Владелец бара просил меня надевать платье с глубоким вырезом и голыми плечами, чтобы клиенты могли заглядывать за вырез, когда я наклонялась над столиками и ставила выпивку. Но вот беда - бар находился прямо напротив входной двери, и недели не прошло как меня продуло на сквозняке. А пока я болела, моего хозяина лишили лицензии на кабаре. Словом, мне опять по новой пришлось искать себе работу. Да вот только я здорово сдала за время болезни, еле на ногах стояла, да ещё и переехала в клоповник. Меня пришел проведать Йозеф - ему одному, видать, было дело до моего здоровья. Он нанял врача и...
- А кто такой Джозеф?
- Не Джозеф, а Йозеф. Йозеф Фодор. Мужик один был такой, лет сорока пяти-пятидесяти...
- Почему был?
Роуз бросила на меня раздраженный взгляд.
- Был и все. Здоровый был мужик, как шкаф. Тихоня с огроменной башкой и седыми патлами торчком. Один глаз у него был какой-то странный - потом я узнала, что этот глаз ему выбили, и он вставил стекляшку. Это был иностранец, который каждый вечер заявлялся в наш бар, попивал винцо и разглядывал завсегдатаев. Он курил как паровоз - одну за одной, вставлял сигареты в золотой мундштук. Носил он европейский костюм, пальто на поясе и тяжелые башмаки. Он, когда приходил, только кивал мне и в конце оставлял доллар на чай. Потому-то я так и удивилась, когда он пришел меня навестить. Но он вообще частенько удивлял меня. Однажды он сел за пианино и стал играть - прямо концерт отгрохал. А когда кто-то из наших пьянчуг заказал ему джазуху, он отмочил такую пьеску - закачаешься! Но потом сколько бы его ни просили, он больше не играл - ни разу.
Он был обаятельный, вежливый - и с характером. Как-то один комик вылез на сцену и стал откалывать шуточки про иностранцев которые, мол, заграбастали все рабочие места. Сам знаешь, какой базар на эту тему может подняться в рюмочной. Началось-то со смешочков, а потом перешло в явные оскорбления, ну и Йозеф врезал ему так, что комик был в нокауте. Ну после такого-то станет кто-нибудь продолжать? А Йозеф не успокоился, схватил пустую бутылку с бара, разбил её и пырнул того парня осколком прямо в живот. Тут подваливает к Йозефу вышибала, а он бывший боксер, поздоровее тебя, да и повыше Йозефа на две головы. Дал он Йозефу в челюсть, а тот применил приемчик то ли дзюдо, то ли ещё чего, и отшвырнул вышибалу в другой конец зала. А после встал в центре - что-то бормочет себе под нос на своем языке, отбитое горлышко бутылки сжимает в кулаке и словно говорит: а ну, кто на меня! Тут легавый с "пушкой" появился. А Йозеф как ни в чем не бывало подошел к нему и стал тыкать в рожу своей бутылкой. А потом встал смирно и ждет с кривой улыбочкой на лице. Легавый орет ему: "руки вверх!" Йозеф не спеша поднял руки, даже отвесил легашу поклон, и дал себя обыскать. У него в кармане нашли пистолетик - маленький автоматический. Тут пришли ещё полицейские и его увели. А через час Йозеф уже сидел на своем обычном месте в баре и попивал винцо, точно ничего не случилось. Крутой был мужичок...
- Так этот Йозеф твой муж?
- Ну. Я же сказала - он был обаятельный мужчина. Представь: узнал, что я заболела и пришел проведать! И щедрый был - оплачивал мои счета. А когда я поправилась - к нему переехала, в дешевенький отель. А через неделю он просыпается утром и вдруг говорит, что уезжает в Чикаго. Не хочу ли я с ним? Я с трудом понимала его - он говорил с ужасным акцентом, но тут не раздумывая ответила: да! Выбора у меня не было. Потом он произнес целую речь о лицемерии моральных устоев в Америке. И под конец сказал, что если я хочу выйти за него замуж, он готов. А же говорю: странный был тип. Ну, а мне-то что терять - замуж так замуж. Хотя мне-то казалось, ему все по фигу и у него, наверное, жен этих было собак как нерезаных по всему миру.
В Чикаго мы поселились в меблирашках, и тут я узнала ещё про одно достоинство Йозефа - он был классный плотник. Он сделал нам миленький столовый гарнитур - прямо как из магазина. А когда мы сидели и слушали радио - телика у нас никогда не было - он мог взять в руки чурбак и за вечер вырезать из него цепь или фигурку...
- А чем он на жизнь зарабатывал? - вставил я.
Роуз пожала плечами.
- Он нигде не работал. Сидел дома и все почитывал иностранные газеты. Он читал на десяти языках, да вот с английским у него туго было. Меня он называл всякими ласковыми прозвищами - "милка", "liebling" (1). Уж не знаю, что это такое. Деньгами Йозеф не швырялся, но доллары у него водились. Никогда не видела, чтобы он ходил в банк или получал переводы. "Зелень" свою он носил в ремне. Не знаю, откуда он их брал.
- А ты не спрашивала?
- Спрашивала. Однажды, после нашей женитьбы, спросила. А он ответил на своем ломаном английском: "Милая парышня, я мноко-мноко рапотал ф сфой жизни. И тафно ушол на покой из этот пезумный мир!" Понятное дело, я интересовалась, чем он занимался и от чего ушел на покой. Так он знаешь что сделал - врезал мне пощечину. А когда меня мужик пальцем тронет - я зверею. Схватила я со стола ножницы - и на него! Он повалил меня на пол и вырвал ножницы. Помню, он стоял возле меня на коленях и улыбался такой странной улыбочкой - ну прямо как тогда в баре. А ножницы приставил мне к горлу. Я от страха язык проглотила. А он сказал: "Ты смелая, парышня. Не закричаль. Я ошень польно моку резать. Смотри, польше меня не зли! Я не злой тшеловек, если только меня не злить. Как и фсе ми". Больше я ему не задавала вопросов. А он меня больше не бил. И вот что самое поразительное: с тех пор он говорил со мной по-английски без акцента!
Роуз сделала паузу, встала и закурила. Я наблюдал за ней в сумерках.
- А почему ты с ним оставалась все это время?
- Я прекрасно понимала, что я для Йозефа - просто аппетитная девка при нем. Но куда бы я пошла? В стрптиз-бар, где мужики пялились бы на мое голое тело? Это что, лучше? А если Йозеф временами и вел себя как ненормальный, все равно жить с ним было куда легче, чем искать работу. Да он был хороший мужик. - Роуз повернулась ко мне. - Тебе это не шокирует?
- Нет. - И я подумал, не такая ли она "просто аппетитная девка", которую и мне приятно иметь при себе. И многие ли хмыри имели при себе такую аппетитную блондинку...
- Неправда, Мики, шокирует. У тебя это на лице написано. Но я даже рада, что шокирует, потому что с прежней жизнью покончено. Впереди годы и годы, которые я готова посвятить тебе!
- Ну ладно, шокирует, шокирует, - сказал я, потому что ей хотелось это услышать. - А теперь расскажи мне про Йозефа.
Роуз присела на край кровати. На фоне дверного проема четко вырисовался её темный силуэт с сигаретой в руке.
- Да нечего особенно рассказывать. Я плохо его знала. В кармане у него лежал пистолет, хотя он не был ни гангстер, ни уличный бандюга. Он много повидал на своем веку, через многое прошел... Все тело у него было в ужасных шрамах. На одном плече, помню, была татуировка - крошечная желто-голубая птичка. Симпатичная. Он рассказал мне, что сделал её в Индокитае. Чудная фигура у него была. Ноги и бедра так себе, но грудь и плечи - мощные, а ручищи побольше твоих. Спали мы в разных кроватях, потому что по ночам его часто мучили кошмары. Он шептал угрозы и проклятия, стонал, махал кулаками и просыпался в холодном поту. А проснувшись, мог заплакать, побежать проверить дверной замок, а иногда таблетки глотал. Я слушала, что он там бормотал, но ни слова не понимала - Йозеф бредил на каком-то иностранном языке. Он частенько повторял одно имя "Кислый-немец". Вилли Кислый. Я хорошо запомнила это имя, потому что когда он его выкрикивал, я почему-то думала о немецкой кислой капусте. И ещё он выкрикивал женское имя. Какое-то азиатское. Он обычно произносил её имя с придыханием - видно, та ещё была краля. Он говорил так: "Ми-Люси-аа!" Но я ни разу не спросила его об этих людях. Не хотела знать.
Роуз затушила сигарету в пепельнице и вытянулась на кровати подле меня. Она молчала несколько минут, и я уж подумал, что она задремала. Роуз вдруг произнесла:
- Хочу все начистоту. Йозеф мне не докучал. Я в основном была одна. Я готовила ему еду, спала с ним. И все. Все остальное время он читал свои газеты да посмеивался. Иногда он говорил вслух - но не по-английски. А однажды он прочитал что-то в газете и просто покатился со смеху. "Да они захомутали Листера, этого подонка! Ну теперь чертям в аду придется попотеть, поджаривая на сковородке его гнусную душонку!" Но в основном - я уже говорила - он возился со своими деревяшками. Вечерами он водил меня в кино, да только смеялся там, где не надо. Иногда мы ходили на концерты там тусовалась патлатая шантропа-джазушники. Если мне нужны были деньги или я скучала, он выдавал мне десятку-двадцатку или больше, если я просила, приговаривая: "Милая барышня, ты что-то не в себе. Пойди купи себе что-нибудь".
Мы частенько ходили по барам, но он ничего не пил кроме вина. Пьяным я его никогда не видела. Друзей у него не было - да и у меня тоже - но в барах он легко заговаривал с незнакомыми. Он любил поболтать о современной музыке. Однажды он разговорился с одним бывшим армейским офицером и они всю ночь проговорили. Кажется, по-французски. Обсуждали наверное, войну - все рисовали схемы на салфетке. Когда Йозеф был в настроении, он классно готовил. Особенно летом. Как же он любил солнце! Все лето мы торчали на пляже, даже палатку ставили на ночь. Плавать он не умел, рыбачить не любил, но обожал солнце. Летом его не мучили ночные кошмары. Вот тогда-то в нем и просыпался повар, и он такие пек печенья - пальчики оближешь!
В январе мы переехали в Нью-Йорк - сама не знаю, зачем. Похоже, ему просто не сиделось на месте и тянуло в большие города, где он мог покупать эти свои иностранные газеты. Мы сняли меблированную квартиру - он никогда не тратился на одежду или приличный отель. В Нью-Йорке у него возникла странная привычка: он стал бормотать себе под нос. Однажды он оторвался от своей газеты и пробурчал: "Да, милка, мир болен. Покоя нигде нет. Этот Сакьет меня очень печалит". Я брякнула: "Ну так попроси своего Сака-Ета оставить тебя в покое". Йозеф грустно посмотрел на меня и сказал, что я тоже больна. Тогда-то он и начал что-то писать каждую ночь, изучая карты в атласе мира. Мне он говорил, что пишет письма. Я уж подумала, что своей азиатской крале. Он мог просиживать за своими каракулями всю ночь, подолгу уставясь взглядом в стену, а потом писал-писал как заведенный. На меня он не обращал никакого внимания - сижу я в комнате или нет, ему было наплевать. Однажды я случайно встретила знакомого антрепренера - он предложил мне место певицы в баре на Манхаттене. Я согласилась - чтобы хоть чем-то заняться.
Йозеф не возражал. Он обычно заявлялся к мне в бар часа в два ночи, выпивал свое вино и забирал меня домой. Это было совсем захудалое местечко = даже без вывески и без афиш перед входом. Разрешения на работу в Нью-Йорке у меня не было, но хозяин бара смотрел на это сквозь пальцы. На сцене нас было двое: я пела, а один паренек играл на органе. Йозеф даже подкинул мне деньжат на пару концертных платьев. И никогда не требовал с меня заработанное. Так продолжалось несколько месяцев. Он все строчил свои письма или пропадал в библиотеке.
Наверное, это случилось в мае - помню, стало уже тепло. Прихожу и вижу: у нас лысый коротышка с мерзкой физиономией - правую ноздрю ему кто-то, видно, откусил и не вернул. Сидят они с Йозефом, чаевничают. Я сразу поняла: это и есть Вилли Кислый. И ещё я поняла: Йозеф был очень недоволен тем, что я пришла так рано. Кислый был форменный извращенец, он все поглядывал на меня да отпускал какие-то скабрезные шуточки. Хотя я не понимала их язык, мне не долго ломать голову не пришлось, что он там такое про меня говорил. Он быстро ушел. А Йозеф с того дня стал сам не свой. Он опять ходил с пистолетом, а в рукаве прятал страшный нож. Я не спрашивала, что случилось, но он сам мне сказал:
- Liebling, скоро у меня будет много денег. Мы уедем далеко-далеко. Тебе не о чем беспокоиться.
В тот день после моего ночного выступления я вернулась к себе. Йозеф уже сидел в моей гримерной - это был угол грязной кухни, отделенный от пьянчуги-повара занавеской. Йозеф был весел, но когда обнял меня, я почувствовала в рукаве нож. Он ушел на кухню и, пока я переодевалась, болтал о чем-то с поваром - кажется, по-итальянски. Домой мы поехали на такси - обычно мы шли пешком - и спросил, какие у меня планы на завтра. Я сказала, что хочу сделать укладку; - Роуз замолчала. - Я так подробно рассказываю потому, что все детали теперь очень важны.
- Давай-давай, - буркнул я, а сам думал, много ли в её рассказе правды.
- Йозеф спросил, когда я должна быть в салоне. Я назвала час. Понимаешь, даже тогда, похоже, ему хотелось быть уверенным, что я не буду ему мешать. А утром...
- Мешать в чем?
- Сейчас дойду и до этого. Слушай. На следующее утро он рано встал. Все было как обычно, да только я смотрю: он собрал свои плотницкие принадлежности. Он ими очень дорожил. Йозеф попросил меня в одиннадцать уйти из квартиры и дожидаться его в салоне. Сколько бы времени ни прошло, я должна была сидеть там и ждать. Вопросов я не задавала. Час походила по магазинам, перекусила. В салон я пришла в полдень и села читать журналы. В два я освободилась и села в зале. Мне стало скучно. Все журналы я прочитала. В полчетвертого я позвонила нашему домоуправу. У него на первом этаже было служебное помещение. Я попросила его проверить, дома ли Йозеф, а он в свою очередь спросил, где я нахожусь. Я сказала, не понимая всю странность его вопроса. Он попросил не вешать трубку, а сам пошел к нам наверх. Я так просидела с телефонной трубкой несколько минут и вдруг услышала на улице вой полицейской сирены. Машина притормозила прямо у салона. Вошли двое легавых - один из них направился ко мне. Меня отвезли в участок. Там я узнала, что Йозефа закололи ножом. Я...
- Убийство повесили на тебя? - перебил я Роуз. Мне всегда казалось, что она скрывается от полиции и что на ней висит убийство.
- Нет! Почему ты меня вечно в чем-то обвиняешь?
- Я просто подумал... Это вполне логично.
- Полиция точно знала время смерти Йозефа - в двадцать две минуты второго. Домоуправ видел, как около часа дня к нам в квартиру поднялся коротышка с изуродованным носом - он как раз драил дверь парадного. Потом в двадцать минут второго - домоуправ болтал с почтальоном - они услышали из нашей квартиры крики, а через две минуты Йозеф распахнул дверь и скатился с лестницы. Он истекал кровью и умер у них на руках. Через несколько секунд прибыла полиция, но убийца сбежал по пожарной лестнице. Естественно, перво-наперво, они взяли меня. Но я могла доказать, что между половиной первого и половиной четвертого находилась в салоне - меня там видели человек десять!
Я сел.
- Ну тогда ты чиста как стеклышко! От кого же ты удираешь?
- А я и говорила, что ничего такого не совершила, - холодно заметила Роуз. - Но все равно я в бегах. От законников. Законники хотят меня убить!
- Как это прикажешь понимать?
- А так и понимай. Уж не знаю почему, но они несколько раз пытались меня убить. Ребята с полицейскими жетонами.
- Но ты же сказала: они проверяли твое алиби и поняли, что ты не могла его убить?
- Да они охотятся за мной вовсе не из-за убийства Йозефа! Я сама не знаю, почему! Ты спросил, от кого я прячусь. Так дай закончить. Легавые меня не трогали - поначалу. Они не только знали, что у меня алиби, они знали, что убийца - мужчина, лысый коротышка с изуродованным носом. Домоуправ не видел, как он выходил из квартиры. Полицейские спрашивали меня о моих любовниках, думали, может, это убийство на почве ревности. Я рассказала им, как познакомилась с Йозефом, как мы поженились. Все рассказала. Это заняло два часа. И когда мне уже казалось, что они готовы от меня отстать, они начали о чем-то перешептываться, точно возникли какие-то новые факты. Меня оставили в крохотной каморке. Наедине со стулом. Потом пришли какие-то новые люди - помоложе и получше одетые, чем полицейские. Они сказали, что из Вашингтона. И...
- Из Вашингтона? Это были ФБР-овцы?
Роуз покачала головой.
- Не знаю. Знаю только, что из Вашингтона. Они ни слова не сказали про убийство, только спрашивали, где мы жили, с кем общался Йозеф, выясняли даже, в какие рестораны мы ходили и чем весь день занимались. Я им все рассказала - то же, что и тебе сейчас. Когда же я упомянула о его письмах, они заинтересовались и стали спрашивать, о чем были эти письма и где они хранятся. И были ли у него деньги. А я им прямо сказала, что я не знаю, что он читал, писал и говорил, потому как все это было на иностранном языке Я им даже старалась помочь, рассказала им про Кислого-немца, про азиатку, чье имя он выкрикивал во сне. А ребята все наседали на меня. Я перепугалась. У меня разболелась голова. Я поняла, что им кажется, будто я что-то от них утаиваю. Но ведь я им все. что знала, рассказала - или почти все.
- Что значит "почти"? - удивился я.
- Ну, я только об одном никому не рассказывала - о своей работе. У меня же не было разрешения, так что незачем было осложнять жизнь себе и хозяину бара. Моя работа не имела никакого отношения к убийству Йозефа - а попадись я в черный список, моя песенка была бы спета. Ребята из Вашингтона все выколачивали из меня имена, названия городов. Они просто отказывались верить, что я ничего не знаю. Меня повезли в квартиру. Там все было в крови. Все перевернуто. Кто-то явно что-то искал. Они и сами устроили обыск: перетряхивали вспоротые матрасы, подушки, обои от стен отодрали. Самое неприятное - мне так и не сказали, что же они ищут. Наконец меня повезли в Нижний Манхэттен - не в полицейское управление, а в какое-то огромное учреждение, где на дверях кабинетов не было табличек с фамилиями. А был уже вечер, и я проголодалась так, что меня тошнить стало. Да и разозлилась я не на шутку. Они по новой устроили мне допрос - откуда у него деньги, да кто его друзья. Я им говорю, мол, голодна, а они мне: сможешь поесть, когда все расскажешь. Они уже со мной не церемонились - грубили, обзывались. Называли дурой, шлюхой... Другие старались вести себя приветливо, предлагали сигаретку и печально говорили, что я вляпалась, советовали все рассказать начистоту. Я все рассказывала, что знала, да только их это мало интересовало. Я опять назвала все адреса в других городах, где мы жили, убеждала их, что у меня нет друзей и что я никого из знакомых Йозефа никогда не видела - за исключением этого самого Кислого.
Когда же я вспомнила, что Йозеф свои деньги носил в ремне и что банковского счета у него не было, они мне сообщили, что у убитого нашли всего сотню долларов. Наконец я рассвирепела и стала спрашивать у них, арестовали они меня или как... Потом я сказала, что воспользуюсь своим конституционным правом не давать показаний и требую вызвать моего адвоката. А минут через десять мне вдруг разрешили идти. Сказали как ни в чем не бывало, точно ничего не произошло. Но так все и началось.
- Что началось?
- За мной стали следить и несколько раз пытались убить. Как только я вышла из их здания - а это было почти у самого порта, первое что я сделала, пошла в бар выпить и перекусить. Сам знаешь, каково смазливой блондинке зайти одной в бар ночью - тут же на тебя вылупляются двадцать пар глаз, и вся эта пьянь думает, что не грех бы такую девицу окрутить. Потом я поймала такси и поехала к нам на квартиру собрать вещи. Там сидел какой-то хмырь, он предъявил какое-то удостоверение и сказал, что я не имею права ни до чего дотрагиваться. Высокий симпатичный парень с тонкими губами и премерзейшей харей. Мне даже показалось, что я мельком видела его в том учреждении. Он нагло заявил, чтобы я перестала ломать комедию, была умницей и стала с ним сотрудничать, иначе меня ждут крупные неприятности. Я спросила, что за неприятности и как мне надо с ним сотрудничать. Он обвел рукой разгромленную комнату и спросил, не здесь ли это спрятано. А когда я спросила, что это такое, он заорал на меня и выхватил "пушку". Он мог убить меня - он так и заявил, что застрелит меня, если я не "расколюсь". Мы были в квартире вдвоем и я страшно испугалась. И сказала, что это где-то в духовке. Парень помчался на кухню и пока он копался в духовке, я огрела его стулом по темени и бросилась вон. Было уже около полуночи, в кармане у меня - двадцать семь долларов. Я поехала на такси в центр, сняла номер в дешевом отеле. Портье, понятное дело, меня всю глазками-то обшарил. Сам понимаешь яркая блондинка без багажа снимает номер на одну ночь. Я завалилась спать, но всю ночь телефон в номере не переставая трезвонил. Словом, я не выспалась и на утро была на грани помешательства.
- А кто звонил?
- Когда я брала трубку, на том конце давали отбой. Наконец я просто сняла трубку и положила на столик. Но тут начали стучать в дверь, а когда я подходила и спрашивала, кто, ответа не было. Я от страха места себе не находила. И обратиться за помощью было не к кому. Не в полицию же. На рассвете я отправилась завтракать - и тут поняла, что за мной хвост. За мной повсюду следовали два обалдуя с сытыми рожами. Они и не скрывали, что следят за мной. За кофе я почитала утренние газеты. Я-то думала, что убийство Йозефа будет на первых полосах, но в газетах об этом не было ни слова. Когда я вернулась в отель, портье велел мне съехать к полудню, намекнув, что я проститутка и таким тут не место...
Я попыталась было поспать хоть пару часов, но не смогла: меня всю трясло. Я съехала в полдень, и за мной увязался толсторожий обалдуй. Я бродила по городу, ломая голову, куда бы приткнуться. Всю жизнь я колесила по стране и не смогла завести себе друзей. А они тогда были бы очень кстати. Вдруг меня схватил за руку какой-то смуглолицый хрен и что-то зашептал. Я не поняла. Сказала ему, чтобы он проваливал, а он дал мне пощечину и пустился бежать. Оба моих топтуна все видели, но и ухом не повели. Но сцена с пощечиной собрала небольшую толпу сочувствующих и к нам подошел полицейский. Он спросил, что случилось, и повел меня в участок. А через несколько минут в участке появился один из вашингтонских ребят, отвел в сторону дежурного офицера и стал ему что-то нашептывать. Дежурный вернулся и пригрозил, что если я появлюсь в этом участке ещё раз, меня арестуют за антиобщественное поведение. После этого вашингтонский ублюдок тихо поинтересовался, намерена ли я ещё фордыбачиться или стану паинькой. Мне хотелось завизжать от бессильной злости - ведь я им, идиотам, уже все рассказала. Но я молча выбежала на улицу. Я добрела до адвокатской конторы, вошла и стала рассказывать про свои напасти тамошнему адвокату - скользкого вида типу. Он счел меня чокнутой. К тому же во время нашей беседы у него зазвонил телефон и после краткого разговора он попросил меня убраться.
Я была вся на нервах. Несколько раз я пыталась отделаться от своих топтунов. Да ведь как от них скроешься - я заметная в толпе. Как-то я переходила улицу и меня чуть не сбила машина - она нарочно рванула прямо на меня, я с трудом отскочила обратно на тротуар. Это была полицейская машина - то ли "форд", то ли "шевроле" без опознавательных знаков. В машине сидели двое - вылитые сыскари. Я пошла дальше. Тут какой-то здоровенный мужик чуть не сшиб меня с ног. И ни слова не говоря, прошел мимо. Я уже просто голову потеряла от страха. Зашла в кафе поесть, да кусок в горло не лез. Мне ужасно хотелось спать. Я попыталась снять номер в нескольких отелях. Но видок у меня уже был всклоченный - и мне отказали. Да и деньги мои таяли. Я ещё и десятку просадила на такси - пыталась отделаться от "хвоста". Потом я купила себе белье и переоделась в туалете какого-то бара. Хозяин моего бара остался мне должен недельное жалованье, но я не хотела заявляться к нему, не избавившись от этих обалдуев. Какой-то парень, притворившись пьяным, предложил мне сходить с ним в отель. Увязался за мной. Потом он совсем распоясался, ткнул меня в спину. А я врезала ему ногой туда, где мужику больнее всего, и пустилась наутек. У меня оставалось лишь одно средство. Я знала, что располагаю одним... оружием, против которого они бессильны.
- И что же это за оружие? - спросил я как последний дурак.
- Ну же, милый, не будь таким глупым! Да, а потом я вспомнила, что читала в каком-то детективе о том, как некий злоумышленник избавился от погони, сев в головной вагон подземки. На каждой станции он выходил и смотрел вдоль поезда - не вышел ли кто еще. И если платформа была пустая, он выпрыгивал как раз перед тем, как двери закрывались. Я попыталась проделать тот же трюк. И мне повезло. У меня в сумочке лежал жетон, и вот пока оба обалдуя спускались по лестнице, я успела вскочить в отходящий поезд. Мы уже отправились, и я видела, как они перепрыгнули через турникет, сунули контролеру свои удостоверения. Я сошла на следующей остановке и спряталась в женском сортире. Никто не видел, как я вышла из вагона...
- Но какое это имеет отношение к твоему секретному оружию?
- А кто такой Джозеф?
- Не Джозеф, а Йозеф. Йозеф Фодор. Мужик один был такой, лет сорока пяти-пятидесяти...
- Почему был?
Роуз бросила на меня раздраженный взгляд.
- Был и все. Здоровый был мужик, как шкаф. Тихоня с огроменной башкой и седыми патлами торчком. Один глаз у него был какой-то странный - потом я узнала, что этот глаз ему выбили, и он вставил стекляшку. Это был иностранец, который каждый вечер заявлялся в наш бар, попивал винцо и разглядывал завсегдатаев. Он курил как паровоз - одну за одной, вставлял сигареты в золотой мундштук. Носил он европейский костюм, пальто на поясе и тяжелые башмаки. Он, когда приходил, только кивал мне и в конце оставлял доллар на чай. Потому-то я так и удивилась, когда он пришел меня навестить. Но он вообще частенько удивлял меня. Однажды он сел за пианино и стал играть - прямо концерт отгрохал. А когда кто-то из наших пьянчуг заказал ему джазуху, он отмочил такую пьеску - закачаешься! Но потом сколько бы его ни просили, он больше не играл - ни разу.
Он был обаятельный, вежливый - и с характером. Как-то один комик вылез на сцену и стал откалывать шуточки про иностранцев которые, мол, заграбастали все рабочие места. Сам знаешь, какой базар на эту тему может подняться в рюмочной. Началось-то со смешочков, а потом перешло в явные оскорбления, ну и Йозеф врезал ему так, что комик был в нокауте. Ну после такого-то станет кто-нибудь продолжать? А Йозеф не успокоился, схватил пустую бутылку с бара, разбил её и пырнул того парня осколком прямо в живот. Тут подваливает к Йозефу вышибала, а он бывший боксер, поздоровее тебя, да и повыше Йозефа на две головы. Дал он Йозефу в челюсть, а тот применил приемчик то ли дзюдо, то ли ещё чего, и отшвырнул вышибалу в другой конец зала. А после встал в центре - что-то бормочет себе под нос на своем языке, отбитое горлышко бутылки сжимает в кулаке и словно говорит: а ну, кто на меня! Тут легавый с "пушкой" появился. А Йозеф как ни в чем не бывало подошел к нему и стал тыкать в рожу своей бутылкой. А потом встал смирно и ждет с кривой улыбочкой на лице. Легавый орет ему: "руки вверх!" Йозеф не спеша поднял руки, даже отвесил легашу поклон, и дал себя обыскать. У него в кармане нашли пистолетик - маленький автоматический. Тут пришли ещё полицейские и его увели. А через час Йозеф уже сидел на своем обычном месте в баре и попивал винцо, точно ничего не случилось. Крутой был мужичок...
- Так этот Йозеф твой муж?
- Ну. Я же сказала - он был обаятельный мужчина. Представь: узнал, что я заболела и пришел проведать! И щедрый был - оплачивал мои счета. А когда я поправилась - к нему переехала, в дешевенький отель. А через неделю он просыпается утром и вдруг говорит, что уезжает в Чикаго. Не хочу ли я с ним? Я с трудом понимала его - он говорил с ужасным акцентом, но тут не раздумывая ответила: да! Выбора у меня не было. Потом он произнес целую речь о лицемерии моральных устоев в Америке. И под конец сказал, что если я хочу выйти за него замуж, он готов. А же говорю: странный был тип. Ну, а мне-то что терять - замуж так замуж. Хотя мне-то казалось, ему все по фигу и у него, наверное, жен этих было собак как нерезаных по всему миру.
В Чикаго мы поселились в меблирашках, и тут я узнала ещё про одно достоинство Йозефа - он был классный плотник. Он сделал нам миленький столовый гарнитур - прямо как из магазина. А когда мы сидели и слушали радио - телика у нас никогда не было - он мог взять в руки чурбак и за вечер вырезать из него цепь или фигурку...
- А чем он на жизнь зарабатывал? - вставил я.
Роуз пожала плечами.
- Он нигде не работал. Сидел дома и все почитывал иностранные газеты. Он читал на десяти языках, да вот с английским у него туго было. Меня он называл всякими ласковыми прозвищами - "милка", "liebling" (1). Уж не знаю, что это такое. Деньгами Йозеф не швырялся, но доллары у него водились. Никогда не видела, чтобы он ходил в банк или получал переводы. "Зелень" свою он носил в ремне. Не знаю, откуда он их брал.
- А ты не спрашивала?
- Спрашивала. Однажды, после нашей женитьбы, спросила. А он ответил на своем ломаном английском: "Милая парышня, я мноко-мноко рапотал ф сфой жизни. И тафно ушол на покой из этот пезумный мир!" Понятное дело, я интересовалась, чем он занимался и от чего ушел на покой. Так он знаешь что сделал - врезал мне пощечину. А когда меня мужик пальцем тронет - я зверею. Схватила я со стола ножницы - и на него! Он повалил меня на пол и вырвал ножницы. Помню, он стоял возле меня на коленях и улыбался такой странной улыбочкой - ну прямо как тогда в баре. А ножницы приставил мне к горлу. Я от страха язык проглотила. А он сказал: "Ты смелая, парышня. Не закричаль. Я ошень польно моку резать. Смотри, польше меня не зли! Я не злой тшеловек, если только меня не злить. Как и фсе ми". Больше я ему не задавала вопросов. А он меня больше не бил. И вот что самое поразительное: с тех пор он говорил со мной по-английски без акцента!
Роуз сделала паузу, встала и закурила. Я наблюдал за ней в сумерках.
- А почему ты с ним оставалась все это время?
- Я прекрасно понимала, что я для Йозефа - просто аппетитная девка при нем. Но куда бы я пошла? В стрптиз-бар, где мужики пялились бы на мое голое тело? Это что, лучше? А если Йозеф временами и вел себя как ненормальный, все равно жить с ним было куда легче, чем искать работу. Да он был хороший мужик. - Роуз повернулась ко мне. - Тебе это не шокирует?
- Нет. - И я подумал, не такая ли она "просто аппетитная девка", которую и мне приятно иметь при себе. И многие ли хмыри имели при себе такую аппетитную блондинку...
- Неправда, Мики, шокирует. У тебя это на лице написано. Но я даже рада, что шокирует, потому что с прежней жизнью покончено. Впереди годы и годы, которые я готова посвятить тебе!
- Ну ладно, шокирует, шокирует, - сказал я, потому что ей хотелось это услышать. - А теперь расскажи мне про Йозефа.
Роуз присела на край кровати. На фоне дверного проема четко вырисовался её темный силуэт с сигаретой в руке.
- Да нечего особенно рассказывать. Я плохо его знала. В кармане у него лежал пистолет, хотя он не был ни гангстер, ни уличный бандюга. Он много повидал на своем веку, через многое прошел... Все тело у него было в ужасных шрамах. На одном плече, помню, была татуировка - крошечная желто-голубая птичка. Симпатичная. Он рассказал мне, что сделал её в Индокитае. Чудная фигура у него была. Ноги и бедра так себе, но грудь и плечи - мощные, а ручищи побольше твоих. Спали мы в разных кроватях, потому что по ночам его часто мучили кошмары. Он шептал угрозы и проклятия, стонал, махал кулаками и просыпался в холодном поту. А проснувшись, мог заплакать, побежать проверить дверной замок, а иногда таблетки глотал. Я слушала, что он там бормотал, но ни слова не понимала - Йозеф бредил на каком-то иностранном языке. Он частенько повторял одно имя "Кислый-немец". Вилли Кислый. Я хорошо запомнила это имя, потому что когда он его выкрикивал, я почему-то думала о немецкой кислой капусте. И ещё он выкрикивал женское имя. Какое-то азиатское. Он обычно произносил её имя с придыханием - видно, та ещё была краля. Он говорил так: "Ми-Люси-аа!" Но я ни разу не спросила его об этих людях. Не хотела знать.
Роуз затушила сигарету в пепельнице и вытянулась на кровати подле меня. Она молчала несколько минут, и я уж подумал, что она задремала. Роуз вдруг произнесла:
- Хочу все начистоту. Йозеф мне не докучал. Я в основном была одна. Я готовила ему еду, спала с ним. И все. Все остальное время он читал свои газеты да посмеивался. Иногда он говорил вслух - но не по-английски. А однажды он прочитал что-то в газете и просто покатился со смеху. "Да они захомутали Листера, этого подонка! Ну теперь чертям в аду придется попотеть, поджаривая на сковородке его гнусную душонку!" Но в основном - я уже говорила - он возился со своими деревяшками. Вечерами он водил меня в кино, да только смеялся там, где не надо. Иногда мы ходили на концерты там тусовалась патлатая шантропа-джазушники. Если мне нужны были деньги или я скучала, он выдавал мне десятку-двадцатку или больше, если я просила, приговаривая: "Милая барышня, ты что-то не в себе. Пойди купи себе что-нибудь".
Мы частенько ходили по барам, но он ничего не пил кроме вина. Пьяным я его никогда не видела. Друзей у него не было - да и у меня тоже - но в барах он легко заговаривал с незнакомыми. Он любил поболтать о современной музыке. Однажды он разговорился с одним бывшим армейским офицером и они всю ночь проговорили. Кажется, по-французски. Обсуждали наверное, войну - все рисовали схемы на салфетке. Когда Йозеф был в настроении, он классно готовил. Особенно летом. Как же он любил солнце! Все лето мы торчали на пляже, даже палатку ставили на ночь. Плавать он не умел, рыбачить не любил, но обожал солнце. Летом его не мучили ночные кошмары. Вот тогда-то в нем и просыпался повар, и он такие пек печенья - пальчики оближешь!
В январе мы переехали в Нью-Йорк - сама не знаю, зачем. Похоже, ему просто не сиделось на месте и тянуло в большие города, где он мог покупать эти свои иностранные газеты. Мы сняли меблированную квартиру - он никогда не тратился на одежду или приличный отель. В Нью-Йорке у него возникла странная привычка: он стал бормотать себе под нос. Однажды он оторвался от своей газеты и пробурчал: "Да, милка, мир болен. Покоя нигде нет. Этот Сакьет меня очень печалит". Я брякнула: "Ну так попроси своего Сака-Ета оставить тебя в покое". Йозеф грустно посмотрел на меня и сказал, что я тоже больна. Тогда-то он и начал что-то писать каждую ночь, изучая карты в атласе мира. Мне он говорил, что пишет письма. Я уж подумала, что своей азиатской крале. Он мог просиживать за своими каракулями всю ночь, подолгу уставясь взглядом в стену, а потом писал-писал как заведенный. На меня он не обращал никакого внимания - сижу я в комнате или нет, ему было наплевать. Однажды я случайно встретила знакомого антрепренера - он предложил мне место певицы в баре на Манхаттене. Я согласилась - чтобы хоть чем-то заняться.
Йозеф не возражал. Он обычно заявлялся к мне в бар часа в два ночи, выпивал свое вино и забирал меня домой. Это было совсем захудалое местечко = даже без вывески и без афиш перед входом. Разрешения на работу в Нью-Йорке у меня не было, но хозяин бара смотрел на это сквозь пальцы. На сцене нас было двое: я пела, а один паренек играл на органе. Йозеф даже подкинул мне деньжат на пару концертных платьев. И никогда не требовал с меня заработанное. Так продолжалось несколько месяцев. Он все строчил свои письма или пропадал в библиотеке.
Наверное, это случилось в мае - помню, стало уже тепло. Прихожу и вижу: у нас лысый коротышка с мерзкой физиономией - правую ноздрю ему кто-то, видно, откусил и не вернул. Сидят они с Йозефом, чаевничают. Я сразу поняла: это и есть Вилли Кислый. И ещё я поняла: Йозеф был очень недоволен тем, что я пришла так рано. Кислый был форменный извращенец, он все поглядывал на меня да отпускал какие-то скабрезные шуточки. Хотя я не понимала их язык, мне не долго ломать голову не пришлось, что он там такое про меня говорил. Он быстро ушел. А Йозеф с того дня стал сам не свой. Он опять ходил с пистолетом, а в рукаве прятал страшный нож. Я не спрашивала, что случилось, но он сам мне сказал:
- Liebling, скоро у меня будет много денег. Мы уедем далеко-далеко. Тебе не о чем беспокоиться.
В тот день после моего ночного выступления я вернулась к себе. Йозеф уже сидел в моей гримерной - это был угол грязной кухни, отделенный от пьянчуги-повара занавеской. Йозеф был весел, но когда обнял меня, я почувствовала в рукаве нож. Он ушел на кухню и, пока я переодевалась, болтал о чем-то с поваром - кажется, по-итальянски. Домой мы поехали на такси - обычно мы шли пешком - и спросил, какие у меня планы на завтра. Я сказала, что хочу сделать укладку; - Роуз замолчала. - Я так подробно рассказываю потому, что все детали теперь очень важны.
- Давай-давай, - буркнул я, а сам думал, много ли в её рассказе правды.
- Йозеф спросил, когда я должна быть в салоне. Я назвала час. Понимаешь, даже тогда, похоже, ему хотелось быть уверенным, что я не буду ему мешать. А утром...
- Мешать в чем?
- Сейчас дойду и до этого. Слушай. На следующее утро он рано встал. Все было как обычно, да только я смотрю: он собрал свои плотницкие принадлежности. Он ими очень дорожил. Йозеф попросил меня в одиннадцать уйти из квартиры и дожидаться его в салоне. Сколько бы времени ни прошло, я должна была сидеть там и ждать. Вопросов я не задавала. Час походила по магазинам, перекусила. В салон я пришла в полдень и села читать журналы. В два я освободилась и села в зале. Мне стало скучно. Все журналы я прочитала. В полчетвертого я позвонила нашему домоуправу. У него на первом этаже было служебное помещение. Я попросила его проверить, дома ли Йозеф, а он в свою очередь спросил, где я нахожусь. Я сказала, не понимая всю странность его вопроса. Он попросил не вешать трубку, а сам пошел к нам наверх. Я так просидела с телефонной трубкой несколько минут и вдруг услышала на улице вой полицейской сирены. Машина притормозила прямо у салона. Вошли двое легавых - один из них направился ко мне. Меня отвезли в участок. Там я узнала, что Йозефа закололи ножом. Я...
- Убийство повесили на тебя? - перебил я Роуз. Мне всегда казалось, что она скрывается от полиции и что на ней висит убийство.
- Нет! Почему ты меня вечно в чем-то обвиняешь?
- Я просто подумал... Это вполне логично.
- Полиция точно знала время смерти Йозефа - в двадцать две минуты второго. Домоуправ видел, как около часа дня к нам в квартиру поднялся коротышка с изуродованным носом - он как раз драил дверь парадного. Потом в двадцать минут второго - домоуправ болтал с почтальоном - они услышали из нашей квартиры крики, а через две минуты Йозеф распахнул дверь и скатился с лестницы. Он истекал кровью и умер у них на руках. Через несколько секунд прибыла полиция, но убийца сбежал по пожарной лестнице. Естественно, перво-наперво, они взяли меня. Но я могла доказать, что между половиной первого и половиной четвертого находилась в салоне - меня там видели человек десять!
Я сел.
- Ну тогда ты чиста как стеклышко! От кого же ты удираешь?
- А я и говорила, что ничего такого не совершила, - холодно заметила Роуз. - Но все равно я в бегах. От законников. Законники хотят меня убить!
- Как это прикажешь понимать?
- А так и понимай. Уж не знаю почему, но они несколько раз пытались меня убить. Ребята с полицейскими жетонами.
- Но ты же сказала: они проверяли твое алиби и поняли, что ты не могла его убить?
- Да они охотятся за мной вовсе не из-за убийства Йозефа! Я сама не знаю, почему! Ты спросил, от кого я прячусь. Так дай закончить. Легавые меня не трогали - поначалу. Они не только знали, что у меня алиби, они знали, что убийца - мужчина, лысый коротышка с изуродованным носом. Домоуправ не видел, как он выходил из квартиры. Полицейские спрашивали меня о моих любовниках, думали, может, это убийство на почве ревности. Я рассказала им, как познакомилась с Йозефом, как мы поженились. Все рассказала. Это заняло два часа. И когда мне уже казалось, что они готовы от меня отстать, они начали о чем-то перешептываться, точно возникли какие-то новые факты. Меня оставили в крохотной каморке. Наедине со стулом. Потом пришли какие-то новые люди - помоложе и получше одетые, чем полицейские. Они сказали, что из Вашингтона. И...
- Из Вашингтона? Это были ФБР-овцы?
Роуз покачала головой.
- Не знаю. Знаю только, что из Вашингтона. Они ни слова не сказали про убийство, только спрашивали, где мы жили, с кем общался Йозеф, выясняли даже, в какие рестораны мы ходили и чем весь день занимались. Я им все рассказала - то же, что и тебе сейчас. Когда же я упомянула о его письмах, они заинтересовались и стали спрашивать, о чем были эти письма и где они хранятся. И были ли у него деньги. А я им прямо сказала, что я не знаю, что он читал, писал и говорил, потому как все это было на иностранном языке Я им даже старалась помочь, рассказала им про Кислого-немца, про азиатку, чье имя он выкрикивал во сне. А ребята все наседали на меня. Я перепугалась. У меня разболелась голова. Я поняла, что им кажется, будто я что-то от них утаиваю. Но ведь я им все. что знала, рассказала - или почти все.
- Что значит "почти"? - удивился я.
- Ну, я только об одном никому не рассказывала - о своей работе. У меня же не было разрешения, так что незачем было осложнять жизнь себе и хозяину бара. Моя работа не имела никакого отношения к убийству Йозефа - а попадись я в черный список, моя песенка была бы спета. Ребята из Вашингтона все выколачивали из меня имена, названия городов. Они просто отказывались верить, что я ничего не знаю. Меня повезли в квартиру. Там все было в крови. Все перевернуто. Кто-то явно что-то искал. Они и сами устроили обыск: перетряхивали вспоротые матрасы, подушки, обои от стен отодрали. Самое неприятное - мне так и не сказали, что же они ищут. Наконец меня повезли в Нижний Манхэттен - не в полицейское управление, а в какое-то огромное учреждение, где на дверях кабинетов не было табличек с фамилиями. А был уже вечер, и я проголодалась так, что меня тошнить стало. Да и разозлилась я не на шутку. Они по новой устроили мне допрос - откуда у него деньги, да кто его друзья. Я им говорю, мол, голодна, а они мне: сможешь поесть, когда все расскажешь. Они уже со мной не церемонились - грубили, обзывались. Называли дурой, шлюхой... Другие старались вести себя приветливо, предлагали сигаретку и печально говорили, что я вляпалась, советовали все рассказать начистоту. Я все рассказывала, что знала, да только их это мало интересовало. Я опять назвала все адреса в других городах, где мы жили, убеждала их, что у меня нет друзей и что я никого из знакомых Йозефа никогда не видела - за исключением этого самого Кислого.
Когда же я вспомнила, что Йозеф свои деньги носил в ремне и что банковского счета у него не было, они мне сообщили, что у убитого нашли всего сотню долларов. Наконец я рассвирепела и стала спрашивать у них, арестовали они меня или как... Потом я сказала, что воспользуюсь своим конституционным правом не давать показаний и требую вызвать моего адвоката. А минут через десять мне вдруг разрешили идти. Сказали как ни в чем не бывало, точно ничего не произошло. Но так все и началось.
- Что началось?
- За мной стали следить и несколько раз пытались убить. Как только я вышла из их здания - а это было почти у самого порта, первое что я сделала, пошла в бар выпить и перекусить. Сам знаешь, каково смазливой блондинке зайти одной в бар ночью - тут же на тебя вылупляются двадцать пар глаз, и вся эта пьянь думает, что не грех бы такую девицу окрутить. Потом я поймала такси и поехала к нам на квартиру собрать вещи. Там сидел какой-то хмырь, он предъявил какое-то удостоверение и сказал, что я не имею права ни до чего дотрагиваться. Высокий симпатичный парень с тонкими губами и премерзейшей харей. Мне даже показалось, что я мельком видела его в том учреждении. Он нагло заявил, чтобы я перестала ломать комедию, была умницей и стала с ним сотрудничать, иначе меня ждут крупные неприятности. Я спросила, что за неприятности и как мне надо с ним сотрудничать. Он обвел рукой разгромленную комнату и спросил, не здесь ли это спрятано. А когда я спросила, что это такое, он заорал на меня и выхватил "пушку". Он мог убить меня - он так и заявил, что застрелит меня, если я не "расколюсь". Мы были в квартире вдвоем и я страшно испугалась. И сказала, что это где-то в духовке. Парень помчался на кухню и пока он копался в духовке, я огрела его стулом по темени и бросилась вон. Было уже около полуночи, в кармане у меня - двадцать семь долларов. Я поехала на такси в центр, сняла номер в дешевом отеле. Портье, понятное дело, меня всю глазками-то обшарил. Сам понимаешь яркая блондинка без багажа снимает номер на одну ночь. Я завалилась спать, но всю ночь телефон в номере не переставая трезвонил. Словом, я не выспалась и на утро была на грани помешательства.
- А кто звонил?
- Когда я брала трубку, на том конце давали отбой. Наконец я просто сняла трубку и положила на столик. Но тут начали стучать в дверь, а когда я подходила и спрашивала, кто, ответа не было. Я от страха места себе не находила. И обратиться за помощью было не к кому. Не в полицию же. На рассвете я отправилась завтракать - и тут поняла, что за мной хвост. За мной повсюду следовали два обалдуя с сытыми рожами. Они и не скрывали, что следят за мной. За кофе я почитала утренние газеты. Я-то думала, что убийство Йозефа будет на первых полосах, но в газетах об этом не было ни слова. Когда я вернулась в отель, портье велел мне съехать к полудню, намекнув, что я проститутка и таким тут не место...
Я попыталась было поспать хоть пару часов, но не смогла: меня всю трясло. Я съехала в полдень, и за мной увязался толсторожий обалдуй. Я бродила по городу, ломая голову, куда бы приткнуться. Всю жизнь я колесила по стране и не смогла завести себе друзей. А они тогда были бы очень кстати. Вдруг меня схватил за руку какой-то смуглолицый хрен и что-то зашептал. Я не поняла. Сказала ему, чтобы он проваливал, а он дал мне пощечину и пустился бежать. Оба моих топтуна все видели, но и ухом не повели. Но сцена с пощечиной собрала небольшую толпу сочувствующих и к нам подошел полицейский. Он спросил, что случилось, и повел меня в участок. А через несколько минут в участке появился один из вашингтонских ребят, отвел в сторону дежурного офицера и стал ему что-то нашептывать. Дежурный вернулся и пригрозил, что если я появлюсь в этом участке ещё раз, меня арестуют за антиобщественное поведение. После этого вашингтонский ублюдок тихо поинтересовался, намерена ли я ещё фордыбачиться или стану паинькой. Мне хотелось завизжать от бессильной злости - ведь я им, идиотам, уже все рассказала. Но я молча выбежала на улицу. Я добрела до адвокатской конторы, вошла и стала рассказывать про свои напасти тамошнему адвокату - скользкого вида типу. Он счел меня чокнутой. К тому же во время нашей беседы у него зазвонил телефон и после краткого разговора он попросил меня убраться.
Я была вся на нервах. Несколько раз я пыталась отделаться от своих топтунов. Да ведь как от них скроешься - я заметная в толпе. Как-то я переходила улицу и меня чуть не сбила машина - она нарочно рванула прямо на меня, я с трудом отскочила обратно на тротуар. Это была полицейская машина - то ли "форд", то ли "шевроле" без опознавательных знаков. В машине сидели двое - вылитые сыскари. Я пошла дальше. Тут какой-то здоровенный мужик чуть не сшиб меня с ног. И ни слова не говоря, прошел мимо. Я уже просто голову потеряла от страха. Зашла в кафе поесть, да кусок в горло не лез. Мне ужасно хотелось спать. Я попыталась снять номер в нескольких отелях. Но видок у меня уже был всклоченный - и мне отказали. Да и деньги мои таяли. Я ещё и десятку просадила на такси - пыталась отделаться от "хвоста". Потом я купила себе белье и переоделась в туалете какого-то бара. Хозяин моего бара остался мне должен недельное жалованье, но я не хотела заявляться к нему, не избавившись от этих обалдуев. Какой-то парень, притворившись пьяным, предложил мне сходить с ним в отель. Увязался за мной. Потом он совсем распоясался, ткнул меня в спину. А я врезала ему ногой туда, где мужику больнее всего, и пустилась наутек. У меня оставалось лишь одно средство. Я знала, что располагаю одним... оружием, против которого они бессильны.
- И что же это за оружие? - спросил я как последний дурак.
- Ну же, милый, не будь таким глупым! Да, а потом я вспомнила, что читала в каком-то детективе о том, как некий злоумышленник избавился от погони, сев в головной вагон подземки. На каждой станции он выходил и смотрел вдоль поезда - не вышел ли кто еще. И если платформа была пустая, он выпрыгивал как раз перед тем, как двери закрывались. Я попыталась проделать тот же трюк. И мне повезло. У меня в сумочке лежал жетон, и вот пока оба обалдуя спускались по лестнице, я успела вскочить в отходящий поезд. Мы уже отправились, и я видела, как они перепрыгнули через турникет, сунули контролеру свои удостоверения. Я сошла на следующей остановке и спряталась в женском сортире. Никто не видел, как я вышла из вагона...
- Но какое это имеет отношение к твоему секретному оружию?