Лимонов Эдуард. Мой лейтенант

Ему нравилось пить из больших бокалов, вот он их и притащил с собой. Я бы
поленился тащить огромную кожаную сумку на боку, но у меня психология
человека, идущего в атаку, он же разместился на территории и не торопился.
Он жил. Я проезжал через. Я всегда проезжаю через.
Уже в ресторане они перешли на тихие взаимные тычки. Бэн подъебывал по
поводу ее пьянства. Где-то она напилась до бессознания.. Мне их пикировка
была неинтересна. Я стал наблюдать за пьяным парнем за соседним столиком. У
парня все время падала голова, он засыпал, но всякий раз он просыпался в
сантиметре от блюда с чем-то жирным и черным. Успевал отдернуть голову. Я,
глядя на парня, тоже захотел спать и думал, как бы мне съебать от Бэна и
Даян побыстрее, но прилично. Бэн платил. Я мог заплатить за них и за себя и
уйти, но не хотелось расстраивать лейтенанта. Она ведь старалась,
организовывала встречу. Мы пошли еще раз в бар и выпили там, едва не
подравшись с вдребезги пьяным парнем с ничтожной рожей вырожденца. Я
настоял, что угощаю теперь я. К двум часам ночи, в перерыве между одной
окололитературной сплетней и другой, Бэн вышел в туалет, мой лейтенант
вдруг сказала мне полупьяно и зло: "Не хочу идти с ним спать! Он противный,
волосатый и жирный. Если у тебя нет других планов, поедем ко мне. Будем
ебаться!"
"Поедем, -- согласился я. -- Какие планы в два часа ночи. Только будем
приличными, не нужно его обижать. Я уйду первый, потом ты".
"Хорошо, -- сказала она. -- А встретимся у моего дома... Или нет, лучше
подымайся наверх, -- подумав, сказала она. -- Подожди меня у двери моей
квартиры..."
Бэн вернулся, и я стал откланиваться. Поблагодарил его за обед и выразил
надежду, что мы еще встретимся на этом глобусе где-нибудь... Я мог бы для
приличия оставить ему свой парижский телефон или попросить его номер
телефона, но я не сделал этого. Я и так был весь вечер изысканно вежлив,
слишком вежлив, неприлично вежлив, по моим стандартам. Эпизодическая
встреча -- только и всего. С Бэном все было ясно -- обычная американская
история... Он проорал свою жизнь -- продался за комфорт и африканские
скульптуры и возможность всякий вечер сидеть в кафе на Сент-Марк плейс и
пиздеть о литературе, обсуждать и осуждать чужие книги. За это он отдал
своему издательству годы жизни и талант, если таковой у него когда-либо
был. Он стал рабом и канцелярской крысой. Как он сообщил мне в этот вечер,
теперь, когда у него такое прекрасное жилище, он готов наконец засесть за
написание книги. Я не сказал ему, что, пожалуй, уже поздно. Он был никто,
ему нужно было пойти домой и застрелиться. Мне его не было жалко. Я встал.
Даян рванула за мной. "Ты едешь домой? -- спросила она искусственным
голосом. -- На такси? Подвези меня".
"Да, конечно", -- сказал я. Идиоту было ясно, что нам не по дороге и что
она уходит со мной.
"До свиданья, Бэн, -- сказала она. -- Я тебе позвоню".
Бэн задержал ее. Ясно, ему было обидно -- он платил целый вечер, и теперь
она линяет. "ОК, -- сказал я. -- Я пойду ловить такси на угол". -- И
отошел. Это их дело -- пусть переговорят.
Она подошла через пару минут и влезла вслед за мной в желтый кеб.
"Пизда! -- сказал я ей уже в машине. -- Он все понял".
"Ну и хуй с ним!" -- сказала она.
Я пожал плечами.
"Твое дело, но, как я понимаю, он твой любовник".
"Ну и хуй с ним!" -- повторила она упрямо и пьяно.
Я ебал ее и чувствовал, что эта ночь необычайная. Помимо моей воли, я был
чуть-чуть, самую малость, но признателен ей за то, что она предпочла меня,
хотя это и было понятно. В конце концов мне 37, и я "гуд лукинг", а ему
больше пятидесяти, у него седая борода и обширный живот. Слишком хорошо
питается. Он выглядит как старик, а у меня едва ли не офицерская выправка.
Но дело было явно в другом. В антракте я ее спросил, в чем дело.
"Ах, -- сказала она, переворачиваясь на живот. -- Видишь ли, ты, конечно,
догадываешься сам, что ты скотина. Не так ли?" -- спросила она меня весело.
"В каком-то смысле, наверное, да", -- согласился я, закуривая свой
обычный постельный джойнт,. я их всегда таскаю с собой в бумажнике.
"Вот это мне и нравится", -- сказала она, смеясь.
"Перестань, -- сказал я. -- Я спросил серьезно. Мне интересно как
литератору".
"Я серьезно", -- сказала она и, вскарабкавшись на колени, обняла меня
сзади.
"Эй, эй! -- сказал я. -- Что за нежности!" -- и стряхнул ее руки.
"Я же говорю, что ты скотина, -- опять развеселилась она. -- Даже в
минуты интимности ты называешь меня не иначе как "пизда". Ты, грохнувшись
со мной в постель, никогда не утруждаешь себя тем, чтобы как-то приготовить
меня, погладить, просто поцеловать, в конце концов. Ты помещаешь меня в
удобную тебе позицию, бесцеремонно, если тебе нужно, передвигая мои руки и
ноги, как будто я кукла или труп, и вонзаешь в меня свой хуй. Ты грубое
сексуальное животное. Мужлан. Предположить, что ты не знаешь, как надо, я
не могу -- я читала твои книги... Кроме того, у тебя должен быть огромный
сексуальный опыт, не может быть, чтобы ты ничему от женщин не научился. Я
думаю, что ты просто не заботишься обо мне, о женщине, которая с тобой в
постели. Тебе даже, очевидно, все равно, кто с тобой".
"Забочусь, -- сказал я, выдыхая мой дым, -- Я не сплю со всеми женщинами.
Далеко не со всеми сплю".
"О, я польщена!.. -- сказала Даян. -- Но я не закончила. Если бы ты мне
встретился лет десять тому назад, я была бы от тебя в ужасе. Сейчас же,
странное дело, я обнаружила, что твои ужасные манеры мне нравятся. Сейчас,
когда я так неуверенна в себе как никогда в моей жизни, твоя нахальная
самоуверенность мне действительно импонирует. С тобой я чувствую себя
бесстрашно и спокойно, и когда ты, "наебавшись" (прости, но это твое
слово!), храпишь, раскинувшись на моей кровати, я, робко прикорнув где-
нибудь с краю, на случайно незанятом тобой клочке кровати, раздавливаемая
тобой о стену, странно, но чувствую себя уютно и спокойно. А храпишь ты
хоть и негромко, но всю ночь, и пахнет от твоей кожи хорошо. Из-под мышек,
правда, несет потом, потому что никогда не употребляешь дезодорант,
варвар... Ты храпишь, а я лежу и думаю о том, что, если бы у меня был такой
зверь каждую ночь под боком, я была бы, наверное, счастлива. Я -- женщина,
увы, и мне все больше хочется, чтобы за меня решили мою жизнь, чтобы кто-то
меня уверенно по жизни вел. Все другие мужчины, которых я встречаю, очень
неуверенны в себе. Они сами не знают, как жить. Ты знаешь. Они даже
заискивают передо мной в постели, они боятся моего мнения об их сексуальном
исполнении. Как же, я для них опытная женщина! Ты даже себе не
представляешь, как они неуверенны. Они, например, мелко врут, скрывают
наличие в их жизни других женщин... Ты же нагло рассказываешь мне о своих
приключениях, хвастаешься, совсем не считаясь с тем, что, может быть, мне
неприятно слушать о других женщинах".
"Ну извини, -- сказал я. -- И спасибо за грубую скотину. Хорошенький
портрет ты нарисовала. Я себя несколько другим представлял. Нежнее".
"Не огорчайся, -- сказала она и поцеловала меня в плечо. -- Ты
замечательная и необыкновенная грубая скотина. Спасибо тебе. Мне с тобой
очень легко. Я такая с тобой, какая я есть. Или какой я себя представляю.
Мне не приходится врать или стесняться. Чего уж тут стесняться, если ты все
равно называешь меня "пиздой" или "блядью"... Я могу рассказать тебе все,
поделиться с тобой моими самыми рискованными историями..."
"Как лейтенант с оберштурмбаннфюрером в перерыве между боями, -- сказал
я. -- Фронтовые эпизоды".
"Что? -- спросила она. -- Я не поняла".
"Неважно, -- сказал я. -- Давай расскажи мне лучше смешную историю". -- И
потушив свой джойнт, я улегся с ней рядом.
И она рассказала мне очень смешную историю о том, как, напившись, она
спустилась этажом ниже к старому художнику, 65, и заставила его выебать ее.
И художник выебал, да еще как!
"Ну ты и блядь, лейтенант!" -- смеялся я, а сквозь бамбуковую занавесь на
окне спальни по нам барабанила латиноамериканская самба. Даян тоже очень
смеялась, все еще пьяная, рассказывая, как спустилась к художнику совсем
голая.