Страница:
Позже мы были допрошены иммиграционным офицером. Нас завели в специальную комнату, сняли отпечатки пальцев. И выдали справку, в которой было написано, что нам временно разрешается проживать на территории Англии, но по первому требованию иммиграционных властей мы должны являться к ним в офис.
— Вас долго допрашивали?
— Всё заняло часов десять. Нам туда бутерброды носили. Мы вышли из аэропорта поздно вечером.
— А твой американский приятель улетел обратно в Нью-Йорк?
— Куда там в Нью-Йорк! Его допрашивали в соседней комнате, сверяли, что мы друг о друге скажем. На него англичане наехали по полной программе за то, что он помог мне нелегально въехать в страну. Он мне потом рассказывал, что начальник иммиграционной службы Хитроу очень был зол. Говорит: «Вы деньги от Литвиненко или Березовского за это получили?»
Тот говорит: «Нет». — «А зачем вы это сделали?» Алик: «Из высших принципов». А тот: «Вы, американцы, совсем распоясались, решаете тут свои дела на нашей территории. Нарушаете наши законы. Везли бы его в Америку. Я из высших принципов вас из Великобритании высылаю. На первом самолёте обратно в Турцию!»
Алик ему: «Мне в Нью-Йорк надо». А тот: «Полетите в Турцию! Скажите спасибо, что я вас не арестовал за нелегальный ввоз эмигрантов».
Англичане занесли Алика в компьютер и целый год потом в Англию не впускали, хотя у него там сын. Странный народ. У нас, если б кто привёз американского подполковника, так ему медаль бы дали и ценный подарок от ФСБ. В общем, улетел Алик в Турцию, и мы год не виделись, пока не получил он у англичан прощение.
А меня наутро ещё раз допросили в иммиграционной службе. Я повторил, что не хотел бы иметь никаких контактов с английскими спецслужбами. Мне сказали: «Да о чём вы говорите. Без вашего согласия…»
Мне объяснили, что по закону английские спецслужбы без вашего согласия даже подойти к вам не имеют права. Я сказал, что такого согласия не даю. Они говорят: «Ну и всё. Поймите правильно, мы вас не заставляем нарушать законы вашей родины, мы даже заинтересованы в том, чтобы вы не нарушали никаких российских законов, находясь здесь. Вас никто не заставляет ни с кем работать».
Они не ставят решение о предоставлении убежища в зависимость от того, расскажете вы какие-нибудь секреты или нет.
— Честное слово, ты говоришь, а не верится. Мы из другой жизни, и у нас бытует мнение, что политическое убежище в Англии дают только при условии выдачи каких-то важных государственных тайн.
— Такое мнение бытует в ФСБ. Вся система правоохранительных органов, спецслужб в России строится на торге. Сдашь человека — не сядешь, не сдашь — сядешь. Будешь «колоться», получишь меньше, не будешь — получишь больше. Там вся оперативная и следственная работа основана на торге. В России и анонимки вернули к жизни.
Здесь есть закон о политическом убежище. В нём сказано, что убежище даётся, если тебя преследуют на родине и по возвращении туда тебе грозит расправа.
Я привёз документы о сфабрикованных против меня делах, всё это было внимательно рассмотрено, и мне предоставили политическое убежище, как и тысячам других беженцев от тиранических режимов, прибывающим в Англию со всего мира.
Я не хотел просто скрыться, просто спасти себя и семью, хотя это, безусловно, было важнейшим мотивом. Мне было важно объективное рассмотрение моего дела. И то, что я добрался до Англии без помощи спецслужб, прошёл мучительную процедуру проверки всей истории моего преследования и получил политическое убежище по закону, для меня так же важно, как чувствовать себя в безопасности.
На эту тему даже запрос был в парламенте. У них в Великобритании разведка относится к «Форинг Офису», то есть МИДу, а иммиграционная служба — к «Хоум Офису», то есть МВД. Так вот когда эта история попала в газеты, один депутат и задал вопрос в комитете по иностранным делам. Что это, мол, у вас там в разведке совсем работать разучились, почему героический русский перебежчик в Хитроу кружным путём пробирался и его даже никто не встретил?
Так на следующий день в газете "Дэйли Телеграф, появилось разъяснение «источника» из английской секретной службы, что, мол, Литвиненко не имеет к ним никакого отношения. Если б он был нам нужен, мы б его сами привезли по-тихому и он не появился бы без предупреждения в Хитроу. И вообще, он не перебежчик, а политбеженец. И занимаемся им не мы, а «Хоум Офис».
— Как долго ты ждал решения об убежище?
— Почти полгода. Вернее, два месяца я составлял прошение об убежище — получился целый том, и ещё четыре месяца ждал решения. А пока я ждал, на родине против меня возбудили четвёртое уголовное дело! Я, кстати, думаю, что это мне помогло. Как только они возбудили четвёртое дело, моментально дали убежище.
— В чём на этот раз обвинили?
— В том, что в январе 1997 года я в посёлке «Девятое мая» избил какого-то гражданина Одинокого, посадил его в багажник, привёз в какое-то служебное помещение и там продолжал избивать. Полный бред. Как я мог один похитить гражданина, а если я его похитил не один, то почему не привлекли никого другого? Если я кого-то бил в служебном помещении, что это за служебное помещение? В общем, снова будто под копирку отпечатано. Только фамилии и мелкие подробности изменили. А так, если сравнивать все постановления Барсукова о привлечении меня в качестве обвиняемого, то они все одинаковые.
— Опять Барсуков возбудил?
— Да. Все дела Барсуков вёл. Хотя по одному делу я оправдан, а второе дело он сам прекратил. То есть он меня уже два раза незаконно к уголовной ответственности привлекал. И третий раз, и четвёртый… Он заказной следователь, это его профессия.
Когда я узнал, что против меня возбуждено четвёртое дело, мои адвокаты потратили три месяца, чтобы добиться от прокуратуры информации, в чём меня обвиняют. Барсуков проводил какие-то экспертизы, скрывая их от адвокатов. Фактически уголовное дело вели тайно как оперативное, то есть на основе закона об оперативно-розыскной деятельности, а не УПК.
— Как твои московские адвокаты узнали о том, что ты выехал из России?
— Как и все — по телевизору. Вернёмся к Англии. Как только я получал новые подробности из Москвы о ходе следствия, сразу же ставил в известность «Хоум Офис». В России же врали, будто я скрываюсь от английской полиции.
И начали жёсткий прессинг против моих родственников: был избит брат, проживающий в Москве, отца несколько раз забирали в милицию.
— Давили, чтобы получить какую-то информацию? Или просто пугали?
— Сначала отца просто пугали. Как-то ночью отвезли в милицию, потом вывезли, посреди дороги бросили, он возвращался пешком. В другой раз милиционеры ворвались в его квартиру, провели незаконный обыск. Отца оскорбляли нецензурной бранью, говорили, что его сын — предатель. Таскали на допросы мать, сестру, тёщу. Когда вызвали в прокуратуру мать, потребовали адрес отчима. Мать сказала, что он больной человек, просила его не трогать. Но отчима всё-таки вызвали на допрос, требовали компромат на меня. Он ответил: «Я знаю Александра как порядочного человека, без вредных привычек».
На следующий день после допроса у него случился инсульт, отнялась левая сторона. Через несколько дней его отвезли в больницу, где он и скончался.
Никто за это не понёс наказания. В больнице поставили диагноз, что он умер совершенно от другого. Человека положили с инсультом, а умер он от другой болезни. Такое может быть только в России.
Мать заставили что-то подписать. Она испугалась и подписала. Мать
вообще боится со мной по телефону разговаривать. Короче, моя семья
находится сейчас вне закона. Права человека и Конституция на них не
распространяются. Все факты давления на моих родственников мы присоединили к просьбе об убежище.
— Словом, чиновники в России сделали всё, чтобы ты получил политическое убежище?
— Получается, да…
14 мая 2001 года раздался звонок, и я услышал радостный голос адвоката Джорджа: «Александр, тебе дали убежище».
Даже не объяснить то, что я почувствовал. Полгода прошло, а дело всё рассматривают. Алика Гольдфарба, который меня ввёз, в Англию не впускают. В газетах пишут, что Путин — лучший друг Тони Блэра. Несколько запросов о выдаче в Россию пришло на меня, как на уголовного преступника. Я сижу и гадаю: выдадут — не выдадут. С Родины доносится скрежет точильных камней — готовят ножи Барсуков, Иванов, Патрушев. А тут разобрались в моих делах и установили, что я подвергался политическому преследованию, а не уголовному.
Англичане могли дать мне территориальное убежище, предоставить возможность просто проживать в стране. Они могли моё дело откладывать до бесконечности. Я мог лет десять вообще жить по справке о въезде. А они за четыре месяца разобрались и дали добро.
Я приехал к Джорджу. Он встретил меня на лестнице, у него были слезы на глазах — он, наверно, один во всей Англии понимал мою беду до конца. Джордж сказал:
— Знаешь, я изучил твоё дело и хочу сказать только одно. В России власть использует уголовное право не для защиты граждан, а для управления своим народом. А это очень стыдно.
Глава 10. Рязанский след
Поставьте памятник Цхаю
Странная война с террором
— Вас долго допрашивали?
— Всё заняло часов десять. Нам туда бутерброды носили. Мы вышли из аэропорта поздно вечером.
— А твой американский приятель улетел обратно в Нью-Йорк?
— Куда там в Нью-Йорк! Его допрашивали в соседней комнате, сверяли, что мы друг о друге скажем. На него англичане наехали по полной программе за то, что он помог мне нелегально въехать в страну. Он мне потом рассказывал, что начальник иммиграционной службы Хитроу очень был зол. Говорит: «Вы деньги от Литвиненко или Березовского за это получили?»
Тот говорит: «Нет». — «А зачем вы это сделали?» Алик: «Из высших принципов». А тот: «Вы, американцы, совсем распоясались, решаете тут свои дела на нашей территории. Нарушаете наши законы. Везли бы его в Америку. Я из высших принципов вас из Великобритании высылаю. На первом самолёте обратно в Турцию!»
Алик ему: «Мне в Нью-Йорк надо». А тот: «Полетите в Турцию! Скажите спасибо, что я вас не арестовал за нелегальный ввоз эмигрантов».
Англичане занесли Алика в компьютер и целый год потом в Англию не впускали, хотя у него там сын. Странный народ. У нас, если б кто привёз американского подполковника, так ему медаль бы дали и ценный подарок от ФСБ. В общем, улетел Алик в Турцию, и мы год не виделись, пока не получил он у англичан прощение.
А меня наутро ещё раз допросили в иммиграционной службе. Я повторил, что не хотел бы иметь никаких контактов с английскими спецслужбами. Мне сказали: «Да о чём вы говорите. Без вашего согласия…»
Мне объяснили, что по закону английские спецслужбы без вашего согласия даже подойти к вам не имеют права. Я сказал, что такого согласия не даю. Они говорят: «Ну и всё. Поймите правильно, мы вас не заставляем нарушать законы вашей родины, мы даже заинтересованы в том, чтобы вы не нарушали никаких российских законов, находясь здесь. Вас никто не заставляет ни с кем работать».
Они не ставят решение о предоставлении убежища в зависимость от того, расскажете вы какие-нибудь секреты или нет.
— Честное слово, ты говоришь, а не верится. Мы из другой жизни, и у нас бытует мнение, что политическое убежище в Англии дают только при условии выдачи каких-то важных государственных тайн.
— Такое мнение бытует в ФСБ. Вся система правоохранительных органов, спецслужб в России строится на торге. Сдашь человека — не сядешь, не сдашь — сядешь. Будешь «колоться», получишь меньше, не будешь — получишь больше. Там вся оперативная и следственная работа основана на торге. В России и анонимки вернули к жизни.
Здесь есть закон о политическом убежище. В нём сказано, что убежище даётся, если тебя преследуют на родине и по возвращении туда тебе грозит расправа.
Я привёз документы о сфабрикованных против меня делах, всё это было внимательно рассмотрено, и мне предоставили политическое убежище, как и тысячам других беженцев от тиранических режимов, прибывающим в Англию со всего мира.
Я не хотел просто скрыться, просто спасти себя и семью, хотя это, безусловно, было важнейшим мотивом. Мне было важно объективное рассмотрение моего дела. И то, что я добрался до Англии без помощи спецслужб, прошёл мучительную процедуру проверки всей истории моего преследования и получил политическое убежище по закону, для меня так же важно, как чувствовать себя в безопасности.
На эту тему даже запрос был в парламенте. У них в Великобритании разведка относится к «Форинг Офису», то есть МИДу, а иммиграционная служба — к «Хоум Офису», то есть МВД. Так вот когда эта история попала в газеты, один депутат и задал вопрос в комитете по иностранным делам. Что это, мол, у вас там в разведке совсем работать разучились, почему героический русский перебежчик в Хитроу кружным путём пробирался и его даже никто не встретил?
Так на следующий день в газете "Дэйли Телеграф, появилось разъяснение «источника» из английской секретной службы, что, мол, Литвиненко не имеет к ним никакого отношения. Если б он был нам нужен, мы б его сами привезли по-тихому и он не появился бы без предупреждения в Хитроу. И вообще, он не перебежчик, а политбеженец. И занимаемся им не мы, а «Хоум Офис».
— Как долго ты ждал решения об убежище?
— Почти полгода. Вернее, два месяца я составлял прошение об убежище — получился целый том, и ещё четыре месяца ждал решения. А пока я ждал, на родине против меня возбудили четвёртое уголовное дело! Я, кстати, думаю, что это мне помогло. Как только они возбудили четвёртое дело, моментально дали убежище.
— В чём на этот раз обвинили?
— В том, что в январе 1997 года я в посёлке «Девятое мая» избил какого-то гражданина Одинокого, посадил его в багажник, привёз в какое-то служебное помещение и там продолжал избивать. Полный бред. Как я мог один похитить гражданина, а если я его похитил не один, то почему не привлекли никого другого? Если я кого-то бил в служебном помещении, что это за служебное помещение? В общем, снова будто под копирку отпечатано. Только фамилии и мелкие подробности изменили. А так, если сравнивать все постановления Барсукова о привлечении меня в качестве обвиняемого, то они все одинаковые.
— Опять Барсуков возбудил?
— Да. Все дела Барсуков вёл. Хотя по одному делу я оправдан, а второе дело он сам прекратил. То есть он меня уже два раза незаконно к уголовной ответственности привлекал. И третий раз, и четвёртый… Он заказной следователь, это его профессия.
Когда я узнал, что против меня возбуждено четвёртое дело, мои адвокаты потратили три месяца, чтобы добиться от прокуратуры информации, в чём меня обвиняют. Барсуков проводил какие-то экспертизы, скрывая их от адвокатов. Фактически уголовное дело вели тайно как оперативное, то есть на основе закона об оперативно-розыскной деятельности, а не УПК.
— Как твои московские адвокаты узнали о том, что ты выехал из России?
— Как и все — по телевизору. Вернёмся к Англии. Как только я получал новые подробности из Москвы о ходе следствия, сразу же ставил в известность «Хоум Офис». В России же врали, будто я скрываюсь от английской полиции.
И начали жёсткий прессинг против моих родственников: был избит брат, проживающий в Москве, отца несколько раз забирали в милицию.
— Давили, чтобы получить какую-то информацию? Или просто пугали?
— Сначала отца просто пугали. Как-то ночью отвезли в милицию, потом вывезли, посреди дороги бросили, он возвращался пешком. В другой раз милиционеры ворвались в его квартиру, провели незаконный обыск. Отца оскорбляли нецензурной бранью, говорили, что его сын — предатель. Таскали на допросы мать, сестру, тёщу. Когда вызвали в прокуратуру мать, потребовали адрес отчима. Мать сказала, что он больной человек, просила его не трогать. Но отчима всё-таки вызвали на допрос, требовали компромат на меня. Он ответил: «Я знаю Александра как порядочного человека, без вредных привычек».
На следующий день после допроса у него случился инсульт, отнялась левая сторона. Через несколько дней его отвезли в больницу, где он и скончался.
Никто за это не понёс наказания. В больнице поставили диагноз, что он умер совершенно от другого. Человека положили с инсультом, а умер он от другой болезни. Такое может быть только в России.
Мать заставили что-то подписать. Она испугалась и подписала. Мать
вообще боится со мной по телефону разговаривать. Короче, моя семья
находится сейчас вне закона. Права человека и Конституция на них не
распространяются. Все факты давления на моих родственников мы присоединили к просьбе об убежище.
— Словом, чиновники в России сделали всё, чтобы ты получил политическое убежище?
— Получается, да…
14 мая 2001 года раздался звонок, и я услышал радостный голос адвоката Джорджа: «Александр, тебе дали убежище».
Даже не объяснить то, что я почувствовал. Полгода прошло, а дело всё рассматривают. Алика Гольдфарба, который меня ввёз, в Англию не впускают. В газетах пишут, что Путин — лучший друг Тони Блэра. Несколько запросов о выдаче в Россию пришло на меня, как на уголовного преступника. Я сижу и гадаю: выдадут — не выдадут. С Родины доносится скрежет точильных камней — готовят ножи Барсуков, Иванов, Патрушев. А тут разобрались в моих делах и установили, что я подвергался политическому преследованию, а не уголовному.
Англичане могли дать мне территориальное убежище, предоставить возможность просто проживать в стране. Они могли моё дело откладывать до бесконечности. Я мог лет десять вообще жить по справке о въезде. А они за четыре месяца разобрались и дали добро.
Я приехал к Джорджу. Он встретил меня на лестнице, у него были слезы на глазах — он, наверно, один во всей Англии понимал мою беду до конца. Джордж сказал:
— Знаешь, я изучил твоё дело и хочу сказать только одно. В России власть использует уголовное право не для защиты граждан, а для управления своим народом. А это очень стыдно.
Глава 10. Рязанский след
Поставьте памятник Цхаю
— После побега ты занялся темой взрывов жилых домов осенью 1999 года. Написал об этом книгу совместно с Юрием Фелыптинским. А до этого ты несколько лет работал в ОУ АТЦ, занимался террористами. Расскажи как это было.
— Среди всех типов преступлений теракты стоят особняком. Их не совершают по заказу бандитов или какой-нибудь коммерческой структуры. За этими преступлениями не стоит мотив убрать кого-то персонально — ведь жертвы случайны. Это либо дело рук безумных фанатиков, либо политическая провокация, с целью повлиять на общественное мнение, посеять страх в обществе, спровоцировать войну или геноцид. Обе чеченские войны начались именно после таких взрывов. Вся проблема в том, что до сих пор эти преступления не раскрыты, те же, что доказаны, увы, дело рук наших собственных спецслужб, а никаких не чеченцев.
— Ты имеешь в виду взрывы жилых домов?
— Не только. У данной темы есть длинная предыстория, которая для меня началась в 1994 году, перед первой чеченской войной. В это время я сидел в одном кабинете с Женей Макеевым. Он разрабатывал банду Лазовского.
18 ноября 1994 года в Москве на железнодорожном мосту через Яузу произошёл взрыв. Бомба, видимо, взорвалась случайно в момент минирования полотна. Был обнаружен труп подрывника — капитана Андрея Щеленкова, сотрудника нефтяной компании «Ланако». Руководителем фирмы был Максим Лазовский. Вскоре посте взрыва на мосту произошел взрыв в городском автобусе на ВДНХ — это был первый теракт в Москве.
Пострадал шофёр. Два года спустя в совершении теракта признался шофёр Лазовского, Владимир Акимов.
— Кому нужно было минировать железнодорожный мост и взрывать пустой автобус?
— А вспомни. Первая чеченская война началась через пару месяцев.
Во взрывах 94-го года сразу обвинили чеченцев, было заявление Сосковца, что готовятся группы террористов для засылки в Москву.
Московский угрозыск совместно с нашим управлением начал разрабатывать Лазовского, и выяснилось, что за ним большое количество преступлений. Его дали в розыск по статье бандитизм. Лазовский был задержан вместе с офицером Московского управления ФСБ майором Алексеем Юмашкиным. Об этом написано в книге «ФСБ взрывает Россию». То есть офицер Управления по незаконным бандформированиям ФСБ ездил с лицом, находившимся в розыске за бандитизм. Естественно, выяснилось, что Лазовский — тоже агент Управления ФСБ по Москве и Московской области. Погибший подрывник также числился в списках агентов ФСБ.
Лазовский и его банда совершили похищение Феликса Львова из VIP-зала аэропорта Шереметьево-1. При этом Львову было предъявлено удостоверение сотрудника ФСБ. Его вывели прямо из таможенной зоны, увезли, а через несколько дней нашли убитым.
Лазовского посадил в тюрьму Владимир Цхай из МУРа, который работал по этому делу вместе с Макеевым. Он сам его арестовывал. Цхай —замечательный профессионал, сыщик от Бога. Это был лучший сыщик России, и он ничего не боялся.
Просидел Лазовский недолго, года три…
Кроме того, был осуждён за теракты один из сотрудников фирмы «Ланако», подполковник Воробьёв, который был агентом спецслужб (в его уголовное дело из ФСБ пришла положительная характеристика). Воробьёв был осуждён за взрыв автобуса, получил три года за терроризм, а того, кто с ним минировал автобус, Акимова, вообще отпустили из зала суда.
Что интересно: Лазовского и Воробьёва осудили за взрывы 94-го года, вроде бы их вина доказана, но никто даже не поинтересовался, кто же у них заказчик? Не сами же они решили мост да автобус взрывать ни с того ни с сего?
А ведь Воробьёв в последнем слове назвал приговор «издевательством над спецслужбами». Ещё бы — за выполнение боевого задания дали срок.
Вторая серия взрывов произошла летом 96-го года. Сначала в метро 'Тульская' — четверо убитых, 12 раненых; 11 июля в троллейбусе на Пушкинской — шестеро раненых, 12 июля в троллейбусе на проспекте Мира —28 раненых. И опять заговорили о чеченцах — Лужков пообещал выселить их из Москвы.
— А в это время в Чечне…
— А в это время в Чечне мы проигрывали и начались мирные переговоры, так что непонятно, зачем чеченцам были нужны эти взрывы. Правда, сорвать переговоры не удалось — в конце августа Лебедь подписал с Масхадовым Хасавьюртское соглашение.
Цхай был уверен, что вторая серия взрывов тоже дело рук банды Лазовского вкупе с ФСБ.
— На Лубянке хотя бы между собой об этом говорили?
— Конечно. Макеев это знал. Его это просто из себя выводило. Он порядочный, честный парень, десантник бывший. Читает публикации, где написано, что чеченцы, чеченцы… Один раз сказал: «Какие чеченцы?!» Тогда Макеева уволили. Всех повыгоняли. Отдел разогнали. ;
—А Цхай?
— Цхай скоропостижно скончался при странных обстоятельствах 12 апреля 1997 года в возрасте 39 лет. Диагноз: цирроз печени, хотя он не пил и не курил.
Незадолго до его смерти я завербовал одного из людей Лазовского, Сергея Погосова (оперативный псевдоним Григорий), и тот рассказал мне всё, что знал о банде и о её связях с ФСБ. От Погосова я узнал, что эта бригада не бандиты, а скорее секретное подразделение, которое решает государственные задачи, устраняет людей, организует теракты. Лазовский был всего лишь исполнитель. Приказы исходили от кого-то из нашего руководства.
Погосов прямо сказал мне, что Цхаю конец, что ФСБ ему не простит разгром команды Лазовского. Я передал это Цхаю лично. А мне Погосов искренне советовал держаться подальше от этого дела.
Как только я начал работать с Погосовым, мне стали звонить из Московского управления, сначала с просьбами, а потом и требованиями отказаться от услуг моего нового агента. Я не реагировал. В конце концов моё начальство распорядилось прекратить все контакты с Погосовым.
— Что ты думаешь о смерти Цхая?
— Думаю, его отравили. Он сгорел у всех на глазах. За два месяца. Наблюдать это было страшно. Его смотрели лучшие доктора, но помочь уже не мог никто. Смерть Владимира была как показательная казнь для всех оперов. Так будет с каждым. Они ведь убивали лучших из нас.
Да и первый случай. Помнишь банкира Кивилиди? Того отравили ядом, заложенным в телефонную трубку. И Цхаю, наверное, что-нибудь подсыпали. У ФСБ есть спецлаборатория для этих целей на Краснобогатырской улице.
Перед смертью на Цхая давили. Из Московского УФСБ несколько раз
звонили в МУР, требовали прекратить дело банды Лазовского. Со смертью
Цхая оно и прекратилось.
— Странная смерть Лазовского тоже подтверждает версию о его участии в терактах в Москве?
— Да, Лазовского убили в 2000 году, уже после взрывов, и в тот день, когда должны были арестовать второй раз. Красивое совпадение.
— Правда, что на похоронах Цхая из ФСБ был ты один?
— Как мне сказал начальник МУРа Голованов: «Ты единственный, кто из ФСБ пришёл с ним проститься». Может, позже ещё кто-то пришел. Я никого не видел. Со слов Голованова — больше никто так и не пришёл.
— У меня сложилось впечатление, что успехи Цхая в поисках террористов и бандитов во многом были возможны только потому, что он исходил в своей работе из того, что против него действует ФСБ.
— Не думаю. Цхай был просто сыщик, который собирал доказательства. Причём талантливо это делал. Цепочка следов привела его… в ФСБ. Он не предполагал, а просто на неё вышел. Ему было без разницы — ФСБ, ЦРУ, ФБР. Для Цхая существовало преступление и лицо, его совершившее. Нарушил закон, неси ответственность. Я уверен на сто процентов, что если бы Цхай вышел по следам на начальника МУРа, он бы ему в кабинете наручники надел. Такой был человек, и за это его уважали. Когда мы стояли на похоронах, Голованов плакал и говорил: «Я был за ним как за каменной стеной. Я ему доверял. Ему можно было доверить всё».
Будь моя воля, я на Лубянке вместо Феликса поставил бы памятник Цхаю. Он это заслужил.
— Среди всех типов преступлений теракты стоят особняком. Их не совершают по заказу бандитов или какой-нибудь коммерческой структуры. За этими преступлениями не стоит мотив убрать кого-то персонально — ведь жертвы случайны. Это либо дело рук безумных фанатиков, либо политическая провокация, с целью повлиять на общественное мнение, посеять страх в обществе, спровоцировать войну или геноцид. Обе чеченские войны начались именно после таких взрывов. Вся проблема в том, что до сих пор эти преступления не раскрыты, те же, что доказаны, увы, дело рук наших собственных спецслужб, а никаких не чеченцев.
— Ты имеешь в виду взрывы жилых домов?
— Не только. У данной темы есть длинная предыстория, которая для меня началась в 1994 году, перед первой чеченской войной. В это время я сидел в одном кабинете с Женей Макеевым. Он разрабатывал банду Лазовского.
18 ноября 1994 года в Москве на железнодорожном мосту через Яузу произошёл взрыв. Бомба, видимо, взорвалась случайно в момент минирования полотна. Был обнаружен труп подрывника — капитана Андрея Щеленкова, сотрудника нефтяной компании «Ланако». Руководителем фирмы был Максим Лазовский. Вскоре посте взрыва на мосту произошел взрыв в городском автобусе на ВДНХ — это был первый теракт в Москве.
Пострадал шофёр. Два года спустя в совершении теракта признался шофёр Лазовского, Владимир Акимов.
— Кому нужно было минировать железнодорожный мост и взрывать пустой автобус?
— А вспомни. Первая чеченская война началась через пару месяцев.
Во взрывах 94-го года сразу обвинили чеченцев, было заявление Сосковца, что готовятся группы террористов для засылки в Москву.
Московский угрозыск совместно с нашим управлением начал разрабатывать Лазовского, и выяснилось, что за ним большое количество преступлений. Его дали в розыск по статье бандитизм. Лазовский был задержан вместе с офицером Московского управления ФСБ майором Алексеем Юмашкиным. Об этом написано в книге «ФСБ взрывает Россию». То есть офицер Управления по незаконным бандформированиям ФСБ ездил с лицом, находившимся в розыске за бандитизм. Естественно, выяснилось, что Лазовский — тоже агент Управления ФСБ по Москве и Московской области. Погибший подрывник также числился в списках агентов ФСБ.
Лазовский и его банда совершили похищение Феликса Львова из VIP-зала аэропорта Шереметьево-1. При этом Львову было предъявлено удостоверение сотрудника ФСБ. Его вывели прямо из таможенной зоны, увезли, а через несколько дней нашли убитым.
Лазовского посадил в тюрьму Владимир Цхай из МУРа, который работал по этому делу вместе с Макеевым. Он сам его арестовывал. Цхай —замечательный профессионал, сыщик от Бога. Это был лучший сыщик России, и он ничего не боялся.
Просидел Лазовский недолго, года три…
Кроме того, был осуждён за теракты один из сотрудников фирмы «Ланако», подполковник Воробьёв, который был агентом спецслужб (в его уголовное дело из ФСБ пришла положительная характеристика). Воробьёв был осуждён за взрыв автобуса, получил три года за терроризм, а того, кто с ним минировал автобус, Акимова, вообще отпустили из зала суда.
Что интересно: Лазовского и Воробьёва осудили за взрывы 94-го года, вроде бы их вина доказана, но никто даже не поинтересовался, кто же у них заказчик? Не сами же они решили мост да автобус взрывать ни с того ни с сего?
А ведь Воробьёв в последнем слове назвал приговор «издевательством над спецслужбами». Ещё бы — за выполнение боевого задания дали срок.
Вторая серия взрывов произошла летом 96-го года. Сначала в метро 'Тульская' — четверо убитых, 12 раненых; 11 июля в троллейбусе на Пушкинской — шестеро раненых, 12 июля в троллейбусе на проспекте Мира —28 раненых. И опять заговорили о чеченцах — Лужков пообещал выселить их из Москвы.
— А в это время в Чечне…
— А в это время в Чечне мы проигрывали и начались мирные переговоры, так что непонятно, зачем чеченцам были нужны эти взрывы. Правда, сорвать переговоры не удалось — в конце августа Лебедь подписал с Масхадовым Хасавьюртское соглашение.
Цхай был уверен, что вторая серия взрывов тоже дело рук банды Лазовского вкупе с ФСБ.
— На Лубянке хотя бы между собой об этом говорили?
— Конечно. Макеев это знал. Его это просто из себя выводило. Он порядочный, честный парень, десантник бывший. Читает публикации, где написано, что чеченцы, чеченцы… Один раз сказал: «Какие чеченцы?!» Тогда Макеева уволили. Всех повыгоняли. Отдел разогнали. ;
—А Цхай?
— Цхай скоропостижно скончался при странных обстоятельствах 12 апреля 1997 года в возрасте 39 лет. Диагноз: цирроз печени, хотя он не пил и не курил.
Незадолго до его смерти я завербовал одного из людей Лазовского, Сергея Погосова (оперативный псевдоним Григорий), и тот рассказал мне всё, что знал о банде и о её связях с ФСБ. От Погосова я узнал, что эта бригада не бандиты, а скорее секретное подразделение, которое решает государственные задачи, устраняет людей, организует теракты. Лазовский был всего лишь исполнитель. Приказы исходили от кого-то из нашего руководства.
Погосов прямо сказал мне, что Цхаю конец, что ФСБ ему не простит разгром команды Лазовского. Я передал это Цхаю лично. А мне Погосов искренне советовал держаться подальше от этого дела.
Как только я начал работать с Погосовым, мне стали звонить из Московского управления, сначала с просьбами, а потом и требованиями отказаться от услуг моего нового агента. Я не реагировал. В конце концов моё начальство распорядилось прекратить все контакты с Погосовым.
— Что ты думаешь о смерти Цхая?
— Думаю, его отравили. Он сгорел у всех на глазах. За два месяца. Наблюдать это было страшно. Его смотрели лучшие доктора, но помочь уже не мог никто. Смерть Владимира была как показательная казнь для всех оперов. Так будет с каждым. Они ведь убивали лучших из нас.
Да и первый случай. Помнишь банкира Кивилиди? Того отравили ядом, заложенным в телефонную трубку. И Цхаю, наверное, что-нибудь подсыпали. У ФСБ есть спецлаборатория для этих целей на Краснобогатырской улице.
Перед смертью на Цхая давили. Из Московского УФСБ несколько раз
звонили в МУР, требовали прекратить дело банды Лазовского. Со смертью
Цхая оно и прекратилось.
— Странная смерть Лазовского тоже подтверждает версию о его участии в терактах в Москве?
— Да, Лазовского убили в 2000 году, уже после взрывов, и в тот день, когда должны были арестовать второй раз. Красивое совпадение.
— Правда, что на похоронах Цхая из ФСБ был ты один?
— Как мне сказал начальник МУРа Голованов: «Ты единственный, кто из ФСБ пришёл с ним проститься». Может, позже ещё кто-то пришел. Я никого не видел. Со слов Голованова — больше никто так и не пришёл.
— У меня сложилось впечатление, что успехи Цхая в поисках террористов и бандитов во многом были возможны только потому, что он исходил в своей работе из того, что против него действует ФСБ.
— Не думаю. Цхай был просто сыщик, который собирал доказательства. Причём талантливо это делал. Цепочка следов привела его… в ФСБ. Он не предполагал, а просто на неё вышел. Ему было без разницы — ФСБ, ЦРУ, ФБР. Для Цхая существовало преступление и лицо, его совершившее. Нарушил закон, неси ответственность. Я уверен на сто процентов, что если бы Цхай вышел по следам на начальника МУРа, он бы ему в кабинете наручники надел. Такой был человек, и за это его уважали. Когда мы стояли на похоронах, Голованов плакал и говорил: «Я был за ним как за каменной стеной. Я ему доверял. Ему можно было доверить всё».
Будь моя воля, я на Лубянке вместо Феликса поставил бы памятник Цхаю. Он это заслужил.
Странная война с террором
Ещё эпизод. Весной 1996 года начальником отдела в ОУ АТЦ был Колесников. Зашёл в наш кабинет и говорит: «Надо срочно ехать в аэропорт Шереметьево-1, там сидит в милиции человек, который хочет что-то рассказать о терроризме". — „Хорошо, я поеду, дайте машину“. — „Машин пока нет“. — Я спросил: „А как я в Шереметьево-1 поеду вечером?“ — „Ладно, — говорят, — найдём тебе машину“. Нашли машину. Дежурный кричит: „Ты бензин купи за свои деньги“. Ситуация: человек хочет дать показания о подготовке взрыва в Шереметьево, но нет бензина до него доехать. Я начал ругаться, минут через сорок нашли бензин.
— Странно, в воздухе уже пахнет гексогеном, все подозреваются в терроризме, поступает сообщение о подготовке взрыва, но нет бензина, чтобы до нужного места доехать?
— Да. На оперативную машину — лимиты. На машины начальников лимита нет, а на оперативную машину — есть. Страна же бедная! Я выехал в Шереметьево-1. В отделении милиции сидел за решёткой человек. Его вывели, мы стали с ним беседовать. Рассказал, что он армянин, проживал в Грозном, работал на каком-то предприятии. Как-то раз ушёл на работу, а когда вернулся, на месте дома — огромная воронка. Бомба. Прямое попадание. Погибла вся семья. Он несколько дней ходил вокруг, хотел найти хоть одну фотографию своих близких. Ни фотографий, ни документов, ничего. Пустота. Ужас какой-то — сегодня у тебя семья, а завтра — пустота.
Он говорил, что прожил несколько недель в Грозном и понял, что сойдёт с ума, если оттуда не уедет. Каждый день ходил к своему дому. К яме.
Уехал в Ставропольский край. Не мог найти работу. Бомжевал. Потом перебрался в Москву. Это был какой-то удивительный человек. Он был бомж, но от него даже не воняло.
Рассказал, что он подрабатывает, разгружая что придётся, и ночует на вокзалах. Когда удаётся заработать побольше, снимает койку в гостинице и отсыпается. Раз в неделю ходит в баню, стирает вещи. Недавно нашёл себе халтуру около аэропорта и ночевал в Шереметьево-1. Если спал на вокзале, то за небольшую сумму его не трогали всю ночь.
В этот вечер, часов около девяти, к нему подошли два чеченца (он хорошо понимал по-чеченски). Увидели, что кавказец, и спросили — откуда. Он объяснил, что из Грозного, и рассказал свою историю. Ему сказали, что «надо русским отомстить». Он спросил: «А как?» — «Мы тебе дадим сумку, и надо будет соединить два проводка и уйти. Будет взрыв, и ты отомстишь им за своих детей. Приедешь к нам на аэровокзал в такое-то время, и мы дадим тебе деньги».
Обещали полторы тысячи долларов. Он ответил — «подумаю». Всю ночь не спал, мучался, переживал. Под утро, где-то часов в семь, они опять
подошли. И показали сумку клетчатую, в ней коробка и проводки. Он отказался: «Не хочу. Моих уже не вернёшь, и я не хочу никого взрывать».
Когда к нему подошли милиционеры проверять документы, он и рассказал им об этом. Его целый день продержали в милиции, два раза опросили и сказали, что сумасшедший. Он тогда потребовал встречи с сотрудником ФСБ. Они позвонили в ФСБ часа в три дня, пока до нас дошло, было уже шесть. Чеченцев якобы пытались по горячим следам искать, но никого не нашли.
Милиционер мне: «Чего ты с ним разговариваешь, он же сумасшедший». Вызвали «скорую», приехал врач, осмотрел его и говорит: «Не сумасшедший. Совершенно нормальный».
Я позвонил в ФСБ и говорю: «Мне нужен специалист, сделать фоторобот". Они говорят: „Уже поздно, где мы тебе найдём специалиста?“ Я объяснил дежурному ситуацию. Он мне говорит: „Подержи его до утра“. Я возмутился: „Как это подержи до утра?“ Менты предложили: „Да ладно, мы сейчас ему хулиганку организуем. Напишем, что он хулиган, и будет у нас сидеть. Чего ты переживаешь? На пятнадцать суток его посадим, да и всё". — «Вы чего делаете? — я просто ошалел. — Человек помогает нам, рассказывает такие вещи, а вы — пятнадцать суток. Вы чего, все с ума посходили?“
Позвонил дежурному по ГУВД Москвы. Он меня переадресовал на дежурного по Московскому уголовному розыску. Я всё тому объяснил. Чувствую — мужик из оперов. «Да, я понял. Конечно, надо срочно сделать фоторобот. Сейчас подыму дежурного эксперта-криминалиста. Не переживай. Привози его сюда». Я его привёз в лабораторию. Было часов одиннадцать ночи, и в течение двух часов на компьютере мы составили два фоторобота. Один я отдал дежурному по МУРу. Мужика этого отпустил.
А второй фоторобот забрал себе.
Утром пришёл на работу, написал подробную справку с предложением фотороботы немедленно разослать по всем отделениям милиции и областным управлениям ФСБ. И если их установят, взять в разработку для проверки информации. Эту справку я отцал начальнику. Потом уехал в командировку на Кавказ.
Прошло несколько месяцев, и начали взрываться автобусы, троллейбусы. В одном из автобусов была найдена неразорвавшаяся бомба. Я прочитал ориентировку и вспомнил: эта бомба по описанию похожа на ту, о которой рассказывал мне мужик! Я подошёл к начальнику отдела: "Помните, я писал справку. Бомба похожа». Колесников говорит: «Не помню». Открывает сейф, рылся, рылся: «Я вообще забыл о ней». Никто эту ориентировку вообще никуда не посылал.
Я нашёл у себя фоторобот, показал Колесникову. Он раскопал наконец в сейфе нужные документы и говорит: «Доложу руководству». Как раз ко мне в кабинет заходит Женя Макеев, увидел фоторобот и спрашивает:
"А это кто такие? Это же люди из банды Лазовского. — И называет имена.
— Ты где их взял?" — Я рассказал ему всё, и то, что Колесников забыл. Сейчас, говорю, доложит руководству. Будут искать. Макеев посмеялся:
«Раньше нас с тобой найдут, чем их». И ушёл.
В общем, в 96-м теракт мог бы состояться не в московском троллейбусе, а на аэровокзале.
Получается, что борьба с терроризмом мало интересовала руководство ФСБ. В 1995 году Платонов выезжал в Питер с проверкой, и обнаружилось, что там — вообще ни одного дела оперативного учёта по терроризму нет. А у меня однажды сорвали фантастическую операцию — не дали внедрить своего агента к людям в Москве, связанным с Басаевым.
Дело было так. Я поехал в командировку в Нальчик. В один из дней меня вызвал Макарычев — тогда министр безопасности республики — и говорит, что в аэропорту Нальчика задержаны пограничниками два чеченца, возвращавшихся из Турции. Их арестовали за незаконный переход границы. Они везли два мешка с собой: знамена исламские, Кораны, призывы к джихаду — много чего.
Возбудили уголовное дело, передали его в ФСБ. Целая команда изучала фотографии, книги, слушала кассеты, а я работал с дневниками. Обыкновенный дневник, стихи — «русские собаки», «русских надо убивать». Парень грамотно писал по-русски, без ошибок. Из дневника видно было, что воевал и ненавидит русскую армию: «Наступит день, когда мы победим».
В дневнике я обнаружил интересную запись: «Вчера ездили к нашим ребятам в тюрьму в Стамбул, Трабзон». Посмотрел на дату — вспомнил, когда был захвачен паром в Трабзоне. И тут меня осенило: да они ездили в тюрьму, навещать тех, кто захватывал паром. Тогда я пришёл к Макарычеву и говорю: «Смотрите, они лично знают тех, кто захватывал паром в Трабзоне. Надо организовать внутрикамерную разработку». Макарычев говорит: «Вперёд!»
Мы их посадили в разные камеры. Мне надо было завербовать агента из чеченцев, которого можно было бы к ним подсадить. Нашёл одного малого. Парень воевал в Чечне, у него был конфликт с полевым командиром, и он объяснил, что хочет ему отомстить. Просил, чтобы мы ему в этом деле посодействовали.
Мы взяли с него подписку, что он согласен сесть в тюрьму на десять дней. Подготовили документы, получили санкцию прокурора и посадили его к одному из задержанных. Камера была оборудована техникой, и из здания управления мы все их разговоры прослушивали.
Агент оказался ловким, умел к себе расположить. У него были шрамы на лице — он объяснял, что воевал, и ему удалось втереться в доверие к задержанному чеченцу. По их разговорам мы установили, что задержанный из группы Басаева. Я предложил следующую комбинацию. Прихожу в тюрьму, вызываю задержанного чеченца, показываю ему удостоверение Московского уголовного розыска и говорю: «Мы вас сейчас срочно забираем на этап и увозим в Москву, в Лефортово, так как по отпечаткам пальцев есть данные, что вы подозреваетесь в преступлении, совершённом в Москве». Словом, даю понять, что я его увожу. А агенту мы отработали линию поведения, что его под подписку о невыезде выпускают, что адвокату это удалось. Его-то посадили под легенду, что он совершил мелкую кражу на рынке. Агент рассказал объекту, что его выпускают. И тут мы объекта дёргаем. Получилось! После разговора со мной тот возвращается в камеру и говорит агенту: «Слушай, меня в Москву вывозят». Агент спрашивает: «А чем я тебе могу помочь? Меня же выпускают. Буду в Нальчике». Тот ему говорит: «А ты не мог бы в Москву поехать? Мы тебе всё сделаем, документы и всё. У меня есть люди». Даёт ему телефон одной из своих конспиративных квартир. «Езжай к ним. Они тебе помогут. Только передай, что меня везут в Лефортово, и что я молчу».
— Странно, в воздухе уже пахнет гексогеном, все подозреваются в терроризме, поступает сообщение о подготовке взрыва, но нет бензина, чтобы до нужного места доехать?
— Да. На оперативную машину — лимиты. На машины начальников лимита нет, а на оперативную машину — есть. Страна же бедная! Я выехал в Шереметьево-1. В отделении милиции сидел за решёткой человек. Его вывели, мы стали с ним беседовать. Рассказал, что он армянин, проживал в Грозном, работал на каком-то предприятии. Как-то раз ушёл на работу, а когда вернулся, на месте дома — огромная воронка. Бомба. Прямое попадание. Погибла вся семья. Он несколько дней ходил вокруг, хотел найти хоть одну фотографию своих близких. Ни фотографий, ни документов, ничего. Пустота. Ужас какой-то — сегодня у тебя семья, а завтра — пустота.
Он говорил, что прожил несколько недель в Грозном и понял, что сойдёт с ума, если оттуда не уедет. Каждый день ходил к своему дому. К яме.
Уехал в Ставропольский край. Не мог найти работу. Бомжевал. Потом перебрался в Москву. Это был какой-то удивительный человек. Он был бомж, но от него даже не воняло.
Рассказал, что он подрабатывает, разгружая что придётся, и ночует на вокзалах. Когда удаётся заработать побольше, снимает койку в гостинице и отсыпается. Раз в неделю ходит в баню, стирает вещи. Недавно нашёл себе халтуру около аэропорта и ночевал в Шереметьево-1. Если спал на вокзале, то за небольшую сумму его не трогали всю ночь.
В этот вечер, часов около девяти, к нему подошли два чеченца (он хорошо понимал по-чеченски). Увидели, что кавказец, и спросили — откуда. Он объяснил, что из Грозного, и рассказал свою историю. Ему сказали, что «надо русским отомстить». Он спросил: «А как?» — «Мы тебе дадим сумку, и надо будет соединить два проводка и уйти. Будет взрыв, и ты отомстишь им за своих детей. Приедешь к нам на аэровокзал в такое-то время, и мы дадим тебе деньги».
Обещали полторы тысячи долларов. Он ответил — «подумаю». Всю ночь не спал, мучался, переживал. Под утро, где-то часов в семь, они опять
подошли. И показали сумку клетчатую, в ней коробка и проводки. Он отказался: «Не хочу. Моих уже не вернёшь, и я не хочу никого взрывать».
Когда к нему подошли милиционеры проверять документы, он и рассказал им об этом. Его целый день продержали в милиции, два раза опросили и сказали, что сумасшедший. Он тогда потребовал встречи с сотрудником ФСБ. Они позвонили в ФСБ часа в три дня, пока до нас дошло, было уже шесть. Чеченцев якобы пытались по горячим следам искать, но никого не нашли.
Милиционер мне: «Чего ты с ним разговариваешь, он же сумасшедший». Вызвали «скорую», приехал врач, осмотрел его и говорит: «Не сумасшедший. Совершенно нормальный».
Я позвонил в ФСБ и говорю: «Мне нужен специалист, сделать фоторобот". Они говорят: „Уже поздно, где мы тебе найдём специалиста?“ Я объяснил дежурному ситуацию. Он мне говорит: „Подержи его до утра“. Я возмутился: „Как это подержи до утра?“ Менты предложили: „Да ладно, мы сейчас ему хулиганку организуем. Напишем, что он хулиган, и будет у нас сидеть. Чего ты переживаешь? На пятнадцать суток его посадим, да и всё". — «Вы чего делаете? — я просто ошалел. — Человек помогает нам, рассказывает такие вещи, а вы — пятнадцать суток. Вы чего, все с ума посходили?“
Позвонил дежурному по ГУВД Москвы. Он меня переадресовал на дежурного по Московскому уголовному розыску. Я всё тому объяснил. Чувствую — мужик из оперов. «Да, я понял. Конечно, надо срочно сделать фоторобот. Сейчас подыму дежурного эксперта-криминалиста. Не переживай. Привози его сюда». Я его привёз в лабораторию. Было часов одиннадцать ночи, и в течение двух часов на компьютере мы составили два фоторобота. Один я отдал дежурному по МУРу. Мужика этого отпустил.
А второй фоторобот забрал себе.
Утром пришёл на работу, написал подробную справку с предложением фотороботы немедленно разослать по всем отделениям милиции и областным управлениям ФСБ. И если их установят, взять в разработку для проверки информации. Эту справку я отцал начальнику. Потом уехал в командировку на Кавказ.
Прошло несколько месяцев, и начали взрываться автобусы, троллейбусы. В одном из автобусов была найдена неразорвавшаяся бомба. Я прочитал ориентировку и вспомнил: эта бомба по описанию похожа на ту, о которой рассказывал мне мужик! Я подошёл к начальнику отдела: "Помните, я писал справку. Бомба похожа». Колесников говорит: «Не помню». Открывает сейф, рылся, рылся: «Я вообще забыл о ней». Никто эту ориентировку вообще никуда не посылал.
Я нашёл у себя фоторобот, показал Колесникову. Он раскопал наконец в сейфе нужные документы и говорит: «Доложу руководству». Как раз ко мне в кабинет заходит Женя Макеев, увидел фоторобот и спрашивает:
"А это кто такие? Это же люди из банды Лазовского. — И называет имена.
— Ты где их взял?" — Я рассказал ему всё, и то, что Колесников забыл. Сейчас, говорю, доложит руководству. Будут искать. Макеев посмеялся:
«Раньше нас с тобой найдут, чем их». И ушёл.
В общем, в 96-м теракт мог бы состояться не в московском троллейбусе, а на аэровокзале.
Получается, что борьба с терроризмом мало интересовала руководство ФСБ. В 1995 году Платонов выезжал в Питер с проверкой, и обнаружилось, что там — вообще ни одного дела оперативного учёта по терроризму нет. А у меня однажды сорвали фантастическую операцию — не дали внедрить своего агента к людям в Москве, связанным с Басаевым.
Дело было так. Я поехал в командировку в Нальчик. В один из дней меня вызвал Макарычев — тогда министр безопасности республики — и говорит, что в аэропорту Нальчика задержаны пограничниками два чеченца, возвращавшихся из Турции. Их арестовали за незаконный переход границы. Они везли два мешка с собой: знамена исламские, Кораны, призывы к джихаду — много чего.
Возбудили уголовное дело, передали его в ФСБ. Целая команда изучала фотографии, книги, слушала кассеты, а я работал с дневниками. Обыкновенный дневник, стихи — «русские собаки», «русских надо убивать». Парень грамотно писал по-русски, без ошибок. Из дневника видно было, что воевал и ненавидит русскую армию: «Наступит день, когда мы победим».
В дневнике я обнаружил интересную запись: «Вчера ездили к нашим ребятам в тюрьму в Стамбул, Трабзон». Посмотрел на дату — вспомнил, когда был захвачен паром в Трабзоне. И тут меня осенило: да они ездили в тюрьму, навещать тех, кто захватывал паром. Тогда я пришёл к Макарычеву и говорю: «Смотрите, они лично знают тех, кто захватывал паром в Трабзоне. Надо организовать внутрикамерную разработку». Макарычев говорит: «Вперёд!»
Мы их посадили в разные камеры. Мне надо было завербовать агента из чеченцев, которого можно было бы к ним подсадить. Нашёл одного малого. Парень воевал в Чечне, у него был конфликт с полевым командиром, и он объяснил, что хочет ему отомстить. Просил, чтобы мы ему в этом деле посодействовали.
Мы взяли с него подписку, что он согласен сесть в тюрьму на десять дней. Подготовили документы, получили санкцию прокурора и посадили его к одному из задержанных. Камера была оборудована техникой, и из здания управления мы все их разговоры прослушивали.
Агент оказался ловким, умел к себе расположить. У него были шрамы на лице — он объяснял, что воевал, и ему удалось втереться в доверие к задержанному чеченцу. По их разговорам мы установили, что задержанный из группы Басаева. Я предложил следующую комбинацию. Прихожу в тюрьму, вызываю задержанного чеченца, показываю ему удостоверение Московского уголовного розыска и говорю: «Мы вас сейчас срочно забираем на этап и увозим в Москву, в Лефортово, так как по отпечаткам пальцев есть данные, что вы подозреваетесь в преступлении, совершённом в Москве». Словом, даю понять, что я его увожу. А агенту мы отработали линию поведения, что его под подписку о невыезде выпускают, что адвокату это удалось. Его-то посадили под легенду, что он совершил мелкую кражу на рынке. Агент рассказал объекту, что его выпускают. И тут мы объекта дёргаем. Получилось! После разговора со мной тот возвращается в камеру и говорит агенту: «Слушай, меня в Москву вывозят». Агент спрашивает: «А чем я тебе могу помочь? Меня же выпускают. Буду в Нальчике». Тот ему говорит: «А ты не мог бы в Москву поехать? Мы тебе всё сделаем, документы и всё. У меня есть люди». Даёт ему телефон одной из своих конспиративных квартир. «Езжай к ним. Они тебе помогут. Только передай, что меня везут в Лефортово, и что я молчу».