- Ну, хорошо, - сказала она спокойно, с достоинством, еще не зная, к чему приведет это проявление силы, гордости и мужества. - Хорошо, если ты этого хочешь - пусть будет так!
Она покинула комнату, распрямив плечи, гордо подняв голову, но ничего не видя и не слыша, подгоняемая неощутимым ветром. Не оглядываясь, она поднялась наверх в студию и плотно прикрыла за собой дверь.
Еще через несколько минут она проскользнула в свою спальню, скинула бело-зеленое платье и надела джинсы и рубашку. Она бессознательно делала это, то был автоматический рефлекс: создать удобства для работы. И затем она не выходила из студии весь день. Ее лицо было сосредоточенно, губы сжаты. Она натянула холст и начала смешивать краски.
Она не теряла времени на размышления. Обычно она писала с натуры или с эскиза, фотографии. Сейчас она работала по памяти, повинуясь внутреннему зрению художника, стремясь вернуться в артистический мир, покинутый ею.
За ее спиной горы в отдалении сияли на солнце, зеленые и прекрасные, но она отвернулась от них и не позволяла их влиянию сказаться на полотне. Вместо них она видела перед собой лицо Гиля: насмешливо поднятые брови, легкая циничная улыбка, всепонимающие глаза. Сейчас она овладела им, он принадлежал ей. Не надолго, на короткое время, потом она вернет его миру.
Она не знала, сколько времени провела в этом волшебном творческом состоянии. Время было не властно над ней, она не чувствовала ни голода, ни жажды, ни усталости, ни в чем не нуждалась. Та пустая пора, когда она не брала кисть в руки, ничего от себя не требовала и ни на что не надеялась, ушла. Она яростно делала свое дело.
Остановилась она лишь тогда, когда раздался мягкий, но повелительный стук в дверь. Очнувшись, она ощутила, что затекло плечо, ноет запястье и пересохло в горле.
Дверь открылась, хотя она не откликнулась и не дала позволения войти, но это был Гиль и мог ли чей-либо запрет встать между ним и его намерением? Он внес небольшой поднос со свежим лимонным напитком, сыром и фруктами и поставил его на стол.
Корделия заморгала, и ее глаза показались ему темными кругами на бледном лице, когда потом она пристально посмотрела на него.
- Который час? - спросила она, как только что проснувшийся человек.
- Полтретьего. - Он посмотрел на нее через стол и вдруг между ними снова прошел ток.
Корделия провела испачканной рукой по лицу. - Ты должен был мне сказать, что уже так поздно, - сказала она, возвращаясь из творческого транса к реальности.
- Господи, я не посмел мешать тебе! Я хотел зажечь огонь, а не взорвать вулкан! Учуяв запах магмы, я счел благоразумным не приближаться.
- Очень смешно! - улыбнулась она. - Ты знаешь, что делать - и делаешь именно это. А теперь ты собираешься спросить: "Работается, не правда ли?".
- Хорошо тебе рисуется, не правда ли? - поддразнил он ее.
- В самом деле, - согласилась она. - Но как ты мог знать, что меня нужно везти в Испанию, тратиться, все время меня подталкивать? - Ущемленность возвращалась к ней, она не смогла вынести насмешки. - Ведь вы не могли знать, милорд, что окупите свои издержки.
Гиль как раз поднимал кувшин, чтобы налить сок, и она увидела, как он резко опустил его на поднос, как гнев загорелся в его глазах, тело мгновенно напряглось, и он стремительно пересек комнату огромными шагами.
- Ты уже досаждаешь мне слишком! - прошипел он. Он сдавил ее запястье так сильно, что кисть выскользнула и упала на пол. Она изумленно посмотрела ему в лицо, больше не боясь его, и из черных и из голубых глаз исходил равный по силе гнев.
И вдруг он увидел то, чего до этого не замечал, ибо только теперь холст оказался перед ним, нагнув голову, он пристально смотрел на свое собственное лицо.
- Мой Бог! - воскликнул он. - Ты это делала весь день?
- Это.., это не закончено, - пролепетала Корделия.
Он перевел взгляд с портрета на ее лицо, гнев покидал его глаза. Новое, никогда не виденное ею прежде выражение возникло на его лице: удивление, полная раскаяния нежность, зарождающаяся надежда.., как будто он увидел нечто, во что давно хотел поверить, но сомневался в его существовании.
- У тебя на лице краска, - сказал он. Поискав взглядом чистую тряпку и не найдя, он выпустил ее запястье и нежно потер пальцем пятно на ее щеке. - Ох, я сделал еще хуже!
- Неважно, - тихо сказала она, испытывая головокружение от его близости, от прикосновения его пальцев к щеке. Она всматривалась в него с радостью и торжеством, видя в его глазах откровенное желание, которое она уже не надеялась увидеть. Он взял ее лицо обеими ладонями и приблизил ее глаза к своим, и она поняла, что это будет здесь и сейчас - или не будет никогда. Их дороги сошлись воедино, не надо им снова расходиться.
- Пожалуйста... - сказала она, ее голос был так глух, что едва слышен. Пожалуйста, Гиль... Он мягко рассмеялся.
- Пожалуйста что? Дать тебе пить? Пойти к черту? Как я могу знать, о чем меня просишь ты? Я думаю, нужно сделать это, - дразнил он, но вот его губы уже покрывали ее шею поцелуями, а пальцы ловко расстегивали пуговицы блузки.
Не было никакого комфорта, только газета, которую она расстелила, чтобы уберечь его от накапавшей на пол краски, но уже ничто не могло остановить их, и ее собственное желание было столь властным, что не было в ней ни грамма стыда, когда он раздел ее и быстро сбросил свою одежду. Нагая, на заляпанной краской газете, она дала ему овладеть собой. Впервые открыв и пробудив в ней чувственность год назад в Ла Веге, он, наконец, открывал ее тело и поворачивал его навстречу своему желанию так страстно, что она утонула в глубоком забвении всего и вся и сознание оставило ее.
У нее осталось смутное воспоминание о том, как ее тело было поднято и вынесено из комнаты, и последнее, что она еле вспомнила, было то, как они уютно устроились в семейной кровати в ее комнате, руки Гиля обняли ее, и линии его сильного разгоряченного тела переплелись с ее плотью...
- Что?.. - спросила она, вынырнув из забвения и страсти.
- Ты вскрыта, - улыбаясь, сказал он. - Я польщен. Это мне удалось впервые.
Она пошевелилась, прибой счастья отступил, она вспомнила о других.., женщинах Гиля, число которых она только что пополнила.
- Никогда бы не подумала, что это в новинку для тебя, - язвительно сказала она.
Он полуповернулся к ней, нежно трогая пальцем кончик ее носа.
- Корделия, почему у тебя обо мне понятие как.., как.., о сексуальном обжоре, откуда ты это взяла? - насмешливо спросил он.
- О, Гиль, не притворяйся! - заплакала она. - Я слышала о тебе от Мерче Рамирес, и, конечно, помимо нее было много других.
Он помолчал минуту, потом вздохнул.
- Ладно! - сказал он. - Может, и было такое время.., нет, буду откровенен, было время, когда я играл в эту игру довольно энергично. Когда я первый раз приезжал жить в Испанию, я все время дрейфовал. Передвигался с места на место, с работы на работу. Искал чего-то и, не найдя этого в себе, перестал уважать и себя, и других. Женщинам я, похоже, нравился, все было доступно, и я пользовался этим. - Он приподнялся на локте и, поймав ее руку, прижал ее к своей теплой груди. - Пожалуй, я был не лучшим объектом для знакомства. Может быть, и сейчас это так.
Корделия открыла рот, чтобы заговорить, но он затряс головой.
- Нет, дай мне закончить. Все, что я могу сказать в свое оправдание, это то, что Ла Вега стала для меня спасением, - продолжал он. - Она дала мне устойчивость. Пойми меня правильно, я не святой, но я вел себя там более строго. Не то место, чтобы шататься от одной к другой. Я обрел покой, обдумал свои возможности, нашел нишу. Вот почему я покидал ее неохотно.
- Но ты все же сделал это, - сказала она. - Приехал в Морнингтон Холл и нашел другую нишу, которая была создана будто специально для тебя.
Он слегка нахмурился.
- Ты должна бы знать, что все было не так просто. Но неожиданно удалось. Я чувствую себя там, как в своем доме, будто он ждал меня, а я его. Не только потому, что я обрел семью, я начал испытывать к нему любовь. Эвелин вела себя великолепно, принимая во внимание, что я обездолил ее собственного сына. И теперь у меня есть брат и сестра.
Корделия зашевелилась, немного отодвинувшись от него.
- И кузина, - не могла она не напомнить ему. - Как это ты забыл Алису?
- Дальняя родственница, - уточнил он. - Не становись ты далекой, любимая. Я хочу, чтобы ты близко-близко была ко мне.
У Корделии не хватило мужества продолжать мучительную тему. Она в объятиях Гиля, и что бы ни случилось потом, сейчас он принадлежал ей.
- - Значит, ты больше не злишься на меня за то, что я вытащила тебя в Англию? - спросила она.
- Нет, если ты не злишься на меня за то, что я вернул тебя в Испанию. Потом он улыбнулся. - Ты говоришь слишком много, Корделия, и заставляешь меня много говорить. А я не хочу сейчас беседовать. Я ждал тебя так долго, я хочу заниматься с тобой любовью, еще, - он больно поцеловал ее в губы, - и еще, его поцелуи прошлись вдоль ее шеи, - и еще.
Пока я не наскучу тебе, подумала она с внезапным отчаянием, но теперь уже поздно переводить назад стрелки часов. Страсть снова сблизила их, и она забыла все, кроме своей любви к нему.
Часы бежали. Дневной свет уже стал угасать, когда они спустились вниз, держась за руки, как два нашаливших ребенка.
- Я боюсь, Бланка догадывается, чем мы занимались полдня, - хихикнула Корделия.
- Может, и догадывается, но она сама тактичность, - ответил Гиль. - Вот поесть бы сейчас, я страшно голоден.
Еда была. Обычно в это время накрывали в столовой. Необъятных размеров блюдо с тушеным кроликом, приправленным ароматными травами, фрукты, разнообразный сыр и вкуснейшие мучные палочки с сиропом. Конечно, вино. И кофе, который они пили в гостиной, сидя на полу перед огнем с мурлыкающей между ними кошкой.
Корделия не думала сейчас ни о будущем, ни о прошлом. Она жила в настоящем, только в нем, отказываясь что-либо предчувствовать. Снова она готова оказалась в объятиях Гиля, еще раз испытав такую эмоциональную и физическую полноту существования, о какой никогда и не мечтала, и наконец заснула, положив голову на его плечо.
Но утром, когда она проснулась, его рядом не было, и ощущение брошенности пронизало ее дрожью.
Когда они занимались любовью, разум ее засыпал и она успела забыть, что в действительности он не принадлежит ей и что она не сможет играть никакой роли в его будущем.
Она постаралась разогнать эти мрачные мысли. Сегодня она снова будет рисовать, работать над его портретом. Она снова художник, и это Гиль вернул ей веру в себя и в свой талант. А еще она любит и любима, и ее чувства победны и красочны. Будь же счастлива тем, что ты имеешь здесь и сейчас, сказала она себе.
Корделия нашла Гиля в столовой, опять погруженного в груду бумаг, которая заняла весь стол. Кофе стоял перед ним нетронутым, волна энергии исходила от него, наполняя комнату флюидами целеустремленности и силы.
- Доброе утро, - сказала она. Это прозвучало слишком формальным обращением к мужчине, в чьих объятиях она провела ночь, но она не нашла, что бы сказать иное, лучшее.
Он поднял на нее глаза, и они сверкнули властностью, он улыбнулся, улыбка была так ослепительна, что оглушила ее.
- Корделия, - сказал он, и голос его дрожал от переполнявших его чувств. Ты не поверишь, посмотри-ка... - и потащил к столу, победно смеясь.
- Что это, Гиль? - спросила она.
- Я очень рано проснулся, - начал он. - Ты так мирно спала, я не стал тебя тревожить и пошел бродить по дому. Добрался до чердака, где играл еще ребенком.
Он усадил ее на стул, положив ей на плечи свои тяжелые сильные руки, что ей так нравилось.
- Я все это время переворачивал Морнингтон Холл вверх дном в поисках старых бумаг, которые могли бы открыть мне правду о моих родителях. Но то, что я искал, здесь, Корделия, люди, жившие в доме, забросили ненужный им хлам на чердак. Это письма моего отца к моей матери после ее возращения в Испанию. И письма, которые она писала ему, но не отправляла...
Внезапная туча набежала на его лицо, и Корделия бережно положила свою руку на его.
- Сколько боли причиняют друг другу разлюбившие люди, - сказал он. - Все эти годы я видел только черное и белое, но все сложнее. Мать была озлоблена, она изведала несправедливость. Но... - он колебался, и она видела, что это новое знание было для него тяжело и мучительно. Он сделал над собой усилие, переборол боль и заставил себя продолжать. - Она тоже причиняла ему зло. И никогда не говорила мне всей правды.
Его пальцы схватили ее руку, и он не убирал их, пока рассказывал то, что собрал по частям.
Жиль Морнингтон и Мария Розарио Монтеро полюбили друг друга и поженились очень молодыми и вопреки недовольству своих семей. Если бы Морнингтоны приняли и полюбили испуганную юную испанскую невестку, все могло бы сложиться иначе. Но она была одинока и несчастна в своем вынужденном изгнании, оторванная от своих гор, своего народа и родного языка.
- Она так никогда и не научилась хорошо говорить по-английски, - сказал Гиль. - И решила, что Англия - холодное, недружелюбное место, полное черствых людей, и говорила мне, что мой отец выслал ее вон. Но смотри: это было совсем не так, что с очевидностью следует из писем. Она хотела домой, она плакала и умоляла поехать в Испанию. Наконец он, конечно, неумно предоставил ей самой решать. И она уехала домой, взяв меня с собой, не условившись об этом с отцом. Она просто взяла и увезла меня.
- Наследника Морнингтона, - медленно произнесла Корделия. - Он мог потребовать вернуть тебя через опекунский суд.
- Мог, - согласился Гиль, - но не сделал этого. Здесь много писем, в которых он молит о моем возвращении или соглашается на мое воспитание здесь с тем, чтобы я мог время от времени приезжать в Англию. После второй женитьбы на первых порах у него были трудные обстоятельства. Она зацепилась за эту причину и не отпустила меня. Это становилось мучительным для всех, - он порылся в грязных бумагах и положил один из листков перед Корделией. - Здесь отказ от поддержки и признания меня наследником до тех пор, пока она не согласится отправить меня в Англию. Она называла его обманщиком и отцом, отказавшимся от сына, но это было не так. - Гиль провел свободной рукой по волосам и криво усмехнулся. - Есть ли что-нибудь более страшное, чем любовь, перешедшая в ненависть? - печально процитировал он.
Корделия едва дышала, так действовал на нее его рассказ.
- Вот так это было, - сказал он. Он говорил легко, но она уже знала, что именно так он говорит при напоре сильных чувств. - Затем долгое время они молчали, но переписывались. Но есть еще одно письмо.., письмо, с которым он обращался ко мне, которое я не получил. - Он вздохнул. - Может быть, тогда я покинул Кангас, и здешние обитатели не знали, где меня искать. А может, им было просто наплевать, и письмо было отправлено на чердак вместе с другим хламом.
- Тебе писал твой отец? - спросила она чуть слышно.
- Да, да. Это была единственная возможность нашего общения... Он рассказывал мне свою часть истины.., уклончиво, конечно, но иначе, чем моя мать. Он тоже не был святым, как и я. Он написал также, что встретил прекрасную женщину и женился на ней, но не решился открыть ей горькую историю своего первого брака, боясь потерять ее любовь и уважение. Обещал, что в тот день, когда окончательно уверится в ней, расскажет ей все.
- Так и отложил это в долгий ящик, - поморщилась Корделия.
- Это лишний раз доказывает, что каждый день мы должны жить так, как будто другого дня не будет, - Гиль произнес это как лично выношенную истину. - Еще он написал, что несмотря ни на что, я остаюсь его наследником, и просил меня, если я не против, ответить ему. Он очень верил, что для него еще не поздно попытаться стать мне истинным отцом.
- О, Гиль, - воскликнула Корделия, тронутая рассказом. - Если бы только это письмо достигло тебя! Ты-то думал, что он о тебе забыл, а потом он должен был думать, что ты отверг его! Какая печальная, какая ужасная история!
- Да. Это история обоюдных ошибок и обоюдной вины. Но наконец я могу сказать Эвелин и Рану, и маленькой Гайнор правду. Ее муж, их отец не был монстром, а был всего-навсего человеком с сильными страстями, заблуждавшимся, ошибавшимся, как и все.
Он освободился из ее рук, встал и подошел к окну.
- Теперь наконец-то я знаю, кто я, - сказал он. - Я лорд Морнингтон не только по закону, но и потому, что мой отец хотел этого.
Он стоял к ней спиной, но она слышала правоту, гордость и, конечно, радость, звучавшие в его голосе. Горечь прошла, исчезла трещина, прежде делившая его на два разных существа, никак не соединявшихся. Теперь эти двое стали одним - Гилланом де Морнингтоном Монтеро, и он занял свое место, на котором хотел и должен был находиться.
Конечно, он не будет в ней нуждаться, и Корделия решила, что лучше, если она уйдет сразу, пока она может сделать это достойно, не обнаруживая своей страшной боли.
- Я благодарна тебе. Гиль, - сказала она тихо. - Искренне благодарна. И за то, что ты снова сделал меня художником. И за то, что научил меня быть женщиной. Я всегда буду помнить это.
Он медленно обернулся.
- Помнить это? - повторил он и лицо его потемнело. - Боже, ты думаешь, я позволю тебе забыть?
Она подалась назад, пока он пересекал комнату, приближаясь к ней.
- Нет, Гиль, пожалуйста... То, что было между нами, было ..прекрасно, но будет лучше, если мы покончим с этим теперь...
- Ты в самом деле? - его руки грубо схватили ее плечи, встряхнули ее. - А в какую игру мы играли вчера, а? Что ты делала в постели со мной, творя такое, как если бы я был единственным мужчиной в мире, который для тебя что-то значит? Что это было - только игра? Ты знаешь, что я люблю тебя? Думаешь, что я позволю тебе уйти?
Он снова встряхнул ее так, как будто хотел убить ее, потом заключил в свои объятия, словно желая защитить от всякого зла. Но Корделия была глуха ко всему, кроме трех великих слов, трех слов, которые она не надеялась когда-либо услышать от него.
- Ты любишь меня? - задохнулась она. - Гиль, не причиняй мне страданья, это не может быть правдой! Я не перенесу не правды. Я слишком люблю тебя для этого!
- Конечно же, это правда! - мученически простонал он. - Я не знал этого, пока не увидел тебя с этим парнем, Брюсом, и не понял, что мысль о том, что ты с другим, для меня невыносима. Я ведь никогда не любил женщину... И не знал, что способен на это! Думаешь, почему я устроил студию и привез тебя сюда? Я хотел, чтобы ты реализовалась, но больше того я боялся, что пока ты не отыщешь свой собственный путь, ты не полюбишь меня.
- Но я же люблю тебя давно, - недоверчиво сказала она. - Разве ты не знал этого?
- Я узнал это только вчера, когда нас слило воедино... Я знаю, что ты не из тех женщин, которые могут изобразить страсть и тогда, когда они не.., когда они не... - он подхватил ее на руки. - Ах, Корделия, даже разговор об этом зажигает меня! - воскликнул он. - Возвращаемся в постель тут же!
- Отпусти меня! - попросила она. Но он уже входил в нее. Это было уже в ее спальне, за плотно прикрытой дверью. Нетерпеливость сделала его тело тяжелым. В этот раз сознание было при ней, она жестоко отвечала ему на его поцелуи, бурно отвечала на его ласки до самого конца, пока они не унялись одновременно. И вот они лежали, все еще обнявшись, истощенные и торжествующие, - Теперь, сказал он, прерывисто дыша, приподнявшись на локте и глядя на нее с мужской гордостью обладания, - мы отпразднуем свадьбу, конечно, в Морнингтоне, но сначала съездим в Ла Вегу и отметим там нашу.., э.., помолвку. Это будет такой праздник, вот увидишь, вся деревня не будет по этой причине работать три дня.
- Свадьбу? - Корделия попыталась сесть, но он ей не позволил. - Но, Гиль, я думала, что ты собираешься жениться на Алисе!
Он фыркнул, оскорбительно засмеявшись.
- Сделан одолжение, никогда не повторяй этого! Я не прикоснулся бы к Алисе, даже если бы мы остались единственной парой на пустынной земле! - Он скорчил гримасу. - Да, она уехала в Париж за два дня до того, как мы отправились в Испанию. Я сказал ей, что перестану давать ей деньги, если она не займется чем-нибудь полезным. И она обиженно удалилась, бормоча что-то о моделировании. Но в самом деле, Корделия, откуда ты выкопала эту чушь?
- Но она говорила.., и она так думала... - слабо начала она.
- Когда мы поженимся, моя любовь, я надеюсь, что ты будешь обо всем спрашивать меня, а не мою сестру или кузину, - дразня ее, с напускной строгостью сказал Гиль.
Она вздохнула. - Значит, так хотят небеса. Но, Гиль, ты не можешь жениться на мне! - уже не веря тому, что говорит, сказала она. - Ты лорд Морнингтон, и тебе нужен кто-то, кто.., ну ты знаешь...
- Более красивая? Более талантливая? - поддразнивал он ее. - Более упорная? Дорогая моя, ты обладаешь всеми качествами, в которых нуждаюсь я, в которых нуждается Морнингтон Холл. Я люблю это место и собираюсь вложить в него все свои возможности. - Он стал серьезным. - Это долг, и его надо выполнить. Я буду последовательно и все настойчивее вовлекать Рана и Гайнор и в дела поместья, и в коммерцию, потому что каждое лето я хочу быть свободным, чтобы проводить его здесь, в Испании - с тобой. Я ничего не желаю, если в этом не будет и тебя, Корделия. Понимаешь?
- Да, милорд! - голубые ее глаза озорно заискрились. - Все, что ты говоришь! Ах, дорогой, у меня ужасное предчувствие, что ты будешь самым требовательным мужем!
- На этот счет можешь не сомневаться, дорогая, - сказал Гиль, снова притягивая ее к себе. - Никогда не сомневаться!
Она покинула комнату, распрямив плечи, гордо подняв голову, но ничего не видя и не слыша, подгоняемая неощутимым ветром. Не оглядываясь, она поднялась наверх в студию и плотно прикрыла за собой дверь.
Еще через несколько минут она проскользнула в свою спальню, скинула бело-зеленое платье и надела джинсы и рубашку. Она бессознательно делала это, то был автоматический рефлекс: создать удобства для работы. И затем она не выходила из студии весь день. Ее лицо было сосредоточенно, губы сжаты. Она натянула холст и начала смешивать краски.
Она не теряла времени на размышления. Обычно она писала с натуры или с эскиза, фотографии. Сейчас она работала по памяти, повинуясь внутреннему зрению художника, стремясь вернуться в артистический мир, покинутый ею.
За ее спиной горы в отдалении сияли на солнце, зеленые и прекрасные, но она отвернулась от них и не позволяла их влиянию сказаться на полотне. Вместо них она видела перед собой лицо Гиля: насмешливо поднятые брови, легкая циничная улыбка, всепонимающие глаза. Сейчас она овладела им, он принадлежал ей. Не надолго, на короткое время, потом она вернет его миру.
Она не знала, сколько времени провела в этом волшебном творческом состоянии. Время было не властно над ней, она не чувствовала ни голода, ни жажды, ни усталости, ни в чем не нуждалась. Та пустая пора, когда она не брала кисть в руки, ничего от себя не требовала и ни на что не надеялась, ушла. Она яростно делала свое дело.
Остановилась она лишь тогда, когда раздался мягкий, но повелительный стук в дверь. Очнувшись, она ощутила, что затекло плечо, ноет запястье и пересохло в горле.
Дверь открылась, хотя она не откликнулась и не дала позволения войти, но это был Гиль и мог ли чей-либо запрет встать между ним и его намерением? Он внес небольшой поднос со свежим лимонным напитком, сыром и фруктами и поставил его на стол.
Корделия заморгала, и ее глаза показались ему темными кругами на бледном лице, когда потом она пристально посмотрела на него.
- Который час? - спросила она, как только что проснувшийся человек.
- Полтретьего. - Он посмотрел на нее через стол и вдруг между ними снова прошел ток.
Корделия провела испачканной рукой по лицу. - Ты должен был мне сказать, что уже так поздно, - сказала она, возвращаясь из творческого транса к реальности.
- Господи, я не посмел мешать тебе! Я хотел зажечь огонь, а не взорвать вулкан! Учуяв запах магмы, я счел благоразумным не приближаться.
- Очень смешно! - улыбнулась она. - Ты знаешь, что делать - и делаешь именно это. А теперь ты собираешься спросить: "Работается, не правда ли?".
- Хорошо тебе рисуется, не правда ли? - поддразнил он ее.
- В самом деле, - согласилась она. - Но как ты мог знать, что меня нужно везти в Испанию, тратиться, все время меня подталкивать? - Ущемленность возвращалась к ней, она не смогла вынести насмешки. - Ведь вы не могли знать, милорд, что окупите свои издержки.
Гиль как раз поднимал кувшин, чтобы налить сок, и она увидела, как он резко опустил его на поднос, как гнев загорелся в его глазах, тело мгновенно напряглось, и он стремительно пересек комнату огромными шагами.
- Ты уже досаждаешь мне слишком! - прошипел он. Он сдавил ее запястье так сильно, что кисть выскользнула и упала на пол. Она изумленно посмотрела ему в лицо, больше не боясь его, и из черных и из голубых глаз исходил равный по силе гнев.
И вдруг он увидел то, чего до этого не замечал, ибо только теперь холст оказался перед ним, нагнув голову, он пристально смотрел на свое собственное лицо.
- Мой Бог! - воскликнул он. - Ты это делала весь день?
- Это.., это не закончено, - пролепетала Корделия.
Он перевел взгляд с портрета на ее лицо, гнев покидал его глаза. Новое, никогда не виденное ею прежде выражение возникло на его лице: удивление, полная раскаяния нежность, зарождающаяся надежда.., как будто он увидел нечто, во что давно хотел поверить, но сомневался в его существовании.
- У тебя на лице краска, - сказал он. Поискав взглядом чистую тряпку и не найдя, он выпустил ее запястье и нежно потер пальцем пятно на ее щеке. - Ох, я сделал еще хуже!
- Неважно, - тихо сказала она, испытывая головокружение от его близости, от прикосновения его пальцев к щеке. Она всматривалась в него с радостью и торжеством, видя в его глазах откровенное желание, которое она уже не надеялась увидеть. Он взял ее лицо обеими ладонями и приблизил ее глаза к своим, и она поняла, что это будет здесь и сейчас - или не будет никогда. Их дороги сошлись воедино, не надо им снова расходиться.
- Пожалуйста... - сказала она, ее голос был так глух, что едва слышен. Пожалуйста, Гиль... Он мягко рассмеялся.
- Пожалуйста что? Дать тебе пить? Пойти к черту? Как я могу знать, о чем меня просишь ты? Я думаю, нужно сделать это, - дразнил он, но вот его губы уже покрывали ее шею поцелуями, а пальцы ловко расстегивали пуговицы блузки.
Не было никакого комфорта, только газета, которую она расстелила, чтобы уберечь его от накапавшей на пол краски, но уже ничто не могло остановить их, и ее собственное желание было столь властным, что не было в ней ни грамма стыда, когда он раздел ее и быстро сбросил свою одежду. Нагая, на заляпанной краской газете, она дала ему овладеть собой. Впервые открыв и пробудив в ней чувственность год назад в Ла Веге, он, наконец, открывал ее тело и поворачивал его навстречу своему желанию так страстно, что она утонула в глубоком забвении всего и вся и сознание оставило ее.
У нее осталось смутное воспоминание о том, как ее тело было поднято и вынесено из комнаты, и последнее, что она еле вспомнила, было то, как они уютно устроились в семейной кровати в ее комнате, руки Гиля обняли ее, и линии его сильного разгоряченного тела переплелись с ее плотью...
- Что?.. - спросила она, вынырнув из забвения и страсти.
- Ты вскрыта, - улыбаясь, сказал он. - Я польщен. Это мне удалось впервые.
Она пошевелилась, прибой счастья отступил, она вспомнила о других.., женщинах Гиля, число которых она только что пополнила.
- Никогда бы не подумала, что это в новинку для тебя, - язвительно сказала она.
Он полуповернулся к ней, нежно трогая пальцем кончик ее носа.
- Корделия, почему у тебя обо мне понятие как.., как.., о сексуальном обжоре, откуда ты это взяла? - насмешливо спросил он.
- О, Гиль, не притворяйся! - заплакала она. - Я слышала о тебе от Мерче Рамирес, и, конечно, помимо нее было много других.
Он помолчал минуту, потом вздохнул.
- Ладно! - сказал он. - Может, и было такое время.., нет, буду откровенен, было время, когда я играл в эту игру довольно энергично. Когда я первый раз приезжал жить в Испанию, я все время дрейфовал. Передвигался с места на место, с работы на работу. Искал чего-то и, не найдя этого в себе, перестал уважать и себя, и других. Женщинам я, похоже, нравился, все было доступно, и я пользовался этим. - Он приподнялся на локте и, поймав ее руку, прижал ее к своей теплой груди. - Пожалуй, я был не лучшим объектом для знакомства. Может быть, и сейчас это так.
Корделия открыла рот, чтобы заговорить, но он затряс головой.
- Нет, дай мне закончить. Все, что я могу сказать в свое оправдание, это то, что Ла Вега стала для меня спасением, - продолжал он. - Она дала мне устойчивость. Пойми меня правильно, я не святой, но я вел себя там более строго. Не то место, чтобы шататься от одной к другой. Я обрел покой, обдумал свои возможности, нашел нишу. Вот почему я покидал ее неохотно.
- Но ты все же сделал это, - сказала она. - Приехал в Морнингтон Холл и нашел другую нишу, которая была создана будто специально для тебя.
Он слегка нахмурился.
- Ты должна бы знать, что все было не так просто. Но неожиданно удалось. Я чувствую себя там, как в своем доме, будто он ждал меня, а я его. Не только потому, что я обрел семью, я начал испытывать к нему любовь. Эвелин вела себя великолепно, принимая во внимание, что я обездолил ее собственного сына. И теперь у меня есть брат и сестра.
Корделия зашевелилась, немного отодвинувшись от него.
- И кузина, - не могла она не напомнить ему. - Как это ты забыл Алису?
- Дальняя родственница, - уточнил он. - Не становись ты далекой, любимая. Я хочу, чтобы ты близко-близко была ко мне.
У Корделии не хватило мужества продолжать мучительную тему. Она в объятиях Гиля, и что бы ни случилось потом, сейчас он принадлежал ей.
- - Значит, ты больше не злишься на меня за то, что я вытащила тебя в Англию? - спросила она.
- Нет, если ты не злишься на меня за то, что я вернул тебя в Испанию. Потом он улыбнулся. - Ты говоришь слишком много, Корделия, и заставляешь меня много говорить. А я не хочу сейчас беседовать. Я ждал тебя так долго, я хочу заниматься с тобой любовью, еще, - он больно поцеловал ее в губы, - и еще, его поцелуи прошлись вдоль ее шеи, - и еще.
Пока я не наскучу тебе, подумала она с внезапным отчаянием, но теперь уже поздно переводить назад стрелки часов. Страсть снова сблизила их, и она забыла все, кроме своей любви к нему.
Часы бежали. Дневной свет уже стал угасать, когда они спустились вниз, держась за руки, как два нашаливших ребенка.
- Я боюсь, Бланка догадывается, чем мы занимались полдня, - хихикнула Корделия.
- Может, и догадывается, но она сама тактичность, - ответил Гиль. - Вот поесть бы сейчас, я страшно голоден.
Еда была. Обычно в это время накрывали в столовой. Необъятных размеров блюдо с тушеным кроликом, приправленным ароматными травами, фрукты, разнообразный сыр и вкуснейшие мучные палочки с сиропом. Конечно, вино. И кофе, который они пили в гостиной, сидя на полу перед огнем с мурлыкающей между ними кошкой.
Корделия не думала сейчас ни о будущем, ни о прошлом. Она жила в настоящем, только в нем, отказываясь что-либо предчувствовать. Снова она готова оказалась в объятиях Гиля, еще раз испытав такую эмоциональную и физическую полноту существования, о какой никогда и не мечтала, и наконец заснула, положив голову на его плечо.
Но утром, когда она проснулась, его рядом не было, и ощущение брошенности пронизало ее дрожью.
Когда они занимались любовью, разум ее засыпал и она успела забыть, что в действительности он не принадлежит ей и что она не сможет играть никакой роли в его будущем.
Она постаралась разогнать эти мрачные мысли. Сегодня она снова будет рисовать, работать над его портретом. Она снова художник, и это Гиль вернул ей веру в себя и в свой талант. А еще она любит и любима, и ее чувства победны и красочны. Будь же счастлива тем, что ты имеешь здесь и сейчас, сказала она себе.
Корделия нашла Гиля в столовой, опять погруженного в груду бумаг, которая заняла весь стол. Кофе стоял перед ним нетронутым, волна энергии исходила от него, наполняя комнату флюидами целеустремленности и силы.
- Доброе утро, - сказала она. Это прозвучало слишком формальным обращением к мужчине, в чьих объятиях она провела ночь, но она не нашла, что бы сказать иное, лучшее.
Он поднял на нее глаза, и они сверкнули властностью, он улыбнулся, улыбка была так ослепительна, что оглушила ее.
- Корделия, - сказал он, и голос его дрожал от переполнявших его чувств. Ты не поверишь, посмотри-ка... - и потащил к столу, победно смеясь.
- Что это, Гиль? - спросила она.
- Я очень рано проснулся, - начал он. - Ты так мирно спала, я не стал тебя тревожить и пошел бродить по дому. Добрался до чердака, где играл еще ребенком.
Он усадил ее на стул, положив ей на плечи свои тяжелые сильные руки, что ей так нравилось.
- Я все это время переворачивал Морнингтон Холл вверх дном в поисках старых бумаг, которые могли бы открыть мне правду о моих родителях. Но то, что я искал, здесь, Корделия, люди, жившие в доме, забросили ненужный им хлам на чердак. Это письма моего отца к моей матери после ее возращения в Испанию. И письма, которые она писала ему, но не отправляла...
Внезапная туча набежала на его лицо, и Корделия бережно положила свою руку на его.
- Сколько боли причиняют друг другу разлюбившие люди, - сказал он. - Все эти годы я видел только черное и белое, но все сложнее. Мать была озлоблена, она изведала несправедливость. Но... - он колебался, и она видела, что это новое знание было для него тяжело и мучительно. Он сделал над собой усилие, переборол боль и заставил себя продолжать. - Она тоже причиняла ему зло. И никогда не говорила мне всей правды.
Его пальцы схватили ее руку, и он не убирал их, пока рассказывал то, что собрал по частям.
Жиль Морнингтон и Мария Розарио Монтеро полюбили друг друга и поженились очень молодыми и вопреки недовольству своих семей. Если бы Морнингтоны приняли и полюбили испуганную юную испанскую невестку, все могло бы сложиться иначе. Но она была одинока и несчастна в своем вынужденном изгнании, оторванная от своих гор, своего народа и родного языка.
- Она так никогда и не научилась хорошо говорить по-английски, - сказал Гиль. - И решила, что Англия - холодное, недружелюбное место, полное черствых людей, и говорила мне, что мой отец выслал ее вон. Но смотри: это было совсем не так, что с очевидностью следует из писем. Она хотела домой, она плакала и умоляла поехать в Испанию. Наконец он, конечно, неумно предоставил ей самой решать. И она уехала домой, взяв меня с собой, не условившись об этом с отцом. Она просто взяла и увезла меня.
- Наследника Морнингтона, - медленно произнесла Корделия. - Он мог потребовать вернуть тебя через опекунский суд.
- Мог, - согласился Гиль, - но не сделал этого. Здесь много писем, в которых он молит о моем возвращении или соглашается на мое воспитание здесь с тем, чтобы я мог время от времени приезжать в Англию. После второй женитьбы на первых порах у него были трудные обстоятельства. Она зацепилась за эту причину и не отпустила меня. Это становилось мучительным для всех, - он порылся в грязных бумагах и положил один из листков перед Корделией. - Здесь отказ от поддержки и признания меня наследником до тех пор, пока она не согласится отправить меня в Англию. Она называла его обманщиком и отцом, отказавшимся от сына, но это было не так. - Гиль провел свободной рукой по волосам и криво усмехнулся. - Есть ли что-нибудь более страшное, чем любовь, перешедшая в ненависть? - печально процитировал он.
Корделия едва дышала, так действовал на нее его рассказ.
- Вот так это было, - сказал он. Он говорил легко, но она уже знала, что именно так он говорит при напоре сильных чувств. - Затем долгое время они молчали, но переписывались. Но есть еще одно письмо.., письмо, с которым он обращался ко мне, которое я не получил. - Он вздохнул. - Может быть, тогда я покинул Кангас, и здешние обитатели не знали, где меня искать. А может, им было просто наплевать, и письмо было отправлено на чердак вместе с другим хламом.
- Тебе писал твой отец? - спросила она чуть слышно.
- Да, да. Это была единственная возможность нашего общения... Он рассказывал мне свою часть истины.., уклончиво, конечно, но иначе, чем моя мать. Он тоже не был святым, как и я. Он написал также, что встретил прекрасную женщину и женился на ней, но не решился открыть ей горькую историю своего первого брака, боясь потерять ее любовь и уважение. Обещал, что в тот день, когда окончательно уверится в ней, расскажет ей все.
- Так и отложил это в долгий ящик, - поморщилась Корделия.
- Это лишний раз доказывает, что каждый день мы должны жить так, как будто другого дня не будет, - Гиль произнес это как лично выношенную истину. - Еще он написал, что несмотря ни на что, я остаюсь его наследником, и просил меня, если я не против, ответить ему. Он очень верил, что для него еще не поздно попытаться стать мне истинным отцом.
- О, Гиль, - воскликнула Корделия, тронутая рассказом. - Если бы только это письмо достигло тебя! Ты-то думал, что он о тебе забыл, а потом он должен был думать, что ты отверг его! Какая печальная, какая ужасная история!
- Да. Это история обоюдных ошибок и обоюдной вины. Но наконец я могу сказать Эвелин и Рану, и маленькой Гайнор правду. Ее муж, их отец не был монстром, а был всего-навсего человеком с сильными страстями, заблуждавшимся, ошибавшимся, как и все.
Он освободился из ее рук, встал и подошел к окну.
- Теперь наконец-то я знаю, кто я, - сказал он. - Я лорд Морнингтон не только по закону, но и потому, что мой отец хотел этого.
Он стоял к ней спиной, но она слышала правоту, гордость и, конечно, радость, звучавшие в его голосе. Горечь прошла, исчезла трещина, прежде делившая его на два разных существа, никак не соединявшихся. Теперь эти двое стали одним - Гилланом де Морнингтоном Монтеро, и он занял свое место, на котором хотел и должен был находиться.
Конечно, он не будет в ней нуждаться, и Корделия решила, что лучше, если она уйдет сразу, пока она может сделать это достойно, не обнаруживая своей страшной боли.
- Я благодарна тебе. Гиль, - сказала она тихо. - Искренне благодарна. И за то, что ты снова сделал меня художником. И за то, что научил меня быть женщиной. Я всегда буду помнить это.
Он медленно обернулся.
- Помнить это? - повторил он и лицо его потемнело. - Боже, ты думаешь, я позволю тебе забыть?
Она подалась назад, пока он пересекал комнату, приближаясь к ней.
- Нет, Гиль, пожалуйста... То, что было между нами, было ..прекрасно, но будет лучше, если мы покончим с этим теперь...
- Ты в самом деле? - его руки грубо схватили ее плечи, встряхнули ее. - А в какую игру мы играли вчера, а? Что ты делала в постели со мной, творя такое, как если бы я был единственным мужчиной в мире, который для тебя что-то значит? Что это было - только игра? Ты знаешь, что я люблю тебя? Думаешь, что я позволю тебе уйти?
Он снова встряхнул ее так, как будто хотел убить ее, потом заключил в свои объятия, словно желая защитить от всякого зла. Но Корделия была глуха ко всему, кроме трех великих слов, трех слов, которые она не надеялась когда-либо услышать от него.
- Ты любишь меня? - задохнулась она. - Гиль, не причиняй мне страданья, это не может быть правдой! Я не перенесу не правды. Я слишком люблю тебя для этого!
- Конечно же, это правда! - мученически простонал он. - Я не знал этого, пока не увидел тебя с этим парнем, Брюсом, и не понял, что мысль о том, что ты с другим, для меня невыносима. Я ведь никогда не любил женщину... И не знал, что способен на это! Думаешь, почему я устроил студию и привез тебя сюда? Я хотел, чтобы ты реализовалась, но больше того я боялся, что пока ты не отыщешь свой собственный путь, ты не полюбишь меня.
- Но я же люблю тебя давно, - недоверчиво сказала она. - Разве ты не знал этого?
- Я узнал это только вчера, когда нас слило воедино... Я знаю, что ты не из тех женщин, которые могут изобразить страсть и тогда, когда они не.., когда они не... - он подхватил ее на руки. - Ах, Корделия, даже разговор об этом зажигает меня! - воскликнул он. - Возвращаемся в постель тут же!
- Отпусти меня! - попросила она. Но он уже входил в нее. Это было уже в ее спальне, за плотно прикрытой дверью. Нетерпеливость сделала его тело тяжелым. В этот раз сознание было при ней, она жестоко отвечала ему на его поцелуи, бурно отвечала на его ласки до самого конца, пока они не унялись одновременно. И вот они лежали, все еще обнявшись, истощенные и торжествующие, - Теперь, сказал он, прерывисто дыша, приподнявшись на локте и глядя на нее с мужской гордостью обладания, - мы отпразднуем свадьбу, конечно, в Морнингтоне, но сначала съездим в Ла Вегу и отметим там нашу.., э.., помолвку. Это будет такой праздник, вот увидишь, вся деревня не будет по этой причине работать три дня.
- Свадьбу? - Корделия попыталась сесть, но он ей не позволил. - Но, Гиль, я думала, что ты собираешься жениться на Алисе!
Он фыркнул, оскорбительно засмеявшись.
- Сделан одолжение, никогда не повторяй этого! Я не прикоснулся бы к Алисе, даже если бы мы остались единственной парой на пустынной земле! - Он скорчил гримасу. - Да, она уехала в Париж за два дня до того, как мы отправились в Испанию. Я сказал ей, что перестану давать ей деньги, если она не займется чем-нибудь полезным. И она обиженно удалилась, бормоча что-то о моделировании. Но в самом деле, Корделия, откуда ты выкопала эту чушь?
- Но она говорила.., и она так думала... - слабо начала она.
- Когда мы поженимся, моя любовь, я надеюсь, что ты будешь обо всем спрашивать меня, а не мою сестру или кузину, - дразня ее, с напускной строгостью сказал Гиль.
Она вздохнула. - Значит, так хотят небеса. Но, Гиль, ты не можешь жениться на мне! - уже не веря тому, что говорит, сказала она. - Ты лорд Морнингтон, и тебе нужен кто-то, кто.., ну ты знаешь...
- Более красивая? Более талантливая? - поддразнивал он ее. - Более упорная? Дорогая моя, ты обладаешь всеми качествами, в которых нуждаюсь я, в которых нуждается Морнингтон Холл. Я люблю это место и собираюсь вложить в него все свои возможности. - Он стал серьезным. - Это долг, и его надо выполнить. Я буду последовательно и все настойчивее вовлекать Рана и Гайнор и в дела поместья, и в коммерцию, потому что каждое лето я хочу быть свободным, чтобы проводить его здесь, в Испании - с тобой. Я ничего не желаю, если в этом не будет и тебя, Корделия. Понимаешь?
- Да, милорд! - голубые ее глаза озорно заискрились. - Все, что ты говоришь! Ах, дорогой, у меня ужасное предчувствие, что ты будешь самым требовательным мужем!
- На этот счет можешь не сомневаться, дорогая, - сказал Гиль, снова притягивая ее к себе. - Никогда не сомневаться!