибавил Дарзак, обратившись к Рультабию, – стал думать, что нам угрожает опасность, одна из тех таинственных и фантастичных опасностей, от которой вы один можете спасти нас, если есть еще время. Матильда была признательна мне за ту покорность, с которой я принял все меры, чтобы без промедления догнать ее отца, и горячо меня поблагодарила, узнав, что через несколько минут, – вся эта драма продолжалась не более четверти часа, – мы сможем сесть в поезд, отходящий из Бурга в 9 часов 29 минут и прибывающий в Лион около 10 часов. Сверившись с указателем, мы увидели, что можем встретиться с профессором Станжерсоном уже в Лионе, по поводу чего Матильда опять выразила мне благодарность, как будто это счастливое совпадение зависело от меня. Она немного успокоилась, когда пришел девятичасовой поезд, но, когда настало время садиться и мы быстро переходили по перрону у того самого фонаря, под которым я увидел Ларсана, я почувствовал, что силы опять оставляют ее. Быстро оглядевшись вокруг, я, однако, не заметил ничего подозрительного. На мой вопрос, не увидела ли она опять кого‑нибудь, Матильда ничего не ответила. Между тем волнение ее возрастало, и она умоляла меня не уединяться и занять места в купе, уже на две трети заполненном пассажирами. Под предлогом, что нужно присмотреть за багажом, я оставил ее среди этих людей, побежал на телеграф и послал вам ту самую телеграмму… Я ничего не сказал Матильде об этой телеграмме, так как продолжал делать вид, что она обманулась, и ни за что не хотел укреплять ее уверенность в этом восстании из мертвых. Открыв несессер моей жены, я убедился, что все безделушки целы. Ночью мы обменялись несколькими словами и решили сохранить все в тайне от профессора Станжерсона, для которого это новое горе могло стать смертельным. Я не буду рассказывать о том, как удивился последний, увидев нас на перроне Лионского вокзала. Матильда объяснила ему, что вследствие большого повреждения железнодорожной линии на Кюлоц нам предстояло сделать большой круг, и мы решили присоединиться к нему и провести вместе несколько дней у Артура Ранса и его молодой жены, которые уже давно нас приглашали.
Теперь, вероятно, будет весьма уместно и своевременно прервать рассказ Дарзака и донести до сведения читателя, что мистер Артур Уильям Ранс, долгие годы питавший безнадежную любовь к дочери профессора, получив от нее решительный отказ, вступил в брак с молодой американкой, нисколько не похожей на дочь знаменитого профессора.
После драмы в Гландье, еще в то время, когда мадемуазель Станжерсон находилась в лечебнице в окрестностях Парижа, в один прекрасный день стало известно, что мистер Артур Уильям Ранс женится на племяннице старого геолога, члена Академии наук в Филадельфии. Те, кто знал о его несчастной страсти к Матильде и имел случай измерить всю ее силу и глубину – она чуть не сделала алкоголиком столь серьезного и сдержанного человека, – решили, что Ранс женится с отчаяния, и не ожидали ничего хорошего от столь неожиданного союза. Рассказывали, что дело, впрочем весьма выгодное для Артура Ранса, так как мисс Эдит Прескотт была богата, – устроилось довольно оригинальным образом. Но об этом я поведаю вам, когда у меня будет больше времени. Вы узнаете тогда, каким образом молодые Рансы обосновались в Красных Скалах, в старинном замке-крепости на полуострове Геркулеса, который они купили прошлой осенью.
Сейчас же я должен передать слово Дарзаку, продолжавшему рассказ о своем странном путешествии.
– Когда мы с женой привели эти объяснения профессору Станжерсону, – говорил наш друг, – мы увидели, что профессор не понял ничего из нашего рассказа и вместо того, чтобы радоваться нашему возвращению, был им опечален. Матильда напрасно старалась казаться веселой – ее отец прекрасно видел, что после нашей с ним разлуки произошло нечто, о чем мы не хотели ему говорить. Матильда сделала вид, что не замечает этого, и завела речь о нашей свадьбе. Она упомянула вас, мой друг, – Дарзак обратился к Рультабию, – и я воспользовался случаем и дал понять Станжерсону, что вы были бы польщены приглашением провести со всеми нами в Ментоне несколько дней, воспользовавшись для этого своим отпуском. В Красных Скалах места хватит всем, и мистер Ранс и его молодая жена будут лишь рады доставить вам удовольствие. В то время как я это говорил, Матильда ободряла меня взглядом и нежно пожимала мою руку, обрадованная моим предложением. Таким образом, по прибытии в Валенс я подал телеграмму, которую Станжерсон написал по моему настоянию и которую вы, конечно, получили. Вы можете себе представить, что мы не спали всю ночь. Пока отец Матильды отдыхал в соседнем отделении, она открыла мой саквояж и достала из него револьвер. Зарядив его, она положила его мне в карман со словами: «Если на нас нападут, вы будете защищать нас!» Ах, какую ночь, друг мой, какую ночь мы провели!.. Мы сидели молча, обманывая самих себя и делая вид, что дремлем, закрыв глаза, мы не решались погасить свет. Несмотря на то что двери купе были закрыты изнутри на задвижку, мы все‑таки боялись его появления. Наши сердца замирали при звуке шагов в коридоре… Нам все казалось, что это его шаги… Матильда задернула зеркало из боязни вновь увидеть в нем его лицо! Ехал ли он за нами?.. Сумели ли мы обмануть его?.. Ускользнули ли мы от него?.. Сел ли он в поезд на Кюлоц?.. Могли ли мы надеяться на это?.. Что касается меня, то я так не думал… А она! Она!.. Я чувствовал, что она, сидевшая в углу неподвижно и безмолвно, как мертвая, исполнена отчаяния и более несчастна, чем я сам. Мне хотелось утешить ее, вдохнуть в нее надежду, но я не находил подходящих слов; едва я заговорил, она безнадежно махнула мне рукой, и я понял, что милосерднее молчать. Тогда я последовал ее примеру и закрыл глаза…
Таким был рассказ Робера Дарзака. Мы с Рультабием сочли его настолько важным, что по прибытии в Ментону восстановили его со всей возможной точностью. Мало того, мы показали текст Роберу Дарзаку, который внес в него несколько несущественных изменений, после чего рассказ принял тот вид, в каком вы и нашли его здесь.
В ночь совместного путешествия Станжерсона с Дарзаками не произошло ничего достойного внимания. На вокзале их встретил Артур Ранс, удивившийся при виде молодых супругов, но когда он узнал, что они решили провести у него несколько дней вместе со Станжерсоном и принять, таким образом, приглашение, которое Дарзак до сих пор отклонял под разными предлогами, то просиял и объявил, что жена его будет этому очень рада. Также он обрадовался и известию о предстоящем приезде Рультабия. Нельзя сказать, что мистеру Артуру Рансу была безразлична сдержанность, с которой Дарзак продолжал относиться к нему даже после его женитьбы на Эдит Прескотт. Во время своего последнего путешествия в Сан-Ремо молодой профессор Сорбонны ограничился в высшей степени церемонным визитом в его замок. Между тем по возвращении во Францию он был сердечно встречен на ментонском вокзале – ближайшей к границе станции – Рансами, поспешившими перехватить его в дороге и поздравить с выздоровлением. В конце концов, Артур Ранс со своей стороны делал все, чтобы его отношения с Дарзаками наладились.
Мы уже знаем, как появление Ларсана в Бурге разрушило планы Дарзаков, заставив их позабыть о своей сдержанности по отношению к Рансу и отправиться вместе со Станжерсоном к людям, мало им симпатичным, но честным и способным, по их мнению, защитить их. В то же время супруги позвали на помощь Рультабия. Дарзак запаниковал по‑настоящему, особенно тогда, когда на вокзале в Ницце нас встретил сам Артур Ранс. Но еще до нашей встречи произошел маленький инцидент, который я не считаю возможным обойти молчанием. Прибыв в Ниццу, я сейчас же выскочил на перрон и побежал на телеграф справиться, нет ли телеграммы на мое имя. Мне подали голубую бумажку, и, не вскрывая ее, я побежал разыскивать Рультабия и Дарзака.
– Прочтите, – сказал я репортеру.
Рультабий вскрыл телеграмму и прочел: «Бриньоль не выезжал из Парижа с 6 апреля, ручаюсь в этом». Рультабий посмотрел на меня и усмехнулся.
– Вот оно что, – проговорил он. – Это вы навели справку? Что вам взбрело на ум?
– В Дижоне, – ответил я, несколько обиженный тоном Рультабия, – мне пришла в голову мысль, что Бриньоль, вполне вероятно, принимает какое‑нибудь участие в несчастьях, о которых можно было догадываться из полученных вами телеграмм. Я попросил одного из моих друзей уведомлять меня о поведении этого господина. Мне очень хотелось знать, не уезжал ли он из Парижа.
– Теперь вы знаете, – ответил Рультабий. – Надеюсь, впрочем, вы не предполагаете, что под маской Бриньоля скрывается воскресший Ларсан?
– Глупости! – воскликнул я раздраженно, так как ясно видел, что Рультабий издевается надо мной. По правде сказать, я допускал именно эту мысль.
– Вы все еще продолжаете подозревать Бриньоля? – грустно спросил Дарзак. – Это несчастный человек, но славный малый.
– Я так не думаю, – возразил я, забившись в свой угол.
Вообще говоря, мне не особенно везло в моих личных умозаключениях рядом с Рультабием, который часто надо мной подсмеивался. Но на этот раз, несколько дней спустя, мы все же получили доказательство, что, если Бриньоль и не представлял собой нового воплощения Ларсана, он все же был большим негодяем. И Рультабий, и Дарзак, отдав должное моей проницательности, принесли мне извинения. Если я упомянул об этом случае, то лишь для того, чтобы показать, насколько меня преследовала мысль о Ларсане, скрывавшемся за кем‑нибудь из мало нам знакомых людей. Черт возьми! Боллмейер так часто доказывал свой талант в этой области, скажу даже свой гений, что я был вправе никому и ничему не доверять. Однако вскоре мне пришлось понять, – и неожиданное прибытие мистера Артура Ранса сыграло в этом немалую роль, – что Ларсан на сей раз переменил тактику. Бандит не скрывался, а, напротив, показывался, по крайней мере некоторым из нас, с невероятной смелостью. Чего он мог опасаться в этой стране? Ни Дарзак, ни Матильда не выдали бы его, следовательно, и друзья их также! По-видимому, он имел целью разрушить счастье молодых супругов, которые решили, что навсегда избавились от него. Но тут возникал вопрос. Почему он избрал этот способ мести? Не проще ли ему было объявиться еще до свадьбы? Он сорвал бы ее! Да, но тогда ему пришлось бы показаться в Париже! Имели ли мы право полагать, что опасность, сопряженная с таким появлением, могла остановить Ларсана? Кто решился бы утверждать это?
Но послушаем Артура Ранса, который присоединился к нам в купе. Он, разумеется, ничего не знал об истории в Бурге, о появлении Ларсана в поезде и сообщил нам ужасную новость. Если мы до сих пор могли сохранять хоть какую‑нибудь надежду, что Ларсан отстал по дороге на Кюлоц, – теперь нам приходилось от нее отказаться. Артур Ранс, – и он также, – только что видел Ларсана! Он тотчас поехал нам навстречу, чтобы предупредить нас до нашего прибытия на место и тем самым дать нам возможность выработать план действий.
– Мы проводили вас на вокзал, – рассказывал Ранс Дарзаку. – После отправления поезда ваша супруга, профессор Станжерсон и я вышли с вокзала и прогулялись до бульвара. Станжерсон вел под руку госпожу Дарзак, а я шел справа от профессора. Вдруг, в тот момент, когда мы выходили из общественного сада и остановились, чтобы пропустить трамвай, я столкнулся с господином, который произнес: «Простите»! Я вздрогнул, услышав знакомый мне голос, и поднял глаза: то был Ларсан! Именно этот голос я слышал в зале суда! Он пристально посмотрел на нас непроницаемым взглядом. Я не знаю, как мне удалось удержать возглас, готовый сорваться с моих уст, и не назвать негодяя по имени! Как я не закричал: «Ларсан»? Я быстро увлек за собой профессора Станжерсона и его дочь, которые ничего не видели, заставил их обойти вокруг музыкального павильона и подвел к стоянке экипажей. На тротуаре перед ней я снова увидел Ларсана. Я не понимаю, как Станжерсон и госпожа Дарзак не заметили его!..
– Вы уверены в этом? – с беспокойством спросил Дарзак.
– Совершенно уверен!.. Я сослался на легкое головокружение, мы сели в карету, и я приказал кучеру трогать. Ларсан так и стоял на тротуаре, не спуская с нас ледяного взгляда, пока мы не отъехали.
– И вы уверены, что моя жена не видела его? – спросил, волнуясь все больше, Дарзак.
– О да, я уверен, говорю вам…
– Боже мой! – вмешался Рультабий. – Если вы думаете, Дарзак, что сможете долго вводить жену в заблуждение при новых появлениях Ларсана, вы сильно ошибаетесь.
– Однако, – возразил Дарзак, – мне почти удалось внушить Матильде, что это была галлюцинация, и по приезде в Гараван она казалась мне совсем спокойной.
– По прибытии в Гараван? – спросил Рультабий. – Вот, дорогой Дарзак, телеграмма, которую ваша жена послала мне из Гаравана. – И репортер передал ему телеграмму, в которой были только эти два слова: «На помощь!»
Эта новость стала настоящим ударом для несчастного Дарзака.
– Она снова потеряет рассудок! – промолвил он, скорбно покачав головой.
Именно этого мы все и боялись. Приехав, наконец, в Ментону, мы обнаружили на вокзале Станжерсона и госпожу Дарзак – они пришли встретить нас, несмотря на обещание, которое Артур Ранс взял с профессора, – не выходить из замка до его возвращения. Госпожа Дарзак встретила Рультабия со словами, которые лишь подтверждали наши опасения. Увидев молодого человека, она бросилась к нему и, как всем нам показалось, едва сдержалась, чтобы не заключить его в свои объятия. Я видел, что она хватается за него, как утопающий хватается за руку, которая может вытащить его из бездны, и услышал ее шепот: «Я чувствую, что схожу с ума!» Что касается Рультабия, то я иногда видел его таким же бледным, но никогда еще – таким холодным и сдержанным.
Глава VI
«Прекрасно, – ответил Дарзак. – Я догоню вас, как только покончу с письмами».
Дальше я предоставляю слово самому Дарзаку.
– Я закончил писать, – рассказывал он, – и встал, чтобы пойти к Матильде, как вдруг она вбежала обезумевшая в буфет. Увидев меня, она испустила жуткий крик и бросилась в мои объятия. «Боже мой, боже мой!» – повторяла она, вся дрожа. Я убедил Матильду, что ей нечего бояться, пока я рядом, и терпеливо расспросил о причинах столь внезапного ужаса. Затем я усадил ее, так как ноги отказывались ее держать, и стал уговаривать выпить воды, но она сказала, что не сможет проглотить ни капли. У нее стучали зубы. Наконец, она совладала с собой и объяснила мне, что случилось, прерываясь на каждой фразе и с ужасом озираясь. Итак, она пошла погулять перед вокзалом, но не решалась далеко отойти, думая, что я скоро закончу писать. Затем вернулась на вокзал и прошла по перрону, направляясь к буфету, как вдруг через освещенные окна вагонов увидала служителей, убиравших купе. Она вспомнила, что оставила открытым свой несессер, в котором лежали безделушки, и захотела сейчас же закрыть его – не потому, что сомневалась в честности служащих, а просто из понятной в дороге осторожности. Итак, она вернулась в вагон и подошла к двери купе, в которое мы не заходили с самого нашего отъезда из Парижа. Открыв дверь, она испустила душераздирающий крик. Впрочем, крик этот остался неуслышанным, так как в вагоне никого не было, кроме того, в эту минуту проходил поезд, наполняя вокзал шумом. Что же произошло? Нечто необъяснимое, безумное, чудовищное. В купе маленькая дверь в уборную была открыта вполоборота к входившему. В дверь было вделано зеркало. И вот в этом зеркале Матильда увидела лицо Ларсана! Она бросилась назад, взывая о помощи, и так спешила, что упала на колени, выпрыгивая из вагона. Поднявшись, она, наконец, добралась до буфета. Когда она рассказала мне обо всем, я сделал вид, что не верю, прежде всего, потому что не хотел верить сам, – это было слишком чудовищно, – во‑вторых, из опасения, что Матильда вновь теряет рассудок. Разве Ларсан не умер?.. По правде, я и сам верил в то, что внушал ей: всему виной ее воображение. Естественно, мне хотелось убедиться в этом воочию, и я предложил ей тотчас пойти вместе со мной в купе, чтобы доказать, что она обманулась. Она воспротивилась этому, крича, что мы не должны больше возвращаться в это купе и что она отказывается продолжать путешествие ночью! Все это она высказала короткими, отрывистыми фразами… ей не хватало дыхания… Мне было невыразимо жаль ее… Чем больше я доказывал ей, что появление Ларсана немыслимо, тем увереннее она настаивала на реальности увиденного! Я сказал ей, что она редко видела Ларсана во время драмы в Гландье и недостаточно хорошо помнит, как он тогда выглядел, а потому легко может ошибиться при встрече с кем‑нибудь похожим на него. Но она ответила, что прекрасно помнит лицо Ларсана, появлявшегося два раза при таких обстоятельствах, что она никогда его не забудет, проживи она хоть сто лет! Теперь, когда ей известно, кто скрывался под именем Ларсана, она узнала не только черты полицейского, но за ними и страшное лицо человека, который уже так давно преследовал ее!.. Она клялась своей головой, что видела Боллмейера, что Боллмейер жив!.. жив со своим бритым лицом Ларсана и большим голым лбом!.. Она ухватилась за меня, точно боялась новой разлуки, еще более ужасной, чем все предыдущие!.. Так она увлекла меня на перрон… И вдруг оставила меня и бросилась в контору начальника станции… Последний испугался не меньше меня, увидев мою бедную жену в таком состоянии. Я подумал про себя: «Она сойдет с ума». Начальнику станции я объяснил, что жена моя испугалась, оставшись одна в купе, и попросил его позаботиться о ней, пока я постараюсь выяснить, что ее так напугало… И вот, друзья мои, – продолжал Робер Дарзак, – я уже собирался выйти из конторы начальника станции, но не успел переступить порог, как отскочил назад и быстро захлопнул дверь. У меня было, очевидно, довольно странное выражение лица, так как начальник станции посмотрел на меня с удивлением. И я, я также увидел Ларсана! Нет-нет! Моя жена не грезила наяву… Ларсан был там, на вокзале… на перроне, за этой дверью.
Сказав это, Робер Дарзак замолчал, как будто воспоминание об этом видении отняло у него силы продолжать рассказ. Он провел рукой по лбу, вздохнул и начал снова:
– Перед дверью конторы был газовый фонарь, а под фонарем стоял Ларсан. Без сомнения, он поджидал, он караулил нас… И, что удивительно, он не прятался! Напротив, можно подумать, что стоял он там лишь для того, чтобы его заметили!.. Движение, с которым я отпрыгнул назад и захлопнул дверь, было совершенно инстинктивно. Когда я снова открыл дверь, решившись идти прямо на негодяя, его уже там не было!.. Начальник станции, вероятно, думал, что имеет дело с двумя помешанными. Матильда смотрела на меня, не произнося ни слова, широко открыв глаза, как безумная. Вернувшись к действительности, она осведомилась, далеко ли от Бурга до Лиона и какой ближайший поезд туда идет. Одновременно она попросила меня распорядиться относительно багажа, решив ехать навстречу отцу, и как можно скорее. Я не видел другого средства успокоить Матильду и, не пытаясь спорить с ней, тотчас принялся исполнять ее просьбу. В конце концов, после того, как я собственными глазами, да, собственными глазами увидел Ларсана, я понял, что наше путешествие стало невозможным, и, должен признаться, мой друг, – прибавил Дарзак, обратившись к Рультабию, – стал думать, что нам угрожает опасность, одна из тех таинственных и фантастичных опасностей, от которой вы один можете спасти нас, если есть еще время. Матильда была признательна мне за ту покорность, с которой я принял все меры, чтобы без промедления догнать ее отца, и горячо меня поблагодарила, узнав, что через несколько минут, – вся эта драма продолжалась не более четверти часа, – мы сможем сесть в поезд, отходящий из Бурга в 9 часов 29 минут и прибывающий в Лион около 10 часов. Сверившись с указателем, мы увидели, что можем встретиться с профессором Станжерсоном уже в Лионе, по поводу чего Матильда опять выразила мне благодарность, как будто это счастливое совпадение зависело от меня. Она немного успокоилась, когда пришел девятичасовой поезд, но, когда настало время садиться и мы быстро переходили по перрону у того самого фонаря, под которым я увидел Ларсана, я почувствовал, что силы опять оставляют ее. Быстро оглядевшись вокруг, я, однако, не заметил ничего подозрительного. На мой вопрос, не увидела ли она опять кого‑нибудь, Матильда ничего не ответила. Между тем волнение ее возрастало, и она умоляла меня не уединяться и занять места в купе, уже на две трети заполненном пассажирами. Под предлогом, что нужно присмотреть за багажом, я оставил ее среди этих людей, побежал на телеграф и послал вам ту самую телеграмму… Я ничего не сказал Матильде об этой телеграмме, так как продолжал делать вид, что она обманулась, и ни за что не хотел укреплять ее уверенность в этом восстании из мертвых. Открыв несессер моей жены, я убедился, что все безделушки целы. Ночью мы обменялись несколькими словами и решили сохранить все в тайне от профессора Станжерсона, для которого это новое горе могло стать смертельным. Я не буду рассказывать о том, как удивился последний, увидев нас на перроне Лионского вокзала. Матильда объяснила ему, что вследствие большого повреждения железнодорожной линии на Кюлоц нам предстояло сделать большой круг, и мы решили присоединиться к нему и провести вместе несколько дней у Артура Ранса и его молодой жены, которые уже давно нас приглашали.
Теперь, вероятно, будет весьма уместно и своевременно прервать рассказ Дарзака и донести до сведения читателя, что мистер Артур Уильям Ранс, долгие годы питавший безнадежную любовь к дочери профессора, получив от нее решительный отказ, вступил в брак с молодой американкой, нисколько не похожей на дочь знаменитого профессора.
После драмы в Гландье, еще в то время, когда мадемуазель Станжерсон находилась в лечебнице в окрестностях Парижа, в один прекрасный день стало известно, что мистер Артур Уильям Ранс женится на племяннице старого геолога, члена Академии наук в Филадельфии. Те, кто знал о его несчастной страсти к Матильде и имел случай измерить всю ее силу и глубину – она чуть не сделала алкоголиком столь серьезного и сдержанного человека, – решили, что Ранс женится с отчаяния, и не ожидали ничего хорошего от столь неожиданного союза. Рассказывали, что дело, впрочем весьма выгодное для Артура Ранса, так как мисс Эдит Прескотт была богата, – устроилось довольно оригинальным образом. Но об этом я поведаю вам, когда у меня будет больше времени. Вы узнаете тогда, каким образом молодые Рансы обосновались в Красных Скалах, в старинном замке-крепости на полуострове Геркулеса, который они купили прошлой осенью.
Сейчас же я должен передать слово Дарзаку, продолжавшему рассказ о своем странном путешествии.
– Когда мы с женой привели эти объяснения профессору Станжерсону, – говорил наш друг, – мы увидели, что профессор не понял ничего из нашего рассказа и вместо того, чтобы радоваться нашему возвращению, был им опечален. Матильда напрасно старалась казаться веселой – ее отец прекрасно видел, что после нашей с ним разлуки произошло нечто, о чем мы не хотели ему говорить. Матильда сделала вид, что не замечает этого, и завела речь о нашей свадьбе. Она упомянула вас, мой друг, – Дарзак обратился к Рультабию, – и я воспользовался случаем и дал понять Станжерсону, что вы были бы польщены приглашением провести со всеми нами в Ментоне несколько дней, воспользовавшись для этого своим отпуском. В Красных Скалах места хватит всем, и мистер Ранс и его молодая жена будут лишь рады доставить вам удовольствие. В то время как я это говорил, Матильда ободряла меня взглядом и нежно пожимала мою руку, обрадованная моим предложением. Таким образом, по прибытии в Валенс я подал телеграмму, которую Станжерсон написал по моему настоянию и которую вы, конечно, получили. Вы можете себе представить, что мы не спали всю ночь. Пока отец Матильды отдыхал в соседнем отделении, она открыла мой саквояж и достала из него револьвер. Зарядив его, она положила его мне в карман со словами: «Если на нас нападут, вы будете защищать нас!» Ах, какую ночь, друг мой, какую ночь мы провели!.. Мы сидели молча, обманывая самих себя и делая вид, что дремлем, закрыв глаза, мы не решались погасить свет. Несмотря на то что двери купе были закрыты изнутри на задвижку, мы все‑таки боялись его появления. Наши сердца замирали при звуке шагов в коридоре… Нам все казалось, что это его шаги… Матильда задернула зеркало из боязни вновь увидеть в нем его лицо! Ехал ли он за нами?.. Сумели ли мы обмануть его?.. Ускользнули ли мы от него?.. Сел ли он в поезд на Кюлоц?.. Могли ли мы надеяться на это?.. Что касается меня, то я так не думал… А она! Она!.. Я чувствовал, что она, сидевшая в углу неподвижно и безмолвно, как мертвая, исполнена отчаяния и более несчастна, чем я сам. Мне хотелось утешить ее, вдохнуть в нее надежду, но я не находил подходящих слов; едва я заговорил, она безнадежно махнула мне рукой, и я понял, что милосерднее молчать. Тогда я последовал ее примеру и закрыл глаза…
Таким был рассказ Робера Дарзака. Мы с Рультабием сочли его настолько важным, что по прибытии в Ментону восстановили его со всей возможной точностью. Мало того, мы показали текст Роберу Дарзаку, который внес в него несколько несущественных изменений, после чего рассказ принял тот вид, в каком вы и нашли его здесь.
В ночь совместного путешествия Станжерсона с Дарзаками не произошло ничего достойного внимания. На вокзале их встретил Артур Ранс, удивившийся при виде молодых супругов, но когда он узнал, что они решили провести у него несколько дней вместе со Станжерсоном и принять, таким образом, приглашение, которое Дарзак до сих пор отклонял под разными предлогами, то просиял и объявил, что жена его будет этому очень рада. Также он обрадовался и известию о предстоящем приезде Рультабия. Нельзя сказать, что мистеру Артуру Рансу была безразлична сдержанность, с которой Дарзак продолжал относиться к нему даже после его женитьбы на Эдит Прескотт. Во время своего последнего путешествия в Сан-Ремо молодой профессор Сорбонны ограничился в высшей степени церемонным визитом в его замок. Между тем по возвращении во Францию он был сердечно встречен на ментонском вокзале – ближайшей к границе станции – Рансами, поспешившими перехватить его в дороге и поздравить с выздоровлением. В конце концов, Артур Ранс со своей стороны делал все, чтобы его отношения с Дарзаками наладились.
Мы уже знаем, как появление Ларсана в Бурге разрушило планы Дарзаков, заставив их позабыть о своей сдержанности по отношению к Рансу и отправиться вместе со Станжерсоном к людям, мало им симпатичным, но честным и способным, по их мнению, защитить их. В то же время супруги позвали на помощь Рультабия. Дарзак запаниковал по‑настоящему, особенно тогда, когда на вокзале в Ницце нас встретил сам Артур Ранс. Но еще до нашей встречи произошел маленький инцидент, который я не считаю возможным обойти молчанием. Прибыв в Ниццу, я сейчас же выскочил на перрон и побежал на телеграф справиться, нет ли телеграммы на мое имя. Мне подали голубую бумажку, и, не вскрывая ее, я побежал разыскивать Рультабия и Дарзака.
– Прочтите, – сказал я репортеру.
Рультабий вскрыл телеграмму и прочел: «Бриньоль не выезжал из Парижа с 6 апреля, ручаюсь в этом». Рультабий посмотрел на меня и усмехнулся.
– Вот оно что, – проговорил он. – Это вы навели справку? Что вам взбрело на ум?
– В Дижоне, – ответил я, несколько обиженный тоном Рультабия, – мне пришла в голову мысль, что Бриньоль, вполне вероятно, принимает какое‑нибудь участие в несчастьях, о которых можно было догадываться из полученных вами телеграмм. Я попросил одного из моих друзей уведомлять меня о поведении этого господина. Мне очень хотелось знать, не уезжал ли он из Парижа.
– Теперь вы знаете, – ответил Рультабий. – Надеюсь, впрочем, вы не предполагаете, что под маской Бриньоля скрывается воскресший Ларсан?
– Глупости! – воскликнул я раздраженно, так как ясно видел, что Рультабий издевается надо мной. По правде сказать, я допускал именно эту мысль.
– Вы все еще продолжаете подозревать Бриньоля? – грустно спросил Дарзак. – Это несчастный человек, но славный малый.
– Я так не думаю, – возразил я, забившись в свой угол.
Вообще говоря, мне не особенно везло в моих личных умозаключениях рядом с Рультабием, который часто надо мной подсмеивался. Но на этот раз, несколько дней спустя, мы все же получили доказательство, что, если Бриньоль и не представлял собой нового воплощения Ларсана, он все же был большим негодяем. И Рультабий, и Дарзак, отдав должное моей проницательности, принесли мне извинения. Если я упомянул об этом случае, то лишь для того, чтобы показать, насколько меня преследовала мысль о Ларсане, скрывавшемся за кем‑нибудь из мало нам знакомых людей. Черт возьми! Боллмейер так часто доказывал свой талант в этой области, скажу даже свой гений, что я был вправе никому и ничему не доверять. Однако вскоре мне пришлось понять, – и неожиданное прибытие мистера Артура Ранса сыграло в этом немалую роль, – что Ларсан на сей раз переменил тактику. Бандит не скрывался, а, напротив, показывался, по крайней мере некоторым из нас, с невероятной смелостью. Чего он мог опасаться в этой стране? Ни Дарзак, ни Матильда не выдали бы его, следовательно, и друзья их также! По-видимому, он имел целью разрушить счастье молодых супругов, которые решили, что навсегда избавились от него. Но тут возникал вопрос. Почему он избрал этот способ мести? Не проще ли ему было объявиться еще до свадьбы? Он сорвал бы ее! Да, но тогда ему пришлось бы показаться в Париже! Имели ли мы право полагать, что опасность, сопряженная с таким появлением, могла остановить Ларсана? Кто решился бы утверждать это?
Но послушаем Артура Ранса, который присоединился к нам в купе. Он, разумеется, ничего не знал об истории в Бурге, о появлении Ларсана в поезде и сообщил нам ужасную новость. Если мы до сих пор могли сохранять хоть какую‑нибудь надежду, что Ларсан отстал по дороге на Кюлоц, – теперь нам приходилось от нее отказаться. Артур Ранс, – и он также, – только что видел Ларсана! Он тотчас поехал нам навстречу, чтобы предупредить нас до нашего прибытия на место и тем самым дать нам возможность выработать план действий.
– Мы проводили вас на вокзал, – рассказывал Ранс Дарзаку. – После отправления поезда ваша супруга, профессор Станжерсон и я вышли с вокзала и прогулялись до бульвара. Станжерсон вел под руку госпожу Дарзак, а я шел справа от профессора. Вдруг, в тот момент, когда мы выходили из общественного сада и остановились, чтобы пропустить трамвай, я столкнулся с господином, который произнес: «Простите»! Я вздрогнул, услышав знакомый мне голос, и поднял глаза: то был Ларсан! Именно этот голос я слышал в зале суда! Он пристально посмотрел на нас непроницаемым взглядом. Я не знаю, как мне удалось удержать возглас, готовый сорваться с моих уст, и не назвать негодяя по имени! Как я не закричал: «Ларсан»? Я быстро увлек за собой профессора Станжерсона и его дочь, которые ничего не видели, заставил их обойти вокруг музыкального павильона и подвел к стоянке экипажей. На тротуаре перед ней я снова увидел Ларсана. Я не понимаю, как Станжерсон и госпожа Дарзак не заметили его!..
– Вы уверены в этом? – с беспокойством спросил Дарзак.
– Совершенно уверен!.. Я сослался на легкое головокружение, мы сели в карету, и я приказал кучеру трогать. Ларсан так и стоял на тротуаре, не спуская с нас ледяного взгляда, пока мы не отъехали.
– И вы уверены, что моя жена не видела его? – спросил, волнуясь все больше, Дарзак.
– О да, я уверен, говорю вам…
– Боже мой! – вмешался Рультабий. – Если вы думаете, Дарзак, что сможете долго вводить жену в заблуждение при новых появлениях Ларсана, вы сильно ошибаетесь.
– Однако, – возразил Дарзак, – мне почти удалось внушить Матильде, что это была галлюцинация, и по приезде в Гараван она казалась мне совсем спокойной.
– По прибытии в Гараван? – спросил Рультабий. – Вот, дорогой Дарзак, телеграмма, которую ваша жена послала мне из Гаравана. – И репортер передал ему телеграмму, в которой были только эти два слова: «На помощь!»
Эта новость стала настоящим ударом для несчастного Дарзака.
– Она снова потеряет рассудок! – промолвил он, скорбно покачав головой.
Именно этого мы все и боялись. Приехав, наконец, в Ментону, мы обнаружили на вокзале Станжерсона и госпожу Дарзак – они пришли встретить нас, несмотря на обещание, которое Артур Ранс взял с профессора, – не выходить из замка до его возвращения. Госпожа Дарзак встретила Рультабия со словами, которые лишь подтверждали наши опасения. Увидев молодого человека, она бросилась к нему и, как всем нам показалось, едва сдержалась, чтобы не заключить его в свои объятия. Я видел, что она хватается за него, как утопающий хватается за руку, которая может вытащить его из бездны, и услышал ее шепот: «Я чувствую, что схожу с ума!» Что касается Рультабия, то я иногда видел его таким же бледным, но никогда еще – таким холодным и сдержанным.
Глава VI
Форт Геркулес
Сойдя на станции Гараван, путешественник – в какое бы время года он ни вздумал посетить эту волшебную страну, – может подумать, что попал в сады Гесперид[9], золотые плоды которого привлекли взор Геркулеса. Я, вероятно, не стал бы упоминать о сыне Юпитера и Алкмены, если бы все здесь не наводило на мысли о его мифологической славе и сказочном путешествии на эти роскошные берега. Рассказывают, что финикийцы, перевозя своих пенатов[10] под сень скал, на которых потом поселились Гримальди[11], дали маленькой бухте, горе, мысу и полуострову имя Геркулеса, которому они поклонялись, но мне думается, что это имя они уже встретили там; если боги, утомленные белой пылью дорог Эллады, действительно отправились на поиски чудесной страны, теплой и благоуханной, чтобы в ней отдохнуть от своих приключений, они не могли найти ничего прекраснее. Это были первые туристы Ривьеры. Сад Гесперид мог находиться только здесь, и Геркулес приготовил место для своих товарищей с Олимпа, освободив этот чудный уголок от стоглавого дракона.
Когда, выйдя с вокзала, мы молча дошли до берега, перед нашим взором предстал громадный силуэт замка-форта на полуострове Геркулеса, который, увы, лет десять назад из‑за работ, произведенных на границе, перестал быть собственно полуостровом. Под косыми лучами солнца стены старинной Квадратной башни сверкали на фоне морской воды, как золотая кольчуга. Башня, как древний часовой, помолодевший под солнечным светом, охраняла залив Гаравана, изогнутый в виде лазурного серпа. По мере того как мы продвигались вперед, блеск ее угасал – светило склонялось за гребень гор.
На западе выступы скал уже укутались своим пурпурным плащом, и замок вырисовывался на их фоне мрачной и грозной громадой, когда мы переступали его порог. На первых ступенях узкой лестницы, которая вела в одну из башен, стояла нежная и прелестная фигурка. Это была жена Артура Ранса, прекрасная Эдит. Ах, дорогая Эдит, когда хотят быть олицетворением романтичного образа в средневековой рамке, образа неведомой принцессы, далекой, милосердной и меланхоличной, нельзя обладать такими глазами! И волосы ваши чернее воронова крыла. Этот цвет – вовсе не ангельский. Ангел ли вы, Эдит? Естественна ли в вас эта ленивая медлительность движений? Не лгут ли эти нежные черты? Простите, что задаю все эти вопросы, Эдит, но, увидев вас впервые, очарованный гармонией вашего образа, словно застывшего на этом каменном пьедестале, я подметил и черный взгляд ваших глаз, обращенный на дочь профессора Станжерсона, подметил его жесткость, которая шла вразрез с дружеским тоном вашего голоса и приветливой улыбкой на устах.
Голос молодой женщины полон очарования, от всей ее фигуры веет безупречной грацией, жесты ее гармоничны. Артур Ранс представляет ей гостей, а она отвечает приветливо и гостеприимно. Рультабий и я делаем вежливую попытку сохранить за собой свободу передвижений и высказываем желание поселиться где‑нибудь в гостинице, вне замка. Эдит строит прелестную гримаску, по‑детски пожимает плечами, объявляет, что наши комнаты готовы, и тут же заговаривает о другом:
– Идемте! Идемте же! Вы еще не видели замка!.. Вы сейчас увидите!.. О, Волчицу я покажу вам в другой раз… Это единственное здесь печальное место, зловещее, мрачное и холодное! Там страшно! Я обожаю страх!.. О! Рультабий, вы мне расскажете, не правда ли, парочку страшных историй?..
И она скользит в своем белом платье впереди нас. Она ходит, как актриса. Ее красота кажется своеобразной в этом восточном саду, между старинной и грозной башней и цветущими легкими арками разрушенной часовни. Обширный двор, который мы пересекаем, со всех сторон зарос растениями, травой, кактусами и алоэ, вишенником, лаврами, дикими розами и маргаритками, как будто вечная весна избрала своим местом пребывания именно этот двор, где в прежние времена собирались воины, отправляющиеся в поход. С помощью небесных ветров и человеческой небрежности двор сам собой превратился в сад, прекрасный, дикий сад, в котором совсем не заметно руки человека, стремящейся привести все в порядок и, если хотите, опошлить. За всей этой благоухающей зеленью виднелись руины древней архитектуры. Представьте себе готические арки, воздвигнутые на старинном фундаменте римской часовни, колонны, обвитые плющом и вербеной, которые устремляются из своего благоухающего укрытия и завершаются на фоне лазурного неба стрельчатой аркой, точно висящей в воздухе без всякой опоры. От часовни не осталось ни крыши, ни самих стен – только этот кусочек каменного кружева, по каким‑то чудесным законам равновесия держащийся в вечернем сумраке… А вот слева от нас – громадная массивная башня XII столетия, которую местные жители, как рассказала нам Эдит, называют Волчицей и которую не поколебало ничто – ни время, ни люди, ни мир, ни война, ни бури. Она все та же, какой была в 1107 году при сарацинах, овладевших островами Лерен и оказавшихся бессильными против форта Геркулеса; все та же, какой была при Саладжери и генуэзских корсарах, когда те овладели всем фортом, даже Квадратной башней и Старым замком, а она устояла, одинокая, так как ее защитники взорвали куртины[12], соединявшие ее с другими частями форта, и продержались до прибытия провансальских принцев, освободивших ее. Ее‑то и выбрала миссис Эдит для проживания. Но я прекращаю осматривать замок и начинаю наблюдать за людьми. Артур Ранс, например, не спускает глаз с госпожи Дарзак. Последняя общается с Рультабием. Дарзак и Станжерсон обмениваются какими‑то замечаниями. В сущности, одна и та же мысль владеет всеми этими людьми. Мы подошли к потайному выходу из замка.
Когда, выйдя с вокзала, мы молча дошли до берега, перед нашим взором предстал громадный силуэт замка-форта на полуострове Геркулеса, который, увы, лет десять назад из‑за работ, произведенных на границе, перестал быть собственно полуостровом. Под косыми лучами солнца стены старинной Квадратной башни сверкали на фоне морской воды, как золотая кольчуга. Башня, как древний часовой, помолодевший под солнечным светом, охраняла залив Гаравана, изогнутый в виде лазурного серпа. По мере того как мы продвигались вперед, блеск ее угасал – светило склонялось за гребень гор.
На западе выступы скал уже укутались своим пурпурным плащом, и замок вырисовывался на их фоне мрачной и грозной громадой, когда мы переступали его порог. На первых ступенях узкой лестницы, которая вела в одну из башен, стояла нежная и прелестная фигурка. Это была жена Артура Ранса, прекрасная Эдит. Ах, дорогая Эдит, когда хотят быть олицетворением романтичного образа в средневековой рамке, образа неведомой принцессы, далекой, милосердной и меланхоличной, нельзя обладать такими глазами! И волосы ваши чернее воронова крыла. Этот цвет – вовсе не ангельский. Ангел ли вы, Эдит? Естественна ли в вас эта ленивая медлительность движений? Не лгут ли эти нежные черты? Простите, что задаю все эти вопросы, Эдит, но, увидев вас впервые, очарованный гармонией вашего образа, словно застывшего на этом каменном пьедестале, я подметил и черный взгляд ваших глаз, обращенный на дочь профессора Станжерсона, подметил его жесткость, которая шла вразрез с дружеским тоном вашего голоса и приветливой улыбкой на устах.
Голос молодой женщины полон очарования, от всей ее фигуры веет безупречной грацией, жесты ее гармоничны. Артур Ранс представляет ей гостей, а она отвечает приветливо и гостеприимно. Рультабий и я делаем вежливую попытку сохранить за собой свободу передвижений и высказываем желание поселиться где‑нибудь в гостинице, вне замка. Эдит строит прелестную гримаску, по‑детски пожимает плечами, объявляет, что наши комнаты готовы, и тут же заговаривает о другом:
– Идемте! Идемте же! Вы еще не видели замка!.. Вы сейчас увидите!.. О, Волчицу я покажу вам в другой раз… Это единственное здесь печальное место, зловещее, мрачное и холодное! Там страшно! Я обожаю страх!.. О! Рультабий, вы мне расскажете, не правда ли, парочку страшных историй?..
И она скользит в своем белом платье впереди нас. Она ходит, как актриса. Ее красота кажется своеобразной в этом восточном саду, между старинной и грозной башней и цветущими легкими арками разрушенной часовни. Обширный двор, который мы пересекаем, со всех сторон зарос растениями, травой, кактусами и алоэ, вишенником, лаврами, дикими розами и маргаритками, как будто вечная весна избрала своим местом пребывания именно этот двор, где в прежние времена собирались воины, отправляющиеся в поход. С помощью небесных ветров и человеческой небрежности двор сам собой превратился в сад, прекрасный, дикий сад, в котором совсем не заметно руки человека, стремящейся привести все в порядок и, если хотите, опошлить. За всей этой благоухающей зеленью виднелись руины древней архитектуры. Представьте себе готические арки, воздвигнутые на старинном фундаменте римской часовни, колонны, обвитые плющом и вербеной, которые устремляются из своего благоухающего укрытия и завершаются на фоне лазурного неба стрельчатой аркой, точно висящей в воздухе без всякой опоры. От часовни не осталось ни крыши, ни самих стен – только этот кусочек каменного кружева, по каким‑то чудесным законам равновесия держащийся в вечернем сумраке… А вот слева от нас – громадная массивная башня XII столетия, которую местные жители, как рассказала нам Эдит, называют Волчицей и которую не поколебало ничто – ни время, ни люди, ни мир, ни война, ни бури. Она все та же, какой была в 1107 году при сарацинах, овладевших островами Лерен и оказавшихся бессильными против форта Геркулеса; все та же, какой была при Саладжери и генуэзских корсарах, когда те овладели всем фортом, даже Квадратной башней и Старым замком, а она устояла, одинокая, так как ее защитники взорвали куртины[12], соединявшие ее с другими частями форта, и продержались до прибытия провансальских принцев, освободивших ее. Ее‑то и выбрала миссис Эдит для проживания. Но я прекращаю осматривать замок и начинаю наблюдать за людьми. Артур Ранс, например, не спускает глаз с госпожи Дарзак. Последняя общается с Рультабием. Дарзак и Станжерсон обмениваются какими‑то замечаниями. В сущности, одна и та же мысль владеет всеми этими людьми. Мы подошли к потайному выходу из замка.