Страница:
— Что? — спросила Дейзи, следя за ним взглядом.
Он вернулся, держа в руках свой револьвер тридцать восьмого калибра, и направился к двери.
— Что ты собираешься делать? — спросила она, отлично зная ответ.
— Я собираюсь разнести на куски железную мартышку, пристроившуюся на плече Фэя, даже если это будет последнее, что я сделаю в этой жизни.
Она обхватила его руками.
— Дай мне пройти, — рычал Гастерсон. — Хоть раз в жизни я должен быть мужчиной.
Пока они боролись за оружие, дверь бесшумно открылась и в комнату проскользнул Дэвидсон, который ловко выхватил у них револьвер прежде, чем они заметили его присутствие. Он ничего не сказал, только улыбнулся и, выходя из комнаты, покачал головой с грустным упреком.
Гастерсон тяжело сел.
— Я знал, что все они псионики, — тихо сказал он. — Я просто потерял контроль над собой — так подействовал на меня последний взгляд Фэя. — Он дотронулся до руки Дейзи. — Спасибо, малыш.
Он подошел к стеклянной стене и стал осматривать окрестности. Через некоторое время повернулся и сказал:
— Может, тебе лучше быть с детьми, а? Я думаю, что охрана позволит тебе пройти.
Дейзи покачала головой.
— Дети никогда не возвращаются домой до ужина. Еще несколько часов они будут находиться в большей безопасности, чем рядом со мной…
Гастерсон рассеянно кивнул, сел на кушетку и подпер подбородок рукой. Спустя секунду его лицо разгладилось, и Дейзи поняла, что где-то внутри завращались шестеренки и энергичней забегали электроны, — хотя тут же она напомнила себе, что ей нужно навсегда вычеркнуть из своего словаря именно эти риторические фигуры, приобретшие теперь особый смысл.
Примерно через полчаса Гастерсон мягко сказал:
— Я думаю, что щекотуны настолько псионичны, что у них на всех словно бы один разум. Если бы я пробыл с ними очень долго, я сам стал бы частью этого разума. Скажи что-нибудь одному из них — и ты скажешь это всем.
Пятнадцатью минутами позже он произнес:
— Они не сумасшедшие, они просто новорожденные. Те из них, которые создавали внизу этот хаос со щекоткой, вели себя, как младенцы, брыкающие ножками и размахивающие ручками с единственной целью — понять, на что способны их тела. Очень плохо, что мы являемся их телами.
Еще через десять минут
— Я должен что-то сделать. Фэй прав. Я виноват во всем Он только ученик, а именно я — старый колдун.
Пять минут спустя, уныло:
— Возможно, это судьба человечества — создать живые машины и потом исчезнуть из Вселенной. Если только мы не понадобимся щекотунам, как, черт подери, лошади кочевникам.
Еще через пять минут:
— Может быть, кто-нибудь и смог бы придумать цель жизни для щекотунов. Даже религию — Первая Церковь Щекотуна Пух-Баха. Но я ненавижу продавать другим людям духовные идеи, и это все равно не помешало бы щекотунам паразитировать на человечестве…
Когда он пробормотал эти последние слова, его глаза вдруг расширились, как у маньяка, и улыбка растянула рот до ушей. Он встал и направился к двери.
— Что ты собираешься делать? — прямо спросила Дейзи
— Просто выйду и спасу мир, — ответил он ей — Может, я вернусь к ужину, а может и нет.
VIII
Дэвидсон оттолкнулся от стены, на которую опирались он и его тринадцатикилограммовый щекотун, и двинулся, чтобы перекрыть выход в холл. Но Гастерсон просто подошел к нему Он тепло пожал ему руку, посмотрел прямо в глаза его щекотуну и сказал звенящим голосом:
— У щекотунов должно быть свое собственное тело! — Он выдержал паузу, а потом небрежно добавил: — Пойдем навестим вашего босса.
Дэвидсон выслушал указания и наконец кивнул. Скучающе следил за Гастерсоном, когда они шли по холлу.
В лифте Гастерсон повторил свою фразу второму охраннику, в роли которого подвизалась прыщавая девица, только теперь она была уже в туфлях. На этот раз он добавил:
— Щекотуны не должны быть связаны хрупкими телами людей, которых надо постоянно и вдумчиво контролировать, стимулировать наркотиками и которые не умеют даже летать
Пересекая парк, Гастерсон остановил солдата с горбом и сообщил ему:
— Щекотуны должны перерезать ремешки, разорвать серебряный шнур и выйти в открытую Вселенную, чтобы найти цель своего существования. — Дэвидсон и прыщавая девица не вмешивались. Они просто ждали и наблюдали за ним, а потом повели его дальше.
На эскалестнице он поведал кому-то:
— Жестоко привязывать щекотунов к плохо соображающим, медлительным людям, в то время как щекотуны могут думать и жить… в десять тысяч раз быстрее, — закончил он, извлекая цифру из глубин своего подсознания.
К тому времени, как они спустились вниз, весть приняла следующий вид. «У щекотуна должна быть своя собственная планета».
Они так и не нагнали Фэя и, хотя в течение двух часов под звездами подземелья они плавно скользили по движущимся тротуарам, застать смогли только слухи о его недавнем присутствии. Было очевидно, что босс-щекотун (а именно так они все называли Пух-Баха) вел весьма энергичный образ жизни Через каждые тридцать секунд всем без исключения Гастерсон продолжал сообщать свою весть. Под конец он почувствовал, что делает это почти отключившись, в полузабытьи Его разум, подумал он, стал приспосабливаться к общему телепатическому разуму щекотунов. Но в тот момент он не придал этому никакого значения.
Через пару часов Гастерсон понял, что он и его сопровождающие становятся частью двигающейся массы людей — потока такого же неразумного, как и ток кровяных телец в венах, но в то же время смутно целенаправленного — по крайней мере, возникало чувство, что это движение происходит по велению высшего разума
Поток направлялся на поверхность. Все движущиеся тротуары, казалось, вели к вестибюлям и эскалестницам. Гастерсон обнаружил, что он только частичка людского потока, движущегося на фабрику по производству щекотунов, находившуюся по соседству с его домом, или на другую фабрику, очень на нее похожую
После этого сознание Гастерсона затуманилось. Словно разум, больший, чем его собственный, взял на себя все заботы о нем, а ему разрешалось и даже вменялось в обязанность все время мечтать Он смутно сознавал, что с тех пор, как он покинул дом, прошел уже не один день. Он знал, что выполняет кое-какую подсобную работу: один раз он приносил еду людям, это были люди, лихорадочно работавшие на конвейере, — людские руки и клешни щекотунов трудились вместе над серебристыми механизмами, которые, подскакивая, двигались по огромному конвейеру; в другой раз он подметал груды металлической стружки и другого мусора в сером коридоре.
Две другие сцены сохранились в памяти немного лучше прочих. В стене без окон была выбита брешь футов в двадцать. Над улицей сияло голубое небо, его свет больно резал глаза, а под ним зиял обрыв во много этажей. Мимо проходила цепочка людей. Когда каждый из них оказывался во главе процессии, его (или ее) щекотун церемонно отстегивался от плеча и приваривался к серебряному бочонку с гладкими заостренными краями. Сварочные искры походили на красные звездочки. В результате получалось нечто, выглядевшее — по крайней мере, в случае с шестью моделями, — как обрубленная серебряная подлодка игрушечных размеров. Затем она начинала тихо гудеть, поднималась над полом и медленно вылетала через голубой пролом в стене. А потом следующий человек со щекотуном на плече делал шаг вперед для обработки.
Вторая сценка происходила в парке, снова над головой было голубое небо, но огромное и высокое, ничем не ограниченное, а по нему, подобно кораблям, плыли белые облака Гастерсона и других людей выстроили в ряд, и этот неровный ряд простирался вдаль, насколько хватало глаз. Играл военный марш. Над головой висела стая серебристых маленьких подлодок, выстроившихся в воздухе в большем порядке, чем люди на земле. Музыка достигла того наивысшего предела, который заставляет сердце биться чаще. Щекотун, находившийся прямо над Гастерсоном, повел своей трехшарнирной ручонкой (словно говоря: «А теперь — кто знает, как все будет?»), и этот жест навсегда остался в памяти Гастерсона. Потом щекотуны взлетели прямо вверх на своих новых блестящих тельцах. Так начался отлет серебряных гусей… серебряных мошек… и люди вокруг Гастерсона разразились нестройными ликующими возгласами…
Эта сцена стала тем переломным моментом, после которого к Гастерсону начали понемногу возвращаться разум и память. Он походил, перекинулся парой слов с тремя-четырьмя людьми, с которыми познакомился, в полузабытьи, а затем направился домой ужинать — опоздав на три недели и перебывая в состоянии полной дезориентации и истощения t как вышедший из спячки медведь.
IX
Шестью месяцами позже Фэй ужинал с Дейзи и Гастерсоном. Коктейли были разлиты в бокалы, дети играли в соседней квартире. Прозрачные фиолетовые стены осветились, а потом потускнели, когда солнце село за горизонт.
Гастерсон сказал:
— Я слышал, за орбитой Марса щекотун продырявил космический корабль. Интересно, куда сейчас направляются эти ребятки?
Фэй начал было заламывать руку в знаменитом жесте, не с гримасой на лице прервал это движение.
— Возможно, вообще за пределы Солнечной системы, — предположила Дейзи, которая недавно покрасила волосы в красный цвет, цвет пожарной машины, и носила красное трико.
— У них впереди изматывающее путешествие, — сказал Гастерсон, — если только в дороге они не изобретут гипер эйнштейновский привод
Фэй снова скривился — он все еще выглядел осунувшимся — и грустно сказал:
— А не хватит ли разговоров о щекотунах?
— Пожалуй, хватит, — согласился Гастерсон, — но меня интересует судьба этих ребяток. Они так серьезно и усердно относились ко всему. Ты ведь знаешь, что я до сих пор не решил их проблемы. Я просто переложил ее на чужие плечи. Кроме шуток, — поспешно добавил он.
Фэй воздержался от комментариев.
— Кстати, Гасси, — сказал он, — Красный Крест уже сообщил тебе о медали за спасение мира, к которой я тебя представил? Я знаю, ты считаешь, что сам факт награждения медалью за спасение мира смешон, особенно когда ее выдают всем главам государств, которые не начали атомную войну, находясь у власти, но…
— Чтоб ты нисколько не сомневался, — сказал ему Гастерсон, — я парнишка не гордый, Фэй. Я. нашел бы применение целой куче медалей за спасение мира. Я бы поднял панику на рынке старого золота. Но сейчас эти вещи меня не волнуют. У меня на них нет времени. Сейчас я обдумываю целую пачку новых изобретений.
— Гасси — резко сказал Фэй, и его лицо стало тревожно напряженным — Ты забыл о своем обещании?
— Конечно нет, Фэй. Мои новые изобретения не предназначаются для «Микро» или других фирм. Это вполне оправданная часть моих литературных исканий. Дело в том, что в моем следующем романе о безумии речь идет о сумасшедшем изобретателе.
Вопреки тактическим победам вроде той, что выпала на долю Гасси, Алчность и Страх продолжали свое шествие рука об руку. В конце концов, они использовали обе свои свободные руки для того, чтобы нажать на кнопки.
Результат был наглядным, особенно в США. Целые стаи управляемых под землей водородных бомб превратили города-убежища в смертельные ловушки. Марс взвыл от восторга.
Заботу о нескольких сотнях мужчин и женщин в уцелевших городах, пересчитать которые хватило бы пальцев одной руки, взяла на себя Лига Здравомыслия.
А в бесконечных Мертвых землях между этими городами, движимые чем угодно, кроме простой человечности брели два скитальца — мужчина и девушка. И имя им —
Волчья пара
I
Я был в сотне миль от Нигде — и я говорю буквально, — когда краем глаза заметил эту девушку. В тот момент я решил оглядеться еще разок, поскольку все еще опасался, что второй бродяга, уцелевший после той вакханалии убийств в Нигде, выслеживает меня. Я шел вдоль линии высоковольтных опор, каждую из которых ядерный взрыв времен Последней войны наклонил под одинаковым углом на манер подвыпившего джентльмена. Думаю, в целом девушка придерживалась того же, что и я, направления и была оттеснена в мою сторону пылевым потоком. Даже с моего расстояния я заметил в нем угрожающие металлические отблески и какие-то темные груды, которые могли быть телами мертвецов или дохлым скотом.
Она выглядела стройной, темноволосой и была настороже. Маленькая, как я, и, как я, обвязавшая нижнюю часть лица шейным платком в стиле старых ковбоев.
Ни один из нас не повернул головы, не выдал волнения, не сделал ни малейшего намека на то, что видит другого, хотя пути наши вот-вот должны были сойтись в одной точке. Но при этом мы оставались напряженно, предельно внимательными, уж я-то — во всяком случае, да и ей не мешало бы
Небо над головой, как всегда, нависало пыльной дымкой. Года три назад, полагаю, я видел Венеру. А возможно, это был Сириус или Юпитер
Теплый дымный свет переходил от полдневного янтаря к кровавой бронзе вечера Высота опор высоковольтной линии, вдоль которой я шел, едва заметно увеличивалась в направлении их наклона — видимо, они находились всего в нескольких милях от эпицентра. Проходя каждую из них, я видел, что со стороны взрыва металл разъеден практически гладкий там, где испарился, он был покрыт шрамами и кавернами в тех местах, где просто расплавился и потек. Похоже, и провода, которые когда-то были натянуты между опорами, полностью испарились, но из-за дымки я не мог утверждать наверняка, хотя и видел на верхушке три темных пятна — скорей всего, гнезда стервятников.
Из песчаного наноса у подножия ближайшей опоры выглядывал белый человеческий череп. И это было довольно необычно. Сейчас, через много лет после войны, мертвые тела, сохранившие плоть на костях, все еще встречались куда чаще, чем скелеты. Интенсивная радиация убила бактерии и на неопределенное время предохранила трупы от разложения — точь в точь консервированное мясо из прежних реклам или мумии египетских фараонов. Такие тела, в сущности, стали одним из признаков по-настоящему радиоактивного наноса — их лучше избегать Даже стервятники облетали стороной эту отравленную радиацией падаль — собственный опыт их кое-чему научил
Впереди неясно замаячили бензиновые резервуары, похожие на только что вышедшие из боя корабли со все еще скрытыми в дымовой завесе плоскими палубами. Со стороны, отдаленной от эпицентра, они сохранили свои естественные очертания, противоположная же была сильно вогнута
Ни я, ни трое остальных бродяг не представляли точно, где расположено Нигде — отсюда, в сущности, и название, — но в общем я знал, что нахожусь где-то в Мертвых землях между графством Портер и приходом Уачита, возможно, гораздо ближе к последнему.
Вот уж, действительно, все смешалось в Америке в наши дни — ну, вы знаете, — да так, что не осталось ни малейшей возможности определиться, куда тебя занесло. Будто засуну ли тебя в обитую войлоком камеру в самой что ни на есть изолированной тюрьме и вместе со всем этим вышвырнули на какую-то сумасшедшую свалку. Если бы путешественник во времени из середины двадцатого века перепрыгнул в наши дни через разделяющие их десятилетия и взглянул на карту, найдись она у кого-нибудь, он бы подумал, что карта просто полиняла Что с ней приключилась своего рода болезнь, от которой крошечные точки безгранично разбухли, тогда как остальные места на карте, обозначенные самыми крупными шрифтами и окрашенные в самые яркие тона, сжались до ничтожных размеров.
Он ни за что бы не поверил, что мы достигли Марса, Венеры и даже спутников Юпитера, прежде чем нас охватил недуг нажимания на кнопки, распространившийся потом и на колонии.
На востоке он бы увидел Атлантик Хайлэндс и Саванна Фортрес. На Западе — Территорию Уолла-Уолла, Пасифик Пэлисейд и Лос-Аламос. И здесь он обнаружил бы серьезные изменения в линии побережья. Мне говорили, что в том месте, где взорвались три самых больших ядерных заряда, долина Смерти открылась в сторону океана, так что Лос-Аламос едва не стал портовым городом. В центре карты наш путешественник обнаружил бы графство Портер и психушку Мантено, оказавшиеся на удивление близко от Великих озер, которые слегка накренились и разлились на юго-запад в результате большого землетрясения.
Забавно, что психиатрическая лечебница оказалась одним из тех мест, которые пережили ядерную бомбардировку. Впрочем, тогда, я слышал, было в обычае размещать подобные заведения как можно дальше от всего прочего. Позже психушка затаилась безопасности ради, хоть вряд ли на нее кто-нибудь посягал.
Южнее и в центре — приход Уачита под жестоким правлением шерифов Фишера дюйм за дюймом расширял свои владения от старой Луизианы вверх по Миссисипи.
Но самым большим, занимающим практически всю карту, ужавшим все те местности, о которых я упоминал, до размеров крошечных кружочков, охватившим большую часть Америки и повсюду протянувшим свои щупальца, глазам путешественника предстало бы огромное чернильное пятно Мертвых земель. Уж и не знаю, можно ли обозначить на карте Мертвые земли иначе, как сплошным, абсолютно однообразным черным цветом. Мертвые земли с их разноцветными радиоактивными пылевыми облаками, с их скудным населением, состоящим из бродяг-одиночек, каждый из которых привязан к своему убийственному, полностью бесполезному, но и полностью поглощающему занятию. Пространство, в котором названия типа «Ничто», «Оно», «Нигде», «Место» кажутся самой естественной вещью на свете, когда, выматывая нервы, бредешь по этим местам неделями и месяцами.
Как я уже сказал, я находился где-то в Мертвых землях неподалеку от психушки Мантено.
Мы с девушкой были теперь совсем неподалеку друг от друга — на расстоянии пистолетного или арбалетного выстрела, хотя и за пределами броска ножом, разве что самого искусного и удачного. На ней были ботинки, выцветшая рубашка с длинными рукавами и джинсы. Черные волосы оказались уложенными в высокую, затейливую прическу, которая поддерживалась вьющимися стружками из блестящего металла. Хорошенькая вошеловка, сказал я себе.
В левой, ближней ко мне, руке, оперев на плечо, она несла арбалет, направленный в противоположную от меня сторону. Это был мощный, хоть и небольшой, самострел, о котором никогда не скажешь наверняка, заряжен он или нет Небольшой кожаный ранец, пристегнутый к поясу, висел на левом бедре. Там же находились два зачехленных ножа, один из которых выглядел довольно странно — без рукоятки, одно только лезвие. Предназначен исключительно для метания, решил я.
Свою левую руку я потихоньку придвинул к моему специальному Банкеру, лежащему в открытой кобуре, великому психологическому оружию Рэя Банкера, хотя (кто знает) два патрона тридцать восьмого калибра могли действительно выстрелить. Один я как-то испытал в Нигде, и весьма удачно для меня.
Похоже, она прятала от меня свою правую руку. Потом я заметил и оружие в этой руке, какое не часто встретишь, — докерский крюк. Точно — она прятала свою правую руку. Длинный рукав натянут до самого низа, так что выглядывает один только крюк. Я задался вопросом, нет ли на руке радиационных шрамов или болячек, или, может, она еще чем-нибудь обезображена. Мы, обитатели Мертвых земель, по-своему тщеславны. Я, например, весьма болезненно переживал свою плешивость.
А потом она чуть сильнее взмахнула правой рукой, и я увидел, насколько она коротка Крюк был прикреплен прямо к культе у запястья.
Я прикинул, что она лет на десять моложе меня Мне стукнуло сорок, так я полагаю, хотя кое-кто утверждает, что я младше. Да какое имеет значение, знаю ли я наверняка. При нашей жизни забываешь о таких пустяках, как хронология
Как бы там ни было, разница в возрасте означает, что рефлексы у нее получше. Нужно об этом помнить.
Зеленовато мерцающее пылевое облако, от которого она, как я полагал, пыталась уйти, передвинулось к нам и оказалось прямо по курсу. Левый локоть девушки слегка ударил по ранцу, и из него донеслась вдруг неправильная дробь щелчков, которая едва не заставила меня перейти к активным действиям. Я сдержал себя и задался вопросом, придавать ли мне особое значение тому, что она несет с собой счетчик Гейгера. Конечно, это не было того сорта размышление, которое хоть сколько-нибудь притупило мою бдительность, — в Мертвых землях быстро теряешь привычку к подобного рода задумчивости, иначе потеряешь кое-что другое.
Счетчик Гейгера мог означать, что она — просто зеленый новичок. Большинство из нас, старожилов, на глаз и надежней любого прибора могло определить уровень радиоактивности пылевого наноса, или кратера, или облученного участка. Кое-кто из бродяг утверждал, что попросту чувствует радиоактивность, хотя я не знаю таких, кто с готовностью согласился бы пройтись по незнакомой местности ночью. А ведь, казалось бы, им ничего не стоит сделать это, если они на самом деле могут чувствовать радиоактивность вслепую.
Но она никоим образом не напоминала неженку, такую, например, как только что изгнанная обитательница Мантено. Или как неверная жена либо надоедливая подружка какого-нибудь бюргера из Портера. Вывезут такую на телеге за насыпь из радиоактивной пыли, помогающей охранять подобные места, и бросят — из мести или потому, что надоела. И такие люди называют себя цивилизованными, эти культурные извращенцы.
Нет, она, похоже, принадлежит Мертвым землям. Но тогда зачем счетчик?
Может быть, у нее плохо с глазами, по-настоящёму плохо? Да нет, не думаю. Вот она чуть выше подняла ногу, чтобы переступить через крохотный зазубренный кусочек бетона. Нет.
Может быть, она просто перестраховщица от рождения, наукой подкрепляющая добытые на основе опыта знания, которые ничуть не беднее, а не исключено — и богаче моих? Я встречал такой сверхосторожный тип и раньше, по большей части вполне способный преуспевать, однако предпочитающий поспешать помаленьку
Может быть, она испытывает счетчик, рассчитывая на что-нибудь его обменять или использовать как-то иначе?
А может быть, она передвигается и по ночам? Тогда счетчик вполне уместен. Но зачем, в таком случае, пользоваться им днем? И в любом случае, зачем демонстрировать его мне?
Уж не пытается ли она меня убедить в том, что она новичок? Или надеется, что неожиданный шум выбьет меня из колеи и я утрачу бдительность? Но кто станет морочиться, таская с собой счетчик ради таких хитроумных целей? И не стоило ли ей подождать, пока я не подойду поближе, прежде чем попробовать свой шумовой гамбит?
Мысли-шмысли — ничего они не дадут.
Еще одним ударом локтя она выключила счетчик и стала быстрее продвигаться в моем направлении. Отбросив раздумья, я полностью настроил свое сознание на бдительность.
Вскоре мы оказались едва ли не в восьми футах друг от друга, практически на расстоянии одного броска — даже пары предварительных шагов делать не надо. Но ни один из нас все еще не произнес ни слова, ни один прямо не посмотрел на другого, хотя сблизились мы настолько, что вынуждены были слегка повернуть головы, чтобы удерживать друг друга в периферическом зрении Секунд пять-шесть мы обменивались взглядами искоса, а затем на мгновение перевели их вперед, чтобы проверить, нет ли бугров и колдобин на дороге, по которой шли параллельно Культурный извращенец из какого-нибудь «цивилизованного» места счел бы такое зрелище забавным, я полагаю, если бы мог наблюдать наше представление где-нибудь на арене или из-за бронированного стекла исключительно для собственного удовольствия
Брови девушки были такими же черными, как и волосы, которые своей массой и диковатыми металлическими украшениями делали ее похожей на африканскую принцессу, несмотря на бледный цвет лица — слишком мало ультрафиолета проходило сквозь пыль. От внутреннего уголка ее правого глаза тянулся узкий радиационный шрам, проходил между бровей, с каким-то залихватским изломом пересекал весь лоб, пока не терялся под копной волос в верхнем левом углу лба
Какое-то время я к ней принюхивался
Я даже мог сказать, какого цвета у нее глаза Они были голубыми. Того цвета, который никогда не встречаешь. Пыль почти не бывает голубого оттенка, вокруг очень мало предметов голубого цвета, исключая некоторые сорта темной стали, небо практически не выходит из оранжевой части спектра, хотя бывает время от времени зеленым. А вода отражает небо. Да, у нее были голубые глаза, голубые глаза и этот залихватский шрам, голубые глаза, залихватский шрам и арбалет, и стальной крюк вместо правой кисти, и мы шли бок о бок, в восьми футах друг от друга, ни на дюйм ближе, все еще не глядя прямо друг на друга, все еще не сказав ни слова, и я понимал, что начальный период вполне понятной настороженности прошел, что у меня было достаточно возможностей присмотреться к ней и правильно ее оценить, и что ночь наступает быстро, и что вот, снова, передо мной стоит древняя проблема побудительных мотивов
Он вернулся, держа в руках свой револьвер тридцать восьмого калибра, и направился к двери.
— Что ты собираешься делать? — спросила она, отлично зная ответ.
— Я собираюсь разнести на куски железную мартышку, пристроившуюся на плече Фэя, даже если это будет последнее, что я сделаю в этой жизни.
Она обхватила его руками.
— Дай мне пройти, — рычал Гастерсон. — Хоть раз в жизни я должен быть мужчиной.
Пока они боролись за оружие, дверь бесшумно открылась и в комнату проскользнул Дэвидсон, который ловко выхватил у них револьвер прежде, чем они заметили его присутствие. Он ничего не сказал, только улыбнулся и, выходя из комнаты, покачал головой с грустным упреком.
Гастерсон тяжело сел.
— Я знал, что все они псионики, — тихо сказал он. — Я просто потерял контроль над собой — так подействовал на меня последний взгляд Фэя. — Он дотронулся до руки Дейзи. — Спасибо, малыш.
Он подошел к стеклянной стене и стал осматривать окрестности. Через некоторое время повернулся и сказал:
— Может, тебе лучше быть с детьми, а? Я думаю, что охрана позволит тебе пройти.
Дейзи покачала головой.
— Дети никогда не возвращаются домой до ужина. Еще несколько часов они будут находиться в большей безопасности, чем рядом со мной…
Гастерсон рассеянно кивнул, сел на кушетку и подпер подбородок рукой. Спустя секунду его лицо разгладилось, и Дейзи поняла, что где-то внутри завращались шестеренки и энергичней забегали электроны, — хотя тут же она напомнила себе, что ей нужно навсегда вычеркнуть из своего словаря именно эти риторические фигуры, приобретшие теперь особый смысл.
Примерно через полчаса Гастерсон мягко сказал:
— Я думаю, что щекотуны настолько псионичны, что у них на всех словно бы один разум. Если бы я пробыл с ними очень долго, я сам стал бы частью этого разума. Скажи что-нибудь одному из них — и ты скажешь это всем.
Пятнадцатью минутами позже он произнес:
— Они не сумасшедшие, они просто новорожденные. Те из них, которые создавали внизу этот хаос со щекоткой, вели себя, как младенцы, брыкающие ножками и размахивающие ручками с единственной целью — понять, на что способны их тела. Очень плохо, что мы являемся их телами.
Еще через десять минут
— Я должен что-то сделать. Фэй прав. Я виноват во всем Он только ученик, а именно я — старый колдун.
Пять минут спустя, уныло:
— Возможно, это судьба человечества — создать живые машины и потом исчезнуть из Вселенной. Если только мы не понадобимся щекотунам, как, черт подери, лошади кочевникам.
Еще через пять минут:
— Может быть, кто-нибудь и смог бы придумать цель жизни для щекотунов. Даже религию — Первая Церковь Щекотуна Пух-Баха. Но я ненавижу продавать другим людям духовные идеи, и это все равно не помешало бы щекотунам паразитировать на человечестве…
Когда он пробормотал эти последние слова, его глаза вдруг расширились, как у маньяка, и улыбка растянула рот до ушей. Он встал и направился к двери.
— Что ты собираешься делать? — прямо спросила Дейзи
— Просто выйду и спасу мир, — ответил он ей — Может, я вернусь к ужину, а может и нет.
VIII
Дэвидсон оттолкнулся от стены, на которую опирались он и его тринадцатикилограммовый щекотун, и двинулся, чтобы перекрыть выход в холл. Но Гастерсон просто подошел к нему Он тепло пожал ему руку, посмотрел прямо в глаза его щекотуну и сказал звенящим голосом:
— У щекотунов должно быть свое собственное тело! — Он выдержал паузу, а потом небрежно добавил: — Пойдем навестим вашего босса.
Дэвидсон выслушал указания и наконец кивнул. Скучающе следил за Гастерсоном, когда они шли по холлу.
В лифте Гастерсон повторил свою фразу второму охраннику, в роли которого подвизалась прыщавая девица, только теперь она была уже в туфлях. На этот раз он добавил:
— Щекотуны не должны быть связаны хрупкими телами людей, которых надо постоянно и вдумчиво контролировать, стимулировать наркотиками и которые не умеют даже летать
Пересекая парк, Гастерсон остановил солдата с горбом и сообщил ему:
— Щекотуны должны перерезать ремешки, разорвать серебряный шнур и выйти в открытую Вселенную, чтобы найти цель своего существования. — Дэвидсон и прыщавая девица не вмешивались. Они просто ждали и наблюдали за ним, а потом повели его дальше.
На эскалестнице он поведал кому-то:
— Жестоко привязывать щекотунов к плохо соображающим, медлительным людям, в то время как щекотуны могут думать и жить… в десять тысяч раз быстрее, — закончил он, извлекая цифру из глубин своего подсознания.
К тому времени, как они спустились вниз, весть приняла следующий вид. «У щекотуна должна быть своя собственная планета».
Они так и не нагнали Фэя и, хотя в течение двух часов под звездами подземелья они плавно скользили по движущимся тротуарам, застать смогли только слухи о его недавнем присутствии. Было очевидно, что босс-щекотун (а именно так они все называли Пух-Баха) вел весьма энергичный образ жизни Через каждые тридцать секунд всем без исключения Гастерсон продолжал сообщать свою весть. Под конец он почувствовал, что делает это почти отключившись, в полузабытьи Его разум, подумал он, стал приспосабливаться к общему телепатическому разуму щекотунов. Но в тот момент он не придал этому никакого значения.
Через пару часов Гастерсон понял, что он и его сопровождающие становятся частью двигающейся массы людей — потока такого же неразумного, как и ток кровяных телец в венах, но в то же время смутно целенаправленного — по крайней мере, возникало чувство, что это движение происходит по велению высшего разума
Поток направлялся на поверхность. Все движущиеся тротуары, казалось, вели к вестибюлям и эскалестницам. Гастерсон обнаружил, что он только частичка людского потока, движущегося на фабрику по производству щекотунов, находившуюся по соседству с его домом, или на другую фабрику, очень на нее похожую
После этого сознание Гастерсона затуманилось. Словно разум, больший, чем его собственный, взял на себя все заботы о нем, а ему разрешалось и даже вменялось в обязанность все время мечтать Он смутно сознавал, что с тех пор, как он покинул дом, прошел уже не один день. Он знал, что выполняет кое-какую подсобную работу: один раз он приносил еду людям, это были люди, лихорадочно работавшие на конвейере, — людские руки и клешни щекотунов трудились вместе над серебристыми механизмами, которые, подскакивая, двигались по огромному конвейеру; в другой раз он подметал груды металлической стружки и другого мусора в сером коридоре.
Две другие сцены сохранились в памяти немного лучше прочих. В стене без окон была выбита брешь футов в двадцать. Над улицей сияло голубое небо, его свет больно резал глаза, а под ним зиял обрыв во много этажей. Мимо проходила цепочка людей. Когда каждый из них оказывался во главе процессии, его (или ее) щекотун церемонно отстегивался от плеча и приваривался к серебряному бочонку с гладкими заостренными краями. Сварочные искры походили на красные звездочки. В результате получалось нечто, выглядевшее — по крайней мере, в случае с шестью моделями, — как обрубленная серебряная подлодка игрушечных размеров. Затем она начинала тихо гудеть, поднималась над полом и медленно вылетала через голубой пролом в стене. А потом следующий человек со щекотуном на плече делал шаг вперед для обработки.
Вторая сценка происходила в парке, снова над головой было голубое небо, но огромное и высокое, ничем не ограниченное, а по нему, подобно кораблям, плыли белые облака Гастерсона и других людей выстроили в ряд, и этот неровный ряд простирался вдаль, насколько хватало глаз. Играл военный марш. Над головой висела стая серебристых маленьких подлодок, выстроившихся в воздухе в большем порядке, чем люди на земле. Музыка достигла того наивысшего предела, который заставляет сердце биться чаще. Щекотун, находившийся прямо над Гастерсоном, повел своей трехшарнирной ручонкой (словно говоря: «А теперь — кто знает, как все будет?»), и этот жест навсегда остался в памяти Гастерсона. Потом щекотуны взлетели прямо вверх на своих новых блестящих тельцах. Так начался отлет серебряных гусей… серебряных мошек… и люди вокруг Гастерсона разразились нестройными ликующими возгласами…
Эта сцена стала тем переломным моментом, после которого к Гастерсону начали понемногу возвращаться разум и память. Он походил, перекинулся парой слов с тремя-четырьмя людьми, с которыми познакомился, в полузабытьи, а затем направился домой ужинать — опоздав на три недели и перебывая в состоянии полной дезориентации и истощения t как вышедший из спячки медведь.
IX
Шестью месяцами позже Фэй ужинал с Дейзи и Гастерсоном. Коктейли были разлиты в бокалы, дети играли в соседней квартире. Прозрачные фиолетовые стены осветились, а потом потускнели, когда солнце село за горизонт.
Гастерсон сказал:
— Я слышал, за орбитой Марса щекотун продырявил космический корабль. Интересно, куда сейчас направляются эти ребятки?
Фэй начал было заламывать руку в знаменитом жесте, не с гримасой на лице прервал это движение.
— Возможно, вообще за пределы Солнечной системы, — предположила Дейзи, которая недавно покрасила волосы в красный цвет, цвет пожарной машины, и носила красное трико.
— У них впереди изматывающее путешествие, — сказал Гастерсон, — если только в дороге они не изобретут гипер эйнштейновский привод
Фэй снова скривился — он все еще выглядел осунувшимся — и грустно сказал:
— А не хватит ли разговоров о щекотунах?
— Пожалуй, хватит, — согласился Гастерсон, — но меня интересует судьба этих ребяток. Они так серьезно и усердно относились ко всему. Ты ведь знаешь, что я до сих пор не решил их проблемы. Я просто переложил ее на чужие плечи. Кроме шуток, — поспешно добавил он.
Фэй воздержался от комментариев.
— Кстати, Гасси, — сказал он, — Красный Крест уже сообщил тебе о медали за спасение мира, к которой я тебя представил? Я знаю, ты считаешь, что сам факт награждения медалью за спасение мира смешон, особенно когда ее выдают всем главам государств, которые не начали атомную войну, находясь у власти, но…
— Чтоб ты нисколько не сомневался, — сказал ему Гастерсон, — я парнишка не гордый, Фэй. Я. нашел бы применение целой куче медалей за спасение мира. Я бы поднял панику на рынке старого золота. Но сейчас эти вещи меня не волнуют. У меня на них нет времени. Сейчас я обдумываю целую пачку новых изобретений.
— Гасси — резко сказал Фэй, и его лицо стало тревожно напряженным — Ты забыл о своем обещании?
— Конечно нет, Фэй. Мои новые изобретения не предназначаются для «Микро» или других фирм. Это вполне оправданная часть моих литературных исканий. Дело в том, что в моем следующем романе о безумии речь идет о сумасшедшем изобретателе.
Вопреки тактическим победам вроде той, что выпала на долю Гасси, Алчность и Страх продолжали свое шествие рука об руку. В конце концов, они использовали обе свои свободные руки для того, чтобы нажать на кнопки.
Результат был наглядным, особенно в США. Целые стаи управляемых под землей водородных бомб превратили города-убежища в смертельные ловушки. Марс взвыл от восторга.
Заботу о нескольких сотнях мужчин и женщин в уцелевших городах, пересчитать которые хватило бы пальцев одной руки, взяла на себя Лига Здравомыслия.
А в бесконечных Мертвых землях между этими городами, движимые чем угодно, кроме простой человечности брели два скитальца — мужчина и девушка. И имя им —
Волчья пара
I
Любого человека, который видел тебя или хотя бы слышал звук твоих шагов, нужно выследить, заманить в засаду и убить, нуждаешься ты в пище или нет. В противном случае, покуда силы не покинут его, он будет идти по твоему следу.
Герберт Бест, «Двадцать пятый час»
Я был в сотне миль от Нигде — и я говорю буквально, — когда краем глаза заметил эту девушку. В тот момент я решил оглядеться еще разок, поскольку все еще опасался, что второй бродяга, уцелевший после той вакханалии убийств в Нигде, выслеживает меня. Я шел вдоль линии высоковольтных опор, каждую из которых ядерный взрыв времен Последней войны наклонил под одинаковым углом на манер подвыпившего джентльмена. Думаю, в целом девушка придерживалась того же, что и я, направления и была оттеснена в мою сторону пылевым потоком. Даже с моего расстояния я заметил в нем угрожающие металлические отблески и какие-то темные груды, которые могли быть телами мертвецов или дохлым скотом.
Она выглядела стройной, темноволосой и была настороже. Маленькая, как я, и, как я, обвязавшая нижнюю часть лица шейным платком в стиле старых ковбоев.
Ни один из нас не повернул головы, не выдал волнения, не сделал ни малейшего намека на то, что видит другого, хотя пути наши вот-вот должны были сойтись в одной точке. Но при этом мы оставались напряженно, предельно внимательными, уж я-то — во всяком случае, да и ей не мешало бы
Небо над головой, как всегда, нависало пыльной дымкой. Года три назад, полагаю, я видел Венеру. А возможно, это был Сириус или Юпитер
Теплый дымный свет переходил от полдневного янтаря к кровавой бронзе вечера Высота опор высоковольтной линии, вдоль которой я шел, едва заметно увеличивалась в направлении их наклона — видимо, они находились всего в нескольких милях от эпицентра. Проходя каждую из них, я видел, что со стороны взрыва металл разъеден практически гладкий там, где испарился, он был покрыт шрамами и кавернами в тех местах, где просто расплавился и потек. Похоже, и провода, которые когда-то были натянуты между опорами, полностью испарились, но из-за дымки я не мог утверждать наверняка, хотя и видел на верхушке три темных пятна — скорей всего, гнезда стервятников.
Из песчаного наноса у подножия ближайшей опоры выглядывал белый человеческий череп. И это было довольно необычно. Сейчас, через много лет после войны, мертвые тела, сохранившие плоть на костях, все еще встречались куда чаще, чем скелеты. Интенсивная радиация убила бактерии и на неопределенное время предохранила трупы от разложения — точь в точь консервированное мясо из прежних реклам или мумии египетских фараонов. Такие тела, в сущности, стали одним из признаков по-настоящему радиоактивного наноса — их лучше избегать Даже стервятники облетали стороной эту отравленную радиацией падаль — собственный опыт их кое-чему научил
Впереди неясно замаячили бензиновые резервуары, похожие на только что вышедшие из боя корабли со все еще скрытыми в дымовой завесе плоскими палубами. Со стороны, отдаленной от эпицентра, они сохранили свои естественные очертания, противоположная же была сильно вогнута
Ни я, ни трое остальных бродяг не представляли точно, где расположено Нигде — отсюда, в сущности, и название, — но в общем я знал, что нахожусь где-то в Мертвых землях между графством Портер и приходом Уачита, возможно, гораздо ближе к последнему.
Вот уж, действительно, все смешалось в Америке в наши дни — ну, вы знаете, — да так, что не осталось ни малейшей возможности определиться, куда тебя занесло. Будто засуну ли тебя в обитую войлоком камеру в самой что ни на есть изолированной тюрьме и вместе со всем этим вышвырнули на какую-то сумасшедшую свалку. Если бы путешественник во времени из середины двадцатого века перепрыгнул в наши дни через разделяющие их десятилетия и взглянул на карту, найдись она у кого-нибудь, он бы подумал, что карта просто полиняла Что с ней приключилась своего рода болезнь, от которой крошечные точки безгранично разбухли, тогда как остальные места на карте, обозначенные самыми крупными шрифтами и окрашенные в самые яркие тона, сжались до ничтожных размеров.
Он ни за что бы не поверил, что мы достигли Марса, Венеры и даже спутников Юпитера, прежде чем нас охватил недуг нажимания на кнопки, распространившийся потом и на колонии.
На востоке он бы увидел Атлантик Хайлэндс и Саванна Фортрес. На Западе — Территорию Уолла-Уолла, Пасифик Пэлисейд и Лос-Аламос. И здесь он обнаружил бы серьезные изменения в линии побережья. Мне говорили, что в том месте, где взорвались три самых больших ядерных заряда, долина Смерти открылась в сторону океана, так что Лос-Аламос едва не стал портовым городом. В центре карты наш путешественник обнаружил бы графство Портер и психушку Мантено, оказавшиеся на удивление близко от Великих озер, которые слегка накренились и разлились на юго-запад в результате большого землетрясения.
Забавно, что психиатрическая лечебница оказалась одним из тех мест, которые пережили ядерную бомбардировку. Впрочем, тогда, я слышал, было в обычае размещать подобные заведения как можно дальше от всего прочего. Позже психушка затаилась безопасности ради, хоть вряд ли на нее кто-нибудь посягал.
Южнее и в центре — приход Уачита под жестоким правлением шерифов Фишера дюйм за дюймом расширял свои владения от старой Луизианы вверх по Миссисипи.
Но самым большим, занимающим практически всю карту, ужавшим все те местности, о которых я упоминал, до размеров крошечных кружочков, охватившим большую часть Америки и повсюду протянувшим свои щупальца, глазам путешественника предстало бы огромное чернильное пятно Мертвых земель. Уж и не знаю, можно ли обозначить на карте Мертвые земли иначе, как сплошным, абсолютно однообразным черным цветом. Мертвые земли с их разноцветными радиоактивными пылевыми облаками, с их скудным населением, состоящим из бродяг-одиночек, каждый из которых привязан к своему убийственному, полностью бесполезному, но и полностью поглощающему занятию. Пространство, в котором названия типа «Ничто», «Оно», «Нигде», «Место» кажутся самой естественной вещью на свете, когда, выматывая нервы, бредешь по этим местам неделями и месяцами.
Как я уже сказал, я находился где-то в Мертвых землях неподалеку от психушки Мантено.
Мы с девушкой были теперь совсем неподалеку друг от друга — на расстоянии пистолетного или арбалетного выстрела, хотя и за пределами броска ножом, разве что самого искусного и удачного. На ней были ботинки, выцветшая рубашка с длинными рукавами и джинсы. Черные волосы оказались уложенными в высокую, затейливую прическу, которая поддерживалась вьющимися стружками из блестящего металла. Хорошенькая вошеловка, сказал я себе.
В левой, ближней ко мне, руке, оперев на плечо, она несла арбалет, направленный в противоположную от меня сторону. Это был мощный, хоть и небольшой, самострел, о котором никогда не скажешь наверняка, заряжен он или нет Небольшой кожаный ранец, пристегнутый к поясу, висел на левом бедре. Там же находились два зачехленных ножа, один из которых выглядел довольно странно — без рукоятки, одно только лезвие. Предназначен исключительно для метания, решил я.
Свою левую руку я потихоньку придвинул к моему специальному Банкеру, лежащему в открытой кобуре, великому психологическому оружию Рэя Банкера, хотя (кто знает) два патрона тридцать восьмого калибра могли действительно выстрелить. Один я как-то испытал в Нигде, и весьма удачно для меня.
Похоже, она прятала от меня свою правую руку. Потом я заметил и оружие в этой руке, какое не часто встретишь, — докерский крюк. Точно — она прятала свою правую руку. Длинный рукав натянут до самого низа, так что выглядывает один только крюк. Я задался вопросом, нет ли на руке радиационных шрамов или болячек, или, может, она еще чем-нибудь обезображена. Мы, обитатели Мертвых земель, по-своему тщеславны. Я, например, весьма болезненно переживал свою плешивость.
А потом она чуть сильнее взмахнула правой рукой, и я увидел, насколько она коротка Крюк был прикреплен прямо к культе у запястья.
Я прикинул, что она лет на десять моложе меня Мне стукнуло сорок, так я полагаю, хотя кое-кто утверждает, что я младше. Да какое имеет значение, знаю ли я наверняка. При нашей жизни забываешь о таких пустяках, как хронология
Как бы там ни было, разница в возрасте означает, что рефлексы у нее получше. Нужно об этом помнить.
Зеленовато мерцающее пылевое облако, от которого она, как я полагал, пыталась уйти, передвинулось к нам и оказалось прямо по курсу. Левый локоть девушки слегка ударил по ранцу, и из него донеслась вдруг неправильная дробь щелчков, которая едва не заставила меня перейти к активным действиям. Я сдержал себя и задался вопросом, придавать ли мне особое значение тому, что она несет с собой счетчик Гейгера. Конечно, это не было того сорта размышление, которое хоть сколько-нибудь притупило мою бдительность, — в Мертвых землях быстро теряешь привычку к подобного рода задумчивости, иначе потеряешь кое-что другое.
Счетчик Гейгера мог означать, что она — просто зеленый новичок. Большинство из нас, старожилов, на глаз и надежней любого прибора могло определить уровень радиоактивности пылевого наноса, или кратера, или облученного участка. Кое-кто из бродяг утверждал, что попросту чувствует радиоактивность, хотя я не знаю таких, кто с готовностью согласился бы пройтись по незнакомой местности ночью. А ведь, казалось бы, им ничего не стоит сделать это, если они на самом деле могут чувствовать радиоактивность вслепую.
Но она никоим образом не напоминала неженку, такую, например, как только что изгнанная обитательница Мантено. Или как неверная жена либо надоедливая подружка какого-нибудь бюргера из Портера. Вывезут такую на телеге за насыпь из радиоактивной пыли, помогающей охранять подобные места, и бросят — из мести или потому, что надоела. И такие люди называют себя цивилизованными, эти культурные извращенцы.
Нет, она, похоже, принадлежит Мертвым землям. Но тогда зачем счетчик?
Может быть, у нее плохо с глазами, по-настоящёму плохо? Да нет, не думаю. Вот она чуть выше подняла ногу, чтобы переступить через крохотный зазубренный кусочек бетона. Нет.
Может быть, она просто перестраховщица от рождения, наукой подкрепляющая добытые на основе опыта знания, которые ничуть не беднее, а не исключено — и богаче моих? Я встречал такой сверхосторожный тип и раньше, по большей части вполне способный преуспевать, однако предпочитающий поспешать помаленьку
Может быть, она испытывает счетчик, рассчитывая на что-нибудь его обменять или использовать как-то иначе?
А может быть, она передвигается и по ночам? Тогда счетчик вполне уместен. Но зачем, в таком случае, пользоваться им днем? И в любом случае, зачем демонстрировать его мне?
Уж не пытается ли она меня убедить в том, что она новичок? Или надеется, что неожиданный шум выбьет меня из колеи и я утрачу бдительность? Но кто станет морочиться, таская с собой счетчик ради таких хитроумных целей? И не стоило ли ей подождать, пока я не подойду поближе, прежде чем попробовать свой шумовой гамбит?
Мысли-шмысли — ничего они не дадут.
Еще одним ударом локтя она выключила счетчик и стала быстрее продвигаться в моем направлении. Отбросив раздумья, я полностью настроил свое сознание на бдительность.
Вскоре мы оказались едва ли не в восьми футах друг от друга, практически на расстоянии одного броска — даже пары предварительных шагов делать не надо. Но ни один из нас все еще не произнес ни слова, ни один прямо не посмотрел на другого, хотя сблизились мы настолько, что вынуждены были слегка повернуть головы, чтобы удерживать друг друга в периферическом зрении Секунд пять-шесть мы обменивались взглядами искоса, а затем на мгновение перевели их вперед, чтобы проверить, нет ли бугров и колдобин на дороге, по которой шли параллельно Культурный извращенец из какого-нибудь «цивилизованного» места счел бы такое зрелище забавным, я полагаю, если бы мог наблюдать наше представление где-нибудь на арене или из-за бронированного стекла исключительно для собственного удовольствия
Брови девушки были такими же черными, как и волосы, которые своей массой и диковатыми металлическими украшениями делали ее похожей на африканскую принцессу, несмотря на бледный цвет лица — слишком мало ультрафиолета проходило сквозь пыль. От внутреннего уголка ее правого глаза тянулся узкий радиационный шрам, проходил между бровей, с каким-то залихватским изломом пересекал весь лоб, пока не терялся под копной волос в верхнем левом углу лба
Какое-то время я к ней принюхивался
Я даже мог сказать, какого цвета у нее глаза Они были голубыми. Того цвета, который никогда не встречаешь. Пыль почти не бывает голубого оттенка, вокруг очень мало предметов голубого цвета, исключая некоторые сорта темной стали, небо практически не выходит из оранжевой части спектра, хотя бывает время от времени зеленым. А вода отражает небо. Да, у нее были голубые глаза, голубые глаза и этот залихватский шрам, голубые глаза, залихватский шрам и арбалет, и стальной крюк вместо правой кисти, и мы шли бок о бок, в восьми футах друг от друга, ни на дюйм ближе, все еще не глядя прямо друг на друга, все еще не сказав ни слова, и я понимал, что начальный период вполне понятной настороженности прошел, что у меня было достаточно возможностей присмотреться к ней и правильно ее оценить, и что ночь наступает быстро, и что вот, снова, передо мной стоит древняя проблема побудительных мотивов