Ли Танит. Одержимый Шон

   Намеревался ли Джоф держать его здесь всю ночь? Наверняка он хотел этого.
   В сказаниях это была ночь, когда видели Крея. Крей — это смерть, а племя Крея — это дети смерти. Они выходили из трясины Крея, места обитания смерти на восточной стороне реки. Они скакали по лесу на зверях, которые бежали на четырех ногах, как обычные дикие звери, но их ноги были из белого металла. Их головы были длинными, как головы змей и покрыты бахромой из волос. Хвосты их вихрем болтались от бешеной скачки.
   Забудь это! И забудь Джофа! Лучше думай о сети, которая после нескольких усилий порвется и отпустит тебя.
   Конечно, это были только легенды о Крее, который являлся в лесу.
   Нет, это не просто легенды. Ведь были одержимые — те, кого коснулась смерть, те, кто стал одержимым злыми духами, кто ночными ветрами переносился в трясину Крея и отталкивал души живых…
   Что на самом деле случилось с тем одержимым мальчиком в лагере между Пещерным Городом и Еловой Рощей? Что рассказывали мужчины? Мальчик два дня провел в лесу, чтобы нарубить дров и вернулся поздно после захода солнца и очень тихо. Вещун Пещерного Города расспросил его, однако мальчик показался ему нормальным. Затем ночью, в торговом лагере, он начал кричать о вещах, которые считались магическими, и говорить о которых было запрещено, а затем попытался скрыться страшным и необычным способом. Они его поймали и убили, так как это был их долг.
   Казалось, земля выгнулась большой аркой и качалась перед глазами Шона. Он снова почувствовал себя жалким и лежал без движения, чтобы дурнота прошла. Однако она не проходила, ему казалось, что он погружается в яму собственного желудка.
   Когда он снова очнулся и открыл глаза, лес был погружен в густые, как слизистые, сумерки, солнечный свет погас и темнота стояла на пороге.
   Птицы, которые целый день пели на деревьях, молчали. Молчание было пронизано тенями. Шон почувствовал, что готов поддаться панике, и разозлил себя. Он кричал во все горло, качался и катался по суку туда и сюда и не раз пробовал упираться в дерево. И вдруг сеть порвалась, он освободился и полетел…
   На полдороге к земле сеть, в которую он еще частично был завернут, зацепилась за нижний сук. Это спасло Шона, и он не сломал себе ни ногу, ни шею. Судорожно дергаясь и извергая проклятия, он высвободился из обрывков сети и пролетел последние два метра до земли. Он покатился по папоротнику, встал и встряхнулся, как собака.
   Люди Трома уже наверное были дома, и Ати плакала. Наул скажет, что завтра пойдет искать своего младшего дурного сына. Они все будут нервничать и молча размышлять об опасностях леса. Конечно, будет нервничать и Джоф. Шон догадывался, что Джоф не обдумал последствия своей мести. Если с Шоном действительно что-то случится, то, конечно, будет виноват Джоф. А если Шон придет в деревню и позабавит всех рассказом о поступке Джофа, тот будет беситься. Он был слишком глуп, чтобы совершить обдуманные действия.
   Шон язвительно улыбнулся сам себе в темноте — лес был теперь совсем темным, — когда он представил себе поражение Джофа.
   Однако вскоре улыбка исчезла.
   Шон понял, что в темноте ему придется трудно без огня и без его собаки, и он не сможет найти край леса.
   В любом направлении лес казался одинаково густым. Солнце просто исчезло, или по крайней мере так казалось Шону, когда он трепыхался в сети. Запахи леса, которые могли бы ему что-то подсказать, стали другими после захода солнца. Все теперь пахло одинаково, как глубокая река, и запах не исчезал, там, где лес был светлее, как это бывало днем. Ну, и где же запад?
   И где восток?
   Шон придумал для себя план. Как многие из племени Хижин, он мог примерно различать полные часы и их половины (хотя днем ориентироваться помогал ход солнца). Тем не менее он решил идти в ту часть леса, где солнце, по его мнению, задержалось дольше всего. Если он не достигнет поляны за время, которое он определит в полчаса, он повернется и побежит час в другом направлении.
   Он не достиг просвета в деревьях за выбранное время, повернулся и пошел назад по своим следам — однако почти наугад, так как звездный свет едва сочился сквозь густые кроны деревьев. Часто он оказывался почти в полной черноте, ударялся о стволы деревьев и пробирался вперед наощупь, как слепой. Иногда вверху появлялся просвет в листве и становилось чуть светлее, но этого было недостаточно. Восходившая луна могла бы указать на восток, но луны не было.
   Шон был сбит с толку. Что за местность, сколько времени?
   Наконец, он убедился, что два или три часа ходит кругами.
   Темнота и телесная усталость одолели его. Когда он выбрался из особенно густых, опутанных тенями зарослей, он заметил между деревьями лунный свет. Небо здесь было свободным, и свет мерцал на водной поверхности.
   Какое-то мгновение Шон не мог поверить, что во время своих кружных блужданий забрел на восток к Холодному ручью.
   Однако он пришел к нему не с запада, а с севера… По меньшей мере, думал он с мрачноватым удовольствием, теперь он может сказать, какую дорогу он должен выбрать. Запад находился там…
   Он почувствовал жажду. Но из Холодного ручья пить было опасно.
   Он выглядел холодным, холодным как лед и казался теперь светлее, когда он подошел ближе. Или яркость увеличилась?
   Блеск в ручье усилился. Маленький бутон света медленно поднимался кверху, чтобы расцвести на поверхности воды.
   Очарованный и испуганный, Шон стоял и смотрел.
   Издавая мелодичный плюхающий звук, подобно прыгающей лягушке, на воде танцевала звезда. Нечто похожее на звезду. Оно так выглядело, круглое, гладкое и светящееся, цвета белого металла.
   Шон уставился на нее, а звезда легко ударилась о поверхность ручья и стала рассыпать нежный шепот. Пока он вдруг не превратился в громкий, звонкий, почти человеческий крик:
   — Здесь у воды! Он здесь! Он здесь!
   И созвучно этому крику раздался жуткий барабанный бой, словно из-под земли.
   Хотя Шон был ошеломлен, он осознал, что это предвещало, и вихрем бросился назад между деревьев.
   Бежать было трудно. И бесполезно. Он споткнулся и упал. Снова поднялся на ноги, побежал, споткнулся, упал.
   Он заметался, прямо как затравленная дичь или кабан, когда он в чаще спасает свою жизнь. Шон тоже боролся за свою жизнь. Он знал это. Казалось, его сердце спотыкается, как и он, и вываливается из груди. Он едва слышал шум, причиной которого был он сам или таинственный, страшный барабанный бой в земле, похожий на его сердцебиение, с каждой секундой становившийся все громче.
   Им овладел страх. Он недолго скрывал его. Именно благодаря страху он обрел способность бешенно продираться все дальше, несмотря на препятствия, падения, боль и черноту.
   Но все-таки он не мог скрыться, так же, как дичь или кабан.
   Они схватят его.
   Кто?
   Не думай об этом!
   Но он мог догадаться.
   В конце концов путь ему преградил овраг, и он на бегу угодил в него, как в западню. Пыхтя, и барахтаясь, цепляясь за корни растений, он попытался преодолеть западный склон; сердце его бешенно колотилось, и в паузах он слышал, что барабанный бой перерос в чудовищный грохот. Прежде чем ©я выбрался наверх, грохот разбушевался вокруг него, захлестнув его волной.
   Были так же и огни.
   Вокруг пенился и ревел шум, и огни стекали и разрывались. Все кружилось, и ночь гудела.
   Огненный зной искрился теперь всеми красками, густо плясали тени, и можно было различить отдельные звуки, какие издают фыркающие звери, тут и там в овраг Шона сползали то камень, то груда земли.
   — Ты думаешь, он жив? — спросил кто-то высоко вверху.
   — Конечно. Он шевелится, пробует спрятаться. Пробует, чтобы не видеть нас. Жалкая тварь, хочет стать кротом и зарыться.
   Это был уже второй голос. Затем третий:
   — Посмотри сюда, крот! Ты находишься в обществе. Посмотри сюда и окажи Детям Смерти свое почтение.
   Раздался смех, наверное, пяти глоток. Настоящий хохот Детей Смерти: жесткий, язвительный и буйный.
   Шон вдыхал сырой запах земли. Вещун молился за деревню. У Шона не было молитвы, которую он мог бы предложить богам в обмен на свою жизнь. Через некоторое время, дрожа и смирившись со своей судьбой он посмотрел вверх.
   Он все понял. Легенды были бестелесными, так как никто из тех, кто видел Крея не оставался в живых. Хоть он и понял все, Шон еще не был побежден. Но сердце его было вялым, и он долго не мог услышать, как оно бьется.
   Он не знал, сколько их было, он хоть и видел их, но он не мог сосчитать. Они скакали на зверях, упоминавшихся в легендах. Однако были еще животные, о которых не рассказывали легенды, — черные и блестящие. Волосы на их головах и шеях, а так же хвосты струились, как шелк, блестя и звеня. Уздечка была из металла, и поводья с бахромой тянулись от морд в руки тех, кто на них сидел.
   Мертвые, народ Крея.
   Наверное, они, да и сам Крей, получили это имя и из-за накидок. Вороньи крылья, покрытые черными или белыми, как у альбиноса перьями, которые отливали зеленым, темно-малиновым или ядовито-голубым. Из под накидок топорщились белые руки, усеянные искрящимися камнями и поверх этого головы, полностью обросшие волосами, обесцвеченными, блеклыми или же мрачными красно-черным» или кислотно-зелеными, цвета чешуи ящерицы или лавандово-белыми, как цветы. У них совершенно не было лиц. Там, где собственно должны были быть лица, зияла ночь, и иногда там, как на воде, блестели лучи и краски. В волосах они несли цветы, расцветающие ночью. Он мог ощущать их горько-сладкий аромат. Над их головами парил огонь, который все это освещал. Ледяной или багровый огонь в форме шара, как звезда, которая выпрыгнула из Холодного ручья.
   — Крот несчастен, — сказал один из них.
   — Бедный крот!
   Огненная петля просвистела в воздухе. Она опустилась сверху на Шона и легла ему на грудь и руки. Блестящая веревка, которая, как ни странно, казалась настоящей, начала поднимать его вверх. Они вытаскивали его из ямы.
   Шон уже не пытался ни помогать им, ни оказывать сопротивление. Было слишком поздно. Он перестал дрожать — не имело смысла дрожать.
   Они вытащили его. Он ждал на склоне и рассматривал их. У них были туманные фигуры, неясные очертания…
   Сильные тонкие руки взяли его за плечи. Они все смеялись над новеньким, охотно принимали его, так как могли сделать ему больно. Один стоял перед ним и протягивал ему золотой кубок. В кубке был напиток. Шон мог его попробовать, так как он слегка касался его губ.
   — Пей! — сказало Водяное лицо.
   Шон выпил. Вкус был мягкий и приятный. Он тоже засмеялся без причины.
   — Этот какой-то другой, — сказал кто-то.
   Темно-красные кудри казались шелковыми. Накидки из перьев были сняты. Тонкий палец коснулся его кожи. Любопытный. Этот был немного ниже его. Хотя, впрочем, у мертвых много форм и масок.
   — Взять бы его с собой, — сказал красно-черноволосый кротко.
   — А что на это скажет Крей?
   Они закричали и завизжали от веселья. Они были сумасшедшие.
   Их голоса, шедшие из воды, которая образовывала их лица, звучали совершенно необычно. И все же красно-волосый говорил при этом голосом девочки.
   Он не должен был пить их напиток.
   Но что теперь? Он был уже обречен.
   — Мне жаль его, — сказал красно-волосый.
   — Он скоро будет мертвым, — пробормотал кто-то нежно.
   — Мы можем привязать его между лошадьми и заняться спортом… — еще один.
   — Нет, — сказал красно-волосый. Она (да, она должна быть девочкой, мертвой девочкой) взяла лицо Шона обеими руками. — Не ходи домой! — прошептала она. — Мы нечестивые, но я все же могу тебя предупредить. Ты знаешь, что твои люди лишь убьют тебя?
   Цветы в ее волосах были карликовыми нарциссами, величиной с желудь.
   — У тебя голубые глаза, — сказала она. Ее голос зазвучал печально.
   Затем она отпустила его.
   Где-то в лесу ухнула сова. Шон стоял на коленях. Огненная веревка растаяла; всадники садились на своих зверей и удалялись, и лошади били копытами о землю.
   — Какое направление? — крикнул один из мертвых.
   — Там просвет между деревьями! — крикнул другой. — Это направление.
   А потом…
   А потом Шон осознал, что накидки из перьев были вовсе не накидки, а крылья лошадей, сложенные сзади, чтобы укутать всадника. И крылья били, хлопали, как гигантские вееры. Воздух был полон хлопаньем крыльев и ветром, пахнувшим цветами и пламенем. Они взлетали один за другим к просвету в кроне деревьев, пролетали насквозь и исчезали.
   Шон опустился на склон. Он заплакал. Не от страха или облегчения, изумления или разочарования. Он не мог бы сказать, почему. В любом случае не было никого, кто бы спросил его об этом.

Глава 3
ВОЗВРАЩЕНИЯ ШОНА ДОМОЙ

   — Не ходи домой, — сказала мертвая девочка. Но ему некуда было больше пойти. Опасность приблизилась и снова стала весомой. Хотя это уже не играло никакой роли. Он должен поспать на склоне под деревьями.
   Незадолго перед восходом солнца он проснулся. Он вернулся немного назад по своим следам (он недалеко ушел во время бегства) к Холодному ручью. Так как это было уже все равно, он напился оттуда. У воды был необычный вкус после звезд.
   В предрассветной мгле он быстро побежал через лес к дому.
   Он был в смятении и не думал: я должен сделать это и то-то. Или: что я должен сделать? Он просто инстинктивно двигался к Еловой Роще. Однако, когда он вышел из-за деревьев на открытое пространство долины и увидел террасы, поднимающиеся в утреннее небо крутыми солнечными ступенями, он заколебался.
   Его коснулась смерть.
   Но ведь это было как будто мечтой. Могло быть мечтой — и ничем иным?
   И вдруг страх, который до сих пор владел им, даже во сне, спал с него как пелена. Почему бы и не мечта? И снова в мире было солнце и он был жив.
   Совершенно ясно, что он не стал одержимым. По меньшей мере он знал бы, если бы им стал. Он все еще был Шоном, сыном Наула. И он хотел свести счеты со своим братом.
   С чувством облегчения он поднимался ухабистой тропинкой вверх по поросшей травой террасе, видя примерно в миле перед собой дикие плодовые деревья, походившие на высокий сине-голубой дым.
   Возникло слабое предчувствие. Тень на его настроении, но она была слишком легкой, чтобы из-за этого тревожиться.
 
   Он прошел последнюю тропинку, перед ним лежала деревня. В первое мгновение что-то показалось необычным. В деревне что-то было не так. Она выглядела… ветхой… неприветливой… чужой. Шон поморгал, прогоняя обман зрения. Всю дорогу вверх по террасам ему чудилось, что не хватает какой-то детали и здесь. Поля были покинуты, и вверху на пастбищах не паслась ни одна овца. При свете утра прошло уже больше трех часов, и обычно в это время люди из деревни заполняли террасы, жизнь била ключом. Женщины шли к журчавшему между елями ручью с кувшинами и бельем, или возвращались обратно. Или готовили пищу на общем костре или в собственных костровых ямах перед хижинами. Или чесали шерсть, или пряли, или смешивали травяные краски, чтобы окрасить шерсть. Дети носились вокруг с собаками. Мужчины выделывали овечьи шкуры или мастерили копья и ножи, а калеки сидели у стен и играли разукрашенными камушками в кости.
   Но сегодня нет. Сегодня никого не было. Было так тихо, что можно было услышать шум ручья, доносившийся с нижней террасы, или несчастную овцу, закрытую в своей изгороди. Была видна пара дымков, но общее кострище выглядело серым и холодным.
   Шон остановился. Теперь он понял, почему замерла жизнь в деревне и никого не было, почему никто не вышел его поприветствовать. К горлу подступил комок. Он различил еще один звук — сдавленное женское рыдание.
   Шон нахмурил лоб. — Я разъярен и ничего не боюсь. Он трижды свистнул тихо, но пронзительно — так он звал свою собаку. Сразу же послышался неистовый лай. Он доносился изнутри хижины, из-за стены над которой висели желтые абрикосы. Вход в хижину был закрыт меховой занавеской, как и входы других хижин.
   Шон ждал, что собака выбежит к нему, пока он подойдет; но кто-то удерживал ее. Затем шкура отлетела, и собака вырвалась наружу. Шон засмеялся от удовольствия, когда ярко-рыжая собака устремилась к нему. Он протянул руки, чтобы обнять жилистое тело, одетое в шелковистый мех, и уже встал потверже, чтобы принять на себя весь вес зверя. Но внезапно собака упала на землю. Вытянувшись на траве, она смотрела на Шона. Она оскалилась и зарычала, тогда как он в недоумении смотрел на нее.
   Шон почувствовал, как это было в лесу, что сердце его остановилось. Он видел, как шерсть на загривке собаки встала дыбом. Она снова зарычала. Глаза ее выражали укор и кровожадность.
   — Что случилось? — все еще в недоумении спросил он собаку. Сон оставил на нем запах, который она учуяла? Во сне они касались его. Дети Смерти. — Хорошенький прием, — сказал он собаке и пошел к ней. Собака выгнулась, и глаза ее засверкали. Она оскалила зубы. Она была готова вцепиться ему в горло.
   Шон решил больше не пытаться приблизиться к ней. Потерянно стоял он в траве, между ним и деревней лежала собака. Наконец, он заметил, как на дверях задвигались занавески. Когда он поднял глаза, все были здесь. Они уставились на него так же, как собака. Ни одно лицо больше не казалось знакомым. Даже лицо Стека. Даже лица Наула и Джофа. Они были не такими как в воспоминаниях Шона, поскольку он вспоминал о них с симпатией, как о родных. Ати не пришла. Но Лорт был здесь, он стоял примерно в десяти метрах от Шона, один. Лорт не мог поднять глаза на Шона. Никто из этих людей больше не был реальным.
   Тром медленно шествовал по дороге от королевского дома. Кай шел с ним, но немного отстав.
   Тром остановился возле барабанного камня. Он расправил плечи и прокричал Шону:
   — Где ты был?
   Это был риторический вопрос. Бессмысленный вопрос. Они знали, где он был.
   — В лесу, — Шон снова взглянул на Джофа. Шон ждал, что в нем закипит ярость, — это бы ему помогло. Но Джоф выглядел не как Джоф. Мужчина с бородой, еще один чужак.
   — Джоф, — сказал Шон, бесцветным голосом — он был не в силах придать ему какое-нибудь выражение, — привязал меня кабаньей сетью к дереву. Когда я освободился, стало темно. Я заблудился. Я спал в лесу.
   Джоф не отпирался и не возмущался. Тром снова крикнул:
   — Посмотрите на собаку! Она вам все расскажет, не так ли?
   Люди Деревни Хижин не ответили словами. Но их общее телодвижение показалось Шону угрожающим.
   — В лесу ничего не произошло, — сказал Шон. — Я спал, вот и вся история.
   Уголком глаза Шон видел, как Лорт ковыряется маленькой палочкой в пепле костра. Он больше не слышал плача Ати. Может быть, у нее высохли слезы. Нельзя вечно оплакивать мертвого сына.
   Тром жевал свою бороду, формулируя новые предложения, которые он хотел прокричать. Но тут подошел Кай, сказал что-то, и Тром кивнул. Кай так же уставился на Шона.
   — Ты утверждаешь, что ничего не произошло. Однако я должен тебя испытать. Это наша традиция, — Кай говорил с ним, как с чужим, не знающим жителей деревни и их обычаев. Конечно, так оно и было. Они казались Шону чужими, потому что воспринимали Шона как чужого. Как отверженного.
   Шон ухмыльнулся. Это был единственный вызов, который он мог бросить. Впрочем, все было бессмысленно.
   — Я готов.
   — Тогда пошли!
   Кай повернулся на каблуках и шейные цепочки с кабаньими зубами звякнули. Кай поднимался вверх к елям, за деревню, туда, где тек ручей. Кто-то схватил рычащую собаку Шона за ошейник и оттащил в сторону. Шон больше никого не замечал и пошел за Каем.
   По тропинке между хижинами они пошли вдвоем, Кай впереди, Шон в нескольких шагах позади. Когда они вступили в еловую рощу Шон услышал крадущиеся шаги остальных, они осторожно шли за ними. Старые воины, молодые, сын Стека, Лорт. Позади, как и полагается, женщины.
   Он был одним из них, теперь он стал врагом, которого боялись. И должны были убить.
   — Нет! — громко сказал Шон самому себе.
   — Молчи! — ответил Кай, даже не глядя через плечо.
   Они достигли ручья и перешли его по торчащим выступающим из воды камням. Ручей был стремительный и кипел, как горшок на огне. Дальше к северу он разбивался о скалу и падал в долину: белое облако из воды. На восточной стороне ручья была широкая площадка, над которой возвышалась гранитная скала, юго-западный склон долины.
   Эта густо поросшая травой площадка была местом прорицаний. Она обладала свойством давать силу, благодаря текущей воде, свободному небу и растущим в форме круга деревьям. Здесь волшебник совершал ритуалы, от которых зависела безопасность и благополучие деревни, отсюда он регулярно наблюдал за звездами и делал выводы из их движения. И сюда же он приносил опасные предметы, чтобы испытать их и либо очистить, либо уничтожить.
   Из травы поднималась скалистая глыба примерно до высоты рослого мужчины. Наверху она была плоской, как платформа, и достаточно велика, чтоб на ней могли сидеть двое или трое. С одной стороны были высечены грубые, замшелые ступени. Кай взобрался на скалу и уселся на широкий бочонок, который ему уже кто-то подставил. Он кивнул Шону, и Шон тоже взобрался наверх.
   — Садись! — сказал Кай. Шон уселся напротив вещуна. Между тем лужайка внизу наполнялась людьми. Шон устремил взгляд в пространство, окаймленное елями, — поверх головы Кая. Впрочем, может быть Шон хотел встретить случайный взгляд друга или матери чужака…
   — Это хорошо, — сказал Кай и его голос прогремел в тишине. — Хорошо, что ты добровольно подвергаешься испытанию, Шон, сын Наула. А скажи-ка, что это?
   Кай протянул руку — на его ладони лежал шарик из металла.
   — Это? — спросил Шон. — Просто шарик.
   — А из чего сделан шарик?
   У него закружилась голова. Он не мог вспомнить названия. Несколько секунд он боролся с собой, затем сказал:
   — Красный металл.
   Слабый вздох вырвался из толпы.
   Значило ли это, что название было правильным?
   Холодное лицо Кая ничего не говорило. Он показал другой шарик.
   — А этот?
   — Коричневый металл, — сказал Шон.
   — А этот?
   — Белый, — сказал Шон, — белый металл.
   Что-то запнулось в его голове.
   Серебро.
   Кай, который смотрел на него внимательно, как ищейка, казалось, слышал неслышимое.
   — Что?
   — Белый металл, — сказал Шон.
   Серебро, слышался голос предмета в его голове. Серебро, затасканная бронза, красная медь. Дураки, пела вещь.
   — Я… — говорить Шон.
   — Что же? — нежно спросил Кай.
   — Ничего.
   — Хорошо, тогда давай дальше. Расскажи мне еще раз о твоем пребывании в лесу.
   — Была ночь, — сказал Шон, — и я перепутал дорогу. Я пошел к Холодному Ручью… — нет, он нарочно не будет об этом упоминать. Шон встретил безжалостный взгляд Кая и отвел глаза. — Джоф накрепко привязал меня к дереву. Я спал. Утром я вернулся сюда.
   Кай наклонился вперед. Он вдруг повел себя, как отступник.
   — В лесу можно увидеть странных тварей. Не кабана, не дичь, не куропаток, не собак, не людей. А это что?
   Шон отшатнулся назад. В протянутой руке лежал наконечник копья.
   Бронза.
   — Коричневый металл.
   — Твари, которые бегают на четырех ногах, а ноги у них, как звезды. Что это?
   Серебро.
   — Белый металл…
   — И у их всадников есть другой металл, желтый металл…
   Золото. Золотой кубок. Пей, но не ходи домой.
   Шон закрыл глаза и увидел летящих зверей.
   — Это главное испытание, — сказал Кай Шону. — Вещун из пещерного города слишком поздно применил его, и мальчик свободно ушел, воспользовавшись его ошибками.
   Шон вдруг понял, что Кай при этом испытывает высокомерное священное удовольствие. Кай уничтожит всякого, кто станет одержимым. Это был его долг и он наслаждался им.
   — Вещун из Пещерного Города был дурак, — сказал Кай.
   — Ты сам дурак, — сказал Шон.
   Это случилось быстро и совершенно непреднамеренно. Шон не предусмотрел этого. Он испугался, но лишь на мгновение.
   — Что ты сказал? — спросил Кай.
   — Дурак! — ответил Шон коротко. Он стремительно вскочил на ноги. В конце концов, все они ему теперь безразличны, эти жалкие невежественные жители деревни, которые теперь хватали ртами воздух и улепетывали от скалы.
   — Может быть, — сказал Кай. — С кем ты разговаривал в лесу?
   — Это были всадники на лошадях, и лошади были подкованы не звездами, дурень, а серебром.
   Кай вскочил. Он сам возвышался несокрушимой скалой, подавляя силой и авторитетом. Шон смотрел на него с презрением.
   — Хватит! — крикнул Кай.
   — Ну уж, нет. Ты хотел, чтобы я говорил. Теперь я хочу говорить. Эти жалкие шарики. Ваши идиотские суеверия! Что для вас дорого в этой ужасной жизни? Вы так боитесь смерти, что даже не смеете взглянуть на запад, из вашего страха вы могли бы построить крепость. Страх перед лесом. Страх перед всем. Вещам, которых вы не понимаете, вы даете неверные имена.
   — Хватит! — заорал Кай.
   — Ты меня не заставишь молчать, старик! Иди позови своего жалкого короля, чтобы он это сделал. Король! — Охваченный презрением Шон едва выговаривал слова. — Король нескольких разрушенных и грязных дровяных хижин. Король навозной кучи.
   Шон смеялся. Это был смех, которому он научился в лесу.
   Из травы под скалой раздались визг и рев. Как высока была скала! Выше, чем он думал.
   Шон понял, что его ноги больше не стоят на скале. Вместо этого они находятся в воздухе — ни на чем. Он стоял в воздухе примерно в трех метрах над землей.
   На какое-то мгновение он опьянел от радости. Однако это быстро кончилось, ликование сменилось ужасом. Закричав от ужаса, Шон упал. Небо и деревья перевернулись, его соплеменники надвинулись на него, давя друг друга. Он ударился о землю и остался лежать. У него перехватило дыхание и пропало всякое желание бороться. И пока он так лежал, мужчины подкрались к нему и забросали его веревками и охотничьими сетями, сплетенными из стеблей растений. Они закручивали его до тех пор, пока он не оказался опутанным, как насекомое в паутине.