Страница:
Возможностей у Агриппины стало больше, и об этом мы по-прежнему читаем у Тацита.
«Первым, кто при новом принципате, но без ведома Нерона, пал жертвой коварства Агриппины, был проконсул провинции Азия Юний Силан». Императрица уничтожила брата проконсула – Луция Силана – и теперь обезопасила себя от возможного возмездия. Была и другая причина: Силан также являлся праправнуком божественного Августа; убивать всех, кто причастен к первому римскому принцепсу, стало привычкой жестокой династии. Юния Силана отравили «среди пира, и притом так открыто, что это ни для кого не осталось тайною». Агриппина сделала ставку на страх, впрочем, как и всякий правитель, оказавшийся у власти не совсем законным путем.
Следующим стал Нарцисс. Приложивший немало усилий, чтобы уничтожить непредсказуемую Мессалину, он невольно расчистил путь для собственного убийцы. Его бросили в темницу, где «жестоким обращением и лишениями довели до смерти».
«И убийства подобного рода пошли бы одно за другим, – пишет Тацит, – если бы этому не воспрепятствовали Афраний Бурр и Анней Сенека... И тот и другой боролись лишь с необузданным высокомерием Агриппины, одержимой всеми страстями жестокого властолюбия и поддерживаемой Паллантом». Первые пять лет правления Нерона отличались мягкостью и даже мудростью; в этом большая заслуга Сенеки, который был воспитателя императора. Властолюбие Агриппины пытались ублажать всевозможными почестями. «Сенат постановил дать ей двоих ликторов и назначил ее жрицей Клавдия, одновременно определив ему цензорские похороны и вслед за тем обожествление» (Тацит). Так убийца бога стала его жрицей.
Но Агриппина, сжигаемая своим главным пороком, постоянно переходила рамки дозволенного. Однажды Нерон принимал армянских послов. Мать бесцеремонно вошла в комнату и направилась к трону, занимать который имел право только принцепс. Спас положение Сенека. «Когда все оцепенели... он предложил принцепсу пойти навстречу подходившей к возвышению матери. Так под видом сыновней почтительности удалось избегнуть бесчестья».
Нерон взрослел и не только не нуждался в опеке матери, но и тяготился ею. Понимала и Агриппина, что теряет влияние на сына. Она пыталась вернуть его самыми безумными способами. «Подстрекаемая неистовой жаждой во что бы то ни стало удержать за собой могущество, Агриппина дошла до того, что в разгар дня, и чаще всего в те часы, когда Нерон бывал разгорячен вином и обильной трапезой, представала перед ним разряженною и готовой к кровосмесительной связи: ее страстные поцелуи и предвещавшие преступное сожительство ласки стали подмечать приближенные», – сообщает Тацит.
Нерон (Мрамор. 50-е гг.)
О связи матери и сына, более близкой, чем полагалось родством, говорит и Светоний: «уверяют даже, будто разъезжая в носилках вместе с матерью, он предавался с нею кровосмесительной похоти, о чем свидетельствовали пятна на одежде».Сенека противопоставил оружию Агриппины свое, более мощное – то была юная вольноотпущенница Акте. Бывшая рабыня «роскошью пиршеств и полными соблазна тайными встречами успела окончательно пленить принцепса». Конечно, Нерон потерял всякий интерес к немолодому телу матери.
Связь императора тщательно скрывалась, но разве можно подобное утаить от Агриппины? Умная женщина умело спрятала свои истинные чувства и предприняла шаги, неожиданные даже для Нерона. По свидетельству Тацита, она «стала окружать его лаской, предлагать ему воспользоваться ее спальным покоем и содействием, с тем чтобы сохранить в тайне те наслаждения, которых он добивался со всей неудержимостью первой молодости и к тому же наделенный верховной властью. Больше того, она признавалась, что была к нему излишне суровой, и предоставляла в его полное распоряжение свое состояние, лишь немногим уступавшее императорскому, и если ранее не знала меры в обуздании сына, то теперь была столь же неумеренно снисходительной».
Идя на такие жертвы, Агриппина надеялась на взаимность – естественно, не на физическую близость, ибо ее многочисленные связи с мужчинами были лишь ступеньками на пути к заветной цели, и не более того.
Увы, мать не дождалась от сына столь же широкого жеста. Нерон отобрал платья и драгоценности, «которыми блистали жены и матери принцепсов», и послал их матери. Щедрость сына, от которой пришла бы в восторг любая женщина, очень разочаровала Агриппину. Она заявляет, что (по Тациту) «этим подарком сын не только не преумножил ее нарядов и украшений, но напротив, отнял у нее все остальное, ибо выделил ей лишь долю того, чем владеет и что добыто ее стараниями».
Были и другие последствия попытки Агриппины договориться полюбовно. Нерон понял, откуда у матери состояние, сопоставимое с императорской казной, и властной рукой закрыл источник его пополнения. Он «отстранил от заведования финансовыми делами Палланта, который, будучи приставлен к ним Клавдием, распоряжался ими как полноправный хозяин». Любовник матери и – по совместительству – главный финансист империи покинул дворец «в сопровождении целой толпы приближенных».
Удар был настолько силен, что Агриппина при встрече с сыном от возмущения потеряла рассудок. Всю жизнь она с изощренной жестокостью расчищала путь к трону, и... Агриппина не могла поверить: дорогу ей преградил собственный сын. Через интриги и кровь, рискуя жизнью и позабыв о чести, Агриппина виртуозно доставила сыну высшую власть, а он пожелал один править Римом, отстранив мать от этого хлопотного занятия.
В порыве бешенства дочь Германика произнесла самую страшную угрозу. Она заявила принцепсу, что «Британик уже подрос, что он кровный сын Клавдия и достоин того, чтобы унаследовать отцовскую власть, которою пользуется, чтобы обижать мать, усыновленный отпрыск чужого рода. Она не возражает против того, чтобы люди узнали правду обо всех бедствиях несчастной семьи и, прежде всего, – о ее кровосмесительном браке и об отравлении ею Клавдия. Но попечением богов и ее предусмотрительностью жив и невредим ее пасынок. Она отправится вместе с ним в преторианский лагерь, и пусть там выслушают, с одной стороны, дочь Германика, а с другой – калеку Бурра и изгнанника Сенеку, которые тщатся увечной рукой и риторским языком управлять родом людским. Она простирала руки, понося Нерона и выдвигая против него одно обвинение за другим, взывала к обожествленному Клавдию, к пребывавшим в подземном царстве теням Силанов, вспоминала о стольких напрасно свершенных ею злодеяниях». Вот так Тацит описывает реакцию Агриппины. Напоминание о Британике не было пустым звуком. Слишком хорошо Нерон знал собственную мать, ее неуемную жажду власти. Агриппина готова была править, прикрываясь именем любого мужчины: для нее не имело большого значения, будет это сын или пасынок.
Задуматься над судьбой подраставшего Британика заставил Нерона и недавний случай.
Тацит рассказывает:
«В дни праздника Сатурналий среди прочих забав со сверстниками они затеяли игру, участники которой тянули жребий, кому из них быть царем, и он выпал Нерону. Всем прочим Цезарь отдал различные приказания, которые можно было легко и безо всякого стеснения выполнить; но когда он повелел Британику подняться со своего места и, выйдя на середину, затянуть по своему выбору песню, рассчитывая, что мальчик, не привыкший даже к трезвому обществу, не говоря уже о хмельном сборище, смешается и будет всеми поднят на смех, – тот твердым голосом начал песнь, полную иносказательных жалоб на то, что его лишили родительского наследия и верховной власти. Эти сетования Британика возбудили к нему сочувствие... И Нерон, поняв, что к нему относятся неприязненно, еще сильнее возненавидел Британика».
Попыткой испугать Нерона Агриппина подписала окончательный приговор несчастному сыну Клавдия. Свое первое убийство Нерон совершил без малейших угрызений совести и колебаний. Сенека, долгие годы учивший его добродетели, лишь на время усыпил страшные гены, доставшиеся Нерону от родителей. Император тотчас же вызвал небезызвестную Локусту и потребовал самого сильного яда.
Юношу отравили во время обеда, в присутствии самых близких родственников. Все кушанья и напитки Британика перед употреблением проверял специальный раб, но Нерон обошел и эту помеху.
Послушаем Тацита.
«Еще безвредное, но недостаточно остуженное и уже отведанное рабом питье передается Британику; отвергнутое им как чрезмерно горячее, оно разбавляется холодной водой с разведенным в ней ядом, который мгновенно проник во все его члены, так что у него разом пресеклись голос и дыхание. Сидевших вокруг него охватывает страх, и те, кто ни о чем не догадывался, в смятении разбегаются, тогда как более проницательные замирают, словно пригвожденные каждый на своем месте, и вперяют взоры в Нерона. А он, не изменив положения тела, все так же полулежа... говорит, что это дело обычное, так как Британик с раннего детства подвержен падучей... Но в чертах Агриппины мелькнули такой испуг и такое душевное потрясение, несмотря на ее старание справиться с ними, что было очевидно, что для нее, как и для сестры Британика Октавии, случившееся было полной неожиданностью; ведь Агриппина отчетливо понимала, что лишается последней опоры, и что это братоубийство – прообраз ожидающей ее участи.
Одна и та же ночь видела умерщвление и погребальный костер Британика, ибо все необходимое для его скромно обставленных похорон было предусмотрено и припасено заранее».
«Локуста же за сделанное дело получила и безнаказанность, и богатые поместья, и даже учеников», – уточняет Светоний. Ученики отравительнице будут весьма кстати: механизм убийств, запущенный в сознании Нерона, требовал все новых и новых жертв – и, естественно, ядов для них.
Война между матерью и сыном не закончилась со смертью Британика. Агриппина поняла после этого случая, что сын вырос и стал точным подобием матери. Она начала бояться Нерона, но гнев и обида были сильнее страха. Дочь Германика, как показывает Тацит, действовала по многим направлениям: «она расточала заботу и ласку Октавии, часто устраивала тайные совещания со своими друзьями и с жадностью, превосходившей ее врожденную страсть к стяжательству, где только могла, добывала деньги; она обходительно принимала трибунов и центурионов, окружала почетом уцелевших представителей старой знати, превознося их славные имена и доблесть, как если бы приискивала вождя и привлекала приверженцев».
Ответные удары Нерона оказывались неизменно сильнее: он отнял у матери германцев, приставленных к ней в качестве телохранителей, а затем и вовсе удалил ее из императорского дворца.
Находившуюся в опале Агриппину никто не посещал, «кроме нескольких женщин, побуждаемых к этому, может быть, любовью, а может быть, и ненавистью». Одна из них, Юния Силана, донесла Нерону, что мать скорбит о смерти Британика и замышляет государственный переворот. Нерон, разгоряченный вином, хотел немедленно умертвить мать. «Цезаря удалось удержать от этого шага не раньше, чем Бурр дал ему обещание, что, если подтвердится ее виновность, он распорядится предать ее смерти; но всякому, а тем более матери, должна быть дана возможность представить свои оправдания».
Агриппина явилась во дворец Нерона и в присутствии Афрания Бурра, Аннея Сенеки и нескольких свидетелей из вольноотпущенников заявила, что все обвинения – клевета и козни врагов (чем, собственно, и был донос Юнии Силаны). Нерон сделал вид, что поверил оправданиям матери, были даже наказаны доносчики, но... Нерон понимал и другое: если не поделиться с матерью властью, она погибнет сама и погубит сына, ибо без власти жизнь ее лишится всякого смысла.
Матери и сыну стало тесно на одной планете, они не могли существовать вместе, ибо нуждались в одной вещи, которую делить друг с другом не желали. «Нерон стал избегать встреч с нею наедине» и радовался, когда мать «отправлялась в загородные сады Тускула или Анция». В конце концов, Агриппина стала его тяготить, «где бы она ни находилась».
Принять окончательное решение помогла новая любовница Нерона – Поппея Сабина. Женщина эта была прежде всего удивительна тем, что прекрасно чувствовала себя в жестоком, продажном, полном интриг мире. Хотя чему удивляться: она была ярким порождением эпохи. В том числе и поэтому знаменитая куртизанка заслуживает, чтобы о ней было сказано несколько слов.
«У этой женщины было все, кроме честной души, – пишет Тацит. – Мать ее, почитавшаяся первой красавицей своего времени, передала ей вместе со знатностью и красоту; она располагала средствами, соответствовавшими достоинству ее рода; речь ее была любезной и обходительной, и вообще она не была обойдена природной одаренностью. Под личиной скромности она предавалась разврату. В общественных местах показывалась редко и всегда с полуприкрытым лицом – то ли чтобы не насыщать взоров, то ли, может быть, потому, что это к ней шло. Никогда не щадила она своего доброго имени, одинаково не считаясь ни со своими мужьями, ни со своими любовниками; никогда не подчинялась она ни своему, ни чужому чувству, но где предвиделась выгода, туда и несла свое любострастие».
Отон – муж Поппеи и близкий друг Нерона – в беседах часто восторгался красотой и прочими прелестями собственной жены. На свою беду он возбудил интерес принцепса к Поппее и очень скоро стал лишним в Риме; его назначили наместником Лузитании.
Поппея Сабина – это не безропотная Акте или Агриппина, стремившаяся при случае запрыгнуть в носилки Нерона. Она играла с императором, всегда привыкшим получать желаемое, как кошечка со львом. Она открыто издевалась над влюбленным принцепсом и при этом зорко следила, чтобы он не вышел из-под ее власти.
Описание опасной игры Поппеи Сабины есть у Тацита.
«Поппея пускает в ход лесть и свои чары и, притворившись, будто покорена красотою Нерона и не в силах противиться нахлынувшей на нее страсти, сразу увлекает его; затем, когда любовь захватила его, она стала держать себя с ним надменно и властно и, если он оставлял ее у себя свыше одной или двух ночей, заявляла ему, что она замужняя женщина и не желает расторгнуть брак, плененная образом жизни Отона, с которым никто не может сравниться: у него возвышенная душа и неподражаемое умение держаться с достоинством; в нем она видит все качества прирожденного властителя; а Нерон, опутанный наложницею-рабыней и привычкою к Акте, из этого сожительства по образу и подобию презренных рабов не извлек ничего, кроме грязи и низости».
Страсть Нерона к Поппее «день ото дня становилась все пламенней, а она, не надеясь при жизни Агриппины добиться его развода с Октавией и бракосочетания с нею самой, постоянно преследовала его упреками, а порой и насмешками, называя обездоленным сиротой, покорным чужим велениям и лишенным не только власти, но и свободы действий». Поппея угрожала вернуться к Отону, если Нерон не способен избавиться от влияния матери и доставить ей брачный венец. «Таким и подобным этим речам, подкрепляемым слезами и притворством любовницы, никто не препятствовал, ибо всем хотелось, чтобы могущество Агриппины было подорвано, но никто вместе с тем не предвидел, что ненависть доведет сына до умерщвления матери».
Убивали Агриппину долго. Три раза Нерон пытался ее отравить, «пока не понял, что она заранее принимает противоядие» (это свидетельство Светония).
Найти другой способ убийства матери принцепса оказалось делом нелегким: Нерон хотел, чтобы смерть ее выглядела естественной и не возбудила никаких подозрений.
Тацит пишет:
«Наконец вольноотпущенник Аникет, префект мизенского флота и воспитатель Нерона в годы его отрочества, ненавидевший Агриппину и ненавидимый ею, изложил придуманный им хитроумный замысел. Он заявил, что может устроить на корабле особое приспособление, чтобы, выйдя в море, он распался на части и потопил ни о чем не подозревающую Агриппину».
Нерон не только одобрил план, но и принял живейшее участие в его реализации. В марте 59 года он пригласил мать в Байи, где проходили празднества в честь богини Минервы. Предварительно Нерон пустил слух о своем желании примириться с матерью; в послании к ней раскаявшийся сын писал, что «следует терпеливо сносить гнев родителей и подавлять в себе раздражение». Верила или не верила Агриппина, но от предложения принцепса отказаться не могла.
Нерон лично встретил мать на берегу, взял ее за руку, обнял и отвел на свою приморскую виллу... Перед отъездом он пригласил мать на ужин. Ласковость сына, его предупредительность рассеяли страхи Агриппины, но более всего подкупило то, что принцепс поместил мать за столом выше себя. Это Агриппина восприняла не просто как знак внимания; и властолюбивая женщина согласилась подняться на блистающий нарядным убранством корабль, который предложил заботливый сын.
Провожая мать, Нерон «долго, не отрываясь, смотрит ей в глаза и горячо прижимает ее к груди, то ли чтобы сохранить до конца притворство или, быть может, потому, что прощание с обреченной им на смерть матерью тронуло его душу, сколь бы зверской она ни была».
«Но боги, словно для того, чтобы злодеяние стало явным, послали звездную ночь с безмятежно спокойным морем, – сообщает подробности покушения Тацит. – Корабль не успел далеко отойти; вместе с Агриппиною на нем находились только двое из ее приближенных – Креперей Галл, стоявший невдалеке от кормила, и Ацеррония, присевшая в ногах у нее на ложе и с радостным возбуждением говорившая о раскаянии ее сына и о том, что она вновь обрела былое влияние, как вдруг по данному знаку обрушивается отягченная свинцом кровля каюты, которую они занимали. Креперей был ею задавлен и тут же испустил дух, а Агриппину с Ацерронией защитили высокие стенки ложа, случайно оказавшиеся достаточно прочными, чтобы выдержать тяжесть рухнувшей кровли. Не последовало и распадения корабля, так как при возникшем на нем всеобщем смятении очень многие непосвященные в тайный замысел помешали тем, кому было поручено привести его в исполнение.
Тогда гребцам отдается приказ накренить корабль на один бок и таким образом его затопить; но и на этот раз между ними не было необходимого для совместных действий единодушия, и некоторые старались наклонить его в противоположную сторону, так что обе женщины не были сброшены в море внезапным толчком, а соскользнули в него. Но Ацерронию, по неразумию кричавшую, что она Агриппина, и призывавшую помочь матери принцепса, забивают насмерть баграми, веслами и другими попавшими под руку корабельными принадлежностями, тогда как Агриппина, сохранявшая молчание и по этой причине неузнанная (впрочем, и она получила рану в плечо), сначала вплавь, потом на одной из встречных рыбачьих лодок добралась до Лукринского озера и была доставлена на свою виллу».
Агриппина, конечно, поняла, по чьей воле «у самого берега не гонимый ветром и не наскочивший на скалы корабль стал разрушаться сверху, словно наземное сооружение». Мужественная и умная дочь Германика решила, что единственное средство избежать нового покушения или, по крайней мере, отсрочить его – это сделать вид, что она ни о чем не догадывается.
Агриппина посылает к Нерону вольноотпущенника Агерина с известием, что судно потерпело кораблекрушение, но «по милости богов и хранимая его счастьем она спаслась от почти неминуемой гибели».
Принцепс находился в большем смятении, чем спасшаяся чудом Агриппина: он-то ожидал вести о смерти матери. Нерон не сомневался, что мать знает имя виновника своих несчастий. «Помертвев от страха, он восклицает, что охваченная жаждою мщения, вооружив ли рабов, возбудив ли против него воинов или воззвав к сенату и народу, она вот-вот прибудет, чтобы вменить ему в вину кораблекрушение, свою рану и убийство друзей: что же тогда поможет ему, если чего-нибудь не придумают Бурр и Сенека».
Да! Нерон обращается к честнейшему главе преторианцев, которого назначила на эту должность Агриппина; обращается к философу-учителю, который мечтал, что его воспитанник будет самым справедливым и гуманным монархом; обращается с просьбой помочь ему стать матереубийцей.
И благородный воин, и гуманист-философ сходятся во мнении, что дело зашло слишком далеко, и, «если не упредить Агриппину, ничто не убережет Нерона от гибели. Наконец Сенека, набравшись решимости, взглянул на Бурра и обратился к нему с вопросом, можно ли отдать приказ воинам умертвить Агриппину. Тот ответил, что преторианцы связаны присягою верности всему дому Цезарей и, помня Германика, не осмелятся поднять руку на его дочь: пусть Аникет выполняет обещанное».
Так морякам поручили исправлять недоделки в работе. Попутно решают обвинить Агерина, посланца Агриппины, в попытке покушения на принцепса; ему подбрасывают под ноги меч, а затем приказывают заключить его в оковы.
«Между тем распространяется весть о несчастном случае с Агриппиной, и всякий, услышав об этом, бежит на берег, – рассказывает Тацит о последнем акте трагедии Агриппины. – Одни подымаются на откосы береговых дамб, другие вскакивают в ближайшие лодки; иные, насколько позволял рост, входят в воду, некоторые протягивают вперед руки; сетованиями, молитвенными возгласами, растерянными вопросами и сбивчивыми ответами оглашается все побережье; стеклась несметная толпа с факелами, и когда стало известно, что Агриппина жива, собравшиеся вознамерились пой-ти к ней с поздравлениями, но при виде появившегося и пригрозившего им воинского отряда рассеялись.
Аникет, расставив вокруг виллы вооруженную стражу, взламывает ворота и, расталкивая встречных рабов, подходит к дверям занимаемого Агриппиною покоя; возле него стояло несколько человек, остальных прогнал страх перед ворвавшимися. Покой был слабо освещен – Агриппину, при которой находилась только одна рабыня, все больше и больше охватывает тревога: никто не приходит от сына, не возвращается и Агерин: будь дело благополучно, все шло бы иначе; а теперь – пустынность и тишина, внезапные шумы – предвестия самого худшего.
Когда и рабыня направилась к выходу, Агриппина промолвив: «И ты меня покидаешь», – оглядывается и, увидев Аникета с сопровождавшими его триерархом Геркулеем и флотским центурионом Обаритом, говорит ему, что если он пришел проведать ее, то пусть передаст, что она поправилась; если совершить злодеяние, то она не верит, что такова воля сына: он не отдавал приказа об умерщвлении матери. Убийцы обступают тем временем ее ложе; первым ударил ее палкой по голове триерарх. И когда центурион стал обнажать меч, чтобы ее умертвить, она, подставив ему живот, воскликнула: «Поражай чрево!» – и тот прикончил ее, нанеся ей множество ран.
Ее тело сожгли той же ночью с выполнением убогих погребальных обрядов; и пока Нерон сохранял верховную власть, над ее останками не был насыпан могильный холм, и место погребения оставалось неогражденным. В дальнейшем попечением ее домочадцев ей была сооружена скромная гробница близ Мизенской дороги и виллы диктатора Цезаря...»
«Но лишь по свершении этого злодеяния Цезарь постиг всю его непомерность, – уверяет нас Тацит. – Неподвижный и погруженный в молчание, а чаще мечущийся от страха и наполовину безумный, он провел остаток ночи, ожидая, что рассвет принесет ему гибель».
То были не муки совести, но страх наказания за одно из самых тяжких в Риме преступлений – матереубийство. Однако наступившее утро не принесло Нерону ничего ужасного. Наоборот, явившиеся к нему по наущению Бурра центурионы и трибуны, поздравляли принцепса «с избавлением от неожиданной опасности, с раскрытием преступного умысла матери». Оказывается, за ночь Сенека придумал историю, объясняющую смерть Агриппины, и даже написал для Нерона речь по этому поводу. Согласно фантазиям философа, Агриппина пыталась убить сына и подослала вольноотпущенника Агерина; тот был застигнут с мечом в руке при попытке совершить убийство. Агерин во всем признался, и Агриппина, «якобы осужденная собственной совестью за покушение на злодеяние... сама себя предала смерти».
По сообщению Светония, Нерон «не раз признавался, что его преследует образ матери и бичующие Фурии с горящими факелами». Угрызения совести? Нет, скорее всего, сумасшествие – чем и будут годы правления Нерона после гибели матери. Тацит сообщает: «Он торжественно поднялся на Капитолий, возблагодарил богов и вслед за тем безудержно предался всем заложенным в нем страстям, которые до этой поры если не подавляло, то до известной степени сдерживало уважение к матери, каково бы оно ни было».
В 62 году поменялось окружение Нерона. Не стало Афрания Бурра: неясно – умер он сам либо был отравлен. Поскольку император больше не намеревался править по законам совести и общественной пользы, отпала всякая нужда и в Сенеке. Сначала философа изгоняют из Палатинского дворца, а затем воспитанник посылает учителю повеление расстаться с жизнью.
Вместо Бурра преторианские когорты возглавил Софоний Тигеллин, «привлекший Нерона своим общеизвестным распутством». Он и стал помощником принцепса во многих преступлениях, где требовались особый цинизм и равнодушие к человеческим страданиям.
Одно из преступлений поражает своим кощунством и кажется ужаснее матереубийства, потому что совершено против невинного человека, долгие годы терпевшего издевательства Нерона. Речь идет о жене принцепса – Октавии, которая после смерти Агриппины стала последним препятствием для властолюбивой Поппеи Сабины.