Лихэйн Деннис. В ожидании дождя

   Основателями фирмы были двое – Дэвид Веттерау и Рэй Дюпюи. Голова Рэя была тщательно обрита, и от остальных его отличало только то, что выглядел он на несколько лет старше, а мятая футболка была не хлопковой, а из шелка. Закинув обутые в кеды ноги на исцарапанный стол, в спешке поставленный посреди всего этого хаоса, он откинулся в видавшем лучшие дни кожаном кресле и раскинул руки.
   – Мое царство, – сказал он с кривой улыбкой.
   – Много работы?
   Он ткнул в мясистый, темный мешок у себя под глазом:
   – Ага.
   Через склад пронеслись двое парней. Бежали они рядом, стараясь сохранять темп, хотя казалось, что они бегут на предельной скорости. У бежавшего слева к груди было прицеплено нечто, напоминавшее помесь камеры с металлодетектором, а на талии – тяжелый пояс с набитыми карманами, больше всего похожий на армейскую портупею.
   – Чуть вперед зайди, самую малость, – сказал оператор.
   Его напарник так и поступил.
   – Так! Теперь остановись и повернись! Стоп, и поворот!
   Бежавший рядом с ним парень затормозил, развернулся и побежал обратно, а оператор последовал за ним, наблюдая через объектив камеры.
   Затем он остановился. Вскинул руки и заорал:
   – Аарон! Это что, по-твоему, нормальный фокус?
   Груда лохмотьев, увенчанная черными космами и висячими усами а-ля Фу Манчу, оторвалась от увесистого пульта в руках:
   – Да в порядке фокус, Эрик. Все как надо. Это свет глючит.
   – Да хрена лысого! – отозвался Эрик. – Свет тут ни при чем.
   Рэй Дюпюи улыбнулся и отвернулся от Эрика, который выглядел так, словно вот-вот взорвется от ярости.
   – Стэдикамщики, – сказал Дюпюи. – Типа кикеров в НФЛ. Специалисты узкого профиля, очень чувствительные личности.
   – Так вот эта штука, к нему пристегнутая, и есть «Стэдикам»? – спросил я.
   Он кивнул.
   – Я всегда думал, что они на колесиках.
   – Не-а.
   – То есть сцена в начале «Цельнометаллической оболочки», – начал я. – Это все один мужик снимал? Который там по баракам ходил с прицепленной камерой?
   – Ага. И в «Славных парнях» то же самое, по ступенькам ведь камеру не спустишь.
   – Надо же, никогда об этом не задумывался.
   Он кивнул и указал на парня, державшего в руках увесистый пульт:
   – А это помощник оператора. Пытается дистанционно поменять фокус камеры.
   Я оглянулся и посмотрел на молодых ребят – они готовились к очередному дублю, настраивая и исправляя все, что требовало настройки и исправления.
   – Круто, – сказал я, поскольку в голову больше ничего не приходило.
   – Так вы киноман, мистер Кензи?
   Я кивнул:
   – По правде сказать, в основном старье люблю.
   Он поднял брови:
   – Может, знаете даже, откуда взялось наше название?
   – Конечно, – ответил я. – Сэм Фуллер, пятьдесят третий год. Фильм отвратительный, но название отличное.
   Он улыбнулся:
   – Дэвид то же самое говорил. – Он указал пальцем на Эрика, вновь пробегавшего мимо нас. – Вот что Дэвид должен был забрать в тот день, когда его сбила машина.
   – «Стэдикам»?
   Он кивнул:
   – И поэтому я просто не понимаю.
   – Не понимаете чего?
   – Аварию эту. Его там вообще не должно было быть.
   – На перекрестке Конгресс и Пёрчейз?
   – Ага.
   – А где он должен был быть?
   – В Натике.
   – В Нейтике, – поправил я. – Откуда родом Даг Флати и девицы с пышными прическами?
   Он кивнул:
   – И где находится Нейтикский торговый центр.
   – Конечно. Но Нейтик в двадцати милях оттуда.
   – Ага. И «Стэдикам» был именно там. – Он мотнул головой, указывая на камеру. – По сравнению с этой штукой все остальное наше оборудование – которое стоит о-го-го сколько – дешевка. А в Нейтике нашелся мужик, который продавал ее за бесценок. То есть действительно почти задаром. Дэвид туда рванул, как в задницу ужаленный помчался. Но так и не доехал. А потом оказался на том перекрестке. – Он ткнул пальцем в окно в направлении делового центра, располагавшегося в нескольких кварталах к северу.
   – А полиции вы об этом рассказали?
   Он кивнул:
   – Через несколько дней они мне позвонили, сказали, что это точно был просто несчастный случай. Я разговаривал с детективом, который вел это дело, и он меня убедил, что все так и было. Дэвид споткнулся на ровном месте, на глазах у сорока с лишним свидетелей. Я и не сомневаюсь особо, что это был несчастный случай, просто мне хочется знать, какого черта он так и не доехал до Нейтика и почему вернулся назад. Я детективу так и сказал, а он ответил, что его работа – выяснить, была эта авария случайной или умышленной. Все остальное «незначительно». Его слова.
   – А вы как думаете?
   Он потер лысину.
   – Дэвид не был незначительным человеком. Дэвид был отличным парнем. Не идеальным, конечно, у всех есть недостатки, но…
   – К примеру?
   – Ну, в деловой стороне нашего бизнеса он не разбирался вообще, ну и пофлиртовать любил, когда Карен не было рядом.
   – Он ей изменял? – спросил я.
   – Нет. – Он энергично замотал головой. – Нет, скорее ему просто нравилось знать, что он не утратил хватку. Нравилось внимание женщин, нравилось с ними заигрывать. Ребячество, конечно, и, может, со временем ему бы это вышло боком, но он и вправду любил Карен и оставался ей верен.
   – Если не сердцем, то телом, – сказал я.
   – Именно. – Он улыбнулся, затем вздохнул. – Слушайте, я эту компанию основал на отцовские деньги, о'кей? И долги все на мое имя оформлены. Без меня из этой затеи ничего бы не вышло. И я действительно люблю то, чем занимаюсь, и голова у меня варит как надо, но Дэвид… у него был талант. Он был лицом компании, ее душой. Люди заключали с нами контракты, потому что Дэвид их нашел и сумел обаять. Дэвид сотрудничал и с независимыми киностудиями, и с теми, кто снимает производственные фильмы, и с рекламщиками. Именно Дэвид уговорил «Уорнер Бразерс» арендовать операторскую тележку у нас, когда они в прошлом году снимали тут фильм с Костнером, а когда им понравилось, как мы ведем дело, они к нам снова обратились, чтобы купить камеры, лампы, светофильтры, штанги на замену сломанным. – Он ухмыльнулся. – У них там постоянно что-то ломалось. А потом они начали обрабатывать свои исходные негативы у нас, когда их собственный кинокопировальный аппарат накрылся, и на наших «Авидах» монтировали материалы второй съемочной группы. И все это – благодаря Дэвиду, а не мне. У него хватало обаяния, но главное – людям хотелось ему верить. Если он давал слово, то гарантированно его держал и со всеми поступал по-честному. С Дэвидом наша фирма процветала бы. А без него? – Он обвел взглядом помещение с кучами оборудования и множеством людей, чуть пожал плечами и печально улыбнулся. – Мы за полтора года прогорим, если не раньше.
   – И кому выгодно, если вы прогорите?
   Он задумался, барабаня пальцами по голому колену:
   – Ну, несколько наших конкурентов, наверное, обрадуются, но особой выгоды даже они не получат. Мы не так чтобы крутые воротилы бизнеса, так что наше отсутствие мало кто заметит.
   – А как же контракт с «Уорнер Бразерс»?
   – Это-то да, но все равно… Когда Кеннет Брана снимал тут кино, контракт с «Фокс Серчлайт» получили не мы, а «Восемь миллиметров». А «Мартини Шот» работали над фильмом Мамета. Я к тому, что без работы никто не сидит, но рынок у нас поделен довольно честно. Из-за того, что Дэвида больше нет, никто ни миллионов, ни даже сотен тысяч не получит, это точно. – Он закинул руки за голову и уставился на стальные перегородки и голые трубы под потолком. – Жалко, что так все повернулось. Как говаривал Дэвид, «может, богатства нам не видать, но вот устроить себе комфортную жизнь вполне по силам».
   – А что насчет страховки?
   Он уставился на меня:
   – Какой страховки?
   – Я слышал, что Карен Николc потратила все свои деньги на лечение Дэвида.
   – И поэтому вы подумали…
   – Что страховки у него не было.
   Рэй Дюпюи внимательно смотрел на меня – прищуренные глаза, статичная поза. Я подождал, но после минуты молчания поднял руки:
   – Слушайте, Рэй, я ни на кого здесь бочку катить не собираюсь. Если вы как-то так особенно творчески вели бухгалтерию, ради бога. Или вы…
   – Это все Дэвид, – тихо произнес он.
   – Что?
   Он скинул ноги со стола и вынул руки из-за головы.
   – Дэвид послал… – Он скривился, будто лимон жевал, и на минуту замолчал, глядя куда-то вдаль. Когда он заговорил снова, голос его звучал чуть громче шепота: – Всю жизнь учишься не доверять людям. Особенно в нашем бизнесе, где все сплошь лапочки и очаровашки, кругом твои лучшие друзья и все тебя любят – ровно до того момента, когда предъявишь им счет. Но, богом клянусь, я всегда считал, что Дэвид не такой. Я доверял ему.
   – Но?
   – Но. – Он фыркнул, снова взглянул на железные балки под потолком, вяло и без радости ухмыльнулся. – Где-то за шесть недель до аварии Дэвид аннулировал нашу страховку. Не на оборудование, только на персонал, в том числе и на себя. Нам как раз надо было платить квартальный взнос, а он вместо этого ее аннулировал. Я был уверен, что это временный ход, что он просто решил потратить деньги на что-то еще, может, вложить их в покупку «Стэдикама».
   – С деньгами настолько туго было?
   – О да. У меня самого почти ни гроша, и папаша мой в ближайшее время точно не расщедрится. Нам сейчас много кто должен, и, как только они заплатят, все будет нормально, но последние несколько месяцев приходилось крутиться. Так что я понимаю, почему Дэвид так поступил. Я не понимаю, почему он мне об этом не сказал и почему эти деньги так и остались лежать на банковском счете.
   – Они все еще там?
   Он кивнул:
   – Были там, когда его сбила машина. Я оплатил ими страховку, а остальное потратил на первый взнос за «Стэдикам». Я его в кредит приобрел.
   – Но вы уверены, что именно Дэвид связывался со страховым агентством?
   Пару минут он, похоже, раздумывал – то ли вышвырнуть меня из офиса, то ли рассказать все как есть. Наконец выбрал второй вариант, что меня порадовало, – не уверен, что смог бы и дальше мириться с собой, если бы меня выкинули на улицу ребята, которые за свою жизнь «Звездные войны» смотрели чаще, чем занимались сексом.
   Он оглянулся, чтобы убедиться – на нас никто не обращает никакого внимания, а затем маленьким ключиком открыл нижний ящик стола. Порывшись в нем пару секунд, извлек лист бумаги и протянул мне.
   Листок оказался копией письма, отправленного Дэвидом Веттерау в страховую компанию. В нем говорилось, что финансовый директор компании «Происшествие на Саут-стрит» Веттерау желает аннулировать страховые медицинские полисы всех сотрудников фирмы, включая его самого. Внизу стояла подпись Дэвида.
   Рэй Дюпюи сказал:
   – Страховщики прислали это мне, когда я попытался от имени Дэвида добиться от них выплат по страховке. Я от них ни цента не получил. Кое-что наскреб сам, что-то Карен подкинула, но потом у нее деньги кончились, а счета все шли и шли. Родственников у Дэвида нет, так что в конце концов его, наверное, оставят на попечительстве государства. Мы с Карен больше всего боялись, что его запихнут в какую-нибудь убогую больничку и бросят там умирать, поэтому из кожи вон лезли, чтобы обеспечить ему первоклассное лечение. Но вдвоем нам это оказалось не по силам.
   – Вы хорошо знали Карен?
   Он несколько раз кивнул:
   – Да, очень хорошо.
   – И как она вам?
   – Она из тех, с кем главный герой оказывается в конце фильма. Понимаете, о чем я? Не секс-бомба, от которой в итоге одни проблемы, а хорошая девочка. Которая, если героя отправляют на фронт, не бросает его, черкнув письмишко. Которая всегда рядом. Главное, чтобы герою хватило ума это разглядеть. Вроде как Барбара Бел Геддес в «Головокружении». Если бы Джимми Стюарту достало мозгов не обращать внимания на ее очки.
   – Ага.
   – Вообще, их роман выглядел довольно странно.
   – В каком смысле?
   – Ну, таких женщин в жизни не бывает. Только в кино.
   – Хотите сказать, она притворялась?
   – Нет. Просто я никогда не был уверен, понимает ли сама Карен, кто она такая. Как будто она слишком упорно работала над собой, чтобы стать идеальной женщиной, а в результате утратила собственную личность.
   – А после несчастного случая с Дэвидом?
   Он пожал плечами:
   – Поначалу она держалась, а потом будто трещину дала. Зрелище ужасное, ей-богу. Когда она сюда заходила, меня так и подмывало спросить у нее документы – просто чтобы убедиться, что это один и тот же человек. Не то пьяная, не то под кайфом. В полном раздрае. Знаете, как говорят? Если вся твоя жизнь – как фильм, то что с тобой будет, когда кино кончится?
   Я промолчал.
   – Тут ситуация как с детьми-актерами, – продолжил он. – Они снимаются столько, сколько могут, но воевать против гормонов и взросления бессмысленно. И вот в один прекрасный день они просыпаются, и выясняется, что они уже больше не дети и не кинозвезды и ролей для них нет. И они тонут.
   – А Карен?
   На секунду на глаза его навернулись слезы, и он резко, громко выдохнул.
   – Господи, у меня из-за нее сердце кровью обливалось. У всех нас. Она жила ради Дэвида. И каждый, кто их видел хотя бы пару секунд, сказал бы то же самое. А когда Дэвида сбила машина, она умерла. Просто телу для этого потребовалось еще четыре месяца.
   Какое-то время мы сидели в тишине, а затем я протянул ему письмо Дэвида в страховую компанию. Он машинально взял его и уставился на листок.
   Наконец на его лице появилась горькая улыбка.
   – «Ф» нет, – сказал он и покачал головой.
   – То есть?
   Он перевернул письмо, чтобы я мог увидеть текст.
   – Второе имя Дэвида было Филип. Когда мы организовали бизнес, он ни с того ни с сего начал посередине, после «Дэвида», но перед фамилией, ставить заглавную букву «Ф». Только на документах и чеках, больше нигде. Я еще над ним прикалывался, говорил, что «Ф» означает «Фуфлыжник».
   Я взглянул на подпись:
   – А тут «Ф» нету.
   Он кивнул, затем бросил листок в ящик стола:
   – Наверное, в тот день ему фуфло гнать не особенно хотелось.
   – Рэй.
   – Да?
   – Можно мне сделать копию этого письма и какого-нибудь документа, где есть подпись с буквой «Ф»?
   Он пожал плечами:
   – Да, конечно.
   Еще немного порылся в ящике стола и нашел какую-то записку Дэвида с широким, размашистым «Ф».
   Рэй проследовал к замызганному ксероксу и поместил письмо под крышку. Я шел за ним.
   – Что-то в голову пришло? – спросил он.
   – Я пока и сам не уверен.
   Он извлек копию письма из поддона и протянул мне.
   – Это просто буква, мистер Кензи.
   Оригинал записки он также отдал мне.
   Я кивнул:
   – А есть какой-нибудь документ с вашей подписью?
   – Разумеется.
   Он провел меня обратно к столу и достал подписанную им записку.
   – Знаете, в чем весь фокус при подделке подписей? – спросил я, переворачивая записку.
   – В твердой руке?
   Я покачал головой:
   – В гештальте.
   – Гештальте?
   – Подпись надо воспринимать как единое целое, как рисунок, а не как набор отдельных букв.
   Взяв ручку, я аккуратно скопировал его перевернутую подпись.
   Закончив, снова перевернул листок и показал ему, что получилось.
   Он посмотрел, удивленно открыл рот и поднял брови:
   – Неплохо. Очень даже.
   – И это первая попытка, Рэй. Представьте, что бы я мог сделать, если бы попрактиковался.

7

   Я снова позвонил Девину, разбудив его.
   – Ну, как там продвигается дело с мисс Диас?
   – Да никак. Женщины – странные создания.
   – Ни детектив Томас, ни детектив Степлтон мне так и не перезвонили.
   – А это потому, что Степлтон был одним из протеже Дойла.
   – Вон оно что.
   – Даже если бы ты увидел, как Джимми Хоффа пьет кофе в забегаловке, Степлтон все равно бы на тебя внимания не обратил.
   – А Томас?
   – Она не такая предсказуемая. И сегодня она работает в одиночку.
   – Везет мне.
   – Ну что тут сказать? Ты ж ирландец, тебе положено. Подожди, сейчас узнаю, где она.
   Две или три минуты я ждал, затем в трубке снова раздался голос Девина:
   – Думаю, говорить, что ты у меня в долгу, не стоит?
   – Я и так это знаю, – ответил я.
   – И лучше не забывай, – вздохнул Девин. – Детектив Томас расследует смерть какого-то идиота в Бэк-Бей. Труп в переулке между Ньюбери и Коммонуэлс-авеню, так что она там будет.
   – Какие там кварталы на пересечении?
   – Дартмут и Эксетер. Ты с ней не шали, она дураков не терпит. Сожрет тебя, выплюнет – и глазом не моргнет.
   Детектив Джоэлла Томас вышла из переулка в конце Дартмут-стрит и боком пролезла под желтой лентой, на ходу сдирая латексные перчатки. Проскользнув под ограждением, она распрямилась, сняла одну перчатку, потрясла ладонью, стряхивая тальковую пудру со своей черной кожи. Затем обратилась к сидевшему на бампере коронерского фургона криминалисту:
   – Ларри, забирай клиента.
   Ларри, не отрываясь от страницы спортивных новостей, поинтересовался:
   – Он все еще мертвый?
   – И становится все мертвее. – Джоэлла стянула вторую перчатку и тут заметила меня, стоящего рядом. Но упорно продолжала смотреть на Ларри.
   – Он тебе ничего не рассказал? – Ларри перелистнул страницу.
   Джоэлла Томас перегнала мятный леденец от одной щеки к другой и кивнула:
   – Сказал, что загробная жизнь…
   – Да?
   – …это бесконечная вечеринка.
   – Вот и хорошо. Жене расскажу. – Ларри сложил газету, кинул в чрево фургона. – Черт бы этих «Сокс» побрал, а, детектив?
   Джоэлла Томас пожала плечами:
   – Я за хоккеистов болею.
   – Ну, тогда черт бы побрал «Брюинз». – Ларри повернулся к нам спиной и начал рыться в фургоне.
   Джоэлла Томас почти развернулась уходить, но вспомнила про меня. Медленно подняла ко мне голову и посмотрела на меня сквозь дымчато-золотые линзы своих солнцезащитных очков без оправы:
   – Чего вам?
   – Детектив Томас? – Я протянул руку.
   Она коротко пожала мои пальцы и взглянула мне в лицо.
   – Патрик Кензи. Возможно, Девин Амронклин упоминал обо мне?
   Она вскинула голову, и я услышал, как мятный леденец у нее во рту стукнулся о зубы.
   – В участок зайти не могли, мистер Кензи?
   – Я посчитал, что так будет быстрее.
   Она засунула руки в карманы пиджака и качнулась назад:
   – Не хочется идти в полицию после того, как сдали копа, да, мистер Кензи?
   – Береженого бог бережет.
   – Ага. – Она отступила назад, пропуская Ларри и двух других криминалистов.
   – Детектив, – сказал я. – Мне очень жаль, что мое расследование привело к аресту одного из…
   – Бла-бла-бла. – Джоэлла Томас махнула длинной ладонью у меня перед лицом. – Мне на него плевать, мистер Кензи. Он был из старых копов, со старыми связями. – Она развернулась к тротуару. – Я что, по-вашему, похожа на кого-нибудь из них?
   – Совсем наоборот.
   Джоэлла Томас была стройной и высокой, метр восемьдесят с мелочью. Одета она была в оливкового цвета двубортный костюм поверх черной футболки. Блестящий полицейский жетон висел у нее на шее на черном нейлоновом шнуре и тоном полностью совпадал с тремя золотыми колечками, красовавшимися в ее левом ухе. Правое ухо оставалось гладким и голым, в точности как ее выбритая голова.
   Мы стояли на тротуаре, и набирающая обороты жара испаряла утреннюю росу, превращая ее в еле заметный туман. Было раннее воскресное утро, тот час, когда яппи только-только заряжают свои кофеварки марки «Крапс», а собачники готовятся к выгулу питомцев.
   Джоэлла содрала фольгу с упаковки мятных леденцов, засунула один в рот.
   – Не хотите?
   Она протянула пачку мне.
   – Спасибо, – поблагодарил я и взял один.
   Она убрала упаковку в карман пиджака. Взглянула на переулок, затем наверх, на крышу.
   Я проследил за ее взглядом:
   – Прыгун?
   Она покачала головой:
   – Падучий. Был на вечеринке, решил вмазаться, поднялся на крышу. Сел на краю, ширнулся, посмотрел на звезды. – Она изобразила, как он слишком далеко откинулся. – Должно быть, комету увидал.
   – Ой, – сказал я.
 
   Джоэлла Томас отломила кусок булочки, окунула его в гигантских размеров кружку с чаем и отправила в рот.
   – Значит, хотите узнать о смерти Карен Николc.
   – Ага.
   Она прожевала, затем отпила чаю.
   – Опасаетесь, что ее толкнули?
   – А ее толкнули?
   – Не-а. – Она откинулась на спинку стула, наблюдая за стариком, кормившим на улице голубей. Лицо у него было сморщенным и маленьким, а нос – таким крючковатым, что старик очень напоминал птиц, которых подкармливал. Мы сидели в «Кафе де Хозе у Хорхе», в квартале от места происшествия. Здесь подавали девять различных видов булочек, пятнадцать видов кексов, блюда из тофу и что угодно с отрубями.
   Джоэлла Томас сказала:
   – Самоубийство это. – Она пожала плечами. – Яснее ясного. Убийцей оказалась гравитация. Никаких признаков борьбы, никаких следов рядом с местом прыжка. Черт, да яснее дела и быть не может.
   – И этот суицид вполне объясним, да?
   – В каком смысле?
   – Бойфренд попал в аварию, она в депрессии, все такое?
   – Вполне логичное предположение.
   – И этого достаточно?
   – А, понимаю, к чему вы клоните. – Она кивнула, а затем покачала головой: – Слушайте, вот самоубийства… Их вообще редко можно объяснить. И вот еще что: большинство самоубийц записок не оставляет. Процентов десять могут что-то такое черкнуть, а остальные? Просто убивают себя, а мы гадай почему.
   – Но должно же быть что-то общее.
   – Между жертвами? – Она снова отпила чаю, снова покачала головой: – Ну, очевидно, что все они находятся в депрессии. А кто нет? Вот вы что, каждое утро просыпаетесь и говорите себе: «Как хорошо быть живым»?
   Я ухмыльнулся и покачал головой.
   – Я так и думала. Как и я, собственно. А как насчет вашего прошлого?
   – Э-э?
   – Ваше прошлое. – Она ткнула в мою сторону ложкой, затем помешала чай. – Вот вас полностью устраивает вообще все, что с вами происходило? Или все-таки есть какие-то вещи, которые вы ни с кем не обсуждаете, но которые заставляют вас содрогаться даже двадцать лет спустя?
   Я задумался над ее вопросом. Однажды, в раннем детстве – мне было лет шесть-семь, не больше, – отец выпорол меня ремнем. Я зашел в спальню, которую делил со своей сестрой, увидел, как она стоит на коленях и играет со своими куклами, и ударил ее по затылку изо всех сил. Выражение ее лица – шок, страх, но вместе с тем и усталое смирение – этот образ врезался мне в мозг и засел там гвоздем. Даже сейчас, больше чем четверть века спустя, ее девятилетнее лицо всплыло в моей памяти, и меня накрыло волной стыда столь жгучего и всеобъемлющего, что казалось – еще немного, и она сомнет меня и размажет по полу.
   И это только одно воспоминание. Одно из очень длинного списка, составленного за жизнь, полную ошибок, просчетов и эмоциональных срывов.
   – У вас по лицу видно, – сказала Джоэлла Томас. – Есть какие-то куски прошлого, с которыми вам никогда не смириться.
   – А у вас?
   Она кивнула:
   – О да. – Откинулась назад, посмотрела на вентилятор под потолком и с шумом выдохнула: – О да. Дело в том, что у всех нас есть такие воспоминания. Мы все тащим свое прошлое за собой, и в настоящем постоянно лажаем, и у каждого выпадают дни, когда просто не видишь особого смысла жить дальше. Самоубийцы – это те, кто доводит дело до конца. Смотрят на себя и говорят: «Дальше то же самое, только больше? Да ну на фиг. Пора сойти с этого автобуса». И в большинстве случаев никто не знает, какая соломинка переломила им хребет. Я иногда сталкивалась с такими случаями, которые вообще умом не понять. В прошлом году, например… Молодая мать, в Брайтоне. Любила своего мужа, своих детей и свою собаку. Работа отличная. С родителями отношения просто прекрасные. Никаких финансовых трудностей. Так вот, ее лучшая подруга выходит замуж, а она – подружка невесты. После свадьбы она едет домой и вешается в ванной, даже не сняв это уродливое платье из шифона. И возникает вопрос: что на свадьбе ее к этому толкнуло? Она была тайно влюблена в жениха? Или в невесту? Или вспомнила, как сама выходила замуж, вспомнила все свои надежды и поняла, насколько они оказались далеки от действительности? Или ей просто надоело жить? – Джоэлла медленно пожала плечами. – Я не знаю. И никто не знает. Но точно могу сказать – никто, вообще никто из ее знакомых – не ожидал, что она так поступит.
   Мой кофе остыл, но я все равно сделал глоток.
   – Мистер Кензи, – произнесла Джоэлла Томас, – Карен Николc покончила с собой. С этим спорить бесполезно. А спрашивать почему – пустая трата времени. Кому от этого легче станет?
   – Вы ее не знали, – сказал я. – Для нее это было явно не нормальное поведение.
   – Нормального поведения вообще не бывает, – сказала Джоэлла Томас.
   – Вы выяснили, где она жила последние два месяца?
   Она покачала головой:
   – Выясним, когда домовладелец захочет сдать ее квартиру еще кому-нибудь.
   – А до тех пор?
   – А до тех пор она мертва, и на задержку с квартплатой ей плевать.
   Я закатил глаза.
   Она закатила свои. Затем наклонилась ко мне и уставилась на меня своими призрачными глазами:
   – Можно вас спросить?