Левандовский Анатолий Петрович. Триумвиры революции

   Максимилиан хотел подняться прямо к себе, но, проходя мимо салона, услышал звуки музыки. Он открыл дверь, и яркий свет на момент ослепил его.
   В салоне гражданки Дюпле, супруги его домохозяина, собрались почти все завсегдатаи ее четвергов. У рояля сидел Филипп Буонарроти, талантливый потомок Микеланджело. Чуть облокотившись на рояль, готовился взять первую ноту романса Филипп Леба, друг Сен-Жюста, счастливый жених Елизаветы, младшей дочери Дюпле. Тут были и председатель Революционного трибунала Эрман, земляк Робеспьера, человек честный и просвещенный, и первый заместитель Эрмана бесстрашный Коффиналь, патриот с пылкой душой и внешностью Геракла, и замечательный художник Давид, преданный почитатель Неподкупного.
   Максимилиан встретился глазами с Элеонорой, и она устремилась к нему. Элеоноре Дюпле, старшей дочери хозяев Робеспьера, исполнилось двадцать три года. Это была высокая стройная девушка с приятным, спокойным лицом. Между ней и Максимилианом давно установилась нежная дружба, свойственная замкнутым, застенчивым людям. Робеспьер привык прогуливаться в сопровождении Элеоноры, часто беседовал с ней. Они понимали друг друга с полуслова. Трибун знал, что родители девушки ждут не дождутся его предложения. Но мог ли он думать сейчас о браке? Он горел страшным огнем, сжигавшим душу и тело. Часто болея, он по многу дней оставался в постели. Тем сильнее ценил он каждый миг, который мог отдать делу жизни. Нет, Неподкупный не обольщался: семейная идиллия была не для него...
   Вслед за Элеонорой поднялась и сама гражданка Дюпле. Как она рада, что Максимилиан, наконец, зашел к ним на огонек! В последнее время он такой редкий гость!..
   Робеспьер остановил женщин движением руки и отрицательно покачал головой. Нет, пусть развлекаются без него. В другое время он с радостью посидел бы с ними и даже, быть может, почитал бы им Корнеля или Расина, но не сегодня. Сегодня он занят, очень занят.
   И невзирая на разочарованные лица Неподкупный, притворив дверь салона, быстро поднялся по скрипучей лестнице на свой второй этаж, в свою каморку.
   Лампа долго не хочет разгораться. Измученный трибун, даже не сняв накидки, снопом валится на постель. Впрочем, долго отдыхать нельзя. Робеспьер быстро встает и протягивает руку за папкой, лежащей на столе.
   Страшные дела! Там, на юге, отголоски роялистско-жирондистского мятежа продолжают заявлять о себе. Вот они, письма, доклады, реляции комиссаров и тайных агентов. О боже! Чего здесь только нет! Звери в образе человеческом, бандиты, смутьяны, они совращают неустойчивых патриотов, будоражат простой люд, клевещут на революцию! Они организуют "черные банды", избивают революционеров, основывают ассоциации саботажников и спекулянтов, подкупают должностных лиц. И таких мы должны щадить?..
   Робеспьер нервным движением захлопывает папку. Его лицо дергается. Он долго пишет, затем откидывается на спинку кресла. Мысли его принимают иное направление.
   Хорошо, мятежи мятежами, с ними, в конце концов, можно справиться. Но есть и нечто худшее. Такое, что тлеет и готово вспыхнуть при любом подходящем случае.
   Сегодня республика прочна и могуча, как никогда. Конвент един, комитет во главе с Неподкупным располагает полнотой власти. Но Неподкупный знает: глухое недовольство, ропот, вражда - все это существует повсеместно, не только на юге, но и здесь, в Париже. Крестьяне недовольны реквизицией продовольствия, а как без реквизиций обеспечишь бойцов, защищающих родину? Рабочие недовольны строгим ограничением заработной платы, а как иначе можно сохранить устойчивые цены на продукты? Собственники недовольны правительственной регламентацией, законами против скупщиков и спекулянтов, а как без всего этого можно добиться ликвидации голода и, в конечном итоге, победы над врагом? Все как будто ясно; тем не менее глухое сопротивление зреет, недовольство рабочих распространяется по стране, буржуазия различными способами демонстрирует раздражение. Разве все они не видят, что комитет принимает посильные меры? Ведь этой весной в поисках средств к оживлению хозяйственной жизни несколько ослабили ограничения на мелкую торговлю, увеличили заработную плату рабочим военных предприятий, готовят проекты пособия для неимущих. Но по-видимому, всего этого недостаточно; а главное, как примирить рабочих с предпринимателями, крестьян-бедняков с богачами, неимущих с имущими? Ведь, идя навстречу одним, неизбежно ухудшаешь положение других. И вот, используя недовольство различных слоев населения, могут вновь ожить те силы, которые сейчас дремлют, - остатки дантонистов и эбертистов.
   Что же делать? По-видимому, необходимо найти нечто, что заинтересовало бы всех, что сплотило бы как бедных, так и богатых, соединило бы всю нацию. Это может быть только идея: сила идеи колоссальна, она способна воодушевить, примирить с трудностями, заставить идти на жертвы. Но где такая идея? Пытались создать "культ Разума", но из этого ничего не вышло, эта затея лишь обозлила народ. Нет, здесь нужно что-то совсем иное. Народ в своей массе религиозен. Надо использовать эту религиозность, отвлечь ее от фанатизма и пустить по верному руслу...
   Максимилиану вспоминается изречение Вольтера: "Если бы бога не было, его следовало бы выдумать". Да, фернейский патриарх прав. Бог исцеляет горе, вселяет надежды. Но нам нужен не бог старого порядка и не бог Вольтера.
   Робеспьер берет с полки книгу и быстро находит страницу. Это "Общественный договор" Руссо. Вот что пишет учитель: "Для государства весьма важно, чтобы каждый гражданин имел религию, которая заставила бы его любить свои обязанности..."
   Блестяще! Учитель, как всегда, нашел нужные слова. Религия должна научить человека быть гражданином - именно для этого нам и нужно всех роднящее и объединяющее верховное существо - бог Природы!..
   Робеспьер всматривается в черную бесконечность там, за окном. Как ты непостижима, Природа! Но ты разумна, ты справедлива, ты даешь будущую жизнь, счастье добродетельным, возмездие злым, ты санкционируешь небесные и земные законы. Да. Это спасение. Выход найден!..
   Умиротворенный, Максимилиан спокойно засыпает на те немногие часы, что остались до утра.
   Через несколько дней, 18 флореаля (7 мая), он выступил в Конвенте с речью, навеянной новыми мыслями. Она была полна вдохновения и оптимизма, которые оратор сумел передать слушателям.
   - Основатели французской республики, - воскликнул Робеспьер, остерегайтесь терять надежду на человечество или усомниться хоть на миг в успехе нашего великого начинания! Мир изменился. Он должен измениться еще больше!..
   Робеспьер ясно показал, что, ставя свою положительную программу, он интересуется не философской, а исключительно практической стороной дела:
   - Идея верховного существа и бессмертия души является постоянным напоминанием о справедливости; следовательно, идея эта носит республиканский и общенародный характер!..
   Вместе с тем Неподкупный подчеркнул, что новый культ не имеет ничего общего со старым; к прежнему фанатизму возврата быть не может, и католические попы не должны себя тешить напрасными иллюзиями.
   - Истинный жрец верховного существа - природа, его храм - Вселенная, его культ - добродетель, его праздники - радость великого народа, собравшегося на его глазах с целью упрочить узы всемирного братства и вознести ему хвалу из глубины чувствительных и сильных сердец!..
   Эта речь, как и декрет об установлении культа верховного существа, принятый Конвентом 18 флореаля, имела в конечном итоге последствия, весьма далекие от тех, на которые рассчитывал Неподкупный. Как мелкой благотворительностью нельзя было разрешить рабочий вопрос, так и религия в какой бы то ни было форме не могла подменить насущных социальных проблем. Надеяться, что новая вера объединит французский народ и ликвидирует язвы буржуазного общества, мог только добродетельный Робеспьер.
   Впрочем, всего лишь месяц спустя его ожидало глубокое разочарование и полное крушение всех надежд.
   20 прериаля (8 июня) состоялся праздник в честь верховного существа. Это был день Робеспьера.
   Казалось, сама природа приносила свои поздравления Неподкупному. Все было ярким, ослепительным; Париж давно не видел такой чудной солнечной погоды. Город помолодел и стал наряднее: дома были убраны зелеными ветками и гирляндами, улицы усыпаны цветами, из окон виднелись флаги, увитые трехцветными лентами.
   В восемь утра прогремели пушечные выстрелы, и толпы народа устремились в Тюильрийский парк.
   Люди оделись по-праздничному.
   Женщины несли букеты цветов, мужчины - дубовые ветки. У всех было приподнятое настроение; граждане, еще вчера не знавшие друг друга, сегодня сердечно обнимались и желали взаимно счастья.
   Постепенно начали сходиться члены Конвента.
   Они были в парадном одеянии, с султанами на шляпах и в трехцветных шарфах. Для них был выстроен деревянный амфитеатр, против которого высилась колоссальная группа чудовищ: Атеизма, Эгоизма, Раздоров и Честолюбия. Согласно плану главного распорядителя художника Давида эта группа подлежала сожжению и должна была открыть вид на статую Мудрости, попиравшую останки поверженных пороков.
   Народ приветствовал своих депутатов.
   Робеспьер, которого специально избрали председателем Конвента, почему-то запаздывал.
   - Он разыгрывает из себя короля! - пробурчал кто-то из депутатов.
   Но вот показался и он.
   Что это? Неподкупный был неузнаваем.
   Казалось, он помолодел. Его походка стала быстрой и упругой, а сутулость куда-то исчезла. Новый костюм - голубой фрак, золотистые панталоны, белое жабо и такой же жилет - как-то удивительно гармонировал с небом, солнцем, светом. В руке он держал букет из цветов и колосьев. Особенно поразительным было его лицо. Одухотворенное радостью и умилением, оно казалось прекрасным; все морщинки вдруг пропали, а глаза стали голубыми и глубокими, как небо: в них отражалась сама природа.
   Народ встретил Робеспьера шумно и сердечно; зато коллеги награждали его косыми взглядами и злобными улыбками.
   - Смотрите, как его приветствуют! - перешептывались депутаты, и в этих словах зависть сливалась с сарказмом.
   Но Робеспьер ничего не замечал.
   Он произнес короткую речь. Затем, спустившись со ступеней амфитеатра, подошел к группе чудовищ и поджег их. Огонь запылал. Картон и фанера быстро обугливались и превращались в прах. Он стоял и пристально смотрел на огонь, пожирающий Зло. Но что это? Костер разгорелся слишком сильно, много сильнее, чем предполагал Давид; огонь спалил покров статуи Мудрости, и она предстала перед зрителями черной, нагой и дымящейся...
   Лицо Робеспьера на момент дрогнуло и исказилось. Но это был только момент.
   Конвент в сопровождении народа направился к Марсову полю. Необычное зрелище представилось зрителям, усеявшим длинный путь от Тюильрийских ворот до Триумфальной арки. Впереди двигались барабанщики, конные трубачи, музыканты; потом шли люди, вооруженные пиками, катили пушки; медленно передвигалась колесница с деревом свободы и эмблемами плодородия; двумя колоннами дефилировали секции; шествие замыкали солдаты регулярной армии. А затем вдруг открывалось пустое пространство. И в этом пространстве под приветственные крики толпы медленно и одиноко шел человек маленького роста в белом парике и светлом костюме. Следующие за ним, умышленно замедляя шаг, задерживая сзади идущих, старались как можно больше увеличить расстояние между ним и собою, словно говоря: "Люди! Смотрите на гордеца, смотрите на диктатора!.."
   Но он по-прежнему, казалось, ничего не замечал. Уже в течение нескольких часов плыл он по реке цветов и приветствий. И тысячи голосов кричали:
   - Да здравствует республика! Да здравствует Робеспьер!
   Посреди Марсова поля была устроена символическая гора. Когда Конвент разместился на ней, народ и его представители исполнили гимн верховному существу. Звуки фанфар слились с пением пятисот тысяч людей. Молодые девушки бросали в воздух цветы. Юноши поднимали обнаженные сабли, давая клятвы не расставаться с ними впредь до спасения Франции. И среди всего этого потрясающего величия выделялся человек, окруженный со всех сторон пустым пространством.
   Солнце клонилось к закату. Праздник окончился. Все измучились и устали. Первыми хлынули зрители, давка создалась невообразимая. Повсюду валялись увядшие колосья и раздавленные эмблемы.
   В начавших сгущаться сумерках двинулись в обратный путь и члены Конвента. Впереди шел Робеспьер. За ним, в некотором отдалении, двигалась нестройная толпа депутатов.
   Максимилиан полузакрыл глаза. Сказывалось колоссальное напряжение дня: мысли мешались. И вдруг... Не ослышался ли он?.. Не галлюцинация ли это, не бред ли усталого мозга?.. Нет. Сзади журчат голоса. Это какой-то хор демонов. Это дьявольские завывания. Это проклятия... По чьему же адресу?..
   Напряженно вслушиваясь, Робеспьер улавливает отдельные слова, затем целые фразы:
   - Взгляни на этого человека. Ему мало быть повелителем, он хочет стать богом!..
   - Великий жрец! Тарпейская скала* недалеко!..
   _______________
   * В Древнем Риме с Тарпейской скалы сбрасывали государственных преступников.
   - Бруты еще не перевелись!..
   - Диктатор! Тиран! Возмездие настигнет тебя!..
   - Будь ты проклят!..
   - Смерть злодею!..
   ...Нет, это не был обман слуха. Голоса звучали чуть слышно и все же выделялись из общего шума. Он даже узнал некоторые из этих голосов. Страшное оцепенение охватило его душу. Диктатор! Тиран! Значит, они ничего не поняли. Значит, его план не удался: любовь не сплотила всех воедино. Значит, осталась страшная вражда, вражда и кровь, кровь и смерть.
   Все гибнет!..
   ...Заслышав шаги Робеспьера, Морис Дюпле, его жена и дочери радостно бросились навстречу своему жильцу. Но едва он открыл дверь, как все остановились, пораженные. Маленький, сгорбленный человек переступал порог, чуть не падая от усталости. Его лицо, измученное, покрытое каплями пота, казалось больным и старым. Взглянув на своих близких, которых утром оставил в приподнятом настроении, Максимилиан тихо сказал:
   - Друзья мои, вам уже недолго осталось меня видеть...
   7. ЦАРСТВО ГИЛЬОТИНЫ
   Между 20 и 22 прериаля лежат день и две ночи. Но этот короткий срок для Робеспьера казался вечностью. Сколько он передумал! Сколько раз от отчаяния переходил к надежде и от надежды снова к отчаянию! Его подкосило все происшедшее. Но не в его натуре было пасовать. Теперь он наверняка знал многое, о чем раньше только догадывался. В хоре дьявольских голосов, проклинавших его вечером 20 прериаля, он отчетливо различил голоса Бурдона, Тириона, Лекуантра. С ними, безусловно, связаны и другие: льстивый Тальен, которому Неподкупный помешал ограбить Бордо, ловкий Баррас, чье казнокрадство было хорошо известно, лицемерный Фрерон, друг покойного Демулена, разбойник и вор, скрывавший свой ужас перед Революционным трибуналом под маской лжи и подобострастия...
   Робеспьер сопоставляет факты.
   3 прериаля (22 мая) Комитет общественного спасения по его инициативе отдал приказ об аресте подруги Тальена, авантюристки Терезы Кабаррюс. В ближайшие сутки после этого на него были организованы два покушения, и лишь случайность спасла Неподкупного от смерти.
   Его бурно поздравляли с избавлением от опасности, ему аплодировал Конвент, ему предложили особую охрану - о злодеи!.. Презренный Барер пытался всю ответственность взвалить на британского премьера Питта. Но была ли здесь виновата Англия? Не находились ли люди, вложившие оружие в руки убийц, значительно ближе?.. Ибо уже на следующий день - Робеспьеру об этом было известно благодаря тайному доносу - негодяй Лекуантр составил против него обвинительный акт, подписанный восемью членами Конвента и прямо призывавший к убийству "тирана"... Неужели этого не достаточно? Неужели суть дела не ясна? Заговор, новый заговор, коварный, неумолимый и беспощадный, опутывал Конвент. Новые мятежники готовились стать на место Дантона и Эбера. Много ли их? Кого они успели перетянуть на свою сторону? Они должны быть уничтожены, и как можно скорее. Их нужно прежде всего обезвредить. Их нужно лишить возможности не только нападать, но и защищаться. А для этого необходимо изменить судебную процедуру.
   До сих пор преступникам помогали всевозможные уловки, адвокатские крючки. У бедняка нет возможности обратиться к юристу; богатый злодей пользуется продажной адвокатурой не для защиты, а для нападения; под видом свидетелей он собирает вокруг себя всех своих сторонников и пытается превратить судебное заседание, как это сделал Дантон, в настоящее поле боя!..
   Нужно вырвать оружие из подлых рук. Нужно, чтобы суд карал, и карал с возможной быстротой. Изменников необходимо выявить и предать смерти, иначе революция погибла!..
   22 прериаля (10 июня) заседание Конвента проходило в торжественной обстановке. Были приглашены оба комитета. С докладом выступил Кутон; его устами вещал Неподкупный.
   Осудив старое судебное законодательство, оратор указал, что в период напряженной борьбы с внешним и внутренним врагом, когда свобода отечества находится под угрозой, революционное правосудие должно стать более действенным оружием в руках патриотов.
   - Козни заговорщиков, - говорил Кутон, - делают всякое промедление и снисходительность опасными и даже преступными. Враги народа должны быть осуждены, едва лишь они обнаружены; ведь дело идет здесь не столько о наказании, сколько об истреблении...
   Кутон внес следующий проект.
   Революционный трибунал должен подлежать коренной реорганизации. Количество присяжных сокращается, институт защитников упраздняется. Отменяется и предварительный допрос обвиняемых; мерилом для вынесения приговора отныне будет "совесть судей, руководствующаяся любовью к отечеству". Революционный трибунал должен судить врагов народа и может устанавливать единственный вид наказания: смертную казнь. Понятие "враг народа" толковалось Кутоном очень широко. В эту категорию зачислялись не только государственные преступники - изменники родины, иностранные шпионы и диверсанты, роялисты, скупщики и спекулянты, но также и распространители ложных известий и слухов, лица, не проявившие себя подлинными патриотами, заподозренные в недоброжелательстве новому строю, - одним словом, виновные в преступлениях не слишком определенных, под категорию которых легко было подвести все угодное применяющим данный закон.
   Среди членов Конвента нашлись рискнувшие выступить против предложения Кутона. Но Робеспьер с горячностью поддержал проект, и ошеломленные депутаты послушно проголосовали за его принятие.
   Законопроект 22 прериаля стал законом.
   Казалось, в руках Робеспьера, Кутона и Сен-Жюста сосредоточивалась сокрушительная власть. Однако в этот же день, выходя из Конвента, один из врагов Робеспьера заметил своему спутнику.
   - Неподкупный в наших руках. Он сам вырыл себе могилу.
   Действительно, прериальский закон таил страшную угрозу для тех, кто судорожно добивался и добился его принятия.
   Когда-то, в самые тяжелые дни республики, красный террор, предложенный народом, помог раздавить внутренних и внешних врагов революции. Новый же террор, который начался в жерминале и был открыто провозглашен Робеспьером и Кутоном 22 прериаля, носил совершенно иной характер: он мыслился робеспьеристами в первую очередь как средство самозащиты, самосохранения. Это радикально меняло нравственную основу террора, превращая его из меры общественного спасения в орудие фракционной борьбы. Террор становился абсурдом, а Неподкупный терял все моральные преимущества, которые в глазах народа так возвышали его над всеми его врагами.
   Беда триумвиров усугублялась и тем, что применить свой ужасный закон на практике они не смогли: заговорщики их опередили. И вот, выковав страшное оружие, Робеспьер вскоре увидел его обращенным против себя.
   Новый заговор стал зарождаться вскоре после жерминальских казней. Триумвиры, несмотря на свою хватку, оказались не в состоянии довести до конца войну с разбитыми фракциями. В Конвенте остались и продолжали играть роль ближайшие единомышленники Дантона, в том числе Тальен, Фрерон, Лежандр, Тюрио. Точно так же сохранили прежнее влияние видные эбертисты Колло д'Эрбуа, Билло-Варенн, Фуше. Вместе с тем казнь Шомета и арест многих левых якобинцев, бывших защитниками и друзьями революции, не могли не оттолкнуть от правительства значительную часть поддерживавших его слоев народа. Все это должно было серьезно осложнить положение якобинской диктатуры. И действительно, уже в первые дни флореаля образовалась группа врагов робеспьеристов, начавшая усиленно вербовать себе сторонников в Конвенте и правительственных комитетах.
   В основе заговора находились те же силы, которые некогда создали фракцию "умеренных". Новая буржуазия, сложившаяся в ходе революции, чувствовала себя хозяином страны. Теперь бы жить да приумножать богатства! Но беда "нуворишей" заключалась в том, что жить спокойно они не могли. Никто из "хозяев страны" не знал, будет ли он завтра преуспевать или ему отрубят голову? По мере того как новая буржуазия росла и крепла, революционное правительство становилось ей все более ненавистным. Ведь внешняя угроза наконец миновала! Зачем же терпеть постоянный страх? Во имя чего слушать бредовую болтовню худосочного Робеспьера и его друзей? К черту их всех, к черту революционное правительство с его террором, максимумом, вантозскими декретами и прочим!..
   Правда, от мыслей и слов до дела еще далеко: конспираторы боялись участи Дантона. Но тут произошло событие, которое могло показаться противоестественным: к правому флангу заговорщиков, составлявшему основное ядро, примкнул левый фланг, включавший в себя видных эбертистов и близких к ним членов правительственных комитетов; то, чего не смог сделать Дантон, сделал Фуше.
   Жозеф Фуше, политический оборотень, последовательно предававший все группировки, к которым примыкал, впервые "прославился" в Лионе, где после подавления жирондистского мятежа вместе с Колло д'Эрбуа истребил тысячи ни в чем не повинных людей. Робеспьер, давно приглядывавшийся к Фуше, отозвал его из Лиона. Фуше, скрывая злобу к Неподкупному, пытался пойти на примирение. Когда из этого ничего не вышло, еще более озлобленный и страшно напуганный, он с головой погрузился в интриги. Ловко используя разные приемы демагогии, вероломно прикрывая всякий свой шаг революционной фразеологией, обманывая направо и налево, то льстя, то угрожая, Фуше вскоре стал одним из центральных персонажей заговора, добился своего избрания в председатели Якобинского клуба и сумел связать группу Тальена с левыми. Таким-то образом Фуше содействовал образованию всеобщего антиробеспьеристского блока, получившего в дальнейшем название термидорианского.
   Блок этот был непреоборимым для второго триумвирата. Если в прежнее время революционное правительство смогло разбить дантонистов и эбертистов порознь, то теперь Робеспьеру, Сен-Жюсту и Кутону приходилось иметь дело с единым фронтом всех недовольных. Весьма существенным было и другое. Заговор, по существу направленный против правительства, поскольку конечной целью его было свержение якобинской диктатуры, опирался на тайную поддержку большинства того самого правительства, которое он собирался низвергнуть.
   Революционное правительство по идее было двуединым: два его комитета в принципе обладали одинаковой властью и по всем важным вопросам должны были выносить совместные решения. Однако с течением времени это равенство стало нарушаться в пользу Комитета общественного спасения. Робеспьер, возглавлявший этот комитет, прилагал усилия к тому, чтобы сконцентрировать полноту власти в его руках. После жерминальских процессов Неподкупный проявил публично недоверие к Комитету общественной безопасности в целом. С той поры Комитет общественного спасения доклады по всем важным вопросам брал на себя, причем доклады эти, как правило, делали Робеспьер, Сен-Жюст или Кутон. 27 жерминаля (16 апреля) по предложению Сен-Жюста Конвент принял декрет о создании при Комитете общественного спасения Бюро общей полиции, во главе которого оказался поставленным сам докладчик, которого в случае его отсутствия должны были замещать Робеспьер или Кутон. Теперь Комитет общественного спасения не только взял перевес над Комитетом общественной безопасности, но и получил возможность эффективно контролировать всю сферу его деятельности. Это вызвало возмущение со стороны большинства утесненного комитета. Так как у ряда его членов, в том числе у Вадье, Амара и Вулана, были и ранее значительные разногласия с Робеспьером, то теперь эти лица стали относиться к триумвирату с плохо скрываемой ненавистью.