Страница:
Бог и Адам. Понятно, что Валентин Платков стал центром бурных событий. И вот как-то выбрал я момент, когда Валентин в разговорчивом настроении, а во мне ничего такого директорского нет: хожу по делянке, питаюсь брусникой. «Валентин, – говорю, – вы были правы с рукавицами, сто раз правы, но откуда такая быстрота реакции, откуда, я бы сказал, такой опыт? Ведь к нам прямо из школы… В чем дело, а, Валентин?» Он тоже брусникой занимался, вытер губы, улыбнулся и сказал: «А у меня дед верующий. В церковь ходит и библию наизусть цитирует». – «Информацию принял, – отвечаю я, – только связи пока, простите, не улавливаю». Он еще раз улыбнулся, хорошо так и открыто улыбнулся. «А вот что, Игорь Александрович, бог сказал Адаму: „В поте лица своего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят; ибо прах ты и в прах возвратишься…“ Смотрю на Валентина: бледен, глаза сверкают, зубы стиснуты. „Никогда не примирюсь! – говорит он. – Не для того миллионы людей погибли, чтобы человек оставался прахом. Не для того строим коммунизм! Торжественных слов не хочется, но „созидатель“ – это все-таки точно, Игорь Александрович. Вот почему я не хочу набивать на руках мозоли. Не хочу, понимаете!“
С чего начинается армия. «С меня, то есть старшины. И – внимание – с портянки!» – грассируя, говорил мой родной артиллерийский старшина, раздавая новенькие фланелевые портянки. «Кладете портянки под сорок пять градусов к ступне, пальцы расслабляете, коротким концом мягко обертываете ногу. Мягко, повторяю! Туго будете натягивать длинный конец…» Ребята возятся с фланелью, а на лицах читается: «Какие портянки? Где бронетранспортеры, танки, тягачи с небольшими, но все-таки ракетами?» И старшина представляется этаким мамонтом… Нет, действительно, какие могут быть портянки, когда казарма вдруг вздрогнула – это перешел на сверхзвуковую скорость истребитель с соседнего аэродрома. Одним словом, не пользовался старшина успехом: не слушали мы его, затаив дыхание, и дело кончилось бедой.
Было учение. Сидели в непролазной грязи танки и бронетранспортеры, вертолетное сообщение нарушило б секретность, и рядовой Волкоморов, получив приказ, отправился на КП полка с донесением, но не дошел – растер в кровь обе ноги, набил кровяные мозоли… Нда-а!
А в армии народ серьезный и понимающий, бдительно следящий за тем, чтобы у солдата все было сверхнормативным – спортивная и бодрая подтянутость, рациональное питание, переменные нагрузки, создающие устойчивое хорошее настроение. А здесь – мозоли, а здесь – недоставленное донесение и два «подследственных» человека. «Кто старшина? Гладков. Старшину Гладкова сюда! Почему не проверили экипировку рядового Волкоморова? Отвечайте!»
Повторяю, военные – люди суровые, полутонов в разговоре с теми, кто поставил под угрозу судьбу учения, не признают, но они правы, так как, в конечном счете, заботятся о человеке. Будь у Волкоморова хорошо навернута портянка, пришел бы он на КЛ своевременно, получил бы благодарность да еще и нашивку на погоны, а вместо этого сидит без ремня в малосимпатичном помещении… Минуточку! Сейчас вы поймете, почему мне понадобился экскурс в армейские дела.
Этого не должно быть. Наша эпоха, советский образ жизни родили слова, которые истории не были известны: «самоотверженный труд». Как человек деловой, произносящий слово «труд» не реже, чем «хлеб», я, поверьте, гипнозу слов не поддаюсь и потому понятие «самоотверженный труд» знаю и признаю только в его истинном и единственном смысле… Представьте! На некий трудовой участок выходит группа рабочих, вооруженная следующими необходимыми вещами: знанием конечной цели труда, пониманием связи своего труда с предыдущими и последующими звеньями, умением трудиться и, наконец, уверенностью в точности материальной оценки труда в случае производственной удачи. Вот условия, при которых, как я выражаюсь, лесосека поет…
Увидите хороший зимний или летний день, услышите беспрерывный вой бензопил, ровное тарахтение тракторов, заглянете в разрумянившиеся лица ребят, и вам придет на ум единственное слово: «вдохновение», причем то же самое прекрасное вдохновение, которое, по обывательскому мнению, переживают только служители муз или ученые, открывающие закон всемирного тяготения. Вот и мы тоже – вдохновение, радость, улыбка. Рабочий час для ребят кажется пятиминуткой, а в конце смены раздается сожалеющий вздох: «Пересменка!» Вот это и есть самоотверженный, вдохновенный труд… Так всегда должно быть, думаю я, и так, в конечном итоге, всегда будет, но ведь еще существуют рядом люди, из-за которых жизнь моделируется иначе. Речь идет о тех руководителях производства, которые понятие «самоотверженный труд» опошляют, усматривая прямую связь между ним и трудовыми мозолями. Этого не должно быть!
Спекулянт. Он любит употреблять ученые слова, на его письменном столе как бы небрежно разбросаны свежие технические журналы. Надо сказать правду: много утечет воды, пока ты однажды поймешь, как он дико, дремуче, непроходимо невежествен.
Этот человек удерживается в кабинете благодаря бессовестной спекуляции двумя понятиями: «план» и «вдохновенный труд». Мать родная, как он спекулятивно использует все это! Как? Каким образом? Да очень просто! Он прекрасно знает, что если бригаде или коллективу всего участка скажешь, что под угрозой производственный план, то немедленно появятся к жизни могучие силы. Ребята понимают: план – это закон, план – это престиж, план – это, наконец, деньги. А такой горе-руководитель пафосно восклицает: «Ударным трудом преодолеем трудности!»
А трудности вот такие. Он, технически грамотный человек, плохо расставил рабочую силу, трелевочные волоки не расчищены. Мало того, вчера послал на лесосеку вместо двух вальщиков трех – хлысты лежат так, словно их специально запутали. И последнее: он две недели не был на лесосеке и не знает, что подъездной автомобильный ус к эстакаде превратился в ров, который при песчаных почвах нечем засыпать, – автомобили садятся на передние и задние мосты…
Вот такая обстановочка на лесосеке, когда спекулянт за восемь дней до окончания квартала призывает «упорным трудом выполнять и перевыполнять план»!
Приезжают парни на лесосеку, грустно переглядываются, а потом садятся за рычаги тракторов и кранов, берутся за баранки буксующих МАЗов, канатоходцами пробираются между спутанными хлыстами. И начинается! Набиваются мозоли от чокеровочных тросов, машины вытаскиваются буквально руками. И лес идет, и работа не останавливается, и если попадет в лесосеку несведущий человек, то невзначай подумает: «Как отлично трудятся люди!»
Ох, расскажу про конец карьеры вот такого «деятеля». Было это в леспромхозе моего друга Ивана Шерстобитова, картина была подобна описанной, план не только выполнили, но и перевыполнили, и начальник участка влез на трибуну: «К своему удовлетворению докладываю, товарищи, что благодаря принятым мерам со стороны руководства и самоотверженному труду план второго квартала…» Больше он ни слова не произнес – зал зашумел. Ровно, могуче и грозно зашумел, и это продолжалось до тех пор, пока спекулянт не покинул клуб…
В порядке дискуссии. Я, конечно, не настаиваю, я, так сказать, в смысле прощупывания мысли, но… армейским бы опытом воспользоваться, а, товарищи! Старшину, я вам забыл сказать, за портянку в запас уволили, рядового Волкоморова на гауптвахте выдержали, а вот спекулянта только перевели на другую работу…
Конечно, большинство наших командиров производства – прекрасные специалисты. Они делают все, чтобы людям работалось хорошо, весело, легко, понимаете, легко. И горе пустозвону, вроде того, о котором шла речь. А для начала, товарищи, перестанем, наконец, умиляться на рабочие мозоли и носить их как нагрудный почетный знак.
ОТКРОВЕННО О «РАБОЧЕЙ ЗЛОСТИ»
С чего начинается армия. «С меня, то есть старшины. И – внимание – с портянки!» – грассируя, говорил мой родной артиллерийский старшина, раздавая новенькие фланелевые портянки. «Кладете портянки под сорок пять градусов к ступне, пальцы расслабляете, коротким концом мягко обертываете ногу. Мягко, повторяю! Туго будете натягивать длинный конец…» Ребята возятся с фланелью, а на лицах читается: «Какие портянки? Где бронетранспортеры, танки, тягачи с небольшими, но все-таки ракетами?» И старшина представляется этаким мамонтом… Нет, действительно, какие могут быть портянки, когда казарма вдруг вздрогнула – это перешел на сверхзвуковую скорость истребитель с соседнего аэродрома. Одним словом, не пользовался старшина успехом: не слушали мы его, затаив дыхание, и дело кончилось бедой.
Было учение. Сидели в непролазной грязи танки и бронетранспортеры, вертолетное сообщение нарушило б секретность, и рядовой Волкоморов, получив приказ, отправился на КП полка с донесением, но не дошел – растер в кровь обе ноги, набил кровяные мозоли… Нда-а!
А в армии народ серьезный и понимающий, бдительно следящий за тем, чтобы у солдата все было сверхнормативным – спортивная и бодрая подтянутость, рациональное питание, переменные нагрузки, создающие устойчивое хорошее настроение. А здесь – мозоли, а здесь – недоставленное донесение и два «подследственных» человека. «Кто старшина? Гладков. Старшину Гладкова сюда! Почему не проверили экипировку рядового Волкоморова? Отвечайте!»
Повторяю, военные – люди суровые, полутонов в разговоре с теми, кто поставил под угрозу судьбу учения, не признают, но они правы, так как, в конечном счете, заботятся о человеке. Будь у Волкоморова хорошо навернута портянка, пришел бы он на КЛ своевременно, получил бы благодарность да еще и нашивку на погоны, а вместо этого сидит без ремня в малосимпатичном помещении… Минуточку! Сейчас вы поймете, почему мне понадобился экскурс в армейские дела.
Этого не должно быть. Наша эпоха, советский образ жизни родили слова, которые истории не были известны: «самоотверженный труд». Как человек деловой, произносящий слово «труд» не реже, чем «хлеб», я, поверьте, гипнозу слов не поддаюсь и потому понятие «самоотверженный труд» знаю и признаю только в его истинном и единственном смысле… Представьте! На некий трудовой участок выходит группа рабочих, вооруженная следующими необходимыми вещами: знанием конечной цели труда, пониманием связи своего труда с предыдущими и последующими звеньями, умением трудиться и, наконец, уверенностью в точности материальной оценки труда в случае производственной удачи. Вот условия, при которых, как я выражаюсь, лесосека поет…
Увидите хороший зимний или летний день, услышите беспрерывный вой бензопил, ровное тарахтение тракторов, заглянете в разрумянившиеся лица ребят, и вам придет на ум единственное слово: «вдохновение», причем то же самое прекрасное вдохновение, которое, по обывательскому мнению, переживают только служители муз или ученые, открывающие закон всемирного тяготения. Вот и мы тоже – вдохновение, радость, улыбка. Рабочий час для ребят кажется пятиминуткой, а в конце смены раздается сожалеющий вздох: «Пересменка!» Вот это и есть самоотверженный, вдохновенный труд… Так всегда должно быть, думаю я, и так, в конечном итоге, всегда будет, но ведь еще существуют рядом люди, из-за которых жизнь моделируется иначе. Речь идет о тех руководителях производства, которые понятие «самоотверженный труд» опошляют, усматривая прямую связь между ним и трудовыми мозолями. Этого не должно быть!
Спекулянт. Он любит употреблять ученые слова, на его письменном столе как бы небрежно разбросаны свежие технические журналы. Надо сказать правду: много утечет воды, пока ты однажды поймешь, как он дико, дремуче, непроходимо невежествен.
Этот человек удерживается в кабинете благодаря бессовестной спекуляции двумя понятиями: «план» и «вдохновенный труд». Мать родная, как он спекулятивно использует все это! Как? Каким образом? Да очень просто! Он прекрасно знает, что если бригаде или коллективу всего участка скажешь, что под угрозой производственный план, то немедленно появятся к жизни могучие силы. Ребята понимают: план – это закон, план – это престиж, план – это, наконец, деньги. А такой горе-руководитель пафосно восклицает: «Ударным трудом преодолеем трудности!»
А трудности вот такие. Он, технически грамотный человек, плохо расставил рабочую силу, трелевочные волоки не расчищены. Мало того, вчера послал на лесосеку вместо двух вальщиков трех – хлысты лежат так, словно их специально запутали. И последнее: он две недели не был на лесосеке и не знает, что подъездной автомобильный ус к эстакаде превратился в ров, который при песчаных почвах нечем засыпать, – автомобили садятся на передние и задние мосты…
Вот такая обстановочка на лесосеке, когда спекулянт за восемь дней до окончания квартала призывает «упорным трудом выполнять и перевыполнять план»!
Приезжают парни на лесосеку, грустно переглядываются, а потом садятся за рычаги тракторов и кранов, берутся за баранки буксующих МАЗов, канатоходцами пробираются между спутанными хлыстами. И начинается! Набиваются мозоли от чокеровочных тросов, машины вытаскиваются буквально руками. И лес идет, и работа не останавливается, и если попадет в лесосеку несведущий человек, то невзначай подумает: «Как отлично трудятся люди!»
Ох, расскажу про конец карьеры вот такого «деятеля». Было это в леспромхозе моего друга Ивана Шерстобитова, картина была подобна описанной, план не только выполнили, но и перевыполнили, и начальник участка влез на трибуну: «К своему удовлетворению докладываю, товарищи, что благодаря принятым мерам со стороны руководства и самоотверженному труду план второго квартала…» Больше он ни слова не произнес – зал зашумел. Ровно, могуче и грозно зашумел, и это продолжалось до тех пор, пока спекулянт не покинул клуб…
В порядке дискуссии. Я, конечно, не настаиваю, я, так сказать, в смысле прощупывания мысли, но… армейским бы опытом воспользоваться, а, товарищи! Старшину, я вам забыл сказать, за портянку в запас уволили, рядового Волкоморова на гауптвахте выдержали, а вот спекулянта только перевели на другую работу…
Конечно, большинство наших командиров производства – прекрасные специалисты. Они делают все, чтобы людям работалось хорошо, весело, легко, понимаете, легко. И горе пустозвону, вроде того, о котором шла речь. А для начала, товарищи, перестанем, наконец, умиляться на рабочие мозоли и носить их как нагрудный почетный знак.
ОТКРОВЕННО О «РАБОЧЕЙ ЗЛОСТИ»
Сразу полемика. Категорически не согласен: перечисление достижений нашего или какого другого хозяйства – это скорее всего финал лекции, беседы, но только не начало… Советские люди многого достигли, успехи велики, перечисление их занимает столько разговорного времени, что у тебя не остается нужных минут для анализа недостатков… Начнем с критики, а?! Смотрю недавно телевизор, выступает мой однокашник, говорит: «Были трудности, но мы закатали рукава, мобилизовались. Рабочая злость – она помогла…» Мне стало грустно, очень грустно.
Терминология. Не обговорим терминологию – истину не отыщем, ей-ей. Товарищ сказал: «Рабочая злость!»
Слово «злость» – имя существительное, играть с ним и Зевсу не положено… Дайте прикурить. Спасибо! Итак, злость – это злость, имя существительное, обозначающее одно из негативнейших состояний человека, его психики! Предвижу возражение: «Дело не в терминологии!» Вам кажется, что выражение «Обозлился на самого себя, перестроился, изобрел полутораколесный велосипед!» – правомерно. Не могу согласиться. Велосипеды обычно, то есть в типичной ситуации, изобретают не от «злости на самого себя», а в состоянии вдохновения, воодушевления, творческого подъема. Будь оно неладно, творчество, если начинается со злости. Нет, слова «рабочая злость» – такие привычные по годам первых пятилеток – теперь, мягко говоря, звучат странно, и, когда мой однокашник их употребил, мне подумалось: «Ох, какое же отсталое производство у тебя на предприятии, дружище!»
Труд. Здесь у нас с вами разногласий быть не может: святое, возвышающее, поэтическое дело – труд. Сладостное, воодушевляющее, поэтическое дело – труд. Сладостное, воодушевляющее, если человек не ошибся в выборе профессии или он – не лентяй… Три года назад меня начал «возить» молодой шофер Павел, в июле ему полагается отпуск – парень грустнеет, ходит точно в воду опущенный. «Что такое, шеф?» Отвечает: «Не хочу в отпуск! Скучно без машины…» И только после этого я, бесчувственный человек, замечаю, как меняется Павел, едва включит первую скорость. Короче, три дня назад, услышав товарища по телевидению, разговариваю с шофером: «Павлик, только откровенно… Испытываешь иногда вот такое: рабочую злость? Для того, чтобы добиться высших производственных показателей?» Понял мгновенно и… обиделся. «Какая рабочая злость, если машина у меня всего семьдесят тысяч километров прошла? Обижаете! И знаю, за что!» – «За что?» – «А за то, что у меня всю дорогу „Маяк“ поет. Вот вы и морщитесь!» И пришло мне в голову, что у моего «телевизионного» товарища, употребившего слова «рабочая злость», машина прошла миллион километров или до сих пор не тронулась с места? А?! Павел меня тогда же спросил: «А вот про интеллигенцию не говорят „интеллигентная злость“ – почему?» Я отвечаю: «Не обгоняй этот самосвал, жидкий бетон плещется…» Он отвечает: «По вдохновению гоню – будет порядок!» Вдохновение! А не рабочая злость…
Еще о труде. Не будем мелочными, не станем фетишизировать терминологию. «Рабочая злость» находит и еще будет находить сторонников, но все-таки категорически утверждаю: «рабочая злость» вещь в годы НТР вредная. Рабочая злость. К чему? К кому? К бездарному начальнику цеха или директору завода? Но ведь такие ныне редкость. Помните, в телефильме «Обретешь в бою» героя заставляют пускать домну, когда нет для металла изложниц? Знаете, на кого должна была бы направиться рабочая злость героя? На Госплан, министра отрасли, директора завода – не много ли для одного молодого инженера! Но главное не в том, что он – один, а их – много, главное в существенном: никакой пользы «рабочая злость» дать литейному производству не может – нет же изложниц! О другом, видимо, тут речь. Критика снизу, спокойная от уверенности в полной победе борьбы с бюрократизмом, право апеллировать, наконец, возможность призвать на помощь партийный аппарат – имеет ли это отношение к «рабочей злости»? Злость, по литературе, кровавой пеленой застилает глаза, мешает хорошего работника отличить от плохого, истину от кажущейся правдушки… Нет, товарищи, злость делу не помощник, особенно в таком радостном деле, как труд, творчество. Они на разных полюсах, труд и злость!
Зло и добро. Ей-ей, ломимся в открытые двери? Кто лучше и быстрее валит лес: злой отчего-то машинист бензопилы или счастливый от молодой любви? По фронтовому прошлому отца знаю, что злость, как он рассказывал, и на фронте до добра не доводила: разозлился, высунулся из окопа – лоб пробит! На фронте любовь побеждала вернее, чем ненависть. Любовь к Родине, свободе, братству, равенству… Однако вернемся к нашей теме. Эстетика труда стала предметом изучения, обучения. Эстетическое удовольствие, получаемое от труда, – вещь безусловная, и не говорите мне, что может получать от работы удовлетворение человек, который пришел на делянку, переполненный «рабочей злостью»!
Сущность. Вы правильно меня останавливаете и насмешливо улыбаетесь… Какого черта, дескать, Худяков привязался к такому условному термину, как «рабочая злость»? Говорили же так, когда строили Магнитку? Во-во! Магнитку строила отсталая страна в окружении зубастых Чемберленов, с Магниткой – дело ясное. Но почему, спрашивается, в эпоху НТР, в годы, когда мы первыми вывели спутник и человека в космос, продолжаем по-прежнему взывать к рабочей злости? На кого, спрашивается, может злиться рабочий – ведущая сила страны развитого социализма? На самого себя – единственный ответ! Странно, а?!
Рабочая злость на конвейере. «ВАЗ – это качество»! Под таким заголовком печатала серию очерков о заводе одна газета. Но ВАЗ – конвейер, система контроля, подбор кадров, исключающие ошибки устройства и так далее. Создан он для получения высококачественной продукции. Понятно, что убеждать рабочих вазовских конвейеров, а потом читателя, что ВАЗ – это качество, так же наивно, как утверждать, что самолет должен летать… Если на конвейер ВАЗа придет сборщик, переполненный «рабочей злостью», мастер, присмотревшись, должен отправить его домой; кучу дров наломает злой человек на конвейере.
Неторопливо, монотонно, на вид скучновато работают ребята на главном конвейере ВАЗа, одетые в чистенькие спецовки с ладьей на груди, но монотонность – бич конвейера – редко «берет» молодых вазовцев: они почти все хохмачи, шутники и подначники. Работа – это работа, но на двух километрах главного конвейера улыбок в сто раз больше, чем непроспавшихся лиц. Злых почти нет – злые не вышли на работу, решая вопрос, увольняться или не увольняться с завода, где его – злого – черты характера не монтируются с веселым и общительным народом. Эх, похвалюсь! На лесосеках нашего леспромхоза в бодрящий морозец или солнечным днем угрюмого лица не увидишь…
Понимаете, отчего воюю с «рабочей злостью»? Ее некоторые выдают за… стимул, который, можете себе представить, двигает вперед производительность труда. Вот уж чушь!
А где и когда вообще возможна так называемая рабочая злость?
«Богово производство». Так у нас, лесозаготовителей, называют участки, где творится несусветное. Приходит человек на делянку – трактор с «помощью» сменщика увяз в канаве, хочет заправить машину – горючего нет, начинает работать – трелевочные волоки не пробиты… Вот именно на таком «боговом производстве» слова «рабочая злость» по отношению к конкретным виновникам «богова действа» применимы. Необходимо быстро идти к трактористу, загнавшему технику в канаву, к мастеру, не сумевшему организовать труд, созывать производственное собрание, чтобы такого мастера с работы снять… Вот такую рабочую – нужную – злость понимаю, но, товарищи, «богово производство» с каждым днем откатывается назад, кончается, исчезает. Честное слово, из десяти наших леспромхозов восемь хорошо организованы… Минутку! Недостатки есть: перебои в снабжении материалами, нехватка рабочей силы и так далее. Но представьте себе, если рабочая злость будет направлена против нехватки рабочей силы! Смешно? Имен-н-но! Сегодняшняя моя задача: бороться с неправедными словами «рабочая злость», не подвергая остракизму саму идею рабочей злости на недостатки, на трудности объективные и субъективные.
Самоотверженный, вдохновенный, облагораживающий труд – это прекрасно. Без этого нет жизни и быть не может. Мне кажутся очень важными слова товарища Л.И. Брежнева, сказанные в городе-герое Туле, о том, что всем нам надо трудиться еще лучше, интенсивнее, вдохновенней.
Образ рабочего. Он, то есть образ, моделируется довольно просто при всей его гигантской сложности. Никакой «злости» – ни рабочей, ни домашней, высокая квалификация и доведенные до виртуозности производственные навыки, интеллектуальность, общественная активность и добро во всех проявлениях – вот сотая часть облика рабочего новой формации, рабочего эпохи развитого социализма. Кроме всего прочего, этот человек хорошо воспитан. Например, если на лесосеке появятся признаки «богова производства» и у нашего героя появится необходимость вместе с другими рабочими поставить вопрос о нерадивом мастере, он кричать и стучать кулаком по столу не будет – существует двести методов спокойно и необидно перевести мастера на работу «по плечу»… Еще минуточку! Рабочий вот такого типа силен ощущением добра и гуманности нашей системы и нашего государства – отсюда он черпает силы для добра и самоотверженного труда.
Терминология. Не обговорим терминологию – истину не отыщем, ей-ей. Товарищ сказал: «Рабочая злость!»
Слово «злость» – имя существительное, играть с ним и Зевсу не положено… Дайте прикурить. Спасибо! Итак, злость – это злость, имя существительное, обозначающее одно из негативнейших состояний человека, его психики! Предвижу возражение: «Дело не в терминологии!» Вам кажется, что выражение «Обозлился на самого себя, перестроился, изобрел полутораколесный велосипед!» – правомерно. Не могу согласиться. Велосипеды обычно, то есть в типичной ситуации, изобретают не от «злости на самого себя», а в состоянии вдохновения, воодушевления, творческого подъема. Будь оно неладно, творчество, если начинается со злости. Нет, слова «рабочая злость» – такие привычные по годам первых пятилеток – теперь, мягко говоря, звучат странно, и, когда мой однокашник их употребил, мне подумалось: «Ох, какое же отсталое производство у тебя на предприятии, дружище!»
Труд. Здесь у нас с вами разногласий быть не может: святое, возвышающее, поэтическое дело – труд. Сладостное, воодушевляющее, поэтическое дело – труд. Сладостное, воодушевляющее, если человек не ошибся в выборе профессии или он – не лентяй… Три года назад меня начал «возить» молодой шофер Павел, в июле ему полагается отпуск – парень грустнеет, ходит точно в воду опущенный. «Что такое, шеф?» Отвечает: «Не хочу в отпуск! Скучно без машины…» И только после этого я, бесчувственный человек, замечаю, как меняется Павел, едва включит первую скорость. Короче, три дня назад, услышав товарища по телевидению, разговариваю с шофером: «Павлик, только откровенно… Испытываешь иногда вот такое: рабочую злость? Для того, чтобы добиться высших производственных показателей?» Понял мгновенно и… обиделся. «Какая рабочая злость, если машина у меня всего семьдесят тысяч километров прошла? Обижаете! И знаю, за что!» – «За что?» – «А за то, что у меня всю дорогу „Маяк“ поет. Вот вы и морщитесь!» И пришло мне в голову, что у моего «телевизионного» товарища, употребившего слова «рабочая злость», машина прошла миллион километров или до сих пор не тронулась с места? А?! Павел меня тогда же спросил: «А вот про интеллигенцию не говорят „интеллигентная злость“ – почему?» Я отвечаю: «Не обгоняй этот самосвал, жидкий бетон плещется…» Он отвечает: «По вдохновению гоню – будет порядок!» Вдохновение! А не рабочая злость…
Еще о труде. Не будем мелочными, не станем фетишизировать терминологию. «Рабочая злость» находит и еще будет находить сторонников, но все-таки категорически утверждаю: «рабочая злость» вещь в годы НТР вредная. Рабочая злость. К чему? К кому? К бездарному начальнику цеха или директору завода? Но ведь такие ныне редкость. Помните, в телефильме «Обретешь в бою» героя заставляют пускать домну, когда нет для металла изложниц? Знаете, на кого должна была бы направиться рабочая злость героя? На Госплан, министра отрасли, директора завода – не много ли для одного молодого инженера! Но главное не в том, что он – один, а их – много, главное в существенном: никакой пользы «рабочая злость» дать литейному производству не может – нет же изложниц! О другом, видимо, тут речь. Критика снизу, спокойная от уверенности в полной победе борьбы с бюрократизмом, право апеллировать, наконец, возможность призвать на помощь партийный аппарат – имеет ли это отношение к «рабочей злости»? Злость, по литературе, кровавой пеленой застилает глаза, мешает хорошего работника отличить от плохого, истину от кажущейся правдушки… Нет, товарищи, злость делу не помощник, особенно в таком радостном деле, как труд, творчество. Они на разных полюсах, труд и злость!
Зло и добро. Ей-ей, ломимся в открытые двери? Кто лучше и быстрее валит лес: злой отчего-то машинист бензопилы или счастливый от молодой любви? По фронтовому прошлому отца знаю, что злость, как он рассказывал, и на фронте до добра не доводила: разозлился, высунулся из окопа – лоб пробит! На фронте любовь побеждала вернее, чем ненависть. Любовь к Родине, свободе, братству, равенству… Однако вернемся к нашей теме. Эстетика труда стала предметом изучения, обучения. Эстетическое удовольствие, получаемое от труда, – вещь безусловная, и не говорите мне, что может получать от работы удовлетворение человек, который пришел на делянку, переполненный «рабочей злостью»!
Сущность. Вы правильно меня останавливаете и насмешливо улыбаетесь… Какого черта, дескать, Худяков привязался к такому условному термину, как «рабочая злость»? Говорили же так, когда строили Магнитку? Во-во! Магнитку строила отсталая страна в окружении зубастых Чемберленов, с Магниткой – дело ясное. Но почему, спрашивается, в эпоху НТР, в годы, когда мы первыми вывели спутник и человека в космос, продолжаем по-прежнему взывать к рабочей злости? На кого, спрашивается, может злиться рабочий – ведущая сила страны развитого социализма? На самого себя – единственный ответ! Странно, а?!
Рабочая злость на конвейере. «ВАЗ – это качество»! Под таким заголовком печатала серию очерков о заводе одна газета. Но ВАЗ – конвейер, система контроля, подбор кадров, исключающие ошибки устройства и так далее. Создан он для получения высококачественной продукции. Понятно, что убеждать рабочих вазовских конвейеров, а потом читателя, что ВАЗ – это качество, так же наивно, как утверждать, что самолет должен летать… Если на конвейер ВАЗа придет сборщик, переполненный «рабочей злостью», мастер, присмотревшись, должен отправить его домой; кучу дров наломает злой человек на конвейере.
Неторопливо, монотонно, на вид скучновато работают ребята на главном конвейере ВАЗа, одетые в чистенькие спецовки с ладьей на груди, но монотонность – бич конвейера – редко «берет» молодых вазовцев: они почти все хохмачи, шутники и подначники. Работа – это работа, но на двух километрах главного конвейера улыбок в сто раз больше, чем непроспавшихся лиц. Злых почти нет – злые не вышли на работу, решая вопрос, увольняться или не увольняться с завода, где его – злого – черты характера не монтируются с веселым и общительным народом. Эх, похвалюсь! На лесосеках нашего леспромхоза в бодрящий морозец или солнечным днем угрюмого лица не увидишь…
Понимаете, отчего воюю с «рабочей злостью»? Ее некоторые выдают за… стимул, который, можете себе представить, двигает вперед производительность труда. Вот уж чушь!
А где и когда вообще возможна так называемая рабочая злость?
«Богово производство». Так у нас, лесозаготовителей, называют участки, где творится несусветное. Приходит человек на делянку – трактор с «помощью» сменщика увяз в канаве, хочет заправить машину – горючего нет, начинает работать – трелевочные волоки не пробиты… Вот именно на таком «боговом производстве» слова «рабочая злость» по отношению к конкретным виновникам «богова действа» применимы. Необходимо быстро идти к трактористу, загнавшему технику в канаву, к мастеру, не сумевшему организовать труд, созывать производственное собрание, чтобы такого мастера с работы снять… Вот такую рабочую – нужную – злость понимаю, но, товарищи, «богово производство» с каждым днем откатывается назад, кончается, исчезает. Честное слово, из десяти наших леспромхозов восемь хорошо организованы… Минутку! Недостатки есть: перебои в снабжении материалами, нехватка рабочей силы и так далее. Но представьте себе, если рабочая злость будет направлена против нехватки рабочей силы! Смешно? Имен-н-но! Сегодняшняя моя задача: бороться с неправедными словами «рабочая злость», не подвергая остракизму саму идею рабочей злости на недостатки, на трудности объективные и субъективные.
Самоотверженный, вдохновенный, облагораживающий труд – это прекрасно. Без этого нет жизни и быть не может. Мне кажутся очень важными слова товарища Л.И. Брежнева, сказанные в городе-герое Туле, о том, что всем нам надо трудиться еще лучше, интенсивнее, вдохновенней.
Образ рабочего. Он, то есть образ, моделируется довольно просто при всей его гигантской сложности. Никакой «злости» – ни рабочей, ни домашней, высокая квалификация и доведенные до виртуозности производственные навыки, интеллектуальность, общественная активность и добро во всех проявлениях – вот сотая часть облика рабочего новой формации, рабочего эпохи развитого социализма. Кроме всего прочего, этот человек хорошо воспитан. Например, если на лесосеке появятся признаки «богова производства» и у нашего героя появится необходимость вместе с другими рабочими поставить вопрос о нерадивом мастере, он кричать и стучать кулаком по столу не будет – существует двести методов спокойно и необидно перевести мастера на работу «по плечу»… Еще минуточку! Рабочий вот такого типа силен ощущением добра и гуманности нашей системы и нашего государства – отсюда он черпает силы для добра и самоотверженного труда.