Лихачев Виктор. Молитесь за меня

   Маленькая закусочная в центре Одуева. Все места стоячие. Прокофьев и Самсонов расположились у одного из столиков. Перед каждым из них по стакану портвейна. Из окна открывается чудесный вид на бульвар.
   Самсонов. (Громким шепотом). Коля, я не буду пить эту гадость. И вообще, давай отойдем куда-нибудь в уголок. У меня такое ощущение, что все пальцем показывают. Прокофьев. На кого?
   Самсонов. На меня, разумеется. Здесь родители моих учеников. Прокофьев. Ну и что? Им можно, а тебе нельзя? Самсонов. Прошу тебя, давай хотя бы отойдем в сторону. Прокофьев. Неужели тебе не нравится вид за окном? Знаешь, май и сентябрь - мои любимые месяцы. Впрочем, давай сначала выпьем. Твое здоровье, брат. (Выпивают). Хорошо. Так вот, ты не задумывался над тем, что характер народа во многом зависит от климата?
   Самсонов. Не задумывался. Я же математик, Михалыч. Прокофьев. Понятно. Почему душа русского человека так непредсказуема. А ты посмотри на нашу погоду: март, апрель - не поймешь что, то снег и собачий холод, то припекает на солнышке. Но вот приходит май. Посмотри, Петруха, посмотри. Все цветет, но без пышности, зато так душевно, чисто. Соловьи поют. Лягушки квакают. Благодать. А погода, погода: ни жарко, ни холодно, в самый раз. "Сыплет черемуха снегом" - это ведь только русский поэт мог написать. А потом лето. Пыль, комары, жара... И вдруг - сентябрь. Боже, какой месяц! В воздухе так тихо, что видишь, как пролетает каждая паутинка. Леса - в золоте, а в синем небе - курлы - курлы,
   - это журавли улетают на юг...
   Самсонов. Да ты поэт, Михалыч. Я ведь всегда тобой восхищался, я... Слушай, давай еще по одной?
   Прокофьев. Вот таким ты мне нравишься. Кстати, с тебя причитается. Самсонов. Согласен. А за что?
   Прокофьев. Думаешь, я не вижу, как ты по Войтючке вздыхаешь? Не согласись я на роль вашего режиссера, ты бы так и остался старой девой. Самсонов. Неужели, это видно? Прости, а причем здесь старая дева? Прокофьев. Кто-то предлагал еще по одной? Кстати, купи по котлетке. Самсонов. (Возвращается с новой порцией портвейна). Художник, брат Никола, должен быть голодным.
   Прокофьев. Кто тебе сказал такую чушь, математик? Художник не должен быть сытым, ибо сытость есть пресыщенность. А оставлять человека голодным, будь то художник или сапожник - преступление.
   Друзья выпивают. Самсонов. Что же я раньше сюда не приходил? Но ты об Ирочке говорил... Прокофьев. О ком? О Войтючке? Да здесь все просто: не уломай меня Рощина, ты бы всю жизнь только вздыхал о ней. А сейчас у тебя есть шанс. Почитай, каждый день репетируем.
   Самсонов. А что толку? Ты слышал, как она тогда сказала? (Передразнивает Войтюк). "У меня есть сомнения по этой кандидатуре". Прокофьев. Ну и что? Попробуй мыслить логически, брат Петруха, и ты поймешь, что нравишься ей.
   Самсонов. Ты выводишь это из слов... Войтючки? Прокофьев. Да. Продемонстрировать? Пожалуйста. Когда возникла твоя кандидатура на роль Бориса, этого робкого застенчивого человека, Ирочка решила, судя по ее словам, что ты не такой. Так? Идем дальше. Вы с ней, как я заметил, в школе только здравствуетесь и прощаетесь, а она получается, о тебе имеет представление. И в этом представлении ты - не робкий, не застенчивый. А почему она так думает? Да потому, что просто думает о тебе. А с какой стати красивая незамужняя девушка будет думать о холостом красавце мужчине? Он ей нравиться. Самсонов. Ух ты! Давай еще по одной. За нее. Прокофьев. За Войтючку?
   Самсонов. Нет, за логику. Прокофьев. А тебе плохо не будет? У нас через полчаса репетиция. Самсонов. Мне давно не было так хорошо. Только разреши еще одно мое сомнение. Извини, я еще разочек сбегаю, потом договорю. (Уходит. Прокофьев пристально смотрит в окно).
   Возвращается Петр. Прокофьев. Быстро сбегал.
   Самсонов. Давай, за нас. (Почти без паузы). Понимаешь, Михалыч, про нее всякое говорят...
   Прокофьев. Интересно. Самсонов. Какая-то она вся... разбитная. Курит. Ну, и... ты меня понимаешь. Прокофьев. Знаешь, Петр Петрович, почему я не люблю вашего брата идеалиста? Всю жизнь принцесс ждете. Придумаете себе какую-нибудь фигню - и поклоняетесь ей. А живого человека разглядеть не можете.
   Самсонов. Постой... Прокофьев. Нет, это ты постой. У Ирки разбитной характер? Просто она своя, в доску, понимаешь? Когда я неделю с воспалением легких в больнице валялся, знаешь, кто ко мне из школы пришел? Рощина и Войтюк. Самсонов. Я же не о том.
   Прокофьев. А я о том, Петя. Надо не внешнее в человеке видеть, а его суть, сердце его. Какой-то недоносок один раз ее до дома проводил, потом Бог знает что наболтал, а ты слушаешь и веришь.
   Самсонов. Да если бы один. Прокофьев. Ну и что? Если ты любишь ее - какая разница? (Говорит совсем тихо). У Ирины сердце золотое, Петруха. Если это сердце выберет тебя, считай, ты счастливую лотерею выиграл. (Неожиданно умолкает и пристально смотрит в окно). Самсонов. Мне это надо все обмозговать. Ты прав, я идеалист. Что ты молчишь? Смотри наша Екатерина идет. С женихом. Кстати, зачем ты его на роль Кудряша взял?
   Прокофьев. А ведь мы с тобой по третьей еще не выпили. Давай на посошок, да пойдем на репетицию. Только другой дорогой.
   Картина третья. Явление второе.
   Лазукина и Ильин идут по улице, взявшись за руки. Молодой человек пытается обнять девушку.
   Лазукина. Не надо, люди же кругом. Ильин. А мне все равно. Через два месяца мы поженимся. Лазукина. А мне не все равно. Да и на репетицию опоздаем. Ильин. Успеем. Идти осталось - всего ничего. Давай вон за тот куст сирени отойдем. На минуточку. Пожалуйста.
   Лазукина. (Слабо сопротивляясь). Виталик! (Отходят за куст. Целуются). Все, пошли.
   Ильин. Слушай, Томка, сдалась тебе эта пьеса. Лазукина. Неужели тебе не нравиться играть? А по мне, так ничего в жизни лучше и нету. Я, когда дома роль репетирую, обо всем забываю: что в медучилище учусь, что папка у нас с Соней пьющий... Кстати, отчего ж ты решил тогда в театр пойти, если не нравится?
   Ильин. А то не догадываешься? Лазукина. Честное слово, нет.
   Ильин. Да ладно тебе. Думаешь, я не вижу, какими глазами на тебя этот режиссер смотрит? Бабник еще тот, люди зря болтать не будут. Лазукина. Глупенький! Он мне пытается роль объяснить. Ты знаешь, он так много знает, я бы все слушала и слушала... Что ты насупился? Сам же сказал, через два месяца мы поженимся. (Молодые люди вновь целуются). Откуда-то из-за угла появляется Евграфыч. Он идет быстро, на ходу повторяя текст своей роли.
   Евграфыч. "Вот какой, сударь, у нас городишко! Бульвар сделали, а не гуляют. Гуляют только по праздникам, и то один вид делают, что гуляют, а сами ходят туда наряды показывать..." (Вдруг замечает парочку). Вот тебе и не гуляют, еще как гуляют. Да это ж наша Катерина.
   Лазукина. Ой! (Отпрянула от Ильина). Здравствуйте. Евграфыч. А я думал, что последний на репетицию приду. Ильин. Мы репетируем, Евграфыч.
   Евграфыч. Болтать-то! Ежели бы ты был Борисом Григорьевичем, тогда бы я еще поверил. А ты Кудряш. Так что пойдемте-ка в Дом культуры, а то Николай Михайлович не любит когда опаздывают.
   Ильин. Носитесь вы с ним, как с писаной торбой. Учитель он, может, и хороший, а режиссер никудышный.
   Лазукина. Ты просто ревнуешь к нему, Виталик. Ильин. При чем здесь это? Я ведь специально прочитал пьесу. Там о жизни русского города прошлого века говориться, а он о какой-то Древней Греции все толкует. Евграфыч. Ежели честно, я тоже не все понимаю, но, Бог даст, в конце концов, мы все поймем. А ты лучше роль свою учи. Мне еще Варсонофьев Виктор Фролыч, - он у нас еще до Смирнова режиссером был, говорил: "Что такое есть актер? Глина в руках режиссера. И чем глина мягче, податливее, тем актер талантливее". Ильин. А вдруг ваш режиссер и лепить-то не умеет? Помнет, помнет он вас, талантливых, да и бросит.
   Евграфыч. Злой ты, парень. Даже странно: люди от любви добрее делаются, а ты... Лазукина. Вы его не знаете, это он из-за меня такой. Переживает. Евграфыч. Понятно. Это только сегодня твой жених зеленый и скользкий, а так он белый и пушистый. Болеет, то есть переживает. (Быстро уходит, вновь бормоча текст). "Вот какой, сударь, у нас городишко! Бульвар сделали, а не гуляют". Ильин. Чокнутый старик! Я вижу, славная у нас компания подбирается. Лазукина. А мне он нравиться - смешной и добрый. Хочет весь мир осчастливить. Ильин. Ничего ты, Томка, в людях не понимаешь. Будто не по земле ходишь, а в облаках летаешь. Все эти фантазеры, все эти добрые люди - да что там - вред от них один. Надо же, глиной ему нравиться быть. А я вот каменных людей уважаю. Лазукина. Ты не понял. Он же в другом смысле. Ильин. А я в этом! Камень - это сила! (Крепко обнимает девушку). ВсJ, отлеталась ты. Никуда я тебя не отпущу.
   Лазукина. Пусти, Виталик, мне же больно... (После некоторого молчания). Боюсь, ты ошибаешься.
   Ильин. Ошибаюсь? Лазукина. Силой никого нельзя удержать, каменный ты мой. Надеюсь, у меня будет время тебе это объяснить... Побежали, мы уже опоздали.
   Действие второе.
   Картина первая.
   Репетиционный зал в местном Доме культуры. На стульях полукругом сидят актеры народного театра, репетирующие "Грозу". Перед ними, думая о чем-то своем, ходит взад-вперед Прокофьев.
   Прокофьев. Ну что, все в сборе? Филатова. Тихона, то есть Лядова нет.
   Прокофьев. Опять с дежурства не отпустили? Филатова. Нет, на этот раз хуже. Соседи говорят, что запил. Брата в армию проводил, и запил.
   Прокофьев. (Рощиной). Наши действия, Вера Ивановна? Рощина. Что, у нас в Одуеве артистов больше нет? Завтра тебе такого Тихона приведу - закачаешься.
   Евграфыч. Это кого Ивановна? Рощина. Сергея Васильева, нашего участкового. Евграфыч. Рыжий такой, косит немного?
   Рощина. Да ну тебя, это пожарный косит. Участковый у нас в "Ревизоре" ЛяпкинаТяпкина играл.
   Прокофьев. Все, проехали. Остальные, надеюсь, на месте? Филатова. На месте.
   Прокофьев. А чья это маленькая девочка там за сценой сидит? Лазукина. Ой, это моя сестренка Соня. Она дома одна не хочет оставаться, вот и пришла сюда. Николай Михайлович, можно...
   Прокофьев. Можно. Итак, господа актеры, у меня две новости. Хорошая и плохая. С какой начнем?
   Все. (Дружно). С плохой. Прокофьев. У нас ни черта с вами не получается. Самсонов. А хорошая какая, брат Никола?
   Рощина. С вами все в порядке, Петр Петрович? Самсонов. Не уверен, но думаю, что да. Извините, умолкаю. Прокофьев. У меня есть такая примета: все, что начинается плохо - хорошо заканчивается. Это меня обнадеживает.
   Рощина. Вы действительно считаете, Николай Михайлович, что все началось плохо? Прокофьев, не отвечая ей, берет свободный стул и садится перед актерами. Прокофьев. Думаю, прежде всего - это моя вина. У нас нет команды. Мы не единомышленники. Кто-то играет лучше, кто-то хуже, но каждый сам по себе. Как и я - сам по себе.
   Войтюк. Что же делать, Коля? Лазукина. А мне казалось, у нас начинает получаться. Филатова. (Поет). Если долго мучиться, что-нибудь получиться. Войтюк. Света, подожди.
   Прокофьев. Знаете, что нам мешает? Вы все хорошо учились в школе. Ильин. Впервые слышу, что учиться хорошо - это плохо. Прокофьев. Послушайте меня, пожалуйста. Чем талантливее произведение, тем многообразнее его трактовка. Вспомните школьные годы. Чацкий, Печорин, Наташа Ростова. Типичные образы выхолащивали саму суть той или иной книги, а самое печальное, мы не учились думать самостоятельно. Нет, не так: мы просто не учились думать. Признаюсь вам, сдав вступительный экзамен в институт по литературе, я поклялся больше никогда не открывать "Евгения Онегина", потому что ненавидел эту книгу. А когда недавно заболел и в больнице читать было нечего, я случайно открыл "Онегина". И не мог оторваться - чудо, а не книга. Стал читать другую классику, ту, что учил в школе. И каждая книга - открытие. Оказывается, что горе Чацкого не от ума, а от его полного отсутствия, что Фамусов, в сущности, нормальный человек... Но вернемся к нашей драме. Мы хотим поставить "Грозу...". Прекрасно. Мы мечтаем, чтобы люди пришли в этот зал и два часа вместе с нами плакали и смеялись. Мы хотим этого или нам просто надо отметить 85-летие театра? Если хотим душевного отклика зрителей, давайте же отнесемся к драме Островского не как к догме, раз и навсегда застывшей. Забудьте, что эта пьеса рассказывает нам о трагической судьбе женщины в "темном царстве" - царстве социального неравенства и угнетения, жестокости невежества, господствующих в России еще в прошлом веке. (Обращается к Войтюк). Так ребята пишут в своих сочинениях, Ира?
   Войтюк. Так. Но разве это не правильно? Прокофьев. Мне хочется, чтобы мы увидели другое. (Видно, что он очень сильно волнуется). Каждому от природы дается талант. Каждому. Особый талант, особый дар Катерины - она умеет любить. Она хочет любить... (После паузы). Хорошо, если в нас так сильно сидит школа - воспользуемся старым образом. Катерина - луч света в темном царстве. И вот этот луч, проникая сквозь темноту, ищет родственную душу, ищет любви. Понимаете, одна половинка души ищет вторую, чтобы стать одним целым. Если второй половинки нет, если жить придется без любви
   - лучик гаснет. Темное царство, как понимаю его я, - это населенное потухшими лучами пространство. Такое происходило и происходит всегда и везде - в Древней Греции и Средневековой Италии. Сделайте всех людей социально равными, зажиточными - и все равно останется темное царство - царство погасших лучей и людей. В чем драма Екатерины? Она встретила Бориса и в какой-то миг ей показалось, что вот она - вторая половинка. Прошу вас, представьте: сквозь мрак пробивается луч и с чем-то встречается. И - вспышка, озарение. Увы, это оказалась всего лишь стекляшка, валяющаяся на пыльной дороге... И лучик погас, понимаете, погас. Катерина не смогла жить без любви... (Замолкает). Лазукина. Я, кажется, поняла.
   Рощина. Я тоже поняла. Только кого мне играть, Николай Михайлович? Супостатку, или...
   Прокофьев. Мы с каждым разберем его образ. Пока же скажу, что ваш, Вера Ивановна, по важности - второй после Катерины. Не надо играть супостатку, играйте женщину, которая когда-то тоже была лучом, и который... Рощина. ...погас? А стекляшкой оказался Дикой. К примеру. Можно такое представить?
   Прокофьев. (Радостно). Нужно. Я не хочу, чтобы вы стали глиной в моих руках или руках Островского. (Лазукина вздрагивает и переглядывается с Ильиным). Лепить надо образ, который вы будете играть. Оправдывайте своего героя, или осуждайте это ваше право. Я только буду немного помогать вам. И все. (Встает). А теперь начнем работать.
   Картина вторая.
   Прошло почти два месяца. На городском бульваре появляется группа людей, в которых мы узнаем Прокофьева, Самсонова, Войтюк, Лазукину и Ильина. Войтюк. Хотите, верьте, хотите, нет, а мне уже жалко, что репетиции заканчиваются. Сыграем спектакль пару раз - и разбежимся. Самсонов. Как это разбежимся? Я только во вкус начал входить. Попросим Михалыча что-нибудь авангардное для нас подобрать, из современной жизни. Прокофьев. Спасибо, Ира, что напомнила. Сегодня забыл сказать. Через три дня генеральная. Всем быть в полной боевой форме. Войтюк. Так ты нам это говорил.
   Прокофьев. А вот то, что на нее приедет Заславский, я еще не говорил. Войтюк. А кто это?
   Прокофьев. Режиссер областного театра, заслуженный деятель искусств РСФСР. Все. Ого!
   Самсонов. Он нас смотреть будет? Прокофьев. Я через друзей попросил его об этом. Заодно он должен принять решение: посылать нас на районный конкурс народных театров или нет. Войтюк. Все будет хорошо, Коля, вот увидишь. Прокофьев. Надеюсь.
   Ильин. А у меня тоже объявление. Лазукина. Виталик, может не сейчас?
   Ильин. Именно сейчас. Мы с Томкой посмотрели: все очень удачно получается. В следующую пятницу мы в Доме культуры спектакль играем. Войтюк. И юбилей театра отмечаем.
   Ильин. Правильно. А на следующий день всей "Грозой" милости просим к нам на свадьбу. (Прокофьеву). Николай Михайлович, можно вас на минуточку? (Отходят в сторону).
   Я перед вами извиниться должен. Прокофьев. Извиниться? За что?
   Ильин. (Смущенно). Думал о вас... нехорошо. Ведь о режиссерах всякое болтают. А вы - хороший человек. И играть мне у вас понравилось. Прокофьев. Даже не знаю, что тебе ответить. Ильин. А ничего не отвечайте. Обещаете на свадьбу придти? Прокофьев. (После некоторого раздумья). Обещаю. Ильин. Вот и славно. (Ко всем). Ребята, мне сейчас на завод надо, - мы новую линию монтируем. Пока. Томку не бросайте! (Пожав всем мужчинам руки и поцеловав Лазукину, уходит).
   Самсонов. Мы тоже пойдем. Да, Ирочка? (Берет ее за руку). Войтюк. Конечно. Только я сначала спрошу. Коля, у меня все одна твоя реплика из головы не идет. Помнишь, ты о Чацком говорил, что у него ума нет. Почему? Самсонов. Ира, тебе больше спрашивать нечего? Дался вам этот Чацкий. Войтюк. Я же литератор, как ты не понимаешь. В следующем учебном году будем с ребятами "Горе от ума" проходить. Почему я не вижу того, что видишь ты? Самсонов. (Громко шепчет ей). Ира, неужели не видишь, что человеку сейчас не до Чацкого?
   Прокофьев. (Улыбнувшись). Устал я, мой друг. Обещаю, все расскажу. Ничего от тебя не утаю. Договорились?
   Войтюк. (Подает ему руку). Договорились. Мы пойдем. Тебе Самсонов не хвастался? Прокофьев. Чем?
   Войтюк. Он меня завтра к своим везет. Знакомить будет. Прокофьев. (Обрадовано). Да ты что! Я рад за вас, ребята, честное слово, рад. (Самсонов и Войтюк прощаются и уходят).
   Лазукина. Если я попрошу вас немного меня проводить, это будет очень нескромно с моей стороны?
   Прокофьев. Вообще-то у меня были другие планы... Лазукина. Я недалеко отсюда живу, а потом вернетесь туда. Прокофьев. Куда - туда?
   Лазукина. Не делайте удивленное лицо. Я же каждый день видела вас в окне закусочной.
   Прокофьев. (Потрясенно). Видела? Лазукина. А почему вы не решились ко мне подойти? Прокофьев. Как вы меня огорчили...
   Лазукина. Вы не ответили на мой вопрос, Николай Михайлович. Прокофьев. А если я сам не знаю на него ответа? Лазукина. Жаль.
   Прокофьев. Жаль, что не подошел или, что не знаю ответа? Лазукина. И то, и другое, Николай Михайлович. И кто знает, не погаснут ли два луча? Впрочем, у нас еще есть время - целая неделя. Что же вы молчите? Прокофьев. Пять минут назад Ильин мне пожал руку и поблагодарил. Почему не спрашиваете за что?
   Лазукина. Я догадываюсь. Только он сложнее, чем вы думаете. Прокофьев. И вы - сложнее.
   Лазукина. А вы - глупее, чем я думала. Или - чище. Но если наши половинки не найдут друг друга, кому от этого будет лучше? Вот видите, жизнь сложнее всех этих пьес. (Оглядывается назад). А ведь вы незаметно меня проводили. Спасибо. Вот мой дом. Забудьте все, что я сейчас говорила. Обещаете? Прокофьев. (Качает головой). Мой любимый дедушка говорил мне: "Внучек, никогда, никому ничего не обещай".
   Лазукина. У вас был мудрый дедушка. Прокофьев. В отличие от своего глупого внука. Лазукина. Не обижайтесь на девочку, которая заблудилась. Лучше почитайте ей стихи.
   Прокофьев. (Удивленно). Стихи? Лазукина. Ваши любимые.
   Прокофьев. У меня нет любимых. (Незаметно подходят все ближе друг к другу). Господи, что со мной? Разное настроение, разные стихи. Лазукина. А сейчас... какое... настроение?
   Прокофьев. Сейчас? (Читает). То были капли дождевые,
   Летящие из света в тень. По воле случая впервые
   Мы встретились в ненастный день. И только радуги в тумане
   Вокруг неярких фонарей Поведали тебе заране
   О близости любви моей, О том, что лето миновало,
   Что жизнь тревожна и светла, И как ты ни жила, но мало,
   Так мало на земле жила. Как слезы, капли дождевые
   Светились на лице твоем, А я еще не знал, какие
   Безумства мы переживем. Я голос твой далекий слышу,
   Друг другу нам нельзя помочь, И дождь всю ночь стучит о крышу,
   Как и тогда, стучал всю ночь.
   Лазукина. (Шепотом). Мы встретились в ненастный день... Прокофьев. Друг другу нам нельзя помочь...
   Лазукина. Поцелуй меня. На прощание. Прокофьев бережно целует девушку. Внезапно она резко отпрянула - и скрылась в темноте двора.
   Картина третья.
   Явление первое.
   Генеральная репетиция. Спектакль подходит к концу. За кулисами, готовясь к выходу на сцену, Рощина (Кабаниха), Васильев (Тихон), Евграфыч (Кулигин) и артисты из массовки. Все напряжены. Чуть поодаль - Войтюк (Варвара). Ей уже не выходить на сцену и она смотрит за кулисы. На сцене в это время закончился прощальный диалог Бориса и Катерины. Появляется Самсонов (Борис). Все кидаются к нему со словами: "Молодец", "Отлично, Петр Петрович". Войтюк прилюдно целует Самсонова. И только Прокофьев одиноко сидит в сторонке, закрыв глаза. В это время на сцене начался монолог Катерины. Все с замиранием слушают. Катерина (Лазукина). Куда теперь? Домой идти? Нет, мне что домой, что в могилу все равно. Да, что домой, что в могилу!.. что в могилу! В могиле лучше... Под деревцем могилушка... как хорошо!.. Солнышко ее греет, дождичком ее мочит... весной на ней травка вырастет, мягкая такая... птицы прилетят на дерево, будут петь, детей выведут, цветочки расцветут: желтенькие, красненькие, голубенькие... всякие, всякие... Так тихо, так хорошо! Мне как будто легче! А о жизни и думать не хочется. Опять жить? Нет, нет, не надо... нехорошо! И люди мне противны, и дом мне противен, и стены противны! Не пойду туда! Нет, нет, не пойду... Придешь к ним, они ходят, говорят, а на что мне это? Ах, темно стало! И опять поют гдето! Что поют? Не разберешь... Умереть бы теперь... Что поют? Все равно, что смерть придет, что сама... а жить нельзя! Грех! Молиться не будут? Кто любит, тот будет молиться... Руки крест-накрест складывают... в гробу! Да, так... я вспомнила. А поймают меня да воротят домой насильно... Ах, скорей, скорей! Друг мой! Радость моя! Прощай!
   Тамара вбегает за кулисы. Делает шаг по направлению к Прокофьеву, но видя, что он сидит с закрытыми глазами, останавливается. Рощина. (Командует). Тихон и Кулигин - за мной на сцену. Васильев. (Тихо Лазукиной). Томка, тебя искать идем. Давай выныривай. Рощина. Разговорчики. (Себе). И почему я так волнуюсь, прямо как дебютантка. (Уходит).
   Прокофьев. (Поднимаясь, идет к Тамаре). Сколько у тебя времени? Лазукина. Минута. Меня сейчас найдут.
   Прокофьев. За это время я успею сказать, что если через десять, нет, это слишком рано... Если через пятнадцать лет ты не станешь народной артисткой, я съем все экземпляры "Грозы", которые есть в районной библиотеке. Лазукина. Вам правда понравилось?
   Прокофьев. Правда. Теперь они забудут о Преображенском. Лазукина. Спасибо. Спасибо вам, Николай Михайлович. Это все вы. (Порывается подбежать и обнять его, но в последний момент сдерживает себя. Смотрят друг на друга).
   В это время на сцене произошла заминка. По сюжету Кулигин должен вытащить Екатерину из воды и передать ее Кабановым со словами: "Вот вам ваша Катерина". Но Лазукина задержалась, и Васильев (Кабанов) начинает тянуть время. Васильев. Жива?
   Евграфыч. Кто? Васильев. Катерина, жена моя.
   Евграфыч. Да и не пойму я что-то. А может это не она? Васильев. Вот было бы хорошо. Погляди получше. Евграфыч. Да тJмно. И без очков я. Кажется не она. Васильев. Слава тебе Господи. А то я думаю, (опять возвращается к классическому тексту) вытащу ее, а то, как и сам... Что мне без нее! А маменька говорит, не пущу. Прокляну, коли пойдешь...
   Евграфыч. А кажись она. Войтюк подбегает к Лазукиной и Прокофьеву. Войтюк. (Кричит). Да вы что делаете!? Томка, бегом на сцену! Лазукина убегает. Через секунду-другую раздается обрадованный голос Евграфыча. Евграфыч (Кулигин). Вот вам ваша Катерина... Проговорив это, поворачивается и быстро уходит со сцены.
   Картина третья. Явление второе.
   Вся труппа в сборе. Это та же комната, где шли репетиции "Грозы". Но Прокофьева нет. На его месте стоит невысокий пожилой человек. Это режиссер областного театра Борис Семенович Заславский. У него своеобразная манера разговора. Когда Заславский говорит, то трет ладонь о ладонь, будто моет руки, а когда замолкает, засовывает их в карманы брюк. Рядом с ним незнакомый человек, видимо, инструктор райкома. Записывает за Заславским.
   Заславский. Голубчики, милые мои, как же вы меня порадовали. А где Прокофьев? Я хочу его обнять.
   Войтюк. Ушел он. Заславский. Не понимаю. Как это ушел? Я приехал, а он ушел? Рощина. (Поднимаясь). Борис Семенович, он просто перенервничал. Переживал очень сильно, видно, сердце и прихватило.
   Заславский. Вот оно что! Понимаю, понимаю. Меня самого после первого в жизни прогона, когда комиссия обсуждала мой дебют на сцене, еле отпоили. Передайте ему: все отлично. Спектакль хороший, нет, даже замечательный. (Собравшиеся зааплодировали). Конечно, шероховатостей было немало, но, думаю, мы вместе с ним все подчистим, и к зональному смотру вы будете готовы на сто процентов. (Раздается гром аплодисментов). Нет, это я вам должен аплодировать. Евграфыч. Это мы еще волновались. Сколько лет, считай, не играли. Заславский. Понимаю, понимаю. Признаюсь, в самом начале я насторожился. Вроде бы
   - "Гроза", Островский, русская классика, и вдруг - греческие мантии. Думаю, решили в Одуеве меня авангардизмом попотчевать. Оказалось, нет: реализм, настоящий реализм, но как свежо поданный! Прекрасный, прекрасный замысел: приподнять трагедию, произошедшую в маленьком русском городишке 19 века до вселенского масштаба. Помните, у Бредбери: погибла одна бабочка - изменился ход истории. А Древняя Греция - это же эталон, это истоки. Красная мантия Екатерины, черная Кабанихи, серая - Тихона - это прекрасно, прекрасно... Так, теперь по персоналиям. Кабаниха. Где Кабаниха? Видно было, что волновались. Рощина. Было такое.
   Заславский. Первый выход - поплыли немного, но потом собрались и взяли себя в руки. Молодцом! Да, и еще: умеете слышать партнера. Это и у профессионалов редкость.
   Рощина. (Смущенно). Спасибо за добрые слова, Борис Семенович. Заславский. Кабанов. (Васильеву). Из ансамбля выпадали, что есть, то есть, но экспрессии много. Работайте - и все будет хорошо. Васильев. В смысле, в милиции?