Лихэйн Деннис. В ожидании дождя

   Их было штук двадцать, не меньше. На большинстве из них – доктор и миссис Доу, чуть помоложе, чем сейчас, держащие ребенка, целующие ребенка, смеющиеся вместе с ребенком. И ни на одной из них ребенок не выглядел старше четырех лет.
   На некоторых снимках я узнал Карен – совсем юную, с брекетами на зубах, с неизменной улыбкой и идеальной кожей. Весь ее облик словно был окутан аурой нетронутой, свойственной верхушке среднего класса безукоризненности, которая в свете произошедшего показалась мне покровом, наброшенным на отчаяние. На других фотографиях я разглядел высокого и стройного молодого человека. Залысины у него на голове от снимка к снимку разрастались, и настолько стремительно, что точно определить его возраст я бы затруднился – наверное, лет около двадцати. Брат доктора, решил я. Оба отличались своеобразным овалом лица, напоминающим сплюснутое сердечко, и пронзительным, бегающим взглядом – словно постоянно что-то искали. Из-за этого каждое изображение производило одинаковое впечатление – будто фотограф запечатлел человека за секунду до того, как он перевел взгляд на что-то другое.
   Я уставился на увешанную фотографиями стену:
   – Доктор, у вас есть еще одна дочь?
   Он шагнул, оказавшись рядом со мной, и легонько подхватил мой локоть ладонью:
   – До Пайк сами доберетесь, мистер Кензи, или подсказать вам дорогу?
   – Сколько ей сейчас? – спросил я.
   – Потрясающий кашемир, – сказал доктор Доу. – Из «Нейман Маркуса»?
   Он развернул меня к двери.
   – Из «Сакса», – сказал я. – А молодой парень кто? Брат? Сын?
   – «Сакс», – удовлетворенно повторил он. – Мог бы и сам догадаться.
   – Доктор, кто вас шантажирует?
   Его радостные глаза заплясали.
   – Следите за дорогой, мистер Кензи. Сейчас много сумасшедших за рулем.
   Да и в этом доме долбанутых хватает, подумал я, когда он мягко выпихнул меня за порог.

9

   Доктор Кристофер Доу стоял в дверном проеме и смотрел, как я иду к своей машине, припаркованной за темно-зеленым «ягуаром» в самом конце подъездной дорожки. Не знаю, чего он хотел этим добиться; возможно, опасался, что, оставь он свой сторожевой пост, я немедленно рвану назад в дом, проникну в ванную и сопру весь запас шариков ароматизированного мыла. Я сел в «порше» и почувствовал, как под ягодицами что-то хрустнуло. Это оказался лист бумаги. Я переложил его на пассажирское сиденье и задом выехал на улицу. Проезжая мимо дома, я увидел, как доктор Доу захлопнул дверь. Через квартал я притормозил под знаком «стоп» и прочитал лежащую на соседнем сиденье записку.
   «ОНИ ВРУТ. ШКОЛА УЭСТОН. ПРИЕЗЖАЙТЕ НЕМЕДЛЕННО».
   Это был женский почерк, убористый и небрежный. Я миновал еще квартал и достал из-под пассажирского сиденья карту Восточного Массачусетса. Пролистав страницы, нашел Уэстон. Если верить карте, школа располагалась в восьми кварталах восточнее и в двух – севернее от того места, где сейчас находился я.
   Я ехал залитыми солнечным светом улицами, пока не увидел Шивон. Она сидела под деревом в дальнем углу площадки теннисных кортов, напротив автомобильной парковки. Вжимая голову в плечи, она бросилась к моей машине и скользнула на пассажирское сиденье.
   – Поверните налево, – сказала она. – Только быстрее.
   Я так и сделал.
   – Куда мы едем?
   – Все равно. Лишь бы подальше отсюда. В этом городе у стен есть не только уши, но и глаза.
   Мы выбрались за пределы Уэстона. Шивон сидела сжавшись в комок и нервно обкусывала кожу у ногтей. Время от времени она поднимала голову, указывая, куда повернуть, и снова съеживалась. На все мои вопросы она только мотала головой, словно опасалась, что даже на полупустом шоссе, в машине, несущейся со скоростью сорок миль в час, нас кто-то может подслушать. Следуя ее указаниям, вскоре я зарулил на парковку за колледжем Святой Реджины и остановился. Про Святую Реджину я знал, что это частное женское католическое учебное заведение, куда набожные представители среднего класса ссылают дочерей в надежде, что те каким-то чудом забудут, что на свете существует такая вещь, как секс. Разумеется, эффект был прямо противоположный. Когда я сам был студентом, мы имели обыкновение в пятницу вечером совершать сюда паломничество и возвращались к себе, измотанные и слегка ошалевшие от неистовств приличных католических девочек, истосковавшихся по мужской компании.
   Шивон выскочила из салона, едва я втиснул машину на парковочное место. Я заглушил мотор и пошел за Шивон по дорожке, ведущей к зданию общежития. Какое-то время мы шагали молча, пересекая безлюдный кампус, словно парочка чудом выживших жертв взрыва нейтронной бомбы. Пожелтевшая трава и листва на деревьях напоминали сухой пергамент. Широкие шоколадного цвета здания и тянувшиеся рядом низкие известняковые ограды казались больными, как будто в отсутствие оглашающих окрестности живых голосов лишились последних сил и были готовы вот-вот расплавиться в знойном мареве.
   – Они злодеи.
   – Кто, Доу?
   Она кивнула.
   – Он возомнил себя богом, честное слово.
   – Как и большинство врачей, разве нет?
   Она улыбнулась:
   – Ну да, наверное.
   Мы подошли к небольшому каменному мостику, перекинутому через крошечный прудик, вода в котором серебрилась на солнце. Посередине мостика Шивон остановилась, облокотившись о парапет. Я догнал ее, и мы стали смотреть вниз, на свои металлически блестевшие отражения.
   – Злодеи, – повторила Шивон. – Ему нравится мучить людей. Не физически, конечно. Нравится показывать другим, какой он умный и какие они тупые.
   – И с Карен он вел себя так же?
   Она еще ниже наклонилась над парапетом и уставилась на свое отражение, словно недоумевала, как оно туда попало и кому принадлежит.
   – Уф… – протянула она, и этот звук прозвучал как ругательство. – Он обращался с ней как с домашним животным. Называл ее дурочкой. – Она поджала губы и испустила тяжкий вздох. – Своей любимой дурочкой.
   – А вы хорошо знали Карен?
   Она пожала плечами:
   – За те тринадцать лет, что я тут прожила, ну да, я неплохо ее узнала. Она почти до самого конца оставалась хорошим человеком.
   – А потом?
   – А потом… – Она говорила бесцветным голосом, уставившись вдаль, на берег речки, по которому, переваливаясь с боку на бок, расхаживали утки. – Потом она чуток спятила, как я думаю. Она хотела умереть, мистер Кензи. Очень сильно хотела.
   – Хотела умереть или хотела, чтобы ее спасли?
   Она обернулась ко мне:
   – Разве это не одно и то же? В этом мире? Это все равно что… – Ее лицо посерело, и на нем появилось выражение усталой злобы.
   – Все равно что?..
   Она посмотрела на меня, как на маленького мальчика, интересующегося, почему огонь жжется, а после зимы наступает весна.
   – Ну, это все равно что молиться о дожде. Так ведь, мистер Кензи? – Она подняла руки к ясному безоблачному небу: – Молиться о дожде посреди пустыни.
   Мы спустились с мостика, пересекли широкое футбольное поле и миновали купу деревьев. Ведущая к общежитиям дорога шла под уклон. Шивон вскинула голову к высоким зданиям.
   – Мне всегда было интересно – как это, учиться в университете.
   – А у себя на родине вы не учились?
   Она покачала головой:
   – Денег не было. Да и способностей особых тоже…
   – Расскажите мне о Доу, – попросил я. – Вы говорили, они злодеи. Не просто нехорошие люди, а злодеи.
   Она кивнула и присела на каменную скамью. Достала из кармана рубашки смятую пачку сигарет и протянула мне. Я отрицательно мотнул головой, и тогда она извлекла сигарету, распрямила ее пальцами и прикурила. Смахнула с языка прилипшую крошку табака и заговорила:
   – Однажды Доу устроили рождественскую вечеринку. Была метель, и гостей пришло меньше, чем ожидалось. А еды оказалось чересчур много. Я взяла кое-что себе, но тут меня застукала миссис Доу. И очень строго объяснила, что объедки надо выкинуть на помойку, на радость нищим. Я так и сделала. А в три часа ночи ко мне в спальню пришел доктор Доу. Он принес целую индейку. Швырнул ее мне на кровать и заорал, что я не имела права выбрасывать еду. Он, видите ли, вырос в нищете, и этими объедками его семья питалась бы не меньше недели.
   Она затянулась сигаретой и снова смахнула с языка крошку табака.
   – Он заставил меня ее съесть.
   – Что-о?
   Она кивнула:
   – Сидел на краю кровати и впихивал в меня эту индейку. Кусок за куском. До самого рассвета.
   – Но это же…
   – Противозаконно. А вы представляете себе, мистер Кензи, как трудно устроиться прислугой?
   Я посмотрел ей в глаза:
   – Вы в этой стране нелегально? Так ведь, Шивон?
   Она бросила на меня потухший хмурый взгляд, без слов говоривший о том, что если у нее еще были какие-то иллюзии, то они давно развеялись.
   – Думаю, вам следует ограничить свои вопросы тем, что касается вашего дела.
   Я поднял ладонь и кивнул.
   – Значит, он заставил вас есть индейку из мусорного бака?
   – О, он ее помыл, – сказала она с едва заметным сарказмом. – И честно предупредил меня. Сначала помыл, а потом скормил мне. – Ее грубое прыщавое лицо растянула широкая улыбка. – Да, вот такой он у нас добрый доктор, мистер Кензи.
   – А эта его склонность к насилию, – спросил я после паузы, – когда-нибудь приобретала иные формы, кроме психологических?
   – Нет, – сказала она. – Со мной – нет. И не думаю, что с Карен тоже. Он презирает женщин, мистер Кензи. Считает, что мы недостойны его прикосновения.
   Она задумалась и энергично мотнула головой:
   – Нет. Под конец мы с Карен много времени проводили вместе. Много пили, если честно. Думаю, она бы мне сказала. К своему отчиму она никаких теплых чувств не питала.
   – Расскажите мне о ней.
   Она закинула ногу на ногу, пыхнула сигаретой.
   – Она была в ужасном состоянии, мистер Кензи. Умоляла их приютить ее хотя бы на несколько недель. Умоляла. На коленях перед матерью ползала. А та сказала: «Извини, дорогая, тебе надо научиться быть…» Ну, как же она это сказала-то? Самостоятельной. Полагаться только на себя. И все. «Тебе пора стать самостоятельной, моя милая». Карен рыдала у ее ног, а она велела мне принести чаю. Так что мы с Карен встречались, напивались, а потом шли и трахались с кем попало.
   – Вы знаете, где она жила?
   – В мотеле, – сказала она, вложив в это слово всю безнадежность мира. – Названия не знаю. Она говорила, что мотель расположен где-то у черта на рогах.
   Я кивнул.
   – Вот и все, что она мне говорила. Мотель у черта на рогах. Мне кажется… – Она посмотрела на свое колено и щелчком отбросила окурок.
   – Что?
   – В последние два месяца у нее внезапно появились деньги. Наличные. Я не спрашивала откуда, но…
   – Но вы подозревали, что она…
   – Подалась в проститутки, – закончила Шивон. – Понимаете, у нее совершенно изменилось отношение к сексу. На нее это было не похоже.
   – Я одного не пойму, – сказал я. – Всего полгода назад она была совершенно другим человеком. Была…
   – Сама чистота и невинность?
   Я молча согласился.
   – И представить себе было нельзя, что у нее в голове может появиться хоть одна грязная мысль.
   – Вот именно.
   – Это был ее способ приспособления. Чтобы выжить в этом сраном сумасшедшем доме, она превратилась в ангелочка. И знаете, не думаю, что для нее это было естественно. Может быть, она и мечтала стать такой, но вообще-то она только прикидывалась.
   – А что там за иконостас из фотографий в вестибюле? – спросил я. – Что это за молодой парень? Он похож на младшего брата доктора. И что там за девочка?
   Она вздохнула:
   – Это Наоми. Их единственный общий ребенок.
   – Она умерла?
   Шивон кивнула:
   – Давно уже. Сейчас ей было бы четырнадцать или пятнадцать. Она чуть-чуть не дожила до четырех лет.
   – Отчего она умерла?
   – За домом есть небольшой пруд. Зимой она выбежала на лед за мячиком… – Ее передернуло. – И провалилась.
   – А кто за ней присматривал?
   – Уэсли.
   У меня перед глазами встала картина: маленький ребенок на тонком льду тянется за мячиком. А затем…
   По всему телу прошел озноб.
   – Уэсли… – повторил я. – Младший брат доктора Доу?
   Она покачала головой:
   – Сын. Он был вдовцом, когда познакомился с Кэрри. Вдовцом с ребенком. И она была вдовой с ребенком. Они поженились, сделали еще одного вместе. Но девочка умерла.
   – А Уэсли…
   – В смерти Наоми он не виноват, – сказала она с ноткой гнева в голосе. – Но они все свалили на него. Он же должен был за ней присматривать. Он на секунду отвлекся, а она возьми и рвани к пруду. Доктор Доу не мог винить Бога и предпочел обвинить сына.
   – Не знаете, как мне связаться с Уэсли?
   Она прикурила еще одну мятую сигарету и покачала головой:
   – Он давно не живет с ними. Доктор запретил даже имя его произносить в своем доме.
   – А Карен с ним общалась?
   – Да он уже лет десять как уехал. Вряд ли кто-нибудь знает, что с ним стало.
   Она сделала быструю затяжку.
   – Что вы собираетесь делать дальше?
   Я пожал плечами:
   – Понятия не имею. Доу сказали, что Карен посещала психиатра. Вы знаете, как его зовут?
   Она отрицательно помотала головой.
   – Но они же наверняка хоть раз говорили о нем при вас.
   Она уже открыла было рот, но в последний миг спохватилась:
   – Извините, но я правда не помню.
   Я поднялся со скамьи.
   – О'кей. Как-нибудь выясню.
   Шивон смерила меня долгим взглядом. Между нами вился дымок ее сигареты.
   Она выглядела такой серьезной и сосредоточенной, что мне подумалось: возможно, она смеется не чаще раза в несколько месяцев, а то и лет.
   – Чего вы добиваетесь, мистер Кензи?
   – Я хочу узнать, почему она умерла.
   – Она умерла потому, что ее семья – сраные уроды. Она умерла потому, что Дэвид попал в аварию. Она умерла потому, что не смогла этого пережить.
   Я улыбнулся ей вялой беспомощной улыбкой:
   – Все мне так говорят.
   – И почему, позвольте спросить, вас это не устраивает?
   – Не исключено, что в определенный момент меня это и устроит. Я работаю с тем, что есть, Шивон. Я просто пытаюсь найти хотя бы один конкретный факт, который меня убедит и заставит сказать: «О'кей, теперь я понимаю, почему она это сделала. Может, окажись я на ее месте, поступил бы точно так же».
   – Это в вас католик говорит, – произнесла она. – Обязательно вам надо докопаться до причин.
   Я хмыкнул:
   – Ну, католик из меня еще тот, Шивон. И уже очень давно.
   Она закатила глаза, откинулась на спинку скамьи и некоторое время молча курила.
   Солнце спряталось за сальными белыми облаками, и Шивон сказала:
   – Значит, вы хотите знать почему. Начните с того, кто ее изнасиловал.
   – Не понял.
   – Ее изнасиловали, мистер Кензи. За полтора месяца до смерти.
   – Это она вам сказала?
   Шивон кивнула.
   – И имя назвала?
   Она покачала головой.
   – Сказала только, что ей пообещали, что он больше к ней не притронется, а он притронулся.
   – Коди, мать его, Фальк, – прошептал я.
   – Кто это?
   – Призрак. Только он еще не в курсе.

10

   На следующее утро Коди Фальк поднялся в половине седьмого утра; обмотанный полотенцем, он стоял на крыльце, спокойно попивая утренний кофе.
   Он снова выглядел так, словно позировал для невидимых поклонников, – горделиво вздернутый подбородок, крепко зажатая в руке чашка, влажно поблескивающие глаза. Именно таким я видел его через окуляры бинокля. Он обводил хозяйским взором задний двор – ни дать ни взять владетельный князь. Я нисколько не сомневался: в голове у него звучит закадровый голос диктора, озвучивающий рекламный ролик «Кельвина Кляйна».
   Он зевнул в кулак – видно, реклама ему поднадоела. Неспешно развернувшись, задвинул скользящую стеклянную дверь и накинул крючок.
   Я выбрался из своего убежища и объехал вокруг квартала. Оставил машину за два дома до жилища Фалька и пешком направился к входной двери. Еще три часа назад я нашел его запасные ключи – они хранились в магнитном футляре, прикрепленном с обратной стороны водосточной трубы, – и с их помощью сейчас проник в дом.
   Внутри витал запах ароматических опилок – такие продаются в сети магазинов «Крейт & Баррел». Обстановка дома производила впечатление, что все остальное Коди приобрел там же.
   Здесь царил деревенский стиль в версии «Санта-Фе мишн шик» – то, что кажется очень простым, но стоит бешеных денег. Слева располагался столовый гарнитур вишневого дерева. Привязанные к стульям подушки и ковер украшали псевдоиндейские орнаменты. В паре дубовых сундуков с ацтекскими декоративными накладками Коди держал запас спиртного. Запас был немаленький, и по большей части его составляли початые бутылки. Стены были выкрашены в темно-золотистый цвет. В целом комната выглядела типичным образцом того, что так любят впаривать клиентам дизайнеры по интерьеру. «Бросай свой Бостон, Коди, тебя ждет Остин», все дела.
   Я услышал, как на втором этаже зашумел душ, и вышел из столовой.
   На кухне четыре барных стула с высокими спинками окружали стоящий в центре комнаты стол, внешним видом больше всего напоминавший мясницкую плаху. Шкафчики светлого дуба зияли полупустыми полками. Их содержимое ограничивалось бокалами для вина, стаканами для мартини, парой банок овощных консервов и пакетами ближневосточных рисово-овощных смесей. Обнаружив на столе стопку меню из ресторанов, обслуживающих клиентов на дому, и каталогов дорогих супермаркетов, я догадался, что Коди – не из тех, кто любит тратить время на стряпню. В раковине стояли две тарелки, кофейная чашка и три стакана.
   Я открыл холодильник. Четыре бутылки пива «Тремонт», пакет сливок и коробка свинины с рисом по-китайски. Никаких приправ, никакого молока, никаких овощей и фруктов. Ни намека на то, что здесь когда-либо бывало хоть что-нибудь еще, кроме пива, сливок и оставшейся с вечера китайской жратвы.
   Я вернулся в столовую, прошел в прихожую, но, не успев еще добраться до гостиной, учуял запах кожи. Здесь тоже оказалось царство юго-западного стиля. Темные дубовые стулья с прямыми жесткими спинками, обитыми кожей клюквенного цвета. Кофейный столик на коротких толстых ножках. Вся мебель явно была новой. На столике лежала стопка глянцевых журналов – вполне типичное чтиво для владельца дома: «GQ», «Men's Health», даже, блин, «Details» и каталоги магазинов «Брукстоун», «Шарпер Имидж» и «Поттери Барн». Деревянные полы тускло сияли полировкой. Весь нижний этаж дома можно было смело фотографировать и помещать снимок в журнале. Все было в тон, но при этом ничто не указывало на личность владельца. Теплый оттенок паркета лишь подчеркивал холодную безликость дома. На такие комнаты хорошо любоваться – жить в них не приведи господи.
   Шум душа на втором этаже стих.
   Я выскочил из гостиной и быстро поднялся по лестнице, на ходу натягивая перчатки. Вытащил из заднего кармана свинчатку и замер у двери в ванную. Коди Фальк вышел из душевой кабины и принялся вытираться. План у меня был простой: Карен Николc изнасиловали; Коди Фальк был насильником; надо сделать так, чтобы Коди Фальк больше никогда никого не насиловал.
   Я опустился на колено и приложил глаз к замочной скважине. Коди стоял нагнувшись и вытирал лодыжки. Его макушка находилась прямо напротив двери, примерно в трех футах.
   Я вышиб дверь. Она шарахнула Коди Фалька по голове. Не удержавшись на ногах, он плюхнулся на задницу. Взглянул на меня, и я нанес ему удар свинчаткой – за четверть секунды до того, как понял, что человек передо мной – вовсе не Коди Фальк.
   Это был белокурый здоровяк с перекачанными руками и могучей грудью. Он упал на итальянский мрамор пола, выгнул спину и захрипел, как выброшенный на палубу тунец.
   В ванную вело две двери. Та, через которую ворвался я, и еще одна дверь слева. В ее проеме и стоял полностью одетый Коди. В руках он держал разводной ключ. Улыбнулся и замахнулся для удара.
   Я отступил на шаг назад. Лежавший на полу парень схватил меня руками за лодыжку. Коди метил мне в левый глаз, но промазал. Его удар скользнул мне по уху, и у меня в голове зазвонили все колокола Ватикана.
   Парень на полу оказался силачом. Даже получив свинчаткой по кумполу, он сумел дернуть меня за ногу. Я съездил ему ногой по башке и врезал Коди по зубам.
   Удар вышел так себе. Я потерял равновесие, в ушах звенело, да и вообще боксер из меня всегда был хреновый. Тем не менее я застал Коди врасплох, и в глазах его мелькнуло удивление, перемешанное с жалостью к себе. Но самое главное, моя решительность заставила его отступить.
   Парень на полу вскрикнул, когда я еще раз двинул ему ногой. Я вырвал свою ногу из его жарких объятий и шагнул к Коди. Тот вытер губы и снова поднял ключ.
   Парень на полу ухитрился схватить меня за штанину и дернул так, что я споткнулся.
   Меня чуть повело. Коди удивленно присвистнул.
   От второго удара свет вокруг меня померк и предметы начали расплываться. Я почувствовал, как мое плечо врезалось в стену.
   Парень с пола привстал на колени и боднул меня в копчик. Коди расплылся в улыбке и занес над головой разводной ключ.
   Третьего удара я не помню.
 
   – Ну и что нам с ним делать, Леонард?
   – Как я и говорил, мистер Фальк. Вызовите полицию.
   – Видишь ли, Леонард, все немного сложнее.
   Я пришел в себя. В глазах двоилось. Два Коди Фалька – один из плоти и крови, второй прозрачный, как призрак, – мерили шагами кухню. Время от времени оба постукивали пальцами по столу и нервно облизывали рассеченную губу.
   Я сидел на полу, привалившись спиной к стене и почти упираясь ногами в мясницкую плаху. Руки у меня были заведены за спину и стянуты у запястий. Я пощупал пальцами – похоже на бечевку. Не слишком надежное средство. Но функцию свою оно в данный момент выполняло.
   Коди и Леонард на меня не смотрели. Коди вышагивал туда-сюда мимо плиты и раковины. Леонард сидел на барном стуле, прижимая к затылку лед в полотенце. На шее у него виднелись какие-то красные прыщи, а слишком крупная для мелкого лица челюсть выпирала вперед, делая его похожим на изображение Линкольна на горе Рашмор. Парень колется стероидами, понял я. Отсюда и мышечная масса, и немотивированная агрессия. Плюс некроз суставов. И все это только ради того, чтобы производить впечатление на телок, которых он и трахнуть-то не в состоянии.
   – Он вломился к вам в дом, мистер Фальк. Напал на нас обоих.
   – Гм… – Коди легонько коснулся верхней губы. Быстро повернул ко мне обе свои головы, и у меня тут же мучительно скрутило кишки.
   Я посмотрел ему в глаза. Он широко улыбнулся и помахал мне рукой:
   – С возвращением, мистер Кензи.
   Я пожевал губами, ощутив во рту вкус ватных тампонов, пропитанных аккумуляторным электролитом. Он знал, как меня зовут. Значит, скорее всего, вытащил у меня бумажник. Плохо дело.
   Коди опустился на корточки рядом со мной. Прозрачная его копия почти слилась с настоящей. Так что теперь передо мной маячило скорее полтора, а не два Коди.
   – Как вы себя чувствуете?
   Я скривился.
   – Хреново, да? Блевать будешь?
   Я сглотнул подступивший к горлу ком желчи:
   – Постараюсь удержаться.
   Он наклонил голову в сторону мясницкой плахи.
   – А вот Леонарда вывернуло. И еще у него синячище на копчике – результат падения на пол. Он очень недоволен, Патрик.
   Леонард скорчил гримасу.
   – А что вообще здесь делает Леонард?
   – Он телохранитель.
   Коди похлопал меня по щеке – не слишком сильно, но и без особой нежности.
   – После того как вы с дружком у меня побывали, я счел, что мне необходима защита.
   – Ага. A тут как раз Международная федерация рестлинга устроила дешевую распродажу, – сказал я.
   Леонард оперся о стол руками, играя мускулами:
   – Поговори еще мне, сука. Только…
   Коди небрежно махнул в его сторону.
   – Ну и где твой приятель, Патрик? Дебил-переросток, который обожает лупить других теннисными ракетками?
   Я чуть повел головой в направлении окна, но от вспыхнувшей боли меня замутило.
   – Он ждет на улице, Коди.
   Коди ухмыльнулся:
   – А вот и врешь. Пока ты валялся в отключке, мы проверили: никого там нет.
   – Ты уверен?
   В глазах у него мелькнуло сомнение, но тут же исчезло.
   – Будь он там, думаю, он бы давно сюда вломился.
   – И что ты будешь делать, Коди, когда он сюда вломится?
   Коди выдернул из-за пояса пистолет 38-го калибра и ткнул стволом мне в лицо:
   – Застрелю его, всего-то и делов.
   – Его это только пуще разозлит.
   Коди хмыкнул и постучал стволом мне по носу по левой ноздре.
   – Ты меня унизил. С тех пор я об этом только и мечтаю. По правде сказать, у меня даже встает. Что ты на это скажешь?
   – Скажу, что тебе надо сменить проводку в эрогенных зонах.
   Он взвел курок большим пальцем и еще плотнее прижал пистолет к моей ноздре.
   – Так что, теперь ты меня застрелишь, Коди?
   Он пожал плечами:
   – Если честно, я был уверен, что убил тебя еще в ванной. Мне раньше никого не приходилось отправлять в нокаут. Я и не пытался.
   – Новичкам везет. Мои поздравления.
   Он улыбнулся и еще раз похлопал меня по лицу. Я моргнул, а когда открыл глаза, оба Коди вернулись, и прозрачный стоял справа от настоящего.