Юхан с удивлением посмотрел на нее.
   — Теодора?
   — А ты и не знал?! Представь, меня зовут Теодора, а Фредди — Фредерика.
   — Это папина сумасбродная выдумка, — объяснила Фредди. — А мама переделала нас в Тедди и Фредди.
   — Когда я Теодора, мои мысли прекрасны, как мечта, — сказала Тедди. — Я тогда пишу стихи, собираюсь поехать в Африку, чтобы лечить там прокаженных, или решаю стать космонавтом и первой попасть на Луну, или еще что-нибудь в этом роде.
   Никлас посмотрел на Фредди, которая налегала на весла.
   — Ну, а когда ты Фредерика, о чем твои мысли?
   — У меня таких не водится, — ответила Фредди. — Я всегда Фредди. Но мои, Фреддины, мысли бывают хитрые-прехитрые. Хотите узнать мою последнюю мысль?
   Юхан и Никлас загорелись любопытством. Им очень хотелось узнать самую последнюю Фреддину мысль.
   — Она такая… — начала Фредди. — Неужто никто из этих двух ленивых мальчишек не может немножко погрести?
   Юхан тут же сменил Фредди на веслах, хотя чуточку опасался, что у него ничего из этого не выйдет. По вечерям он и Никлас забирались в старый рассохшийся ялик столяра и гребли. Втайне от всех они тренировались в янсоновском заливчике, чтобы не стать посмешищем, когда окажутся в одной лодке с Тедди и Фредди.
   Мы ведь тоже понимаем толк в лодках, хотя и не живём в шхерах уверял Юхан, когда они и первый раз встретились с девочками Гранквистов. На что Фредди чуть насмешливо заметила:
   — Стало быть, вырезали в детстве лодочки из коры?
   Тедди и Фредди родились и выросли на Сальткроке. Они были душой и телом дочери шхер, знали толк в лодках, чувствовали море, погоду и ветер, умели ловить рыбу сетью, на перемет и на блесну. Они ловко чистили салаку и разделывали окуней, плели снасти и вязали крепкие морские узлы, а лодку голанили[6] одним веслом так же ловко, как и двумя. Им были известны окуневые отмели и заводи в камышах, где, если повезет, попадались и щуки. Они различали голоса морских птиц и знали, какая из них кладет какие яйца. Среди необитаемых островков, шхер и проливов, образующих настоящий лабиринт вокруг Сальткроки, они чувствовали себя увереннее, чем у мамы на кухне.
   Они не хвалились своей ловкостью и сноровкой, считая, что все девочки в шхерах такие же проворные от природы, как они. Ведь никто не удивляется тому, что гаги рождаются с плавательной перепонкой на лапках, а окуни с жабрами.
   — А вы не боитесь, что у вас вырастут жабры? — частенько спрашивала мать, выгоняя дочерей из моря, когда ей до зарезу нужна была их помощь на коммутаторе или в лавке. И в любую погоду она находила девочек в море, где они плавали с такой же легкостью, как скакали по причалам и лодкам или взбирались на вершину мачты допотопного траулера, стоявшего на приколе в заливчике Янсона.
   Когда путешественники добрались до шхеры, на ладонях у Юхана вздулись мозоли, кожу саднило, но он чувствовал себя героем, — разве не он греб почти всю дорогу, да еще так классно! Это его раззадорило, и он разошелся пуще обычного.
   — Бедный мальчик, весь в отца, — не раз говорил ему Мелькер. — Настроение у тебя скачет то вверх, то вниз.
   Именно сейчас настроение у Юхана подскочило вверх, да, впрочем, и остальные веселились вовсю. Что касается настроения Боцмана, то если ему и было весело, то он умело это скрывал. У него по-прежнему был непоколебимо печальный вид. Но может, где-то в глубине своей собачьей души он все же испытал удовлетворение, когда блаженно разлегся на уступе скалы, прижавшись спиной к нагретой стене старого лодочного сарая Вестермана. Он отдыхал, присматривая за детьми, которые, сидя в лодке, вытягивали из фьорда сеть. Они так галдели и шумели, что Боцман, было, забеспокоился, уж не тонет ли кто из них и не нужна ли его помощь. Где ему знать, что шумными криками они выражали свой восторг на редкость удачной рыбалкой.
   — Треска! Целых восемь! — кричал Никлас. — У Малин будет бледный вид. Правда, она говорила, что ей нравится на обед отварная треска под майонезом, но ведь не целую же неделю подряд есть одну треску.
   Юхан расходился все больше и больше.
   — Треска — объедение! — кричал он. — Пусть скажет, кто не согласен?
   — Наверно, треска, — спокойно ответила Фредди.
   С минуту Юхан погоревал о треске и вдруг вспомнил о самом младшем брате, который, окажись он с ними, горевал бы еще больше.
   — Повезло, что мы не взяли Пелле, — сказал Юхан, — Он не одобрил бы этой затеи.
   Боцман с пригорка у лодочного сарая бросил последний настороженный взгляд на детей в лодке и, убедившись, что они не нуждаются в его помощи, зевнул и положил голову между передними лапами. Теперь-то он, наконец, вздремнет.
   И если правда то, на чем настаивали Тедди с Фредди, а именно, что Боцман мыслит и чувствует, как человек, то, прежде чем уснуть, он подумал, проснулась ли Чёрвен и что она делает.
 
   А Чёрвен уже проснулась. Сон с нее как рукой сняло, едва она обнаружила, что Боцман не лежит на своем обычном месте возле ее кровати. Поразмыслив, она поняла в чем дело и, точь-в-точь как предсказывала Фредди, страшно рассердилась.
   Насупив брови, Чёрвен вылезла из кровати. Боцман был ее собственной собакой, и никто не имел права брать его с собой в море. А Тедди и Фредди вечно так делают, да еще без спросу. Этому пора положить конец, и Чёрвен прямехонько направилась в спальню — жаловаться родителям. Они еще спали, но это ее не смутило. Она подошла к отцу и принялась его безжалостно трясти.
   — Папа, знаешь что, — сказала она в сердцах. — Тедди и Фредди увезли с собой Боцмана в Рыбью шхеру.
   Ниссе с трудом открыл один глаз и посмотрел на будильник.
   — И тебе обязательно надо сообщить мне об этом в шесть утра?
   — Но раньше я не могла, — оправдывалась Чёрвен. — Я сама только что заметила.
   Мэрта заворочалась в соседней постели и, полусонная, пробормотала:
   — Уймись, Чёрвен, не шуми!
   Мэрте скоро надо было вставать и начинать новый трудовой день. Последние полчаса до звонка будильника были для нее на вес золота, но Чёрвен этого не понимала.
   — А я не шумлю, а просто злюсь, — ответила Чёрвен.
   В комнате, где злилась Чёрвен, мог спать разве что глухой. Мэрта почувствовала, что от раздражения она окончательно проснулась, и нетерпеливо спросила:
   — И чего ты шумишь? Боцману ведь тоже хочется иногда немного поразвлечься.
   Тут уж Чёрвен дала волю своему тону.
   — А как же я, — кричала она, — мне, выходит, никогда не хочется развлечься! У! Так не честно!
   Ниссе застонал и зарылся головой в подушку.
   — Уходи, Чёрвен! Иди куда хочешь, раз ты такая злючка, только бы не слыхать твоего крика.
   Чёрвен застыла на месте с открытым ртом. Она молчала несколько секунд, и родители уже было понадеялись, что наконец-то в спальне настанет блаженная тишина. Они не понимали, что Чёрвен просто собиралась с силами.
   — Ну ладно же! — закричала она снова — Я уйду отсюда! Уйду и больше не вернусь! Потом не плачьте, что у вас нет Чёрвен.
   Тут Мэрта поняла, что дело принимает серьезный оборот, и примирительно протянула руку Чёрвен.
   — Ты ведь не бросишь нас насовсем, маленькая оса?
   — Брошу, вам же лучше будет, — буркнула Чёрвен. — Сможете спать, сколько хотите.
   Тогда Мэрта сказала ей, что ни за что на свете они не захотят расстаться со своей любимой Чёрвен, хотя приходить в спальню в шесть часов утра, когда мама с папой спят, ей вовсе не обязательно. Но Чёрвен ее не слушала. Хлопнув дверью, она в одной рубашке выскочила из комнаты в сад.
   — Им бы только спать да спать, — бурчала она, ничего не видя перед собой от горьких слез, застилавших глаза. Но потом она поняла, что встала слишком рано. День только занимался. Воздух был пропитан ночной прохладой, и мокрая от росы трава холодила голые ноги. Солнце еще не взошло, но чайки уже проснулись и, как всегда, пронзительно кричали. Одна из них, усевшись на верхушку флагштока, смотрела по сторонам с таким победоносным видом, будто была хозяйка всей Сальткроки.
   А вот Чёрвен не была больше высокомерной. Она в раздумье срывала пальцами ног травинки. На душе у нее скребли кошки. Она уже раскаивалась, что вела себя так по— детски. Грозиться уйти из дому, так могут поступать лишь маленькие дети, и папа с мамой это знали не хуже ее. Но возвратиться теперь назад было бы унизительно. Так просто она на это не пойдет. Надо найти достойный выход из этой истории. Чёрвен долго раздумывала и успела сорвать немало травинок, прежде чем ее вдруг осенило. Тогда она подбежала к открытому окну спальни и просунула туда голову. Родители окончательно проснулись и уже начали одеваться.
   — Я пойду в служанки к Сёдерману, — объявила Чёрвен, довольная своей удачной выдумкой. Пусть родители поймут, что она не капризничала, а говорила серьезно.
   Сёдерман жил один в своем домике на берегу фьорда и постоянно жаловался, что ему без помощи по хозяйству трудно.
   — А ты, Чёрвен, не пошла бы ко мне в служанки? — как-то спросил он ее.
   Но тогда у нее как раз не было времени. Как здорово, что теперь она вспомнила об этом. И вовсе не обязательно очень долго ходить в служанках. Потом можно снова вернуться к папе и маме и быть их любимой дочкой Чёрвен, будто между ними ничего не было.
   Ниссе высунул в окно руку и отечески потрепал Чёрвен по щеке.
   — Значит, больше не сердишься, оса ты этакая? Чёрвен смущенно кивнула головой.
   — Не-а.
   — Молодчина, — похвалил Ниссе. — Чего попусту сердиться, на сердитых воду возят.
   Чёрвен не возражала.
   — А Сёдерман захочет взять тебя в служанки? — спросила Мэрта. — Ведь у него есть Стина.
   Об этом Чёрвен как-то не подумала. Сёдерман звал ее в помощницы прошлой зимой. Тогда у него никакой Стины не было, она жила в городе со своей мамой. Но Чёрвен быстро нашлась:
   — Служанки должны быть сильные, а я и есть сильная.
   И она пустилась бежать к Сёдерману, чтобы он как можно скорее узнал, какое ему привалило счастье. Но Мэрта окликнула ее.
   — Служанки не являются на работу в ночных рубашках, — сказала она. И Чёрвен на это ничего не могла возразить.
   Сёдерман чинил на завалинке сети для салаки, когда примчалась Чёрвен.
   — Они должны быть сильные, тра-ля-ля! — напевала она. — Чертовски сильные, тра-ляля-ля!
   Увидев Сёдермана, она смолкла.
   — Дедушка Сёдерман, знаешь что? Угадай, кто тебе сегодня будет мыть посуду?
   Сёдерман не успел даже сообразить что к чему, как позади него из окна высунулась взлохмаченная головка Стины.
   — Я! — объявила она.
   — Как бы не так, — отрезала Чёрвен. — Ты не больно-то сильная.
   Прошло немало времени, пока она не убедила в этом и Стину, которой волей— неволей пришлось уступить. Чёрвен смутно представляла, чем занимаются служанки. На острове их никогда не было. В ее воображении это были сильные, прямо-таки твердокаменные существа, которым неведомы преграды, подобно ледоколам, прокладывающим зимой путь для судов по замерзшему фьорду. С такой же силой и принялась Чёрвен за мытье посуды на кухне Сёдермана.
   — Ничего, если немножко посуды и разобьется, — успокоила она Стину, когда та запричитала при виде разбитых тарелок, упавших на пол.
   Чёрвен не жалела порошка, и мыльная пена горой вздымалась в тазу. Она усердно мыла посуду и распевала во все горло, так что ее слышал даже Сёдерман, а Стина с кислым видом сидела на стуле и наблюдала за ее работой. Она изображала из себя хозяйку дома, «ведь им не нужно быть такими сильными» — так объяснила ей Чёрвен.
   — По крайней мере чертовски сильными, тра-ля-ля! — пела Чёрвен. Но тут ее осенила новая мысль.
   — Я еще напеку блинов, — сообщила она.
   — А как их пекут? — удивленно спросила Стина.
   — Надо размешать тесто, потом еще размешать, а потом еще и еще… — объяснила Чёрвен.
   Но вот она кончила мыть посуду и ловко выплеснула грязную воду в окошко. А под окошком на солнышке грелась кошка Сёдермана Матильда. Она вскочила и с диким мяуканьем, вся в мыльной пене бросилась через открытую дверь в кухню.
   — Нельзя плескать водой на кошек, — строго сказала Стина.
   — Несчастный случай! — оправдывалась Чёрвен. — Но раз уж мы облили кошку водой, ее надо вытереть досуха.
   Она взяла кухонное полотенце, и вдвоем со Стиной они принялись вытирать и успокаивать кошку. По всему было видно, что Матильда возмущена их подлым поступком. Сначала она сердито фыркнула, а потом ее сразу потянуло ко сну.
   — Где у нас мука? — спросила Червен, когда она смогла, наконец, заняться блинами. — Достань!
   Стина послушно взобралась па стул, привстала па цыпочки и с трудом дотянулась до банки с мукой, которая стояла на верхней полке. Банка оказалась для нее чересчур тяжелой. Как видно, Чёрвен сказала правду, Стина была не очень сильная.
   — Ой, мне не удержать! — закричала Стина. Банка качнулась в ее слабеньких руках, и мука просыпалась на пол. И снова на Матильду, уснувшую на полу у кухонного шкафа.
   — Гляди, совсем другая кошка! — ахнула, пораженная, Чёрвен.
   Матильда всю жизнь была черной, а животное, которое с громким мяуканьем кинулось вон из кухни, скорее походило на белое привидение с дикими, выпученными глазами.
   — Так она перепугает до смерти всех кошек на Сальткроке, — сказала Чёрвен. — Бедная Матильда, не везет ей сегодня.
   Попрыгуша-Калле заверещал в клетке, словно потешаясь над бедами Матильды. Стина открыла дверцу и выпустила ворона.
   — Я учу его говорить, — похвасталась она перед Чёрвен. — Я научу его говорить «Пошел прочь!»
   — Зачем? — спросила Чёрвен.
   — Так говорит бабушка Пелле, — объяснила Стина. — И ее попугай тоже.
   В дверях показалась знакомая фигура. Это был Пелле.
   — Чего вы тут делаете? — спросил он.
   — Блины печем, — ответила Чёрвен. — Только вот половина муки пошла на Матильду. И теперь вряд ли что получится.
   Пелле вошел в кухню. Ему, как и всем детям, нравилось бывать в гостях у Сёдермана, хотя на всем острове не было меньше домишки: кухня да комнатка. Но зато сколько всяких диковин, просто глаза разбегаются. Не считая Попрыгуши-Калле, который был для Пелле всего важнее, у Сёдермана были чучело гаги, старые юмористические газеты, переплетенные за несколько лет, да еще таинственная картина, на которой люди во всем черном везли мертвых на санках по льду. Под картиной было надпись: «Чума». И еще у Сёдермана была бутылка с маленьким парусником внутри. Пелле мог часами простаивать возле этой бутылки, и Стине не надоедало показывать ее ему.
   — И как это они умудрились засунуть парусник в бутылку? — удивлялся Пелле.
   — Вот и умудрились, — гордилась Стина. — Этого даже твоей бабушке не сделать.
   — Куда ей, труднее этого ничего на свете не бывает, — подтвердила Чёрвен. — Взгляните-ка на меня!
   Дети забыли и о паруснике, и о бутылке при виде Чёрвен. Она стояла посреди комнаты, а на голове у нее восседал ворон. Это было удивительное, просто сказочное зрелище, которое на время лишило их дара речи.
   Чёрвен чувствовала, как когти ворона вцепились в ее вьющиеся волосы, но продолжала блаженно улыбаться.
   — Вот бы он снес мне в волосы яйцо!
   Но Пелле разочаровал ее:
   — Ворон не умеет. Другое дело — жена ворона. Неужто ты этого не знаешь?
   — Ну и что, раз он может научиться говорить «Пошел прочь!», он может научиться и яйца нести.
   Пелле мечтательно посмотрел на ворона и со вздохом сказал:
   — И мне бы хотелось какую-нибудь зверюшку, а то у меня одни только осы.
   — Где ты их держишь? — спросила Стина.
   — Дома, в столяровой усадьбе. Там под самой крышей прилепилось осиное гнездо. Папу они уже раз ужалили.
   Довольная Стина улыбнулась беззубой улыбкой.
   — А у меня много разных животных: ворон, кошка, два ягненка.
   — Расхвасталась, они не твои, а дедушки Сёдермана, — сказала Чёрвен.
   — Всё равно они мои, пока я живу у дедушки, — ответила Стина. — Съела?
   Чёрвен внезапно насупилась и с обидой сказала:
   — А у меня есть собака. Если только эти негодники когда-нибудь вернутся с ней домой.
   Ее собака, ее Боцман! Как раз теперь он весело разгуливал один по всему острову, а эти так называемые негодники даже не заметили его отсутствия.
   Утро они провели чудесно, просто замечательно! «Сначала окунемся», — предложила Тедди, и они выкупались. Вода была такая, как ей и положено быть в июне. Лишь юные безумцы, 12-13 лет от роду, могут добровольно нырять в такую ледяную воду. Но они и были такими безумцами и не думали умирать от этого, а, наоборот, жили и радовались. С ликующими криками бросались они со скал в море, ныряли, плавали, играли и плескались в воде, пока совсем не посинели от холода. Тогда они разожгли костер на подветренной стороне скалы, уселись вокруг огня и почувствовали, что в жилах у них течет кровь всех индейцев, всех охотников, всех первооткрывателей, всех людей каменного века и прочих наших предков, которые вот так же грелись у костра с тех пор, как живет на земле род человеческий. И сами они были рыбаками, охотниками, землепроходцами. Они жили вольной жизнью туземцев в лесной глуши, пекли свою добычу на углях, а ласточки, чайки и бакланы кружили над ними и истошно кричали о том, что вся печеная треска на этом острове принадлежит им и только им.
   Но захватчики невозмутимо сидели вокруг костра, уплетали за обе теки вкусную треску и самым недопустимым образом галдели па весь остров. «Кра, кра, кра!» — кричали они, словно растревоженная воронья стая, и все потому, что только сейчас они создали секретный клуб, которому дали секретное название «Четыре сальткроковца», и теперь клялись вечно хранить его в тайне. Но их воинственные крики отнюдь не помогали сохранить тайну: ласточки, чайки и бакланы прислушивались к ним, и им они явно не нравились.
   «Кра, кра, кра!» неслось над островами, шхерами и фьордами, но больше ничего нельзя было разобрать, потому как все остальное было так секретно, так особо секретно, так сверхсекретно.
 
   Костер догорел и покрылся пеплом, а они все лежали на согретой солнцем скале и болтали о своих тайнах, которыми они займутся, как только у них найдется свободная минута. Время шло. Июньское солнце щедро отдавало юным путешественникам все свое тепло, и они блаженствовали душой и телом, ощущая лето, как нечто прекрасное, неописуемое.
   Они блаженствовали до тех пор, пока Фредди не заметила во фьорде дрейфующую лодку. Она покачивалась далеко от берега, и они с трудом различали ее. Но все-таки они увидели, что в лодке никого не было.
   — И как только люди привязывают свои лодки, — удивился Юхан.
   Тедди вскочила, словно ее поразила страшная мысль.
   — Да, просто удивительно, — сказала она, внимательно поглядев вокруг. В расселине скалы, куда они втащили лодку, было пусто. Тедди сурово посмотрела на Юхана.
   — Поражаюсь, как тебя угораздило так привязать лодку.
   Когда они причалили к острову, Юхан сам вызвался пришвартовать лодку, уверяя, что сделает это по всем правилам.
   — Ну не странно ли, когда сын как две капли похож на отца, — любила говорить Малин об Юхане. — Странно, но факт.
   Далеко от берега в лучах солнца поблескивала их лодка. Фредди взобралась на уступ скалы и оттуда замахала лодке обеими руками.
   — До свидания, до свидания, лодочка! Привет Финляндии!
   Юхан, красный как рак, сконфуженно поглядывал на товарищей.
   — Я во всем виноват, — признался он. — Вы на меня сердитесь, да?
   — Ладно, — сказала Тедди, — с кем не бывает.
   — А как же мы отсюда выберемся? — растерянно спросил Никлас, пытаясь скрыть свой испуг.
   Тедди пожала плечами.
   — Придется подождать, пока кто-нибудь не проедет мимо на лодке, хотя можно прождать несколько недель.
   Ее так и подмывало нагнать на ребят страха.
   — За столько времени Боцман околеет с голоду, — с уверенностью сказал Юхан. Он не раз видел, сколько мяса съедала эта собака.
   Тут они впервые подумали о Боцмане. Куда он, собственно, девался? Они уже давно его не видели, это они твердо помнили. Фредди крикнула:
   — Боцман!
   Собака не появилась. Тогда они начали звать ее хором, и испуганные чайки, зашумев крыльями, улетели прочь. Но Боцман все равно не появился.
   — Ни собаки, ни лодки, — сказала Тедди. — Ну-ка, чего у нас еще нет?
   — Еды, — добавил Никлас.
   Но тут Фредди победоносно указала на рюкзак, который она спрятала в расщелине скалы.
   — Вот здорово! Полный рюкзак бутербродов, да еще треска! Целых семь штук!
   — Восемь, — поправил Юхан.
   — Не путай, одну мы уже съели, — напомнила Фредди.
   — Все равно восемь, — настаивал Юхан. — считая и меня. Крупнее трески в этих северных шхерах нет.
   Дети стояли в растерянности. Блеск дня сразу потускнел, и им захотелось домой.
   — Кажется… — начала Тедди, и лицо ее еще больше помрачнело. — Кажется, с моря надвигается туман.
   Но в тот же миг они услыхали привычное тарахтенье мотора, доносившееся с фьорда, сперва совсем слабое, потом все более явственное.
   — Ой, да это моторка Бьёрна, закричала Фредди, и они с Тедди от радости начали прыгать и кричать как дикари.
   — Смотрите, Бьёрн тянет на буксире нашу лодку!
   — Кто такой Бьёрн? — спросил Никлас. Дети во все глаза смотрели на приближающуюся моторку.
   Тедди замахала мотористу. Это был загорелый юноша с приятной внешностью. Его лицо было словно выточено твердым резцом суровой северной природы. С виду он походил на рыбака, да и моторка у него была как у заправских рыбаков.
   — Привет, Бьёрн! — закричала Тедди. — Ты явился как по заказу. Это наш учитель, — объяснила она Никласу.
   — И вы запросто зовете его Бьёрн? — спросил удивленный Никлас.
   — Так его все зовут, — объяснила Тедди. — Мы, поди, с ним старые знакомые.
   Моторка замедлила ход и подрулила к скале, где стояли дети.
   — Получайте вашу посудину, — закричал Бьёрн, бросая Тедди конец каната, которым был привязан ялик к моторке. — Как это вы так ловко пришвартовываетесь?
   Тедди рассмеялась.
   — Как придется!
   — Оно и видно. Только от последнего способа советую вам отказаться. Навряд ли я снова приеду подбирать ваше барахло.
   А потом он наказал:
   — Сию минуту плывите домой! Надвигается туман, и если хотите поспеть до него, спешите!
   — А ты как же? — спросила Фредди.
   — Мне нужно еще заехать на Заячью шхеру, — ответил Бьёрн, — а то я взял бы вас на буксир.
   И он снова ушел в море, и тарахтенье мотора со стороны Заячьей шхеры слышалось все слабее и слабее.
   Будь с ними Боцман, они могли бы тотчас отправиться домой, и Мелькеру не пришлось бы в тот вечер глотать таблетки, чтобы успокоиться. Но жизнь состоит из мелких и крупных приключений, которые цепляются друг за друга, как усики гороховых стеблей. Обыкновенная щучка может доставить большие неприятности и заставить взрослых мужчин, вроде Мелькера-старшего, принимать таблетки.
   Правда, щучка была не такая уж маленькая. Это была огромная хищная рыбина килограмма на два весом, и Боцман познакомился с ней во время прогулки по шхере. Знакомство, правда, ограничилось тем, что они, застыв на месте — Боцман на гранитной глыбе на берегу, а щука на отмели фьорда, — не сводили глаз друг с друга в течение целого часа. Никогда раньше собаке не приходилось испытывать холодного взгляда бессмысленных щучьих глаз, никогда в жизни Боцман не видел такого непонятного зверя, и он был не в силах сдвинуться с места. А щука смотрела на него так, будто думала: «Глазей себе, чучело, сколько влезет, меня не напугаешь, и я останусь здесь, пока не надоест».
   Вот из-за этой щуки были безвозвратно потеряны драгоценные минуты. И прошло немало времени, прежде чем дети с собакой забрались в лодку, сложив туда предварительно треску, сети, рюкзаки и купальные костюмы А туман тем временем надвинулся еще больше. Огромные бесформенные облака тумана клубились над морем, и не успели дети отъехать от шхеры, как их окутала непроницаемая серая мгла, которая захватила их в свои влажные объятия.
   — Так бывает только во сне, — сказал Юхан.
   — Во всяком случае, такой сон не по мне, — заверил Никлас.
   Откуда-то издалека до них доносились приглушенные гудки сигнальной сирены, вокруг же царили безмолвие и тишина. Нравилось Никласу или нет, но было пустынно и жутко, точь-в-точь как бывает в кошмарном сне.

ЗАБЛУДИЛИСЬ В ТУМАНЕ

   Дома, над Сальткрокой, по-прежнему светило солнце, и Мелькер красил садовую мебель. Малярничать ему ни разу не приходилось с самого детства.
   — С тех пор как я однажды нарисовал краской на обоях в гостиной крошечного злого гнома, — жаловался он Малин.
   Пришла пора наверстать упущенное.
   Теперь легко быть маляром, говорил он дочери. Нынче достаточно ручного малярного пульверизатора. Получается быстро и красиво.
   — Ты в этом уверен? — спросила дочь.
   С самого начала она предупредила Ниссе Гранквиста: ни в коем случае не продавать Мелькеру тех вещей из своей лавки, к которым Мелькера и близко подпускать нельзя.
   — Ни косы, ни топора, ни вертела, — наказала она ему.
   — Даже вертела? — удивился Ниссе. — Какой же вред можно при чинить вертелом!
   — Попробовали бы пожить с ним под одной крышей девятнадцать лет, тогда не так бы заговорили, — ответила Малин. — Хотя, конечно, вертел можете ему продать, только уж, пожалуйста, позаботьтесь, что бы на полках в лавке не было бы недостатка в пакетах первой помощи и кровоостанавливающих средствах.