- Жак не знает этого, - встряла в разговор Колетт.
Он покачал головой.
- Верно. У нас нет точных улик относительно того, кто совершил это массовое убийство. Когда вы говорите "французские", или "английские", или "американские" - это ведь само по себе ничего не значит. Это все равно что сказать "небо голубое" - а это не так, потому что небо постоянно изменяет свой оттенок. Демократические правительства точно так же являют собой целый спектр различных политических оттенков. Так что во имя "благого дела" какие-то политики могут совершать чудовищные вещи, которые вовсе не предусмотрены официальной политикой государства. Мы живем в сложное время и, как ни парадоксально, с возрастанием роли оружия пропорционально возрастает и роль личности. Простой пилот, сидящий за штурвалом бомбардировщика с атомной бомбой, способен хохмы ради начать мировую войну. Вы знаете, что кровавые события в Будапеште развернулись из-за того, что пьяный русский танкист нажал на гашетку? А война в Корее началась из-за того, что какой-то перепуганный солдат дал очередь из пулемета? Это страшно, но правда - любой офицер на ракетной базе может запалить мировой пожар! Военные мыслят одинаково везде и всюду. они не могут признать своей ошибки и считают, что им следует либо все отрицать, либо похоронить правду любой ценой. Очень может быть, что Кислы, Фодор и иже с ними учинили бойню в Милусе по пьянке. По собственной инициативе. Хотя на мой взгляд, это слишком простое объяснение.
- Как это понимать?
- А так, что если они и впрямь были там, то совершили это злодейство по приказу старшего офицера. Причем надо понимать, что офицер, отдавший варварский приказ, по своей сути, возможно, никакой не зверь. Вполне вероятно, что он был просто хорошим солдатом, патриотом, который считал, то действует во благо своей родины. Не улыбайтесь, сэр, вспомните свою собственную историю: индейцев убивали и жгли не только злодеи. Многие вполне порядочные люди, отцы и мужья, полагали, что они забирают - точнее сказать, отнимают - у индейцев земли во имя будущего процветания Америки. И многие индейские вожди были далеко не кровожадными дикарями - нападая на караваны переселенцев, убивая и грабя их, они были убеждены, что действуют на благо своего племени. Так что в нашем сложном мире нет четкого деления на черное и белое. Все зависит от точки зрения. И то, что один человек считает грязным убийством, другой воспринимает как подвиг. Ну что, картина для вас прояснилась или стала ещё более туманной?
- Я в некотором недоумении. Возможно, оттого, что мне трудно поверить в этот международный детектив...А вы-то как считаете: жителей Ми-Люси перебили алжирские повстанцы?
- У нас на этот счет масса сомнений, но нет улик, вот почему нам так важно заполучить дневник. Позвольте уточнить. Я придерживаюсь либеральных воззрений в политике. Я уважаю любую точку зрения. Теперь представим себе следующее: я офицер французской армии, меня послали в "горячую точку" в Алжир. Невзирая на полученный приказ, я попытаюсь по своей инициативе, негласно, вникнуть в суть национального конфликта и, возможно, искать пути к компромиссу. Я буду это делать не ради власти и славы, а просто из лучших побуждений. При благоприятном исходе дела, я смог спасти множество жизней. Но возможно, я совершаю громадную ошибку. И если мой партнер по переговорам с ФНО - жестокий фанатик, мои действия могут привести к гибели сотен моих солдат. Зайдем теперь с другой стороны. Я отъявленный реакционер. Я француз, который родился и вырос в Алжире. Я ненавижу арабов. С моей точки зрения, арабы несут угрозу моей любимой Франции, поэтому в моих глазах алжирские повстанцы - это кучка бандитов и негодяев. И, движимый святой ненавистью к ним, я могу отдать приказ уничтожить алжирскую деревню. В истории полно примеров зверских преступлений, совершаемых людьми из патриотических чувств. Нет сомнения, что среди мясников в нацистских концлагерях было немало тех, кто считал, что их грязная работа необходима для процветания родной Германии. Так что доверяться чужим доводам - занятие рискованное.
Я пососал сигару - она затухла. Раскурив её вновь, я спросил:
- Но как же Кислы и Фодор попали в Штаты?
- Может быть, въехали по туристической визе, а может быть, нелегально перешли границу. А может быть, они были секретными агентами.
- Это как понимать? - изумился я. - Вы что же, обвиняете дядю Сэма в грязных делишках?
На губах у Жака появилась усталая улыбка.
- Я вовсе не собираюсь оскорблять вашу страну. Если угодно, я глубоко уважаю Соединенные Штаты. Я имею в виду вот что: если предположить что эти люди участвовали в бойне и если они совершили это с ведома армейского командования, то их могли просто обменять. Услуга за услугу. В наше время по всем миру то тут, то там вспыхивают грязные войны, в которые втянуты сверхдержавы. Вам известно, что ЦРУ имеет возможность ежегодно оформлять въезд в США ста иностранцам в обход всех квот и визовых формальностей? Та же система и во Франции. Так что если я, предположим, высокий армейский чин, прошу американское правительство оказать мне некую услугу и впустить в страну трех человек, никто не станет задавать никаких вопросов. В обмен на это французское правительство разрешит въехать во Францию нескольким американцам. И опять же никто ни о чем не станет спрашивать. Короче говоря, Вашингтон даже не знает об алжирском прошлом Кислы и Фодора и не интересуется этим вопросом. Но все это лишь мои догадки.
- А если предположить, что вы нашли дневник и там говорится, что в массовом убийстве повинны французы. Что вы сделаете с этим дневником? задавая этот вопрос, я хотел увидеть его реакцию.
- Что бы ни утверждалось в дневнике, это не имеет значения. Там должны фигурировать доказательства того, что в преступлении замешана французская сторона. Если же такие доказательства там есть, то уверяю вас, что мы, либералы, воспользуемся этим дневником для того, чтобы изгнать профашистские элементы из нашего правительства. Мы будем настаивать на наказании виновных. Разумеется, если дневник окажется в руках наших политических противников, они его тут же уничтожат.
- А если он попадет к алжирцам?
Жак пожал плечами.
- Месье Маус, алжирцы, как и французы - да и все нации - состоят из самых разных политических групп. Тут все будет зависеть от содержания дневника и от того, к кому именно он попадет. Поймите, нет хороших и плохих стран. Что касается нас, то мы, умеренные либералы, не преследуем никаких эгоистических интересов. Мое убеждение: какими бы помыслами, низменными или высокими, ни руководствовались исполнители этого бойни, они совершили страшное преступление. И виновные - будь то французы, или алжирцы, или марсиане - должны понести заслуженное наказание. Чтобы в будущем подобные преступления были невозможны.
- Так, ладно. Но почему вокруг этого дневника поднялась такая свистопляска? Ведь столько лет прошло! Кому теперь какое дело?
Жак печально посмотрел на меня:
- Надеюсь, вы не настолько циничны, месье Маус! И не настолько неразумны, чтобы не понять, какой резонанс может иметь подобное разоблачение. Уничтожение деревеньки Лидице для окончательного поражения нацистов имело не меньшее значение, чем бомбардировки Германии авиацией союзников. Мировое общественное мнение - сильнейшее оружие. Вот почему этот дневник представляет такую важность.
- Но почему же за ним охотятся нефтяные компании? Они же не занимаются политикой.
Жак взмахнул сигаретой.
- Тут как раз все понятно. Они заинтересованы в нефтяных концессиях в Сахаре, поэтому сейчас они могут заигрывать сразу со всеми, чтобы в итоге оказаться заодно с победителем. Для них дневник может оказаться инструментом шантажа. Даже де Голль...
Слушая его, я еле сдерживал улыбку. Бедная Роуз. Бедный я. На какой же пороховой бочке мы с ней сидели все это время. Мы были точно котенок с консервной банкой на хвосте, который пытается бегством спастись от страшного грохота. А ведь как все просто: надо было просто скинуть где-нибудь бумаги Фодора - и дело с концом.
Взглянув на часы, я встал, прервав Жака на полуслове:
- Ладно, если мне доведется увидеться с этой Мэри, и если она окажется Роуз, и если этот дневник у нее, я постараюсь...
Он расхохотался мне в лицо.
- Месье Маус, не обижайтесь, но, откровенно говоря, мне представляется, что вы лжец! Я думаю, вам отлично известно, где Роуз. Вот моя визитная карточка. Прошу вас...
- Мне наплевать, что вы думаете! - грубо заметил я. - Я не знаю, где она.
Он иронически отвесил мне поклон.
- Тогда скажем так. Сохраните мою карточку. Если этот дневник когда-нибудь попадет вам в руки... Надеюсь, я смог убедить вас в том, насколько он важен для человечества. Прошу лишь об одном: если он попадет вам в руки - вышлите его мне. Я француз, но в первую очередь цивилизованный человек в самом высоком смысле этого слова. Если в этом дневнике содержатся хоть какие-то доказательства, клянусь, я сделаю все, чтобы справедливость восторжествовала...
- Не надо громких слов. Я уже устал вам повторять: мне неизвестно, где Роуз и где дневник!
- Мы же говорим: если вы её увидите, - вмешалась Колетт. - уговорите её передать этот дневник нам. Мики, вы обязаны это сделать!
Жак выпустил колечко дыма, а потом струйку дыма через колечко. Ловко это у него получилось.
- Тут есть ещё один нюанс. Я оцениваю этот дневник в десять тысяч долларов.
- А почему так мало? - не удержался я.
Он вскочил на ноги.
- Ага! Значит, дневник у вас и вам за него предлагали больше!
- Спокойно! Я ничего не знаю о дневнике. Вы же сами сказали, что Кислы когда-то давал за него пятьдесят "кусков". Я просто пошутил.
Жак снова поклонился.
- Ну, раз я прошу вас верить мне, то и мне придется поверить вам. Честно говоря, у нас не так-то много свободных средств - мы не можем предложить больше десяти тысяч. Не забывайте: дневник может оказаться пустышкой!
Я спрятал его визитку в карман.
- Да я же ничего вам не собираюсь продавать. То есть мне просто нечего продавать. Но обещаю, если судьба сведет меня с женщиной, которую вы называете Роуз, я отдам ей вашу карточку. - Говоря это, я подумал: Жак и Колетт мечтают спасти мир. Но я тоже мечтаю о том же самом - я мечтаю спасти наш с Роуз укромный маленький мир на острове. А для этого мне надо было хранить в тайне ото всех его существование. - Впрочем, как говорят карточные шулеры, это все только если бы да кабы...
Наступило молчание. Я взял пакет с едой и подошел к двери.
- Спасибо за все, Колетт. Деньги пришлю через пару дней. - Я помахал Жаку.
- У меня внизу машина, - сказал он. - Хотите, я вас подвезу?
- Нет, спасибо. - Я открыл дверь.
- Не забудьте про меня, месье Маус, - тихо заметил Жак. - И скажите Роуз, пусть она по крайней мере придет ко мне просто поговорить. Кстати, что она за человек, эта ваша Мэри, которая на самом деле Роуз?
Спускаясь по лестнице вниз, я ответил:
- Самая обыкновенная девушка, которая старается никому не быть в тягость.
9.
У дома стоял черный кадиллак. За рулем сидел хмурого вида парень в костюме. Номера были явно дипломатические. Водитель бросил на меня скучающий взгляд. Телохранители во всех уголках мира выглядят абсолютно одинаково. В первый момент я даже подумал, а не попросить ли месье Жака подбросить меня куда-нибудь в центр - по крайней мере, в его лимузине я был бы в полной безопасности.
Я прошел по ночной улице несколько кварталов, потом свернул на авеню. Похоже, за мной не следили. Чтобы запутать моих воображаемых преследователей, я сел в автобус и миновал нужную мне станцию метро. Сойдя с автобуса, я зашел под козырек большого магазина и стал наблюдать за улицей. Вокруг не были ни души. Увидев проехавшую мимо патрульную машину, я решил убраться отсюда - не хватало мне только наткнуться на того домосмотрителя.
Платформа была пустынна. Я сел в первый вагон. На каждой остановке я выскакивал из двери и в последнюю секунду впрыгивал обратно. Теперь, будучи в курсе всего - если, конечно, Жак не навешал мне лапши на уши - я уже ни о чем не беспокоился. Мне хотелось лишь поскорее добраться до "Морской принцессы". Я сел на диванчик и тут из-за открытой двери вагона раздался голос:
- Ты в своем уме, приятель?
Я обернулся и увидел ухмыляющееся лицо машиниста, высунувшегося из своей кабины. Возможно, мне это привиделось, но я вдруг узнал в нем того самого баскетболиста, который, ткнув мне под ребра ствол, привел меня на развалины. На следующей остановке я вышел и дождался другого поезда. На Тридцать четвертой улице я сделал пересадку на экспресс до Ньюарка.
Темная сырая станция производила впечатление мрачного склепа, где всего можно было ожидать - даже выстрела в спину. Я стоял на платформе один. Мне стало не по себе, и, выбравшись на улицу, я отправился на железнодорожный вокзал неподалеку. Там мне сказали, что все поезда, следующие отсюда на Запад, делают остановку в Ньюарке.
Меня это устраивало - в вокзальной суматохе я мог с легкостью затеряться в толпе и никто бы никогда не узнал бы, на какой поезд я сел. В справочной на втором этаже мне сказали, что я могу купить билет в поезде, который отправлялся через восемь минут. Я спустился на первый этаж и нашел там укромный угол возле выхода на перрон. До отправления моего поезда оставалось пять минут.
Прислонившись к стене, я украдкой оглядывался по сторонам. Наверное, со стороны меня можно было принять за рабочего ночной смены. Мимо прошагал парень, сгибаясь под тяжестью огромной пачки утренних газет. И вдруг он метнул эту здоровенную, килограммов в сорок, пачку в меня. Я получил ощутимый удар в грудь. Кое-как удержавшись на ногах и придя в себя от неожиданного нападения, я увидел прямо перед собой угрюмую рожу того самого хмыря, который удрал после того, как я послал в нокаут его напарника у дома Кислы на Корк-авеню. В правой руке он держал тонкую дубинку.
- Не заставляй меня применять силу, умник. Без глупостей, - прошипел он.
Я понял, что его напарник околачивается где-то поблизости и появится с минуты на минуту.
- Вам, ребята, ещё не надоело? - вяло поинтересовался я.
- Без глупостей! - повторил тот, помахивая дубинкой.
- Я не нуждаюсь в массаже, - попробовал пошутить я, и тут услышал приближающиеся шаги. Я повернул голову на звук шагов, но никого не увидел. - К тому же у меня нет выбора. Вот и твой приятель.
Его голова и моя левая дернулись одновременно. Я влепил кулаком в его тяжелую челюсть и тут же ощутил, как онемели костяшки пальцев. Он медленно сел на пол и откинулся назад. Выбив у него из руки дубинку, я заметил краем глаза синие брюки вдалеке. Полицейский! Склонившись над бездыханным сыщиком, я сделал вид, что ощупываю его голову. Левой же я быстро обшарил его карманы и нащупал кожаное портмоне с жетоном. Полицейский перешел на бег.
Я выпрямился, запихнув дубинку в рукав автомобильной куртки.
- Очень рад вас видеть, офицер, - радушно обратился я к подбежавшему. - Частный детектив! - и с этими словами я продемонстрировал ему чужое удостоверение. - Работаю на "Трансглобал-ойл". Вы конечно, слышали о нас крупнейший в мире нефтедобывающий концерн.
- "Транглобал-ойл"? - неуверенно повторил тот, возвращая мне удостоверение. - Да, кажется, да. - Он слегка пнул ботинком лежащего. - У вас с ним проблемы?
- Не то что бы. Я за ним гоняюсь уже три недели. Руководителю нашего вашингтонского филиала необходимо встретиться с ним и потолковать. Что-то насчет карт нефтяных месторождений. Я не очень в курсе, да только этот парень совсем чокнутый... Послушайте, неофициально, конечно, я могу попросить вас приглядеть тут за ним, пока я схожу позвонить в Вашингтон. Мое начальство будет вам очень обязано...
- Лады. Он ранен?
- Нет, мне пришлось его слегка обездвижить. Я сейчас вернусь. Если он начнет вякать, не обращайте внимания. - Я выбежал из своего укрытия, взлетел по лестнице на второй этаж, помчался к дальней лестнице, снова спустился вниз и успел вскочить в вагон за считанные секунды до отправления поезда. Я мог собой гордиться. Как лихо я придумал название нефтяной компании и как ловко использовал на практике урок Жака о "неофициальном" сотрудничестве полиции и частных сыскных фирм. Я купил билет и через несколько минут вышел в Ньюарке. На автовокзале мне пришлось полчаса ждать последнего автобуса на Ред-Бэнк. В телефонном справочнике я нашел адрес детективного агентства. на которое работал тот бедняга, и записал его на обратной стороне визитки Жака. Сев в автобус, я был уверен, что хвоста за мной нет.
В первом часу ночи я сошел на станции в Ред-Бэнке. У меня оставалось ещё десять долларов. Я поймал такси и, доехав до ближайшего бара, выпил там кружку пива и оставшиеся до Эсбюри пять миль прошел пехом. На дороге мне встретилось только несколько машин. Ночь была ясная, дул свежий соленый ветер с океана, который виднелся во тьме. Душа моя ликовала. Впрочем, меня не покидало ощущение, что я спасся слишком уж легко и что они продолжают играть со мной в кошки-мышки. Наступила решающая фаза их охоты. Может быть, я веду их прямехонько к Роуз и к яхте? Не дойдя до дока, я обогнул квартал, то и дело забираясь в тень и поджидая свой "хвост". Я не видел никого, но неприятное предчувствие не уходило. Подождав минут пятнадцать перед финишной прямой, я пробежал последние сто ярдов до ворот и пулей понесся по территории дока.
"Морская принцесса" была прекрасна как никогда. Я взбежал на борт, юркнул в кокпит и прислушался. Из каюты показалась голова Роуз - на её лице расплылась довольная улыбка. Она бросилась мне на шею, но я оттолкнул её и прошептал:
- Достань карабин - побыстрее!
Она нырнула в каюту. Док был объят тишиной. Даже свет в сторожке не горел. Вернулась Роуз с ружьем.
- Мики, ты...
- Ты рассчиталась с ребятами?
- Да. Милый, что случи...
- Мы выходим немедленно. Иди на корму, приготовься отдать швартовы.
- Мики, ты себе представить даже не можешь, как я рада тебя видеть!
- Потом расскажешь! Иди на корму! - рявкнул я, засовывая ключ зажигания в прорезь.
Оба мотора завелись с первой попытки. Роуз справилась с концами и прыгнула на палубу. Через несколько секунд мы неслись мимо буйков вдоль волнореза. "Морская принцесса" пустилась в пляс на океанских волнах.
- Милый, ты не ранен? - спросила Роуз. - Что все-таки случилось?
- Постой у руля, пока я буду ставить паруса. Держи этот курс! - Яхта шла строго на восток, в направлении Европы.
Когда "Морская принцесса" понеслась под порывами ветра на всех парусах, я вырубил движки и сменил её у штурвала. Я взглянул в черное небо, ожидая заметить в звездном небе движущиеся огоньки самолета. Вдалеке у берега я увидел огни какой-то посудины, но ей было за нами не угнаться. Роуз опять стала допытываться, что со мной приключилось, но я строго её прикрикнул на нее. Я все ещё боялся даже поцеловать её - боялся, что произойдет что-то непредвиденное.
- Ты не представляешь себе, как мне было страшно сидеть на этой чертовой яхте одной! - закричала она.
- Потом, милая, - спокойно ответил я. Вслушиваясь в свист ветра в парусах и в ленивый плеск волн, я напрягал слух, пытаясь различить в шуме океана далекое урчание мотора.
Выругавшись, Роуз отправилась в каюту. Я попросил её не включать свет. Я стоял за штурвалом и с каждой минутой чувствовал себя лучше. Океан был моим огородом, яхта - моим домом. Запустив руку в карман куртки в поисках сигары, я нащупал дубинку и портмоне с удостоверением частного сыщика и со смешком выбросил то и другое за борт.
Спустя час, когда берег вдали слился с тьмой ночи и океана, я занайтовал штурвал и спустился вниз. Роуз лежала на своей койке, и я ощутил в воздухе пары виски. Когда я тронул её за лицо, она ударила мою руку. Тогда я рывком поднял её и обнял. Целуя её пылающее лицо, я прошептал:
- Ну, теперь можем поговорить. Все кончилось, малышка. Теперь все будет хорошо.
Она со вздохом поцеловала меня, обвив мою шею.
- Мики, ты так меня напугал! Ты был такой злой, чужой. Я думала, ты злишься на меня за то, что... с тобой случилось в Нью-Йорке. Нам больше не надо возвращаться в Штаты.
- Мы правильно сделали, приехав в Штаты. Теперь все прояснилось. Мы... Э, полегче там, милая, у меня череп раскроен!
- А, так ты все-таки ранен!
- Нет, я в порядке, хотя чем меня только не били! Потому-то я и хотел поскорее выйти в океан! Пойдем-ка на палубу, потолкуем.
Она попыталась прижать меня к койке, жарко шепча:
- Там холодно, милый, и с каких это пор ты стал таким говорливым?
- Малышка, мы удалились от берега всего на десять миль, и скоро тут продыху не будет от ночных кораблей. После всего того, что мне пришлось пережить, я не то что не собираюсь плавать вслепую в открытом море, а улицу готов переходить только на зеленый...
Мы сели в кокпите у штурвала и, только когда на востоке заалела яркая полоска восхода, я подошел к финалу своей повести. Я умолк.
- Но как же эти юнцы узнали про тебя? - спросила Роуз удивленно.
- Подозреваю, что они заодно с арабами. И у них, наверное, был подсадной в доме у Кислого. Может, комнату снимал в том доме. А может, тот старикан с вставными зубами играл за обе команды и одновременно вызвал тех юнцов и нефтяных сыщиков. Может, они сказали старикану: если кто придет спрашивать про Кислого, мол, зови нас быстро! А стоило мне проболтаться про Ми-Люси, все и забегали.
- Ну вот, раз тебя выследили на железнодорожном вокзале, значит за тобой следили от самого дома этой Колетт! А ты не верил, что за мной охотилась целая армия сыщиков!
- Да никакая не армия! Всего несколько агентов. Когда я от них ушел, они сделали самое простое: выставили своих людей на вокзалах, автостанциях и в аэропортах. Но теперь это уже неважно.
Роуз покачала головой.
- Сама не понимаю, зачем я хранила эти бумаги... этот дневник... вместе с деньгами.
- Даже если бы ты знала, что это такое, и уничтожила дневник, никакой разницы не было бы. Они бы считали, что дневник по-прежнему у тебя и продолжали бы охоту. Так что даже без него мы бы не чувствовали себя в безопасности.
- Одного я не могу понять. Тот федерал хотел меня пристрелить. И те, в машин, пытались меня задавить. Но ведь если бы меня убили, как бы они добыли этот дневник? Зачем им было меня убивать?
- Роуз, все, что с тобой случилось - это отчасти реальность, отчасти плод твоей фантазии. Они никогда...
- Боже, ну как ты можешь говорить про мою фантазию после всего, что сам пережил?
- Да именно после всего я могу твердо сказать, что отчасти это мне все привиделось. Ну да, я видел, как тот хмырь в Атлантик-Сити полез за пистолетом, но ведь он его не достал, не снял с предохранителя. Он скорее всего просто хотел тебя попугать. А у страха глаза велики. Помнишь, я рассказывал тебе, как оглушил несчастного домосмотрителя в подвале только потому, что у него на шляпе торчало дурацкое перо? Если бы у меня была с собой пушка, я бы, наверное, его ухлопал. Когда спасаешь свою шкуру, любой малейший звук или мелькнувшая тень принимает в разгоряченном мозгу исполинские масштабы, и все воображаемые опасности становятся для нас вполне реальными. И вот ещё что: Жак сказал, что сыщики могли и не знать, зачем тебя ищут. Теперь тебе предстоит принять ещё одно решение, и тогда уж все действительно закончится.
- Какое?
- Что делать с дневником. Ведь это та самая пороховая бочка, на которой мы все это время сидели.
- Ну, решение тут очень простое, - ответила Роуз. - Пойду выброшу его в море.
Я притянул её за руку к себе на колени.
- Это делу не поможет. Они же будут считать, что дневник у нас. От него надо не просто избавиться, надо это сделать так, чтобы все заинтересованные стороны об этом узнали. Тогда за нами перестанут охотиться.
- Ну и что ты предлагаешь - дать объявление в газете, что мы его выбросили?
- Нет, мы его продадим! Жак предложил мне за него десять "кусков". А если ты обратишься в детективное агентство, которое работает на нефтяной концерн - у меня есть их адрес - ты получишь у них пятьдесят, а то и сто! После этого мы сможем вздохнуть спокойно. Тебе надо только решить, кому его продать.
- А ты не хочешь мне помочь?
- Бумаги твои.
- Перестань! Из-за них ты тоже получил свою порцию несчастий! Как голова, не болит?
- Вот как я это себе представляю: через час я сменю курс на юг, через день-два мы бросим якорь в Норфолке. Я могу самолетом отправиться в Чикаго или Вашингтон, связаться с детективами и продать дневник.
- Но тебя же убьют!
- Нет, мы же собираемся передать им то, что они так долго искали. Но это самое простое. Главное теперь решить, сколько запросить...
Роуз долго молчала. Из-за горизонта показалось солнце.
- Море такое красивое... И спокойное. После того шторма у мыса Код я уж думала, что с меня хватит морских прогулок. Брось якорь, пойдем поспим.
- Мы ещё очень близко от берега. Пойди сама поспи немного, а я постою за штурвалом. Потом поменяемся.
Я дал ей возможность проспать до десяти. Она сменила меня у штурвала, и я тоже немного вздремнул. Солнце было в зените, когда мы устроили себе на палубе ранний обед, набросившись на еду точно оголодавшие псы.
Роуз поинтересовалась, когда мы зайдем в порт.
- Завтра утром будем в Норфолке. А что?
- Да я все думала об этом дневнике. И о нашем острове. Когда вся эта петрушка с дневником закончится, я бы не отказалась переехать жить в большой город, но в Штаты возвращаться не хочу. На островах жизнь дешевая, а денег нам с тобой хватит до конца дней. Нам не надо их никому возвращать. Но вот что касается продажи... Эти деньги будут пахнуть кровью. Ты сказал, что Колетт и тот француз - добропорядочные люди. Мы все в глубине души добропорядочные. Даже ты - иначе ты бы не подобрал меня тогда на острове... Я думаю, что если в той деревне погибло триста человек, то мы должны сделать что-то благородное в память о них...
- А именно?
- Ну, чтобы поймали и наказали виновных.
- Роуз, ты что же, тоже собираешься вступить в ряды мстителей?
Она отрицательно покачала головой.
- Нет. Просто если мы продадим дневник нефтяной компании, ещё неизвестно, как они им воспользуются. А как связаться с алжирцами, мы не знаем. Этот твой Жак, может быть, ловкий пройдоха, но приходится ему верить. В общем, я думаю, надо послать дневник Жаку.
- Отлично, но в этом случае мы лишим себя девяноста тысяч! Таких денег нам в жизни не получить!
- Мики, мне не нужны деньги. Ни цента! Если Жак - провокатор, то эти его десять тысяч будут приманкой. Если же он, как ты говоришь, добропорядочный, то брать с него деньги стыдно. Нам эти десять тысяч счастья не принесут. Уж если мы намереваемся избавиться от одной пороховой бочки, зачем садиться на другую. Как ты считаешь?
- Согласен. Но только учти, что ты сама отказалась от ста тысяч!
- В ближайшем порту ты отправишь ему этот дневник заказным письмом с вымышленным обратным адресом. И попроси его публично объявить, что дневник у него - даже если там полная чушь. Как ты думаешь, что написал Йозеф?
- Может, правду. Может, брехню. Кто знает...
- К счастью, нам этого не суждено узнать. Я уже чувствую такое облегчение! - воскликнула Роуз, целуя меня.
- А мне-то как тяжело без ста тысяч! - пробурчал я.
- Ах, так вот зачем ты заставил меня решать! Чтобы потом припомнить мне это, когда у нас не останется ни гроша!
Я притянул её к себе.
- Это отличная идея! Когда нам будет лет по семьдесят и я с трудом смогу раздобыть кокосовый орех на ужин, я тебе это обязательно припомню.
- Мики, серьезно, ты согласен отослать его Жаку?
- Конечно.
- Правда?
- Роуз, я готов подписаться под любым твоим решением.
- Ну тогда так тому и быть. Я рада, что ты со мной заодно, - сказала Роуз.
Обхватив её одной рукой, а другой держась за штурвал, я размышлял над её словами. Что ж, с такой женой, которая не хуже голливудской дивы, с такой яхтой, как "Морская принцесса", можно без сожаления отказаться от ста тысяч долларов... Вероятно.
Он покачал головой.
- Верно. У нас нет точных улик относительно того, кто совершил это массовое убийство. Когда вы говорите "французские", или "английские", или "американские" - это ведь само по себе ничего не значит. Это все равно что сказать "небо голубое" - а это не так, потому что небо постоянно изменяет свой оттенок. Демократические правительства точно так же являют собой целый спектр различных политических оттенков. Так что во имя "благого дела" какие-то политики могут совершать чудовищные вещи, которые вовсе не предусмотрены официальной политикой государства. Мы живем в сложное время и, как ни парадоксально, с возрастанием роли оружия пропорционально возрастает и роль личности. Простой пилот, сидящий за штурвалом бомбардировщика с атомной бомбой, способен хохмы ради начать мировую войну. Вы знаете, что кровавые события в Будапеште развернулись из-за того, что пьяный русский танкист нажал на гашетку? А война в Корее началась из-за того, что какой-то перепуганный солдат дал очередь из пулемета? Это страшно, но правда - любой офицер на ракетной базе может запалить мировой пожар! Военные мыслят одинаково везде и всюду. они не могут признать своей ошибки и считают, что им следует либо все отрицать, либо похоронить правду любой ценой. Очень может быть, что Кислы, Фодор и иже с ними учинили бойню в Милусе по пьянке. По собственной инициативе. Хотя на мой взгляд, это слишком простое объяснение.
- Как это понимать?
- А так, что если они и впрямь были там, то совершили это злодейство по приказу старшего офицера. Причем надо понимать, что офицер, отдавший варварский приказ, по своей сути, возможно, никакой не зверь. Вполне вероятно, что он был просто хорошим солдатом, патриотом, который считал, то действует во благо своей родины. Не улыбайтесь, сэр, вспомните свою собственную историю: индейцев убивали и жгли не только злодеи. Многие вполне порядочные люди, отцы и мужья, полагали, что они забирают - точнее сказать, отнимают - у индейцев земли во имя будущего процветания Америки. И многие индейские вожди были далеко не кровожадными дикарями - нападая на караваны переселенцев, убивая и грабя их, они были убеждены, что действуют на благо своего племени. Так что в нашем сложном мире нет четкого деления на черное и белое. Все зависит от точки зрения. И то, что один человек считает грязным убийством, другой воспринимает как подвиг. Ну что, картина для вас прояснилась или стала ещё более туманной?
- Я в некотором недоумении. Возможно, оттого, что мне трудно поверить в этот международный детектив...А вы-то как считаете: жителей Ми-Люси перебили алжирские повстанцы?
- У нас на этот счет масса сомнений, но нет улик, вот почему нам так важно заполучить дневник. Позвольте уточнить. Я придерживаюсь либеральных воззрений в политике. Я уважаю любую точку зрения. Теперь представим себе следующее: я офицер французской армии, меня послали в "горячую точку" в Алжир. Невзирая на полученный приказ, я попытаюсь по своей инициативе, негласно, вникнуть в суть национального конфликта и, возможно, искать пути к компромиссу. Я буду это делать не ради власти и славы, а просто из лучших побуждений. При благоприятном исходе дела, я смог спасти множество жизней. Но возможно, я совершаю громадную ошибку. И если мой партнер по переговорам с ФНО - жестокий фанатик, мои действия могут привести к гибели сотен моих солдат. Зайдем теперь с другой стороны. Я отъявленный реакционер. Я француз, который родился и вырос в Алжире. Я ненавижу арабов. С моей точки зрения, арабы несут угрозу моей любимой Франции, поэтому в моих глазах алжирские повстанцы - это кучка бандитов и негодяев. И, движимый святой ненавистью к ним, я могу отдать приказ уничтожить алжирскую деревню. В истории полно примеров зверских преступлений, совершаемых людьми из патриотических чувств. Нет сомнения, что среди мясников в нацистских концлагерях было немало тех, кто считал, что их грязная работа необходима для процветания родной Германии. Так что доверяться чужим доводам - занятие рискованное.
Я пососал сигару - она затухла. Раскурив её вновь, я спросил:
- Но как же Кислы и Фодор попали в Штаты?
- Может быть, въехали по туристической визе, а может быть, нелегально перешли границу. А может быть, они были секретными агентами.
- Это как понимать? - изумился я. - Вы что же, обвиняете дядю Сэма в грязных делишках?
На губах у Жака появилась усталая улыбка.
- Я вовсе не собираюсь оскорблять вашу страну. Если угодно, я глубоко уважаю Соединенные Штаты. Я имею в виду вот что: если предположить что эти люди участвовали в бойне и если они совершили это с ведома армейского командования, то их могли просто обменять. Услуга за услугу. В наше время по всем миру то тут, то там вспыхивают грязные войны, в которые втянуты сверхдержавы. Вам известно, что ЦРУ имеет возможность ежегодно оформлять въезд в США ста иностранцам в обход всех квот и визовых формальностей? Та же система и во Франции. Так что если я, предположим, высокий армейский чин, прошу американское правительство оказать мне некую услугу и впустить в страну трех человек, никто не станет задавать никаких вопросов. В обмен на это французское правительство разрешит въехать во Францию нескольким американцам. И опять же никто ни о чем не станет спрашивать. Короче говоря, Вашингтон даже не знает об алжирском прошлом Кислы и Фодора и не интересуется этим вопросом. Но все это лишь мои догадки.
- А если предположить, что вы нашли дневник и там говорится, что в массовом убийстве повинны французы. Что вы сделаете с этим дневником? задавая этот вопрос, я хотел увидеть его реакцию.
- Что бы ни утверждалось в дневнике, это не имеет значения. Там должны фигурировать доказательства того, что в преступлении замешана французская сторона. Если же такие доказательства там есть, то уверяю вас, что мы, либералы, воспользуемся этим дневником для того, чтобы изгнать профашистские элементы из нашего правительства. Мы будем настаивать на наказании виновных. Разумеется, если дневник окажется в руках наших политических противников, они его тут же уничтожат.
- А если он попадет к алжирцам?
Жак пожал плечами.
- Месье Маус, алжирцы, как и французы - да и все нации - состоят из самых разных политических групп. Тут все будет зависеть от содержания дневника и от того, к кому именно он попадет. Поймите, нет хороших и плохих стран. Что касается нас, то мы, умеренные либералы, не преследуем никаких эгоистических интересов. Мое убеждение: какими бы помыслами, низменными или высокими, ни руководствовались исполнители этого бойни, они совершили страшное преступление. И виновные - будь то французы, или алжирцы, или марсиане - должны понести заслуженное наказание. Чтобы в будущем подобные преступления были невозможны.
- Так, ладно. Но почему вокруг этого дневника поднялась такая свистопляска? Ведь столько лет прошло! Кому теперь какое дело?
Жак печально посмотрел на меня:
- Надеюсь, вы не настолько циничны, месье Маус! И не настолько неразумны, чтобы не понять, какой резонанс может иметь подобное разоблачение. Уничтожение деревеньки Лидице для окончательного поражения нацистов имело не меньшее значение, чем бомбардировки Германии авиацией союзников. Мировое общественное мнение - сильнейшее оружие. Вот почему этот дневник представляет такую важность.
- Но почему же за ним охотятся нефтяные компании? Они же не занимаются политикой.
Жак взмахнул сигаретой.
- Тут как раз все понятно. Они заинтересованы в нефтяных концессиях в Сахаре, поэтому сейчас они могут заигрывать сразу со всеми, чтобы в итоге оказаться заодно с победителем. Для них дневник может оказаться инструментом шантажа. Даже де Голль...
Слушая его, я еле сдерживал улыбку. Бедная Роуз. Бедный я. На какой же пороховой бочке мы с ней сидели все это время. Мы были точно котенок с консервной банкой на хвосте, который пытается бегством спастись от страшного грохота. А ведь как все просто: надо было просто скинуть где-нибудь бумаги Фодора - и дело с концом.
Взглянув на часы, я встал, прервав Жака на полуслове:
- Ладно, если мне доведется увидеться с этой Мэри, и если она окажется Роуз, и если этот дневник у нее, я постараюсь...
Он расхохотался мне в лицо.
- Месье Маус, не обижайтесь, но, откровенно говоря, мне представляется, что вы лжец! Я думаю, вам отлично известно, где Роуз. Вот моя визитная карточка. Прошу вас...
- Мне наплевать, что вы думаете! - грубо заметил я. - Я не знаю, где она.
Он иронически отвесил мне поклон.
- Тогда скажем так. Сохраните мою карточку. Если этот дневник когда-нибудь попадет вам в руки... Надеюсь, я смог убедить вас в том, насколько он важен для человечества. Прошу лишь об одном: если он попадет вам в руки - вышлите его мне. Я француз, но в первую очередь цивилизованный человек в самом высоком смысле этого слова. Если в этом дневнике содержатся хоть какие-то доказательства, клянусь, я сделаю все, чтобы справедливость восторжествовала...
- Не надо громких слов. Я уже устал вам повторять: мне неизвестно, где Роуз и где дневник!
- Мы же говорим: если вы её увидите, - вмешалась Колетт. - уговорите её передать этот дневник нам. Мики, вы обязаны это сделать!
Жак выпустил колечко дыма, а потом струйку дыма через колечко. Ловко это у него получилось.
- Тут есть ещё один нюанс. Я оцениваю этот дневник в десять тысяч долларов.
- А почему так мало? - не удержался я.
Он вскочил на ноги.
- Ага! Значит, дневник у вас и вам за него предлагали больше!
- Спокойно! Я ничего не знаю о дневнике. Вы же сами сказали, что Кислы когда-то давал за него пятьдесят "кусков". Я просто пошутил.
Жак снова поклонился.
- Ну, раз я прошу вас верить мне, то и мне придется поверить вам. Честно говоря, у нас не так-то много свободных средств - мы не можем предложить больше десяти тысяч. Не забывайте: дневник может оказаться пустышкой!
Я спрятал его визитку в карман.
- Да я же ничего вам не собираюсь продавать. То есть мне просто нечего продавать. Но обещаю, если судьба сведет меня с женщиной, которую вы называете Роуз, я отдам ей вашу карточку. - Говоря это, я подумал: Жак и Колетт мечтают спасти мир. Но я тоже мечтаю о том же самом - я мечтаю спасти наш с Роуз укромный маленький мир на острове. А для этого мне надо было хранить в тайне ото всех его существование. - Впрочем, как говорят карточные шулеры, это все только если бы да кабы...
Наступило молчание. Я взял пакет с едой и подошел к двери.
- Спасибо за все, Колетт. Деньги пришлю через пару дней. - Я помахал Жаку.
- У меня внизу машина, - сказал он. - Хотите, я вас подвезу?
- Нет, спасибо. - Я открыл дверь.
- Не забудьте про меня, месье Маус, - тихо заметил Жак. - И скажите Роуз, пусть она по крайней мере придет ко мне просто поговорить. Кстати, что она за человек, эта ваша Мэри, которая на самом деле Роуз?
Спускаясь по лестнице вниз, я ответил:
- Самая обыкновенная девушка, которая старается никому не быть в тягость.
9.
У дома стоял черный кадиллак. За рулем сидел хмурого вида парень в костюме. Номера были явно дипломатические. Водитель бросил на меня скучающий взгляд. Телохранители во всех уголках мира выглядят абсолютно одинаково. В первый момент я даже подумал, а не попросить ли месье Жака подбросить меня куда-нибудь в центр - по крайней мере, в его лимузине я был бы в полной безопасности.
Я прошел по ночной улице несколько кварталов, потом свернул на авеню. Похоже, за мной не следили. Чтобы запутать моих воображаемых преследователей, я сел в автобус и миновал нужную мне станцию метро. Сойдя с автобуса, я зашел под козырек большого магазина и стал наблюдать за улицей. Вокруг не были ни души. Увидев проехавшую мимо патрульную машину, я решил убраться отсюда - не хватало мне только наткнуться на того домосмотрителя.
Платформа была пустынна. Я сел в первый вагон. На каждой остановке я выскакивал из двери и в последнюю секунду впрыгивал обратно. Теперь, будучи в курсе всего - если, конечно, Жак не навешал мне лапши на уши - я уже ни о чем не беспокоился. Мне хотелось лишь поскорее добраться до "Морской принцессы". Я сел на диванчик и тут из-за открытой двери вагона раздался голос:
- Ты в своем уме, приятель?
Я обернулся и увидел ухмыляющееся лицо машиниста, высунувшегося из своей кабины. Возможно, мне это привиделось, но я вдруг узнал в нем того самого баскетболиста, который, ткнув мне под ребра ствол, привел меня на развалины. На следующей остановке я вышел и дождался другого поезда. На Тридцать четвертой улице я сделал пересадку на экспресс до Ньюарка.
Темная сырая станция производила впечатление мрачного склепа, где всего можно было ожидать - даже выстрела в спину. Я стоял на платформе один. Мне стало не по себе, и, выбравшись на улицу, я отправился на железнодорожный вокзал неподалеку. Там мне сказали, что все поезда, следующие отсюда на Запад, делают остановку в Ньюарке.
Меня это устраивало - в вокзальной суматохе я мог с легкостью затеряться в толпе и никто бы никогда не узнал бы, на какой поезд я сел. В справочной на втором этаже мне сказали, что я могу купить билет в поезде, который отправлялся через восемь минут. Я спустился на первый этаж и нашел там укромный угол возле выхода на перрон. До отправления моего поезда оставалось пять минут.
Прислонившись к стене, я украдкой оглядывался по сторонам. Наверное, со стороны меня можно было принять за рабочего ночной смены. Мимо прошагал парень, сгибаясь под тяжестью огромной пачки утренних газет. И вдруг он метнул эту здоровенную, килограммов в сорок, пачку в меня. Я получил ощутимый удар в грудь. Кое-как удержавшись на ногах и придя в себя от неожиданного нападения, я увидел прямо перед собой угрюмую рожу того самого хмыря, который удрал после того, как я послал в нокаут его напарника у дома Кислы на Корк-авеню. В правой руке он держал тонкую дубинку.
- Не заставляй меня применять силу, умник. Без глупостей, - прошипел он.
Я понял, что его напарник околачивается где-то поблизости и появится с минуты на минуту.
- Вам, ребята, ещё не надоело? - вяло поинтересовался я.
- Без глупостей! - повторил тот, помахивая дубинкой.
- Я не нуждаюсь в массаже, - попробовал пошутить я, и тут услышал приближающиеся шаги. Я повернул голову на звук шагов, но никого не увидел. - К тому же у меня нет выбора. Вот и твой приятель.
Его голова и моя левая дернулись одновременно. Я влепил кулаком в его тяжелую челюсть и тут же ощутил, как онемели костяшки пальцев. Он медленно сел на пол и откинулся назад. Выбив у него из руки дубинку, я заметил краем глаза синие брюки вдалеке. Полицейский! Склонившись над бездыханным сыщиком, я сделал вид, что ощупываю его голову. Левой же я быстро обшарил его карманы и нащупал кожаное портмоне с жетоном. Полицейский перешел на бег.
Я выпрямился, запихнув дубинку в рукав автомобильной куртки.
- Очень рад вас видеть, офицер, - радушно обратился я к подбежавшему. - Частный детектив! - и с этими словами я продемонстрировал ему чужое удостоверение. - Работаю на "Трансглобал-ойл". Вы конечно, слышали о нас крупнейший в мире нефтедобывающий концерн.
- "Транглобал-ойл"? - неуверенно повторил тот, возвращая мне удостоверение. - Да, кажется, да. - Он слегка пнул ботинком лежащего. - У вас с ним проблемы?
- Не то что бы. Я за ним гоняюсь уже три недели. Руководителю нашего вашингтонского филиала необходимо встретиться с ним и потолковать. Что-то насчет карт нефтяных месторождений. Я не очень в курсе, да только этот парень совсем чокнутый... Послушайте, неофициально, конечно, я могу попросить вас приглядеть тут за ним, пока я схожу позвонить в Вашингтон. Мое начальство будет вам очень обязано...
- Лады. Он ранен?
- Нет, мне пришлось его слегка обездвижить. Я сейчас вернусь. Если он начнет вякать, не обращайте внимания. - Я выбежал из своего укрытия, взлетел по лестнице на второй этаж, помчался к дальней лестнице, снова спустился вниз и успел вскочить в вагон за считанные секунды до отправления поезда. Я мог собой гордиться. Как лихо я придумал название нефтяной компании и как ловко использовал на практике урок Жака о "неофициальном" сотрудничестве полиции и частных сыскных фирм. Я купил билет и через несколько минут вышел в Ньюарке. На автовокзале мне пришлось полчаса ждать последнего автобуса на Ред-Бэнк. В телефонном справочнике я нашел адрес детективного агентства. на которое работал тот бедняга, и записал его на обратной стороне визитки Жака. Сев в автобус, я был уверен, что хвоста за мной нет.
В первом часу ночи я сошел на станции в Ред-Бэнке. У меня оставалось ещё десять долларов. Я поймал такси и, доехав до ближайшего бара, выпил там кружку пива и оставшиеся до Эсбюри пять миль прошел пехом. На дороге мне встретилось только несколько машин. Ночь была ясная, дул свежий соленый ветер с океана, который виднелся во тьме. Душа моя ликовала. Впрочем, меня не покидало ощущение, что я спасся слишком уж легко и что они продолжают играть со мной в кошки-мышки. Наступила решающая фаза их охоты. Может быть, я веду их прямехонько к Роуз и к яхте? Не дойдя до дока, я обогнул квартал, то и дело забираясь в тень и поджидая свой "хвост". Я не видел никого, но неприятное предчувствие не уходило. Подождав минут пятнадцать перед финишной прямой, я пробежал последние сто ярдов до ворот и пулей понесся по территории дока.
"Морская принцесса" была прекрасна как никогда. Я взбежал на борт, юркнул в кокпит и прислушался. Из каюты показалась голова Роуз - на её лице расплылась довольная улыбка. Она бросилась мне на шею, но я оттолкнул её и прошептал:
- Достань карабин - побыстрее!
Она нырнула в каюту. Док был объят тишиной. Даже свет в сторожке не горел. Вернулась Роуз с ружьем.
- Мики, ты...
- Ты рассчиталась с ребятами?
- Да. Милый, что случи...
- Мы выходим немедленно. Иди на корму, приготовься отдать швартовы.
- Мики, ты себе представить даже не можешь, как я рада тебя видеть!
- Потом расскажешь! Иди на корму! - рявкнул я, засовывая ключ зажигания в прорезь.
Оба мотора завелись с первой попытки. Роуз справилась с концами и прыгнула на палубу. Через несколько секунд мы неслись мимо буйков вдоль волнореза. "Морская принцесса" пустилась в пляс на океанских волнах.
- Милый, ты не ранен? - спросила Роуз. - Что все-таки случилось?
- Постой у руля, пока я буду ставить паруса. Держи этот курс! - Яхта шла строго на восток, в направлении Европы.
Когда "Морская принцесса" понеслась под порывами ветра на всех парусах, я вырубил движки и сменил её у штурвала. Я взглянул в черное небо, ожидая заметить в звездном небе движущиеся огоньки самолета. Вдалеке у берега я увидел огни какой-то посудины, но ей было за нами не угнаться. Роуз опять стала допытываться, что со мной приключилось, но я строго её прикрикнул на нее. Я все ещё боялся даже поцеловать её - боялся, что произойдет что-то непредвиденное.
- Ты не представляешь себе, как мне было страшно сидеть на этой чертовой яхте одной! - закричала она.
- Потом, милая, - спокойно ответил я. Вслушиваясь в свист ветра в парусах и в ленивый плеск волн, я напрягал слух, пытаясь различить в шуме океана далекое урчание мотора.
Выругавшись, Роуз отправилась в каюту. Я попросил её не включать свет. Я стоял за штурвалом и с каждой минутой чувствовал себя лучше. Океан был моим огородом, яхта - моим домом. Запустив руку в карман куртки в поисках сигары, я нащупал дубинку и портмоне с удостоверением частного сыщика и со смешком выбросил то и другое за борт.
Спустя час, когда берег вдали слился с тьмой ночи и океана, я занайтовал штурвал и спустился вниз. Роуз лежала на своей койке, и я ощутил в воздухе пары виски. Когда я тронул её за лицо, она ударила мою руку. Тогда я рывком поднял её и обнял. Целуя её пылающее лицо, я прошептал:
- Ну, теперь можем поговорить. Все кончилось, малышка. Теперь все будет хорошо.
Она со вздохом поцеловала меня, обвив мою шею.
- Мики, ты так меня напугал! Ты был такой злой, чужой. Я думала, ты злишься на меня за то, что... с тобой случилось в Нью-Йорке. Нам больше не надо возвращаться в Штаты.
- Мы правильно сделали, приехав в Штаты. Теперь все прояснилось. Мы... Э, полегче там, милая, у меня череп раскроен!
- А, так ты все-таки ранен!
- Нет, я в порядке, хотя чем меня только не били! Потому-то я и хотел поскорее выйти в океан! Пойдем-ка на палубу, потолкуем.
Она попыталась прижать меня к койке, жарко шепча:
- Там холодно, милый, и с каких это пор ты стал таким говорливым?
- Малышка, мы удалились от берега всего на десять миль, и скоро тут продыху не будет от ночных кораблей. После всего того, что мне пришлось пережить, я не то что не собираюсь плавать вслепую в открытом море, а улицу готов переходить только на зеленый...
Мы сели в кокпите у штурвала и, только когда на востоке заалела яркая полоска восхода, я подошел к финалу своей повести. Я умолк.
- Но как же эти юнцы узнали про тебя? - спросила Роуз удивленно.
- Подозреваю, что они заодно с арабами. И у них, наверное, был подсадной в доме у Кислого. Может, комнату снимал в том доме. А может, тот старикан с вставными зубами играл за обе команды и одновременно вызвал тех юнцов и нефтяных сыщиков. Может, они сказали старикану: если кто придет спрашивать про Кислого, мол, зови нас быстро! А стоило мне проболтаться про Ми-Люси, все и забегали.
- Ну вот, раз тебя выследили на железнодорожном вокзале, значит за тобой следили от самого дома этой Колетт! А ты не верил, что за мной охотилась целая армия сыщиков!
- Да никакая не армия! Всего несколько агентов. Когда я от них ушел, они сделали самое простое: выставили своих людей на вокзалах, автостанциях и в аэропортах. Но теперь это уже неважно.
Роуз покачала головой.
- Сама не понимаю, зачем я хранила эти бумаги... этот дневник... вместе с деньгами.
- Даже если бы ты знала, что это такое, и уничтожила дневник, никакой разницы не было бы. Они бы считали, что дневник по-прежнему у тебя и продолжали бы охоту. Так что даже без него мы бы не чувствовали себя в безопасности.
- Одного я не могу понять. Тот федерал хотел меня пристрелить. И те, в машин, пытались меня задавить. Но ведь если бы меня убили, как бы они добыли этот дневник? Зачем им было меня убивать?
- Роуз, все, что с тобой случилось - это отчасти реальность, отчасти плод твоей фантазии. Они никогда...
- Боже, ну как ты можешь говорить про мою фантазию после всего, что сам пережил?
- Да именно после всего я могу твердо сказать, что отчасти это мне все привиделось. Ну да, я видел, как тот хмырь в Атлантик-Сити полез за пистолетом, но ведь он его не достал, не снял с предохранителя. Он скорее всего просто хотел тебя попугать. А у страха глаза велики. Помнишь, я рассказывал тебе, как оглушил несчастного домосмотрителя в подвале только потому, что у него на шляпе торчало дурацкое перо? Если бы у меня была с собой пушка, я бы, наверное, его ухлопал. Когда спасаешь свою шкуру, любой малейший звук или мелькнувшая тень принимает в разгоряченном мозгу исполинские масштабы, и все воображаемые опасности становятся для нас вполне реальными. И вот ещё что: Жак сказал, что сыщики могли и не знать, зачем тебя ищут. Теперь тебе предстоит принять ещё одно решение, и тогда уж все действительно закончится.
- Какое?
- Что делать с дневником. Ведь это та самая пороховая бочка, на которой мы все это время сидели.
- Ну, решение тут очень простое, - ответила Роуз. - Пойду выброшу его в море.
Я притянул её за руку к себе на колени.
- Это делу не поможет. Они же будут считать, что дневник у нас. От него надо не просто избавиться, надо это сделать так, чтобы все заинтересованные стороны об этом узнали. Тогда за нами перестанут охотиться.
- Ну и что ты предлагаешь - дать объявление в газете, что мы его выбросили?
- Нет, мы его продадим! Жак предложил мне за него десять "кусков". А если ты обратишься в детективное агентство, которое работает на нефтяной концерн - у меня есть их адрес - ты получишь у них пятьдесят, а то и сто! После этого мы сможем вздохнуть спокойно. Тебе надо только решить, кому его продать.
- А ты не хочешь мне помочь?
- Бумаги твои.
- Перестань! Из-за них ты тоже получил свою порцию несчастий! Как голова, не болит?
- Вот как я это себе представляю: через час я сменю курс на юг, через день-два мы бросим якорь в Норфолке. Я могу самолетом отправиться в Чикаго или Вашингтон, связаться с детективами и продать дневник.
- Но тебя же убьют!
- Нет, мы же собираемся передать им то, что они так долго искали. Но это самое простое. Главное теперь решить, сколько запросить...
Роуз долго молчала. Из-за горизонта показалось солнце.
- Море такое красивое... И спокойное. После того шторма у мыса Код я уж думала, что с меня хватит морских прогулок. Брось якорь, пойдем поспим.
- Мы ещё очень близко от берега. Пойди сама поспи немного, а я постою за штурвалом. Потом поменяемся.
Я дал ей возможность проспать до десяти. Она сменила меня у штурвала, и я тоже немного вздремнул. Солнце было в зените, когда мы устроили себе на палубе ранний обед, набросившись на еду точно оголодавшие псы.
Роуз поинтересовалась, когда мы зайдем в порт.
- Завтра утром будем в Норфолке. А что?
- Да я все думала об этом дневнике. И о нашем острове. Когда вся эта петрушка с дневником закончится, я бы не отказалась переехать жить в большой город, но в Штаты возвращаться не хочу. На островах жизнь дешевая, а денег нам с тобой хватит до конца дней. Нам не надо их никому возвращать. Но вот что касается продажи... Эти деньги будут пахнуть кровью. Ты сказал, что Колетт и тот француз - добропорядочные люди. Мы все в глубине души добропорядочные. Даже ты - иначе ты бы не подобрал меня тогда на острове... Я думаю, что если в той деревне погибло триста человек, то мы должны сделать что-то благородное в память о них...
- А именно?
- Ну, чтобы поймали и наказали виновных.
- Роуз, ты что же, тоже собираешься вступить в ряды мстителей?
Она отрицательно покачала головой.
- Нет. Просто если мы продадим дневник нефтяной компании, ещё неизвестно, как они им воспользуются. А как связаться с алжирцами, мы не знаем. Этот твой Жак, может быть, ловкий пройдоха, но приходится ему верить. В общем, я думаю, надо послать дневник Жаку.
- Отлично, но в этом случае мы лишим себя девяноста тысяч! Таких денег нам в жизни не получить!
- Мики, мне не нужны деньги. Ни цента! Если Жак - провокатор, то эти его десять тысяч будут приманкой. Если же он, как ты говоришь, добропорядочный, то брать с него деньги стыдно. Нам эти десять тысяч счастья не принесут. Уж если мы намереваемся избавиться от одной пороховой бочки, зачем садиться на другую. Как ты считаешь?
- Согласен. Но только учти, что ты сама отказалась от ста тысяч!
- В ближайшем порту ты отправишь ему этот дневник заказным письмом с вымышленным обратным адресом. И попроси его публично объявить, что дневник у него - даже если там полная чушь. Как ты думаешь, что написал Йозеф?
- Может, правду. Может, брехню. Кто знает...
- К счастью, нам этого не суждено узнать. Я уже чувствую такое облегчение! - воскликнула Роуз, целуя меня.
- А мне-то как тяжело без ста тысяч! - пробурчал я.
- Ах, так вот зачем ты заставил меня решать! Чтобы потом припомнить мне это, когда у нас не останется ни гроша!
Я притянул её к себе.
- Это отличная идея! Когда нам будет лет по семьдесят и я с трудом смогу раздобыть кокосовый орех на ужин, я тебе это обязательно припомню.
- Мики, серьезно, ты согласен отослать его Жаку?
- Конечно.
- Правда?
- Роуз, я готов подписаться под любым твоим решением.
- Ну тогда так тому и быть. Я рада, что ты со мной заодно, - сказала Роуз.
Обхватив её одной рукой, а другой держась за штурвал, я размышлял над её словами. Что ж, с такой женой, которая не хуже голливудской дивы, с такой яхтой, как "Морская принцесса", можно без сожаления отказаться от ста тысяч долларов... Вероятно.