Страница:
Тогда начинается исследование вопроса «Кто умирает?». И первый ваш ответ такой: «Именно я умираю». Затем он видоизменяется до «Ладно, если умираю именно я, то что такое это я?». Вас удивляет состояние, в котором это «я» не относится полностью ни к мыслеобразам, ни к звукам, ни к каким другим переживаниям. И вы спрашиваете: «Может, я есть этот мимолетный поток впечатлений? Но ведь у меня есть имя, лицо, репутация». Затем вы видите, что «У меня есть имя» представляет собой еще одну мимолетную мысль, облачко, проплывающее по безграничным просторам сознания. Через мгновение ум думает уже о чем-то другом. Вы замечаете, что «я» – это всего лишь идея. Где ваше «я», когда вы о нем не думаете?
Фактически, наблюдая за своими мыслями, интереснее всего видеть, что все они стары. Мышление основывается на памяти. Уберите память, вашу шкатулку с представлениями и символическими кодами для представления реальности, и тогда, идя по тропинке, вы осознаете только себя, идущего по тропинке. Когда вы смотрите, есть только то, что вы видите. Вы чувствуете то, что вы чувствуете. Вы переживаете все непосредственно. Вы переживаете нечто, и на это нечто больше не падает тень «кого-то» идущего, видящего, чувствующего.
Если бы случилось так, что, войдя в комнату, вы внезапно утратили бы всю память, вы нашли бы «новую прелесть» в каждом ранее знакомом объекте. Вы собственными глазами увидели бы его сияющую реальность. Ушло бы все известное вам, вы не знали бы ничего, все приобрело бы новую жизнь. Каждое мгновение вы видели бы чудо.
Именно наше «знакомство» с вещами не дает нам возможности видеть, каковы они есть. Вместо этого у нас появляются представления о них. Когда наше осознание фокусируется в настоящем, мы переживаем таковость окружающих нас вещей. При этом мы видим дерево и переживаем не «дерево», а живую, пульсирующую реальность, не искаженную мыслями и прошлыми предпочтениями. Мы встречаем каждую вещь, и при этом образ этой вещи не заслоняет от нас ее реальности. И тогда мы начинаем видеть, какую малую долю жизни мы обычно переживаем. Мы понимаем, что встречаем смерть так же, как и жизнь, – через образ, который не дает нам прикоснуться к ее реальности.
Несколько лет назад я жил в заповеднике на юге Аризоны, где находится крупный перевалочный пункт 125 видов перелетных птиц. Это самое южное место, где можно встретить пернатых из Арктики, и самое северное место, куда долетают птицы из Южной Америки. Это был живописный оазис, мандала ярких красок, разноголосого пения и полета. Когда я прибыл в заповедник, я знал о птицах очень мало. Моей основной работой было показывать заповедник опытным орнитологам, ведь я знал, где лучше остановиться, как избежать укуса ядовитой змеи и других опасных ситуаций. Когда я ходил по заповеднику с орнитологами, они говорили: «Ух ты, это же красная мухоловка!» или «Смотри, это канадский болотный сокол!». И я стал замечать, что, гуляя в лесу, я вижу «красную мухоловку», а не алую, порхающую реальность. Я вижу «болотного сокола», а не то, что есть. Я понял, как ум превращает себя в объекты, как он называет их и тем самым лишает прелести новую встречу с ними. Как ум отгораживает нас от переливающейся таковости вещей.
Именно эта склонность обусловленного ума заменять реальность идеями и образами не дает нам лицом к лицу встретиться с жизнью. Мы продаем реальность за отбрасываемые ею тени.
Таким образом мы видим, что все наши знания и мысли о смерти в действительности ничего нам не говорят. У нас есть идея о выходе из тела и идея о Великой небесной мармеладной стране, врата которой всегда открыты для нас. Правда это или нет – в данном случае не важно, поскольку, что бы это ни было, это всего лишь идея. Когда мы заменяем представлениями живую истину мгновения, мы живем во мраке и заблуждении. Даже идея о том, что «тело умирает, а сознание существует вечно», – это еще одно облако в небесах сознания. Но если наши переживания состоят из идей о вещах, а не из самих вещей, как мы можем оставаться открытыми в отношении реальности, которую мы не в состоянии себе вообразить? Что случается, когда жизнь вступает в конфликт с тем, что, как мы убеждены, абсолютно «реально»? Мы практически не видим сказочности жизни, поскольку, когда что-то не соответствует нашим представлениям о нем, мы не можем оставаться открытым к нему в своем уме и сердце. Поскольку такого несоответствия «не может быть», неугодное переживание быстро рационализируется и отбрасывается как нереальное.
Как можно оставаться открытым тому, чего «не может быть»? Что, если вы, например, умрете, а Иисус посмотрит на вас и скажет:
«А я на самом деле атеист!»? Что вы будете делать, когда все окажется совсем не таким, каким вы его себе воображали? Все это ожидания. Если вы читаете эти слова с надеждой на то, чтобы найти здесь простой рецепт, как нужно жить и умирать, тогда вам покажутся бессмысленными слова о том, что прежде всего необходимо работать над собой.
Если вы приходите в китайский ресторан, который, по вашему мнению, является лучшим в городе, а он оказывается немецким рестораном, вы с таким же успехом можете подумать о пище вместо того, чтобы ее съесть. Дело в том, что ожидание усиливает туннельное видение. Вы можете видеть только через те отверстия в своей клетке, через которые смотрите. Как вы можете оставаться открытыми к восклицанию: «Да это же бифштекс с перцем!»?
Принимая во внимание, что у нас есть столько возможностей открыться неожиданному и нежелательному, может показаться странным, что мы настолько неподготовлены к смерти. Каждый раз, когда мы чувствуем себя плохо, каждый раз, когда мы болеем гриппом, когда дают о себе знать камни в почках или боль в пояснице, мы получаем еще одно доказательство того, что рано или поздно какая-то боль или болезнь начнется и не кончится до тех пор, пока мы не покинем тело. Мы можем использовать каждую такую ситуацию как прекрасную возможность для практики песни смерти или для практики близости к Богу, как это делал Ганди. Нам снова и снова напоминают о том, насколько неустойчивый процесс мы собой представляем. У нас постоянно появляются возможности практиковать отпускание этой застойности, настраиваться на длящийся процесс и чувствовать пространственность, в которой все имеет место.
Зачем ждать до тех пор, пока боль станет столь невыносимой, что мы не сможем как следует сосредоточиться? Почему бы не использовать каждое мгновение болезни, каждую простуду, каждую травму как напоминание, что нужно отпустить себя, открыться происходящему?
Когда приходит время страдания или болезней, я вижу, что у меня есть возможность открыться, не держаться ни за что и не стремиться ни к чему, не противодействовать, не усиливать нежелательные влияния. Когда я открываюсь болезни как учителю, у меня нет больше необходимости отождествлять себя со «страждущим», с «жертвой обстоятельств». Остается только то, что есть. И когда я открываюсь ему, я вижу, как это может быть прекрасным приготовлением к тому, что может последовать дальше, шагом к дальнейшему отпусканию. Это показывает мне, как я привязан к своему представлению, что жизнь каким-то образом должна продолжаться. Тогда обычная болезнь или случайное попадание молотком по пальцу становятся приготовлением к невозможному, к умиранию, к жизни в каждое следующее неизвестное мгновение.
Ачаан Чаа показал небольшой зазор между большим и указательным пальцами и сказал: «Все, что вам нужно понять, это вот столечко, одно это мгновение». Если вы можете открыто войти в текущее мгновение, тогда вы скорее всего будете присутствовать в следующем. Если в это следующее мгновение вы будете умирать, вы будете открыты ему тоже. Вы можете подготовиться только в том случае, когда вы открываетесь настоящему. Если вы полиостью пребываете здесь и сейчас, вы сможете полностью быть тогда и там.
В своих произведениях Карлос Кастанеда описал свой процесс обучения у дона Хуана. В каждой книге снова и снова повторяются сцены, в которых учитель пытается что-то донести до него. Однако рациональный ум Кастанеды каждый раз изобретает новые идеи о том, какова должна быть жизнь. Дон Хуан использует любые уловки, включая все, что пробуждает в Кастанеде страх перед неизвестным, чтобы вернуть внимание Кастанеды к текущему мгновению жизни. Он выталкивает Кастанеду за пределы ума: «Человек знания выбирает путь сердца и следует ему… Он знает, что жизнь закончится уже очень скоро… Его знание проистекает из видения, что нет более важного и менее важного. Другими словами, у человека знания нет ни чести, ни достоинства, ни родословной, ни родины. У него есть только его жизнь».
Кто из нас настолько близок к истине, чтобы жить без чести, без достоинства? Кто доверяет этому мгновению настолько полно, чтобы не нуждаться в привлечении моральных установок? Ведь человек знает, что несет в себе квинтэссенцию самой морали. Он знает, что представляет собой сияющее осознание, в свете которого он видит жизнь. Кто настолько доверяет свету своей изначальной природы, чтобы позволить себе правильно реагировать на все, что предлагает нам мгновение?
Человеку при смерти сказали, что вот-вот может случиться то, что полностью изменит его положение. Возможно, он скоро начнет выздоравливать. Ожидая результатов анализов, которые должны были показать, умрет ли он через несколько недель или же выздоровеет, он сказал своей жене: «Знаешь, независимо от того, умру я или нет, ясно, что мне предстоит выполнить одну и ту же работу».
Речь идет о том, чтобы войти в мгновение, полностью раствориться в нем; чтобы проживать свою жизнь от мгновения к мгновению, терпеливо созерцая все ощущаемое, видимое, слышимое. Однако при этом не использовать свой аналитический ум для того, чтобы понять, как переживаемое соотносится с нашим представлением о себе и о мире, а внимательно и без напряжения исследовать свои переживания, увлеченно наблюдать, как они возникают в сознании.
Чаще именно страдания, а не радость вынуждают людей начать открываться своей жизни. Страдания часто обозначают пределы территории воображаемого «я», «безопасное место» имиджа, вне которого мы чувствуем себя неуютно, потому что ничто здесь не поддается нашему контролю. Это наша грань, наше сопротивление жизни, место, в котором ум ищет укрытия. Наша грань – это фундамент, к которому кренится решетка нашей клетки. Игра на грани означает готовность выйти в неизвестное. Эта игра дает возможность попасть туда, где возможен подлинный рост. Когда вы приближаетесь к своей грани, вы приближаетесь к истине. Когда вы начинаете играть на ней, вы оказываетесь за пределами безопасной территории. Страх свидетельствует о близости истины, и мы преодолеваем сопротивление и начинаем выяснять, что здесь реально и кто на самом деле стремится к ложной безопасности. Мы видим, что наше страдание возникает, когда мы отворачиваемся от неизвестного и возвращаемся к воображаемому. Именно играя на этой грани, мы выходим за пределы страха смерти и за пределы идеи о том, что «кто-то» умирает. Именно здесь мы входим в полноту бытия, в бессмертие.
Если вы каждое утро будете некоторое время сидеть в спокойном расположении духа, вы начнете видеть свою грань. Вы увидите место, которое то и дело начинает ворчать и комментировать все, что появляется в сознании. Если вы внимательно понаблюдаете за своими отношениями с женой или мужем, с детьми, начальником или родителями, вы обязательно начнете видеть эту грань. Именно привязанность к ней заслоняет от нас смерть, делает ее слишком реальной и важной, а не просто еще одним выходом в неизвестное.
Однажды я получил подтверждение того, как сильно различаются грани у разных людей. Я был в составе группы, которая путешествовала по Национальному парку «Джошуа» в Южной Калифорнии. Один раз мы решили взобраться на остроконечную скалу. Из более чем двух десятков людей, которые начали карабкаться по камням, некоторые остановились, едва поднявшись на высоту тридцати метров. Некоторые не пошли дальше семидесяти метров, хотя были и те, кто упорно продолжал восхождение. На высоте в сто двадцать метров был уступ и на нем осталось еще несколько человек. Большинство достигли того уровня, на котором страх не давал им пойти дальше, однако нашлось несколько смельчаков, которые, преодолевая страх, на четвереньках поползли выше. Казалось, что их наклоненные вниз головы словно заглядывают за грань. И вот на остроконечной вершине появилось несколько человек, которые танцевали, кричали и размахивали руками. Интересно отметить, что те, кто поднялись до высоты тридцать метров, возможно, дальше заглянули за свою грань, нежели те, кто, не боясь падения в пропасть, прошли весь путь к вершине, ведь вполне возможно, что они так и не затронули свою грань.
Наши грани различаются и постоянно меняются, как и все остальное во вселенной. Мы замечаем, что свойства и вместимость нашей клетки могут меняться. Мы приближаемся к своей грани с состраданием. Каждый шаг за ее пределы мы делаем медленно и внимательно. Каждый шаг здесь делается с любовью. Мы не прилагаем никаких усилий, подходя к грани, а просто медленно преодолеваем свои надуманные ограничения и постепенно выходим вовне, в свободное пространство непривязанности.
Недавно мне позвонила знакомая женщина, которая долгое время была проституткой и наркоманкой, привязанной к героину. Она вела такую жизнь в течение двенадцати лет, пока два года назад ее лучший друг не умер у нее на руках, приняв смертельную дозу героина. Она сказала, что после этого просто не могла больше скрываться от себя. Ее страдания были такими сильными, что она решила отказаться от своего образа жизни и оставаться на грани, чтобы понять, чего она стоит. Она переехала из центра Сан-Франциско в пригород и, устроившись на работу в большом офисе, начала, как кто-то выразился, «разбирать себя, косточка за косточкой», не оставляя ничего вне сферы своего внимания.
Но эта настойчивость, которая появляется как компенсация после многих лет побега от себя, может привести к развитию некоторых эгоистических качеств. Поняв это, она начала относиться к ним как к своей грани, она начала работать с ними, чтобы отпустить их.
Она была столь самоотверженна, потому что в ее жизни было очень много страданий. Она пришла к состоянию, в котором больше не желала заглушать страдание временными удовольствиями, и поэтому смогла уйти глубоко, чтобы понять, кто и почему страдает. Она сказала, что попала в ситуацию, из которой не было выхода, кроме обращения внутрь.
Таким образом неожиданное и нежелательное приводит нас на грань наших страданий. Однако мы начинаем исследовать, что заставляет нас страдать и принимать защитную позу. Мы приходим к страху, сомнению и гневу, но вместо того, чтобы отстраниться от них, входим в них. Часто мы обнаруживаем, что не знаем, что такое гнев, вина или страх. Мы обычно отодвигаем эти эмоции прочь и поддаемся их воздействию, мало осознавая, что в действительности происходит. Мы не знаем, что представляют собой эти проявления сознания, потому что, оказавшись на грани, мы предпочли полноценной жизни слепое безрассудство. Мы пришли к выводу, что эти проявления не могут быть присущи нашему воображаемому «я». И вот мы начинаем защищать этот мираж независимости и степенности вместо того, чтобы использовать страдание, это проявление привязанности, для пребывания на грани, для выхода за пределы клетки. Мы откладываем свою жизнь подобно тому, как мы откладываем смерть.
Мой друг, облачившись в мантию буддистского монаха в Таиланде, начал заниматься с одним из великих учителей медитации. Когда он встретился с учителем, тот сказал ему: «Надеюсь, ты не боишься страданий». Ведь если вы желаете найти истину, вы не можете позволить своей защите постоянно управлять вашим поведением. Мы постоянно скрываемся и становимся в позу, изобретаем себе приемлемую реальность вместо того, чтобы встретиться со страданием и сопротивлением, которые стоят на пути к пониманию. Мы постоянно откладываем свое освобождение, потому что мы не желаем открыться для всего, что накопилось в нас за годы неполноценной жизни. Для всех затвердений в нашем сердце, для всей безжалостной эксплуатации себя, для всего нашего страха отпустите свое представление о себе.
Вот в каком положении мы находимся. Осуждать нас за это не имеет смысла. Мы просто должны признаться себе в том, где находимся. Вот мы какие, со всеми нашими нежелательными состояниями сознания. Но мы не видим этого. Наши реакции ограничивают нашу открытость для того, что последует дальше. Появляется страх – и мы закрываемся. Появляется сомнение – и мы закрываемся. Появляется гнев – и мы закрываемся. Приближается смерть – и мы закрываемся.
Некоторым покажется довольно мрачной рекомендация осознать закрепощенность сердца и смятение в уме. Однако на самом деле мы говорим здесь о пути к радости. Признание всего, что блокирует нас, позволяет смягчить и растопить края. А пространственность, которая появляется в результате, озаряет то, что всегда было в наличии. Наша подлинная природа просвечивает радостью чистого бытия, безмятежностью глубинной реальности, которой мы все наделены.
Фактически, ум всегда спит и видит сны. Поэтому мы начинаем подходить к грани сна, начинаем развивать в себе сострадание, позволяющее научиться отпускать. Мы снова учимся переживать жизнь от мгновения к мгновению, спокойно играть, не прилагая усилий и не осуждая. Это не война. В конце концов это доброжелательность по отношению к самому себе, которая со временем после настойчивых усилий приводит к участию в потоке перемен, без мыслей о приобретении и потере, без мыслей о жизни и смерти. Эта доброжелательность выражается в открытости к безграничности того, что есть.
Мы начинаем открываться самому осознанию, не опасаясь ничего, не отстраняясь ни от чего, достигая единения с жизнью. Это и есть подлинная готовность к смерти: знание, что ничто не отделяет нас от нашей подлинной природы и что ее может затуманить лишь неведение.
ГЛАВА 4
Фактически, наблюдая за своими мыслями, интереснее всего видеть, что все они стары. Мышление основывается на памяти. Уберите память, вашу шкатулку с представлениями и символическими кодами для представления реальности, и тогда, идя по тропинке, вы осознаете только себя, идущего по тропинке. Когда вы смотрите, есть только то, что вы видите. Вы чувствуете то, что вы чувствуете. Вы переживаете все непосредственно. Вы переживаете нечто, и на это нечто больше не падает тень «кого-то» идущего, видящего, чувствующего.
Если бы случилось так, что, войдя в комнату, вы внезапно утратили бы всю память, вы нашли бы «новую прелесть» в каждом ранее знакомом объекте. Вы собственными глазами увидели бы его сияющую реальность. Ушло бы все известное вам, вы не знали бы ничего, все приобрело бы новую жизнь. Каждое мгновение вы видели бы чудо.
Именно наше «знакомство» с вещами не дает нам возможности видеть, каковы они есть. Вместо этого у нас появляются представления о них. Когда наше осознание фокусируется в настоящем, мы переживаем таковость окружающих нас вещей. При этом мы видим дерево и переживаем не «дерево», а живую, пульсирующую реальность, не искаженную мыслями и прошлыми предпочтениями. Мы встречаем каждую вещь, и при этом образ этой вещи не заслоняет от нас ее реальности. И тогда мы начинаем видеть, какую малую долю жизни мы обычно переживаем. Мы понимаем, что встречаем смерть так же, как и жизнь, – через образ, который не дает нам прикоснуться к ее реальности.
Несколько лет назад я жил в заповеднике на юге Аризоны, где находится крупный перевалочный пункт 125 видов перелетных птиц. Это самое южное место, где можно встретить пернатых из Арктики, и самое северное место, куда долетают птицы из Южной Америки. Это был живописный оазис, мандала ярких красок, разноголосого пения и полета. Когда я прибыл в заповедник, я знал о птицах очень мало. Моей основной работой было показывать заповедник опытным орнитологам, ведь я знал, где лучше остановиться, как избежать укуса ядовитой змеи и других опасных ситуаций. Когда я ходил по заповеднику с орнитологами, они говорили: «Ух ты, это же красная мухоловка!» или «Смотри, это канадский болотный сокол!». И я стал замечать, что, гуляя в лесу, я вижу «красную мухоловку», а не алую, порхающую реальность. Я вижу «болотного сокола», а не то, что есть. Я понял, как ум превращает себя в объекты, как он называет их и тем самым лишает прелести новую встречу с ними. Как ум отгораживает нас от переливающейся таковости вещей.
Именно эта склонность обусловленного ума заменять реальность идеями и образами не дает нам лицом к лицу встретиться с жизнью. Мы продаем реальность за отбрасываемые ею тени.
Таким образом мы видим, что все наши знания и мысли о смерти в действительности ничего нам не говорят. У нас есть идея о выходе из тела и идея о Великой небесной мармеладной стране, врата которой всегда открыты для нас. Правда это или нет – в данном случае не важно, поскольку, что бы это ни было, это всего лишь идея. Когда мы заменяем представлениями живую истину мгновения, мы живем во мраке и заблуждении. Даже идея о том, что «тело умирает, а сознание существует вечно», – это еще одно облако в небесах сознания. Но если наши переживания состоят из идей о вещах, а не из самих вещей, как мы можем оставаться открытыми в отношении реальности, которую мы не в состоянии себе вообразить? Что случается, когда жизнь вступает в конфликт с тем, что, как мы убеждены, абсолютно «реально»? Мы практически не видим сказочности жизни, поскольку, когда что-то не соответствует нашим представлениям о нем, мы не можем оставаться открытым к нему в своем уме и сердце. Поскольку такого несоответствия «не может быть», неугодное переживание быстро рационализируется и отбрасывается как нереальное.
Как можно оставаться открытым тому, чего «не может быть»? Что, если вы, например, умрете, а Иисус посмотрит на вас и скажет:
«А я на самом деле атеист!»? Что вы будете делать, когда все окажется совсем не таким, каким вы его себе воображали? Все это ожидания. Если вы читаете эти слова с надеждой на то, чтобы найти здесь простой рецепт, как нужно жить и умирать, тогда вам покажутся бессмысленными слова о том, что прежде всего необходимо работать над собой.
Если вы приходите в китайский ресторан, который, по вашему мнению, является лучшим в городе, а он оказывается немецким рестораном, вы с таким же успехом можете подумать о пище вместо того, чтобы ее съесть. Дело в том, что ожидание усиливает туннельное видение. Вы можете видеть только через те отверстия в своей клетке, через которые смотрите. Как вы можете оставаться открытыми к восклицанию: «Да это же бифштекс с перцем!»?
Принимая во внимание, что у нас есть столько возможностей открыться неожиданному и нежелательному, может показаться странным, что мы настолько неподготовлены к смерти. Каждый раз, когда мы чувствуем себя плохо, каждый раз, когда мы болеем гриппом, когда дают о себе знать камни в почках или боль в пояснице, мы получаем еще одно доказательство того, что рано или поздно какая-то боль или болезнь начнется и не кончится до тех пор, пока мы не покинем тело. Мы можем использовать каждую такую ситуацию как прекрасную возможность для практики песни смерти или для практики близости к Богу, как это делал Ганди. Нам снова и снова напоминают о том, насколько неустойчивый процесс мы собой представляем. У нас постоянно появляются возможности практиковать отпускание этой застойности, настраиваться на длящийся процесс и чувствовать пространственность, в которой все имеет место.
Зачем ждать до тех пор, пока боль станет столь невыносимой, что мы не сможем как следует сосредоточиться? Почему бы не использовать каждое мгновение болезни, каждую простуду, каждую травму как напоминание, что нужно отпустить себя, открыться происходящему?
Когда приходит время страдания или болезней, я вижу, что у меня есть возможность открыться, не держаться ни за что и не стремиться ни к чему, не противодействовать, не усиливать нежелательные влияния. Когда я открываюсь болезни как учителю, у меня нет больше необходимости отождествлять себя со «страждущим», с «жертвой обстоятельств». Остается только то, что есть. И когда я открываюсь ему, я вижу, как это может быть прекрасным приготовлением к тому, что может последовать дальше, шагом к дальнейшему отпусканию. Это показывает мне, как я привязан к своему представлению, что жизнь каким-то образом должна продолжаться. Тогда обычная болезнь или случайное попадание молотком по пальцу становятся приготовлением к невозможному, к умиранию, к жизни в каждое следующее неизвестное мгновение.
Ачаан Чаа показал небольшой зазор между большим и указательным пальцами и сказал: «Все, что вам нужно понять, это вот столечко, одно это мгновение». Если вы можете открыто войти в текущее мгновение, тогда вы скорее всего будете присутствовать в следующем. Если в это следующее мгновение вы будете умирать, вы будете открыты ему тоже. Вы можете подготовиться только в том случае, когда вы открываетесь настоящему. Если вы полиостью пребываете здесь и сейчас, вы сможете полностью быть тогда и там.
В своих произведениях Карлос Кастанеда описал свой процесс обучения у дона Хуана. В каждой книге снова и снова повторяются сцены, в которых учитель пытается что-то донести до него. Однако рациональный ум Кастанеды каждый раз изобретает новые идеи о том, какова должна быть жизнь. Дон Хуан использует любые уловки, включая все, что пробуждает в Кастанеде страх перед неизвестным, чтобы вернуть внимание Кастанеды к текущему мгновению жизни. Он выталкивает Кастанеду за пределы ума: «Человек знания выбирает путь сердца и следует ему… Он знает, что жизнь закончится уже очень скоро… Его знание проистекает из видения, что нет более важного и менее важного. Другими словами, у человека знания нет ни чести, ни достоинства, ни родословной, ни родины. У него есть только его жизнь».
Кто из нас настолько близок к истине, чтобы жить без чести, без достоинства? Кто доверяет этому мгновению настолько полно, чтобы не нуждаться в привлечении моральных установок? Ведь человек знает, что несет в себе квинтэссенцию самой морали. Он знает, что представляет собой сияющее осознание, в свете которого он видит жизнь. Кто настолько доверяет свету своей изначальной природы, чтобы позволить себе правильно реагировать на все, что предлагает нам мгновение?
Человеку при смерти сказали, что вот-вот может случиться то, что полностью изменит его положение. Возможно, он скоро начнет выздоравливать. Ожидая результатов анализов, которые должны были показать, умрет ли он через несколько недель или же выздоровеет, он сказал своей жене: «Знаешь, независимо от того, умру я или нет, ясно, что мне предстоит выполнить одну и ту же работу».
Речь идет о том, чтобы войти в мгновение, полностью раствориться в нем; чтобы проживать свою жизнь от мгновения к мгновению, терпеливо созерцая все ощущаемое, видимое, слышимое. Однако при этом не использовать свой аналитический ум для того, чтобы понять, как переживаемое соотносится с нашим представлением о себе и о мире, а внимательно и без напряжения исследовать свои переживания, увлеченно наблюдать, как они возникают в сознании.
Чаще именно страдания, а не радость вынуждают людей начать открываться своей жизни. Страдания часто обозначают пределы территории воображаемого «я», «безопасное место» имиджа, вне которого мы чувствуем себя неуютно, потому что ничто здесь не поддается нашему контролю. Это наша грань, наше сопротивление жизни, место, в котором ум ищет укрытия. Наша грань – это фундамент, к которому кренится решетка нашей клетки. Игра на грани означает готовность выйти в неизвестное. Эта игра дает возможность попасть туда, где возможен подлинный рост. Когда вы приближаетесь к своей грани, вы приближаетесь к истине. Когда вы начинаете играть на ней, вы оказываетесь за пределами безопасной территории. Страх свидетельствует о близости истины, и мы преодолеваем сопротивление и начинаем выяснять, что здесь реально и кто на самом деле стремится к ложной безопасности. Мы видим, что наше страдание возникает, когда мы отворачиваемся от неизвестного и возвращаемся к воображаемому. Именно играя на этой грани, мы выходим за пределы страха смерти и за пределы идеи о том, что «кто-то» умирает. Именно здесь мы входим в полноту бытия, в бессмертие.
Если вы каждое утро будете некоторое время сидеть в спокойном расположении духа, вы начнете видеть свою грань. Вы увидите место, которое то и дело начинает ворчать и комментировать все, что появляется в сознании. Если вы внимательно понаблюдаете за своими отношениями с женой или мужем, с детьми, начальником или родителями, вы обязательно начнете видеть эту грань. Именно привязанность к ней заслоняет от нас смерть, делает ее слишком реальной и важной, а не просто еще одним выходом в неизвестное.
Однажды я получил подтверждение того, как сильно различаются грани у разных людей. Я был в составе группы, которая путешествовала по Национальному парку «Джошуа» в Южной Калифорнии. Один раз мы решили взобраться на остроконечную скалу. Из более чем двух десятков людей, которые начали карабкаться по камням, некоторые остановились, едва поднявшись на высоту тридцати метров. Некоторые не пошли дальше семидесяти метров, хотя были и те, кто упорно продолжал восхождение. На высоте в сто двадцать метров был уступ и на нем осталось еще несколько человек. Большинство достигли того уровня, на котором страх не давал им пойти дальше, однако нашлось несколько смельчаков, которые, преодолевая страх, на четвереньках поползли выше. Казалось, что их наклоненные вниз головы словно заглядывают за грань. И вот на остроконечной вершине появилось несколько человек, которые танцевали, кричали и размахивали руками. Интересно отметить, что те, кто поднялись до высоты тридцать метров, возможно, дальше заглянули за свою грань, нежели те, кто, не боясь падения в пропасть, прошли весь путь к вершине, ведь вполне возможно, что они так и не затронули свою грань.
Наши грани различаются и постоянно меняются, как и все остальное во вселенной. Мы замечаем, что свойства и вместимость нашей клетки могут меняться. Мы приближаемся к своей грани с состраданием. Каждый шаг за ее пределы мы делаем медленно и внимательно. Каждый шаг здесь делается с любовью. Мы не прилагаем никаких усилий, подходя к грани, а просто медленно преодолеваем свои надуманные ограничения и постепенно выходим вовне, в свободное пространство непривязанности.
Недавно мне позвонила знакомая женщина, которая долгое время была проституткой и наркоманкой, привязанной к героину. Она вела такую жизнь в течение двенадцати лет, пока два года назад ее лучший друг не умер у нее на руках, приняв смертельную дозу героина. Она сказала, что после этого просто не могла больше скрываться от себя. Ее страдания были такими сильными, что она решила отказаться от своего образа жизни и оставаться на грани, чтобы понять, чего она стоит. Она переехала из центра Сан-Франциско в пригород и, устроившись на работу в большом офисе, начала, как кто-то выразился, «разбирать себя, косточка за косточкой», не оставляя ничего вне сферы своего внимания.
Но эта настойчивость, которая появляется как компенсация после многих лет побега от себя, может привести к развитию некоторых эгоистических качеств. Поняв это, она начала относиться к ним как к своей грани, она начала работать с ними, чтобы отпустить их.
Она была столь самоотверженна, потому что в ее жизни было очень много страданий. Она пришла к состоянию, в котором больше не желала заглушать страдание временными удовольствиями, и поэтому смогла уйти глубоко, чтобы понять, кто и почему страдает. Она сказала, что попала в ситуацию, из которой не было выхода, кроме обращения внутрь.
Таким образом неожиданное и нежелательное приводит нас на грань наших страданий. Однако мы начинаем исследовать, что заставляет нас страдать и принимать защитную позу. Мы приходим к страху, сомнению и гневу, но вместо того, чтобы отстраниться от них, входим в них. Часто мы обнаруживаем, что не знаем, что такое гнев, вина или страх. Мы обычно отодвигаем эти эмоции прочь и поддаемся их воздействию, мало осознавая, что в действительности происходит. Мы не знаем, что представляют собой эти проявления сознания, потому что, оказавшись на грани, мы предпочли полноценной жизни слепое безрассудство. Мы пришли к выводу, что эти проявления не могут быть присущи нашему воображаемому «я». И вот мы начинаем защищать этот мираж независимости и степенности вместо того, чтобы использовать страдание, это проявление привязанности, для пребывания на грани, для выхода за пределы клетки. Мы откладываем свою жизнь подобно тому, как мы откладываем смерть.
Мой друг, облачившись в мантию буддистского монаха в Таиланде, начал заниматься с одним из великих учителей медитации. Когда он встретился с учителем, тот сказал ему: «Надеюсь, ты не боишься страданий». Ведь если вы желаете найти истину, вы не можете позволить своей защите постоянно управлять вашим поведением. Мы постоянно скрываемся и становимся в позу, изобретаем себе приемлемую реальность вместо того, чтобы встретиться со страданием и сопротивлением, которые стоят на пути к пониманию. Мы постоянно откладываем свое освобождение, потому что мы не желаем открыться для всего, что накопилось в нас за годы неполноценной жизни. Для всех затвердений в нашем сердце, для всей безжалостной эксплуатации себя, для всего нашего страха отпустите свое представление о себе.
Вот в каком положении мы находимся. Осуждать нас за это не имеет смысла. Мы просто должны признаться себе в том, где находимся. Вот мы какие, со всеми нашими нежелательными состояниями сознания. Но мы не видим этого. Наши реакции ограничивают нашу открытость для того, что последует дальше. Появляется страх – и мы закрываемся. Появляется сомнение – и мы закрываемся. Появляется гнев – и мы закрываемся. Приближается смерть – и мы закрываемся.
Некоторым покажется довольно мрачной рекомендация осознать закрепощенность сердца и смятение в уме. Однако на самом деле мы говорим здесь о пути к радости. Признание всего, что блокирует нас, позволяет смягчить и растопить края. А пространственность, которая появляется в результате, озаряет то, что всегда было в наличии. Наша подлинная природа просвечивает радостью чистого бытия, безмятежностью глубинной реальности, которой мы все наделены.
Фактически, ум всегда спит и видит сны. Поэтому мы начинаем подходить к грани сна, начинаем развивать в себе сострадание, позволяющее научиться отпускать. Мы снова учимся переживать жизнь от мгновения к мгновению, спокойно играть, не прилагая усилий и не осуждая. Это не война. В конце концов это доброжелательность по отношению к самому себе, которая со временем после настойчивых усилий приводит к участию в потоке перемен, без мыслей о приобретении и потере, без мыслей о жизни и смерти. Эта доброжелательность выражается в открытости к безграничности того, что есть.
Мы начинаем открываться самому осознанию, не опасаясь ничего, не отстраняясь ни от чего, достигая единения с жизнью. Это и есть подлинная готовность к смерти: знание, что ничто не отделяет нас от нашей подлинной природы и что ее может затуманить лишь неведение.
ГЛАВА 4
ЖАЖДУЩИЙ УМ
Создается впечатление, что мы рождаемся с жаждой, со стремлением жить и переживать. С тяготением к удовольствию. С отвращением к страданию.
Ум устремляется к тому, что, как ему кажется, позволяет переживать удовлетворение, чувствовать целостность. Мы называем это жаждой, желанием.
Человек, одержимый желанием, напоминает путника, который ковыляет по безводной пустыне, умирая от жажды. Снова и снова за ближайшей дюной нам грезится цветущий оазис. Мы видим объекты своего желания и устремляемся к ним, забывая обо всем остальном, воображая, что наша жажда наконец-то будет удовлетворена. Мы устремляемся к миражу, чтобы снова убедиться, что нашей жажде не будет конца. Каждое желание кажется еще одним миражом, манящим к себе из-за следующей дюны.
Каждый мираж только распаляет нашу жажду, только обостряет наши желания. Мы видим, что удовлетворение желания не сопровождается его исчезновением, а только притупляет его острые края. В конце концов, подобно человеку, странствующему по пустыне, мы начинаем видеть, что мираж – это мираж. Это только сон об удовлетворении. Когда мы пробуждаемся после этого сна и видим, что вечно меняющийся ум не может дать нам подлинного удовлетворения, мираж по-прежнему остается. Хотя мы теперь не так настойчиво стремимся к нему.
Когда наконец мы осознаем пустоту таких видений, мы больше не привязываемся к ним как к единственной реальности, хотя желание все еще продолжает возникать в уме. Мы замечаем, как наша жажда порождает мираж и помогает нам двигаться дальше, не теряя направления движения.
Наличие желания сужает пространство сознания. Оно заставляет ум сжиматься в ожидании осуществления одной цели. Когда мы думаем или воображаем себе приобретение того или иного объекта, мы получаем временное удовлетворение, но оно только усиливает наши желания. Отпускание мысли и воображения называется свободой. Свобода дает возможность прикоснуться к внутренним истокам, в которых можно почерпнуть подлинное удовлетворение. Свобода не пытается удовлетворить ничего. В ней нет жажды.
Желание – это неоконченное дело. Все, что имеет цель в будущем, представляет собой незавершенное жизненное начинание. Однако, когда жажда рассматривается как жажда, в момент отпускания неоконченное дело заканчивается. Мираж исчезает. Вы больше не чувствуете, что это «ваше» желание. Что с ним нужно что-то делать. Видя безличность желания, мы больше не чувствуем навязчивого желания удовлетворять его.
Интересное качество любого желания, любого устремления состоит в том, что так называемое удовлетворение оказывается возможным только во время движения от неимения к обладанию. Удовлетворение – это мгновение расслабления после длительного давления желания.
Фактически, когда желание или какой-то другой объект приковывает к себе наше внимание, оно кажется нам таким соблазнительным, таким притягательным, что осознание, пространственность естественного ума замыкается на нем. Тогда все наши переживания начинают вращаться вокруг этого желания, вокруг страстной привязанности к этому объекту.
Однако, когда мы говорим «я», мы имеем в виду именно бесконечное пространство сознания. К чему бы ни прикасалось наше осознание, там появляются переживания. Углубившись в чтение книги, мы, например, не замечаем, как в комнату входит друг и предлагает нам чашечку чая. Мы говорим об этом так: «Я читал; я не мог тебя слышать». Хотя все необходимое для слышания имелось в наличии – звук и способность ушей слышать, – поскольку осознание не прикоснулось к звуку, слышание как еще одно переживание просто не возникло. Там, где появляется осознание, «я» что-нибудь переживает. Koгда осознание задевает слух, мы слышим. Когда оно затрагивает зрение, мы видим. Когда оно соединяется с каким-то ощущаемым предметом, мы переживаем прикосновение. Без осознания невозможно ни одно переживание. Когда мы говорим «Я здесь», мы подразумеваем наличие осознания.
Когда в уме есть желание, широкое осознание сокращается до одной мысли или чувства, и пространственность, присущая нам изначально, оказывается утраченной. Будь то мысль о яблоке или страх перед неизвестным, ум зацикливается, полностью сосредоточивается на объекте, и тогда естественность ума теряется. Этот процесс называется отождествлением. Когда пространственное «я» осознания ограничивается формой какого-то воображаемого объекта, мы принимаем эту мысль или чувство за «я». Именно это состояние отождествленности с содержимым ума приводит к тому, что мы переживаем ум как свое «я». Это еще один пример ошибочного отождествления. Большинство наших переживаний себя сводятся к восприятию объектов в уме. Весь вечно меняющийся поток, вся необъятность естественного сознания оказывается потерянной в единственном объекте желания, в этой жажде, в этом мираже.
Мы не умеем различать осознание и осознаваемый объект и поэтому принимаем все умственные объекты за свои собственные, за «нас самих».
Желание – это облако в уме. Оно закрывает нашу подлинную природу.
Ум постоянно замыкается на своем содержимом. От мгновения к мгновению мы отождествляем себя с тем, что проплывает в уме, лишь изредка замечая пространство, в котором оно парит, лишь изредка осознавая свою подлинную природу. Вместо этого мы переходим от миража к миражу, от одного момента привязанности ума к другому, теряясь в ощущении «Я есть это желание», «Я есть этот ум», «Я есть эта жажда».
Переживания ума, который потерял свою пространственность, называются страданиями. Чувство тяжести, изоляции мы замечаем в сильных желаниях и тяжелых эмоциях. Когда мы теряемся в ощущении, думая, что объект является «нами», он становится нашей основной реальностью. Именно потеря всего контекста привносит страдание в наши жизни, а вслед за ним приходит чувство смущения и разочарования, которые мы так часто чувствуем.
Мы не знаем, кто мы и куда идем, потому что весь наш мир находится в уме. Обычно мы постоянно погружены в мысли, образы, страхи и желания, лишь изредка переживаем глубину осознания, которое встречает каждый объект в ясности и безмятежности, без желания, без цели.
Пытаясь удовлетворить устремления ума, мы замечаем, что даже объекты желания подвержены изменениям. Удовлетворение очень непродолжительно. Объект желания стареет, увядает, разрушается и исчезает. Иногда для этого нужны годы, иногда считанные мгновения. А у нас остается чувство незавершенности и пустоты. Жизнь, управляемая желаниями, жизнь, ограниченная жаждой ума, редко содержит в себе пространственность бытия. Это чистое осознание, в котором есть все, которое не стремится ни к чему, которое просто принимает форму, появляющуюся в его естественной пространственноcти.
Можно сказать, что осознание напоминает воду. Оно принимает форму любого сосуда, в котором оказывается. Если человек принимает свое осознание за его разные мимолетные сосуды, жизнь становится унылым путешествием от одного сиюминутного желания к другому. Жизнь становится суетливой и заполненной страхом, и человек больше не может переживать эти формы, признавая, что вода – это вода, какую бы форму она ни занимала.
Осознание, принятие желания позволяет уму раскрыться для своего содержимого, пережить какое-то пространство, и впоследствии желание больше не является единственной мотивирующей силой. Вместо этого оно становится напоминанием о необходимости осознания, зеркалом, показывающим нам, как сильно мы держимся за содержимое ума и как мы забываем о своей подлинной природе и привязываемся к поверхностным уровням. Когда ум замыкается на своем желании, сердце также оказывается недоступным.
Ум устремляется к тому, что, как ему кажется, позволяет переживать удовлетворение, чувствовать целостность. Мы называем это жаждой, желанием.
Человек, одержимый желанием, напоминает путника, который ковыляет по безводной пустыне, умирая от жажды. Снова и снова за ближайшей дюной нам грезится цветущий оазис. Мы видим объекты своего желания и устремляемся к ним, забывая обо всем остальном, воображая, что наша жажда наконец-то будет удовлетворена. Мы устремляемся к миражу, чтобы снова убедиться, что нашей жажде не будет конца. Каждое желание кажется еще одним миражом, манящим к себе из-за следующей дюны.
Каждый мираж только распаляет нашу жажду, только обостряет наши желания. Мы видим, что удовлетворение желания не сопровождается его исчезновением, а только притупляет его острые края. В конце концов, подобно человеку, странствующему по пустыне, мы начинаем видеть, что мираж – это мираж. Это только сон об удовлетворении. Когда мы пробуждаемся после этого сна и видим, что вечно меняющийся ум не может дать нам подлинного удовлетворения, мираж по-прежнему остается. Хотя мы теперь не так настойчиво стремимся к нему.
Когда наконец мы осознаем пустоту таких видений, мы больше не привязываемся к ним как к единственной реальности, хотя желание все еще продолжает возникать в уме. Мы замечаем, как наша жажда порождает мираж и помогает нам двигаться дальше, не теряя направления движения.
Наличие желания сужает пространство сознания. Оно заставляет ум сжиматься в ожидании осуществления одной цели. Когда мы думаем или воображаем себе приобретение того или иного объекта, мы получаем временное удовлетворение, но оно только усиливает наши желания. Отпускание мысли и воображения называется свободой. Свобода дает возможность прикоснуться к внутренним истокам, в которых можно почерпнуть подлинное удовлетворение. Свобода не пытается удовлетворить ничего. В ней нет жажды.
Желание – это неоконченное дело. Все, что имеет цель в будущем, представляет собой незавершенное жизненное начинание. Однако, когда жажда рассматривается как жажда, в момент отпускания неоконченное дело заканчивается. Мираж исчезает. Вы больше не чувствуете, что это «ваше» желание. Что с ним нужно что-то делать. Видя безличность желания, мы больше не чувствуем навязчивого желания удовлетворять его.
Интересное качество любого желания, любого устремления состоит в том, что так называемое удовлетворение оказывается возможным только во время движения от неимения к обладанию. Удовлетворение – это мгновение расслабления после длительного давления желания.
Фактически, когда желание или какой-то другой объект приковывает к себе наше внимание, оно кажется нам таким соблазнительным, таким притягательным, что осознание, пространственность естественного ума замыкается на нем. Тогда все наши переживания начинают вращаться вокруг этого желания, вокруг страстной привязанности к этому объекту.
Однако, когда мы говорим «я», мы имеем в виду именно бесконечное пространство сознания. К чему бы ни прикасалось наше осознание, там появляются переживания. Углубившись в чтение книги, мы, например, не замечаем, как в комнату входит друг и предлагает нам чашечку чая. Мы говорим об этом так: «Я читал; я не мог тебя слышать». Хотя все необходимое для слышания имелось в наличии – звук и способность ушей слышать, – поскольку осознание не прикоснулось к звуку, слышание как еще одно переживание просто не возникло. Там, где появляется осознание, «я» что-нибудь переживает. Koгда осознание задевает слух, мы слышим. Когда оно затрагивает зрение, мы видим. Когда оно соединяется с каким-то ощущаемым предметом, мы переживаем прикосновение. Без осознания невозможно ни одно переживание. Когда мы говорим «Я здесь», мы подразумеваем наличие осознания.
Когда в уме есть желание, широкое осознание сокращается до одной мысли или чувства, и пространственность, присущая нам изначально, оказывается утраченной. Будь то мысль о яблоке или страх перед неизвестным, ум зацикливается, полностью сосредоточивается на объекте, и тогда естественность ума теряется. Этот процесс называется отождествлением. Когда пространственное «я» осознания ограничивается формой какого-то воображаемого объекта, мы принимаем эту мысль или чувство за «я». Именно это состояние отождествленности с содержимым ума приводит к тому, что мы переживаем ум как свое «я». Это еще один пример ошибочного отождествления. Большинство наших переживаний себя сводятся к восприятию объектов в уме. Весь вечно меняющийся поток, вся необъятность естественного сознания оказывается потерянной в единственном объекте желания, в этой жажде, в этом мираже.
Мы не умеем различать осознание и осознаваемый объект и поэтому принимаем все умственные объекты за свои собственные, за «нас самих».
Желание – это облако в уме. Оно закрывает нашу подлинную природу.
Ум постоянно замыкается на своем содержимом. От мгновения к мгновению мы отождествляем себя с тем, что проплывает в уме, лишь изредка замечая пространство, в котором оно парит, лишь изредка осознавая свою подлинную природу. Вместо этого мы переходим от миража к миражу, от одного момента привязанности ума к другому, теряясь в ощущении «Я есть это желание», «Я есть этот ум», «Я есть эта жажда».
Переживания ума, который потерял свою пространственность, называются страданиями. Чувство тяжести, изоляции мы замечаем в сильных желаниях и тяжелых эмоциях. Когда мы теряемся в ощущении, думая, что объект является «нами», он становится нашей основной реальностью. Именно потеря всего контекста привносит страдание в наши жизни, а вслед за ним приходит чувство смущения и разочарования, которые мы так часто чувствуем.
Мы не знаем, кто мы и куда идем, потому что весь наш мир находится в уме. Обычно мы постоянно погружены в мысли, образы, страхи и желания, лишь изредка переживаем глубину осознания, которое встречает каждый объект в ясности и безмятежности, без желания, без цели.
Пытаясь удовлетворить устремления ума, мы замечаем, что даже объекты желания подвержены изменениям. Удовлетворение очень непродолжительно. Объект желания стареет, увядает, разрушается и исчезает. Иногда для этого нужны годы, иногда считанные мгновения. А у нас остается чувство незавершенности и пустоты. Жизнь, управляемая желаниями, жизнь, ограниченная жаждой ума, редко содержит в себе пространственность бытия. Это чистое осознание, в котором есть все, которое не стремится ни к чему, которое просто принимает форму, появляющуюся в его естественной пространственноcти.
Можно сказать, что осознание напоминает воду. Оно принимает форму любого сосуда, в котором оказывается. Если человек принимает свое осознание за его разные мимолетные сосуды, жизнь становится унылым путешествием от одного сиюминутного желания к другому. Жизнь становится суетливой и заполненной страхом, и человек больше не может переживать эти формы, признавая, что вода – это вода, какую бы форму она ни занимала.
Осознание, принятие желания позволяет уму раскрыться для своего содержимого, пережить какое-то пространство, и впоследствии желание больше не является единственной мотивирующей силой. Вместо этого оно становится напоминанием о необходимости осознания, зеркалом, показывающим нам, как сильно мы держимся за содержимое ума и как мы забываем о своей подлинной природе и привязываемся к поверхностным уровням. Когда ум замыкается на своем желании, сердце также оказывается недоступным.