Страница:
– Я очень хорошо знал Виктора Ивановича, потому что именно я, когда был генеральным прокурором, его и рекомендовал на должность начальника управления по надзору за исполнением законов о государственной безопасности и членом коллегии Генеральной прокуратуры СССР. И должен сказать, что это была единственная кандидатура, включая генерального прокурора Сухарева и его заместителей, которая в члены коллегии прошла без звука. Остальных заворачивали по нескольку раз, чтобы окончательно сформировать коллегию. Илюхин был безукоризненно честным человеком, придраться к нему было невозможно. Это понимали все. Посмотрите, кто только не пришел его хоронить… И правые, и левые.
– Юридические основания для возбуждения уголовного дела в отношении Горбачева у Виктора Ивановича, на Ваш взгляд, были?
– Были. С правовой точки зрения он все сделал правильно! Но сработала набравшая в то время силу «пятая колонна», и осудить Горбачева не получилось. Хотя все юридические основания для этого были.
Кстати, Горбачев иногда очень своеобразно понимал миссию прокуратуры. Помню, разыскал меня в Союзе обществ дружбы по обычному городскому телефону, который стоял в гардеробе. Говорит: «Завтра придут шахтеры, металлурги…» Я спрашиваю: «А в чем нужна моя помощь?» – «Приедешь завтра в 9 утра, узнаешь». Назавтра, принимая группу шахтеров, у которых были какие-то профессиональные требования, показывает на меня: «Вот генеральный прокурор, если что, он вам поможет…» Шахтеры ушли, я обращаюсь к Горбачеву: «Михаил Сергеевич, а какое отношение я как генеральный прокурор имею к профессиональным проблемам шахтеров? Они же пришли к вам с социальными вопросами… При чем здесь прокуратура?» Горбачев: «Да ладно тебе!» И все.
Москва, июнь 2011 г.
Глава четвертая
Владимир Васильев
– Юридические основания для возбуждения уголовного дела в отношении Горбачева у Виктора Ивановича, на Ваш взгляд, были?
– Были. С правовой точки зрения он все сделал правильно! Но сработала набравшая в то время силу «пятая колонна», и осудить Горбачева не получилось. Хотя все юридические основания для этого были.
Кстати, Горбачев иногда очень своеобразно понимал миссию прокуратуры. Помню, разыскал меня в Союзе обществ дружбы по обычному городскому телефону, который стоял в гардеробе. Говорит: «Завтра придут шахтеры, металлурги…» Я спрашиваю: «А в чем нужна моя помощь?» – «Приедешь завтра в 9 утра, узнаешь». Назавтра, принимая группу шахтеров, у которых были какие-то профессиональные требования, показывает на меня: «Вот генеральный прокурор, если что, он вам поможет…» Шахтеры ушли, я обращаюсь к Горбачеву: «Михаил Сергеевич, а какое отношение я как генеральный прокурор имею к профессиональным проблемам шахтеров? Они же пришли к вам с социальными вопросами… При чем здесь прокуратура?» Горбачев: «Да ладно тебе!» И все.
Москва, июнь 2011 г.
Глава четвертая
«Воры в законе», братва, оборотни в погонах и без
Значение слова «брат» в начале 1990-х вдруг обрело зловещую окраску. Брат, братишка, братуха, брателло – обращались друг к другу, а порой и к людям за пределами их криминального круга молодые люди лет 20–25. Бандиты. Их количество в постсоветской России росло не по дням, а по часам. Организованные преступные группировки (ОПГ) возникали, словно грибы после дождя, не только в каждом городе, но и в каждом из его районов. Измайловские, солнцевские, ореховские, мосфильмовские и прочие «бригады», которым было несть числа, «держали», например, Москву. Размах этого движения потрясал, а истоки его феномена, уверен, заключаются… в банальной моде.
Да-да, я не оговорился, феномен бандитизма 1990-х, разумеется, в том смысле, который я в него вкладываю: бесконечный приток молодого бритоголового пушечного мяса в кожанках для участия в «стрелках» и «разборках», базировался на моде. Начиная с моды внешней. С распадом Советского Союза канули в небытие длинноволосые парни, пощипывающие в подворотнях гитару с беломориной в зубах. Бритый затылок, подкачанные мышцы, черная кепка, пустой и злой взгляд, минимум слов – вот портрет типичного бандита начала 1990-х. Бандиты бросались в глаза на улицах, сообщениями об их похождениях пестрели газеты, они стали героями кинофильмов, иметь в друзьях бандита было так же престижно, как сейчас сотрудника спецслужб. Я отнюдь не перегибаю палку. Бандиты были реальной силой, способной решить любую бытовую проблему (на свой лад, разумеется), а в обществе, где после распада Советского Союза царили анархия и хаос, сила (пускай и такая) очень котировалась.
Помню, зашел в 1992 году к приятелю в институт МАДИ. Неприкаянные, с копеечными зарплатами, били там баклуши научные работники одной из кафедр. Грезили о миллионах (но с одной только сделки, естественно), куда-то бесконечно звонили, пытаясь перепродать то ли вагон сахара, то ли тонну кофе, которую и в глаза-то не видели. (Ни дать ни взять сцена из романа Юлия Дубова «Большая пайка».) Заканчивалась эта возня, разумеется, ничем. И вот как-то в самом разгаре этой «коммерции» один из кандидатов в доктора серьезно и со знанием дела сказал: «Надо подключать бандитов!» – имея в виду, что присутствие в его более чем абстрактном бизнесе хозяев новой жизни гарантирует, наконец, успех его посредническому пусканию воздуха.
Вот и скажите мне после этого, в моде были вчерашние пэтэушники с «пушкой» в кармане или нет? И ведь я больше чем уверен, что ни разу до этого этот продвинутый научный работник даже не общался с «правильными пацанами». В лучшем случае слышал с чужих слов краем уха, что более удачливый его коллега из смежного вуза подогнал вовремя крутых пацанов, те разрулили ситуацию с конкурентами, поставили их на бабки, и теперь вчерашний преподаватель лишь следит за тем, чтобы вовремя капало лаве[11].
Наслушавшись подобных баек, кое-кто из нормальных людей и впрямь предпринимал попытки организовать бизнес, ложась под бандитов. Заканчивалось это, как правило, печально, а в лучшем случае ничем. Примитивные на вид братки 1990-х обладали волчьей хваткой и за просто так никому не давали срубить бабла влегкую. Людей заставляли продавать квартиры, машины, дачи, чтобы расплатиться с долгами (которые сами бандиты чаще всего и провоцировали) и остаться в живых, разумеется. Бандитская власть «на земле» зашкаливала в беспредел. Рассказами о том, что неудачливый автолюбитель въехал в крутой «мерин«(«Мерседес») бандита, за что тот принудил его продать квартиру, без преувеличения полнилась страна. Приятель, помню, побывал в схожей ситуации, разве что с меньшими издержками в виде произвольно, с потолка, названной суммы за ремонт разбитой фары да отобранного до поры паспорта.
Я уделяю в этой главе столь значимое место именно молодежному бандитизму, а не, скажем, милицейскому произволу или, наоборот, бездействию – тоже знаковым приметам эпохи гибели СССР, потому что лично мне, например, братва представлялась тотальным злом на веки вечные. Одной из главных издержек развала государства. Деться от нее было некуда. В просторном холле моего дома в Северном Чертанове, например, ежевечерне собиралась кодла человек в 20 молодых волчат в одинаковых кепках и куртках. Торчали они там всю ночь, курили, плевали, ругались. Ни консьержка, ни испуганные жильцы и в мыслях не держали сделать им замечание.
Помню, сидя там же, в Чертанове, с другом двадцатью этажами выше места дислокации пацанской бригады (ну, конечно, не полноценной бригады, а скорее всего бригадки), с горечью размышляли, почему бездействует власть. Хорошо, милиция на корню продалась братве, так сгоните войска, оцепите к чертовой матери какое-нибудь Солнцево, дайте приказ стрелять на поражение… Делайте хоть что-нибудь! И сами же давали ответ, почему ничего не происходит. Войска, конечно, хорошо, но недемократично (пардон, незаконно). Стрелять, быть может, в бандитов и не жалко, но где основания? И так далее. (Сегодня понятно, что тотальное бездействие Ельцина, в том числе на криминальном фронте, объясняется его письменными обязательствами перед Вашингтоном. Владимир Васильев расскажет в этой главе, что милиции сверху не разрешали вытаптывать бизнес. (Читай: «новых русских» с бандитами.) Дядя Сэм внимательно следил за тем, чтобы Борис Николаевич, часом, не навел социалистический порядок в пику капиталистическому беспределу.)
Чувство безысходности от слабости государства усугублялось тем, что бандиты 1990-х, единственная, пожалуй, категория населения того времени, были реальными (и довольными собой) хозяевами жизни. Повторюсь: принадлежать к братве, быть может, и не было повсеместно почетно, но было уж точно не зазорно. Что мог противопоставить безнравственному молодому преступнику на престижной «девятке» копающийся в мусорном баке профессор? Чем мог аргументировать порочность бандитизма нищий и голодный писатель? Какое моральное право имел устыдить затянутого в кожу вчерашнего пэтэушника-качка брошенный на произвол государством ветеран без пенсии и лекарств? Его апелляция к морали и нравственности была бы пустым звуком для молодого парня, которого лихое время вырвало из-за постылого заводского станка и бросило в пучину рисковой, но свободной жизни. Замкнутый круг удалось разорвать только Путину, но об этом лучше меня расскажет в этой главе первый замминистра МВД России в те нелегкие для всех годы Владимир Васильев.
Пару слов о милиции 1990-х. Сразу оговорюсь: для меня плохой милиционер лучше хорошего бандита. Ибо спросить с милиционера возможность (пусть в большинстве случаев теоретическая) имеется всегда, а с преступника спрашивать некому. Разумеется, милицейское (сейчас полицейское) сообщество в России предельно закрыто, и там царствует круговая порука. Но все же…
Так вот, по моему мнению, распад Советского Союза окончательно и безвозвратно лишил население веры в милицию. Да, быть может, милиции в 1990-е пришлось тяжелее всех. Те же бандиты, которых раньше можно было запросто засадить на 15 суток, теперь могли в отместку грохнуть распоясавшегося мента. Но, господа! Люди ведь не теряли человеческий облик даже у печей Освенцима!
А что такое какой-нибудь столичный участковый 1990-х? Это в большинстве случаев необразованный провинциал, с филологическими потугами, пыхтя, от руки заполняющий протокол (кстати, еще в зависимости от собственного желания и настойчивости человека), но лучше орфографии знающий, что в протокол писать можно, а чего категорически нельзя, дабы не подставить себя, начальство, прокуратуру. И в этом вся суть среднестатистического участкового. Он ориентирован исключительно на внутрислужебные интриги, реже на посетителей, но он никогда впрямую не соизмеряет свой труд ни с буквой закона (которую, впрочем, умеет блестяще интерпретировать в выгодном для себя свете), ни с общечеловеческими морально-нравственными ценностями, ни тем более с собственной совестью. Я иногда с тоской смотрю западные фильмы про полицейских. Фильмы есть фильмы, конечно, но вряд ли они все поголовно приукрашивают человечность бобби и копов.
Человечности не хватает российским милиционерам! Взятый нами за пример участковый до предела аморален, по-крестьянски хитер, лжив, беспринципен, жесток, равнодушен, хамоват, криминален, мстителен. Хуже только бандиты. Всякая нестандартная ситуация, выходящая за рамки привычной для него бытовухи, напрягает участкового, раздражает, заставляет не искать решение в законах, а ориентироваться исключительно на свои внутренние ощущения, а затем эти самые законы под них подгонять. Попытаться что-то подсказать милиционеру, в чем-то его переубедить, а уж тем более приструнить, значит, стать его лютым врагом, с которым он расправится всеми подручными средствами по полной программе. (Как же неразумно и легко распределяется власть в обществе!)
Между тем современный участковый по своей миссии давно уже не Анискин, ибо вверенная ему «земля» не глухая деревня, где он провел юность и вышел в люди, а порой центр Москвы. Так нет же: и повадки, и речь, и подходы московских участковых практически не отличаются от манер и принципов работы их коллег из провинции. Вы когда-нибудь видели, чтобы милиционер предпринял хотя бы попытку разуться у вас в доме? На улицах он будет обращаться к вам, точно торговец с рынка: «уважаемый». Тон его глух, груб, раздражителен, агрессивен. Взгляд подозрителен, наполнен неприязнью, в лучшем случае равнодушием.
И если бы дело было только в чисто внешней непрезентабельности российского участкового. Повторяю, более-менее сложные ситуации участковый разрешает на свой лад. Он царь и бог в своем кабинете и на своей «земле». Задние мысли о последствиях своих действий ему чужды. Он всевластен, безнаказан, волюнтарист и самодур. Чаще всего решает дело в пользу той стороны, которая ему импонирует чисто внешне или вызывает жалость. Условно говоря, он умело повернет дело в пользу плачущей женщины, нежели в пользу уверенного в себе мужчины в очках. (Последний раздражает участкового своей самодостаточностью или просто не подходит под стереотип жертвы.) Возможна прямо противоположная ситуация. Скандальная, всхлипывающая, вечно чего-то требующая от участкового женщина может ему надоесть и в мгновение ока стать ему врагом, а спокойный, свой в доску мужик (пусть и в очках), ясное дело, всю жизнь страдает от этой стервы. И тот и другой исход нехитрой мыслительной работы в голове участкового нередко ломает судьбы людей. И самое страшное, что ничего с этим в современной России не попишешь.
Наказать милиционера простому, не обладающему связями человеку невероятно сложно. (Если, конечно, милиционер чем-то не провинился перед коллегами, и они не собрались его проучить.) Круговая порука в московской милиции, разумеется, как следствие распада СССР, не поддается никакому объяснению и оправданию[12]. Добиваться удовлетворения жалобы на действия милиционера, значит, рано или поздно стать сумасшедшим кляузником, которого желательно поставить на учет в психушку.
В этой главе читатель ознакомится с интервью Аркадия Мурашова – первого гражданского руководителя ГУВД Москвы, которого в 1992 году туда назначил мэр Москвы Гавриил Попов. Помимо деталей чисто профессиональных трудностей, с которыми, конечно же, столкнулся новоиспеченный столичный милицейский босс, мне лично больше интересны его воспоминания о том, чему он прежде всего уделял внимание и что считал саботажем подчиненных. Увы, Аркадий Николаевич был одержим политикой. Его смущал не милиционер, не выполняющий свой долг, а милиционер, не желающий разгонять демонстрантов.
В том числе и так после гибели Советского Союза мы потеряли нашу милицию. Впрочем, милиция и сама, похоже, была рада этому. В 1990-е годы она предала и продала свой народ. Постепенно, ненавязчиво, исподволь, считая, что люди ничего не замечают и что нет ничего страшного в том, чтобы взять взятку. К сожалению, все обстояло и обстоит по-другому. Кому не знакома такая мизансцена: патрульный милиционер, обходя территорию у метро, жмет руку или обнимается с кавказцем – торговцем овощами. Вопрос, конечно, не в том, почему он не жмет руку вам, а почему он обнимается с ним? Или. Помните расхожую фразу времен СССР: «Прекратите хулиганить, сейчас милицию вызову!» Скажите, когда вы ее слышали последний раз? Правильно, в те далекие советские времена, когда советская милиция забирала пьяных и гоняла дворовых хулиганов с гитарой.
Для милиции 1990-х понятие «общественный порядок» принципиально изменилось. Его суть, если вкратце, сводится к пожеланию: лишь бы «на земле» не было трупа, остальное – ерунда. И вопящие всю ночь под окнами многоквартирных домов обкурившиеся анаши подростки – ерунда. И алкоголики, облюбовавшие детскую площадку под рюмочную, а подворотню – под общественный туалет, – ерунда. И гастарбайтеры, оставляющие после себя груды подсолнечной шелухи и шатающиеся в обносках по центру города без регистрации – тоже ерунда. О натурально гниющих штабелями бомжах на московских вокзалах я уже даже и не заикаюсь[13]. Требовать от милиции регулярного контроля за соблюдением закона о тишине, значит, как я уже писал, прослыть кляузником-сумасшедшим. Милиция оставила свой народ один на один с улицей, а значит, его предала.
Предала, в том числе и отдав улицы бандитам в 1990-е. Не выполнила свой долг, нарушила присягу. Испугалась. Развратилась. Опустилась. Выродилась. А поди намекни ей, что ж вы, братцы, творите, – ведь не поймет. Не трупы же по улицам валяются в самом деле. И эта психология страшна, безобразна, убийственна.
Напоследок, конечно, стоит оговориться, мол, были же и среди милиционеров исключения. Но вот оговариваться в таком духе мне очень не хочется. Потому что исключения допустимы из хорошего ряда правил, а не наоборот. А если в нашей милиции говорящим примером безумия и деградации сотрудников правоохранительных органов считается лишь майор Евсюков, а выходки его коллег поскромнее – обычными издержками милицейских будней[14], у российской милиции (полиции) будущего нет. А мы с вами – ее заложники.
Да-да, я не оговорился, феномен бандитизма 1990-х, разумеется, в том смысле, который я в него вкладываю: бесконечный приток молодого бритоголового пушечного мяса в кожанках для участия в «стрелках» и «разборках», базировался на моде. Начиная с моды внешней. С распадом Советского Союза канули в небытие длинноволосые парни, пощипывающие в подворотнях гитару с беломориной в зубах. Бритый затылок, подкачанные мышцы, черная кепка, пустой и злой взгляд, минимум слов – вот портрет типичного бандита начала 1990-х. Бандиты бросались в глаза на улицах, сообщениями об их похождениях пестрели газеты, они стали героями кинофильмов, иметь в друзьях бандита было так же престижно, как сейчас сотрудника спецслужб. Я отнюдь не перегибаю палку. Бандиты были реальной силой, способной решить любую бытовую проблему (на свой лад, разумеется), а в обществе, где после распада Советского Союза царили анархия и хаос, сила (пускай и такая) очень котировалась.
Помню, зашел в 1992 году к приятелю в институт МАДИ. Неприкаянные, с копеечными зарплатами, били там баклуши научные работники одной из кафедр. Грезили о миллионах (но с одной только сделки, естественно), куда-то бесконечно звонили, пытаясь перепродать то ли вагон сахара, то ли тонну кофе, которую и в глаза-то не видели. (Ни дать ни взять сцена из романа Юлия Дубова «Большая пайка».) Заканчивалась эта возня, разумеется, ничем. И вот как-то в самом разгаре этой «коммерции» один из кандидатов в доктора серьезно и со знанием дела сказал: «Надо подключать бандитов!» – имея в виду, что присутствие в его более чем абстрактном бизнесе хозяев новой жизни гарантирует, наконец, успех его посредническому пусканию воздуха.
Вот и скажите мне после этого, в моде были вчерашние пэтэушники с «пушкой» в кармане или нет? И ведь я больше чем уверен, что ни разу до этого этот продвинутый научный работник даже не общался с «правильными пацанами». В лучшем случае слышал с чужих слов краем уха, что более удачливый его коллега из смежного вуза подогнал вовремя крутых пацанов, те разрулили ситуацию с конкурентами, поставили их на бабки, и теперь вчерашний преподаватель лишь следит за тем, чтобы вовремя капало лаве[11].
Наслушавшись подобных баек, кое-кто из нормальных людей и впрямь предпринимал попытки организовать бизнес, ложась под бандитов. Заканчивалось это, как правило, печально, а в лучшем случае ничем. Примитивные на вид братки 1990-х обладали волчьей хваткой и за просто так никому не давали срубить бабла влегкую. Людей заставляли продавать квартиры, машины, дачи, чтобы расплатиться с долгами (которые сами бандиты чаще всего и провоцировали) и остаться в живых, разумеется. Бандитская власть «на земле» зашкаливала в беспредел. Рассказами о том, что неудачливый автолюбитель въехал в крутой «мерин«(«Мерседес») бандита, за что тот принудил его продать квартиру, без преувеличения полнилась страна. Приятель, помню, побывал в схожей ситуации, разве что с меньшими издержками в виде произвольно, с потолка, названной суммы за ремонт разбитой фары да отобранного до поры паспорта.
Я уделяю в этой главе столь значимое место именно молодежному бандитизму, а не, скажем, милицейскому произволу или, наоборот, бездействию – тоже знаковым приметам эпохи гибели СССР, потому что лично мне, например, братва представлялась тотальным злом на веки вечные. Одной из главных издержек развала государства. Деться от нее было некуда. В просторном холле моего дома в Северном Чертанове, например, ежевечерне собиралась кодла человек в 20 молодых волчат в одинаковых кепках и куртках. Торчали они там всю ночь, курили, плевали, ругались. Ни консьержка, ни испуганные жильцы и в мыслях не держали сделать им замечание.
Помню, сидя там же, в Чертанове, с другом двадцатью этажами выше места дислокации пацанской бригады (ну, конечно, не полноценной бригады, а скорее всего бригадки), с горечью размышляли, почему бездействует власть. Хорошо, милиция на корню продалась братве, так сгоните войска, оцепите к чертовой матери какое-нибудь Солнцево, дайте приказ стрелять на поражение… Делайте хоть что-нибудь! И сами же давали ответ, почему ничего не происходит. Войска, конечно, хорошо, но недемократично (пардон, незаконно). Стрелять, быть может, в бандитов и не жалко, но где основания? И так далее. (Сегодня понятно, что тотальное бездействие Ельцина, в том числе на криминальном фронте, объясняется его письменными обязательствами перед Вашингтоном. Владимир Васильев расскажет в этой главе, что милиции сверху не разрешали вытаптывать бизнес. (Читай: «новых русских» с бандитами.) Дядя Сэм внимательно следил за тем, чтобы Борис Николаевич, часом, не навел социалистический порядок в пику капиталистическому беспределу.)
Чувство безысходности от слабости государства усугублялось тем, что бандиты 1990-х, единственная, пожалуй, категория населения того времени, были реальными (и довольными собой) хозяевами жизни. Повторюсь: принадлежать к братве, быть может, и не было повсеместно почетно, но было уж точно не зазорно. Что мог противопоставить безнравственному молодому преступнику на престижной «девятке» копающийся в мусорном баке профессор? Чем мог аргументировать порочность бандитизма нищий и голодный писатель? Какое моральное право имел устыдить затянутого в кожу вчерашнего пэтэушника-качка брошенный на произвол государством ветеран без пенсии и лекарств? Его апелляция к морали и нравственности была бы пустым звуком для молодого парня, которого лихое время вырвало из-за постылого заводского станка и бросило в пучину рисковой, но свободной жизни. Замкнутый круг удалось разорвать только Путину, но об этом лучше меня расскажет в этой главе первый замминистра МВД России в те нелегкие для всех годы Владимир Васильев.
Пару слов о милиции 1990-х. Сразу оговорюсь: для меня плохой милиционер лучше хорошего бандита. Ибо спросить с милиционера возможность (пусть в большинстве случаев теоретическая) имеется всегда, а с преступника спрашивать некому. Разумеется, милицейское (сейчас полицейское) сообщество в России предельно закрыто, и там царствует круговая порука. Но все же…
Так вот, по моему мнению, распад Советского Союза окончательно и безвозвратно лишил население веры в милицию. Да, быть может, милиции в 1990-е пришлось тяжелее всех. Те же бандиты, которых раньше можно было запросто засадить на 15 суток, теперь могли в отместку грохнуть распоясавшегося мента. Но, господа! Люди ведь не теряли человеческий облик даже у печей Освенцима!
А что такое какой-нибудь столичный участковый 1990-х? Это в большинстве случаев необразованный провинциал, с филологическими потугами, пыхтя, от руки заполняющий протокол (кстати, еще в зависимости от собственного желания и настойчивости человека), но лучше орфографии знающий, что в протокол писать можно, а чего категорически нельзя, дабы не подставить себя, начальство, прокуратуру. И в этом вся суть среднестатистического участкового. Он ориентирован исключительно на внутрислужебные интриги, реже на посетителей, но он никогда впрямую не соизмеряет свой труд ни с буквой закона (которую, впрочем, умеет блестяще интерпретировать в выгодном для себя свете), ни с общечеловеческими морально-нравственными ценностями, ни тем более с собственной совестью. Я иногда с тоской смотрю западные фильмы про полицейских. Фильмы есть фильмы, конечно, но вряд ли они все поголовно приукрашивают человечность бобби и копов.
Человечности не хватает российским милиционерам! Взятый нами за пример участковый до предела аморален, по-крестьянски хитер, лжив, беспринципен, жесток, равнодушен, хамоват, криминален, мстителен. Хуже только бандиты. Всякая нестандартная ситуация, выходящая за рамки привычной для него бытовухи, напрягает участкового, раздражает, заставляет не искать решение в законах, а ориентироваться исключительно на свои внутренние ощущения, а затем эти самые законы под них подгонять. Попытаться что-то подсказать милиционеру, в чем-то его переубедить, а уж тем более приструнить, значит, стать его лютым врагом, с которым он расправится всеми подручными средствами по полной программе. (Как же неразумно и легко распределяется власть в обществе!)
Между тем современный участковый по своей миссии давно уже не Анискин, ибо вверенная ему «земля» не глухая деревня, где он провел юность и вышел в люди, а порой центр Москвы. Так нет же: и повадки, и речь, и подходы московских участковых практически не отличаются от манер и принципов работы их коллег из провинции. Вы когда-нибудь видели, чтобы милиционер предпринял хотя бы попытку разуться у вас в доме? На улицах он будет обращаться к вам, точно торговец с рынка: «уважаемый». Тон его глух, груб, раздражителен, агрессивен. Взгляд подозрителен, наполнен неприязнью, в лучшем случае равнодушием.
И если бы дело было только в чисто внешней непрезентабельности российского участкового. Повторяю, более-менее сложные ситуации участковый разрешает на свой лад. Он царь и бог в своем кабинете и на своей «земле». Задние мысли о последствиях своих действий ему чужды. Он всевластен, безнаказан, волюнтарист и самодур. Чаще всего решает дело в пользу той стороны, которая ему импонирует чисто внешне или вызывает жалость. Условно говоря, он умело повернет дело в пользу плачущей женщины, нежели в пользу уверенного в себе мужчины в очках. (Последний раздражает участкового своей самодостаточностью или просто не подходит под стереотип жертвы.) Возможна прямо противоположная ситуация. Скандальная, всхлипывающая, вечно чего-то требующая от участкового женщина может ему надоесть и в мгновение ока стать ему врагом, а спокойный, свой в доску мужик (пусть и в очках), ясное дело, всю жизнь страдает от этой стервы. И тот и другой исход нехитрой мыслительной работы в голове участкового нередко ломает судьбы людей. И самое страшное, что ничего с этим в современной России не попишешь.
Наказать милиционера простому, не обладающему связями человеку невероятно сложно. (Если, конечно, милиционер чем-то не провинился перед коллегами, и они не собрались его проучить.) Круговая порука в московской милиции, разумеется, как следствие распада СССР, не поддается никакому объяснению и оправданию[12]. Добиваться удовлетворения жалобы на действия милиционера, значит, рано или поздно стать сумасшедшим кляузником, которого желательно поставить на учет в психушку.
В этой главе читатель ознакомится с интервью Аркадия Мурашова – первого гражданского руководителя ГУВД Москвы, которого в 1992 году туда назначил мэр Москвы Гавриил Попов. Помимо деталей чисто профессиональных трудностей, с которыми, конечно же, столкнулся новоиспеченный столичный милицейский босс, мне лично больше интересны его воспоминания о том, чему он прежде всего уделял внимание и что считал саботажем подчиненных. Увы, Аркадий Николаевич был одержим политикой. Его смущал не милиционер, не выполняющий свой долг, а милиционер, не желающий разгонять демонстрантов.
В том числе и так после гибели Советского Союза мы потеряли нашу милицию. Впрочем, милиция и сама, похоже, была рада этому. В 1990-е годы она предала и продала свой народ. Постепенно, ненавязчиво, исподволь, считая, что люди ничего не замечают и что нет ничего страшного в том, чтобы взять взятку. К сожалению, все обстояло и обстоит по-другому. Кому не знакома такая мизансцена: патрульный милиционер, обходя территорию у метро, жмет руку или обнимается с кавказцем – торговцем овощами. Вопрос, конечно, не в том, почему он не жмет руку вам, а почему он обнимается с ним? Или. Помните расхожую фразу времен СССР: «Прекратите хулиганить, сейчас милицию вызову!» Скажите, когда вы ее слышали последний раз? Правильно, в те далекие советские времена, когда советская милиция забирала пьяных и гоняла дворовых хулиганов с гитарой.
Для милиции 1990-х понятие «общественный порядок» принципиально изменилось. Его суть, если вкратце, сводится к пожеланию: лишь бы «на земле» не было трупа, остальное – ерунда. И вопящие всю ночь под окнами многоквартирных домов обкурившиеся анаши подростки – ерунда. И алкоголики, облюбовавшие детскую площадку под рюмочную, а подворотню – под общественный туалет, – ерунда. И гастарбайтеры, оставляющие после себя груды подсолнечной шелухи и шатающиеся в обносках по центру города без регистрации – тоже ерунда. О натурально гниющих штабелями бомжах на московских вокзалах я уже даже и не заикаюсь[13]. Требовать от милиции регулярного контроля за соблюдением закона о тишине, значит, как я уже писал, прослыть кляузником-сумасшедшим. Милиция оставила свой народ один на один с улицей, а значит, его предала.
Предала, в том числе и отдав улицы бандитам в 1990-е. Не выполнила свой долг, нарушила присягу. Испугалась. Развратилась. Опустилась. Выродилась. А поди намекни ей, что ж вы, братцы, творите, – ведь не поймет. Не трупы же по улицам валяются в самом деле. И эта психология страшна, безобразна, убийственна.
Напоследок, конечно, стоит оговориться, мол, были же и среди милиционеров исключения. Но вот оговариваться в таком духе мне очень не хочется. Потому что исключения допустимы из хорошего ряда правил, а не наоборот. А если в нашей милиции говорящим примером безумия и деградации сотрудников правоохранительных органов считается лишь майор Евсюков, а выходки его коллег поскромнее – обычными издержками милицейских будней[14], у российской милиции (полиции) будущего нет. А мы с вами – ее заложники.
Владимир Васильев
Владимир Абдуалиевич Васильев – председатель комитета Госдумы по безопасности, генерал-полковник милиции. Родился 11 августа 1949 г. в г. Клин Московской области. В 1997–1999 гг. – первый заместитель, а в 2001–2003 гг. – заместитель министра МВД. Руководил милицейским штабом по освобождению заложников «Норд-оста» на Дубровке в Москве в 2002 г.
– После развала Советского Союза появилось новое понятие – «откат», то есть не просто взятка, а коррупция. Как и почему она появилась в нашей стране?
– Взятки и злоупотребления, конечно, были и раньше, а вот коррупции в советское время не было, потому что у тогдашнего руководства страны была политическая воля. Я хорошо помню, как при Андропове происходила зачистка московских управлений торговли, общественного питания, рынков и так далее. Тогда сели все! Сели целыми профессиональными структурами – снизу доверху, не исключая и руководства: управление рынками во главе с Чепузиным, Иванов – Росвоенторг, Завьялов – общепит, Трегубов – торговля… Отчасти это, конечно, была кампанейщина, но такие зачистки оздоровляли предпринимательские и близкие к ним сферы, поэтому и проводились даже в благополучное в этом смысле советское время. К чему я веду разговор… Злоупотребления, повторяю, были и тогда, но фундаментальная коррупция появилась только в 1990-е годы.
– Имея волю разрушить Советский Союз, у Ельцина не было воли пресечь коррупцию?
– Да, не было политической воли! Более того! Так случилось, что, работая все это время в системе МВД, я хорошо видел процесс становления так называемых рыночных отношений, которым сверху был открыт если не режим благоприятствования, то режим отсутствия противодействия незаконным явлениям, сопровождавшим становление этих отношений. Считалось, что милиция с ее советским менталитетом и поначалу советское же законодательство не дадут развиться рынку.
В результате систему МВД попросту отжали от рыночного процесса, отвели в сторону, и она тут же разложилась. Ни для кого ведь не секрет, что именно в годы становления рыночных отношений возникло много хищнического, нецивилизованного, криминального… и поэтому, когда сотрудники МВД видели, кто и как делает себе капиталы, у некоторых из них возникло убеждение, что войти в этот сомнительный процесс вовсе не зазорно и не зазорно за это получить свою долю, но как раз именно такие рассуждения и оказались самым разрушительным явлением для правоохранительной системы: она потеряла способность бороться с коррупцией в эшелонах власти и в себе самой. В этот период – период трагедии нашей страны, трагедии милицейской системы – из нее тогда ушло много мыслящих людей, это была и трагедия конкретных личностей!
Хочу еще раз подчеркнуть: линия противодействия коррупции в России была утрачена именно в 1990-е годы, когда власть сознательно увела сотрудников органов внутренних дел с фронта противостояния организованной преступности в сфере экономики. Тем не менее милиция иногда прорывалась на этот фронт – в ней всегда было здоровое ядро – в частности, в период премьерства Примакова мы очень неплохо поработали, к примеру, по «АвтоВАЗу»…
– …но в результате ведь формально проиграли Борису Абрамовичу…
– …который в своей карьере выше должности заместителя секретаря Совета безопасности не поднимался. Верно. Я потом долго думал, почему мы ему проиграли. Ведь я в то время был первым заместителем МВД и руководителем Главного управления по борьбе с организованной преступностью России, меня курировал непосредственно Анатолий Сергеевич Куликов – в то время министр МВД и вице-премьер правительства России… Силища-то какая! Но главное – мы располагали в то время материалами на самого Березовского. Все грамотно проработали: сначала разогнали поверхностный криминал – это была первая, открытая часть нашей работы, когда мы убрали бандитов с конвейера «АвтоВАЗа», а затем выгнали их и с завода, ну а уже только потом пошли в экономику вопроса… Обнаружили мошенничество с «Евроладой», с размещением в Финляндии; обнаружили лжеэкспорт – машину якобы вывозили за границу, а она стояла себе на стоянке в России – просто штамповали документы, ничего никуда не вывозя; обнаружили массу других незаконных финансовых схем. Березовский ведь – мошенник великого масштаба, не тот, кто берет сапоги по одной цене, а продает по другой – он спекулянт с огромными деньгами; в период смутных времен всегда появляются такие мошенники.
Откуда тогда можно было взять деньги? Спекуляцией и мошенничеством. И вот он нас переиграл. На чем? А все дело было в том, что, отхватывая огромные деньги, он «отшелушивал» от них и таким образом шел вперед; причем это не всегда был чисто криминал – политические процессы тоже требовали финансирования. Со мной самим не раз были беседы разных людей… Говорили: «Ты что, дурак, что ли?! Почему не берешь? Сколько тебе денег надо, столько у тебя и будет». Я знаю, что такие разговоры были и с Куликовым, он этим со мной делился. Просто была такая схема жизни в то время, так что Березовского особенно демонизировать-то не стоит. Он и подобные ему люди искренне верили, что так и надо жить! Парадокс, но та система действительно в какое-то время позволила им решить некоторые вещи! Когда, к примеру, все стояло, пенсии не выплачивались, зарплаты не было, движения не было, эти люди с чемоданами налички приезжали и запускали механизмы… Это я тоже видел. Но тем не менее я отношусь к категории тех людей, которые считают, что эти процессы по некоторым направлениям, которые были стратегически важны для государства, нужно было локализовывать и держать под контролем государства. Тогда бы мы не имели сегодня разоренную оборонку и многое другое. Мы ведь много потеряли, именно упустив контроль… Но, что теперь говорить, не готовы мы тогда были, легко быть умными задним числом.
– На костях СССР поднялись и «воры в законе», ставшие в 1990-е годы не просто недосягаемыми для правоохранительных органов, но и нередко уважаемыми людьми. В чем феномен этого странного явления?
– Когда мне это нужно было по должности, я многих «воров в законе», конечно, знал и с ними встречался. Я не считаю, что тема «воров в законе» трагична, но она интересна и важна для нашей страны, и о ней стоит говорить.
В период, когда правоохранительные органы были искусственно отодвинуты от процесса формирования рыночных отношений, дабы они своими сапогами не вытоптали зеленые ростки бизнеса, в образовавшемся вакууме появилась необходимость в других силовых структурах. Кроме того, в связи с переделом государственной собственности обозначились гигантские возможности для незаконного обогащения, благо МВД было в полуразрушенном состоянии и бесконечно отвлекалось на угрозы иного характера: Чечня, Северный Кавказ. В такой ситуации криминал и поднял голову.
Но главное даже не в этом. В то время советская мораль была активно подвергнута осмеянию и полному забвению, и поскольку морали не осталось никакой, часть общества стала самостоятельно искать себе моральные ориентиры. В ходу были лозунги: «Обогащайтесь!», «Чем меньше законов, тем лучше!». В этих условиях криминальная мораль, которая еще раньше уже сложилась как определенная субкультура, не только сохранилась, а стала усиливаться и влиять на умы людей. Как образец для подражания возник образ вора-одиночки – героя нашего времени, в общем-то неплохого человека, невзирая на кучу судимостей, на которых особо не акцентировали внимание; главное – он боец, противостоит милиции и государству, красиво живет, поет душевные песни… С тех пор, кстати, шансон стал вполне легитимной песней. Произошла романтизация воровского сообщества, и в этом сыграли свою роль и представители культуры, которым «воры в законе» платили за каждую вечеринку, концерты которых организовывались, тиражировались на кассетах…
– После развала Советского Союза появилось новое понятие – «откат», то есть не просто взятка, а коррупция. Как и почему она появилась в нашей стране?
– Взятки и злоупотребления, конечно, были и раньше, а вот коррупции в советское время не было, потому что у тогдашнего руководства страны была политическая воля. Я хорошо помню, как при Андропове происходила зачистка московских управлений торговли, общественного питания, рынков и так далее. Тогда сели все! Сели целыми профессиональными структурами – снизу доверху, не исключая и руководства: управление рынками во главе с Чепузиным, Иванов – Росвоенторг, Завьялов – общепит, Трегубов – торговля… Отчасти это, конечно, была кампанейщина, но такие зачистки оздоровляли предпринимательские и близкие к ним сферы, поэтому и проводились даже в благополучное в этом смысле советское время. К чему я веду разговор… Злоупотребления, повторяю, были и тогда, но фундаментальная коррупция появилась только в 1990-е годы.
– Имея волю разрушить Советский Союз, у Ельцина не было воли пресечь коррупцию?
– Да, не было политической воли! Более того! Так случилось, что, работая все это время в системе МВД, я хорошо видел процесс становления так называемых рыночных отношений, которым сверху был открыт если не режим благоприятствования, то режим отсутствия противодействия незаконным явлениям, сопровождавшим становление этих отношений. Считалось, что милиция с ее советским менталитетом и поначалу советское же законодательство не дадут развиться рынку.
В результате систему МВД попросту отжали от рыночного процесса, отвели в сторону, и она тут же разложилась. Ни для кого ведь не секрет, что именно в годы становления рыночных отношений возникло много хищнического, нецивилизованного, криминального… и поэтому, когда сотрудники МВД видели, кто и как делает себе капиталы, у некоторых из них возникло убеждение, что войти в этот сомнительный процесс вовсе не зазорно и не зазорно за это получить свою долю, но как раз именно такие рассуждения и оказались самым разрушительным явлением для правоохранительной системы: она потеряла способность бороться с коррупцией в эшелонах власти и в себе самой. В этот период – период трагедии нашей страны, трагедии милицейской системы – из нее тогда ушло много мыслящих людей, это была и трагедия конкретных личностей!
Хочу еще раз подчеркнуть: линия противодействия коррупции в России была утрачена именно в 1990-е годы, когда власть сознательно увела сотрудников органов внутренних дел с фронта противостояния организованной преступности в сфере экономики. Тем не менее милиция иногда прорывалась на этот фронт – в ней всегда было здоровое ядро – в частности, в период премьерства Примакова мы очень неплохо поработали, к примеру, по «АвтоВАЗу»…
– …но в результате ведь формально проиграли Борису Абрамовичу…
– …который в своей карьере выше должности заместителя секретаря Совета безопасности не поднимался. Верно. Я потом долго думал, почему мы ему проиграли. Ведь я в то время был первым заместителем МВД и руководителем Главного управления по борьбе с организованной преступностью России, меня курировал непосредственно Анатолий Сергеевич Куликов – в то время министр МВД и вице-премьер правительства России… Силища-то какая! Но главное – мы располагали в то время материалами на самого Березовского. Все грамотно проработали: сначала разогнали поверхностный криминал – это была первая, открытая часть нашей работы, когда мы убрали бандитов с конвейера «АвтоВАЗа», а затем выгнали их и с завода, ну а уже только потом пошли в экономику вопроса… Обнаружили мошенничество с «Евроладой», с размещением в Финляндии; обнаружили лжеэкспорт – машину якобы вывозили за границу, а она стояла себе на стоянке в России – просто штамповали документы, ничего никуда не вывозя; обнаружили массу других незаконных финансовых схем. Березовский ведь – мошенник великого масштаба, не тот, кто берет сапоги по одной цене, а продает по другой – он спекулянт с огромными деньгами; в период смутных времен всегда появляются такие мошенники.
Откуда тогда можно было взять деньги? Спекуляцией и мошенничеством. И вот он нас переиграл. На чем? А все дело было в том, что, отхватывая огромные деньги, он «отшелушивал» от них и таким образом шел вперед; причем это не всегда был чисто криминал – политические процессы тоже требовали финансирования. Со мной самим не раз были беседы разных людей… Говорили: «Ты что, дурак, что ли?! Почему не берешь? Сколько тебе денег надо, столько у тебя и будет». Я знаю, что такие разговоры были и с Куликовым, он этим со мной делился. Просто была такая схема жизни в то время, так что Березовского особенно демонизировать-то не стоит. Он и подобные ему люди искренне верили, что так и надо жить! Парадокс, но та система действительно в какое-то время позволила им решить некоторые вещи! Когда, к примеру, все стояло, пенсии не выплачивались, зарплаты не было, движения не было, эти люди с чемоданами налички приезжали и запускали механизмы… Это я тоже видел. Но тем не менее я отношусь к категории тех людей, которые считают, что эти процессы по некоторым направлениям, которые были стратегически важны для государства, нужно было локализовывать и держать под контролем государства. Тогда бы мы не имели сегодня разоренную оборонку и многое другое. Мы ведь много потеряли, именно упустив контроль… Но, что теперь говорить, не готовы мы тогда были, легко быть умными задним числом.
– На костях СССР поднялись и «воры в законе», ставшие в 1990-е годы не просто недосягаемыми для правоохранительных органов, но и нередко уважаемыми людьми. В чем феномен этого странного явления?
– Когда мне это нужно было по должности, я многих «воров в законе», конечно, знал и с ними встречался. Я не считаю, что тема «воров в законе» трагична, но она интересна и важна для нашей страны, и о ней стоит говорить.
В период, когда правоохранительные органы были искусственно отодвинуты от процесса формирования рыночных отношений, дабы они своими сапогами не вытоптали зеленые ростки бизнеса, в образовавшемся вакууме появилась необходимость в других силовых структурах. Кроме того, в связи с переделом государственной собственности обозначились гигантские возможности для незаконного обогащения, благо МВД было в полуразрушенном состоянии и бесконечно отвлекалось на угрозы иного характера: Чечня, Северный Кавказ. В такой ситуации криминал и поднял голову.
Но главное даже не в этом. В то время советская мораль была активно подвергнута осмеянию и полному забвению, и поскольку морали не осталось никакой, часть общества стала самостоятельно искать себе моральные ориентиры. В ходу были лозунги: «Обогащайтесь!», «Чем меньше законов, тем лучше!». В этих условиях криминальная мораль, которая еще раньше уже сложилась как определенная субкультура, не только сохранилась, а стала усиливаться и влиять на умы людей. Как образец для подражания возник образ вора-одиночки – героя нашего времени, в общем-то неплохого человека, невзирая на кучу судимостей, на которых особо не акцентировали внимание; главное – он боец, противостоит милиции и государству, красиво живет, поет душевные песни… С тех пор, кстати, шансон стал вполне легитимной песней. Произошла романтизация воровского сообщества, и в этом сыграли свою роль и представители культуры, которым «воры в законе» платили за каждую вечеринку, концерты которых организовывались, тиражировались на кассетах…