Левински Алена. Изменяю по средам

   Посадила Гришку к кореяночке, которая его уже как-то стригла. Все чудесно, только челку отрезала так, что мой светловолосый ребенок немедленно стал похож на сказочного Иванушку-дурачка, подстриженного под горшок.
   – Челку не очень коротко, – попросила я.
   Кореяночка улыбнулась, отчего ее узкие глазки исчезли вовсе, и закивала.
   Сама я села к полной рыхлой мастерице лет сорока, с самой неаккуратной прической из всех парикмахерш. Будем надеяться, что она трудоголик и на свою голову у нее просто не хватает времени.
   – Что будем делать?
   – То же, что и было. Но покороче и покрасивее.
   Краем левого уха я услышала, что в это же время старуха сказала своей мастерице:
   – Ничего не надо, внучка, ты меня просто покороче подстриги…
   Моя уточнила:
   – Каре, значит?
   – Да, – кивнула я и тут же услышала за спиной бабулькин голос:
   – Мне б по-простому… Это… Каре.
   Мастерица меж тем потрогала мои волосы, потерла прядь между пальцев:
   – Волосы за уши делаете?
   – Да, мне так удобней…
   – А чтоб не мешало, я их за ушки, за ушки… – вторила старушенция.
   Я скосила глаза. Бабкина затылочная проплешина четко просматривалась у меня в зеркале. На секунду мне показалось, что я увидела свое будущее. Лет через… тридцать. Или даже больше. Сижу я, плешивая беззубая старуха, виновато улыбаюсь и шамкаю: «Покороче меня, деточка, но ничего кардинального. Чтоб все как было, но ничего не мешало и не злило». А юная полногрудая парикмахерша, стараясь не повредить сизый лак на свежевыкрашенных ногтях, недовольно отвечает: «Тебе, бабка, уже в крематорий пора, а ты все в салоны красоты шастаешь. Сиди тихо, если не хочешь, чтоб я тебе ухо отчикала».
   – Нет, – решительно сказала я толстой неопрятной мастерице красоты, которая уже занесла над моей головой хищные ножницы, – давайте по-другому. Давайте коротко, под мальчика. И покрасить то, что останется, в ярко-рыжий.
   – Можно еще зеленые перья по бокам дать, – неуверенно предложила та.
   – Зеленые? Заманчиво… Нет, зеленые оставим на следующий раз. – И когда парикмахерша начала резать мои дивные русые волосы, спросила: – А как у вас молодые обычно стригутся?
   – Молодые? Это которым по двадцать? – уточнила мастерица.
   – Ну да. Или по восемнадцать.
   – Такие к нам не ходят, к нам все больше пенсионеры или дамы в годах.
   Гришка слез с кресла и подбежал ко мне. Кореяночка сияла восточной улыбкой сзади. Ребенок подстрижен как в армию, челки нет вовсе.
   – Мама, я красивый?
   – Очень, – подтвердила я, чтоб не расстраивать ребенка.
   Главное – это самооценка. Мужчина должен быть уверен, что неотразим, даже если ему нет еще и пяти лет.
   – Мама, – голос Гришки задрожал, – а где твои волосики?
   – Спокойно, малыш, – ответила я, пытаясь сохранить самообладание, – кое-где еще остались.
   – Где остались, мама?
   – Кое-где, – уклончиво сказала я, глядя в зеркало, как мой череп чудесным образом покрывается коротким жестким ежом. – К голове это не имеет отношения.
   – Мама, а череп – это что? – вдруг спрашивает Гришка, внимательно глядя на мою прическу.
   – Череп – это кости, их не стригут, – залилась зычным гортанным смехом мастерица.
 
   Я долго сидела с полиэтиленом на голове, пока вонючая въедливая краска терзала остатки моих волос. Гришка носился вокруг кресла и время от времени спрашивал: «Мама, а ты теперь мальчик или девочка? А теперь?»
   Потом краску смыли, и мастерица тонким вафельным полотенцем растерла мне голову. Из зеркала смотрел нервный подросток с огненно рыжей щетиной на голове и с тонкими мимическими морщинками вокруг глаз.
   – Пятьсот рублей, – констатировала мастерица, удовлетворенно осмотрев результат своих трудов.
   Однако… Надо было просто у соседки взять машинку, которой она регулярно стрижет своих сыновей.
   – Это с покраской, – многозначительно добавила парикмахерша. – Краска дорогая.
   У моей свекрови под раковиной хранится луковая шелуха. В ней Мария Петровна собирается на пасху красить яйца. Будь я посообразительней, стырила бы шелухи и залепила бы горяченькой свой череп после машинной стрижки. Эффект был бы тот же, а денег – ноль. В следующий раз буду поумней, а сейчас придется расставаться с кровно заработанными.
   Когда я вынимала кошелек из кармана сумки, на пол упала маленькая белая визитка. «Сеть обувных магазинов ”Золушка”, менеджер…»
   На улице я отправила Гришку кататься на горке, а сама вытащила мобильник.
   – Але? – послышался знакомый голос.
   – Андрей? Это Маша. Иванова. Вернее, ты меня помнишь как Ремизову.
   – Да, конечно! Привет, я рад, что ты позвонила.
   – Слушай, у тебя какие планы на завтра? – спросила я как можно непринужденней, отчего голос стал писклявым и гадким.
   – Обычные, – неуверенно сказал Андрей. – Завтра рабочий день…
   – Я буду в районе «Золушки» после шести, – сообщила я и поспешно добавила: По делу. Можем встретиться, кофе где-нибудь попьем…
   Блин! Зачем я это делаю! Сейчас пошлет меня и прав будет. Чем может закончиться такая встреча? Ничем или неприятностями, третьего не дано.
   – Отлично! Я знаю милый ресторанчик. «Премудрый пескарь» называется.
   – «Премудрый пескарь»? Он же в центре.
   – Есть и в центре, а рядом с «Золушкой» его брат-близнец. Это же сеть ресторанов.
   – Да? Ну тогда до завтра…

Глава 15
Раковые страсти

   Увидев мою новую прическу, Антон впал в глубокую кому. Он сидел на диване и смотрел на меня молча, ни один мускул не дрогнул на его лице. Гришка бесновался рядом и кричал:
   – Мама стала лысой! Мама стала рыжей и лысой! Ура!!!
   Свекровь заглянула в комнату, всплеснула руками и, трагически покачав головой, произнесла загробным голосом:
   – Я знала, что этим кончится… Все к тому шло… Я знала… – И исчезла, тихо закрыв дверь.
   Зато на работе моя прическа произвела настоящий фурор. Сначала меня не хотел впускать охранник, мотивируя тем, что фотография на пропуске и мой нынешний облик диаметрально противоположны. На кокетливый вопрос: «И где лучше?» – ушел от ответа.
   Потом меня увидела корректор Инна Владиславовна, милая интеллигентная женщина, двадцать лет проработавшая в издательстве «Просвещение». Она ойкнула, выпустила из рук чашку, и кипяток расплескался по полу, сплюнув пакетик чая на клавиатуру.
   – Совсем плохо? – все-таки надеясь, что не совсем, поинтересовалась я.
   – Нет, Машенька, ну что вы! – испугалась Инна Владиславовна. – Просто немного необычно, людям надо привыкнуть…
   Денис прошел и не поздоровался. Выяснилось, что не узнал. Впрочем, и не испугался, что обнадеживало.
   Марина улыбнулась – и только. Эту железную леди, похоже, уже вряд ли можно чем-то удивить.
   Лидочка осуждающе покачала головой. Видимо, цвет моего ежа на голове напомнил ей о рыжей любовнице блудного мужа. Хорошо, что я не сделала химическую завивку кудрями, ибо тогда сходство оказалось бы раздражающим.
   Зато Надюха пришла в полный восторг. Она нежно трогала мою голову и повторяла:
   – Маша, это даже не гламурно… Это по-настоящему готично!
   Сама Надька сегодня в черном кожаном платье, коротком и узком. На шее – тонкая кожаная полоска, ошейник ошейником. Я любуюсь. Может, я латентная лесбиянка?
 
   Перед тем как покинуть трудовой пост в пятницу, я проинспектировала ящики тумбы – вдруг оставляю что-то такое, чего мне будет страшно не хватать в выходные. Нет, все было в порядке, только пыльные журналы, старые распечатки и прочие ненужные бумаги.
   Я точно помню, что в пятницу выбрасывала мертвую слойку с лимоном. Это был сдавленный, уничтоженный жизнью слоеный блин. Я даже не стала разворачивать упаковку, зачем тревожить прах? Просто бросила вместе с прозрачным пакетом в корзину. Это было именно так, я же не сошла с ума!
   А сегодня, в понедельник, пришла, открыла последний ящик все той же тумбы и… все похолодело внутри… Побежали ядовитые когтистые мурашки по спине и дрогнула рука… За плоским прозрачным судочком типа «контейнер для холодных блюд», между маленьким полотенчиком, скрученным в рулет, и немытой чашкой, притаилась она…
   Булка смотрела на меня большими лимонными глазами.
   «Иногда они возвращаются!» Старина Стивен Кинг кое-что знал об этом, когда писал приключения восставших мертвецов.
   Выходит, что ночью, когда в нашем огромном офисе выключили свет и воцарилась гнетущая тишина, в черной корзине для бумаг зашевелился труп. Долго пробиралась испустившая дух слойка сквозь гору одноразовых кофейных стаканчиков, порезалась о край бумаги формата А4, еле отлепилась от старой жвачки… Высунула треугольный нос из корзины. Чихнула два раза. Со стола свесилась на хвосте компьютерная мышь, увидела покойницу, заорала истошно, заметалась по столу, сбросив коврик и опрокинув стакан с карандашами. Шнур-хвост крепко держал на привязи, не давал убежать от страшного наваждения. Слойка меж тем выбралась из корзины и тяжело, как Франкенштейн после операции, поползла в сторону дома – нижнего ящика тумбочки.
   Мышь еще раз свесилась вниз, вероятно надеясь, что труп – всего лишь галлюцинация. Однако увидев свой кошмар опять, поняла, что это правда, еще раз в ужасе закричала и умерла от разрыва аорты…
   – Маша, вы связались с практикующим психологом? – донесся до меня строгий голос Марины.
   Хорошо хоть услышала, а то у меня бывает – нагрянут образы да страсти страшные, и я перестаю сознавать, что происходит вокруг.
   – Пока нет…
   – Поторопитесь. Материал о неверном муже нужно сдавать на этой неделе, а у вас, я так понимаю, еще нет комментариев и советов по существу.
   – У меня есть некоторые соображения…
   – Соображения? Занятно…
   – Я хочу посоветовать женщине, которая уличила мужа в измене, самой найти любовника.
   Марина внимательно посмотрела на меня.
   – Понимаете, – заторопилась я мотивировать свою точку зрения, – она не хочет разрушать семью, но ее самолюбие уязвлено. С этим нельзя не считаться. Она хочет моральной сатисфакции, но при этом желает сохранить брак.
   – Маша, подумайте головой, – вздохнула Марина, глядя мне на макушку, – что вы советуете нашей читательнице… По сути дела, вы предлагаете ей вступать в неразборчивые связи.
   – Почему же в неразборчивые… Надо сначала разобраться, с кем вступать, а с кем не надо…
   Марина еще раз вздохнула и поправила бумаги на своем столе:
   – В принципе, Маша, я с вами согласна. В некотором смысле. Но надо помнить о том, что пресса играет не только информирующую, но и воспитательную роль. Поэтому свяжитесь, пожалуйста, с практикующим психологом.
 
   На редакционной кухне аншлаг. Молодая редакция мужского журнала «Алекс» практически в полном составе пила чай с сушками. Дети, право слово. Смеются, хрустят, рассказывают анекдоты про Чебурашку и крокодила Гену. К чайнику, соответственно, не подступиться. А Надюха дала мне пакетик диковинного чаю. Говорит, что из самого города Китая. Привез этот чай ее двоюродный дядя – настоящий китаист и почитатель восточной медицины. Чай не простой, а лечебно-успокаивающий, что мне сейчас необходимо просто позарез, ибо мысли мои мечутся меж двух тем – советов практикующего психолога и сегодняшней встречей с Андреем. Протягивая мне пакетик, Надька особенно настаивала на его успокоительном действии.
   Вот ведь, ничего не скроешь, все написано на лице. Такова моя натура, от чего и страдаю постоянно.
   Я попыталась протиснуться в кухню возле холодильника, но молоденькая секретарша «Алекса» именно в этот момент попятилась, чтобы пропустить другую девушку, и наступила мне тонким каблучком на ногу. Симпатичный такой каблучок, судя по всему, подбитый железом. Я пискнула и виновато улыбнулась. Секретарша обернулась ко мне, собираясь, видимо, извиниться, но увидела шедевр на моей голове и застыла с раскрытым ртом. На ее юном личике, тщательно заштукатуренном пахучим тональным кремом, изобразился тихий ужас.
   – Ничего, ничего. Я просто кипяточку хотела, – пролепетала я. – Но могу и потом прийти.
   – Маша! – послышался зычный голос Леши из глубины юных тел. – Я вас даже не узнал!
   – Охотно верю, – отозвалась я, – меня сегодня мало кто узнает. – И попыталась незаметно улизнуть.
   – Подождите, я хочу вам сказать, – голос Леши гремел на весь этаж, – что… ты сногсшибательно выглядишь!
   Я просто физически почувствовала, что все посмотрели на меня. Все сто девяносто пар глаз, а их было никак не меньше, все они в один миг устремили свои взгляды на мой бедный крашеный череп.
   Думаю, именно так ощущает себя совершенно голый человек на арене цирка, когда на него направляют круглые слепящие прожектора.
   – Спасибо, Лешенька… – выдавила из себя я, отступая назад.
   – Тебе спасибо, – расплылся в улыбке Леша.
   – Мне-то за что?
   – За «Лешеньку».
   Девицы захихикали, а две, в узких бриджах, зашептались.
   Этого еще не хватало! Бежать. Немедленно. Я решительно повернулась спиной, но в следующую секунду могучая рука Леши поймала меня за плечо.
   – Маша, а может, с нами чаю попьешь? – с надеждой спросил юноша.
   Нет, ну чистый ребенок, такой наивный и милый. Не могу же я при всей этой мелюзге заваривать себе лечебный китайский чай. Он наверняка воняет валерьянкой, как предсмертные капли одинокой старухи.
   – Нет, нет, Леш, у меня полно работы… Спасибо, ребята.
   Я сделала акцент на слове «ребята», давая понять, что обращаюсь ко всем, а не беседую интимно с парнишкой, который моложе меня лет на восемь.
   – Анька, подай чайник! – крикнул Леша в толпу.
   Девки опять захихикали, и, передаваемый из рук в руки, к нам приплыл пузатый офисный чайник с кипятком.
   – Куда плеснуть? – игриво поинтересовался Леша.
   Я подставила свою зеленую чашку с голенькими целующимися черепашками, которую мне подарила по случаю первого рабочего дня в компании Надька. Черепашки были мультяшные и действительно совершенно голенькие, без панцирей, зато с четко прорисованными гениталиями.
   Леша аккуратно лил кипяток и смотрел на гениталии черепашек:
   – Классная чашка.
   – Да, моему сыну она бы тоже понравилась, – сказала почему-то я.
   – А я люблю детей, – Леша улыбнулся широко и смачно, как чеширский кот Алисе.
 
   Я вернулась на рабочее место, поставила дышащую горячим паром чашку возле клавиатуры и разрезала чайный пакет.
   При вскрытии выяснилось, что чай состоит из: какой-то травы, крупного пушистого белого цветка (прямо так, целиком), двух странных ягод, отдаленно напоминающих плоды облепихи, и толстенькой субстанции, похожей на сухого шиповничного ежика. Я высыпала это все в кипяток с голыми черепашками. Через пять минут обнаружила, что предполагаемый шиповник разбух и из него выглядывает странного вида мочалка, темная и страстно волосатая.
   – Ты ничего не понимаешь, это водоросль, – сказала Надька из-за монитора.
   Конечно, очень романтично, что это водоросль, но какое действие она может оказать на мой возбужденный организм – вот вопрос.
   Еще через десять минут мочалка приняла угрожающие размеры, а еще через пять – разрослась до объема чашки, потом вылезла на стол и уселась на клавиатуру. Мокрая и слизкая, как взбухший желатин, она покоилась на черных клавишах и распухала на глазах. Я потрогала ее пальцем, не удержалась. На ощупь это оказалось столь же мерзостным, как и на вид. Я подвинула липкую водоросль на клавишу табуляции и мучительно попыталась сообразить, что теперь с ней делать. Пакость впитала в себя всю воду и теперь, после того как она покинула чашку, дивного успокаивающего чая у меня по-прежнему не было.
   – Что ты делаешь? – ужаснулась Надька, глядя, как я тихонько глажу теплые мокрые бока чудовища.
   – Думаю, как мне добыть из нее чай.
   – Но зачем ты ее вытащила?!
   – Я испугалась, что она разбухнет настолько, что разорвет чашку.
   – Маша, спокойно… – заговорила Надька голосом психотерапевта, – сними ее с клавиатуры и положи обратно в чашку. Потом возьми ложку и выдави из водоросли чай… Маша, это очень хороший чай… Он тебе поможет…
   В этот момент жирная раздутая мочалка пукнула и свернулась на клавиатуре клубочком.
   – Надь, я ее боюсь…
   – Машка, не дрейфь, – зашипела Надюха, – ты должна сделать это сама. Ты сможешь, ты сделаешь это! Маша, я с тобой!
   Чудовище не поддавалось, ущипнуть его за бок было очень трудно, пальцы скользили по набухшему теплому тельцу. Наконец мне удалось поддеть его ложкой и вернуть в чашку.
   – Я сделала это! – воскликнула я.
   – Вы имеете ввиду, связались с психологом? – повернулась ко мне Марина.
   А я молча придавила водоросль ложкой ко дну, она завопила, забилась и запузырилась вонючим успокаивающим чаем, выплеснув его темную жижу и наполнив чашку до половины.
 
   На улице начал накрапывать дождик. Полосатая кошка привела к дверям редакции, под навес, своих котят. Все милые до невозможности, с глазками-бусинками, с тонкими усиками, все пушистые и игривые. Хватают за ноги каждого, кто пытается проникнуть в здание или выйти из него, цепляются коготками за брючины и колготки. Люди визжат, ругаются, но котят не обижают.
   Я, естественно, не взяла зонтик, поэтому стояла в размышлениях, идти или переждать. Вышел Дениска. Подставил лицо под дождевые капли. Нюхнул по-кошачьи:
   – Грибной…
   Котята радостно устремились к Денискиным брюкам, самый резвый запрыгнул с разбегу и повис. Подумал секунду и куснул для убедительности Денискину ногу.
   – Мелкота, – снисходительно улыбнулся Денис. – Дети неразумные. – И снял аккуратно детеныша со штанины.
   Из-за сонных туч выглянуло солнышко. Попрощавшись с Дениской, я побежала на редакционную маршрутку.
 
   Если бы я знала, что мы с Андреем будем сидеть не внутри ресторана «Премудрый пескарь», а рядом, в открытом ветрам и циклонам заведении с экзотическим названием «Чайхана у пескаря», то обязательно надела бы под брюки колготки. Московская весна коварна и изменчива. Вроде, кажется, пригрело солнышко, только разомлеешь от ласкового тепла, как через полчаса – туча и ветер. Причем вчера я тоже замерзла, могла бы сделать выводы. Не учит жизнь, ой не учит…
   Чайхана была обустроена модерново. Низкие широкие столы, вокруг – лежанки с полосатыми узбекскими матрасами. Можно заказать благовония или кальян в железной лампе Аладдина. Обслуживали, однако, славянские юноши в тюбетейках. Скромно улыбались, тужась выговорить восточные названия блюд. Глядя в голубые глаза официанта, я подумала о русских невольниках на востоке. Тяжко им жилось, сердешным… Поди, гаремные девки глумились почем зря…
   Почему чайхана? При чем тут русский пескарь? При чем тут Салтыков-Щедрин? Ничего я не пониманию в названиях брендов.
   Напротив меня лежит на пестром матрасе мой бывший, еще университетский любовник Андрей. Лежит и смотрит, улыбается.
   Андрей почти не изменился, такой же студент Института стран Азии и Африки. Мальчишка мальчишкой. Симпатичный, невысокий, неплохо сложенный. Крепенький и ладненький, как спортивный ребеночек в старшей группе детского сада. Глазки умненькие, в них когда-то отражалось востоковедение, а сейчас – уровень продаж тапок и калош.
   С Андреем мы не виделись лет восемь, со времен моего обитания в общежитии и наших с ним интимных отношений.
   Ко мне в бокал упала фисташка в кожурке с треснувшим боком. Испустила соленый вздох и стала тонуть. Разговаривать на самом деле не о чем, но надо. К тому же у меня на Андрюшу планы.
   – Давно женился? – спросила я, пытаясь зацепить фисташку зубочисткой.
   – Три года назад. На той девочке, за которой начал ухаживать, когда ты поставила на книжную полку фотографию какого-то мужика. Назло, вообще-то, стал ухаживать, да так и женился.
   – Какого мужика? – Я действительно не помню, чья фотография стояла у меня на книжной полке, да и вообще были ли там фотографии.
   – Я не знаю, как его звали. Ты не захотела говорить, когда я спрашивал.
   – Да? Очень интересно. А как хоть выглядел?
   – Ну, такой, ничего особенного. В сером свитере. Кажется, с усами.
   – А! Ну, все понятно! Фотография черно-белая?
   – Нет, цветная.
   – Точно?
   Какая неприятность… Напрочь не помню. Зато я очень хорошо помню, на кого я променяла Андрея Гроховицкого. Не бросить его я не могла, ибо на меня неожиданно напало большое чувство – любовь. Причем, я полагаю, что доподлинное значение слова «любовь» не знает никто, разные люди в разные промежутки своей жизни вкладывают в это слово разное значение. Восемь лет назад, когда случилась неожиданная любовь, это было всепоглощающее чувство, лишившее меня того скромного разума, который имелся, и полностью парализовавшее волю. Предмет страсти на самом деле был жалкой ничтожной личностью и забыл меня через пару месяцев, но к Андрею я уже не вернулась.
   – Послушай, а ты любил меня тогда? – спросила я, подцепив наконец фисташку остреньким кончиком зубочистки.
   – Да, конечно, – спокойно и сдержанно ответил Андрей. – Как ты думаешь, я зря заказал здесь лобстера? Вообще-то какой к едрене фене в чайхане лобстер? Надо было плов заказывать. С копчеными ребрышками.
   – Да ладно, не нервничай. Это ж чайхана у пескаря, а не у кого-нибудь.
   – Кошмар, – вздохнул Андрей. – Кто им делал рекламу? Какой к лешему пескарь в чайхане? Ты знаешь, у нас была похожая история. Когда должен был открыться первый магазин «Золушка», мы обратились в одно рекламное агентство. По рекомендации, между прочим. И что, ты думаешь, нам предложили? Они хотели назвать сеть обувных магазинов «Буратино». Я говорю, вы считаете, мы будем продавать деревянные колодки? А они мне: «Зато добрые ассоциации из детства». Потом додумались до «Калошницы». Я говорю, вы совсем с ума сошли? У нас обувь для красивых женщин. А они мне: «Зато весело, с юмором».
   Я для приличия посмеялась.
   Бледный юноша в шароварах принес оранжевого рака на большом блюде. У хвоста членистоногого громоздилась гора рыхлой цветной капусты, у клешней – сморщенные стручки недоразвитой фасоли.
   – Это точно лобстер? – осведомился Андрей, недоверчиво глядя на оранжевого.
   – Конечно, – культурно ответил юноша.
   – А почему он один?
   – Второй будет минуты через две, – потупил глазки официант.
   Почему-то его вид провоцировал появление мыслей о сексуальных меньшинствах. Причем пассивной когорты.
   – Мне холодно, – пожаловалась я. – Говорят, у вас можно попросить узбекский халат и укутаться в него.
   – Вам под цвет глаз или под цвет головы? – уточнил юноша.
   Сволочь какая… Почему головы? Волос тогда уж.
   – Нет, мне нужен голубой халат в мелкий белый цветочек, – отыгралась я. – Дело в том, что я все тридцать лет ношу узбекские халаты в тон нижнего белья.
   – Увы, боюсь, что у нас нет синего в белый цветочек.
   – Тогда не надо никакого, несите рака. Под цвет головы.
   Юноша исчез, мелькнув шароварами.
   Андрей задумчиво посмотрел на меня:
   – Тридцать лет… Машка, неужели тебе уже тридцать?
   Прекрасное начало романа. Просто потрясающее! Разумеется, после честного ответа на такой вопрос мы сольемся в экстазе.
   – Нет, мне тридцать два. Более того, скоро будет тридцать три.
   – Да? – Андрюша наморщил лоб. – А разве ты старше меня?
   – Не знаю. Твои данные меня тогда мало интересовали, – сухо заметила я, поглядывая на холодеющую цветную капусту.
   – А я был влюблен… – мечтательно проговорил Андрей, придвигая блюдо с раком к себе. – Эх, сколько воды утекло…
   Он вздохнул, взял нож и, придерживая вилкой оранжевый хитин, отрезал раку хвост.
   Я сглотнула набежавшую слюну, как юная девушка – непрошенную слезу, и сказала:
   – Андрюш, а может, еще пива заказать?
   Появился пассивный, сложил ручки и застыл у наших лежанок.
   – Молодой человек, – капризно обратился к нему Андрей, – вы забыли принести мне щипчики для лобстера. В результате я был вынужден расчленять его ножом. Это очень неудобно!
   Юноша замялся, виновато перебирая ножками в тапочках а-ля Маленький Мук, и смущенно зашептал:
   – Извините, у нас нет щипчиков. Но я вас очень прошу, не ругайтесь… Я работаю всего второй день…
   – Ладно, – смягчился Андрей, – Бог с ними, со щипчиками. Только принесите побыстрей порцию омара для дамы.
   Юноша прочувствованно замигал глазками и испарился. Над столом повисла мутная пауза.
   – Расскажи, как ты живешь, – попросила я, изобразив на лице добрую дружескую улыбку.
   – Нормально, – пожал плечами Андрей, выковыривая вилкой содержимое хитинового хвоста. – Дети растут. Старший, он старше на семь минут, уже разговаривает вовсю. Младший еще ленится.
   – Как жена?
   – Отлично, занимается детьми. Она у меня детский психолог по образованию.
   – Красивая?
   – В смысле? – насторожился Андрей, прекратив жевать.
   – Ну, жена… Красивая она?
   – Жена как жена. Хорошая жена.
   – Работящая? – почему-то начала злиться я.
   – Не ленивая. Даже когда «Рабыню Изауру» смотрит, пельмени лепит.
   – Ценное качество. А как ты оказался в обувном бизнесе? Я думала, ты будешь каким-нибудь атташе на Ближнем Востоке.
   – Упаси Бог! – рассмеялся Андрей. – Там же стреляют. А бизнес принадлежит отцу моей жены. Смотрел он, смотрел, как мы маемся, и взял меня к себе. За что я ему очень благодарен.
   – Разумно, – вздохнула я. – А любовница есть?