Страница:
«Несомненно, — говорят наши спириты, — что духи отошедших от земной жизни людей не прерывают своих отношений с миром духов, воплощенных в человеческих телах, — на это есть указания и свидетельства в книгах Ветхого и Нового Заветов. А если явления их возможны были назад тому тысячу лет, то почему же такие явления невозможны позже?»
Но современные русские спириты думают, что вызовом духов медиумы действительно шарлатанят и что есть бездна людей, объявляющих себя медиумами, а на самом деле вовсе не имеющих медиумических способностей.
Честный спирит, говорят они, вовсе не должен прибегать к вызовам. Воздух переполнен страстями неверия, и душевный телеграф не может действовать хорошо, как не может электрический телеграф действовать во время скопления электричества и гроз.
В наше время есть спиритские кружки (и таких уже немало в Петербурге), где телеграфия с миром переселившихся с земли духов совершенно оставлена, «потому что воздух не чист, а аппараты слишком несовершенны». В таких спиритских кружках все дело заключается в укреплении в среде своих членов и в пропаганде на сторону спиритских воззрений на жизнь и особых, свойственных этому учению отношений к Богу, «благому Отцу, у Него же обители многи суть, и перед Которым несть ни раб, ни свободь, но всяческая — и во всех Он».
Здесь, конечно, не место распространяться о том, в чем именно заключаются верования и учение этих нетелеграфирующих или, как они себя называют, «философствующих» спиритов, но ясно, что они довольно далеко ушли от спиритов медиумствующих, или «опытных», которые дали так много данных порицать спиритские верования.
Все шарлатанства медиумствующих, известные и неизвестные миру, нимало не смущают спиритов, не входящих в непосредственные сношения с загробным миром.
«Все это доказывает одно только, — говорят они, — что духи, посылаемые на землю для самосовершенствования в назначении человека, суть духи весьма несовершенные. Они ничего высокого не могут понять, а если и поймут, то не могут и усвоить, и соблюсти. Что может быть для этого времени возвышеннее учения, принесенного на землю Духом Истины (Иисусом Христом), но не им ли, не этим ли высоким учением более, чем всяким другим, шарлатанствовали и шарлатанствуют крестившиеся во имя Его? Индульгенции, костры инквизиции, религиозные гонения и пытки, поддельные чудеса, продажа благодати, развращение иезуитами женщин ради небесных велений и множество других примеров в подобном роде не оставляют никакого места для удивления, что шарлатанствуют спиритизмом. Шарлатанствовать можно всем, как и профанировать можно все на свете; но существо того, что подвергается уничижению от профанаторов, или шарлатанов, нимало не пятнается и не страждет. Задача жизни, разрешенная Христом, остается при Его наисовершеннейшем решении идеалом для человечества и нимало не пострадала от того, какою нечистотою метали и мещут в него евреи, мохамедане и язычники».
Между петербургскими спиритами не так давно распространилось известие, что их единоверцы во Франции, в одном из заседаний, в присутствии недавно умершего вождя их, доктора Аллана Кардека, удостоились получить «общение», подписанное «Дух Истины» (что, как мы выше сказали, составляет у спиритов синоним имени Христа Спасителя). Дух Истины не был так многоглаголив, как большинство духов, сообщающихся с земным миром через болтливых спиритских медиумов.
«Что делают на земле с Моим Именем, что делают они с Моим словом!» — воскликнул, будто бы оскорбленный непониманием Его, «Дух Истины» и, умолкнув, более не дал ни гласа, ни послушания.
Широковещательные беседы медиумов дают большой простор небезосновательным насмешкам над «опытными» спиритами. Сообщая о смерти Аллана Кардека и приведя его многословие в непростительно скучном роде, мы рассказали известный между петербургскими спиритами анекдот, как дух отшедшего супруга присоветывал оставшейся на земле капризной жене своей «не есть досыта и работать до пота». Дух Грозного тоже вещал нечто очень нескладное, а вызванный дух Белинского через женщину-медиума на закрытый вопрос нагородил невероятного вздора в вкусе Манилова, и примеров такой болтовни бездна повсюду, где есть медиумы и спиритские экзерциции. Нынешнею же зимою в другом спиритском кружке долго и бесполезно вызывали дух одного из людей, немалое время правивших большим государством. Медиумы выбились из сил: дух оказывался гораздо упорнее духа Иоанна Грозного и не давал никаких общений. Наконец, у одной досужей дамы рука задвигалась и начала выводить телеграмму от вызываемого духа могущественного смертного.
— Кто смеет меня беспокоить? — прежде всего спросил сердитый дух.
Ему ответили имя и фамилию лица, желавшего вступить с ним в собеседование.
— Какой у него чин? — запытал дух новою телеграммою.
— Генерал-лейтенант, — ответил медиум.
Дух успокоился и сказал: «хорошо».
Когда таким предварительным опросом выяснилось, что линия свободна и аппарат готов телеграфировать, медиум, как водится, предложил генералу объясняться с духом посредством «закрытых вопросов», которых, однако, не должно быть более двух или трех.
Это обыкновенно делается таким образом: желающий вопросить духа пишет свой вопрос собственною рукою на клочке бумажки и или оставляет эту бумажку закрытою у себя под рукою, или же передает ее на руки одному из присутствующих, а медиум отвечает на вопрос, не зная его содержания.
Это считается уже непогрешимым свидетельством, что телеграмма идет из иной обители, а не сочинена медиумом.
Так было и в том случае, о котором здесь рассказывается. Генерал написал духу: «Что ты думаешь о нынешнем состоянии военных сил?» Вопрос был спрятан; медиум не знал его и отвечал от лица духа:
— Я плачу.
— О чем? — спросил второй раз генерал.
— Что за птицы без хвостов? — отвечал дух. — Они взлетят, но им нечем будет управить своего полета, и ветер снесет их.
Ответы эти по сличении их с вопросами генерала были всеми признаны как нельзя более соответственными и мудрыми, и все наличные спириты остались этими ответами бесконечно довольны.
Таких неловкостей в большинстве сообщающихся с духами спиритских кружков несть конца, и спириты, зная это, ревниво скрывают свои «общения» и не допускают на свои собрания людей, в искренней преданности которых спиритизму они не уверены. «Духи капризны, — говорят спириты, — и, если есть среди нас неверующие, они безмолствуют».
Но про всех последователей этого фокусного спиритизма, имеющего, как справедливо заметил журнал Киевской духов. академии, прямое родство с стологаданием (les tables tournantes [Вертящиеся (вращающиеся) столы — Франц. ]), нечего, нам кажется, и говорить. Хотя к этому спиритизму и «пристают целые толпы», в которых есть люди и хорошо поставленные и просвещенные, но век этого родственного стологаданию спиритизма, без сомнения, все-таки есть век быстротечный — в чем нам очень приятно согласиться с мнением журнала Петербургской духовной академии. Нет нужды, что век этот начался ранее минувшего краткого века нигилизма; пережить эфемерид не значит еще дать ручательство в своей долговечности. Верование в порчу, в насылку бесов и в существование русалок и домовых уже, конечно, было распространено гораздо более, чем стологадательный спиритизм и держалось у всех народов целые ряды столетий, но все-таки не удержалось против света науки и пало. Не иное что ждет, разумеется, и этот стологадательный, или, как спириты его называют, опытный спиритизм, и просвещеннейшие из спиритов недаром его чуждаются и отрицают. Церкви и ее слугам даже едва ли и вовсе довлеет считаться с этим врагом, который, как всякое суеверие, носит сам в себе все зачатки падения и ни одной здоровой души человеческой уловить не в состоянии.
Это тот спиритизм, о котором по преимуществу говорит Диксон и который разумеет журнал Киевской духовной академии. Но есть совсем иной спиритизм, гораздо ближе замеченный другою академиею, спиритизм, составляющий как бы высшую спиритскую школу, на которую у Диксона есть только мимолетные намеки и к которой автор статьи, напечатанной в «Трудах Киевской духовной академии», подходит лишь на самые краткие мгновения и сейчас же отходит с словами, что это новое мышление. Этот спиритизм, по всеобщему мнению основательных и образованных людей, вовсе не то, что les tables tournantes, — он «представляет немалую опасность особенно для женщин, а также для многих образованных и сериозных людей нашего времени» («Труды Киевской духовной академии», апрель 1869 г., стр. 186).
Нашею задачею будет слегка познакомить своих читателей с этим спиритизмом, начинающим играть довольно видную роль в петербургском обществе.
—
Обратим теперь хотя самый поверхностный взгляд на другой спиритизм, по безошибочному указанию киевского академического журнала, небессильный увлекать на опасный путь женщин и образованных и сериозных людей нашего времени.
Этот спиритизм, в отличие его от спиритизма опытного, близкого, как мы сказали, к нелепому стологаданию, современные спириты называют спиритизмом философским.
Что такое опытный спиритизм, мы уже отчасти показали и, не имея ни времени, ни места останавливаться на нем, не будем более возвращаться к его изъяснению. Скажем одно лишь, что это мания странная и жалкая, но едва ли даже хоть сколько-нибудь опасная для Христовой церкви. Спиритские кружки этого сорта своею неразборчивостию в прозелитах, нетребовательностию и снисхождением ко всем слабостям человеческим, лишь бы только этот человек называл себя спиритом и говорил, что он верит по-спиритски, напоминают, как нельзя более, недавние еще нигилистические кружки, где от прозелитов тоже не добивались ни искренности убеждений, ни доказательств силы, чтобы следовать этим убеждениям. Как там просто довольствовались тем, что человек, надев на себя соответственную моде святошную харю, начинал откликаться на известную кличку и уверял кстати и некстати, что он не верит в Бога, отвергает брак и не почитает родителей, так и здесь пришел человек, взял карандаш и сказал: «У меня пишет, и я теперь верю, что пишет», и дело кончено. В лицедее этом признается высшая интенсивность, и он объявляется «склоняющимся к началам спиритизма». Клерком новый приемыш остается не долго, и скоро сам начинает адвокатствовать за спиритизм; — с этих пор он уже матерый спирит. Таких спиритов бездна везде, и особенно в Москве, Петербурге, Таганроге, Керчи, Воронеже и Одессе [В Воронеже рассказывали о каком-то замечательном медиуме, — жене священника, которая, вовсе не зная немецкого языка, писала будто бы какому-то немцу ответы по-немецки. Сказание это у петербургских спиритов считается достоверным. На юге же где-то, кажется, пребывает нынче и известный спирит Болтин, который отстаивал спиритизм в русской печати и о котором не раз упоминается в журнале С.-Петербургской духовной академии]. Но, впрочем, много их повсюду, и повсюду они представляют тот же гнилой, рыхлый, ленивый, мечтательный и бесстрастно увлекающийся тип ледащего человека, которого каким флагом ни покрывай, флаг тот ему не возвратит ни смелости, ни чести, и под каким именем этого ледащего человека ни показывай, он все будет хлам, коптящий небо и бременящий землю. Такой нигилист, спирит и богомолец достойны совершенно одинаковых к ним отношений, и однокачественность их вполне доказывается тем, что поскоблите немножко такого спирита — и вы увидите в нем ярого нигилиста, умойте и допросите такого нигилиста — и вы найдете в нем ледащенького спирита, верующего, что достаточно рассуждать о необходимости самосовершенствования — и тем уже совершенствуешься. Какими бы знаменами все эти люди ни покрывались и на какие бы клички ни откликались они, — это все равно мертвые, которым жизнь оставляет лишь «погребать своих мертвецов».
По первому взгляду на тенденции философствующих спиритов их, пожалуй, с общей точки зрения не найдется в чем и осудить. Как деисты и люди, проповедующие в своих стремлениях идеал усовершенствования человеческого духа, они, по-видимому, не могут быть и сравниваемы с представителями того недавнего русского материализма, который стремился разрешить безусловно все задачи бытия микроскопом и скальпелем.
Современные духовные писатели и не сравнивают этих двух школ: они признают ласковый и требующий, по-видимому, маленьких уступок философский спиритуалистический толк без всякого сравнения вреднейшим для христианской церкви, чем самый крайний материализм (как удержанный на соответственной высоте ученого миросозерцания, так и низверженный до низменных степеней невежества, создавшего из него русский нигилизм).
Философский спиритизм, получающий в нынешнее время особенно успешное распространение, строит совершенствование духа тоже на независимой нравственности, так как спиритский Христос тоже не более, как Сын Марии, приходивший в виде лишь относительно совершенном, но отнюдь не совершеннейшем, в котором «он еще придет по Своему обетованию», усовершенствовавшись в других обителях отца. (То есть усовершенствованный многовековым пребыванием в иных обителях, Дух Истины, бывший в Сыне Марии, придет будто бы и вселится в единого из нас, который и будет совершеннее Сына Марии.) Философский спиритизм не оскорбляет и не отталкивает от себя ни жестоких людей, ни людей самых мягкосердных и нравственных; напротив, он с бесконечною терпеливостию сносит первых и, как бы некий целительный елей, увлажает острупелые раны, нанесенные последним от оскорблявшего нежнейшие человеческие чувства материализма. Но в то же время он тихо, без всякого шума, отторгает людей от церкви и путем независимой нравственности указывает им задачу совершать больше того, что совершал Христос (что, по их толкованию евангелия, будто бы указано человечеству и самим «обоготворяемым сыном Марии»).
Итак, философский спиритизм, чуждый всех шарлатанств спиритизма опытного (с которым он, вероятно, скоро вовсе разойдется и станет им гнушаться), очевидно принадлежит к тем учениям, которые в настоящее время, по выражению священника Морошкина, строят «кризис, угрожающий большими опасностями христианской церкви», а опасности эти, по мнению того же автора, таковы, что ожидаемая, а частию уже происходящая, от них «гибель угрожает не некоторым историческим, священным повествованиям, не некоторым чудесам, не некоторым символам, но самому верованию в невидимую действительность мира нравственного».
Этот нежный, елейный спиритизм, «увлекающий целые толпы», до сих пор остается почти вне всякой дельной полемики со стороны нашего духовенства и, укрепляясь, овладевает симпатиями многих благороднейших и даровитых людей, потеря которых не может быть нечувствительною для церкви.
Что же сделали и что намерены, по-видимому, сделать слуги церкви для борьбы с этим новым, хитроласковым врагом своим?
Однако и о. Морошкин, и Киевская духовная академия, хотя не совсем прямо, но, впрочем, довольно ясно, указывают меры, какими следовало бы начинать класть в России преграду успехам спиритизма и других учений независимой нравственности.
Взгляды на это о. Морошкина и редакции «Трудов Киевской духовной академии» довольно несходны; но оба очень интересны, и один из них даже достоин высокого почтения.
(Чтый да разумеет.)
Священник Морошкин, говоря о елейных врагах церкви, признающих бытие Божие, но с тем вместе и независимую нравственность, и указывая с этой стороны для церкви такие опасности, перед которыми можно вменить в ничто злые нападки материалистов, выразил иную мысль, которая и гораздо прямее, и гораздо достойнее намека Киевской духовной академии и, что в данном случае всего важнее, гораздо той мысли действительнее. О. Морошкин того мнения, что церковь требует теперь от своих слуг сугубого внимания к строению тайн Божиих и что время в своем круговороте снова вызывает их даже к подвижничеству. С этим мнением почтенного священника Морошкина очень трудно не согласиться. Врагов у церкви бездна, и последний, хитроласковый и не безнравственный (с точки зрения нехристианской, независимой нравственности) враг ее достоин ныне всего внимания даровитейших ее служителей.
Меры, на которые намекает Киевская духовная академия, — это те самые меры, посредством которых наша церковь столь долго и столь малоуспешно боролась при помощи правительства с грубейшими сектами русского церковного раскола. Если все эти меры оказались бессильными против раскола, то что же они могут сделать, будучи употреблены против «нового мышления»? Как стеснением «свободы совести» запретить мыслить по-новому и заставить чтить отметаемую спиритами «старую религию» (то есть церковное христианство)?.. Признаемся, помимо того, что нам удивительно склонение Киевской духовной академии к мерам такого странного и недуховного характера, мы не можем не предвидеть для всех таких мер полного неуспеха. — Хлысты, лазаревцы и другие наши «духовные христиане» избегли и до сих пор очень легко избегают всякого преследования, потому что, по их игнорированию значения всяких религиозных обрядов, они ради спокойствия и ходят в церкви, и жертвуют на храмы, и льют колокола, но при всем этом мыслят иначе, — то как же стеснением совести изнять образованных, благовоспитанных и нравственно развитых спиритов? Киевская духовная академия, сколько позволяет нам судить одна книжка ее журнала, где помещена статья о спиритах, очевидно имеет весьма неполное знакомство с тем, что происходит в современном спиритизме, и особенно в многочисленных кружках русских спиритов. Академический журнал, «по примеру людей сериозных из протестантов», предусматривает «самые лучшие средства» против спиритов, вертящих для своей забавы столиками и занимающихся другими нелепостями, упуская из вида свое же собственное определение, что самый богословский спиритуализм спиритов отдает сильным реализмом, а реализм не стоит in statu [Неподвижно — Лат. ] и шлет проклятие всякой неподвижности. Бостонская дама, у которой в визитной комнате была получена душа умершего Иоанна Пирпоана, смешна, если вам угодно, или жалка, еще лучше; но совсем ли удобно смеяться над другою спириткою, девицею Суси Джонсон, которая объявила в Провидансе, что ей «надоели пустые слова и разглагольствия и что она готова трудиться со всяким мужчиною и со всякою женщиною, которые покажут первый практический шаг к тому, чтобы поставить женщин в возможность положить основу для нравственности, для более строгой справедливости, для лучшего правления и, наконец, для выполнения высшей цели человеческой природы»?
— Смейтесь над нею, но подумайте вперед, не будете ли вы смеяться uno, solo [Один, единственный — Итал. ]?
— Не хотите ли лучше пожалеть об этой несчастной?
Но эта несчастная отбросит нам назад наши с вами сожаления. Она говорит: «Если есть одна душа в мире, которую хотят исключить из общества, то и я хочу быть исключена с нею. Если один человек идет в ад, то и я иду с ним, и если есть дело в этих низших областях, то и я иду туда, чтобы помогать вечному Отцу делать это дело». Как сожалеть такую особу, которая дает или, по крайней мере, вызывается дать столько сожаления другим? Она идет в ад, — доброволъно идет в это ужасное, безрадостное и безутешное место, для того только, чтобы облегчить участь одного несчастливца, если только такой несчастливец будет, то есть если не только божеское милосердие, но божеская справедливость снесут осуждение кого-нибудь на вечную муку. Это «если», конечно, и составляет главное условие храбрости, с которою благородная девушка вызывается идти в ад. По явным и несомненным для Суси Джонсон законам нового мышления, вечные мучения невозможны, ибо по системе этого нового мышления высшее правосудие должно оскорбиться одним предположением, что проступки, совершение которых занимало самое малое место во времени и пространстве, будут наказываемы вечною карою, не имеющею никаких пределов ни в пространстве, ни во времени. По новому мышлению спиритскому, вечный ад невозможен, и ад, как и рай, как и «царство небесное», внутрь нас есть. Отсюда девица Суси Джонсон не может быть запугана адом, как особенным местом мучений; потому что она не допускает такого ада в силу невозможности, с спиритской точки зрения, допустить предположения немилосердия и несправедливости со стороны Отца.
Журнал Киевской духовной академии основательно заметил реализм в богословстве спиритов, но статья этого журнала о спиритизме едва скользнула над этим замечанием и не показала интереснейших приемов, которые употребляет спиритизм, доказывая какое-нибудь из своих положений. Здесь обыкновенно смешивается и богословие, и реализм, и правда нравственная, и правда юридическая, и любовь, и милосердие.
Возьмем для примера ту же самую выходку великодушной девушки Суси Джонсон, обрекающей себя на вечный труд при жизни и сопутствие осужденному в ад после смерти, и сопоставим это с резолюциями, какие получались в кружках с. — петербургских философствующих спиритов по делу известной солдатки Дарьи Соколовой, которую прокурор суда обвинял, а глас народа и поныне обвиняет в убийстве семейства майора Ашмаренкова в Гусевом переулке.
— Она очевидно не верит, что будет вечный ад, — говорили.
— Да, — отвечали за нее сторонники спириты, — она в это не верит.
Но современные русские спириты думают, что вызовом духов медиумы действительно шарлатанят и что есть бездна людей, объявляющих себя медиумами, а на самом деле вовсе не имеющих медиумических способностей.
Честный спирит, говорят они, вовсе не должен прибегать к вызовам. Воздух переполнен страстями неверия, и душевный телеграф не может действовать хорошо, как не может электрический телеграф действовать во время скопления электричества и гроз.
В наше время есть спиритские кружки (и таких уже немало в Петербурге), где телеграфия с миром переселившихся с земли духов совершенно оставлена, «потому что воздух не чист, а аппараты слишком несовершенны». В таких спиритских кружках все дело заключается в укреплении в среде своих членов и в пропаганде на сторону спиритских воззрений на жизнь и особых, свойственных этому учению отношений к Богу, «благому Отцу, у Него же обители многи суть, и перед Которым несть ни раб, ни свободь, но всяческая — и во всех Он».
Здесь, конечно, не место распространяться о том, в чем именно заключаются верования и учение этих нетелеграфирующих или, как они себя называют, «философствующих» спиритов, но ясно, что они довольно далеко ушли от спиритов медиумствующих, или «опытных», которые дали так много данных порицать спиритские верования.
Все шарлатанства медиумствующих, известные и неизвестные миру, нимало не смущают спиритов, не входящих в непосредственные сношения с загробным миром.
«Все это доказывает одно только, — говорят они, — что духи, посылаемые на землю для самосовершенствования в назначении человека, суть духи весьма несовершенные. Они ничего высокого не могут понять, а если и поймут, то не могут и усвоить, и соблюсти. Что может быть для этого времени возвышеннее учения, принесенного на землю Духом Истины (Иисусом Христом), но не им ли, не этим ли высоким учением более, чем всяким другим, шарлатанствовали и шарлатанствуют крестившиеся во имя Его? Индульгенции, костры инквизиции, религиозные гонения и пытки, поддельные чудеса, продажа благодати, развращение иезуитами женщин ради небесных велений и множество других примеров в подобном роде не оставляют никакого места для удивления, что шарлатанствуют спиритизмом. Шарлатанствовать можно всем, как и профанировать можно все на свете; но существо того, что подвергается уничижению от профанаторов, или шарлатанов, нимало не пятнается и не страждет. Задача жизни, разрешенная Христом, остается при Его наисовершеннейшем решении идеалом для человечества и нимало не пострадала от того, какою нечистотою метали и мещут в него евреи, мохамедане и язычники».
Между петербургскими спиритами не так давно распространилось известие, что их единоверцы во Франции, в одном из заседаний, в присутствии недавно умершего вождя их, доктора Аллана Кардека, удостоились получить «общение», подписанное «Дух Истины» (что, как мы выше сказали, составляет у спиритов синоним имени Христа Спасителя). Дух Истины не был так многоглаголив, как большинство духов, сообщающихся с земным миром через болтливых спиритских медиумов.
«Что делают на земле с Моим Именем, что делают они с Моим словом!» — воскликнул, будто бы оскорбленный непониманием Его, «Дух Истины» и, умолкнув, более не дал ни гласа, ни послушания.
Широковещательные беседы медиумов дают большой простор небезосновательным насмешкам над «опытными» спиритами. Сообщая о смерти Аллана Кардека и приведя его многословие в непростительно скучном роде, мы рассказали известный между петербургскими спиритами анекдот, как дух отшедшего супруга присоветывал оставшейся на земле капризной жене своей «не есть досыта и работать до пота». Дух Грозного тоже вещал нечто очень нескладное, а вызванный дух Белинского через женщину-медиума на закрытый вопрос нагородил невероятного вздора в вкусе Манилова, и примеров такой болтовни бездна повсюду, где есть медиумы и спиритские экзерциции. Нынешнею же зимою в другом спиритском кружке долго и бесполезно вызывали дух одного из людей, немалое время правивших большим государством. Медиумы выбились из сил: дух оказывался гораздо упорнее духа Иоанна Грозного и не давал никаких общений. Наконец, у одной досужей дамы рука задвигалась и начала выводить телеграмму от вызываемого духа могущественного смертного.
— Кто смеет меня беспокоить? — прежде всего спросил сердитый дух.
Ему ответили имя и фамилию лица, желавшего вступить с ним в собеседование.
— Какой у него чин? — запытал дух новою телеграммою.
— Генерал-лейтенант, — ответил медиум.
Дух успокоился и сказал: «хорошо».
Когда таким предварительным опросом выяснилось, что линия свободна и аппарат готов телеграфировать, медиум, как водится, предложил генералу объясняться с духом посредством «закрытых вопросов», которых, однако, не должно быть более двух или трех.
Это обыкновенно делается таким образом: желающий вопросить духа пишет свой вопрос собственною рукою на клочке бумажки и или оставляет эту бумажку закрытою у себя под рукою, или же передает ее на руки одному из присутствующих, а медиум отвечает на вопрос, не зная его содержания.
Это считается уже непогрешимым свидетельством, что телеграмма идет из иной обители, а не сочинена медиумом.
Так было и в том случае, о котором здесь рассказывается. Генерал написал духу: «Что ты думаешь о нынешнем состоянии военных сил?» Вопрос был спрятан; медиум не знал его и отвечал от лица духа:
— Я плачу.
— О чем? — спросил второй раз генерал.
— Что за птицы без хвостов? — отвечал дух. — Они взлетят, но им нечем будет управить своего полета, и ветер снесет их.
Ответы эти по сличении их с вопросами генерала были всеми признаны как нельзя более соответственными и мудрыми, и все наличные спириты остались этими ответами бесконечно довольны.
Таких неловкостей в большинстве сообщающихся с духами спиритских кружков несть конца, и спириты, зная это, ревниво скрывают свои «общения» и не допускают на свои собрания людей, в искренней преданности которых спиритизму они не уверены. «Духи капризны, — говорят спириты, — и, если есть среди нас неверующие, они безмолствуют».
Но про всех последователей этого фокусного спиритизма, имеющего, как справедливо заметил журнал Киевской духов. академии, прямое родство с стологаданием (les tables tournantes [Вертящиеся (вращающиеся) столы — Франц. ]), нечего, нам кажется, и говорить. Хотя к этому спиритизму и «пристают целые толпы», в которых есть люди и хорошо поставленные и просвещенные, но век этого родственного стологаданию спиритизма, без сомнения, все-таки есть век быстротечный — в чем нам очень приятно согласиться с мнением журнала Петербургской духовной академии. Нет нужды, что век этот начался ранее минувшего краткого века нигилизма; пережить эфемерид не значит еще дать ручательство в своей долговечности. Верование в порчу, в насылку бесов и в существование русалок и домовых уже, конечно, было распространено гораздо более, чем стологадательный спиритизм и держалось у всех народов целые ряды столетий, но все-таки не удержалось против света науки и пало. Не иное что ждет, разумеется, и этот стологадательный, или, как спириты его называют, опытный спиритизм, и просвещеннейшие из спиритов недаром его чуждаются и отрицают. Церкви и ее слугам даже едва ли и вовсе довлеет считаться с этим врагом, который, как всякое суеверие, носит сам в себе все зачатки падения и ни одной здоровой души человеческой уловить не в состоянии.
Это тот спиритизм, о котором по преимуществу говорит Диксон и который разумеет журнал Киевской духовной академии. Но есть совсем иной спиритизм, гораздо ближе замеченный другою академиею, спиритизм, составляющий как бы высшую спиритскую школу, на которую у Диксона есть только мимолетные намеки и к которой автор статьи, напечатанной в «Трудах Киевской духовной академии», подходит лишь на самые краткие мгновения и сейчас же отходит с словами, что это новое мышление. Этот спиритизм, по всеобщему мнению основательных и образованных людей, вовсе не то, что les tables tournantes, — он «представляет немалую опасность особенно для женщин, а также для многих образованных и сериозных людей нашего времени» («Труды Киевской духовной академии», апрель 1869 г., стр. 186).
Нашею задачею будет слегка познакомить своих читателей с этим спиритизмом, начинающим играть довольно видную роль в петербургском обществе.
—
Обратим теперь хотя самый поверхностный взгляд на другой спиритизм, по безошибочному указанию киевского академического журнала, небессильный увлекать на опасный путь женщин и образованных и сериозных людей нашего времени.
Этот спиритизм, в отличие его от спиритизма опытного, близкого, как мы сказали, к нелепому стологаданию, современные спириты называют спиритизмом философским.
* * *
Чтобы удобнее продолжать нашу беседу о спиритизме и спиритах, мы должны принять их же спиритское деление спиритизма на опытный и философский.Что такое опытный спиритизм, мы уже отчасти показали и, не имея ни времени, ни места останавливаться на нем, не будем более возвращаться к его изъяснению. Скажем одно лишь, что это мания странная и жалкая, но едва ли даже хоть сколько-нибудь опасная для Христовой церкви. Спиритские кружки этого сорта своею неразборчивостию в прозелитах, нетребовательностию и снисхождением ко всем слабостям человеческим, лишь бы только этот человек называл себя спиритом и говорил, что он верит по-спиритски, напоминают, как нельзя более, недавние еще нигилистические кружки, где от прозелитов тоже не добивались ни искренности убеждений, ни доказательств силы, чтобы следовать этим убеждениям. Как там просто довольствовались тем, что человек, надев на себя соответственную моде святошную харю, начинал откликаться на известную кличку и уверял кстати и некстати, что он не верит в Бога, отвергает брак и не почитает родителей, так и здесь пришел человек, взял карандаш и сказал: «У меня пишет, и я теперь верю, что пишет», и дело кончено. В лицедее этом признается высшая интенсивность, и он объявляется «склоняющимся к началам спиритизма». Клерком новый приемыш остается не долго, и скоро сам начинает адвокатствовать за спиритизм; — с этих пор он уже матерый спирит. Таких спиритов бездна везде, и особенно в Москве, Петербурге, Таганроге, Керчи, Воронеже и Одессе [В Воронеже рассказывали о каком-то замечательном медиуме, — жене священника, которая, вовсе не зная немецкого языка, писала будто бы какому-то немцу ответы по-немецки. Сказание это у петербургских спиритов считается достоверным. На юге же где-то, кажется, пребывает нынче и известный спирит Болтин, который отстаивал спиритизм в русской печати и о котором не раз упоминается в журнале С.-Петербургской духовной академии]. Но, впрочем, много их повсюду, и повсюду они представляют тот же гнилой, рыхлый, ленивый, мечтательный и бесстрастно увлекающийся тип ледащего человека, которого каким флагом ни покрывай, флаг тот ему не возвратит ни смелости, ни чести, и под каким именем этого ледащего человека ни показывай, он все будет хлам, коптящий небо и бременящий землю. Такой нигилист, спирит и богомолец достойны совершенно одинаковых к ним отношений, и однокачественность их вполне доказывается тем, что поскоблите немножко такого спирита — и вы увидите в нем ярого нигилиста, умойте и допросите такого нигилиста — и вы найдете в нем ледащенького спирита, верующего, что достаточно рассуждать о необходимости самосовершенствования — и тем уже совершенствуешься. Какими бы знаменами все эти люди ни покрывались и на какие бы клички ни откликались они, — это все равно мертвые, которым жизнь оставляет лишь «погребать своих мертвецов».
* * *
«Философский спиритизм» держит себя совсем иначе. Это, как сказано в журнале Киевской духовной академии, новое мышление, до сих пор даже и не стремящееся быть не чем иным, как мышлением. Но, тем не менее, новое мышление, которое распространяет философский спиритизм, не только не благоприятно для церкви, но идет против нее, враждебно ей и имеет своею прямою задачею разрушить содержимую христианскою церковию «старую религию» или «церковное христианство», а вместо него поставить не nihil [Ничто — Лат. ], не клеточку, не материю, а совершенствование духа в преуспеянии на пути предоставленных человеческому естеству добродетелей: добра, милосердия, справедливости, самообладания и мира.По первому взгляду на тенденции философствующих спиритов их, пожалуй, с общей точки зрения не найдется в чем и осудить. Как деисты и люди, проповедующие в своих стремлениях идеал усовершенствования человеческого духа, они, по-видимому, не могут быть и сравниваемы с представителями того недавнего русского материализма, который стремился разрешить безусловно все задачи бытия микроскопом и скальпелем.
Современные духовные писатели и не сравнивают этих двух школ: они признают ласковый и требующий, по-видимому, маленьких уступок философский спиритуалистический толк без всякого сравнения вреднейшим для христианской церкви, чем самый крайний материализм (как удержанный на соответственной высоте ученого миросозерцания, так и низверженный до низменных степеней невежества, создавшего из него русский нигилизм).
* * *
Вред учений того духа, к которому надлежит отнести так называемый спиритами философский спиритизм, полно, коротко и ясно изложен автором книги «Иезуиты в России» священником Михаилом Морошкиным. Составляя обыкновенно обзор иностранной богословской литературы для журнала «Православного обозрения», М. Я. Морошкин в одной из прошлогодних книжек этого журнала, с замечательною ясностию, свойственною этому писателю, показал, что учения, вымогающие у церкви небольших уступок в воззрении на Сына Марии, гораздо вреднее с первого же взгляда несостоятельных учений крайнего материализма. Относясь довольно почтительно, — а иногда даже и очень почтительно, — к нравственным идеалам христианства, но нанося удары божеству Сына Марии и критически сравнивая его то с Конфуцием, то с Зороастром, то с Сократом, то с Санкиа-Муни и Мохамедом, все эти учения стремятся к так называемой независимой нравственности и имеют гораздо больше общего с решениями, принимаемыми Сабатье, Франком и Контом, чем с учением Христа, прямо относившегося к тайнам человеческой души.Философский спиритизм, получающий в нынешнее время особенно успешное распространение, строит совершенствование духа тоже на независимой нравственности, так как спиритский Христос тоже не более, как Сын Марии, приходивший в виде лишь относительно совершенном, но отнюдь не совершеннейшем, в котором «он еще придет по Своему обетованию», усовершенствовавшись в других обителях отца. (То есть усовершенствованный многовековым пребыванием в иных обителях, Дух Истины, бывший в Сыне Марии, придет будто бы и вселится в единого из нас, который и будет совершеннее Сына Марии.) Философский спиритизм не оскорбляет и не отталкивает от себя ни жестоких людей, ни людей самых мягкосердных и нравственных; напротив, он с бесконечною терпеливостию сносит первых и, как бы некий целительный елей, увлажает острупелые раны, нанесенные последним от оскорблявшего нежнейшие человеческие чувства материализма. Но в то же время он тихо, без всякого шума, отторгает людей от церкви и путем независимой нравственности указывает им задачу совершать больше того, что совершал Христос (что, по их толкованию евангелия, будто бы указано человечеству и самим «обоготворяемым сыном Марии»).
Итак, философский спиритизм, чуждый всех шарлатанств спиритизма опытного (с которым он, вероятно, скоро вовсе разойдется и станет им гнушаться), очевидно принадлежит к тем учениям, которые в настоящее время, по выражению священника Морошкина, строят «кризис, угрожающий большими опасностями христианской церкви», а опасности эти, по мнению того же автора, таковы, что ожидаемая, а частию уже происходящая, от них «гибель угрожает не некоторым историческим, священным повествованиям, не некоторым чудесам, не некоторым символам, но самому верованию в невидимую действительность мира нравственного».
Этот нежный, елейный спиритизм, «увлекающий целые толпы», до сих пор остается почти вне всякой дельной полемики со стороны нашего духовенства и, укрепляясь, овладевает симпатиями многих благороднейших и даровитых людей, потеря которых не может быть нечувствительною для церкви.
Что же сделали и что намерены, по-видимому, сделать слуги церкви для борьбы с этим новым, хитроласковым врагом своим?
* * *
Не опасаясь сделать слишком большую ошибку, скажем, что в прошедшем заслуги церковных писателей против подрывающегося под авторитет церкви спиритизма до крайности бедны. За повторением общих мест и насмешек, к сожалению, не всегда метких, очень редко остроумных и никогда не действительных для тех, кто знаком с задачами спиритизма, литература духовная и церковная проповедь ничем еще не помешали успехам этого учения. Наибольшая из всех заслуг в этом роде едва ли не принадлежит тем же статьям «Христианского чтения», да заметкам о. Морошкина. М. Я. Морошкин по крайней мере растолковал, что учения того рода, к которым относят свое учение философствующие спириты, не могут быть помирены с христианством, но, к сожалению, умные заметки о. Морошкина, напечатанные в духовном журнале, едва ли могли иметь в обществе такое большое распространение, какого можно для них пожелать и какого требовало бы дело. Затем Киевская духовная академия сделала полезный шаг, признав существование в спиритизме нового и опасного врага для церкви. Но, к сожалению, Киевская духовная академия, говоря позже многих о спиритизме, имела в виду только лишь одну наименее вредную и наиболее несостоятельную часть спиритов, — именно спиритов, называемых «опытными» и близких к слепому «стологаданию».Однако и о. Морошкин, и Киевская духовная академия, хотя не совсем прямо, но, впрочем, довольно ясно, указывают меры, какими следовало бы начинать класть в России преграду успехам спиритизма и других учений независимой нравственности.
Взгляды на это о. Морошкина и редакции «Трудов Киевской духовной академии» довольно несходны; но оба очень интересны, и один из них даже достоин высокого почтения.
* * *
Киевская духовная академия, изложив свой взгляд на известный ей спиритизм, прямо не рекомендует против него никакой меры; но говорит, что «люди серьезные из самих протестантов предлагают против этого зла, как средство самое лучшее, уничтожение пресловутого американского отделения церкви от государства и ограничение дозволенной там безусловной свободы совести…»(Чтый да разумеет.)
Священник Морошкин, говоря о елейных врагах церкви, признающих бытие Божие, но с тем вместе и независимую нравственность, и указывая с этой стороны для церкви такие опасности, перед которыми можно вменить в ничто злые нападки материалистов, выразил иную мысль, которая и гораздо прямее, и гораздо достойнее намека Киевской духовной академии и, что в данном случае всего важнее, гораздо той мысли действительнее. О. Морошкин того мнения, что церковь требует теперь от своих слуг сугубого внимания к строению тайн Божиих и что время в своем круговороте снова вызывает их даже к подвижничеству. С этим мнением почтенного священника Морошкина очень трудно не согласиться. Врагов у церкви бездна, и последний, хитроласковый и не безнравственный (с точки зрения нехристианской, независимой нравственности) враг ее достоин ныне всего внимания даровитейших ее служителей.
Меры, на которые намекает Киевская духовная академия, — это те самые меры, посредством которых наша церковь столь долго и столь малоуспешно боролась при помощи правительства с грубейшими сектами русского церковного раскола. Если все эти меры оказались бессильными против раскола, то что же они могут сделать, будучи употреблены против «нового мышления»? Как стеснением «свободы совести» запретить мыслить по-новому и заставить чтить отметаемую спиритами «старую религию» (то есть церковное христианство)?.. Признаемся, помимо того, что нам удивительно склонение Киевской духовной академии к мерам такого странного и недуховного характера, мы не можем не предвидеть для всех таких мер полного неуспеха. — Хлысты, лазаревцы и другие наши «духовные христиане» избегли и до сих пор очень легко избегают всякого преследования, потому что, по их игнорированию значения всяких религиозных обрядов, они ради спокойствия и ходят в церкви, и жертвуют на храмы, и льют колокола, но при всем этом мыслят иначе, — то как же стеснением совести изнять образованных, благовоспитанных и нравственно развитых спиритов? Киевская духовная академия, сколько позволяет нам судить одна книжка ее журнала, где помещена статья о спиритах, очевидно имеет весьма неполное знакомство с тем, что происходит в современном спиритизме, и особенно в многочисленных кружках русских спиритов. Академический журнал, «по примеру людей сериозных из протестантов», предусматривает «самые лучшие средства» против спиритов, вертящих для своей забавы столиками и занимающихся другими нелепостями, упуская из вида свое же собственное определение, что самый богословский спиритуализм спиритов отдает сильным реализмом, а реализм не стоит in statu [Неподвижно — Лат. ] и шлет проклятие всякой неподвижности. Бостонская дама, у которой в визитной комнате была получена душа умершего Иоанна Пирпоана, смешна, если вам угодно, или жалка, еще лучше; но совсем ли удобно смеяться над другою спириткою, девицею Суси Джонсон, которая объявила в Провидансе, что ей «надоели пустые слова и разглагольствия и что она готова трудиться со всяким мужчиною и со всякою женщиною, которые покажут первый практический шаг к тому, чтобы поставить женщин в возможность положить основу для нравственности, для более строгой справедливости, для лучшего правления и, наконец, для выполнения высшей цели человеческой природы»?
— Смейтесь над нею, но подумайте вперед, не будете ли вы смеяться uno, solo [Один, единственный — Итал. ]?
— Не хотите ли лучше пожалеть об этой несчастной?
Но эта несчастная отбросит нам назад наши с вами сожаления. Она говорит: «Если есть одна душа в мире, которую хотят исключить из общества, то и я хочу быть исключена с нею. Если один человек идет в ад, то и я иду с ним, и если есть дело в этих низших областях, то и я иду туда, чтобы помогать вечному Отцу делать это дело». Как сожалеть такую особу, которая дает или, по крайней мере, вызывается дать столько сожаления другим? Она идет в ад, — доброволъно идет в это ужасное, безрадостное и безутешное место, для того только, чтобы облегчить участь одного несчастливца, если только такой несчастливец будет, то есть если не только божеское милосердие, но божеская справедливость снесут осуждение кого-нибудь на вечную муку. Это «если», конечно, и составляет главное условие храбрости, с которою благородная девушка вызывается идти в ад. По явным и несомненным для Суси Джонсон законам нового мышления, вечные мучения невозможны, ибо по системе этого нового мышления высшее правосудие должно оскорбиться одним предположением, что проступки, совершение которых занимало самое малое место во времени и пространстве, будут наказываемы вечною карою, не имеющею никаких пределов ни в пространстве, ни во времени. По новому мышлению спиритскому, вечный ад невозможен, и ад, как и рай, как и «царство небесное», внутрь нас есть. Отсюда девица Суси Джонсон не может быть запугана адом, как особенным местом мучений; потому что она не допускает такого ада в силу невозможности, с спиритской точки зрения, допустить предположения немилосердия и несправедливости со стороны Отца.
Журнал Киевской духовной академии основательно заметил реализм в богословстве спиритов, но статья этого журнала о спиритизме едва скользнула над этим замечанием и не показала интереснейших приемов, которые употребляет спиритизм, доказывая какое-нибудь из своих положений. Здесь обыкновенно смешивается и богословие, и реализм, и правда нравственная, и правда юридическая, и любовь, и милосердие.
Возьмем для примера ту же самую выходку великодушной девушки Суси Джонсон, обрекающей себя на вечный труд при жизни и сопутствие осужденному в ад после смерти, и сопоставим это с резолюциями, какие получались в кружках с. — петербургских философствующих спиритов по делу известной солдатки Дарьи Соколовой, которую прокурор суда обвинял, а глас народа и поныне обвиняет в убийстве семейства майора Ашмаренкова в Гусевом переулке.
* * *
Поступок Суси Джонсон с тех пор, как стал известен в Европе, не забыт никем, кто о нем слышал. Одним слова ее казались верхом дерзости, другим верхом великодушия и благородства, третьим крайним легкомыслием экзальтированной энтузиастки; но не забывал этих слов никто. Почему-то они пришлись очень памятны.— Она очевидно не верит, что будет вечный ад, — говорили.
— Да, — отвечали за нее сторонники спириты, — она в это не верит.