Он был настолько красив и обладал таким прекрасным голосом, что лишь немногие паломники смогли оценить всю его красоту. Как человек, смотрящий на ночное небо и восхищающийся звездами, не может охватить их все одним взглядом, так и они любовались им, думая про себя, что незнакомец очень красив и удивительно говорит, но чувствовали, что он во всем несравнимо лучше их; он смог заинтересовать, околдовать и ошеломить их одним лишь своим присутствием.
Незнакомец вышел прямо на середину освещенного лампадами пространства, и рассказчикам пришлось освободить ему место. Было заметно, что они нервничали, завидуя его умению привлечь слушателей. Легкий ночной бриз пронесся над пустыней и лагерем, заиграв пламенем слабых огней светильников. Полы плаща незнакомца разлетелись, словно их подхватил ветер, хотя это был не ветер. Плащ сам по себе сложился за его спиной, как два черных крыла, и на волосы чужака упал свет далеких звезд. Ветер утих и улегся на песок, как собака, у его ног, и незнакомец начал свой рассказ:
— Однажды прохладным вечером один владетельный князь прогуливался вдоль границы с соседней страной. В той стране царило беззаконие. Поэтому правитель не удивился, когда узнал, что ее жителей одного за другим убивало страшное чудовище. Тогда князь, а он всегда принимал близко к сердцу судьбы своих соседей, видя их бедственное положение и понимая, что они обречены на уничтожение, решил найти чудище и избавиться от него.
Решив так, он покинул свои владения и отправился странствовать по стране беззакония. На своем пути он встречал ужасные разрушения, которые произвело чудовище. Наконец князь обнаружил его логово и, стоя на голой скале, он вызвал чудовище на бой. И оно вышло, ужасное, жирное и лоснящееся от крови. Чудовище, пресыщенное людскими страданиями, впитало в себя всю их силу. Но князь не дрогнул. Он вытащил из серебряных ножен свой единственный меч и вступил в неравную схватку с этой грязной тушей. Сверкали молнии и грохотал гром. Земля трещала и раскалывалась. Чудовище изрыгало ядовитый огонь и осыпало князя дождем из стальных осколков. Осколки обжигали и ранили его, тонкие иглы вонзались в тело. Князь лишился глаз, но, даже ослепнув, он не сложил оружия. Ему казалось, что он бьется уже целое столетие, испытывая смертельную боль и ужас. И вот наконец мертвое отвратительное чудовище распласталось перед ним. Но князь замертво рухнул на труп поверженного соперника.
Здесь незнакомец прервал рассказ и медленно обернулся, чтобы посмотреть на слушателей. Он вгляделся в каждое лицо, впился в каждую пару глаз своим проницательным нечеловеческим взглядом. Его голос околдовал всех. Рассказ произвел впечатление. С невыносимой болью люди слушали его, и им казалось, что сам рассказчик испытывает такую же боль. Хотя никто не понял, откуда им известно о его чувствах, ведь голос незнакомца был очень спокойным, а лицо лишено всякого выражения. Рассказчик продолжил:
— Подданные князя отправились на поиски и случайно наткнулись на его тело. Они неплохо разбирались в колдовстве и решили воскресить его. Но для этого нужны были слезы. Казалось бы, в таких обстоятельствах не составит труда раздобыть этот важнейший компонент. Подданные князя немедленно пошли к жителям соседней страны, ради которых он принес себя в жертву, и попросили их поплакать о нем. Но эти добрые соседи лишь отворачивались со словами: «Мы знаем, кого вы имеете в виду, но не верим вам. Вы — лжецы, и мы не пророним ни единой слезинки ради вашего владыки…»
— Вам это не кажется странным? — обратился рассказчик к толпе. Некоторые поежились, услышав вопрос. У некоторых появилось странное чувство вины, стыда и страха… — Но самая удивительная часть рассказа еще впереди…
Подданные князя пролили немало слез, этого и оказалось достаточно для того, чтобы наконец поднять их повелителя из мрачного преддверия ада, в котором тот пребывал все это время. Благородный владыка воскрес. Возвращаясь в свои владения, он случайно взглянул в сторону соседней страны. Все пребывало, как и прежде, в полном запустении, но теперь там проходило всеобщее празднество. Движимый любопытством, князь подъехал поближе. Он увидел, как его соседи воздвигли бесформенный камень и танцевали вокруг него под веселые звуки труб и барабанов. Время от времени кто-нибудь обнимал камень, возливал на него масло или вино. Изумленный — его взору предстало поистине удивительное зрелище — князь спросил, какой здесь совершается обряд.
— Мы почитаем нашего доброго бога, — ответили соседи. — Он спас нас от ужасного чудовища.
Князь некоторое время смотрел на камень, но видел лишь обычную скалу. Мертвую, лишенную всякой божественности. Грубую, бесстрастную, бесчувственную.
Тогда он произнес:
— Простите, мою глупость, но я слышал, что в соседней с вами стране есть князь, который нашел чудовище и убил его мечом.
На что соседи возразили:
— Мы тоже слышали такую ложь, но этот гнусный предатель из соседнего королевства для нас более отвратителен, чем само чудовище. Пожалуйста, не упоминай больше его имени.
Незнакомец давно закончил говорить, а люди все продолжали сидеть в тишине. Они опустили головы и погрузились в глубокую задумчивость, словно от стыда и унижения. Пока еще толпа не осознала, что именно с ней произошло, откуда возникло это неприятное ощущение в разгар праздника.
Тогда мудрец громко и четко ответил незнакомцу:
— Любопытный намек, господин. Если я правильно тебя понял, ты, кажется, внушаешь нам мысль, что тот, чьего имени не принято называть, Владыка Тьмы, когда-то спас мир.
На этот раз темный рассказчик не стал оглядывать толпу. Он ответил:
— Вы полагаете, что боги настолько ценят людей, что спешат их спасать? По-моему, вы ошибаетесь.
— А ты считаешь, что они просто камни? — строго возразил мудрец.
— Что ж, признаюсь, что погорячился. Если ударить камень, то он может внутри оказаться драгоценным или из него забьет родник. Из камня строят дома, на них вырезают надписи. Камень на что-нибудь да сгодится.
— Твое богохульство отвратительно, — возмутился мудрец, и толпа в свою очередь недовольно заворчала. — Лучше вспомни Башню Бахлу и то, как ее разрушили боги, чтобы излечить человечество от гордыни.
— Гордыни? — спросил незнакомец ласково. — У вас есть то, чем можно гордиться? Например, жизнью, пролетающей в мгновение ока? Или еще более короткой памятью? А может, головой, которая так пуста, что паук с легкостью сплетет там паутину? Или религией? Вы ведь так гордитесь этим сладким и сочным плодом веры? Но плоды портятся. Что ж, если Владыка Тьмы повел себя недостаточно мудро в прошлом, спасая вас от самих себя, он не сделает этого больше никогда.
И лишь через какое-то время все заметили, что человек в черном, говоря о человечестве, употреблял местоимение «вы», а не «мы».
Когда незнакомец замолчал, произошло нечто невероятное. Хотя воздух был неподвижен, вдруг налетел ветер и бесшумно задул пламя в каждом светильнике. Все огни вокруг погасли, так что внезапно весь лагерь оказался в темноте под блеском далеких звезд.
В темноте незнакомец ушел. А когда люди снова зажгли лампады, то обрадовались, что он исчез, хотя так и не узнали в нем Азрарна. Некоторые, однако, разозлились и начали его искать. К тому же и мудрецы решили, что такое богохульство должно быть наказано.
Возможно, в течение веков они уже не раз наказывали Азрарна, они и их предки. Хотя, по правде говоря, он не имел права так вести себя с ними. Абсолютно никакого права, даже в справедливом гневе. Он играл с человечеством веками. Он начал свою игру еще до того, как возникли люди, хотя прекрасно знал, что не стоит играть с этими маленькими созданиями, которые выползли из моря хаоса на плоскую четырехугольную землю; с этими частицами и атомами, с которых началась смертная жизнь. Азрарн так часто играл с людьми, словно ребенок, который не может расстаться со своими игрушками, что вскоре стал чужим среди них. Однажды он уже пожертвовал собой для спасения мира. Владыка Страха прекрасно понимал, что без мира, который можно терзать и в котором можно переворачивать все с ног на голову, его собственная вечная жизнь станет скучной. А может, это все легенды, выдумки поэтов и рассказчиков.
Конечно, Азрарн не сомневался, что его деяния позабудут и исказят в Верхнем Мире. Но так ярко продемонстрированная забывчивость человечества уязвила его. Вероятно, этот удар оказался еще сильнее из-за того, что запоздал. Если он всего лишь завидовал безразличным ко всему богам, наблюдая, как безумно почитают их люди, то насколько горше оказалось увидеть, что забыт он сам, а воспоминания о нем настолько искажены. Это невероятно, чтобы Азрарна Прекрасного вспоминали как отвратительного убийцу. Но, возможно, сильнее всего его разозлило неуважение людей.
Или, может быть, этот Владыка Страха однажды показал, что способен на любовь, и ожидал, что взамен полюбят и его самого? И теперь обнаружил, что это не так. Он понял, что над ним смеются. Испытал самое ужасное из всего возможного — разочаровался в собственных ожиданиях.
Группы молодых людей рыскали по лагерю в поисках нечестивца. Каждый нес палку, некоторые держали наготове ножи, а один или два размахивали длинными кожаными бичами, взятыми в поход, чтобы отпугивать хищников, а если придется, то и людей.
— Мы не можем допустить, чтобы вместе с нами в святой город пришел и этот негодяй, — рассуждали они между собой. — А что, если в городе не зазвучат гимны в честь нашего приближения? Вдруг он застонет от гнева, если этот демон подойдет близко. Надо поскорее найти нечестивца и отколотить как следует.
С этими словами расхорохорившиеся юнцы разошлись. Они излазили весь лагерь вдоль и поперек, поднимая страшный шум, опрокидывая кухонные котлы и ненадежные стойки шатров, спотыкаясь среди коз и овец, пугая детей и молоденьких девушек. И при этом свирепо выкрикивали проклятия и угрозы.
Сначала они не нашли даже следа незнакомца. Может, он растворился в воздухе или превратился в песок? Но потом они все чаще стали замечать вдали его фигуру — то на том повороте, то на этом. Незнакомец то таился в тени между двумя шатрами, то пересекал загон для скота, беспокоя их при этом не больше, чем сама ночь.
Среди молодежи были три брата, каждый с бичом в руках. Они изрядно хлебнули вина, что особенно подхлестнуло их религиозное рвение. Довольно скоро они отчаялись поймать человека в черном совместно со своими товарищами и решили поохотиться отдельно.
— Я надеюсь, что почтенный мудрый старец одарит нас какой-нибудь особой реликвией из Белшеведа, возможно, даже золотым талисманом, если мы приведем злодея в суд, — поделился с остальными младший брат.
— Не думаю, — вздохнул средний. — Но кто знает, какое благословение могут ниспослать боги на своих защитников?
— Постойте, — прервал их старший брат, теребя свою плеть, — у меня есть подозрение, что этот нечестивец — маг, способный менять облик. Иначе как ему удается так долго водить нас за нос?
Как раз в этот момент они вышли на открытое безлюдное пространство между шатрами. Здесь в свете звезд, на угольно-черном песке стоял тот, кого они искали.
Увидев его, младший брат быстро развернул кнут и хлестнул им незнакомца. Тот вскинул руку и поймал конец кнута так легко, словно это был шарф.
Парня поразило то, что незнакомец даже не вскрикнул, словно не испытал боли. Но молодому человеку предстояло изумиться еще раз. Холодный дикий огонь выпрыгнул из кулака незнакомца и заскользил, пульсируя, вдоль по кнуту. Парень уставился на этот свет, а когда осознал, что движется он к его руке, то попытался бросить кнут. Но тут он почувствовал, что не может даже отпустить рукоятку. Поняв это, он громко завопил. А полоска огня уже бежала по ручке. Он ждал боли, потому что свечение кнута напоминало скользящую по металлу молнию. Но как только огонь вошел в его руку, он сразу понял, что никакой боли не будет, только наслаждение. Через суставы пальцев, запястье, локоть и плечо это чувство постепенно растекалось, словно расплавленное серебро, и наполнило собой все его тело, конечности и голову. Со стоном парень упал на землю и в экстазе лишился чувств.
После этого Азрарн отпустил конец кнута, и огонь в нем погас.
Два старших брата удивленно глядели то на лежащего в обмороке юношу, то на чародея. Весь их боевой задор вдруг улетучился, и они опустили руки.
— Видите, я отплатил ему наслаждением за удар, — наконец произнес Азрарн.
— Мы видим лишь то, что ты волшебник, — отозвался старший брат.
— Вы льстите мне, — сказал Азрарн. Его голос был холоден, слишком холоден, чтобы они могли понять его истинный холод, но в то же время казался теплее, чем был, словно горящий лед.
— Волшебник путешествовал бы по стране со слугами и всем своим богатством, — упрямо возразил средний брат. — Или прискакал бы по небу на черном коне с крыльями, как у ворона.
Младший брат, лежавший на песке, пришел в себя и прошептал:
— Он не волшебник, он — бог.
Таков был приговор удовольствия.
Но Азрарн повернулся вполоборота, шагнул сквозь ткань вечера, будто протиснулся через узкую дверь, и пропал.
Старший брат подошел к тому месту, где только что стоял князь демонов, и взглянул вниз. На земле лежали три сверкающих драгоценных камня. Они были похожи на самые темные рубины, и казалось, что они очень твердые, тверже обсидиана. На парня накатилась необъяснимая волна ужаса, и он торопливо поддал ногой песок и засыпал их. Он не смог бы точно сказать, что это были за камни, но в глубине души наверняка догадывался, что это вовсе не камни, а три капли ценнейшей крови ваздру, упавшие с пальцев Азрарна. Князь демонов мог без труда защитить себя от любого вида оружия, от любой силы, кроме силы солнца. Солнца, ради которого он однажды пожертвовал своей жизнью, чтобы спасти мир. Но Азрарн предпочел принять свистящий удар кнута, разрезавший, словно нож, его ладонь.
Это был символ, возможно, тайный знак, который князь демонов подал земле. Знак, говоривший, что, поранив его, земля поранила себя. Воистину, Азрарн был ранен этой ночью, и не только в руку.
Глава вторая
Незнакомец вышел прямо на середину освещенного лампадами пространства, и рассказчикам пришлось освободить ему место. Было заметно, что они нервничали, завидуя его умению привлечь слушателей. Легкий ночной бриз пронесся над пустыней и лагерем, заиграв пламенем слабых огней светильников. Полы плаща незнакомца разлетелись, словно их подхватил ветер, хотя это был не ветер. Плащ сам по себе сложился за его спиной, как два черных крыла, и на волосы чужака упал свет далеких звезд. Ветер утих и улегся на песок, как собака, у его ног, и незнакомец начал свой рассказ:
— Однажды прохладным вечером один владетельный князь прогуливался вдоль границы с соседней страной. В той стране царило беззаконие. Поэтому правитель не удивился, когда узнал, что ее жителей одного за другим убивало страшное чудовище. Тогда князь, а он всегда принимал близко к сердцу судьбы своих соседей, видя их бедственное положение и понимая, что они обречены на уничтожение, решил найти чудище и избавиться от него.
Решив так, он покинул свои владения и отправился странствовать по стране беззакония. На своем пути он встречал ужасные разрушения, которые произвело чудовище. Наконец князь обнаружил его логово и, стоя на голой скале, он вызвал чудовище на бой. И оно вышло, ужасное, жирное и лоснящееся от крови. Чудовище, пресыщенное людскими страданиями, впитало в себя всю их силу. Но князь не дрогнул. Он вытащил из серебряных ножен свой единственный меч и вступил в неравную схватку с этой грязной тушей. Сверкали молнии и грохотал гром. Земля трещала и раскалывалась. Чудовище изрыгало ядовитый огонь и осыпало князя дождем из стальных осколков. Осколки обжигали и ранили его, тонкие иглы вонзались в тело. Князь лишился глаз, но, даже ослепнув, он не сложил оружия. Ему казалось, что он бьется уже целое столетие, испытывая смертельную боль и ужас. И вот наконец мертвое отвратительное чудовище распласталось перед ним. Но князь замертво рухнул на труп поверженного соперника.
Здесь незнакомец прервал рассказ и медленно обернулся, чтобы посмотреть на слушателей. Он вгляделся в каждое лицо, впился в каждую пару глаз своим проницательным нечеловеческим взглядом. Его голос околдовал всех. Рассказ произвел впечатление. С невыносимой болью люди слушали его, и им казалось, что сам рассказчик испытывает такую же боль. Хотя никто не понял, откуда им известно о его чувствах, ведь голос незнакомца был очень спокойным, а лицо лишено всякого выражения. Рассказчик продолжил:
— Подданные князя отправились на поиски и случайно наткнулись на его тело. Они неплохо разбирались в колдовстве и решили воскресить его. Но для этого нужны были слезы. Казалось бы, в таких обстоятельствах не составит труда раздобыть этот важнейший компонент. Подданные князя немедленно пошли к жителям соседней страны, ради которых он принес себя в жертву, и попросили их поплакать о нем. Но эти добрые соседи лишь отворачивались со словами: «Мы знаем, кого вы имеете в виду, но не верим вам. Вы — лжецы, и мы не пророним ни единой слезинки ради вашего владыки…»
— Вам это не кажется странным? — обратился рассказчик к толпе. Некоторые поежились, услышав вопрос. У некоторых появилось странное чувство вины, стыда и страха… — Но самая удивительная часть рассказа еще впереди…
Подданные князя пролили немало слез, этого и оказалось достаточно для того, чтобы наконец поднять их повелителя из мрачного преддверия ада, в котором тот пребывал все это время. Благородный владыка воскрес. Возвращаясь в свои владения, он случайно взглянул в сторону соседней страны. Все пребывало, как и прежде, в полном запустении, но теперь там проходило всеобщее празднество. Движимый любопытством, князь подъехал поближе. Он увидел, как его соседи воздвигли бесформенный камень и танцевали вокруг него под веселые звуки труб и барабанов. Время от времени кто-нибудь обнимал камень, возливал на него масло или вино. Изумленный — его взору предстало поистине удивительное зрелище — князь спросил, какой здесь совершается обряд.
— Мы почитаем нашего доброго бога, — ответили соседи. — Он спас нас от ужасного чудовища.
Князь некоторое время смотрел на камень, но видел лишь обычную скалу. Мертвую, лишенную всякой божественности. Грубую, бесстрастную, бесчувственную.
Тогда он произнес:
— Простите, мою глупость, но я слышал, что в соседней с вами стране есть князь, который нашел чудовище и убил его мечом.
На что соседи возразили:
— Мы тоже слышали такую ложь, но этот гнусный предатель из соседнего королевства для нас более отвратителен, чем само чудовище. Пожалуйста, не упоминай больше его имени.
Незнакомец давно закончил говорить, а люди все продолжали сидеть в тишине. Они опустили головы и погрузились в глубокую задумчивость, словно от стыда и унижения. Пока еще толпа не осознала, что именно с ней произошло, откуда возникло это неприятное ощущение в разгар праздника.
Тогда мудрец громко и четко ответил незнакомцу:
— Любопытный намек, господин. Если я правильно тебя понял, ты, кажется, внушаешь нам мысль, что тот, чьего имени не принято называть, Владыка Тьмы, когда-то спас мир.
На этот раз темный рассказчик не стал оглядывать толпу. Он ответил:
— Вы полагаете, что боги настолько ценят людей, что спешат их спасать? По-моему, вы ошибаетесь.
— А ты считаешь, что они просто камни? — строго возразил мудрец.
— Что ж, признаюсь, что погорячился. Если ударить камень, то он может внутри оказаться драгоценным или из него забьет родник. Из камня строят дома, на них вырезают надписи. Камень на что-нибудь да сгодится.
— Твое богохульство отвратительно, — возмутился мудрец, и толпа в свою очередь недовольно заворчала. — Лучше вспомни Башню Бахлу и то, как ее разрушили боги, чтобы излечить человечество от гордыни.
— Гордыни? — спросил незнакомец ласково. — У вас есть то, чем можно гордиться? Например, жизнью, пролетающей в мгновение ока? Или еще более короткой памятью? А может, головой, которая так пуста, что паук с легкостью сплетет там паутину? Или религией? Вы ведь так гордитесь этим сладким и сочным плодом веры? Но плоды портятся. Что ж, если Владыка Тьмы повел себя недостаточно мудро в прошлом, спасая вас от самих себя, он не сделает этого больше никогда.
И лишь через какое-то время все заметили, что человек в черном, говоря о человечестве, употреблял местоимение «вы», а не «мы».
Когда незнакомец замолчал, произошло нечто невероятное. Хотя воздух был неподвижен, вдруг налетел ветер и бесшумно задул пламя в каждом светильнике. Все огни вокруг погасли, так что внезапно весь лагерь оказался в темноте под блеском далеких звезд.
В темноте незнакомец ушел. А когда люди снова зажгли лампады, то обрадовались, что он исчез, хотя так и не узнали в нем Азрарна. Некоторые, однако, разозлились и начали его искать. К тому же и мудрецы решили, что такое богохульство должно быть наказано.
Возможно, в течение веков они уже не раз наказывали Азрарна, они и их предки. Хотя, по правде говоря, он не имел права так вести себя с ними. Абсолютно никакого права, даже в справедливом гневе. Он играл с человечеством веками. Он начал свою игру еще до того, как возникли люди, хотя прекрасно знал, что не стоит играть с этими маленькими созданиями, которые выползли из моря хаоса на плоскую четырехугольную землю; с этими частицами и атомами, с которых началась смертная жизнь. Азрарн так часто играл с людьми, словно ребенок, который не может расстаться со своими игрушками, что вскоре стал чужим среди них. Однажды он уже пожертвовал собой для спасения мира. Владыка Страха прекрасно понимал, что без мира, который можно терзать и в котором можно переворачивать все с ног на голову, его собственная вечная жизнь станет скучной. А может, это все легенды, выдумки поэтов и рассказчиков.
Конечно, Азрарн не сомневался, что его деяния позабудут и исказят в Верхнем Мире. Но так ярко продемонстрированная забывчивость человечества уязвила его. Вероятно, этот удар оказался еще сильнее из-за того, что запоздал. Если он всего лишь завидовал безразличным ко всему богам, наблюдая, как безумно почитают их люди, то насколько горше оказалось увидеть, что забыт он сам, а воспоминания о нем настолько искажены. Это невероятно, чтобы Азрарна Прекрасного вспоминали как отвратительного убийцу. Но, возможно, сильнее всего его разозлило неуважение людей.
Или, может быть, этот Владыка Страха однажды показал, что способен на любовь, и ожидал, что взамен полюбят и его самого? И теперь обнаружил, что это не так. Он понял, что над ним смеются. Испытал самое ужасное из всего возможного — разочаровался в собственных ожиданиях.
Группы молодых людей рыскали по лагерю в поисках нечестивца. Каждый нес палку, некоторые держали наготове ножи, а один или два размахивали длинными кожаными бичами, взятыми в поход, чтобы отпугивать хищников, а если придется, то и людей.
— Мы не можем допустить, чтобы вместе с нами в святой город пришел и этот негодяй, — рассуждали они между собой. — А что, если в городе не зазвучат гимны в честь нашего приближения? Вдруг он застонет от гнева, если этот демон подойдет близко. Надо поскорее найти нечестивца и отколотить как следует.
С этими словами расхорохорившиеся юнцы разошлись. Они излазили весь лагерь вдоль и поперек, поднимая страшный шум, опрокидывая кухонные котлы и ненадежные стойки шатров, спотыкаясь среди коз и овец, пугая детей и молоденьких девушек. И при этом свирепо выкрикивали проклятия и угрозы.
Сначала они не нашли даже следа незнакомца. Может, он растворился в воздухе или превратился в песок? Но потом они все чаще стали замечать вдали его фигуру — то на том повороте, то на этом. Незнакомец то таился в тени между двумя шатрами, то пересекал загон для скота, беспокоя их при этом не больше, чем сама ночь.
Среди молодежи были три брата, каждый с бичом в руках. Они изрядно хлебнули вина, что особенно подхлестнуло их религиозное рвение. Довольно скоро они отчаялись поймать человека в черном совместно со своими товарищами и решили поохотиться отдельно.
— Я надеюсь, что почтенный мудрый старец одарит нас какой-нибудь особой реликвией из Белшеведа, возможно, даже золотым талисманом, если мы приведем злодея в суд, — поделился с остальными младший брат.
— Не думаю, — вздохнул средний. — Но кто знает, какое благословение могут ниспослать боги на своих защитников?
— Постойте, — прервал их старший брат, теребя свою плеть, — у меня есть подозрение, что этот нечестивец — маг, способный менять облик. Иначе как ему удается так долго водить нас за нос?
Как раз в этот момент они вышли на открытое безлюдное пространство между шатрами. Здесь в свете звезд, на угольно-черном песке стоял тот, кого они искали.
Увидев его, младший брат быстро развернул кнут и хлестнул им незнакомца. Тот вскинул руку и поймал конец кнута так легко, словно это был шарф.
Парня поразило то, что незнакомец даже не вскрикнул, словно не испытал боли. Но молодому человеку предстояло изумиться еще раз. Холодный дикий огонь выпрыгнул из кулака незнакомца и заскользил, пульсируя, вдоль по кнуту. Парень уставился на этот свет, а когда осознал, что движется он к его руке, то попытался бросить кнут. Но тут он почувствовал, что не может даже отпустить рукоятку. Поняв это, он громко завопил. А полоска огня уже бежала по ручке. Он ждал боли, потому что свечение кнута напоминало скользящую по металлу молнию. Но как только огонь вошел в его руку, он сразу понял, что никакой боли не будет, только наслаждение. Через суставы пальцев, запястье, локоть и плечо это чувство постепенно растекалось, словно расплавленное серебро, и наполнило собой все его тело, конечности и голову. Со стоном парень упал на землю и в экстазе лишился чувств.
После этого Азрарн отпустил конец кнута, и огонь в нем погас.
Два старших брата удивленно глядели то на лежащего в обмороке юношу, то на чародея. Весь их боевой задор вдруг улетучился, и они опустили руки.
— Видите, я отплатил ему наслаждением за удар, — наконец произнес Азрарн.
— Мы видим лишь то, что ты волшебник, — отозвался старший брат.
— Вы льстите мне, — сказал Азрарн. Его голос был холоден, слишком холоден, чтобы они могли понять его истинный холод, но в то же время казался теплее, чем был, словно горящий лед.
— Волшебник путешествовал бы по стране со слугами и всем своим богатством, — упрямо возразил средний брат. — Или прискакал бы по небу на черном коне с крыльями, как у ворона.
Младший брат, лежавший на песке, пришел в себя и прошептал:
— Он не волшебник, он — бог.
Таков был приговор удовольствия.
Но Азрарн повернулся вполоборота, шагнул сквозь ткань вечера, будто протиснулся через узкую дверь, и пропал.
Старший брат подошел к тому месту, где только что стоял князь демонов, и взглянул вниз. На земле лежали три сверкающих драгоценных камня. Они были похожи на самые темные рубины, и казалось, что они очень твердые, тверже обсидиана. На парня накатилась необъяснимая волна ужаса, и он торопливо поддал ногой песок и засыпал их. Он не смог бы точно сказать, что это были за камни, но в глубине души наверняка догадывался, что это вовсе не камни, а три капли ценнейшей крови ваздру, упавшие с пальцев Азрарна. Князь демонов мог без труда защитить себя от любого вида оружия, от любой силы, кроме силы солнца. Солнца, ради которого он однажды пожертвовал своей жизнью, чтобы спасти мир. Но Азрарн предпочел принять свистящий удар кнута, разрезавший, словно нож, его ладонь.
Это был символ, возможно, тайный знак, который князь демонов подал земле. Знак, говоривший, что, поранив его, земля поранила себя. Воистину, Азрарн был ранен этой ночью, и не только в руку.
Глава вторая
ВСЕ О БЕЛШЕВЕДЕ
Сочны и сладки были плоды веры. С востока и запада, с севера и юга, один раз в год приходили люди и собирались рядом с Белшеведом. Старики видели этот город уже много раз, а самые юные знали о нем понаслышке. Древний Шев, покоившийся теперь под Белшеведом, за обилие водных источников в старину называли Кувшином. Белшевед же считался «Городом, который боги создали из кувшина». А некоторые называли его еще и Лунным городом, потому что он был белым, словно луна.
Удивительно, но если смотреть издалека, то днем, на фоне голубого неба и рыжевато-коричневых песков, белизна Белшеведа представлялась полным отсутствием цвета. И дети, впервые видевшие его, иногда спрашивали: «Кто разорвал небо?». Ночью, светясь, как соляная скала, город, казалось, испускал собственное сияние. Лишь перед теми, кто приближался к Белшеведу с запада, город представал более темным. Ведь они видели его на фоне восходящей луны; но и тогда это была темнота чистого серебра.
Люди наводняли Белшевед лишь один раз в год, в течение всего нескольких дней, пока длился праздник поклонения. Поэтому город успевал остаться чистым. Дыма, поднимавшегося от кадильниц и алтарей, не хватало, чтобы закоптить его. Даже во время праздника никто не входил в город просто так, чтобы не осквернить его. Напротив, множество лагерей было беспорядочно разбросано вокруг Белшеведа, и каждый из них располагался самое малое в сотне шагов от городских стен. Ворота были открыты день и ночь. Но тот, кто входил через них, входил как гость, — навестить богов в их доме, поклониться им и принести подарки. Никто никогда не злоупотреблял гостеприимством. Празднования и спортивные состязания проводились всегда снаружи, не менее чем в сотне шагов от белоснежного Белшеведа. Белизна этого города была настолько исключительна, так очаровывала, что никто из приходивших сюда не возражал против такого запрета. И город по-своему отплачивал им. Каждый год, когда паломники возвращались к Белшеведу, он, казалось, становился еще прекраснее.
В радиусе лиги от города к нему стекались дорожки, как вода из пустыни. Эти широкие дорожки все как одна были вымощены гладкими блестящими камнями, вызывавшими удивление своей формой. Иногда над дорожками проносился песок, но они всегда оставались чистыми. Песок никогда даже частично не заносил дорожки, ведущие в город, дольше чем на мгновение. Ближе к городу вдоль дорожек появлялись ряды деревьев, сформированных и подстриженных с большим вкусом. Так что богомольцы, шедшие под палящим дневным солнцем, неожиданно попадали в тенистые зеленые аллеи. В четверти лиги от города на пути паломников встречались маленькие фонтаны и небольшие сосуды в форме изящных местных или причудливых мифических животных. Сосуды были вырезаны из того же молочно-белого камня, что и сам Белшевед.
С этого расстояния стены города закрывали собой большую часть горизонта. Создавалось впечатление, что это склоны гор, покрытые снегом. У подножия этих гор-стен, едва отличаясь от них белизной, буйным цветом цвели деревья. Возвышавшиеся над стенами купола и шпили, казалось, трепетали, словно цветы гибискуса или белые гиацинты. А белые птицы перелетали от башни к башне, как пчелы в поисках нектара.
На каждую из четырех сторон света выходили главные ворота. В них переливались три оттенка белого цвета: ярко-белая сталь, украшенная панелями нежной желтовато-белой слоновой кости, укрепленными гвоздями с огромными полированными шляпками из бледных цирконов.
Когда люди подходили к Белшеведу, город пел для них. Издалека их встречал едва различимый звук, но по мере их приближения он становился все громче и громче, разрастался, чтобы приветствовать их. Песня была мелодичной, но при этом таинственно дребезжащей, будто это нашептывал гром или тысячи ос жужжали в стеклянном улье.
Процессии паломников текли по блестящим, свободным от песка дорожкам к Белшеведу, и торжественный гимн пенился в котле древнего города. Когда богомольцы приблизились к городу на дозволенное количество шагов, гимн растворился в небесах.
Паломники в изумлении (которое год от года не уменьшалось) застыли на месте. Они вслушивались в тишину, последовавшую за песней. Тишина воцарилась над нетающими снежными холмами пустыни и птицами, порхавшими над гибискусовыми минаретами.
— Он так похож на город богов, — восхищались люди, не имея понятия о том, что у богов нет городов и они совсем не хотят владеть ими.
Добиравшиеся до Белшеведа ночью тоже слышали песню, возносящуюся из города в небеса, будто столб невидимого звучащего пара. По ночам купола светились, как громадные призрачные жемчужины. А ночные цветы распускались в садах, и их ароматы, словно духи, волнами проносились по воздуху.
Так выглядел Белшевед снаружи.
Внутреннее убранство города было не менее впечатляющим.
Войдя сквозь одни из четырех высоких ворот, паломник оказывался на широкой прямой дороге, выложенной мозаиками из очень бледного мрамора. Мозаики эти не изображали ничего конкретного, на них были лишь туманные разводы, напоминающие клубы пара или облака. Такие, будто воздушные, дороги вели от каждых ворот к сердцу города. По обеим сторонам дорог стояли храмы, тесно прижавшись друг к другу, как дома обычного города. Некоторые из них были так велики, что их похожие на цветы снежные купола сливались с небом. Окна из небесно-голубого стекла освещались изнутри, и каждое было сделано в виде цветка, листа или какой-нибудь абстрактной формы — истинное воплощение божественных грез. Другие строения, изящные и миниатюрные, восхищали хрустальными остроконечными башенками и алебастровыми лепными украшениями. Фигурные лестницы петляли вверх и вниз, напоминая скрипичные ключи. Колоннады окаймляли входы и выходы, а сами колонны были вырезаны в виде женских фигур или деревьев. Деревья внутри города цвели так же пышно, как и за его пределами. От дуновения ветра лепестки осыпались с них, словно снег.
Четыре главные дороги оканчивались в центре священного города у берега чудесного озера. Бирюзовая вода его почиталась за знак благоволения богов. Сверху над бирюзой изогнулись четыре белые дуги мостов. Вместе со своими отражениями в воде они образовывали овалы. Мосты сходились к светящейся диадеме — центральному храму Белшеведа.
Храм не был построен из белого камня, он был облицован пластинками из бледного золота и походил на сказочную ящерицу. Драгоценное ядро сладкого плода веры.
Люди восклицали: «Смотрите, таким и должно быть жилище богов».
Но они ошибались. Жилища богов строились из особенного материала. И ни одному человеку не дано их увидеть, даже если бы он смог проникнуть в Верхний Мир.
Пришедший в город богомолец, остановившись над блестящей поверхностью озера на одном из мостов, украшенных причудливой резьбой, ясно различал внутри туманного храма фигуры в белых одеяниях, подобные призракам.
Большинство обитателей этого мира жило в разных концах плоской земли и возвращалось к этому источнику веры только раз в год. Но были и такие, кто постоянно жил в Белшеведе. Эти люди закрывали городские ворота, поддерживали горевшие там огни, ухаживали за цветущими во славу богов цветами — делали все для того, чтобы красота города не меркла.
Эти немногие выбирались из людей определенного типа. Представление о том, как выглядят боги, сложившееся к тому времени в людских умах, перенесли на смертных. Служившие в городе имели приятную внешность и были стройны. Их белая прозрачная кожа никогда не увядала, потому что ее состояние постоянно поддерживалось религиозными постами, диетой и втиранием целебных мазей. Волосы как мужчинам, так и женщинам полагалось иметь золотистые и осветлять их почти до цвета платины.
Все они были какими-то особенными, отличаясь от простых смертных туманными взглядами и плавными жестами. Они выглядели отрешенными, избранными людьми.
И все же эти избранники божии когда-то были отобраны из обычных людей. Но люди намеренно забыли о происхождении своих жрецов и жриц, так же как забыли, что город был построен на их собственные средства, придуман и спроектирован их собственными учеными и математиками, наполнен чудесами, созданными их собственными магами.
Когда служители небес приближались, люди кланялись, трепеща от благоговения и страха.
В сердце золотого храма на спинах двух громадных золотых созданий с головами ястребов, туловищами львов и хвостами гигантских рыб покоился алтарь из полупрозрачного кристалла небесно-голубого цвета. Внутри алтаря плыли по кругу опаловые облака и созвездия. Когда храм наполнялся верующими, двери закрывались, и в медовой полутьме астрологический алтарь начинал светиться. Слуги небес пели сладкими голосами, бесстрашно стоя между лапами двух животных, которые, внезапно открыв клювы, кричали медными резонирующими голосами: «Кто любит богов, тот познает вечное блаженство».
После песнопений из алтаря медленно выплывал наружу светящийся шар. Могло показаться, что это второе солнце. Его сияние было способно ослепить, но не ослепляло, потому что в середине мнимого солнца виднелись перемещающиеся фигуры. Никто впоследствии не мог описать увиденное. Некоторые утверждали, что внутри мелькали образы самих богов, окутанные какой-то цветной дымкой. Другие говорили о разыгранных перед ними сценах, отражавших счастливые события из их прошлого или предсказывавших будущее. Некоторые скромно упоминали о видениях рая или картинах других миров. Одни плакали, другие хохотали, а некоторые падали в обморок прямо на мозаичный пол, если было куда упасть.
Но когда блеск пропадал, все приходили в себя. Ошеломленные паломники продвигались к открытым дверям, собираясь принести в жертву богам кровь, драгоценные камни или вино в храмы, что стояли повсюду вокруг озера. Там они исповедовались невидимым за ажурными ширмами духовникам, перечисляя свои грехи и дурные предчувствия, представлявшиеся в этот момент маловажными, и поэтому о них было легко рассказывать в надежде избежать их в будущем. Паломникам казалось, что их души очищены и пропитаны чудесными эликсирами. Потом они перерезали горло маленьким ягнятам и жарили их мясо на голубом огне, всхлипывая о судьбе этих милых животных и о том, что все на свете находится в руках милосердных и добрых богов.
Дневная серовато-коричневая пелена на небе сместилась к западной кромке земли. Темные пески ночи, громоздившиеся у порога зашедшего солнца, теперь окончательно погребли его.
Между группами шатров скрытно пробирался молодой человек. Он двигался странно: неуверенно и в то же время целеустремленно. В сумерках загорелись лампады, костры, звезды, а бледный призрак города, словно парус стоящего на якоре корабля, отдыхал посреди окружившего его лагеря.
Юноша, младший из трех братьев, далеко отошел от места расположения своего лагеря. Он пробирался через пески, далеко огибая городские стены, придерживаясь правила не приближаться к ним ближе, чем на расстояние в сто шагов. Он завернулся в плащ, хотя ночь выдалась теплая.
Наконец он подошел к рощице благоухающих деревьев, где несколько девушек набирали воду из украшенной орнаментом огромной чаши.
Удивительно, но если смотреть издалека, то днем, на фоне голубого неба и рыжевато-коричневых песков, белизна Белшеведа представлялась полным отсутствием цвета. И дети, впервые видевшие его, иногда спрашивали: «Кто разорвал небо?». Ночью, светясь, как соляная скала, город, казалось, испускал собственное сияние. Лишь перед теми, кто приближался к Белшеведу с запада, город представал более темным. Ведь они видели его на фоне восходящей луны; но и тогда это была темнота чистого серебра.
Люди наводняли Белшевед лишь один раз в год, в течение всего нескольких дней, пока длился праздник поклонения. Поэтому город успевал остаться чистым. Дыма, поднимавшегося от кадильниц и алтарей, не хватало, чтобы закоптить его. Даже во время праздника никто не входил в город просто так, чтобы не осквернить его. Напротив, множество лагерей было беспорядочно разбросано вокруг Белшеведа, и каждый из них располагался самое малое в сотне шагов от городских стен. Ворота были открыты день и ночь. Но тот, кто входил через них, входил как гость, — навестить богов в их доме, поклониться им и принести подарки. Никто никогда не злоупотреблял гостеприимством. Празднования и спортивные состязания проводились всегда снаружи, не менее чем в сотне шагов от белоснежного Белшеведа. Белизна этого города была настолько исключительна, так очаровывала, что никто из приходивших сюда не возражал против такого запрета. И город по-своему отплачивал им. Каждый год, когда паломники возвращались к Белшеведу, он, казалось, становился еще прекраснее.
В радиусе лиги от города к нему стекались дорожки, как вода из пустыни. Эти широкие дорожки все как одна были вымощены гладкими блестящими камнями, вызывавшими удивление своей формой. Иногда над дорожками проносился песок, но они всегда оставались чистыми. Песок никогда даже частично не заносил дорожки, ведущие в город, дольше чем на мгновение. Ближе к городу вдоль дорожек появлялись ряды деревьев, сформированных и подстриженных с большим вкусом. Так что богомольцы, шедшие под палящим дневным солнцем, неожиданно попадали в тенистые зеленые аллеи. В четверти лиги от города на пути паломников встречались маленькие фонтаны и небольшие сосуды в форме изящных местных или причудливых мифических животных. Сосуды были вырезаны из того же молочно-белого камня, что и сам Белшевед.
С этого расстояния стены города закрывали собой большую часть горизонта. Создавалось впечатление, что это склоны гор, покрытые снегом. У подножия этих гор-стен, едва отличаясь от них белизной, буйным цветом цвели деревья. Возвышавшиеся над стенами купола и шпили, казалось, трепетали, словно цветы гибискуса или белые гиацинты. А белые птицы перелетали от башни к башне, как пчелы в поисках нектара.
На каждую из четырех сторон света выходили главные ворота. В них переливались три оттенка белого цвета: ярко-белая сталь, украшенная панелями нежной желтовато-белой слоновой кости, укрепленными гвоздями с огромными полированными шляпками из бледных цирконов.
Когда люди подходили к Белшеведу, город пел для них. Издалека их встречал едва различимый звук, но по мере их приближения он становился все громче и громче, разрастался, чтобы приветствовать их. Песня была мелодичной, но при этом таинственно дребезжащей, будто это нашептывал гром или тысячи ос жужжали в стеклянном улье.
Процессии паломников текли по блестящим, свободным от песка дорожкам к Белшеведу, и торжественный гимн пенился в котле древнего города. Когда богомольцы приблизились к городу на дозволенное количество шагов, гимн растворился в небесах.
Паломники в изумлении (которое год от года не уменьшалось) застыли на месте. Они вслушивались в тишину, последовавшую за песней. Тишина воцарилась над нетающими снежными холмами пустыни и птицами, порхавшими над гибискусовыми минаретами.
— Он так похож на город богов, — восхищались люди, не имея понятия о том, что у богов нет городов и они совсем не хотят владеть ими.
Добиравшиеся до Белшеведа ночью тоже слышали песню, возносящуюся из города в небеса, будто столб невидимого звучащего пара. По ночам купола светились, как громадные призрачные жемчужины. А ночные цветы распускались в садах, и их ароматы, словно духи, волнами проносились по воздуху.
Так выглядел Белшевед снаружи.
Внутреннее убранство города было не менее впечатляющим.
Войдя сквозь одни из четырех высоких ворот, паломник оказывался на широкой прямой дороге, выложенной мозаиками из очень бледного мрамора. Мозаики эти не изображали ничего конкретного, на них были лишь туманные разводы, напоминающие клубы пара или облака. Такие, будто воздушные, дороги вели от каждых ворот к сердцу города. По обеим сторонам дорог стояли храмы, тесно прижавшись друг к другу, как дома обычного города. Некоторые из них были так велики, что их похожие на цветы снежные купола сливались с небом. Окна из небесно-голубого стекла освещались изнутри, и каждое было сделано в виде цветка, листа или какой-нибудь абстрактной формы — истинное воплощение божественных грез. Другие строения, изящные и миниатюрные, восхищали хрустальными остроконечными башенками и алебастровыми лепными украшениями. Фигурные лестницы петляли вверх и вниз, напоминая скрипичные ключи. Колоннады окаймляли входы и выходы, а сами колонны были вырезаны в виде женских фигур или деревьев. Деревья внутри города цвели так же пышно, как и за его пределами. От дуновения ветра лепестки осыпались с них, словно снег.
Четыре главные дороги оканчивались в центре священного города у берега чудесного озера. Бирюзовая вода его почиталась за знак благоволения богов. Сверху над бирюзой изогнулись четыре белые дуги мостов. Вместе со своими отражениями в воде они образовывали овалы. Мосты сходились к светящейся диадеме — центральному храму Белшеведа.
Храм не был построен из белого камня, он был облицован пластинками из бледного золота и походил на сказочную ящерицу. Драгоценное ядро сладкого плода веры.
Люди восклицали: «Смотрите, таким и должно быть жилище богов».
Но они ошибались. Жилища богов строились из особенного материала. И ни одному человеку не дано их увидеть, даже если бы он смог проникнуть в Верхний Мир.
Пришедший в город богомолец, остановившись над блестящей поверхностью озера на одном из мостов, украшенных причудливой резьбой, ясно различал внутри туманного храма фигуры в белых одеяниях, подобные призракам.
Большинство обитателей этого мира жило в разных концах плоской земли и возвращалось к этому источнику веры только раз в год. Но были и такие, кто постоянно жил в Белшеведе. Эти люди закрывали городские ворота, поддерживали горевшие там огни, ухаживали за цветущими во славу богов цветами — делали все для того, чтобы красота города не меркла.
Эти немногие выбирались из людей определенного типа. Представление о том, как выглядят боги, сложившееся к тому времени в людских умах, перенесли на смертных. Служившие в городе имели приятную внешность и были стройны. Их белая прозрачная кожа никогда не увядала, потому что ее состояние постоянно поддерживалось религиозными постами, диетой и втиранием целебных мазей. Волосы как мужчинам, так и женщинам полагалось иметь золотистые и осветлять их почти до цвета платины.
Все они были какими-то особенными, отличаясь от простых смертных туманными взглядами и плавными жестами. Они выглядели отрешенными, избранными людьми.
И все же эти избранники божии когда-то были отобраны из обычных людей. Но люди намеренно забыли о происхождении своих жрецов и жриц, так же как забыли, что город был построен на их собственные средства, придуман и спроектирован их собственными учеными и математиками, наполнен чудесами, созданными их собственными магами.
Когда служители небес приближались, люди кланялись, трепеща от благоговения и страха.
В сердце золотого храма на спинах двух громадных золотых созданий с головами ястребов, туловищами львов и хвостами гигантских рыб покоился алтарь из полупрозрачного кристалла небесно-голубого цвета. Внутри алтаря плыли по кругу опаловые облака и созвездия. Когда храм наполнялся верующими, двери закрывались, и в медовой полутьме астрологический алтарь начинал светиться. Слуги небес пели сладкими голосами, бесстрашно стоя между лапами двух животных, которые, внезапно открыв клювы, кричали медными резонирующими голосами: «Кто любит богов, тот познает вечное блаженство».
После песнопений из алтаря медленно выплывал наружу светящийся шар. Могло показаться, что это второе солнце. Его сияние было способно ослепить, но не ослепляло, потому что в середине мнимого солнца виднелись перемещающиеся фигуры. Никто впоследствии не мог описать увиденное. Некоторые утверждали, что внутри мелькали образы самих богов, окутанные какой-то цветной дымкой. Другие говорили о разыгранных перед ними сценах, отражавших счастливые события из их прошлого или предсказывавших будущее. Некоторые скромно упоминали о видениях рая или картинах других миров. Одни плакали, другие хохотали, а некоторые падали в обморок прямо на мозаичный пол, если было куда упасть.
Но когда блеск пропадал, все приходили в себя. Ошеломленные паломники продвигались к открытым дверям, собираясь принести в жертву богам кровь, драгоценные камни или вино в храмы, что стояли повсюду вокруг озера. Там они исповедовались невидимым за ажурными ширмами духовникам, перечисляя свои грехи и дурные предчувствия, представлявшиеся в этот момент маловажными, и поэтому о них было легко рассказывать в надежде избежать их в будущем. Паломникам казалось, что их души очищены и пропитаны чудесными эликсирами. Потом они перерезали горло маленьким ягнятам и жарили их мясо на голубом огне, всхлипывая о судьбе этих милых животных и о том, что все на свете находится в руках милосердных и добрых богов.
Дневная серовато-коричневая пелена на небе сместилась к западной кромке земли. Темные пески ночи, громоздившиеся у порога зашедшего солнца, теперь окончательно погребли его.
Между группами шатров скрытно пробирался молодой человек. Он двигался странно: неуверенно и в то же время целеустремленно. В сумерках загорелись лампады, костры, звезды, а бледный призрак города, словно парус стоящего на якоре корабля, отдыхал посреди окружившего его лагеря.
Юноша, младший из трех братьев, далеко отошел от места расположения своего лагеря. Он пробирался через пески, далеко огибая городские стены, придерживаясь правила не приближаться к ним ближе, чем на расстояние в сто шагов. Он завернулся в плащ, хотя ночь выдалась теплая.
Наконец он подошел к рощице благоухающих деревьев, где несколько девушек набирали воду из украшенной орнаментом огромной чаши.