Страница:
– Ты считаешь меня эгоистом?
Саймон не ответил.
– Наверное, ты прав. Я столько лет подводил итоги чужих жизней, что в конце концов решил, будто мною самим заинтересуются только тогда, когда я займу место среди покойников.
Устроившись у барной стойки и подняв рюмку, Эндрю стал громко декламировать:
– Эндрю Стилмен, родившийся в тысяча девятьсот семьдесят пятом году, проработал большую часть жизни в знаменитой “Нью-Йорк таймс”… Вот видишь, Саймон, это как с докторами: сами себя они оперировать не могут, руки дрожат. Тем не менее это азы ремесла: самые хвалебные слова принято приберегать для покойников. Итак. Эндрю Стилмен, год рождения тысяча девятьсот семьдесят пятый, много лет трудился в “Нью-Йорк таймс”. Головокружительный взлет его карьеры пришелся на начало 2020-х годов: он стал главным редактором. Благодаря ему газета обрела новое дыхание и превратилась в одно из самых уважаемых в мире ежедневных изданий… Я не перебарщиваю?
– Только не начинай опять с начала!
– Потерпи, дай дойти до конца! Я и твой некролог составлю, вот увидишь, будет забавно!
– В каком возрасте ты намерен сыграть в ящик? Хочу знать, сколько еще продлится этот кошмар.
– Кто знает? Медицина идет вперед семимильными шагами… На чем я остановился? Ах да: благодаря ему, тра-та-та, газета обрела прежний престиж. В 2021 году Эндрю Стилмена наградили Пулитцеровской премией за его провидческую статью о… сейчас еще не знаю о чем, уточню позже. Это послужило темой его первой книги, принесшей ему множество наград и ныне изучаемой во всех университетах…
– “Трактат о журналистской скромности” – вот название этого шедевра, – смеясь, подхватил Саймон. – А Нобеля когда получишь?
– В семьдесят два года, я как раз к этому подхожу. Завершив свою блестящую карьеру и уйдя с поста генерального директора, он вышел в отставку, и в следующем году ему вручили…
– Постановление об аресте за умышленное убийство – причинение смерти лучшему другу посредством нестерпимой скуки.
– Где твое сочувствие?
– А чему тут сочувствовать?
– У меня тяжелый период, Саймон. Одиночество замучило, и это ненормально: я ценю жизнь, только когда одинок.
– Тебе скоро сорок, в этом все дело.
– Спасибо тебе. Остается только дождаться этого переломного момента. Нет, просто у нас в газете атмосфера вредная для здоровья, все мы там живем под дамокловым мечом. Вот и захотелось немного бальзама на сердце… Кем она была, эта твоя Кэти Стейнбек?
– Моей преподавательницей философии.
– Да ну? Вот бы не подумал, что девушка, озарившая твою юность, была… в общем, уже не юной.
– Жизнь – сложная штука: когда мне было двадцать, мою фантазию будили женщины на пятнадцать лет старше меня, а теперь, в тридцать семь, у меня кружится голова от тех, кто на те же пятнадцать лет меня моложе.
– Все дело в твоей голове, старина.
– Не расскажешь мне подробнее про свою Вэлери Рэмси?
– Я столкнулся с ней на прошлой неделе, когда вышел из бара “Мариотта”.
– Понятно…
– Ничего тебе не понятно! Я сох по ней еще в школе. Когда она сбежала из нашего городка, как воровка, заметающая следы, я несколько лет не мог ее забыть. А если начистоту, то я до сих пор не уверен, что мне действительно удалось ее забыть.
– И теперь, встретив ее, ты был жестоко разочарован.
– Наоборот, в ней что-то переменилось, и она теперь волнует меня еще больше.
– Она стала женщиной – как-нибудь на досуге я тебе растолкую, что это такое! Ты хочешь сказать, что снова в нее влюбился? “Эндрю Стилмена прямо посреди 40-й улицы сразила любовь с первого взгляда” – вот это заголовок!
– Я пытаюсь тебе объяснить, но ты не понимаешь. Я потерял покой, а этого со мной давненько не случалось!
– Ты знаешь, как с ней связаться?
– Завтра мы вместе ужинаем. У меня мандраж, будто я сопливый мальчишка!
– Откровенность за откровенность: сдается мне, этот мандраж нас никогда не покинет. Спустя десять лет после смерти моей матери отец познакомился в супермаркете с женщиной. Ему было шестьдесят восемь, и накануне его первого ужина с ней мне пришлось везти его в город: ему приспичило купить новый костюм. В примерочной кабинке он принялся репетировать, что будет говорить ей за столом, стал спрашивать моего совета… Знаешь, как трогательно? Отсюда мораль: перед женщиной, которая нас волнует, мы всегда теряемся, и возраст здесь ни при чем.
– Спасибо, ты меня подбодрил перед завтрашним ужином…
– Я говорю это тебе для того, чтобы ты не совершал оплошность за оплошностью. Тебе будет казаться, что ты говоришь скучно, – возможно, так оно и будет. Зато потом, вернувшись домой, ты станешь упрекать себя в излишней пафосности.
– Ты, главное, не останавливайся, Саймон. Как же здорово иметь настоящих друзей!
– Погоди, не ворчи. Я хочу помочь тебе сосредоточиться. Завтра вечером ты должен максимально использовать этот момент, тем более что ты даже не надеялся, что он когда-нибудь наступит. Будь самим собой: если ты ей понравишься, то понравишься таким, как есть.
– Неужели мы так зависим от женского пола?
– А ты оглянись вокруг – хотя бы здесь, в баре. Ладно, о своей преподавательнице философии я тебе расскажу как-нибудь потом. В пятницу мы с тобой обедаем, я жду подробного отчета. Только, если можно, не такого длинного, как твой некролог.
Когда они выходили из “Федоры”, их охватила вечерняя прохлада. Саймон укатил на такси, Эндрю побрел домой пешком.
В пятницу Эндрю поведал Саймону, что его ужин с Вэлери прошел именно так, как тот предсказывал, если не хуже. И сделал вывод, что, кажется, действительно снова влюбился в Вэлери, что его совершенно не устраивало, поскольку она, не слишком распространяясь на эту тему, повторила, что в ее жизни есть мужчина. Ни назавтра, ни на следующей неделе она так ему и не позвонила. Эндрю чувствовал, как постепенно впадает в тоску. Субботу он провел за работой в газете, а в воскресенье они с Саймоном играли в баскетбол на площадке на углу Шестой авеню и Уэст-Хьюстон, за неимением слов посылая друг другу мяч.
Воскресный вечер получился невыносимо скучным: еда из китайского ресторанчика (заказ по телефону) и телевизор – фильм, который он уже видел, вперемежку с хоккейным матчем и частью сериала про хитроумных полицейских, распутывающих гнусные преступления. Этот тоскливый вечер так и тянулся, но в девять часов вдруг зажегся дисплей его мобильного телефона: пришло сообщение – и не от Саймона, а от Вэлери, которой потребовалось немедленно с ним увидеться и поговорить.
Эндрю тут же ответил, что с радостью примчится на ее зов – пусть только уточнит, куда ему мчаться и к какому времени.
“Сейчас”. И текст с указанием места встречи: угол Девятой улицы и авеню А, напротив Томкинс-сквер, в Ист-Виллидж.
Эндрю мельком взглянул на себя в зеркало. Сколько времени нужно, чтобы принять человеческий облик? В шортах и старой тенниске, так и не переодевшись после игры в баскетбол с Саймоном, он выглядел не лучшим образом. К тому же хорошо бы сходить в душ. Однако сообщение Вэлери его встревожило, он чувствовал, что надо торопиться. Поэтому он натянул джинсы и чистую рубашку, схватил ключи и стремглав понесся вниз по лестнице.
Вокруг не было ни души – и ни малейшей надежды поймать такси. Пришлось бежать до Седьмой авеню: там на углу Чарльз-стрит, на светофоре, он заметил такси и успел вскочить в него, прежде чем машина тронулась с места. Водителю он пообещал щедрые чаевые, если тот домчит его до места меньше чем за десять минут.
Трясясь на заднем сиденье, Эндрю уже сожалел о своем поспешном обещании раскошелиться, однако его доставили на место раньше назначенного срока, и таксист получил заслуженное вознаграждение.
Вэлери ждала его перед витриной кафе под названием “Pick Me Up”[1], вызвавшим у Эндрю улыбку – но лишь на мгновение, потому что вид у Вэлери был очень расстроенный.
Стоило ему подойти, как она влепила ему полновесную пощечину.
– Ты заставила меня ехать через полгорода, чтобы врезать мне по физиономии? – простонал он, потирая щеку. – Чем я заслужил такое внимание?
– Мне в жизни не на что было жаловаться, пока я не наткнулась на тебя у того проклятого бара! А теперь я не знаю, на каком я свете.
Эндрю обдало жаром. Он подумал, что только что схлопотал самую упоительную пощечину в жизни.
– Я не стану отвечать тебе тем же, джентльмены так не поступают. Просто скажу: я чувствую то же самое. – Он произнес это шепотом, не спуская с нее глаз. – Последние две недели были хуже некуда.
– Я тоже две недели только о тебе и думаю, Эндрю Стилмен.
– Когда ты дала деру из Покипси, Вэлери Рэмси, я думал о тебе днями и ночами, и так три года кряду, или четыре, а то и больше.
– Это было в другой жизни, я говорю не о тех временах, когда мы были еще подростками, а о сегодняшнем дне.
– И сегодня все по-прежнему, Вэлери. Ничего не изменилось: ни ты, ни то, как на меня подействовала встреча с тобой.
– Вдруг ты просто хочешь взять реванш после всего того, что я заставила тебя вынести?
– Не знаю, откуда у тебя такие дикие мысли. Похоже, в твоей жизни все было не так уж замечательно, как ты говоришь, раз тебе в голову лезет всякая чушь.
Прежде чем Эндрю сообразил, что происходит, Вэлери обвила руками его шею. Сначала он ощутил на губах лишь робкий поцелуй, но Вэлери быстро осмелела. Потом разомкнула объятия и посмотрела на него влажными глазами.
– Мне конец, – прошептала она.
– Вэлери, я при всем желании не в силах понять, что ты несешь.
Она прильнула к нему, наградила еще более пылким поцелуем и снова оттолкнула.
– Все пропало!
– Перестань! Что ты такое говоришь?
– Единственное, что еще могло бы меня спасти, – это если бы поцелуй оказался…
– Каким? – спросил Эндрю. Сердце у него колотилось как после бега наперегонки.
– Эндрю Стилмен, я страшно тебя хочу.
– Очень жаль, но только не в первый же вечер, это дело принципа! – заявил он и улыбнулся.
Он продолжал блаженно улыбаться, когда Вэлери легонько похлопала его по плечу и ласково взяла за руки:
– И что теперь, Бен?
– Пройдем вместе один отрезок пути, Вэлери, потом другой, потом третий… при условии, что ты перестанешь называть меня Беном.
4
Саймон не ответил.
– Наверное, ты прав. Я столько лет подводил итоги чужих жизней, что в конце концов решил, будто мною самим заинтересуются только тогда, когда я займу место среди покойников.
Устроившись у барной стойки и подняв рюмку, Эндрю стал громко декламировать:
– Эндрю Стилмен, родившийся в тысяча девятьсот семьдесят пятом году, проработал большую часть жизни в знаменитой “Нью-Йорк таймс”… Вот видишь, Саймон, это как с докторами: сами себя они оперировать не могут, руки дрожат. Тем не менее это азы ремесла: самые хвалебные слова принято приберегать для покойников. Итак. Эндрю Стилмен, год рождения тысяча девятьсот семьдесят пятый, много лет трудился в “Нью-Йорк таймс”. Головокружительный взлет его карьеры пришелся на начало 2020-х годов: он стал главным редактором. Благодаря ему газета обрела новое дыхание и превратилась в одно из самых уважаемых в мире ежедневных изданий… Я не перебарщиваю?
– Только не начинай опять с начала!
– Потерпи, дай дойти до конца! Я и твой некролог составлю, вот увидишь, будет забавно!
– В каком возрасте ты намерен сыграть в ящик? Хочу знать, сколько еще продлится этот кошмар.
– Кто знает? Медицина идет вперед семимильными шагами… На чем я остановился? Ах да: благодаря ему, тра-та-та, газета обрела прежний престиж. В 2021 году Эндрю Стилмена наградили Пулитцеровской премией за его провидческую статью о… сейчас еще не знаю о чем, уточню позже. Это послужило темой его первой книги, принесшей ему множество наград и ныне изучаемой во всех университетах…
– “Трактат о журналистской скромности” – вот название этого шедевра, – смеясь, подхватил Саймон. – А Нобеля когда получишь?
– В семьдесят два года, я как раз к этому подхожу. Завершив свою блестящую карьеру и уйдя с поста генерального директора, он вышел в отставку, и в следующем году ему вручили…
– Постановление об аресте за умышленное убийство – причинение смерти лучшему другу посредством нестерпимой скуки.
– Где твое сочувствие?
– А чему тут сочувствовать?
– У меня тяжелый период, Саймон. Одиночество замучило, и это ненормально: я ценю жизнь, только когда одинок.
– Тебе скоро сорок, в этом все дело.
– Спасибо тебе. Остается только дождаться этого переломного момента. Нет, просто у нас в газете атмосфера вредная для здоровья, все мы там живем под дамокловым мечом. Вот и захотелось немного бальзама на сердце… Кем она была, эта твоя Кэти Стейнбек?
– Моей преподавательницей философии.
– Да ну? Вот бы не подумал, что девушка, озарившая твою юность, была… в общем, уже не юной.
– Жизнь – сложная штука: когда мне было двадцать, мою фантазию будили женщины на пятнадцать лет старше меня, а теперь, в тридцать семь, у меня кружится голова от тех, кто на те же пятнадцать лет меня моложе.
– Все дело в твоей голове, старина.
– Не расскажешь мне подробнее про свою Вэлери Рэмси?
– Я столкнулся с ней на прошлой неделе, когда вышел из бара “Мариотта”.
– Понятно…
– Ничего тебе не понятно! Я сох по ней еще в школе. Когда она сбежала из нашего городка, как воровка, заметающая следы, я несколько лет не мог ее забыть. А если начистоту, то я до сих пор не уверен, что мне действительно удалось ее забыть.
– И теперь, встретив ее, ты был жестоко разочарован.
– Наоборот, в ней что-то переменилось, и она теперь волнует меня еще больше.
– Она стала женщиной – как-нибудь на досуге я тебе растолкую, что это такое! Ты хочешь сказать, что снова в нее влюбился? “Эндрю Стилмена прямо посреди 40-й улицы сразила любовь с первого взгляда” – вот это заголовок!
– Я пытаюсь тебе объяснить, но ты не понимаешь. Я потерял покой, а этого со мной давненько не случалось!
– Ты знаешь, как с ней связаться?
– Завтра мы вместе ужинаем. У меня мандраж, будто я сопливый мальчишка!
– Откровенность за откровенность: сдается мне, этот мандраж нас никогда не покинет. Спустя десять лет после смерти моей матери отец познакомился в супермаркете с женщиной. Ему было шестьдесят восемь, и накануне его первого ужина с ней мне пришлось везти его в город: ему приспичило купить новый костюм. В примерочной кабинке он принялся репетировать, что будет говорить ей за столом, стал спрашивать моего совета… Знаешь, как трогательно? Отсюда мораль: перед женщиной, которая нас волнует, мы всегда теряемся, и возраст здесь ни при чем.
– Спасибо, ты меня подбодрил перед завтрашним ужином…
– Я говорю это тебе для того, чтобы ты не совершал оплошность за оплошностью. Тебе будет казаться, что ты говоришь скучно, – возможно, так оно и будет. Зато потом, вернувшись домой, ты станешь упрекать себя в излишней пафосности.
– Ты, главное, не останавливайся, Саймон. Как же здорово иметь настоящих друзей!
– Погоди, не ворчи. Я хочу помочь тебе сосредоточиться. Завтра вечером ты должен максимально использовать этот момент, тем более что ты даже не надеялся, что он когда-нибудь наступит. Будь самим собой: если ты ей понравишься, то понравишься таким, как есть.
– Неужели мы так зависим от женского пола?
– А ты оглянись вокруг – хотя бы здесь, в баре. Ладно, о своей преподавательнице философии я тебе расскажу как-нибудь потом. В пятницу мы с тобой обедаем, я жду подробного отчета. Только, если можно, не такого длинного, как твой некролог.
Когда они выходили из “Федоры”, их охватила вечерняя прохлада. Саймон укатил на такси, Эндрю побрел домой пешком.
В пятницу Эндрю поведал Саймону, что его ужин с Вэлери прошел именно так, как тот предсказывал, если не хуже. И сделал вывод, что, кажется, действительно снова влюбился в Вэлери, что его совершенно не устраивало, поскольку она, не слишком распространяясь на эту тему, повторила, что в ее жизни есть мужчина. Ни назавтра, ни на следующей неделе она так ему и не позвонила. Эндрю чувствовал, как постепенно впадает в тоску. Субботу он провел за работой в газете, а в воскресенье они с Саймоном играли в баскетбол на площадке на углу Шестой авеню и Уэст-Хьюстон, за неимением слов посылая друг другу мяч.
Воскресный вечер получился невыносимо скучным: еда из китайского ресторанчика (заказ по телефону) и телевизор – фильм, который он уже видел, вперемежку с хоккейным матчем и частью сериала про хитроумных полицейских, распутывающих гнусные преступления. Этот тоскливый вечер так и тянулся, но в девять часов вдруг зажегся дисплей его мобильного телефона: пришло сообщение – и не от Саймона, а от Вэлери, которой потребовалось немедленно с ним увидеться и поговорить.
Эндрю тут же ответил, что с радостью примчится на ее зов – пусть только уточнит, куда ему мчаться и к какому времени.
“Сейчас”. И текст с указанием места встречи: угол Девятой улицы и авеню А, напротив Томкинс-сквер, в Ист-Виллидж.
Эндрю мельком взглянул на себя в зеркало. Сколько времени нужно, чтобы принять человеческий облик? В шортах и старой тенниске, так и не переодевшись после игры в баскетбол с Саймоном, он выглядел не лучшим образом. К тому же хорошо бы сходить в душ. Однако сообщение Вэлери его встревожило, он чувствовал, что надо торопиться. Поэтому он натянул джинсы и чистую рубашку, схватил ключи и стремглав понесся вниз по лестнице.
Вокруг не было ни души – и ни малейшей надежды поймать такси. Пришлось бежать до Седьмой авеню: там на углу Чарльз-стрит, на светофоре, он заметил такси и успел вскочить в него, прежде чем машина тронулась с места. Водителю он пообещал щедрые чаевые, если тот домчит его до места меньше чем за десять минут.
Трясясь на заднем сиденье, Эндрю уже сожалел о своем поспешном обещании раскошелиться, однако его доставили на место раньше назначенного срока, и таксист получил заслуженное вознаграждение.
Вэлери ждала его перед витриной кафе под названием “Pick Me Up”[1], вызвавшим у Эндрю улыбку – но лишь на мгновение, потому что вид у Вэлери был очень расстроенный.
Стоило ему подойти, как она влепила ему полновесную пощечину.
– Ты заставила меня ехать через полгорода, чтобы врезать мне по физиономии? – простонал он, потирая щеку. – Чем я заслужил такое внимание?
– Мне в жизни не на что было жаловаться, пока я не наткнулась на тебя у того проклятого бара! А теперь я не знаю, на каком я свете.
Эндрю обдало жаром. Он подумал, что только что схлопотал самую упоительную пощечину в жизни.
– Я не стану отвечать тебе тем же, джентльмены так не поступают. Просто скажу: я чувствую то же самое. – Он произнес это шепотом, не спуская с нее глаз. – Последние две недели были хуже некуда.
– Я тоже две недели только о тебе и думаю, Эндрю Стилмен.
– Когда ты дала деру из Покипси, Вэлери Рэмси, я думал о тебе днями и ночами, и так три года кряду, или четыре, а то и больше.
– Это было в другой жизни, я говорю не о тех временах, когда мы были еще подростками, а о сегодняшнем дне.
– И сегодня все по-прежнему, Вэлери. Ничего не изменилось: ни ты, ни то, как на меня подействовала встреча с тобой.
– Вдруг ты просто хочешь взять реванш после всего того, что я заставила тебя вынести?
– Не знаю, откуда у тебя такие дикие мысли. Похоже, в твоей жизни все было не так уж замечательно, как ты говоришь, раз тебе в голову лезет всякая чушь.
Прежде чем Эндрю сообразил, что происходит, Вэлери обвила руками его шею. Сначала он ощутил на губах лишь робкий поцелуй, но Вэлери быстро осмелела. Потом разомкнула объятия и посмотрела на него влажными глазами.
– Мне конец, – прошептала она.
– Вэлери, я при всем желании не в силах понять, что ты несешь.
Она прильнула к нему, наградила еще более пылким поцелуем и снова оттолкнула.
– Все пропало!
– Перестань! Что ты такое говоришь?
– Единственное, что еще могло бы меня спасти, – это если бы поцелуй оказался…
– Каким? – спросил Эндрю. Сердце у него колотилось как после бега наперегонки.
– Эндрю Стилмен, я страшно тебя хочу.
– Очень жаль, но только не в первый же вечер, это дело принципа! – заявил он и улыбнулся.
Он продолжал блаженно улыбаться, когда Вэлери легонько похлопала его по плечу и ласково взяла за руки:
– И что теперь, Бен?
– Пройдем вместе один отрезок пути, Вэлери, потом другой, потом третий… при условии, что ты перестанешь называть меня Беном.
4
Чтобы ступить на этот путь, Вэлери оставалось только расстаться со своим бойфрендом. Но с двумя годами жизни так просто, за один вечер, не распрощаешься. Эндрю терпеливо ждал, зная, что ее нельзя торопить, иначе она снова исчезнет.
Прошло еще три недели, и он получил среди ночи сообщение, почти идентичное тому, что перевернуло его жизнь в тот воскресный вечер. Такси доставило его к кафе “Pick Me Up”, возле которого его опять ждала Вэлери, на сей раз с черными потеками под глазами и с чемоданом у ног.
У себя дома Эндрю отнес чемодан в спальню и дал Вэлери время оглядеться и устроиться. Вернувшись в темную спальню, он увидел, что она уже забралась под одеяло. Присев на край кровати, он поцеловал ее, поднялся и пошел к двери, понимая, что ей надо побыть одной и погоревать об отношениях, в которых она только что поставила точку. Пожелав ей доброй ночи, он спросил, любит ли она по-прежнему горячий шоколад. Вэлери кивнула, и Эндрю удалился.
Той ночью, лежа на диване в гостиной без сна, он слышал ее плач и умирал от желания ее утешить, но не позволял себе идти к ней: справиться со своей печалью она могла только сама.
Утром Вэлери ждал на столике в гостиной поднос с чашкой, в которую был насыпан растворимый шоколад, и записка:
Наступило лето. По выходным, когда жара делалась нестерпимой, они доезжали на метро до Кони-Айленда и часами валялись на пляже.
В сентябре Эндрю на десять дней уехал за границу, отказавшись сообщить Вэлери, куда направляется. “Профессиональная тайна”, – отмахнулся он и поклялся, что у нее нет ни малейших оснований в чем-то его подозревать.
В октябре, снова уезжая в командировку, он, чтобы она не сердилась, пообещал, что при первой же возможности они вместе отправятся в отпуск. Но Вэлери не понравились эти дежурные утешения, и она послала его подальше вместе с отпуском.
Под конец осени Эндрю был наконец вознагражден за работу, полностью захватившую его в последнее время. Он провел в поисках несколько недель, дважды ездил в Китай, чтобы собрать доказательства, сопоставить разные свидетельства и определить их достоверность, и досконально разобрался, как организована торговля детьми в провинции Хунань. Подошло к концу одно из тех расследований, которые позволяют пролить свет на продажность и растленность некоторых представителей человеческой породы. Его статья в воскресном, самом читаемом выпуске газеты наделала много шуму.
За последние десять лет американские семьи усыновили шестьдесят пять тысяч китайских младенцев. Скандал разразился в связи с несколькими сотнями детей, которые вопреки официальным документам вовсе не были брошены родителями. Их силой отнимали у родных и помещали в приют, получавший за каждого усыновленного пять тысяч долларов. Золотой дождь проливался на мафию – бесчестных полицейских и чиновников, организовавших этот грязный бизнес. Китайские власти изо всех сил старались замять скандал, но зло уже было причинено. Статья Эндрю поставила множество родителей-американцев перед тяжелой нравственной дилеммой, чреватой драматическими последствиями.
Об Эндрю говорила вся редакция, его цитировали в вечерних теленовостях, привыкших заимствовать у “Нью-Йорк таймс” громкие сюжеты.
Эндрю превозносили коллеги, он получил электронное послание от своего главного редактора и несчетные письма от читателей, потрясенных результатами его расследования. Некоторые из собратьев по перу мучились от зависти, а еще в газету пришло три анонимных письма с угрозами убить удачливого соперника – такое тоже иногда случается.
Рождество и Новый год Эндрю отмечал в одиночестве: Вэлери отправилась в Новый Орлеан к своей подруге Колетт.
Назавтра после ее отъезда на парковке на Эндрю напал какой-то тип с бейсбольной битой, и все закончилось бы плохо, если бы не счастливое совпадение: он ждал вызванную машину техпомощи, и ее появление заставило нападавшего ретироваться.
Саймон уехал встречать Новый год в Колорадо, в Бивер-Крик, в компании друзей-лыжников.
Эндрю не придавал ни малейшего значения ни Рождеству, ни новогодним праздникам; он терпеть не мог запрограммированные увеселения, когда приходится веселиться во что бы то ни стало. Оба вечера он провел, сидя за стойкой “Мэриз Фиш”, за блюдом устриц и несколькими бокалами сухого белого вина.
2012 год начинался с самых лучших предзнаменований. Правда, в первых числах января произошла небольшая неприятность: Эндрю зацепила на Чарльз-стрит машина, отъезжавшая от полицейского участка. Водитель – отставной полицейский, навещавший из ностальгических побуждений свое бывшее место службы, – был потрясен этим происшествием и испытал огромное облегчение, когда Эндрю поднялся с мостовой живой и невредимый. Он настоял на том, чтобы пострадавший принял его приглашение поужинать в заведении по своему выбору. Эндрю тем вечером все равно нечем было заняться, хороший бифштекс привлекал его больше, чем протокол для страховой компании, к тому же журналист никогда не откажется от общества бывалого нью-йоркского полицейского, которого потянуло на разговор. Тот рассказал ему о своей жизни и о самых примечательных случаях в долгой карьере.
Вэлери сохранила свою квартиру, прозванную Эндрю “запасным аэродромом”, однако с февраля она предпочитала ночевать у него, и они стали всерьез подумывать о более просторном жилище, чтобы поселиться в нем вдвоем. Препятствие было одно: Эндрю отказывался расставаться с районом Уэст-Виллидж, поклявшись прожить там до конца своих дней. Трехкомнатные квартиры в нем были редкостью. Вэлери обзывала его закоренелым старым холостяком, однако было понятно, что его не разлучить с этими странными улочками, о которых он знал буквально все. Ему нравилось, гуляя с Вэлери, делиться своими познаниями: вот на этом перекрестке Гринвич-авеню раньше находился ресторан, навеявший Эдварду Хопперу сюжет его знаменитой картины “Полуночники”, вот здесь жил Джон Леннон, пока не переехал в Дакота-билдинг… Уэст-Виллидж видел все культурные революции, здесь были самые знаменитые кафе, кабаре, ночные клубы страны. Когда Вэлери возражала, что большинство современных художников откочевало в Уильямсбург, Эндрю, серьезно глядя на нее, провозглашал:
– Дилан, Хендрикс, Стрейзанд, “Питер, Пол и Мэри”, Саймон и Гарфункель, Джоан Баэз – все они начинали в Виллидж, в барах моего квартала. Разве этого мало, чтобы хотеть здесь жить?
И Вэлери, совершенно не желавшая с ним спорить, послушно отвечала:
– Конечно нет!
Когда она расхваливала ему комфорт небоскребов, возвышавшихся в считаных кварталах отсюда, Эндрю отвечал, что жизнь на стальном насесте его не прельщает. Ему подавай уличный шум, сирены, гудки таксистов на перекрестках, скрип видавшего виды паркета, бульканье и урчание в батареях отопления, скрежет входной двери… Все эти звуки напоминали ему, что он жив и его окружают люди.
Как-то раз, вернувшись с работы домой, он выпотрошил шкафы и перевез большую часть своих пожитков на местный мебельный склад. Распахнув перед Вэлери гардероб, он объявил, что необходимость в переезде отпала, так как теперь у нее полно места.
В марте Эндрю получил от главного редактора задание провести новое журналистское расследование в продолжение предыдущего, которым он прославился. Он тут же впрягся в работу, радуясь шансу побывать в Аргентине.
В первых числах мая, возвращаясь из Буэнос-Айреса с приятной мыслью, что вскоре снова туда отправится, Эндрю не нашел другого способа оправдаться перед Вэлери, кроме как предложить ей за ужином выйти за него замуж.
Сначала она подозрительно его разглядывала, потом расхохоталась. А он растерянно смотрел на нее, осознавая, что переполнен счастьем от своих собственных слов, сказанных экспромтом, без размышлений.
– Ты ведь несерьезно? – спросила Вэлери, утирая слезы.
– Почему несерьезно?
– Потому что мы с тобой вместе всего ничего, каких-то несколько месяцев. Маловато для такого решения.
– Вместе мы уже целый год, а знакомы с детства. Тебе не кажется, что у нас было достаточно времени, чтобы определиться?
– То есть перерыв в каких-то двадцать лет – не в счет…
– Для меня тот факт, что мы встретились в юности, потеряли друг друга из виду, а потом случайно встретились на нью-йоркской улице, – это знак.
– Рациональный журналист, последователь Декарта, уверовал в знаки судьбы?
– Когда я вижу тебя перед собой – да!
Вэлери долго смотрела ему в глаза и молчала, потом улыбнулась:
– Скажи еще раз.
Эндрю тоже уставился на Вэлери. Она была уже не юной бунтаркой, как двадцать лет назад. Та Вэлери, что сидела сейчас напротив него, сменила латаные джинсы на модную юбку, кеды с замазанными лаком для ногтей носками на лаковые туфельки, всепогодную брезентовую робу, скрывавшую ее формы, на кашемировый пуловер, выразительно облегавший грудь. Вместо прежней “боевой раскраски” – совсем немножко теней на веках и туши на ресницах. Вэлери Рэмси была гораздо привлекательнее всех женщин, которых он встречал, и ни с одной из них он не чувствовал такой близости, как с ней.
У Эндрю вспотели ладони – а такого с ним отродясь не бывало. Отодвинув свое кресло, он обошел столик и опустился на одно колено.
– Вэлери Рэмси, при мне нет кольца, потому что мое намерение совершенно спонтанно, зато оно искренне. Если ты согласна стать моей женой, мы в этот выходной вместе выберем тебе кольцо. Я намерен стать лучшим из мужей, чтобы ты проносила свое кольцо до конца жизни. Правильнее сказать, пока жив я – вдруг после моей смерти ты опять выскочишь замуж?
– Никак не можешь без черного юмора – даже когда делаешь предложение!
– Уверяю тебя, в такой позе, под столькими взглядами, я бы не стал дурачиться.
– Эндрю, – сказала Вэлери шепотом, наклонившись к его уху, – я намерена ответить на твое предложение согласием, так как мне этого хочется, да и нельзя выставлять тебя болваном перед всем рестораном. Но, когда ты сядешь на место, я сообщу тебе об одном условии, которое считаю непременным для нашего союза. Таким образом, “да”, которое я сейчас громко произнесу, на следующие несколько минут останется условным. Ну что, мы согласны?
– Мы согласны, – так же шепотом ответил Эндрю.
Вэлери прикоснулась губами к его губам и отчетливо произнесла свое “да”. Посетители ресторана, затаившие дыхание, разразились аплодисментами.
Хозяин заведения вышел из-за стойки, чтобы поздравить постоянного клиента. Крепко стиснув Эндрю в объятиях, он сказал ему на ухо с акцентом нью-йоркского итальянца, таким же, как в фильмах Скорсезе:
– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь!
После этого он поклонился Вэлери и поцеловал ей руку.
– Теперь вы – мадам, и я имею на это право! Я принесу вам шампанского за счет заведения в честь этого события. И не вздумайте возражать!
Вернувшись за стойку, Маурицио жестом приказал единственному официанту принести шампанское.
– Я слушаю, – прошептал Эндрю под хлопок пробки.
Официант налил два бокала. Подошел Маурицио с третьим бокалом, чтобы чокнуться с женихом и невестой.
– Подожди, Маурицио. Еще секундочку, – попросил Эндрю, беря его за рукав.
– Ты хочешь, чтобы я назвала свое условие при нем? – удивленно спросила Вэлери.
– Он мой старый друг, а от старых друзей у меня нет секретов, – ответил Эндрю насмешливо.
– Ну что ж… Итак, мистер Стилмен, я выйду за вас замуж при условии, что вы поклянетесь мне своей честью, что никогда мне не соврете, не обманете меня, не станете сознательно заставлять меня страдать. Если вы меня разлюбите, то я хочу узнать об этом первой. Хватит с меня романов, кончающихся горючими слезами в ночи. Если вы дадите мне такое обещание, то я соглашусь стать вашей женой.
– Клянусь, Вэлери Рэмси-Стилмен!
– Клянешься жизнью?
– Жизнью клянусь!
– Обманешь – убью!
Маурицио, глядя на Эндрю, перекрестился.
– Теперь можно чокаться? Меня все-таки клиенты ждут.
Он принес им две порции своего фирменного тирамису и отказался подать счет.
На улице, сжимая руку Эндрю, Вэлери спросила:
– Мы и вправду поженимся?
– Обязательно! Должен сознаться, я и не знал, что, делая тебе предложение, испытаю такое счастье.
– Я тоже счастлива, – ответила Вэлери. – С ума сойти! Я должна позвонить Колетт и все ей рассказать. Мы вместе учились, делили все беды и радости, особенно беды, она будет моей свидетельницей на свадьбе. А ты кого выберешь?
– Наверное, Саймона.
– Не хочешь ему позвонить?
– Хочу, позвоню прямо завтра.
– Прямо сегодня! Я – Колетт, ты – Саймону.
Эндрю не хотелось беспокоить Саймона в такой поздний час, чтобы сообщить известие, с которым вполне можно было бы подождать до завтра, но он увидел в глазах Вэлери детскую мольбу, и это выражение, смесь радости и страха, его сильно растрогало.
– Разбудим наших лучших друзей по одному или обоих сразу?
– Ты прав, нужно привыкать все делать вместе, – весело ответила Вэлери.
Колетт пообещала Вэлери примчаться в Нью-Йорк как можно быстрее. Она поздравила Эндрю и сказала, что он еще не догадывается, какое счастье ему привалило: ее лучшая подруга – необыкновенная женщина!
Саймон сначала решил, что его разыгрывают, и потребовал передать трубку Вэлери. Эндрю не понравилось, что Вэлери приняла его поздравление первой, но он и виду не подал, что сердится. Впрочем, Саймон сумел-таки его разозлить, когда напросился, не посоветовавшись с Эндрю, пообедать с ними завтра.
– Просто я бы предпочел сообщить ему все сам, – пояснил Эндрю, оправдываясь за свой недовольный вид.
– Так оно и было!
– А вот и нет, мне он не поверил. Тоже мне, лучший друг!
– Но ведь мы оба согласны, что я тут ни при чем, – сказала Вэлери, прильнув к Эндрю и осыпая его поцелуями.
– Ты ни при чем, – подтвердил Эндрю. – Смотри, не прокуси мне губу.
– Постараюсь.
Всю ночь они посвятили любви. В перерывах, переводя дух, они включали телевизор, стоявший на комоде в ногах кровати, и смотрели старые черно-белые фильмы. Когда начало светать, они решили прогуляться, дошли до самой Ист-Ривер и уселись на скамейку, чтобы полюбоваться восходом солнца.
Прошло еще три недели, и он получил среди ночи сообщение, почти идентичное тому, что перевернуло его жизнь в тот воскресный вечер. Такси доставило его к кафе “Pick Me Up”, возле которого его опять ждала Вэлери, на сей раз с черными потеками под глазами и с чемоданом у ног.
У себя дома Эндрю отнес чемодан в спальню и дал Вэлери время оглядеться и устроиться. Вернувшись в темную спальню, он увидел, что она уже забралась под одеяло. Присев на край кровати, он поцеловал ее, поднялся и пошел к двери, понимая, что ей надо побыть одной и погоревать об отношениях, в которых она только что поставила точку. Пожелав ей доброй ночи, он спросил, любит ли она по-прежнему горячий шоколад. Вэлери кивнула, и Эндрю удалился.
Той ночью, лежа на диване в гостиной без сна, он слышал ее плач и умирал от желания ее утешить, но не позволял себе идти к ней: справиться со своей печалью она могла только сама.
Утром Вэлери ждал на столике в гостиной поднос с чашкой, в которую был насыпан растворимый шоколад, и записка:
Сегодня я приглашаю тебя на ужин.Вэлери пообещала Эндрю остаться у него, но только на то время, пока ее бывший не съедет с ее квартиры. Она бы поселилась у Колетт, своей подруги, но та перебралась в Новый Орлеан. Прошло десять дней, и, к великому огорчению Эндрю, все больше наслаждавшегося ее присутствием, она собрала чемодан и вернулась к себе в Ист-Виллидж. Видя, как загрустил Эндрю, она напомнила ему, что их будут разделять каких-то пятнадцать кварталов.
Это у нас впервые.
В прихожей я оставил тебе запасной ключ.
Целую.
Эндрю.
Наступило лето. По выходным, когда жара делалась нестерпимой, они доезжали на метро до Кони-Айленда и часами валялись на пляже.
В сентябре Эндрю на десять дней уехал за границу, отказавшись сообщить Вэлери, куда направляется. “Профессиональная тайна”, – отмахнулся он и поклялся, что у нее нет ни малейших оснований в чем-то его подозревать.
В октябре, снова уезжая в командировку, он, чтобы она не сердилась, пообещал, что при первой же возможности они вместе отправятся в отпуск. Но Вэлери не понравились эти дежурные утешения, и она послала его подальше вместе с отпуском.
Под конец осени Эндрю был наконец вознагражден за работу, полностью захватившую его в последнее время. Он провел в поисках несколько недель, дважды ездил в Китай, чтобы собрать доказательства, сопоставить разные свидетельства и определить их достоверность, и досконально разобрался, как организована торговля детьми в провинции Хунань. Подошло к концу одно из тех расследований, которые позволяют пролить свет на продажность и растленность некоторых представителей человеческой породы. Его статья в воскресном, самом читаемом выпуске газеты наделала много шуму.
За последние десять лет американские семьи усыновили шестьдесят пять тысяч китайских младенцев. Скандал разразился в связи с несколькими сотнями детей, которые вопреки официальным документам вовсе не были брошены родителями. Их силой отнимали у родных и помещали в приют, получавший за каждого усыновленного пять тысяч долларов. Золотой дождь проливался на мафию – бесчестных полицейских и чиновников, организовавших этот грязный бизнес. Китайские власти изо всех сил старались замять скандал, но зло уже было причинено. Статья Эндрю поставила множество родителей-американцев перед тяжелой нравственной дилеммой, чреватой драматическими последствиями.
Об Эндрю говорила вся редакция, его цитировали в вечерних теленовостях, привыкших заимствовать у “Нью-Йорк таймс” громкие сюжеты.
Эндрю превозносили коллеги, он получил электронное послание от своего главного редактора и несчетные письма от читателей, потрясенных результатами его расследования. Некоторые из собратьев по перу мучились от зависти, а еще в газету пришло три анонимных письма с угрозами убить удачливого соперника – такое тоже иногда случается.
Рождество и Новый год Эндрю отмечал в одиночестве: Вэлери отправилась в Новый Орлеан к своей подруге Колетт.
Назавтра после ее отъезда на парковке на Эндрю напал какой-то тип с бейсбольной битой, и все закончилось бы плохо, если бы не счастливое совпадение: он ждал вызванную машину техпомощи, и ее появление заставило нападавшего ретироваться.
Саймон уехал встречать Новый год в Колорадо, в Бивер-Крик, в компании друзей-лыжников.
Эндрю не придавал ни малейшего значения ни Рождеству, ни новогодним праздникам; он терпеть не мог запрограммированные увеселения, когда приходится веселиться во что бы то ни стало. Оба вечера он провел, сидя за стойкой “Мэриз Фиш”, за блюдом устриц и несколькими бокалами сухого белого вина.
2012 год начинался с самых лучших предзнаменований. Правда, в первых числах января произошла небольшая неприятность: Эндрю зацепила на Чарльз-стрит машина, отъезжавшая от полицейского участка. Водитель – отставной полицейский, навещавший из ностальгических побуждений свое бывшее место службы, – был потрясен этим происшествием и испытал огромное облегчение, когда Эндрю поднялся с мостовой живой и невредимый. Он настоял на том, чтобы пострадавший принял его приглашение поужинать в заведении по своему выбору. Эндрю тем вечером все равно нечем было заняться, хороший бифштекс привлекал его больше, чем протокол для страховой компании, к тому же журналист никогда не откажется от общества бывалого нью-йоркского полицейского, которого потянуло на разговор. Тот рассказал ему о своей жизни и о самых примечательных случаях в долгой карьере.
Вэлери сохранила свою квартиру, прозванную Эндрю “запасным аэродромом”, однако с февраля она предпочитала ночевать у него, и они стали всерьез подумывать о более просторном жилище, чтобы поселиться в нем вдвоем. Препятствие было одно: Эндрю отказывался расставаться с районом Уэст-Виллидж, поклявшись прожить там до конца своих дней. Трехкомнатные квартиры в нем были редкостью. Вэлери обзывала его закоренелым старым холостяком, однако было понятно, что его не разлучить с этими странными улочками, о которых он знал буквально все. Ему нравилось, гуляя с Вэлери, делиться своими познаниями: вот на этом перекрестке Гринвич-авеню раньше находился ресторан, навеявший Эдварду Хопперу сюжет его знаменитой картины “Полуночники”, вот здесь жил Джон Леннон, пока не переехал в Дакота-билдинг… Уэст-Виллидж видел все культурные революции, здесь были самые знаменитые кафе, кабаре, ночные клубы страны. Когда Вэлери возражала, что большинство современных художников откочевало в Уильямсбург, Эндрю, серьезно глядя на нее, провозглашал:
– Дилан, Хендрикс, Стрейзанд, “Питер, Пол и Мэри”, Саймон и Гарфункель, Джоан Баэз – все они начинали в Виллидж, в барах моего квартала. Разве этого мало, чтобы хотеть здесь жить?
И Вэлери, совершенно не желавшая с ним спорить, послушно отвечала:
– Конечно нет!
Когда она расхваливала ему комфорт небоскребов, возвышавшихся в считаных кварталах отсюда, Эндрю отвечал, что жизнь на стальном насесте его не прельщает. Ему подавай уличный шум, сирены, гудки таксистов на перекрестках, скрип видавшего виды паркета, бульканье и урчание в батареях отопления, скрежет входной двери… Все эти звуки напоминали ему, что он жив и его окружают люди.
Как-то раз, вернувшись с работы домой, он выпотрошил шкафы и перевез большую часть своих пожитков на местный мебельный склад. Распахнув перед Вэлери гардероб, он объявил, что необходимость в переезде отпала, так как теперь у нее полно места.
В марте Эндрю получил от главного редактора задание провести новое журналистское расследование в продолжение предыдущего, которым он прославился. Он тут же впрягся в работу, радуясь шансу побывать в Аргентине.
В первых числах мая, возвращаясь из Буэнос-Айреса с приятной мыслью, что вскоре снова туда отправится, Эндрю не нашел другого способа оправдаться перед Вэлери, кроме как предложить ей за ужином выйти за него замуж.
Сначала она подозрительно его разглядывала, потом расхохоталась. А он растерянно смотрел на нее, осознавая, что переполнен счастьем от своих собственных слов, сказанных экспромтом, без размышлений.
– Ты ведь несерьезно? – спросила Вэлери, утирая слезы.
– Почему несерьезно?
– Потому что мы с тобой вместе всего ничего, каких-то несколько месяцев. Маловато для такого решения.
– Вместе мы уже целый год, а знакомы с детства. Тебе не кажется, что у нас было достаточно времени, чтобы определиться?
– То есть перерыв в каких-то двадцать лет – не в счет…
– Для меня тот факт, что мы встретились в юности, потеряли друг друга из виду, а потом случайно встретились на нью-йоркской улице, – это знак.
– Рациональный журналист, последователь Декарта, уверовал в знаки судьбы?
– Когда я вижу тебя перед собой – да!
Вэлери долго смотрела ему в глаза и молчала, потом улыбнулась:
– Скажи еще раз.
Эндрю тоже уставился на Вэлери. Она была уже не юной бунтаркой, как двадцать лет назад. Та Вэлери, что сидела сейчас напротив него, сменила латаные джинсы на модную юбку, кеды с замазанными лаком для ногтей носками на лаковые туфельки, всепогодную брезентовую робу, скрывавшую ее формы, на кашемировый пуловер, выразительно облегавший грудь. Вместо прежней “боевой раскраски” – совсем немножко теней на веках и туши на ресницах. Вэлери Рэмси была гораздо привлекательнее всех женщин, которых он встречал, и ни с одной из них он не чувствовал такой близости, как с ней.
У Эндрю вспотели ладони – а такого с ним отродясь не бывало. Отодвинув свое кресло, он обошел столик и опустился на одно колено.
– Вэлери Рэмси, при мне нет кольца, потому что мое намерение совершенно спонтанно, зато оно искренне. Если ты согласна стать моей женой, мы в этот выходной вместе выберем тебе кольцо. Я намерен стать лучшим из мужей, чтобы ты проносила свое кольцо до конца жизни. Правильнее сказать, пока жив я – вдруг после моей смерти ты опять выскочишь замуж?
– Никак не можешь без черного юмора – даже когда делаешь предложение!
– Уверяю тебя, в такой позе, под столькими взглядами, я бы не стал дурачиться.
– Эндрю, – сказала Вэлери шепотом, наклонившись к его уху, – я намерена ответить на твое предложение согласием, так как мне этого хочется, да и нельзя выставлять тебя болваном перед всем рестораном. Но, когда ты сядешь на место, я сообщу тебе об одном условии, которое считаю непременным для нашего союза. Таким образом, “да”, которое я сейчас громко произнесу, на следующие несколько минут останется условным. Ну что, мы согласны?
– Мы согласны, – так же шепотом ответил Эндрю.
Вэлери прикоснулась губами к его губам и отчетливо произнесла свое “да”. Посетители ресторана, затаившие дыхание, разразились аплодисментами.
Хозяин заведения вышел из-за стойки, чтобы поздравить постоянного клиента. Крепко стиснув Эндрю в объятиях, он сказал ему на ухо с акцентом нью-йоркского итальянца, таким же, как в фильмах Скорсезе:
– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь!
После этого он поклонился Вэлери и поцеловал ей руку.
– Теперь вы – мадам, и я имею на это право! Я принесу вам шампанского за счет заведения в честь этого события. И не вздумайте возражать!
Вернувшись за стойку, Маурицио жестом приказал единственному официанту принести шампанское.
– Я слушаю, – прошептал Эндрю под хлопок пробки.
Официант налил два бокала. Подошел Маурицио с третьим бокалом, чтобы чокнуться с женихом и невестой.
– Подожди, Маурицио. Еще секундочку, – попросил Эндрю, беря его за рукав.
– Ты хочешь, чтобы я назвала свое условие при нем? – удивленно спросила Вэлери.
– Он мой старый друг, а от старых друзей у меня нет секретов, – ответил Эндрю насмешливо.
– Ну что ж… Итак, мистер Стилмен, я выйду за вас замуж при условии, что вы поклянетесь мне своей честью, что никогда мне не соврете, не обманете меня, не станете сознательно заставлять меня страдать. Если вы меня разлюбите, то я хочу узнать об этом первой. Хватит с меня романов, кончающихся горючими слезами в ночи. Если вы дадите мне такое обещание, то я соглашусь стать вашей женой.
– Клянусь, Вэлери Рэмси-Стилмен!
– Клянешься жизнью?
– Жизнью клянусь!
– Обманешь – убью!
Маурицио, глядя на Эндрю, перекрестился.
– Теперь можно чокаться? Меня все-таки клиенты ждут.
Он принес им две порции своего фирменного тирамису и отказался подать счет.
На улице, сжимая руку Эндрю, Вэлери спросила:
– Мы и вправду поженимся?
– Обязательно! Должен сознаться, я и не знал, что, делая тебе предложение, испытаю такое счастье.
– Я тоже счастлива, – ответила Вэлери. – С ума сойти! Я должна позвонить Колетт и все ей рассказать. Мы вместе учились, делили все беды и радости, особенно беды, она будет моей свидетельницей на свадьбе. А ты кого выберешь?
– Наверное, Саймона.
– Не хочешь ему позвонить?
– Хочу, позвоню прямо завтра.
– Прямо сегодня! Я – Колетт, ты – Саймону.
Эндрю не хотелось беспокоить Саймона в такой поздний час, чтобы сообщить известие, с которым вполне можно было бы подождать до завтра, но он увидел в глазах Вэлери детскую мольбу, и это выражение, смесь радости и страха, его сильно растрогало.
– Разбудим наших лучших друзей по одному или обоих сразу?
– Ты прав, нужно привыкать все делать вместе, – весело ответила Вэлери.
Колетт пообещала Вэлери примчаться в Нью-Йорк как можно быстрее. Она поздравила Эндрю и сказала, что он еще не догадывается, какое счастье ему привалило: ее лучшая подруга – необыкновенная женщина!
Саймон сначала решил, что его разыгрывают, и потребовал передать трубку Вэлери. Эндрю не понравилось, что Вэлери приняла его поздравление первой, но он и виду не подал, что сердится. Впрочем, Саймон сумел-таки его разозлить, когда напросился, не посоветовавшись с Эндрю, пообедать с ними завтра.
– Просто я бы предпочел сообщить ему все сам, – пояснил Эндрю, оправдываясь за свой недовольный вид.
– Так оно и было!
– А вот и нет, мне он не поверил. Тоже мне, лучший друг!
– Но ведь мы оба согласны, что я тут ни при чем, – сказала Вэлери, прильнув к Эндрю и осыпая его поцелуями.
– Ты ни при чем, – подтвердил Эндрю. – Смотри, не прокуси мне губу.
– Постараюсь.
Всю ночь они посвятили любви. В перерывах, переводя дух, они включали телевизор, стоявший на комоде в ногах кровати, и смотрели старые черно-белые фильмы. Когда начало светать, они решили прогуляться, дошли до самой Ист-Ривер и уселись на скамейку, чтобы полюбоваться восходом солнца.