Страница:
Изнурённые спортом, отстали, конечно. Идём по Белокаменной. Переулок Геббельса, площадь генералиссимуса Власова, Роммелевский тупик, Гитлеровский проспект, 1-я улица Эсэсовцев, 2-я улица Эсэсовцев, 3-я… Когда дошли до 28-й – считать перестали. Тем более, что метро увидели. Станция «Герман-город».
– Переход, надо думать, – ярится Лукас, – на станцию «Гестаповская».
И вдруг – грохот, вопли повсюду: шахиды, шахиды! Шахиды еврейские! Спасайся, кто может.
Народ мимо нас валит в панике, а мы у схемы метро стоим, обалделые. Схема вроде знакомая, только названия другие. «Герман-город», «Гауляйтерский мост», «Шиллеровская», «Путчевская», «Улица 1933 года», «Беговая» (почему-то не переименовали – видимо, и ипподром на месте остался), «Ремовская» (ага, видать не было Ночи длинных ножей, потому и победили, гады), «Июньское поле» (небось, 22 июня отмечают), «Бейжидовская», «Тушинская стена». И всё. Конец. Ни «Сходненской», ни «Планёрной». Пусть бы даже с другим названием, но станции-то должны вроде быть.
– А скажите, геноссе, после «Тушинской стены» станций нету, что ли? – спрашиваем у пожилого полицая.
– Есть, конечно, – отвечает, выдыхая перегар, служитель орднунга. (Мы, понятное дело, потому и подошли к нему, что перегар учуяли: хороший, решили, человек, хоть и фашистам служит). – Есть, как не быть: «Тушинская стена» опять же, «Великотушинская», «Сходненская», «Планёрная», «Красногорская», «Дедовская», «Волоколамская» – много станций, всех не упомнить.
– А почему их на схемах нет?
– Другая страна, ясное дело. Великотушинская Монархическая Республика имени Царя Дмитрия. Вы что, не знаете?
– Мы из Лодейного Поля понаехали, – оправдывается Лукас, – До нас только вялые отголоски ваших событий докатываются. У нас народ другими вопросами интересуется: деревенские мы!
– То-то я смотрю, в очках оба и выпимши уже, – ласково улыбнулся фашист.
– Ну так чего там с моим любимым Тушином? – капризничает Лесин.
– А, Великотушинская республика-то? Ну как же, ещё в 41-м, когда немцы Москву брали, первый десант в Тушино высадился. Тушинские мужики тевтонов в Сходне утопили. Москву немцы взяли, а Тушино не смогли. Когда мирный договор с американцами о переделе Европы подписывали, янки специальным пунктом провели требование, чтобы объявить Тушино вольным городом. Ну а тушинцы, видимо, вспомнив 1612-й год, провозгласили себя Великотушинской Монархической Республикой имени Царя Дмитрия. Она аж до самого Волоколамска тянется, даже чуть дальше, до станции метро «Шаховская». Там, правда, поговаривают, стремно – банда Мартина и Куулыненна орудует – «Рабочий порядок». Никого не боятся, насмехаются над нами. Ограбят какого-нибудь бедолагу и говорят ему: утром ещё наведаемся – и отомстим. Некоторые верят и стреляются от страха. Совсем эти гады озверели, даже и в эРэФ – Россия Фашистская, так мы теперь называемся, если вы не забыли – наведываются порой. На каждом углу портреты висят и плакаты. «Смерть Мартину, жидовскому убийце и бей Куулыннена, позор финского народа!». Недавно вот Мавзолей фюрера пытались взорвать, сегодня вагон на «Герман-городе» подожгли. Бандиты, что и говорить. Хотя… – и он покосился на бутылку, торчавшую у Лесина из-за пазухи.
– А что, дедушка, неплохо бы вина выпить, – предложил предупредительный Лесин.
– Ну, угости.
В самом деле – неплохой он оказался мужик, по дороге от трёх конвоев нас спас, дескать, это мои рабы, я их на прогулку вывел, а теперь веду обратно, на цепь сажать. Конвоиры, конечно, за доброту его пожурили, но – ничего не поделаешь. Каждый со своими рабами поступает так, как ему подсказывает совесть.
Сидим, значит, у Адольфыча в бытовке, распиваем, о жизни под немцем калякаем.
– Меня вообще-то Петровичем звать, – откровенничает он, – но тевтоны установили тут Новый Орднунг, всех переименовали. Кого в Адольфа, кого в Ганса. Я теперь не Пётр Петрович, а Ганс Адольфович.
– А почему не Ганс Гансович или Адольф Адольфыч? – интересуется Лукас и закуски себе побольше подкладывает.
– Да потому что фашисты – козлы. Ни в чём порядка нет. Верно писал ихний поэт Шиллер: Германия, мол, ты и могучая, и обильная, вот только порядка в тебе нет.
– Ну и хрен с ней, с Германией, – говорит Лесин, – Рассказывай нам про тушинскую освободительную банду, как там её?
– А, про «Рабочий порядок»-то? – смекнул Адольфыч. – А чего рассказывать. Официальные власти Великотушина их не поддерживают, официально-то они против бандитизма антигерманского и оправдываются тем, что Мартин с Куулыненном и в Великотушино шалят. США тоже публично их осуждают: мол, мы против террористических методов, хотя и поддерживаем борьбу за освобождение России от фашистского ига. Израиль, впрочем, поддерживает открыто, но они, говорят, даже лагеря подготовки шахидов еврейских где-то в Африке организовали. Шекели шлют и вагоны с кошерной свининой. Хотите, у меня есть по блату?
Хлопнули мы ещё по рюмочке, закусили свининой арабской (Адольфыч по стариковски перепутал, конечно, свининка халяльной была, а не кошерной, но нам без разницы – лишь бы не баварской), грустим. Адольфыч продолжает.
– А году, что ли, в 47 или 49, не помню, обнесли Великотушино Великой Тушинской стеной – якобы, чтобы от банды уберечься, а на деле, чтоб не бежали граждане от немецкого счастья. «Рабочий порядок» все равно и теракты устраивает, и завозит запрещённые товары, и разлагает общество. За Тушино, что ли, ребятки?
Выпили за Тушино, Адольфыч уснул, а мы решили на станцию «Тушинская стена» ехать, к своим пробираться.
– Это что же, – говорит Лукас, – от всей России одно только Тушино осталось, а остальное под фашистами?
– Все кругом разрушено – осталось только Тушино, – грустно кивнул Лесин, – Ну хорошо, что хоть оно осталось. Я на Тушинском аэродроме все ходы-выходы знаю, обманем тевтонов.
Взяли у Адольфыча горсть жетонов со свастиками, загримировались под истинных арийцев и пошли. В поезде уснули, конечно, растолкал нас фашистский машинист:
– Станция «Тушинская стена», поезд дальше не идёт!
– А меня, блин, не е… не интересует. Это, блин, моя страна, – злимся-материмся в ответ мы, но, конечно, просыпаемся и поспешаем прочь, пока не расстреляли – тут с этим, видимо, быстро, все стены в метро кровью заляпаны.
Повёл Лесин трущобами какими-то, закоулками, но на аэродром вывел. Странный какой-то аэродром: вместо широкого поля – бетонные стены, склады, сараи обветшалые. Зашли мы по привычке в заброшенный кабак с игривой надписью «Баварская сосисочная». Никакой там сосисочной, конечно, не было, тлен и запустение, в углу нагажено, но под барной стойкой кто-то, для нас, наверное, оставил пару рюмашек. Делать нечего – допили припасённую бутылку, пошли дальше, тайный ход в Вольное Тушино искать.
– Обязательно есть какая-нибудь лазейка! – горячится Лукас. – Ищи внимательнее! А то как же эти ребята, «Рабочий порядок», проникают сюда?
– Как-как? – сердится Лесин. – В рабочем порядке, конечно.
Огляделись по сторонам, принюхались даже, смотрим: нет никаких немцев.
– Жалко, что не спросили у Адольфыча, – Лукас размышляет, – как это у них так вышло: монархическая республика.
– Да какая разница? Что-то я аэродрома совсем не узнаю, – привычно запаниковал Лесин.
Глава девятая.
Глава десятая.
– Переход, надо думать, – ярится Лукас, – на станцию «Гестаповская».
И вдруг – грохот, вопли повсюду: шахиды, шахиды! Шахиды еврейские! Спасайся, кто может.
Народ мимо нас валит в панике, а мы у схемы метро стоим, обалделые. Схема вроде знакомая, только названия другие. «Герман-город», «Гауляйтерский мост», «Шиллеровская», «Путчевская», «Улица 1933 года», «Беговая» (почему-то не переименовали – видимо, и ипподром на месте остался), «Ремовская» (ага, видать не было Ночи длинных ножей, потому и победили, гады), «Июньское поле» (небось, 22 июня отмечают), «Бейжидовская», «Тушинская стена». И всё. Конец. Ни «Сходненской», ни «Планёрной». Пусть бы даже с другим названием, но станции-то должны вроде быть.
– А скажите, геноссе, после «Тушинской стены» станций нету, что ли? – спрашиваем у пожилого полицая.
– Есть, конечно, – отвечает, выдыхая перегар, служитель орднунга. (Мы, понятное дело, потому и подошли к нему, что перегар учуяли: хороший, решили, человек, хоть и фашистам служит). – Есть, как не быть: «Тушинская стена» опять же, «Великотушинская», «Сходненская», «Планёрная», «Красногорская», «Дедовская», «Волоколамская» – много станций, всех не упомнить.
– А почему их на схемах нет?
– Другая страна, ясное дело. Великотушинская Монархическая Республика имени Царя Дмитрия. Вы что, не знаете?
– Мы из Лодейного Поля понаехали, – оправдывается Лукас, – До нас только вялые отголоски ваших событий докатываются. У нас народ другими вопросами интересуется: деревенские мы!
– То-то я смотрю, в очках оба и выпимши уже, – ласково улыбнулся фашист.
– Ну так чего там с моим любимым Тушином? – капризничает Лесин.
– А, Великотушинская республика-то? Ну как же, ещё в 41-м, когда немцы Москву брали, первый десант в Тушино высадился. Тушинские мужики тевтонов в Сходне утопили. Москву немцы взяли, а Тушино не смогли. Когда мирный договор с американцами о переделе Европы подписывали, янки специальным пунктом провели требование, чтобы объявить Тушино вольным городом. Ну а тушинцы, видимо, вспомнив 1612-й год, провозгласили себя Великотушинской Монархической Республикой имени Царя Дмитрия. Она аж до самого Волоколамска тянется, даже чуть дальше, до станции метро «Шаховская». Там, правда, поговаривают, стремно – банда Мартина и Куулыненна орудует – «Рабочий порядок». Никого не боятся, насмехаются над нами. Ограбят какого-нибудь бедолагу и говорят ему: утром ещё наведаемся – и отомстим. Некоторые верят и стреляются от страха. Совсем эти гады озверели, даже и в эРэФ – Россия Фашистская, так мы теперь называемся, если вы не забыли – наведываются порой. На каждом углу портреты висят и плакаты. «Смерть Мартину, жидовскому убийце и бей Куулыннена, позор финского народа!». Недавно вот Мавзолей фюрера пытались взорвать, сегодня вагон на «Герман-городе» подожгли. Бандиты, что и говорить. Хотя… – и он покосился на бутылку, торчавшую у Лесина из-за пазухи.
– А что, дедушка, неплохо бы вина выпить, – предложил предупредительный Лесин.
– Ну, угости.
В самом деле – неплохой он оказался мужик, по дороге от трёх конвоев нас спас, дескать, это мои рабы, я их на прогулку вывел, а теперь веду обратно, на цепь сажать. Конвоиры, конечно, за доброту его пожурили, но – ничего не поделаешь. Каждый со своими рабами поступает так, как ему подсказывает совесть.
Сидим, значит, у Адольфыча в бытовке, распиваем, о жизни под немцем калякаем.
– Меня вообще-то Петровичем звать, – откровенничает он, – но тевтоны установили тут Новый Орднунг, всех переименовали. Кого в Адольфа, кого в Ганса. Я теперь не Пётр Петрович, а Ганс Адольфович.
– А почему не Ганс Гансович или Адольф Адольфыч? – интересуется Лукас и закуски себе побольше подкладывает.
– Да потому что фашисты – козлы. Ни в чём порядка нет. Верно писал ихний поэт Шиллер: Германия, мол, ты и могучая, и обильная, вот только порядка в тебе нет.
– Ну и хрен с ней, с Германией, – говорит Лесин, – Рассказывай нам про тушинскую освободительную банду, как там её?
– А, про «Рабочий порядок»-то? – смекнул Адольфыч. – А чего рассказывать. Официальные власти Великотушина их не поддерживают, официально-то они против бандитизма антигерманского и оправдываются тем, что Мартин с Куулыненном и в Великотушино шалят. США тоже публично их осуждают: мол, мы против террористических методов, хотя и поддерживаем борьбу за освобождение России от фашистского ига. Израиль, впрочем, поддерживает открыто, но они, говорят, даже лагеря подготовки шахидов еврейских где-то в Африке организовали. Шекели шлют и вагоны с кошерной свининой. Хотите, у меня есть по блату?
Хлопнули мы ещё по рюмочке, закусили свининой арабской (Адольфыч по стариковски перепутал, конечно, свининка халяльной была, а не кошерной, но нам без разницы – лишь бы не баварской), грустим. Адольфыч продолжает.
– А году, что ли, в 47 или 49, не помню, обнесли Великотушино Великой Тушинской стеной – якобы, чтобы от банды уберечься, а на деле, чтоб не бежали граждане от немецкого счастья. «Рабочий порядок» все равно и теракты устраивает, и завозит запрещённые товары, и разлагает общество. За Тушино, что ли, ребятки?
Выпили за Тушино, Адольфыч уснул, а мы решили на станцию «Тушинская стена» ехать, к своим пробираться.
– Это что же, – говорит Лукас, – от всей России одно только Тушино осталось, а остальное под фашистами?
– Все кругом разрушено – осталось только Тушино, – грустно кивнул Лесин, – Ну хорошо, что хоть оно осталось. Я на Тушинском аэродроме все ходы-выходы знаю, обманем тевтонов.
Взяли у Адольфыча горсть жетонов со свастиками, загримировались под истинных арийцев и пошли. В поезде уснули, конечно, растолкал нас фашистский машинист:
– Станция «Тушинская стена», поезд дальше не идёт!
– А меня, блин, не е… не интересует. Это, блин, моя страна, – злимся-материмся в ответ мы, но, конечно, просыпаемся и поспешаем прочь, пока не расстреляли – тут с этим, видимо, быстро, все стены в метро кровью заляпаны.
Повёл Лесин трущобами какими-то, закоулками, но на аэродром вывел. Странный какой-то аэродром: вместо широкого поля – бетонные стены, склады, сараи обветшалые. Зашли мы по привычке в заброшенный кабак с игривой надписью «Баварская сосисочная». Никакой там сосисочной, конечно, не было, тлен и запустение, в углу нагажено, но под барной стойкой кто-то, для нас, наверное, оставил пару рюмашек. Делать нечего – допили припасённую бутылку, пошли дальше, тайный ход в Вольное Тушино искать.
– Обязательно есть какая-нибудь лазейка! – горячится Лукас. – Ищи внимательнее! А то как же эти ребята, «Рабочий порядок», проникают сюда?
– Как-как? – сердится Лесин. – В рабочем порядке, конечно.
Огляделись по сторонам, принюхались даже, смотрим: нет никаких немцев.
– Жалко, что не спросили у Адольфыча, – Лукас размышляет, – как это у них так вышло: монархическая республика.
– Да какая разница? Что-то я аэродрома совсем не узнаю, – привычно запаниковал Лесин.
Глава девятая.
Мотаем с этой Земли
Да и нечего узнавать, потому что мы и не на аэродроме вовсе, а на лётном поле, широченном таком, конца-края не видать, а вдалеке какие-то ракеты виднеются.
– Лишнего билетика не найдётся? – окликнул нас задрипанный бородатый мужичок с чемоданом.
– А вам куда? – интересуемся. – На фашистскую оперу или на истинно германский балет?
– Чего? Какая ещё опера? – вылупился мужик.
– Метрополитен-опера, – говорит Лесин, – Где Танцует Николь Баскова.
– Ты его не путай, это вообще из другой оперы, давай лучше я объясню, – предлагает Лукас. – Дяденька, вы фашистов уже прогнали, да?
– Каких фашистов? – заистерил наш собеседник. – Все фашисты на Юпитере уже, а пока мне эти чёртовы бюрократы визу делали, льготные билеты на последний рейс раскупили! Хорошо ещё, если на Луну пустят, и то вряд ли.
– А чего тебе на Земле не сидится, Гагарин? – усмехнулся Лесин.
Мужичок покрылся красными пятнами, огляделся по сторонам.
– Чего озираешься, спёр небось что-то? – поддела Лукас, – Открывай чемодан, тут все свои, так что конфискуем только самое лучшее
– Вы поосторожнее всё же в выражениях. Святыню-то нашу всуе поминать не следует. Тем более, сравнивать меня, несовершенного, с величайшим учителем, ведущим нас к звёздному свету! Со святым Юрием…
– Так ты сектант! Из секты юристов, – определил Лесин. – А в чемодане у тебя – запрещённая к распространению на территории нашей страны сектантская литература!
– В чемодане у меня – курица, две перемены белья и пневматическая бритва, – оторопело признался мужичок. – А в святое Братство Всевеликих Юристов мне путь заказан: нужно быть Юрием в пятом поколении, а у меня прабабку не Юрией звали, а Луизой.
– Курица, небось, от гриппа подохла, белье несвежее, бритва ломаная. Луизу твою я помню. Первомаевну то есть. Зверь, а не баба. Да и сам ты нам тоже не нравишься, – строго сказала Лукас, – Мотай давай отсюда, космонавт.
– Да ведь я пытаюсь! – чуть не заплакал мужичок.
– Что-то не заметно, – наседали мы. – Тебя как зовут, доходяга?
– Марсианий! – представился тот.
– Марсианин? – отпрыгнули мы. – Живой марсианин?
– Пока живой, – вздохнул тот. – Да не марсианин я, нет. Мне на Марс не положено – разве что на Лунишку какую, и то вряд ли. С моей-то анкетой.
– Я что-то ничего не понимаю, – развёл руками Лесин, – У вас так смешно кабаки называются – Марс, Луна, или это действительно космодром?
– Нет, блин, Речной Вокзал! – взвыл Марсианий. – А сам-то как думаешь?
– Откуда ж мне знать, как Речной вокзал вблизи выглядит. Я том только пьяный был, да и то в ментовке – за то, что подводную лодку хотел украсть… А что, кабаков тут нет? – возмутился Лесин. – Где же мы тогда напьёмся? А вдруг мы тут у вас вообще не опьянеем?
– А вы что, отказники? – с жалостью спросил Марсианий. – А я тут к вам с билетами пристаю. Ну ладно, счастливо оставаться. Хотя счастьем, конечно, это не назовёшь.
– Ты погоди, не увиливай от разговора, гад марсианский, инопланетная твоя рожа! – схватила его за бородёнку Лукас. – В глаза смотри, сука, когда с прекрасной дамой разговариваешь! Поналетели тут с Марса да Венеры.
– Вас не поймёшь – то гоните, то останавливаете, – совсем запутался Марсианий.
– Мы сами себя понять не можем, – прихвастнул Лесин. – Веди нас, Сусанин, в кабак. И рассказывай, что у вас тут приключилось. Мы, видимо, самое интересное пропустили, пока от фашистов бегали.
– А, так вы из той самой деревни в Лодейном Поле, жители которой шестьдесят лет в коме пролежали и недавно проснулись? – с уважением промолвил наш новый приятель. – Читал о вас в газете «Нижнее обозрение». Тогда и выпить с вами не грех. Хотя я думал, что вас, как уникум научный, в первую очередь вывезли.
– Никуда нас не вывезли, – рассвирепела Лукас. – Сам ты уникум, марсиашка вонючий! Рассказывай давай, не томи!
И Марсианий, покорно подхватив свой чемодан с гриппозной курицей, несвежим бельём и поломанной бритвой, повёл нас в сторону от ракет, туда, где вдали высилось здание космопорта.
– Ну, если вы совсем ничего не знаете, то начать надо с того, что люди теперь умеют летать в космос. Всё началось с полёта великого Гагарина, да простит меня небо за то, что я упоминаю его имя всуе. Улетел он, стало быть, в другую галактику…
– Чего врёшь, чурка неземная? – закричал Лесин. – Никуда он не улетал, наши бы его и в другой галактике нашли и уничтожили, как врага народа!
– Прости их, открывший нам истинный свет, они при сталинизме жили, натерпелись всякого! – воздел глаза к небу придурковатый Марсианий, а потом продолжал уже нормальным, невоцерковленным, голосом: – Улетел, конечно. А как долетел до места – сразу же телеграмму прислал, мол, добрался хорошо, Вселенная наша велика и обильна, да порядка в ней нет, словом, разделяйте и властвуйте. Каждый месяц телеграфировал, к звёздам нас звал. Потом, когда у нас изобрели мобильную связь и Интернет – это вроде как индивидуальный телеграф – перешёл на эсэмэски и электронные письма.
– То есть, он до сих пор где-то там живой? – обрадовалась Лукас. – А то я в детстве, когда узнала, что Гагарин умер, так плакала, что даже поужинать забыла.
– Это какой-такой Гагарин умер там, у вас, в Лодейном Поле? – удивился Марсианий.
– Другой Гагарин, князь, – поспешил выкрутиться Лесин. – Её первый любовник. Нурлумбек Амониязович Тохтамышев-Гагарин. По кличке Вася. Он в кому не впадал, как все наши, деревенские, и умер от алкоголизма, всеми покинутый.
– Я вам очень сочувствую, – вздохнул Марсианий. – А моя жена на Венеру улетела, к буржуям. А у меня анкета плохая.
– Еврей, что ли? – похлопал его по плечу Лесин. – То-то я смотрю, неплохой ты парень.
– Еврей – это ведь Ося Бродский, первый человек, вышедший в открытый космос, если я ничего не путаю, – начал вспоминать Марсианий. – Ну точно. У него-то с анкетой всё было в порядке. Кумир моей мамы. У нас на кухне его портрет висел. Про него даже песню сочинили: «Ни Смоленск и ни Питер, не хочу выбирать. На планету Юпитер я лечу умирать». Да, хороший портрет. Он там голый и на коне.
– Как Достоевский? – хором ахнули мы.
– Тьфу-тьфу-тьфу, ничего не слышал. Никакого Досто… не было, короче, это врага космонавтики в природе, его Иван Сталин выдумал. А портрет Бродского – был. Висел. Пока мама на стройку века на Марс не умотала, и портрет с собой не прихватила.
Наш попутчик всхлипнул, утёр глаза краешком бороды. Тут, ко всеобщему счастью, мы медленно, но верно подошли к огромному зданию космопорта. Перспектива опьянеть в этом межгалактическом дурдоме замаячила перед нами с новой силой.
– Только без паники! – запаниковал Лесин. – Иначе потом мы начнём пропадать, а после – погибать.
По зданию космопорта сновали отдельные люди и целые группы товарищей с чемоданами, билетами и паспортами. Тут же выстроились в две шеренги украинские сутенёры и узбекские торговцы наркотиками.
– А кому вот земной любви? Неземная – за отдельную плату!
– На Венеру со своими венерическими не ездят! К нам иди, хлопец!
– Комсомольцы-добровольцы, героинчику в дорогу завернуть?
– Спиды проверенные, патриархом и раввином всея Тибета одобренные! Преодолеваем земное притяжение, не отходя от кассы!
– Мы летали, мы летали, гениталии устали – кому скафандр-унитаз?
Марсианий совсем расклеился, но всё-таки довёл нас до уютного кафе, которое содержали почему-то австралийские дикари. Пока официант в набедренной повязке сцеживал нам экологически чистый алкогольный коктейль (водка с водкой, взболтать, но не смешивать) в кокосовую скорлупу, пока мы, кряхтя, подсчитывали доллары, которые затребовал с нас этот антиподский жулик, Марсианий продолжал свой рассказ.
Оказывается, сразу после знаменитой телеграммы от Гагарина, на красную планету, Марс, стало быть, отправились экспедиции комсомольцев пополам с зэками, обогатили тамошнюю атмосферу кислородом, протянули по экватору железную дорогу, построили хрущёвки и всех проверенных советских людей постепенно начали переправлять именно туда, а потом уже и дружественные китайцы подтянулись. В то же время американцы, а с ними ещё какие-то примкнувшие буржуи, принялись осваивать Венеру и построили там, говорят, капитализм с таким зверским лицом, что сами иногда пугаются. На Меркурий отправились латиноамериканцы, все скопом – там у них непрекращающийся карнавал: танцы, песни, рай для туристов, словом. Спутниками Юпитера завладели религиозные фанатики – как раз всем по одному досталось. Они иногда распоясываются и звёздные войны затевают, но шериф Солнечной системы, Скайвокер, строго за это наказывает. На Луну отправили бродяг и бомжей со всего мира, а Земля превратилась в полигон пополам с космодромом. Тут теперь анархия, бандитизм и торжество беззакония. Последние войска Свободной Капиталистической Венеры и Марсианского Социалистического Лагеря отбывают покорять новые планеты через две недели, и тогда уже на Земле начнётся форменный Апокалипсис, как и предсказывал Гагарин в своём последнем электронном послании к народу.
– Кому же он пишет-то, если вы все по разным планетам разбежались? – поинтересовалась Лукас.
– А он копии всем людям рассылает. Гагарин же! Трудно ему, что ли? – Марсианий глупо и торжественно улыбнулся.
– А на каком языке? – не отставала вредная баба. – Полиглот он у вас, что ли?
– Да идите вы на хрен! – ласково отвечал захмелевший от одной только пол-литровой рюмашки этот смешной бородач. – Билеты льготные закончились, а я так и не знаю, куда меня такого пустят? Может, пока не поздно, на Луну податься, там всем пособие выплачивают, поят-кормят бесплатно. Ночлежки в каждом кратере!
Когда мы ушли прочь, щедро расплатившись по счёту (Лесин по ошибке пытался засунуть деньги официанту под набедренную повязку, приняв его за стриптизершу), Марсианий уже сладко спал, положив непутёвую голову на стол.
– Надо было у него чемодан отобрать! – запоздало сообразила Лукас, но уже через несколько минут мы и думать забыли о чемодане!
– Лишнего билетика не найдётся? – окликнул нас задрипанный бородатый мужичок с чемоданом.
– А вам куда? – интересуемся. – На фашистскую оперу или на истинно германский балет?
– Чего? Какая ещё опера? – вылупился мужик.
– Метрополитен-опера, – говорит Лесин, – Где Танцует Николь Баскова.
– Ты его не путай, это вообще из другой оперы, давай лучше я объясню, – предлагает Лукас. – Дяденька, вы фашистов уже прогнали, да?
– Каких фашистов? – заистерил наш собеседник. – Все фашисты на Юпитере уже, а пока мне эти чёртовы бюрократы визу делали, льготные билеты на последний рейс раскупили! Хорошо ещё, если на Луну пустят, и то вряд ли.
– А чего тебе на Земле не сидится, Гагарин? – усмехнулся Лесин.
Мужичок покрылся красными пятнами, огляделся по сторонам.
– Чего озираешься, спёр небось что-то? – поддела Лукас, – Открывай чемодан, тут все свои, так что конфискуем только самое лучшее
– Вы поосторожнее всё же в выражениях. Святыню-то нашу всуе поминать не следует. Тем более, сравнивать меня, несовершенного, с величайшим учителем, ведущим нас к звёздному свету! Со святым Юрием…
– Так ты сектант! Из секты юристов, – определил Лесин. – А в чемодане у тебя – запрещённая к распространению на территории нашей страны сектантская литература!
– В чемодане у меня – курица, две перемены белья и пневматическая бритва, – оторопело признался мужичок. – А в святое Братство Всевеликих Юристов мне путь заказан: нужно быть Юрием в пятом поколении, а у меня прабабку не Юрией звали, а Луизой.
– Курица, небось, от гриппа подохла, белье несвежее, бритва ломаная. Луизу твою я помню. Первомаевну то есть. Зверь, а не баба. Да и сам ты нам тоже не нравишься, – строго сказала Лукас, – Мотай давай отсюда, космонавт.
– Да ведь я пытаюсь! – чуть не заплакал мужичок.
– Что-то не заметно, – наседали мы. – Тебя как зовут, доходяга?
– Марсианий! – представился тот.
– Марсианин? – отпрыгнули мы. – Живой марсианин?
– Пока живой, – вздохнул тот. – Да не марсианин я, нет. Мне на Марс не положено – разве что на Лунишку какую, и то вряд ли. С моей-то анкетой.
– Я что-то ничего не понимаю, – развёл руками Лесин, – У вас так смешно кабаки называются – Марс, Луна, или это действительно космодром?
– Нет, блин, Речной Вокзал! – взвыл Марсианий. – А сам-то как думаешь?
– Откуда ж мне знать, как Речной вокзал вблизи выглядит. Я том только пьяный был, да и то в ментовке – за то, что подводную лодку хотел украсть… А что, кабаков тут нет? – возмутился Лесин. – Где же мы тогда напьёмся? А вдруг мы тут у вас вообще не опьянеем?
– А вы что, отказники? – с жалостью спросил Марсианий. – А я тут к вам с билетами пристаю. Ну ладно, счастливо оставаться. Хотя счастьем, конечно, это не назовёшь.
– Ты погоди, не увиливай от разговора, гад марсианский, инопланетная твоя рожа! – схватила его за бородёнку Лукас. – В глаза смотри, сука, когда с прекрасной дамой разговариваешь! Поналетели тут с Марса да Венеры.
– Вас не поймёшь – то гоните, то останавливаете, – совсем запутался Марсианий.
– Мы сами себя понять не можем, – прихвастнул Лесин. – Веди нас, Сусанин, в кабак. И рассказывай, что у вас тут приключилось. Мы, видимо, самое интересное пропустили, пока от фашистов бегали.
– А, так вы из той самой деревни в Лодейном Поле, жители которой шестьдесят лет в коме пролежали и недавно проснулись? – с уважением промолвил наш новый приятель. – Читал о вас в газете «Нижнее обозрение». Тогда и выпить с вами не грех. Хотя я думал, что вас, как уникум научный, в первую очередь вывезли.
– Никуда нас не вывезли, – рассвирепела Лукас. – Сам ты уникум, марсиашка вонючий! Рассказывай давай, не томи!
И Марсианий, покорно подхватив свой чемодан с гриппозной курицей, несвежим бельём и поломанной бритвой, повёл нас в сторону от ракет, туда, где вдали высилось здание космопорта.
– Ну, если вы совсем ничего не знаете, то начать надо с того, что люди теперь умеют летать в космос. Всё началось с полёта великого Гагарина, да простит меня небо за то, что я упоминаю его имя всуе. Улетел он, стало быть, в другую галактику…
– Чего врёшь, чурка неземная? – закричал Лесин. – Никуда он не улетал, наши бы его и в другой галактике нашли и уничтожили, как врага народа!
– Прости их, открывший нам истинный свет, они при сталинизме жили, натерпелись всякого! – воздел глаза к небу придурковатый Марсианий, а потом продолжал уже нормальным, невоцерковленным, голосом: – Улетел, конечно. А как долетел до места – сразу же телеграмму прислал, мол, добрался хорошо, Вселенная наша велика и обильна, да порядка в ней нет, словом, разделяйте и властвуйте. Каждый месяц телеграфировал, к звёздам нас звал. Потом, когда у нас изобрели мобильную связь и Интернет – это вроде как индивидуальный телеграф – перешёл на эсэмэски и электронные письма.
– То есть, он до сих пор где-то там живой? – обрадовалась Лукас. – А то я в детстве, когда узнала, что Гагарин умер, так плакала, что даже поужинать забыла.
– Это какой-такой Гагарин умер там, у вас, в Лодейном Поле? – удивился Марсианий.
– Другой Гагарин, князь, – поспешил выкрутиться Лесин. – Её первый любовник. Нурлумбек Амониязович Тохтамышев-Гагарин. По кличке Вася. Он в кому не впадал, как все наши, деревенские, и умер от алкоголизма, всеми покинутый.
– Я вам очень сочувствую, – вздохнул Марсианий. – А моя жена на Венеру улетела, к буржуям. А у меня анкета плохая.
– Еврей, что ли? – похлопал его по плечу Лесин. – То-то я смотрю, неплохой ты парень.
– Еврей – это ведь Ося Бродский, первый человек, вышедший в открытый космос, если я ничего не путаю, – начал вспоминать Марсианий. – Ну точно. У него-то с анкетой всё было в порядке. Кумир моей мамы. У нас на кухне его портрет висел. Про него даже песню сочинили: «Ни Смоленск и ни Питер, не хочу выбирать. На планету Юпитер я лечу умирать». Да, хороший портрет. Он там голый и на коне.
– Как Достоевский? – хором ахнули мы.
– Тьфу-тьфу-тьфу, ничего не слышал. Никакого Досто… не было, короче, это врага космонавтики в природе, его Иван Сталин выдумал. А портрет Бродского – был. Висел. Пока мама на стройку века на Марс не умотала, и портрет с собой не прихватила.
Наш попутчик всхлипнул, утёр глаза краешком бороды. Тут, ко всеобщему счастью, мы медленно, но верно подошли к огромному зданию космопорта. Перспектива опьянеть в этом межгалактическом дурдоме замаячила перед нами с новой силой.
– Только без паники! – запаниковал Лесин. – Иначе потом мы начнём пропадать, а после – погибать.
По зданию космопорта сновали отдельные люди и целые группы товарищей с чемоданами, билетами и паспортами. Тут же выстроились в две шеренги украинские сутенёры и узбекские торговцы наркотиками.
– А кому вот земной любви? Неземная – за отдельную плату!
– На Венеру со своими венерическими не ездят! К нам иди, хлопец!
– Комсомольцы-добровольцы, героинчику в дорогу завернуть?
– Спиды проверенные, патриархом и раввином всея Тибета одобренные! Преодолеваем земное притяжение, не отходя от кассы!
– Мы летали, мы летали, гениталии устали – кому скафандр-унитаз?
Марсианий совсем расклеился, но всё-таки довёл нас до уютного кафе, которое содержали почему-то австралийские дикари. Пока официант в набедренной повязке сцеживал нам экологически чистый алкогольный коктейль (водка с водкой, взболтать, но не смешивать) в кокосовую скорлупу, пока мы, кряхтя, подсчитывали доллары, которые затребовал с нас этот антиподский жулик, Марсианий продолжал свой рассказ.
Оказывается, сразу после знаменитой телеграммы от Гагарина, на красную планету, Марс, стало быть, отправились экспедиции комсомольцев пополам с зэками, обогатили тамошнюю атмосферу кислородом, протянули по экватору железную дорогу, построили хрущёвки и всех проверенных советских людей постепенно начали переправлять именно туда, а потом уже и дружественные китайцы подтянулись. В то же время американцы, а с ними ещё какие-то примкнувшие буржуи, принялись осваивать Венеру и построили там, говорят, капитализм с таким зверским лицом, что сами иногда пугаются. На Меркурий отправились латиноамериканцы, все скопом – там у них непрекращающийся карнавал: танцы, песни, рай для туристов, словом. Спутниками Юпитера завладели религиозные фанатики – как раз всем по одному досталось. Они иногда распоясываются и звёздные войны затевают, но шериф Солнечной системы, Скайвокер, строго за это наказывает. На Луну отправили бродяг и бомжей со всего мира, а Земля превратилась в полигон пополам с космодромом. Тут теперь анархия, бандитизм и торжество беззакония. Последние войска Свободной Капиталистической Венеры и Марсианского Социалистического Лагеря отбывают покорять новые планеты через две недели, и тогда уже на Земле начнётся форменный Апокалипсис, как и предсказывал Гагарин в своём последнем электронном послании к народу.
– Кому же он пишет-то, если вы все по разным планетам разбежались? – поинтересовалась Лукас.
– А он копии всем людям рассылает. Гагарин же! Трудно ему, что ли? – Марсианий глупо и торжественно улыбнулся.
– А на каком языке? – не отставала вредная баба. – Полиглот он у вас, что ли?
– Да идите вы на хрен! – ласково отвечал захмелевший от одной только пол-литровой рюмашки этот смешной бородач. – Билеты льготные закончились, а я так и не знаю, куда меня такого пустят? Может, пока не поздно, на Луну податься, там всем пособие выплачивают, поят-кормят бесплатно. Ночлежки в каждом кратере!
Когда мы ушли прочь, щедро расплатившись по счёту (Лесин по ошибке пытался засунуть деньги официанту под набедренную повязку, приняв его за стриптизершу), Марсианий уже сладко спал, положив непутёвую голову на стол.
– Надо было у него чемодан отобрать! – запоздало сообразила Лукас, но уже через несколько минут мы и думать забыли о чемодане!
Глава десятая.
Озверевшие банды вооружённых пацифистов.
Во-первых, с официантом поссорились. Во-вторых, Лукас в какой-то люк упала да её ещё сверху крышкой по голове стукнуло, в-третьих… Но обо всём по порядку. Идём, значит. Лесин берет с барной стойки графин с водкой и уверенно несёт к выходу.
– Чтобы по пути на Альфа Центавру не скучно было, – поясняет дикарю-официанту. А тот держится индифферентно, скандалит: перелейте, дескать, в бутылку. И даже бутылку даёт. Ну ладно, берём бутылку, переливаем. Официант на пол ложится – капли открытым ртом ловит. Ага! Капли он ловит. Хорошо хоть бутылкой его не стукнули – хлипкая какая-то бутылка попалась, ненадёжная.
Идём, качаемся, космические песни поем на ходу, тут Лукас и падает. Прямо в люк канализационный.
– Падаю, – кричит. – Прямо вниз падаю, прямо в люк.
– Не надо истерик, – бьётся в панике Лесин, – хочешь я тебя крышкой от люка по голове ударю?
– Сдурел, что ли, старый, – аргументированно возражает Лукас, и тут же получает крышкой от люка по голове: это заботливый Лесин попытался оттащить крышку в сторону, да и уронил, понятное дело. Лукас совсем пропала, зато Лесин нашёлся.
– А у меня, – говорит, – в бутылке кое-что плещется. Не вылезешь – не налью.
Взлетела, как на крыльях любви, Лукас, приникла к горлышку, а потом по сторонам смотрит. А по сторонам картина, в целом, неприглядная открывается. Нет аэродрома. Нет космопорта. Только люки кругом. Камни да разбитые унитазы. Поваленные столбы, остатки самолётов-ракет-пароходов и утюгов.
– Как будто на свалке цивилизации оказались, – сплюнула Лукас.
Ну на свалке так на свалке. Нашли пару стульев колченогих, сели возле кучи какой-то рухляди, прихлёбываем из горлышка. Подкрепились немного и дальше пошли.
Навстречу – конница. С шашечками. Не с шашками, как у казаков, а с шашечками, как у такси когда-то были.
– Э-ге-гей! – кричат. – Эх, прокачу! Садитесь к нам, – и шёпотом, – за полцены…
– А я и за треть отвезу, – ярится другой.
– Да твой Боливар не вынесет троих. Сдохнет по дороге.
– Это мой-то не вынесет? Да я тебе, морда автомобильная, сейчас все чакры пересчитаю! Смерть бензинофашистам!
– Точно, бей гада техногенного! Пацифизди его и в хвост, и в гриву, – охотно поддержали драку конные таксисты и ввязались в дискуссию.
– Садитесь ко мне, – тихо сказал пожилой всадник в кепке. – Они теперь до утра будут гарцевать, хвостами трясти да транспорт портить. Расквасят друг другу рожи и прямо здесь и уснут, бомбилы, туды их на автозаправку.
Залезли мы на коня – ничего так, удобно. Сиденье на двоих, а сбоку коляска. Как у мотоцикла. Едем, шоферюгу спрашиваем:
– Давно ли таксисты на коней пересели?
– Да как указ вышел, что лошадь – нечистое животное, которое и есть можно, и в жертву приносить, и даже как лошадиную силу использовать. До того, конечно, на горбу своём пассажиров таскали.
– Ага, понятно, – ничего не понимает Лукас. – Автомобильчиков у вас, стало быть, нету. Не ездите. Может, и телевизоры под запретом, и щи лаптем хлебаете?
– Почему лаптем? Кто чем – кто галошами, кто сапогами, а если кто с претензией – дамскими туфельками из бересты. А вся пакость неэкологичная, которой вы тут ругались, под запретом, понятное дело. Да её уже и не осталось. Только, поговаривают, в далёком-далёком царстве-государстве Лодейное Поле, где живёт племя отверженных всем цивилизованным экологическим миром технодикарей, – там ещё что-то осталось. Но они – это же отбросы цивилизации, атавизм культуры. У них даже – не поверите – дома из камня.
– А у вас деревянные, что ли? – не поверил Лесин.
– Почему деревянные? Деревья убивать – смертный грех. Даже плоды и ветки срывать можно лишь по специальному разрешению Верховного Совета Мудрейших Старейшин. Из земли дома строим, касатики, из земли. Земля – она…
– Она от бога нам дана, – кивнул Лесин, – и будет век всем нам верна. А что, дедушка, неплохо бы…
– Ну угости, – не стал притворяться старый таксист. – Угости, если хороший человек. Я вам за это руль покажу. Настоящий. Ещё довоенный.
Дали мы Будде Петровичу отхлебнуть (их почти всех тут, как он нам объяснил, звали Петрами – в честь Петра Чайковского, или Буддами – в честь Исуса Петровича Христова по кличке Будда), он и разоткровенничался:
– Раньше-то я таксистом был, настоящим. Руль, колеса, коробка передач. А потом вооружённые бунты пацифистов переросли в революцию. И гражданскую войну. Партия Окончательной и Беспощадной Войны за Мир проиграла Боевому Отряду Мирных Пацифистов. Проигравших казнили публично, города их поддержавшие, сожгли напалмом и ядерными бомбами. Своих тоже постреляли – в горячке. Ну, и начали строить мир без убийств и насилия.
Мясо не ест теперь никто, собаки и кошки – священные животные. Убийство комара приравнивается к государственной измене. Тараканы – национальное достояние.
– Что ж вы жрёте, люди добрые?
– Ну, в основном, или контрабандные овощи или…. хе-хе… государственных преступников, – тут он облизнулся. – Шучу, шучу. Лошадей мы едим, кого же ещё? С тех пор как заговор террористического бандформирования «ЦСКА – чемпион» был раскрыт, коней… ну я вам уже говорил.
– Ладно, Петрович, – говорим, – все у вас тут хорошо, все экологично и миролюбиво, пацифизм всюду свирепствует, а водка наша космическая кончается.
– Намёк понял. Не технарь. Милости прошу – кафе «Мир вам, мирные и добрые люди, берегите природу».
– Длинное, конечно, название, – оживился Лесин.
– Зато мрачное, – согласилась Лукас.
– Главное, что обстановка – весёленькая, – голословно возразил Будда Петрович, – осторожно – гильотина.
Место и впрямь оказалось приятным. Столы в виде дыбы, стулья с испанскими сапогами, на виселицах свечи в виде конских голов, вместо графинов – черепа, вместо рюмок – детские черепа. На задрапированной чёрным бархатом сцене цыгане-флейтисты дуют в косточки ворованных лошадей.
– А пьёте, наверное, вы тут кровь, да? – просекла Лукас.
– Ну, в каком-то смысле, конечно, кровь, да… Но не из пшеницы же спирт гнать?
Выпили мы «Кровянки-лошадинки» – ничего, портвейном отдаёт с коньяком смешанным. Зато вкусно. Разнежились, успокоились: ну овощи контрабандные, ну сосиски из конины, без хлеба и горчицы, но в остальном-то – жить можно.
Тут вопли и раздались.
– Всем лежать, это экологическая полиция. Кто ромашку раздавил на Октябрьском поле? Десять светил заграничных ей сейчас лепестки реанимируют. Кто, гады? Лежать! Стреляю!
И в самом деле начали стрелять. Только не из автоматов, конечно, а из луков. Тетива из конских жил звенит, стрелы костяные в стены впиваются, публика кричит, конечно: «Смерть коням-убийцам!», «Зенит – чемпион!», «Миру мир!», «Да здравствует Главный Экзекутор Верховного Совета Мудрейших Старейшин – Свами Подбухадьба!» – да всё без толку.
Тут наш таксист не выдержал, вскочил на ноги и закричал, как полоумный, тыча в нас корявым перстом:
– Смерть шпионам! Вот они – из Лодейного Поля! Точно! У них водка не кровянка! Проверьте, сволочей.
Хватают нас под белы рученьки, обыскивают, а у нас – ничего нет! На Петровича всю водку и израсходовали, старого дурака и предателя. Он смотрит на нас со слезами, винится:
– Я шофёр, да не таксист, не таксист я был до войны, главу ФСБ возил. Лаврентия Палыча Гагарина. Ну и сам – стукач, подлец и гегельянец.
– А Гегель, между прочим, ромашки рвал, рвал! И деревья рубил – он же дровосек, правда, Лесин? – пошла ва-банк Лукас.
– Точно! Пидар. Гей. Гейгель ваш – пидар. Гомосек, – разумно и в самую точку подтвердил Лесин. – Меня от него рвёт на ваши ромашки. Рюмашки спрятались, убрали водочку… – запел он вдруг.
Лукас даже испугалась было, но экологическая полиция уже метелила Будду Петровича.
Под шумок прихватили мы водочки-кровяночки, конского плова, лаваш из гривы, холодца из копыт да и пошли себе потихоньку. На выходе какой-то просветлённый нам конских лепёшек предложил, чисто по-экологически, но мы отказались: и так тяжело.
– Чтобы по пути на Альфа Центавру не скучно было, – поясняет дикарю-официанту. А тот держится индифферентно, скандалит: перелейте, дескать, в бутылку. И даже бутылку даёт. Ну ладно, берём бутылку, переливаем. Официант на пол ложится – капли открытым ртом ловит. Ага! Капли он ловит. Хорошо хоть бутылкой его не стукнули – хлипкая какая-то бутылка попалась, ненадёжная.
Идём, качаемся, космические песни поем на ходу, тут Лукас и падает. Прямо в люк канализационный.
– Падаю, – кричит. – Прямо вниз падаю, прямо в люк.
– Не надо истерик, – бьётся в панике Лесин, – хочешь я тебя крышкой от люка по голове ударю?
– Сдурел, что ли, старый, – аргументированно возражает Лукас, и тут же получает крышкой от люка по голове: это заботливый Лесин попытался оттащить крышку в сторону, да и уронил, понятное дело. Лукас совсем пропала, зато Лесин нашёлся.
– А у меня, – говорит, – в бутылке кое-что плещется. Не вылезешь – не налью.
Взлетела, как на крыльях любви, Лукас, приникла к горлышку, а потом по сторонам смотрит. А по сторонам картина, в целом, неприглядная открывается. Нет аэродрома. Нет космопорта. Только люки кругом. Камни да разбитые унитазы. Поваленные столбы, остатки самолётов-ракет-пароходов и утюгов.
– Как будто на свалке цивилизации оказались, – сплюнула Лукас.
Ну на свалке так на свалке. Нашли пару стульев колченогих, сели возле кучи какой-то рухляди, прихлёбываем из горлышка. Подкрепились немного и дальше пошли.
Навстречу – конница. С шашечками. Не с шашками, как у казаков, а с шашечками, как у такси когда-то были.
– Э-ге-гей! – кричат. – Эх, прокачу! Садитесь к нам, – и шёпотом, – за полцены…
– А я и за треть отвезу, – ярится другой.
– Да твой Боливар не вынесет троих. Сдохнет по дороге.
– Это мой-то не вынесет? Да я тебе, морда автомобильная, сейчас все чакры пересчитаю! Смерть бензинофашистам!
– Точно, бей гада техногенного! Пацифизди его и в хвост, и в гриву, – охотно поддержали драку конные таксисты и ввязались в дискуссию.
– Садитесь ко мне, – тихо сказал пожилой всадник в кепке. – Они теперь до утра будут гарцевать, хвостами трясти да транспорт портить. Расквасят друг другу рожи и прямо здесь и уснут, бомбилы, туды их на автозаправку.
Залезли мы на коня – ничего так, удобно. Сиденье на двоих, а сбоку коляска. Как у мотоцикла. Едем, шоферюгу спрашиваем:
– Давно ли таксисты на коней пересели?
– Да как указ вышел, что лошадь – нечистое животное, которое и есть можно, и в жертву приносить, и даже как лошадиную силу использовать. До того, конечно, на горбу своём пассажиров таскали.
– Ага, понятно, – ничего не понимает Лукас. – Автомобильчиков у вас, стало быть, нету. Не ездите. Может, и телевизоры под запретом, и щи лаптем хлебаете?
– Почему лаптем? Кто чем – кто галошами, кто сапогами, а если кто с претензией – дамскими туфельками из бересты. А вся пакость неэкологичная, которой вы тут ругались, под запретом, понятное дело. Да её уже и не осталось. Только, поговаривают, в далёком-далёком царстве-государстве Лодейное Поле, где живёт племя отверженных всем цивилизованным экологическим миром технодикарей, – там ещё что-то осталось. Но они – это же отбросы цивилизации, атавизм культуры. У них даже – не поверите – дома из камня.
– А у вас деревянные, что ли? – не поверил Лесин.
– Почему деревянные? Деревья убивать – смертный грех. Даже плоды и ветки срывать можно лишь по специальному разрешению Верховного Совета Мудрейших Старейшин. Из земли дома строим, касатики, из земли. Земля – она…
– Она от бога нам дана, – кивнул Лесин, – и будет век всем нам верна. А что, дедушка, неплохо бы…
– Ну угости, – не стал притворяться старый таксист. – Угости, если хороший человек. Я вам за это руль покажу. Настоящий. Ещё довоенный.
Дали мы Будде Петровичу отхлебнуть (их почти всех тут, как он нам объяснил, звали Петрами – в честь Петра Чайковского, или Буддами – в честь Исуса Петровича Христова по кличке Будда), он и разоткровенничался:
– Раньше-то я таксистом был, настоящим. Руль, колеса, коробка передач. А потом вооружённые бунты пацифистов переросли в революцию. И гражданскую войну. Партия Окончательной и Беспощадной Войны за Мир проиграла Боевому Отряду Мирных Пацифистов. Проигравших казнили публично, города их поддержавшие, сожгли напалмом и ядерными бомбами. Своих тоже постреляли – в горячке. Ну, и начали строить мир без убийств и насилия.
Мясо не ест теперь никто, собаки и кошки – священные животные. Убийство комара приравнивается к государственной измене. Тараканы – национальное достояние.
– Что ж вы жрёте, люди добрые?
– Ну, в основном, или контрабандные овощи или…. хе-хе… государственных преступников, – тут он облизнулся. – Шучу, шучу. Лошадей мы едим, кого же ещё? С тех пор как заговор террористического бандформирования «ЦСКА – чемпион» был раскрыт, коней… ну я вам уже говорил.
– Ладно, Петрович, – говорим, – все у вас тут хорошо, все экологично и миролюбиво, пацифизм всюду свирепствует, а водка наша космическая кончается.
– Намёк понял. Не технарь. Милости прошу – кафе «Мир вам, мирные и добрые люди, берегите природу».
– Длинное, конечно, название, – оживился Лесин.
– Зато мрачное, – согласилась Лукас.
– Главное, что обстановка – весёленькая, – голословно возразил Будда Петрович, – осторожно – гильотина.
Место и впрямь оказалось приятным. Столы в виде дыбы, стулья с испанскими сапогами, на виселицах свечи в виде конских голов, вместо графинов – черепа, вместо рюмок – детские черепа. На задрапированной чёрным бархатом сцене цыгане-флейтисты дуют в косточки ворованных лошадей.
– А пьёте, наверное, вы тут кровь, да? – просекла Лукас.
– Ну, в каком-то смысле, конечно, кровь, да… Но не из пшеницы же спирт гнать?
Выпили мы «Кровянки-лошадинки» – ничего, портвейном отдаёт с коньяком смешанным. Зато вкусно. Разнежились, успокоились: ну овощи контрабандные, ну сосиски из конины, без хлеба и горчицы, но в остальном-то – жить можно.
Тут вопли и раздались.
– Всем лежать, это экологическая полиция. Кто ромашку раздавил на Октябрьском поле? Десять светил заграничных ей сейчас лепестки реанимируют. Кто, гады? Лежать! Стреляю!
И в самом деле начали стрелять. Только не из автоматов, конечно, а из луков. Тетива из конских жил звенит, стрелы костяные в стены впиваются, публика кричит, конечно: «Смерть коням-убийцам!», «Зенит – чемпион!», «Миру мир!», «Да здравствует Главный Экзекутор Верховного Совета Мудрейших Старейшин – Свами Подбухадьба!» – да всё без толку.
Тут наш таксист не выдержал, вскочил на ноги и закричал, как полоумный, тыча в нас корявым перстом:
– Смерть шпионам! Вот они – из Лодейного Поля! Точно! У них водка не кровянка! Проверьте, сволочей.
Хватают нас под белы рученьки, обыскивают, а у нас – ничего нет! На Петровича всю водку и израсходовали, старого дурака и предателя. Он смотрит на нас со слезами, винится:
– Я шофёр, да не таксист, не таксист я был до войны, главу ФСБ возил. Лаврентия Палыча Гагарина. Ну и сам – стукач, подлец и гегельянец.
– А Гегель, между прочим, ромашки рвал, рвал! И деревья рубил – он же дровосек, правда, Лесин? – пошла ва-банк Лукас.
– Точно! Пидар. Гей. Гейгель ваш – пидар. Гомосек, – разумно и в самую точку подтвердил Лесин. – Меня от него рвёт на ваши ромашки. Рюмашки спрятались, убрали водочку… – запел он вдруг.
Лукас даже испугалась было, но экологическая полиция уже метелила Будду Петровича.
Под шумок прихватили мы водочки-кровяночки, конского плова, лаваш из гривы, холодца из копыт да и пошли себе потихоньку. На выходе какой-то просветлённый нам конских лепёшек предложил, чисто по-экологически, но мы отказались: и так тяжело.