Страница:
Коммод любил награждать себя разными титулами и наименованиями. Лампридий пишет: «Амазонским он был назван по причине своей любви к наложнице Марции, портретом которой в виде амазонки он любовался; ради нее он сам пожелал выйти на римскую арену в виде амазонки».
Марция во всем потакала могущественному любовнику: когда он решил переименовать Рим в «Коммодову колонию», вольноотпущенница сказала, что это будет великолепно. Однако с каждым годом Марции было все труднее и труднее управляться с императором, выходки которого были все экстравагантнее и непозволительнее для носимого им звания.
«Префекта претория Юлиана, одетого в тогу, Коммод в присутствии всех его подчиненных столкнул в пруд. Ему он приказал и плясать голым, с измазанным лицом перед своими наложницами, и бить в кимвалы... В храмы богов он входил, запятнанный развратом и человеческой кровью. Он изображал из себя врача, чтобы смертоносными ланцетами выпускать кровь у людей» (Лампридий).
Новое увлечение Коммода и стало причиной последней его ссоры с Марцией. Император возомнил себя величайшим гладиатором и, как сообщает Геродиан, «дошел... до такого безумия, что не хотел больше жить в императорском жилище, но пожелал переселиться в казарму гладиаторов. Себя он повелел называть уже не Гераклом, но именем одного знаменитого, незадолго до этого скончавшегося гладиатора. Отрубив голову величайшей колоссальной статуи, почитаемой римлянами, представляющей собой изображение Солнца, он поместил там свою голову, подписав... „победивший тысячу гладиаторов“».
Тем временем приближался очень значимый общеиталийский праздник. Вся страна к нему тщательно готовилась, а «Коммод пожелал выйти не из императорского дворца, как это принято, а из казармы гладиаторов, и предстать перед римлянами не в красиво окаймленной императорской порфире, а неся сам оружие в сопровождении остальных гладиаторов» (Геродиан). Марция была в ужасе от намерения любовника: она «сначала упрашивала и, припав к его ногам, умоляла со слезами не оскорблять Римскую державу и не подвергать себя опасности, отдавшись гладиаторам и пропащим людям». Коммод был непреклонен. Далее его безуспешно пытались отговорить от опрометчивого поступка префект претория Лет и главный спальник Эклект.
Результат дружных уговоров был более чем неожиданным.
Исторические источники рассказывают, как развивались события дальше. Раздосадованный Коммод прогнал советчиков, не понявших великого гладиатора, и удалился в спальню (обычно в полдень он спал). Перед сном император, не надеясь на свою память, записал, кого следует казнить в ближайшее время. «Из них первой была Марция, – указывает Геродиан, – за ней следовали Лет и Эклект, а за ними большое количество первых людей в сенате. Старших и еще остававшихся отцовских друзей он хотел всех устранить, стыдясь иметь почтенных свидетелей своих безобразных дел, а имуществом богатых он желал облагодетельствовать воинов и гладиаторов и разделить его между ними, чтобы одни охраняли его, а другие развлекали».
Так приблизился конец Марции. Впрочем, она и так удивительно долго держалась в фаворитках, учитывая то, что Коммод предпочитал общаться с мужчинами, в том числе, и в постели. Вступив в должность императора и назначив себе триумф, Коммод, как рассказывает Лампридий, «посадил в колесницу позади себя своего любовника Саотера и, поворачивая голову, часто целовал его на виду у всех».
Повествование Лампридия похоже на обвинительное заключение.
«Коммод безумствовал во дворце на пирах и в банях вместе с тремястами наложницами, которых он набрал из матрон и блудниц по признаку красоты, а также с тремястами взрослыми развратниками, которых он собрал из простого народа и из знати, насильно и за деньги, причем дело решала их красота.
‹...›
У него были любимцы, именами которых служили названия срамных частей мужского и женского тела; им он особенно охотно раздавал свои поцелуи. Он держал у себя одного человека, у которого был необыкновенных размеров мужской орган; этого человека он называл своим ослом и очень дорожил им. Коммод сделал его богатым и поставил во главе жрецов сельского Геркулеса».
Вот на кого имела влияние Марция целых 10 лет!
Итак, мы оставили Коммода спящим в его спальне. Геродиан расскажет нам о том, что было дальше.
На свою беду, записку, являвшуюся смертным приговором для самых близких людей, Коммод бросил прямо на кровать. В комнате был еще «ребеночек, совсем маленький, – из тех, какие ходят без одежды, украшенные золотом и драгоценными камнями (ими забавляются живущие в роскоши римляне). Коммод чрезвычайно любил его – так, что даже часто спал с ним; назывался он Филокоммодом – и это прозвание указывало на любовь к нему государя».
Когда Коммод на некоторое время покинул комнату, ребенок взял лежащую на кровати записку, чтобы поиграть с нею, и тоже покинул покои. «По воле какого-то божества он встретился с Марцией. Она (также любившая ребеночка), обняв и целуя его, отнимает записку, боясь, как бы он, неразумный, по неведению не уничтожил, играя, что-нибудь нужное. Узнав руку Коммода, она была охвачена любопытством прочитать написанное». Обнаружив, что оно несет смерть и что ей предстоит умереть прежде всех, Марция испустила стон и сказала про себя: «Прекрасно, Коммод, – это благодарность за мою преданность и любовь и за твою наглость и пьянство, которые я терпела столько лет; но ты, пьяный, не совершишь это безнаказанно над трезвой женщиной».
Не медля ни мгновения, Марция находит префекта претория Квинта Лета и главного спальника Эклекта, чьи имена значились в записке вторыми.
Надо сказать, что их профессии были одними из самых опасных в Риме. Так как император становился все подозрительнее и «вел себя все хуже и хуже», то префектов и спальников сменяли через несколько дней или даже часов. Префект претория Нигер находился в должности только шесть часов. Марций Кварт был префектом пять дней. Увольнение обычно означало смертную казнь, и даже назначение на должность было равнозначно смертному приговору. Так что люди, следовавшие в списке за Марцией, догадывались, какой их ожидает конец, но на этот раз незаурядная вольноотпущенница подсказала путь к общему спасению.
Мужественная женщина взялась выполнить самую опасную часть работы. Коммода было решено отправить в небытие с помощью яда: «Марция обещала очень легко дать его – ведь она обыкновенно замешивала и подавала первое питье, чтобы ему приятнее было пить от любимой. Когда он пришел после купания, она, налив в чашу яду, замешав благовонным вином, дает ему пить. Испытывая жажду после долгого купания и упражнений со зверями, он и выпил, как обычную заздравную чашу, ничего не замечая».
Однако не так-то легко было убить отличавшегося огромной силой и отменным здоровьем императора-гладиатора. Вначале яд подействовал как снотворное. Коммод часто ложился спать днем, и это ни у кого не вызвало подозрений; в том числе и у самого Коммода – подумавшего, что ко сну его стало клонить от переутомления и вина.
Сообщники тем временем разогнали всю дворцовую прислугу по домам – якобы чтобы создать тишину, необходимую для отдыха императора.
Сон был недолгим.
«Когда яд дошел до желудка и брюшной полости, наступило головокружение, и затем появилась обильная рвота – потому ли, что имевшаяся ранее пища вместе с большим количеством напитков вытеснила яд, или из-за предварительного принятия противоядия, которое обычно всякий раз принимают государи перед пищей.
Из-за обильной рвоты они испугались, как бы Коммод, извергнув весь яд, не протрезвился, и им всем не пришлось погибнуть, и убеждают некоего юношу по имени Нарцисс, крепкого и цветущего, войти к Коммоду и задушить его, пообещав дать великие награды. Ворвавшись, он, схватив за горло ослабевшего от яда и опьянения Коммода, убивает его».
Заговоров против Коммода было множество (к этому располагало его поведение), и самые известные из них были организованы женщинами. Глупость Кодрата помешала Луцилле уничтожить чудовище на троне в самом начале его правления. Марция же лично проследила, чтобы свершилось то, что задумано.
Сколь Марк Аврелий был любим римлянами, столь же его сын, Коммод, был всеми ненавидим. Сенат и народ даже потребовали, чтобы труп его волокли крюком и бросили в Тибр. Потому участникам заговора, до поры до времени, убийство высшего лица государства сошло с рук. Срочно был избран новый император – престарелый Гельвий Пертинакс, сын вольноотпущенника.
Во время правления Пертинакса Марция продолжала пользоваться уважением и властным влиянием. По свидетельству Капитолина, консул Фалькон сказал ее ставленнику: «Каким ты будешь императором – мы заключаем из того, что позади тебя мы видим Лета и Марцию, слуг Коммода в его преступлениях».
Однако нашлись недовольные смертью Коммода и правлением Пертинакса (об этом – у Геродиана). «В то время как в жизни водворялось такое добронравие и благораспорядок, одни только телохранители, досадуя по поводу настоящего положения, тоскуя по грабежам и насилиям, происходившим при прежней тирании, и по возможности проводить время в распутстве и попойках, замыслили устранить Пертинакса, так как он был для них несносным и ненавистным, и поискать кого-нибудь, кто вернет им прежний неограниченный и разнузданный произвол».
Несчастный Пертинакс, который всегда испытывал отвращение к императорской власти, которого едва ли не насильно возвели на трон, был убит преторианцами. Правил Римом он 2 месяца и 25 дней.
Следующий император, Дидий Юлиан, чтобы угодить озверевшим легионерам, решил покарать убийц Коммода. В числе прочих по его приказу была казнена и Марция.
Юлия Домна
Юлия Меса
Марция во всем потакала могущественному любовнику: когда он решил переименовать Рим в «Коммодову колонию», вольноотпущенница сказала, что это будет великолепно. Однако с каждым годом Марции было все труднее и труднее управляться с императором, выходки которого были все экстравагантнее и непозволительнее для носимого им звания.
«Префекта претория Юлиана, одетого в тогу, Коммод в присутствии всех его подчиненных столкнул в пруд. Ему он приказал и плясать голым, с измазанным лицом перед своими наложницами, и бить в кимвалы... В храмы богов он входил, запятнанный развратом и человеческой кровью. Он изображал из себя врача, чтобы смертоносными ланцетами выпускать кровь у людей» (Лампридий).
Новое увлечение Коммода и стало причиной последней его ссоры с Марцией. Император возомнил себя величайшим гладиатором и, как сообщает Геродиан, «дошел... до такого безумия, что не хотел больше жить в императорском жилище, но пожелал переселиться в казарму гладиаторов. Себя он повелел называть уже не Гераклом, но именем одного знаменитого, незадолго до этого скончавшегося гладиатора. Отрубив голову величайшей колоссальной статуи, почитаемой римлянами, представляющей собой изображение Солнца, он поместил там свою голову, подписав... „победивший тысячу гладиаторов“».
Тем временем приближался очень значимый общеиталийский праздник. Вся страна к нему тщательно готовилась, а «Коммод пожелал выйти не из императорского дворца, как это принято, а из казармы гладиаторов, и предстать перед римлянами не в красиво окаймленной императорской порфире, а неся сам оружие в сопровождении остальных гладиаторов» (Геродиан). Марция была в ужасе от намерения любовника: она «сначала упрашивала и, припав к его ногам, умоляла со слезами не оскорблять Римскую державу и не подвергать себя опасности, отдавшись гладиаторам и пропащим людям». Коммод был непреклонен. Далее его безуспешно пытались отговорить от опрометчивого поступка префект претория Лет и главный спальник Эклект.
Результат дружных уговоров был более чем неожиданным.
Исторические источники рассказывают, как развивались события дальше. Раздосадованный Коммод прогнал советчиков, не понявших великого гладиатора, и удалился в спальню (обычно в полдень он спал). Перед сном император, не надеясь на свою память, записал, кого следует казнить в ближайшее время. «Из них первой была Марция, – указывает Геродиан, – за ней следовали Лет и Эклект, а за ними большое количество первых людей в сенате. Старших и еще остававшихся отцовских друзей он хотел всех устранить, стыдясь иметь почтенных свидетелей своих безобразных дел, а имуществом богатых он желал облагодетельствовать воинов и гладиаторов и разделить его между ними, чтобы одни охраняли его, а другие развлекали».
Так приблизился конец Марции. Впрочем, она и так удивительно долго держалась в фаворитках, учитывая то, что Коммод предпочитал общаться с мужчинами, в том числе, и в постели. Вступив в должность императора и назначив себе триумф, Коммод, как рассказывает Лампридий, «посадил в колесницу позади себя своего любовника Саотера и, поворачивая голову, часто целовал его на виду у всех».
Повествование Лампридия похоже на обвинительное заключение.
«Коммод безумствовал во дворце на пирах и в банях вместе с тремястами наложницами, которых он набрал из матрон и блудниц по признаку красоты, а также с тремястами взрослыми развратниками, которых он собрал из простого народа и из знати, насильно и за деньги, причем дело решала их красота.
‹...›
У него были любимцы, именами которых служили названия срамных частей мужского и женского тела; им он особенно охотно раздавал свои поцелуи. Он держал у себя одного человека, у которого был необыкновенных размеров мужской орган; этого человека он называл своим ослом и очень дорожил им. Коммод сделал его богатым и поставил во главе жрецов сельского Геркулеса».
Вот на кого имела влияние Марция целых 10 лет!
Итак, мы оставили Коммода спящим в его спальне. Геродиан расскажет нам о том, что было дальше.
На свою беду, записку, являвшуюся смертным приговором для самых близких людей, Коммод бросил прямо на кровать. В комнате был еще «ребеночек, совсем маленький, – из тех, какие ходят без одежды, украшенные золотом и драгоценными камнями (ими забавляются живущие в роскоши римляне). Коммод чрезвычайно любил его – так, что даже часто спал с ним; назывался он Филокоммодом – и это прозвание указывало на любовь к нему государя».
Когда Коммод на некоторое время покинул комнату, ребенок взял лежащую на кровати записку, чтобы поиграть с нею, и тоже покинул покои. «По воле какого-то божества он встретился с Марцией. Она (также любившая ребеночка), обняв и целуя его, отнимает записку, боясь, как бы он, неразумный, по неведению не уничтожил, играя, что-нибудь нужное. Узнав руку Коммода, она была охвачена любопытством прочитать написанное». Обнаружив, что оно несет смерть и что ей предстоит умереть прежде всех, Марция испустила стон и сказала про себя: «Прекрасно, Коммод, – это благодарность за мою преданность и любовь и за твою наглость и пьянство, которые я терпела столько лет; но ты, пьяный, не совершишь это безнаказанно над трезвой женщиной».
Не медля ни мгновения, Марция находит префекта претория Квинта Лета и главного спальника Эклекта, чьи имена значились в записке вторыми.
Надо сказать, что их профессии были одними из самых опасных в Риме. Так как император становился все подозрительнее и «вел себя все хуже и хуже», то префектов и спальников сменяли через несколько дней или даже часов. Префект претория Нигер находился в должности только шесть часов. Марций Кварт был префектом пять дней. Увольнение обычно означало смертную казнь, и даже назначение на должность было равнозначно смертному приговору. Так что люди, следовавшие в списке за Марцией, догадывались, какой их ожидает конец, но на этот раз незаурядная вольноотпущенница подсказала путь к общему спасению.
Мужественная женщина взялась выполнить самую опасную часть работы. Коммода было решено отправить в небытие с помощью яда: «Марция обещала очень легко дать его – ведь она обыкновенно замешивала и подавала первое питье, чтобы ему приятнее было пить от любимой. Когда он пришел после купания, она, налив в чашу яду, замешав благовонным вином, дает ему пить. Испытывая жажду после долгого купания и упражнений со зверями, он и выпил, как обычную заздравную чашу, ничего не замечая».
Однако не так-то легко было убить отличавшегося огромной силой и отменным здоровьем императора-гладиатора. Вначале яд подействовал как снотворное. Коммод часто ложился спать днем, и это ни у кого не вызвало подозрений; в том числе и у самого Коммода – подумавшего, что ко сну его стало клонить от переутомления и вина.
Сообщники тем временем разогнали всю дворцовую прислугу по домам – якобы чтобы создать тишину, необходимую для отдыха императора.
Сон был недолгим.
«Когда яд дошел до желудка и брюшной полости, наступило головокружение, и затем появилась обильная рвота – потому ли, что имевшаяся ранее пища вместе с большим количеством напитков вытеснила яд, или из-за предварительного принятия противоядия, которое обычно всякий раз принимают государи перед пищей.
Из-за обильной рвоты они испугались, как бы Коммод, извергнув весь яд, не протрезвился, и им всем не пришлось погибнуть, и убеждают некоего юношу по имени Нарцисс, крепкого и цветущего, войти к Коммоду и задушить его, пообещав дать великие награды. Ворвавшись, он, схватив за горло ослабевшего от яда и опьянения Коммода, убивает его».
Заговоров против Коммода было множество (к этому располагало его поведение), и самые известные из них были организованы женщинами. Глупость Кодрата помешала Луцилле уничтожить чудовище на троне в самом начале его правления. Марция же лично проследила, чтобы свершилось то, что задумано.
Сколь Марк Аврелий был любим римлянами, столь же его сын, Коммод, был всеми ненавидим. Сенат и народ даже потребовали, чтобы труп его волокли крюком и бросили в Тибр. Потому участникам заговора, до поры до времени, убийство высшего лица государства сошло с рук. Срочно был избран новый император – престарелый Гельвий Пертинакс, сын вольноотпущенника.
Во время правления Пертинакса Марция продолжала пользоваться уважением и властным влиянием. По свидетельству Капитолина, консул Фалькон сказал ее ставленнику: «Каким ты будешь императором – мы заключаем из того, что позади тебя мы видим Лета и Марцию, слуг Коммода в его преступлениях».
Однако нашлись недовольные смертью Коммода и правлением Пертинакса (об этом – у Геродиана). «В то время как в жизни водворялось такое добронравие и благораспорядок, одни только телохранители, досадуя по поводу настоящего положения, тоскуя по грабежам и насилиям, происходившим при прежней тирании, и по возможности проводить время в распутстве и попойках, замыслили устранить Пертинакса, так как он был для них несносным и ненавистным, и поискать кого-нибудь, кто вернет им прежний неограниченный и разнузданный произвол».
Несчастный Пертинакс, который всегда испытывал отвращение к императорской власти, которого едва ли не насильно возвели на трон, был убит преторианцами. Правил Римом он 2 месяца и 25 дней.
Следующий император, Дидий Юлиан, чтобы угодить озверевшим легионерам, решил покарать убийц Коммода. В числе прочих по его приказу была казнена и Марция.
Юлия Домна
(? – 217 год)
История женитьбы будущего императора Септимия Севера (правил в 193 – 211 годах) на Юлии окутана мистикой.
Элий Спартиан объясняет, каким образом сирийская девушка стала римской императрицей: «Потеряв свою первую жену и пожелав взять вторую, он внимательно исследовал гороскоп невест, будучи сам очень опытным в астрологии. Узнав о том, что в Сирии есть некая девушка, в гороскопе которой значится, что она соединится с царем, он посватался к ней, то есть к Юлии, и благодаря содействию друзей получил ее; в скором времени он стал от нее отцом».
Север постоянно обращался к помощи предсказателей и халдеев; часто выход из сложнейших жизненных ситуаций ему подсказывали пророческие сны либо какие-то знамения. Общение с потусторонними силами однажды чуть не сгубило Септимия Севера. Будучи проконсулом Сицилии, он был обвинен в том, что спрашивал халдеев, будет ли он императором. «Однако префекты претория, которым было поручено слушать это дело, оправдали его, так как Коммод уже начал вызывать к себе ненависть; клеветник был распят на кресте» (Спартиан).
Выходец из Африки, незнатного рода, Септимий Север всегда мечтал об императорском титуле и был достоин его если не происхождением, то умом и талантами. Опираясь на предсказания астрологов и иллирийские легионы, он повел жестокую борьбу за Рим.
Септимий Север стал четвертым претендентом на императорство; в Риме сидел Юлиан, на Востоке легионеры провозгласили императором Песценния Нигера, в Галлии правил Клодий Альбин. Север блестяще справился со всеми тремя конкурентами, использовав для победы знаменитое римское правило: «Разделяй и властвуй». Геродиан восхищается победителем трех императоров: «Все в нем вызывало удивление, больше всего – присутствие ума, стойкость в трудах, смелость в дерзновениях».
О семейной жизни Септимия Севера и Юлии Домны известно очень немного – большая часть жизни императора прошла в войнах. «Однако у себя дома он был менее осмотрительным и удержал при себе свою жену Юлию, прославившуюся своими любовными похождениями и виновную в участии в заговоре», – сообщает Спартиан.
Сведения Спартиана весьма сомнительны. Во-первых, античные авторы не приводят конкретных случаев измен, тогда как в описаниях развратных императриц они изобилуют подробностями. Во-вторых, подобное не могло ускользнуть от всевидящего ока императора, а Север никогда никому ничего не прощал. Он не терпел ни малейшего неповиновения, жестоко и беспощадно подавлял всякое недовольство и даже намеки на него. «Он убил многих по действительной или мнимой вине, – уверяет Спартиан. – Многие были осуждены за то, что подшучивали, другие за то, что молчали, иные за то, что не раз выражались иносказательно...»
Особенно жестоким Север был с теми, кто участвовал в заговорах либо сражался на стороне мятежных императоров. Во время одной из битв с войском Нигера, по словам Геродиана, «столько было убитых, что волны текущих по равнине рек несли в море больше крови, чем воды». Не менее сурово Септимий Север разобрался и с галльским императором Альбином, с которым был заключен союз, пока длилась схватка с Нигером (и об этом – у Спартиана).
«Он приказал разрезать и разбросать трупы сенаторов, павших на войне. Затем, когда было принесено тело Альбина, он велел отрубить у полумертвого голову и отправить ее в Рим вместе с письмом... Оставшуюся часть его трупа Север велел положить перед его собственным домом, чтобы она долго там лежала. Кроме того, сидя верхом на коне, он направил его на труп Альбина, и, когда конь испугался, он его так подстегнул, что тот, хотя был без узды, стал смело топтать труп».
Уничтожались не только политические противники, но и их жены, дети, друзья и просто знакомые.
У Септимия Севера и Юлии Домны родилось два сына и две дочери. Дочерей император выдал замуж «с хорошим приданым за Проба и Аэция», немедленно сделав обоих зятьев консулами.
С сыновьями было гораздо сложнее, как почти у каждого римского императора. Весьма справедливо замечание Спартиана по этому поводу: «Когда я подумаю о прошлом... мне становится совершенно ясным, что почти никто из великих мужей не оставил после себя ни одного прекрасного и полезного для государства сына. В сущности, эти мужи либо умирали бездетными, либо в большинстве случаев имели таких детей, что для человечества было бы лучше, если бы они умерли без потомства».
Север всегда мечтал, чтобы его сыновья явились достойными преемниками на императорском троне. Причем хотел видеть их там вместе: Антонина Каракаллу и Гету.
Однако богов и судьбу такой уловкой не обманешь. С самого детства оба Антонина были друг для друга врагами.
Геродиан рисует весьма нерадостную картину взаимоотношений подрастающих наследников.
«Братья ссорились между собой сначала из ребячьего самолюбия, из-за перепелиных боев и петушиных сражений или когда происходили драки между другими мальчиками. Их увлечения зрелищами или музыкой всегда приводили к ссорам; им никогда не нравилось что-нибудь одно, но все, приятное одному, другому было ненавистно. С обеих сторон их подзадоривали льстецы и слуги, угождая их детским прихотям и сталкивая братьев между собой. Север, узнав об этом, пытался их сблизить и вразумить».
После смерти Септимия Севера его жена Юлия Домна взяла на себя обязанность сохранять мир между братьями-императорами. Вместе с ними мать прибыла в Рим, вместе их приветствовал народ лавровыми ветвями. Но Каракалла и Гета, едва оказавшись в императорском дворце, разделили его на две части и наглухо заколотили все проходы. Они сходились лишь ненадолго – по государственной необходимости. Совместно воздав посмертные почести отцу, как пишет Геродиан, «сыновья вернулись во дворец и с этой поры стали враждовать в открытую и с ненавистью строить друг другу козни; каждый делал все, что мог, лишь бы как-нибудь освободиться от брата и получить в свои руки всю власть».
Империя, объединенная небывалыми жестокостями Септимия Севера, теперь рвалась на части его собственными сыновьями. Дворца, заколоченного перегородками, наследникам показалось мало.
Читаем о дальнейших событиях у Геродиана.
«Собрав друзей отца, в присутствии матери, они решили разделить империю так, что Антонин получал всю европейскую часть, а материк, лежащий напротив и называемый Азией, отходил к Гете». То была первая попытка разделить огромнейшее государство на две империи – Западную и Восточную.
Юлия понимала пагубность подобного раздела; из последних сил «она стремилась сохранить единство Рима и мир между сыновьями.
– Дети, вы изобрели способ поделить землю и море; Понтийский проток – говорите вы – разделяет материки; но как вы поделите мать? Что же мне, несчастной, разорваться? Тогда уж сначала убейте меня, и пусть каждый возьмет себе свою долю и у себя схоронит ее. Раз вы делите моря и сушу, поделите таким вот образом и меня.
Так она сказала, с плачем и стонами, и, обняв их обоих, притянула к себе, пытаясь хоть как-нибудь свести их. Глядя на это, все расчувствовались, собрание разошлось, а соглашение не состоялось. Оба ушли во дворец, каждый на свою половину».
Слова матери нисколько не образумили упрямых честолюбцев, наоборот, ненависть между ними выросла до небывалых размеров.
«Они уже перепробовали все виды коварств, пытаясь договориться с виночерпиями и поварами, чтобы те подбросили другому какой-нибудь отравы. Но ничего у них не выходило, потому что каждый был начеку и очень остерегался».
Разделились на два лагеря и придворные. Причем большинство встало на сторону Геты, «потому что он производил впечатление порядочности: проявлял скромность и мягкость по отношению к лицам, к нему обращавшимся, занимался обычно более серьезными делами». Каракалла, теряющий с каждым днем свой авторитет и влияние, был способен на любой поступок, чтобы избавиться от брата.
Мать по-прежнему не отходила от сыновей ни на шаг и не теряла надежды установить между ними мир. Она собирала их вместе в своей комнате и подолгу вела беседы. До поры до времени Юлия Домна служила гарантом безопасности для обоих, и это обстоятельство коварный Каракалла обратил в свою пользу самым кощунственным образом. Он убивает брата прямо в объятиях Юлии. «Облив кровью грудь матери, раненный смертельно, Ге-та расстался с жизнью. А Антонин, осуществив убийство, выскакивает из спальни и бежит через весь дворец, крича, что он едва спасся, избежав величайшей опасности».
Братоубийца в первую очередь поспешил заручиться поддержкой войска. Действовал он путем всех случайных императоров: каждому воину было обещано по 2500 аттических драхм, а также в полтора раза увеличивалось получаемое ими довольствие.
Чтобы смягчить ужас преступления и показать народу свою непричастность к нему, Каракалла причислил Гету к богам. При этом, как уточняет Спартиан, он не преминул язвительно добавить: «Пусть будет божественным, лишь бы не был живым».
Кровавая вакханалия накрыла Рим.
Послушаем рассказ Геродиана.
«В скором времени были убиты все близкие и друзья брата, а также и те, кто жил во дворце на его половине; слуг перебили всех; возраст, хотя бы и младенческий, во внимание не принимался. Откровенно глумясь, трупы убитых сносили вместе, складывали на телеги и вывозили за город, где, сложив их в кучу, сжигали, а то и просто бросали, как придется. Вообще погибал всякий, кого Ге-та хоть немного знал. Уничтожали атлетов, возниц, исполнителей всякого рода музыкальных произведений – словом, всех, кто услаждал его зрение и слух. Сенаторов, кто родовит или побогаче, убивали по малейшему поводу или вовсе без повода – достаточно было для этого объявить их приверженцами Геты. Сестру Коммода, уже старуху, в которой все императоры чтили дочь Марка, Антонин убил, вменив ей в вину, что она всплакнула вместе с Юлией, когда та потеряла сына».
Жестокостью Каракалла превзошел отца; но в отличие от последнего изощренные убийства нового императора были бессмысленны и не могли понравиться подданным. В 217 году стараниями префекта претория Макрина он был отправлен на тот свет вслед за братом Гетой.
«Макрин, предав огню останки, заключив прах в сосуд, послал его для погребения матери, жившей в Антиохии. А та, видя схожую судьбу своих сыновей, уморила себя голодом – то ли добровольно, то ли по принуждению».
Элий Спартиан объясняет, каким образом сирийская девушка стала римской императрицей: «Потеряв свою первую жену и пожелав взять вторую, он внимательно исследовал гороскоп невест, будучи сам очень опытным в астрологии. Узнав о том, что в Сирии есть некая девушка, в гороскопе которой значится, что она соединится с царем, он посватался к ней, то есть к Юлии, и благодаря содействию друзей получил ее; в скором времени он стал от нее отцом».
Север постоянно обращался к помощи предсказателей и халдеев; часто выход из сложнейших жизненных ситуаций ему подсказывали пророческие сны либо какие-то знамения. Общение с потусторонними силами однажды чуть не сгубило Септимия Севера. Будучи проконсулом Сицилии, он был обвинен в том, что спрашивал халдеев, будет ли он императором. «Однако префекты претория, которым было поручено слушать это дело, оправдали его, так как Коммод уже начал вызывать к себе ненависть; клеветник был распят на кресте» (Спартиан).
Выходец из Африки, незнатного рода, Септимий Север всегда мечтал об императорском титуле и был достоин его если не происхождением, то умом и талантами. Опираясь на предсказания астрологов и иллирийские легионы, он повел жестокую борьбу за Рим.
Септимий Север стал четвертым претендентом на императорство; в Риме сидел Юлиан, на Востоке легионеры провозгласили императором Песценния Нигера, в Галлии правил Клодий Альбин. Север блестяще справился со всеми тремя конкурентами, использовав для победы знаменитое римское правило: «Разделяй и властвуй». Геродиан восхищается победителем трех императоров: «Все в нем вызывало удивление, больше всего – присутствие ума, стойкость в трудах, смелость в дерзновениях».
О семейной жизни Септимия Севера и Юлии Домны известно очень немного – большая часть жизни императора прошла в войнах. «Однако у себя дома он был менее осмотрительным и удержал при себе свою жену Юлию, прославившуюся своими любовными похождениями и виновную в участии в заговоре», – сообщает Спартиан.
Сведения Спартиана весьма сомнительны. Во-первых, античные авторы не приводят конкретных случаев измен, тогда как в описаниях развратных императриц они изобилуют подробностями. Во-вторых, подобное не могло ускользнуть от всевидящего ока императора, а Север никогда никому ничего не прощал. Он не терпел ни малейшего неповиновения, жестоко и беспощадно подавлял всякое недовольство и даже намеки на него. «Он убил многих по действительной или мнимой вине, – уверяет Спартиан. – Многие были осуждены за то, что подшучивали, другие за то, что молчали, иные за то, что не раз выражались иносказательно...»
Особенно жестоким Север был с теми, кто участвовал в заговорах либо сражался на стороне мятежных императоров. Во время одной из битв с войском Нигера, по словам Геродиана, «столько было убитых, что волны текущих по равнине рек несли в море больше крови, чем воды». Не менее сурово Септимий Север разобрался и с галльским императором Альбином, с которым был заключен союз, пока длилась схватка с Нигером (и об этом – у Спартиана).
«Он приказал разрезать и разбросать трупы сенаторов, павших на войне. Затем, когда было принесено тело Альбина, он велел отрубить у полумертвого голову и отправить ее в Рим вместе с письмом... Оставшуюся часть его трупа Север велел положить перед его собственным домом, чтобы она долго там лежала. Кроме того, сидя верхом на коне, он направил его на труп Альбина, и, когда конь испугался, он его так подстегнул, что тот, хотя был без узды, стал смело топтать труп».
Уничтожались не только политические противники, но и их жены, дети, друзья и просто знакомые.
У Септимия Севера и Юлии Домны родилось два сына и две дочери. Дочерей император выдал замуж «с хорошим приданым за Проба и Аэция», немедленно сделав обоих зятьев консулами.
С сыновьями было гораздо сложнее, как почти у каждого римского императора. Весьма справедливо замечание Спартиана по этому поводу: «Когда я подумаю о прошлом... мне становится совершенно ясным, что почти никто из великих мужей не оставил после себя ни одного прекрасного и полезного для государства сына. В сущности, эти мужи либо умирали бездетными, либо в большинстве случаев имели таких детей, что для человечества было бы лучше, если бы они умерли без потомства».
Север всегда мечтал, чтобы его сыновья явились достойными преемниками на императорском троне. Причем хотел видеть их там вместе: Антонина Каракаллу и Гету.
Юлия Домна (Мрамор. Около 200 г.)
Вопрос преемственности власти очень волновал Септимия Севера, он даже обращался за советом к богам. И вот во сне явилось предсказание, что ему наследует Антонин. Император немедленно дал это имя старшему сыну. Затем «под давлением жены своей Юлии, которая знала о его сновидении», имя Антонина получил и Гета.Однако богов и судьбу такой уловкой не обманешь. С самого детства оба Антонина были друг для друга врагами.
Геродиан рисует весьма нерадостную картину взаимоотношений подрастающих наследников.
«Братья ссорились между собой сначала из ребячьего самолюбия, из-за перепелиных боев и петушиных сражений или когда происходили драки между другими мальчиками. Их увлечения зрелищами или музыкой всегда приводили к ссорам; им никогда не нравилось что-нибудь одно, но все, приятное одному, другому было ненавистно. С обеих сторон их подзадоривали льстецы и слуги, угождая их детским прихотям и сталкивая братьев между собой. Север, узнав об этом, пытался их сблизить и вразумить».
После смерти Септимия Севера его жена Юлия Домна взяла на себя обязанность сохранять мир между братьями-императорами. Вместе с ними мать прибыла в Рим, вместе их приветствовал народ лавровыми ветвями. Но Каракалла и Гета, едва оказавшись в императорском дворце, разделили его на две части и наглухо заколотили все проходы. Они сходились лишь ненадолго – по государственной необходимости. Совместно воздав посмертные почести отцу, как пишет Геродиан, «сыновья вернулись во дворец и с этой поры стали враждовать в открытую и с ненавистью строить друг другу козни; каждый делал все, что мог, лишь бы как-нибудь освободиться от брата и получить в свои руки всю власть».
Империя, объединенная небывалыми жестокостями Септимия Севера, теперь рвалась на части его собственными сыновьями. Дворца, заколоченного перегородками, наследникам показалось мало.
Читаем о дальнейших событиях у Геродиана.
«Собрав друзей отца, в присутствии матери, они решили разделить империю так, что Антонин получал всю европейскую часть, а материк, лежащий напротив и называемый Азией, отходил к Гете». То была первая попытка разделить огромнейшее государство на две империи – Западную и Восточную.
Юлия понимала пагубность подобного раздела; из последних сил «она стремилась сохранить единство Рима и мир между сыновьями.
– Дети, вы изобрели способ поделить землю и море; Понтийский проток – говорите вы – разделяет материки; но как вы поделите мать? Что же мне, несчастной, разорваться? Тогда уж сначала убейте меня, и пусть каждый возьмет себе свою долю и у себя схоронит ее. Раз вы делите моря и сушу, поделите таким вот образом и меня.
Так она сказала, с плачем и стонами, и, обняв их обоих, притянула к себе, пытаясь хоть как-нибудь свести их. Глядя на это, все расчувствовались, собрание разошлось, а соглашение не состоялось. Оба ушли во дворец, каждый на свою половину».
Слова матери нисколько не образумили упрямых честолюбцев, наоборот, ненависть между ними выросла до небывалых размеров.
«Они уже перепробовали все виды коварств, пытаясь договориться с виночерпиями и поварами, чтобы те подбросили другому какой-нибудь отравы. Но ничего у них не выходило, потому что каждый был начеку и очень остерегался».
Разделились на два лагеря и придворные. Причем большинство встало на сторону Геты, «потому что он производил впечатление порядочности: проявлял скромность и мягкость по отношению к лицам, к нему обращавшимся, занимался обычно более серьезными делами». Каракалла, теряющий с каждым днем свой авторитет и влияние, был способен на любой поступок, чтобы избавиться от брата.
Мать по-прежнему не отходила от сыновей ни на шаг и не теряла надежды установить между ними мир. Она собирала их вместе в своей комнате и подолгу вела беседы. До поры до времени Юлия Домна служила гарантом безопасности для обоих, и это обстоятельство коварный Каракалла обратил в свою пользу самым кощунственным образом. Он убивает брата прямо в объятиях Юлии. «Облив кровью грудь матери, раненный смертельно, Ге-та расстался с жизнью. А Антонин, осуществив убийство, выскакивает из спальни и бежит через весь дворец, крича, что он едва спасся, избежав величайшей опасности».
Братоубийца в первую очередь поспешил заручиться поддержкой войска. Действовал он путем всех случайных императоров: каждому воину было обещано по 2500 аттических драхм, а также в полтора раза увеличивалось получаемое ими довольствие.
Чтобы смягчить ужас преступления и показать народу свою непричастность к нему, Каракалла причислил Гету к богам. При этом, как уточняет Спартиан, он не преминул язвительно добавить: «Пусть будет божественным, лишь бы не был живым».
Кровавая вакханалия накрыла Рим.
Послушаем рассказ Геродиана.
«В скором времени были убиты все близкие и друзья брата, а также и те, кто жил во дворце на его половине; слуг перебили всех; возраст, хотя бы и младенческий, во внимание не принимался. Откровенно глумясь, трупы убитых сносили вместе, складывали на телеги и вывозили за город, где, сложив их в кучу, сжигали, а то и просто бросали, как придется. Вообще погибал всякий, кого Ге-та хоть немного знал. Уничтожали атлетов, возниц, исполнителей всякого рода музыкальных произведений – словом, всех, кто услаждал его зрение и слух. Сенаторов, кто родовит или побогаче, убивали по малейшему поводу или вовсе без повода – достаточно было для этого объявить их приверженцами Геты. Сестру Коммода, уже старуху, в которой все императоры чтили дочь Марка, Антонин убил, вменив ей в вину, что она всплакнула вместе с Юлией, когда та потеряла сына».
Жестокостью Каракалла превзошел отца; но в отличие от последнего изощренные убийства нового императора были бессмысленны и не могли понравиться подданным. В 217 году стараниями префекта претория Макрина он был отправлен на тот свет вслед за братом Гетой.
«Макрин, предав огню останки, заключив прах в сосуд, послал его для погребения матери, жившей в Антиохии. А та, видя схожую судьбу своих сыновей, уморила себя голодом – то ли добровольно, то ли по принуждению».
Юлия Меса
(около 160 года – 226 год)
После убийства Каракаллы и смерти Юлии Домны императором стал Опилий Макрин. Уроженец далекой Мавритании, он получил трон только потому, что Рим устал от безумств Каракаллы и был безразличен в тот момент к вопросам власти. Сенаторы в один голос говорили: «Кого угодно, только не кровосмесителя. Кого угодно, только не грязного человека. Кого угодно, только не убийцу сената и народа». Так отражает общественное мнение Юлий Капитолии.
Ненавидимый всеми (и гражданами, и воинами), Макрин был вынужден действовать крайне осторожно. Именно поэтому он не посмел казнить сестру Юлии Домны – Юлию Месу, которая долгие годы жила вместе с императорской семьей. Ей было предложено покинуть дворец и отправиться на родину – в Сирию. Юлии Месе даже оставили огромное состояние, которое было накоплено при царственных родственниках.
У Юлии Месы было две дочери – Соэмия и Мамея, у каждой из которых имелось по сыну – это Бассиан и Алексиан (Александр).
Дадим возможность Геродиану рассказать нам об этих детях и о том, что с ними связано.
«Они воспитывались при матерях и при бабушке; Бассиан достиг приблизительно четырнадцати лет, а Алексиану пошел десятый год. Они были посвящены богу Солнца; ведь местные жители поклоняются ему, на финикийском языке называя его Элагабалом. Воздвигнут ему громадный храм, украшенный большим количеством золота, серебра и роскошными драгоценными камнями. Он почитается не только местными жителями, но и все соседние варварские сатрапы и цари каждый год щедро посылают богу роскошные посвящения».
Таким образом, в руках Бассиана и его бабки Юлии Месы находились огромные денежные средства.
«Бассиан, являвшийся жрецом этого бога (ему, как старшему, был вверен культ), выступал, одетый по-варварски, препоясав златотканые хитоны, пурпурные, с рукавами и спускающиеся до пят, покрыв обе ноги от ногтей до бедер одеждами, также разукрашенными золотом и пурпуром; голову украшал венок, расцвеченный блеском роскошных драгоценных камней. Был он в цветущем возрасте и красивейшим из всех юношей своего времени. Вследствие того, что в нем соединялись телесная красота, цветущий возраст, пышные одежды, можно было сравнить юношу с прекрасными изображениями Диониса».
По соседству с Эмесой, где и находился храм бога Солнца, располагался лагерь 3-го Галльского легиона. Солдаты часто посещали нитый храм и восхищались юным жрецом. Многие из легионеров были клиентами Месы и находились под ее покровительством. Им она и сказала «правду» о том, что ее внук в действительности – сын императора Антонина Каракаллы. Прозвучала эта версия весьма правдоподобно по той причине, что неразборчивый в любовных связях Каракалла «часто посещал ее дочерей, которые были юными и прекрасными, в то время, когда она жила с сестрой во дворце».
Клиенты Месы распространили слух по всему лагерю, между прочим добавили, что у старухи груды денег, которые она охотно отдаст легионерам, если они помогут ее семейству вернуть императорскую власть. После этого солдаты 3-го легиона решили провозгласить Бассиана государем и настоятельно приглашали его вместе с родственниками в лагерь.
«Старуха уступила, предпочитая подвергнуть себя всяческой опасности, нежели жить честным человеком и слыть впавшей в ничтожество; ночью тайком она вместе с дочерьми и внуками выбралась из города. Когда воины из клиентов привели их... к стене лагеря, и они без труда были приняты внутрь, тотчас же весь лагерь назвал юношу Антонином; облекши его в пурпурный плащ, они держали его внутри лагеря. Доставив внутрь все необходимое, также детей и женщин и все то, что они имели в соседних деревнях и на полях, и, заперев ворота, они приготовились в случае необходимости выдержать осаду».
Конечно, об этом донесли Макрину, находившемуся в Антиохии. Капитолии отмечает, что Макрин удивился дерзости этой женщины, хотя и презирал ее. Он послал префекта Юлиана с легионами устроить осаду лагеря. А что же Галльский легион? Подошедшему войску с крепостной стены был представлен новый император. Чтобы сходство его с Каракаллой было более заметным, потрясли перед солдатами Макрина кошельками, полными денег.
Ненавидимый всеми (и гражданами, и воинами), Макрин был вынужден действовать крайне осторожно. Именно поэтому он не посмел казнить сестру Юлии Домны – Юлию Месу, которая долгие годы жила вместе с императорской семьей. Ей было предложено покинуть дворец и отправиться на родину – в Сирию. Юлии Месе даже оставили огромное состояние, которое было накоплено при царственных родственниках.
Юлия Месса (Изображение на монете)
Если бы только Макрин мог представить, что главная его опасность таится не в гордых римских сенаторах, презрительно относившихся к нему, незнатному мавританцу; не в войсках, привыкших в последнее время поднимать бунты и за деньги выдвигать собственных императоров; не в наемных убийцах, которых он сам использовал, чтобы убрать предыдущего властителя, – а в этой невзрачной старушке. Именно от нее будет зависеть дальнейший ход римской истории, и следующими императорами станут те, которых пожелает эта женщина.У Юлии Месы было две дочери – Соэмия и Мамея, у каждой из которых имелось по сыну – это Бассиан и Алексиан (Александр).
Дадим возможность Геродиану рассказать нам об этих детях и о том, что с ними связано.
«Они воспитывались при матерях и при бабушке; Бассиан достиг приблизительно четырнадцати лет, а Алексиану пошел десятый год. Они были посвящены богу Солнца; ведь местные жители поклоняются ему, на финикийском языке называя его Элагабалом. Воздвигнут ему громадный храм, украшенный большим количеством золота, серебра и роскошными драгоценными камнями. Он почитается не только местными жителями, но и все соседние варварские сатрапы и цари каждый год щедро посылают богу роскошные посвящения».
Таким образом, в руках Бассиана и его бабки Юлии Месы находились огромные денежные средства.
«Бассиан, являвшийся жрецом этого бога (ему, как старшему, был вверен культ), выступал, одетый по-варварски, препоясав златотканые хитоны, пурпурные, с рукавами и спускающиеся до пят, покрыв обе ноги от ногтей до бедер одеждами, также разукрашенными золотом и пурпуром; голову украшал венок, расцвеченный блеском роскошных драгоценных камней. Был он в цветущем возрасте и красивейшим из всех юношей своего времени. Вследствие того, что в нем соединялись телесная красота, цветущий возраст, пышные одежды, можно было сравнить юношу с прекрасными изображениями Диониса».
По соседству с Эмесой, где и находился храм бога Солнца, располагался лагерь 3-го Галльского легиона. Солдаты часто посещали нитый храм и восхищались юным жрецом. Многие из легионеров были клиентами Месы и находились под ее покровительством. Им она и сказала «правду» о том, что ее внук в действительности – сын императора Антонина Каракаллы. Прозвучала эта версия весьма правдоподобно по той причине, что неразборчивый в любовных связях Каракалла «часто посещал ее дочерей, которые были юными и прекрасными, в то время, когда она жила с сестрой во дворце».
Клиенты Месы распространили слух по всему лагерю, между прочим добавили, что у старухи груды денег, которые она охотно отдаст легионерам, если они помогут ее семейству вернуть императорскую власть. После этого солдаты 3-го легиона решили провозгласить Бассиана государем и настоятельно приглашали его вместе с родственниками в лагерь.
«Старуха уступила, предпочитая подвергнуть себя всяческой опасности, нежели жить честным человеком и слыть впавшей в ничтожество; ночью тайком она вместе с дочерьми и внуками выбралась из города. Когда воины из клиентов привели их... к стене лагеря, и они без труда были приняты внутрь, тотчас же весь лагерь назвал юношу Антонином; облекши его в пурпурный плащ, они держали его внутри лагеря. Доставив внутрь все необходимое, также детей и женщин и все то, что они имели в соседних деревнях и на полях, и, заперев ворота, они приготовились в случае необходимости выдержать осаду».
Конечно, об этом донесли Макрину, находившемуся в Антиохии. Капитолии отмечает, что Макрин удивился дерзости этой женщины, хотя и презирал ее. Он послал префекта Юлиана с легионами устроить осаду лагеря. А что же Галльский легион? Подошедшему войску с крепостной стены был представлен новый император. Чтобы сходство его с Каракаллой было более заметным, потрясли перед солдатами Макрина кошельками, полными денег.