Страница:
«Ну, почему же… Вспомни. Совсем недавно ты был ребенком, там, во сне, возле водопадов Небесной страны».
«Я? Разве я был ребенком?»
Какой глупый вопрос. Ведь я им когда-то, точно, был. Когда-то тоже первый раз пришел на занятие. С увлечением пачкал альбомный лист, и смущался от понимающей улыбки преподавателя, и – все-таки я оказался небездарен, потому что меня приняли. Как бы я тогда стал рисовать водопад?
Моя рука сама сделала новый мазок поверх прежнего эскиза. И еще, и еще… Что я делаю? Неграмотно, краска плохо ляжет… какого черта, я ребенок, я не знаю, как она должна лечь! Продолжаем!
Я почувствовал азарт. Высунул кончик языка, уделал манжету краской, забывшись и вляпавшись в свежевыдавленный на палитру ультрамарин. Мои глаза, наверно, горели от воодушевления не хуже фар…
Я создавал свою картину. Свою страну Небесных водопадов.
Ноги ощутили сильный толчок. Земля вздрогнула. Где-то совсем рядом ударила молния, и через секунду грянул оглушительный гром. Я оказался сидящим на мокрой траве.
Быстрее! Я же могу не успеть!
Я вскочил на ноги и лихорадочно заработал кистью.
Над моими водопадами взошла радуга; мне показалось, что искрящаяся водяная пыль летит в лицо.
Замковую Гору окутала ватная тишина: словно все окружающее накрыло черным глухим колпаком.
Я удивился – ведь только что в ушах стоял рев водопадов!
Ах, да… Не сразу смог отделить реальность от воображения. Но реальность оказалась какой-то странной.
Исчез шум машин. Перестали мелькать пролетающие фары. Я вдруг понял, что и моей машины нет рядом, во всяком случае, фары ее больше не горели. Я не успел встревожиться и сформировать будничную мысль «Неужто угнали!» – как забыл и думать про это.
Остались лишь черная скала и темное небо над головой, но все это теперь казалось естественным. Будто я очутился в накатившем, как морской прилив, пласте древнего времени.
Во тьме вставали, шевелились титанические тени, дремавшие здесь со времен сотворения. Древнее людей, древнее первой жизни, появившейся на Земле. Они сплетались в таинственные знаки, складывались в причудливые изменяющиеся фигуры, протягивающие пальцы или щупальца к моей законченной картине. Прикасались туманными вихрями и откатывались назад, будто узнали все, что хотели, и более не интересовались. Я не обращал внимания, так как смотрел лишь на одну тень, огромной змеей выползающую из пропасти.
По краю провала заскребли когти. Вытянулась на длинной шее рогатая темная голова. Дохнул ветер, пахнущий раскаленным металлом. Я смотрел в большие желтые глаза с черными штрихами зрачков, горевшие в темноте яркими фонарями.
Страх. Он пронзил меня, сковал невидимыми цепями.
«Ты не должен бояться. Ты же знал… Чувствовал, что так и будет. Только не признавался в этом никому. Даже самому себе».
Я выставил картину перед собой на вытянутых руках, приподнял над головой.
Вновь хлестнула молния, на миг осветив хозяина желтых глаз. Шкура чудовища вспыхнула невероятной мозаикой – алмазы, сапфиры, изумруды…
Мне показалось, что я снова услышал шум водопадов – он исходил от моей картины. И страх пропал, сменившись радостным спокойствием.
– Мама, мама! – вдруг закричала она. – Посмотри, как красиво!
Над Замковой Горой тучи разошлись в стороны. В образовавшийся просвет заглянуло яркое голубое небо, и ринулись вниз сверкающей короной солнечные лучи. Словно там, над черными тучами, была прекрасная волшебная страна, на секунду позволившая себя увидеть.
– Мама! Я видела настоящего дракона! Он летел к облакам.
– Настя, сказочница ты моя! – мама подхватила дочурку на руки и закружилась с ней по комнате.
– Мам, я лечу! – смеялась девочка, раскинув в стороны руки, как птица. – Мам, а давай, я буду драконом? Давай, кабута взаправду! И ты драконом! Ну давай, сделай у-у-у-у!
Но мама только улыбалась в ответ.
Наталья Землянская
«Я? Разве я был ребенком?»
Какой глупый вопрос. Ведь я им когда-то, точно, был. Когда-то тоже первый раз пришел на занятие. С увлечением пачкал альбомный лист, и смущался от понимающей улыбки преподавателя, и – все-таки я оказался небездарен, потому что меня приняли. Как бы я тогда стал рисовать водопад?
Моя рука сама сделала новый мазок поверх прежнего эскиза. И еще, и еще… Что я делаю? Неграмотно, краска плохо ляжет… какого черта, я ребенок, я не знаю, как она должна лечь! Продолжаем!
Я почувствовал азарт. Высунул кончик языка, уделал манжету краской, забывшись и вляпавшись в свежевыдавленный на палитру ультрамарин. Мои глаза, наверно, горели от воодушевления не хуже фар…
Я создавал свою картину. Свою страну Небесных водопадов.
Ноги ощутили сильный толчок. Земля вздрогнула. Где-то совсем рядом ударила молния, и через секунду грянул оглушительный гром. Я оказался сидящим на мокрой траве.
Быстрее! Я же могу не успеть!
Я вскочил на ноги и лихорадочно заработал кистью.
Над моими водопадами взошла радуга; мне показалось, что искрящаяся водяная пыль летит в лицо.
Замковую Гору окутала ватная тишина: словно все окружающее накрыло черным глухим колпаком.
Я удивился – ведь только что в ушах стоял рев водопадов!
Ах, да… Не сразу смог отделить реальность от воображения. Но реальность оказалась какой-то странной.
Исчез шум машин. Перестали мелькать пролетающие фары. Я вдруг понял, что и моей машины нет рядом, во всяком случае, фары ее больше не горели. Я не успел встревожиться и сформировать будничную мысль «Неужто угнали!» – как забыл и думать про это.
Остались лишь черная скала и темное небо над головой, но все это теперь казалось естественным. Будто я очутился в накатившем, как морской прилив, пласте древнего времени.
Во тьме вставали, шевелились титанические тени, дремавшие здесь со времен сотворения. Древнее людей, древнее первой жизни, появившейся на Земле. Они сплетались в таинственные знаки, складывались в причудливые изменяющиеся фигуры, протягивающие пальцы или щупальца к моей законченной картине. Прикасались туманными вихрями и откатывались назад, будто узнали все, что хотели, и более не интересовались. Я не обращал внимания, так как смотрел лишь на одну тень, огромной змеей выползающую из пропасти.
По краю провала заскребли когти. Вытянулась на длинной шее рогатая темная голова. Дохнул ветер, пахнущий раскаленным металлом. Я смотрел в большие желтые глаза с черными штрихами зрачков, горевшие в темноте яркими фонарями.
Страх. Он пронзил меня, сковал невидимыми цепями.
«Ты не должен бояться. Ты же знал… Чувствовал, что так и будет. Только не признавался в этом никому. Даже самому себе».
Я выставил картину перед собой на вытянутых руках, приподнял над головой.
Вновь хлестнула молния, на миг осветив хозяина желтых глаз. Шкура чудовища вспыхнула невероятной мозаикой – алмазы, сапфиры, изумруды…
Мне показалось, что я снова услышал шум водопадов – он исходил от моей картины. И страх пропал, сменившись радостным спокойствием.
* * *
В хлипком домике неподалеку маленькая девочка прильнула к запотевшему стеклу и с интересом смотрела в вечернюю мглу.– Мама, мама! – вдруг закричала она. – Посмотри, как красиво!
Над Замковой Горой тучи разошлись в стороны. В образовавшийся просвет заглянуло яркое голубое небо, и ринулись вниз сверкающей короной солнечные лучи. Словно там, над черными тучами, была прекрасная волшебная страна, на секунду позволившая себя увидеть.
– Мама! Я видела настоящего дракона! Он летел к облакам.
– Настя, сказочница ты моя! – мама подхватила дочурку на руки и закружилась с ней по комнате.
– Мам, я лечу! – смеялась девочка, раскинув в стороны руки, как птица. – Мам, а давай, я буду драконом? Давай, кабута взаправду! И ты драконом! Ну давай, сделай у-у-у-у!
Но мама только улыбалась в ответ.
Наталья Землянская
Честь Скрумлей
…В то утро матушка Гримла овсянку варила. Это у нас обычаем: по утрам всенепременно тарелочка овсяной жижи. Кашка булькает себе в котле, матушка в кухне возится: шуршит по хозяйству, да одним глазком за варевом приглядывает, чтоб не убежало. Не усмотришь, так на улице ловить будешь, а там – соседи да прохожие люди! Ну, соседи, может, еще посовестятся, разве что ложку-другую зачерпнут. Хотя вон у Зюзелей, что через три дома от нас, как-то целый жареный кабанище сбежал вместе с вертелом. Так и не поймали! И никто ведь не признался: все только облизывались, украдкой усы масленые вытирая. С чужого ж человека и подавно какой спрос?..
Матушка, стало быть, хлопочет себе, каша из-под крышки тоже на нее посматривает, разговоры светские ведет: какая, мол, погода на дворе, какие виды на урожай… Чай, скучно ей просто так булькать.
Только они как следует разговорились, напевать чего-то уж стали хором, как дверь входная – бам-с!.. И с петель – долой!
Что такое?
Вваливаются в дом два дюжих медведя нехорошей наружности. Морды, правда, отдаленно знакомые. Местные, значитца. Уже легче…
Матушка не растерялась: быстренько со стены ружьишко сдернула, курки взвела:
– Чего надо?
– Ты, – говорят, – старуха, оружие прибери! Не ровен час, выстрелит, а мы – пугливые: навалим со страху – будешь потом за нами убирать… Гы-гы-гы!
И предъявляют ей нашего Скрупа. Всего как есть избитого. Один из незваных легонько так на весу его держит за шкирку, а тот – никакусенький! Лишь правым глазом живым моргает, а на большее и сил нет.
Тут бабка посуровела:
– Это, – спрашивает, – что ж такое?.. – вежливо пока еще интересуется. А сама уже когти выпустила.
Тогда второй швыряет ей под ноги початую колоду карт:
– А вот что!
Матушка так и ахнула про себя! Вслух, конечно, ничего не сказала. Личико печеное дулечкой сморщила, глазками голубенькими заморгала: дескать, не пойму о чем речь?
– Ты, старая, за отродьем своим получше присматривай! – рявкнули гости. – Еще раз попадется – не так отделаем!
Бросили они бедолагу на пол, пнули его по разику для острастки, и убрались восвояси.
Ну, что вы думаете? Матушка Гримла – на расправу скорая. Она ж его еще и хвостом собственным отходила: мол, слушайся вдругорядь бабку, неразумная голова! Сколько же можно талдычить: хуже нет для вора приметы, чем карты украсть!
Что?.. Ну да, мы, Скрумли, испокон веку воровством промышляем. А чего такого? Каждому – свое ремесло. Притом мы, коли еще не знаете, не какие-нибудь там разбойники с большой дороги! Работаем в основе на заказ, и дела нам поручают, как повелось, деликатные.
Скруп молча наказание вытерпел, только зубами скрипел, да и уполз к себе в угол. Лежит, постанывает.
Старуха-то сердцем отошла, давай суетиться вокруг него! Травы заварила, примочки сделала, заговорной пыли из мешочка достала – всего обсыпала. Ничего, дней через несколько поправился, дурень легкомысленный.
Скрумли, конечно, кровного родственничка без участия не оставили. Скинулись все понемножку, прикупили недотепе кабачок.
Понятное дело, облагодетельствовали мы его не без заднего умысла. Заведеньице на бойком месте: пиво рекой течет – монетой звонкой оборачивается. Народ за кружечкой расслабляется, беседы затевает. Супружница Скрупа, Мыфиля, вокруг столов прислугой угодливой шныряет, разговорчики слушает, все полезное – на ус мотает. А в нашем ремесле словечко порой золотого стоит!
Скруп – простофиля, да женушка у него – умница. Оно, кстати, частенько так бывает.
Лис Буглюм, хозяин ребятишек, что нашего недотепу покалечили, промышлял ворожбою. Оно хоть и запрещено королевским указом, однако, народ к нему все равно потихонечку шастал. Казенные службы на Буглюма косо посматривали, но связываться боялись: еще нагадает чего! Платит налоги исправно – и ладно. А кто попроще, тем и вовсе мериться с ним не с руки. Известно же: у судьбы путей много. Какую карту откроешь, как истолкуешь, так и сбудется. Потому, кстати, Святая Церковь это дело и не поощряет – гадание, то есть: на все – воля божья, и все должно естественным чередом идти! К примеру, малый, что Скрупу заказал Буглюмовы карты украсть, долго не прожил: раскинул ворожей колоду, да и нашептал ему чего-то… Скруп-то еще легко отделался! Я, правда, думаю, Буглюм, трезво поразмыслив, побоялся с нашим семейством связываться: проучил дурака маленько – и хватит. А может, ему карты отсоветовали. Кто знает, какой там расклад вышел?..
Ну, а матушка Гримла, как потом оказалось, по-своему решила. Без всякого гадания. Скруп ведь у нее сызмальства в любимчиках ходил, поскольку рано сиротой остался и подле ейной юбки вырос.
Не тут-то было. Выкинули его сватов за ворота, точно бродяжек перехожих.
Раскинул обиженный лис карты. Только смотрит – ничего не выходит: семейка такой масти, что подобное колдовство их не берет. Там своя магия. Почище…
Про эти подробности Мыфиля уж потом от его собственной служанки вызнала.
А еще ему карты сказали, что есть, мол, способ решить затруднения.
И в один прекрасный вечер оказался Буглюм у нас на пороге.
Да-да! Приперся собственной персоной! Мол, кто старое помянет – тому глаз вон. А кто не помнит добра – тому два!.. И мешочек тугой на стол – бряк! Извинение, значитца, за Скрупово увечье.
Ладно, выслушали мы его. Дельце-то пустяковое оказалось. Но мы для приличия цену заломили изрядную. Гостя аж перекосило.
Начали торговаться. Часа два, почитай, воду в ступе толкли: Буглюм, он же скупой, страсть! Но и мы не лыком шиты. Да и деваться ему некуда: уж больно девица приглянулась, а приданое ее – того пуще. Сговорились, наконец, по рукам ударили. Вытащил Буглюм кошель, отсчитал задаток.
Матушка Гримла и говорит:
– Только мы, сударь, не сразу желаемое тебе добудем, а через какое-то время. Аккурат накануне дня Святого Георгия.
– Как? – ахнул ворожей. – Полгода ждать?!
Старушка трубочку набила, раскурила как следует, пыхнула пару раз, и потом только ответила:
– Подождешь, коли тебе позарез именно эта нужна…
Буглюм насупился, колоду из рукава вынул, посоветовался: картишки ему то же самое сказали.
Ушел женишок незадачливый, а Матушка Гримла трубочку в окно вслед ему выбила, да и замурлыкала себе под нос чего-то, довольная.
Спорить с бабкой никто не стал – не принято у нас старшим перечить. Ну, и я промолчал, хоть удивлен был сильно.
Напросился я к соседу-купцу в попутчики – тот как раз в столицу по своим делам собирался.
Запряг купец в повозку двух тягловых лошадушек, слуги его взгромоздились на тех, что порезвее, и отправились мы в путь. Расстояние до стольного града немалое, но дорога хорошая, королевской дружиной охраняемая, и путешествовали мы скучно – большей частью дрыхли.
Подъезжать стали – тут веселее пошло: канун же Георгиева дня! В столице палят из пушек, фейерверки разноцветные в темнеющие облака пускают, а на всем этом разноцветье взмывают из-за дальнего леса в небо драконы серебряные – большие и маленькие. Они обычно об эту пору на север улетают, к льдам поближе: известно, кровь у них дюже горячая, и летняя наша жара им почти не под силу. А в этот день, кстати, они могут с королевской службы и навсегда уйти – обычай у них такой, и сам король в том перечить не смеет. Правда, я уж давненько не слыхивал, чтобы кто-нибудь из них насовсем улетел. Есть, видать, у государя какая-то зацепочка, ввиду которой чудища служат ему верой-правдой до самой смерти. И несладка та служба, поверьте!
Обоз наш приостановился неподалеку от городских ворот, потому как зевак приезжих много собралось, и от того некоторое столпотворение получилось. И вот любовались мы, пока наша очередь продвигалась, как летучие ящеры на крыло становятся и клиньями тянутся на закат. Долгонько любовались, надо сказать, – в городе уже окошки в домах зажигали, когда я запетлял по улочкам в ту сторону, где жила Буглюмова зазноба.
А нужна была мне маленькая комнатка за хитрой дверью в одной из башенок дома. Не люблю хвастать, как вы уже заметили, но любой замок для меня – пара пустяков. Здесь же пришлось повозиться: вход был запечатан заклинанием. Железной отмычке не справиться. Но недаром у нас в семействе, едва малыш становится на ноги, как его головенку начинают пичкать всевозможными премудростями: нашелся в глубинах моей памяти нужный «ключик», хотя заговор был очень старый.
В заветной же комнатенке, между всего прочего, находился стеклянный, плотно закупоренный сосуд. Он-то мне и надобен был… И, клянусь вам честью Скрумлей, ничего лишнего я оттуда не взял! – только эту стекляшку, где внутри помещалось в прозрачной жидкости нечто, слегка светящееся алым.
И вот, когда я тихим призраком скользнул прочь, – настолько ловко, что даже воздух не дрогнул, – раздался вдруг в теплом чреве спящего дома мерзкий шепот:
– Кто с-сдес-с-сь?..
Был бы на моем месте простой воришка – тут и сказке конец! От ночнухи-сторожухи еще никто не уходил.
Не успев толком удивиться, откуда у почтенных обывателей в доме такая страсть? – шмыгнул в ближайшую же дверь, которая, на мое счастье, оказалась не заперта. Это была чья-то спальня. Не дыша, на цыпочках подбежал к чужой кровати и невесомым облаком юркнул под одеяло. Легонько дунув спящему в лицо, я обезопасил себя от его неурочного пробуждения.
Между тем, обостренное чутье ощущало приближение врага. На спасение оставались считанные секунды. Я обнял спящего и мысленно окутал нас прозрачной пеленой, подстраивая свое сердце и дыхание под чужие ритмы. Если б кто заглянул в ту минуту в спальню – я и спящий незнакомец представились бы тому одним целым. Простой фокус этот неплохо бы прошел даже в яркий день на базарной площади, набитой праздношатающимся людом. Но купится ли на такой обман страшный монстр, спешащий уничтожить чужака, незваным проникшего в хозяйские хоромы? Ночнухи, они иначе не умеют – это вам не собаки сторожевые.
…А потом тягучее время капало черной слюною медленно-медленно – так же дьявольски медленно, как эта жуть водила невидимыми усами на расстоянии ногтя от моего лица. Как же она долго принюхивалась, тварь…
«Вот тебе и пустячное дельце!» – единственная мыслишка, какую я себе позволил, когда чудовище наконец-то убралось прочь. Обо всем случившемся я поразмыслю позже, если сумею унести ноги подобру-поздорову: и о том, как хорошо, что не отправились отрабатывать Буглюмов задаток мои маленькие братцы, – нашли бы они тут свою верную смерть! И о том, как же мне повезло. А главное – почему эта тварь учуяла меня? Меня, заговоренного от нее?..
Не смея дышать, я осторожно приподнялся и осмотрелся. Вроде тихо… Спящий дом мирно посапывал, качаясь на волнах сладкой дремы. В высокие окна спаленки заглядывали любопытные звездочки, мерцая, они насмешливо подмигивали мне: дескать, испужался, голубчик?
Да чего уж там! Не то слово! Но только я в том никогда, конечно, не сознаюсь. Разве что в старости, когда сидя у камина в кресле-качалке со стаканчиком грога в руках, буду сочинять правнукам байки о своей бурной молодости…
И тут вдруг что-то железное обхватило запястье!
Чертыхаясь и шепча заклинания, я пытался освободиться от кандалов, что приковали мою кисть к изголовью кровати, но все потуги привели к тому лишь, что свалился на пол, едва не вывихнув руку. Тут оковы соскользнули и мгновенно оборотились огромной змеей. Свернувшись тугой пружиной и приподняв верхнюю часть тулова, гадина угрожающе напряглась, зашипела, грациозно раскачиваясь из стороны в сторону. Ее чешуйки слюдянисто блестели в лунном свете, отвлекая и завораживая. Извиваясь, она танцевала, неуловимо сокращая расстояние между нами. Я почувствовал, что слабею… Отяжелели веки… Она, видать, тоже это угадала, и улучив момент, бросилась на меня. Но я сумел схватить ее за шею! Клыкастая пасть оказалась прямо у меня перед носом. Пойманная, змея продолжала угрожать: ее зев становился все шире. Не долго думая, я воткнул кинжал прямо поперек бездонной глотки.
– Браво, храбрец! – произнес нежный голосок, из-под шелкового балдахина кровати раздалось хлопанье в ладоши. – Браво! – и на фоне оконного проема обрисовалась тонкая девичья фигурка.
Выпустив бьющуюся в конвульсиях змеюку, я напрягся: в этом доме вора вряд ли ожидает что-нибудь хорошее…
Ах, судьба моя прихотливая, как же я ошибался!
До рассвета проговорили мы, забыв обо всем. Умирать буду – эту ноченьку вспомню!.. А ярче всего – глаза девичьи, точно звезды: как взглянул в них раз – утонул навсегда, и не выбраться мне из того омута, не спастись…
– Знаю, чужой я тебе: всего несколько часов минуло, как первый раз свиделись, но сердце мое навек пропало! Не жить мне без тебя! Что ответишь, если сватов зашлю? – спросил я напоследок.
– Посвататься-то легко. Многие судьбу пытали, – сказала девица. – Но пращур мой давным-давно наложил заклятие: тот сердечным другом девушке из рода станет, кто ночнуху вокруг пальца обведет и змеиного стража одолеет. С этим ты справился. Но есть и еще условия… Ты узнаешь их, как придет время. Люб ты мне. Но стану ли твоей – то тебе решать! – и как ни пытал я, ничего больше не сказала. Видно, не время.
И побрел я, оглушенный внезапной любовью, по тихим улицам. В голове – пусто, за спиной – точно крылья выросли! Обратной дороги не помню – как земляков своих отыскал на постоялом дворе, как домой добирался…
Дома легче не стало: только о ней, о милой своей и думаю, только ее перед глазами вижу, а в груди – так ноет! Так ноет!..
Буглюм-ворожей приходил, свой товар забрал – тот сосудец стеклянный, что я для него умыкнул. Довольный ушел, остаток денег, как уговорено было, отсыпал – даже не покривился. А мне – все равно!
Родные ходят вокруг, перешептываются меж собой… Жалеют!
Девки да молодки на улице подмигивают, а какие и откровенно в гости зазывают… Тоска!
Зашел как-то в кабачок к Скрупу. Посидели, поговорили, выпили… А только хмель не берет меня. Не лечит-то душу хмель!
Женушка его, Мыфиля, из-за стойки вывернулась, прислушалась, поохала, да и говорит: мол, Буглюмка в столицу уезжает, жениться. Все у него уж сговорено с невестиной родней.
– Вот те раз! – попытался я удивиться.
– Конечно! – смеется Мыфиля. – В той стекляшке, что ты спер, оказывается, ее сердце было. Глядишь, теперь его ласковее примут, чем в прошлый раз. Просись к нему в товарищи: вот и свою зазнобушку увидишь, а там… Если так не отдадут, то… Может, и не случалось Скрумлям до сей поры себе жен воровать, так ты – первым будешь!
Лучше б она длилась вечно…
Отчего не сгинул я, сраженный рукою ночного татя? Не пропал, растерзанный хищными зверями?.. Почему конь мой не споткнулся? – сломал бы я себе шею, вылетев из седла, – и пусть бы вороны клевали мертвые глаза мои! Зато не увидел бы возлюбленную свою в подвенечных одеждах, ведомую в храм другим!
Именно она оказалась предназначенной Буглюму. Этому жалкому червю! Она, а не какая другая из сестриц!
Родственники милой лишь одно испытание рыжему женишку устроили: дескать, если съест он сердце невесты, что в сосуде хранилось, мною же украденном, так она по гроб его будет. Лис алый светящийся комочек слопал мигом – и не подавился! – родня только успела переглянуться между собой.
Странно так переглянулись, родственнички-то: довольно, да с какой-то усмешечкой тайной…
Да только мне не до чужих взглядов было, как понял чудовищную ошибку свою! Бешеная злоба тьмой застлала глаза, когда узнал я правду. Не помню, где взял оружие… Не помню, как схватили и били…
…Любимая, чем же прогневили мы Господа?.. Где милосердие ваше, Небеса? Как жить, как дышать? – ведь ты и жизнь моя, и мое дыхание!..
…Очнулся от холода: подземелье – мрак, сырость, цепи.
Что вору оковы? Что вору решетки? Тьфу!
С помощью заклинаний высвободился из железных пут. Обидчики мои не догадались их заговорить. А вот с решетками незадача вышла. Не было их там.
Ящерицей ползал в темноте, ломая ногти, обдирая в кровь пальцы: обшарил каждый угол, ощупал все щели, все выступы и углубления, но ни окон, ни дверей не нашел – всюду камень!
Уныние – великий грех. Думай, думай, разбитая головушка! Ищи выход из западни! Или я не Скрумль?
Перебирал одно заклинание за другим, но холодные стены оставались недвижимы.
Правда, оставалось еще одно средство.
В ту нашу первую и единственную встречу любимая доверила мне свое настоящее имя. То самое, что мать дает дитю при рождении, шепнув его на ухо, и которое до поры до времени знает только она. То имя, что дарят только самым близким. То, чем так рады завладеть духи и демоны, чтобы повелевать смертной душою по своему усмотрению. Ну, да вы сами все знаете.
«Позови меня, когда станет совсем худо», – сказала она тогда. Но лучше я заживо сгнию в подземелье, чем сделаю это: почем мне знать, что ни одно исчадие зла не нашло себе убежища в этом каменном мешке? Разве могу я подвергнуть ее такой опасности?
И едва решил так, раздался страшный грохот! Тьма раскололась, и в просвет треснувших стен темницы увидел я серебряную голову дракона:
– Вот и последнее условие выполнил ты!
Ха! Согласен ли я пройти боль и муки перерождения, и стать уродливым, рогатым чудовищем? Провести во льдах добрую половину жизни, испытывая нечеловеческие муки голода? Рисковать своей головой ради малейшей прихоти короля?
Да!!! Ибо я люблю тебя!..
Вбегает запыхавшийся чумазый мышонок:
– Матушка Гримла! Матушка Гримла! Скорее! Они улетают!.. – крикнул, на месте подпрыгнул разов несколько, точно мячик, – и бежать!
Старуха руками всплеснула:
– Охти ж мне! – полы длинной юбки подобрала – и за ним!
Так и проскакали по сонным улочкам – старый да малый – до самой околицы. А за нею ждали их двое…
Прощание было недолгим: длинные проводы – лишние слезы.
Утреннее солнышко еще сонно жмурилось да позевывало, выглянув из-за дальних холмов, когда две пары упругих крыльев рассекли свежее голубое небо. Сделав круг над васильковым лугом, драконы взмыли выше и вскоре растаяли в синеве.
– Дела-а! – вздохнул припоздавший Скруп, провожая взглядом улетевших.
– Бывает… – коротко отозвалась матушка Гримла, концом платка вытирая глаза, слезящиеся то ли от солнца, то ли еще от чего.
И больше ничего не сказала – слишком долго было б рассказывать: и про то, как подменила она Буглюмовы карты, и как использовала старое заклятье, чтоб свести две судьбы, и много всего другого. Ведь начинать историю пришлось бы еще с тех времен, когда девчонкой стянула она у подвыпившего проезжего сказителя мешочек старинных преданий. Среди прочих, было в нем и про то, что служит оковами дракону его собственное сердце: покуда бьется оно – мучается крылатый в человечьем обличье, уязвимом и недолговечном. Стоит же сердцу пропасть, как обретает он долголетие и свободу, разве что король может править судьбой его, но про то отдельная сказка – так же как и про то, что случается с тем, кто согласится попробовать драконье сердце на зуб.
Матушка, стало быть, хлопочет себе, каша из-под крышки тоже на нее посматривает, разговоры светские ведет: какая, мол, погода на дворе, какие виды на урожай… Чай, скучно ей просто так булькать.
Только они как следует разговорились, напевать чего-то уж стали хором, как дверь входная – бам-с!.. И с петель – долой!
Что такое?
Вваливаются в дом два дюжих медведя нехорошей наружности. Морды, правда, отдаленно знакомые. Местные, значитца. Уже легче…
Матушка не растерялась: быстренько со стены ружьишко сдернула, курки взвела:
– Чего надо?
– Ты, – говорят, – старуха, оружие прибери! Не ровен час, выстрелит, а мы – пугливые: навалим со страху – будешь потом за нами убирать… Гы-гы-гы!
И предъявляют ей нашего Скрупа. Всего как есть избитого. Один из незваных легонько так на весу его держит за шкирку, а тот – никакусенький! Лишь правым глазом живым моргает, а на большее и сил нет.
Тут бабка посуровела:
– Это, – спрашивает, – что ж такое?.. – вежливо пока еще интересуется. А сама уже когти выпустила.
Тогда второй швыряет ей под ноги початую колоду карт:
– А вот что!
Матушка так и ахнула про себя! Вслух, конечно, ничего не сказала. Личико печеное дулечкой сморщила, глазками голубенькими заморгала: дескать, не пойму о чем речь?
– Ты, старая, за отродьем своим получше присматривай! – рявкнули гости. – Еще раз попадется – не так отделаем!
Бросили они бедолагу на пол, пнули его по разику для острастки, и убрались восвояси.
Ну, что вы думаете? Матушка Гримла – на расправу скорая. Она ж его еще и хвостом собственным отходила: мол, слушайся вдругорядь бабку, неразумная голова! Сколько же можно талдычить: хуже нет для вора приметы, чем карты украсть!
Что?.. Ну да, мы, Скрумли, испокон веку воровством промышляем. А чего такого? Каждому – свое ремесло. Притом мы, коли еще не знаете, не какие-нибудь там разбойники с большой дороги! Работаем в основе на заказ, и дела нам поручают, как повелось, деликатные.
Скруп молча наказание вытерпел, только зубами скрипел, да и уполз к себе в угол. Лежит, постанывает.
Старуха-то сердцем отошла, давай суетиться вокруг него! Травы заварила, примочки сделала, заговорной пыли из мешочка достала – всего обсыпала. Ничего, дней через несколько поправился, дурень легкомысленный.
* * *
Так бы и осталось все досадным недоразумением: поделом получил братишка Скруп! Да с той поры стал он прихрамывать сильно. А в нашем деле – это, ой, как неудобно! Сноровка теряется, и приметно слишком: так бы тенью безликой – шмыг в какую щелочку! – колченогого же всяк запомнит.Скрумли, конечно, кровного родственничка без участия не оставили. Скинулись все понемножку, прикупили недотепе кабачок.
Понятное дело, облагодетельствовали мы его не без заднего умысла. Заведеньице на бойком месте: пиво рекой течет – монетой звонкой оборачивается. Народ за кружечкой расслабляется, беседы затевает. Супружница Скрупа, Мыфиля, вокруг столов прислугой угодливой шныряет, разговорчики слушает, все полезное – на ус мотает. А в нашем ремесле словечко порой золотого стоит!
Скруп – простофиля, да женушка у него – умница. Оно, кстати, частенько так бывает.
* * *
Проходит какое-то время, Скруп жирком покрываться начал, пузо отрастил. Хорошо ему! Уж и позабыл позор свой… А матушка Гримла, та – нет, она обиду никому не спустит. Для нее репутация важнее прочего. А как же? Мол, раз слабину дашь, потом и вовсе хвост оторвут! «Мы, Скрумли, не из таковских!» Та еще старушка…Лис Буглюм, хозяин ребятишек, что нашего недотепу покалечили, промышлял ворожбою. Оно хоть и запрещено королевским указом, однако, народ к нему все равно потихонечку шастал. Казенные службы на Буглюма косо посматривали, но связываться боялись: еще нагадает чего! Платит налоги исправно – и ладно. А кто попроще, тем и вовсе мериться с ним не с руки. Известно же: у судьбы путей много. Какую карту откроешь, как истолкуешь, так и сбудется. Потому, кстати, Святая Церковь это дело и не поощряет – гадание, то есть: на все – воля божья, и все должно естественным чередом идти! К примеру, малый, что Скрупу заказал Буглюмовы карты украсть, долго не прожил: раскинул ворожей колоду, да и нашептал ему чего-то… Скруп-то еще легко отделался! Я, правда, думаю, Буглюм, трезво поразмыслив, побоялся с нашим семейством связываться: проучил дурака маленько – и хватит. А может, ему карты отсоветовали. Кто знает, какой там расклад вышел?..
Ну, а матушка Гримла, как потом оказалось, по-своему решила. Без всякого гадания. Скруп ведь у нее сызмальства в любимчиках ходил, поскольку рано сиротой остался и подле ейной юбки вырос.
* * *
И вот как-то Мыфиля в кабачке услыхала, что Буглюм жениться надумал. Приглянулась лису в стольном граде некая девица на выданье, из богатых. Вдогон к ней еще две сестры подрастали. Да только опасались к ним свататься, потому как были непростого они роду-племени. Ворожей почему-то решил, что соперников ему не будет, и с копьем наперевес – вперед!Не тут-то было. Выкинули его сватов за ворота, точно бродяжек перехожих.
Раскинул обиженный лис карты. Только смотрит – ничего не выходит: семейка такой масти, что подобное колдовство их не берет. Там своя магия. Почище…
Про эти подробности Мыфиля уж потом от его собственной служанки вызнала.
А еще ему карты сказали, что есть, мол, способ решить затруднения.
И в один прекрасный вечер оказался Буглюм у нас на пороге.
Да-да! Приперся собственной персоной! Мол, кто старое помянет – тому глаз вон. А кто не помнит добра – тому два!.. И мешочек тугой на стол – бряк! Извинение, значитца, за Скрупово увечье.
Ладно, выслушали мы его. Дельце-то пустяковое оказалось. Но мы для приличия цену заломили изрядную. Гостя аж перекосило.
Начали торговаться. Часа два, почитай, воду в ступе толкли: Буглюм, он же скупой, страсть! Но и мы не лыком шиты. Да и деваться ему некуда: уж больно девица приглянулась, а приданое ее – того пуще. Сговорились, наконец, по рукам ударили. Вытащил Буглюм кошель, отсчитал задаток.
Матушка Гримла и говорит:
– Только мы, сударь, не сразу желаемое тебе добудем, а через какое-то время. Аккурат накануне дня Святого Георгия.
– Как? – ахнул ворожей. – Полгода ждать?!
Старушка трубочку набила, раскурила как следует, пыхнула пару раз, и потом только ответила:
– Подождешь, коли тебе позарез именно эта нужна…
Буглюм насупился, колоду из рукава вынул, посоветовался: картишки ему то же самое сказали.
Ушел женишок незадачливый, а Матушка Гримла трубочку в окно вслед ему выбила, да и замурлыкала себе под нос чего-то, довольная.
* * *
…Долго ли, коротко ли, подошел оговоренный срок. Стали два моих троюродных братца собираться в столицу. Им, как младшим, жребий выпал, поскольку дельце-то, я уж говорил, пустячное. И тут матушка Гримла вдруг заявляет: мол, пускай детишки дома остаются, а всю работу Гезза сделает. Наши, конечно, глаза от удивления выпучили, кто в тот час дома оказался, а я – больше всех! Потому как Гезза – это я и есть. Прозвище у меня такое.Спорить с бабкой никто не стал – не принято у нас старшим перечить. Ну, и я промолчал, хоть удивлен был сильно.
Напросился я к соседу-купцу в попутчики – тот как раз в столицу по своим делам собирался.
Запряг купец в повозку двух тягловых лошадушек, слуги его взгромоздились на тех, что порезвее, и отправились мы в путь. Расстояние до стольного града немалое, но дорога хорошая, королевской дружиной охраняемая, и путешествовали мы скучно – большей частью дрыхли.
Подъезжать стали – тут веселее пошло: канун же Георгиева дня! В столице палят из пушек, фейерверки разноцветные в темнеющие облака пускают, а на всем этом разноцветье взмывают из-за дальнего леса в небо драконы серебряные – большие и маленькие. Они обычно об эту пору на север улетают, к льдам поближе: известно, кровь у них дюже горячая, и летняя наша жара им почти не под силу. А в этот день, кстати, они могут с королевской службы и навсегда уйти – обычай у них такой, и сам король в том перечить не смеет. Правда, я уж давненько не слыхивал, чтобы кто-нибудь из них насовсем улетел. Есть, видать, у государя какая-то зацепочка, ввиду которой чудища служат ему верой-правдой до самой смерти. И несладка та служба, поверьте!
Обоз наш приостановился неподалеку от городских ворот, потому как зевак приезжих много собралось, и от того некоторое столпотворение получилось. И вот любовались мы, пока наша очередь продвигалась, как летучие ящеры на крыло становятся и клиньями тянутся на закат. Долгонько любовались, надо сказать, – в городе уже окошки в домах зажигали, когда я запетлял по улочкам в ту сторону, где жила Буглюмова зазноба.
* * *
Нужный дом, огромный и высокий, примостился неподалеку от королевского дворца. Окруженный стеною и широким водяным рвом локтей в тридцать, – целая крепость! – смотрел он с усмешкой: ну-ка, мол, что за наглец явился? Зря ухмылялся: обернулся я рыбкой блестящей, ров переплыл, принял свое собственное обличье, шустренько на стену вскарабкался… Привирать не стану: не так все быстро делалось, как сказывается. Однако, еще не пробило полуночи, как уж тенью бесшумной крался я по чужим коридорам, устланным цветными коврами, украшенным затейливыми светильниками, – видать, и впрямь Буглюму, в случае удачи, светило неплохое приданое!А нужна была мне маленькая комнатка за хитрой дверью в одной из башенок дома. Не люблю хвастать, как вы уже заметили, но любой замок для меня – пара пустяков. Здесь же пришлось повозиться: вход был запечатан заклинанием. Железной отмычке не справиться. Но недаром у нас в семействе, едва малыш становится на ноги, как его головенку начинают пичкать всевозможными премудростями: нашелся в глубинах моей памяти нужный «ключик», хотя заговор был очень старый.
В заветной же комнатенке, между всего прочего, находился стеклянный, плотно закупоренный сосуд. Он-то мне и надобен был… И, клянусь вам честью Скрумлей, ничего лишнего я оттуда не взял! – только эту стекляшку, где внутри помещалось в прозрачной жидкости нечто, слегка светящееся алым.
И вот, когда я тихим призраком скользнул прочь, – настолько ловко, что даже воздух не дрогнул, – раздался вдруг в теплом чреве спящего дома мерзкий шепот:
– Кто с-сдес-с-сь?..
Был бы на моем месте простой воришка – тут и сказке конец! От ночнухи-сторожухи еще никто не уходил.
Не успев толком удивиться, откуда у почтенных обывателей в доме такая страсть? – шмыгнул в ближайшую же дверь, которая, на мое счастье, оказалась не заперта. Это была чья-то спальня. Не дыша, на цыпочках подбежал к чужой кровати и невесомым облаком юркнул под одеяло. Легонько дунув спящему в лицо, я обезопасил себя от его неурочного пробуждения.
Между тем, обостренное чутье ощущало приближение врага. На спасение оставались считанные секунды. Я обнял спящего и мысленно окутал нас прозрачной пеленой, подстраивая свое сердце и дыхание под чужие ритмы. Если б кто заглянул в ту минуту в спальню – я и спящий незнакомец представились бы тому одним целым. Простой фокус этот неплохо бы прошел даже в яркий день на базарной площади, набитой праздношатающимся людом. Но купится ли на такой обман страшный монстр, спешащий уничтожить чужака, незваным проникшего в хозяйские хоромы? Ночнухи, они иначе не умеют – это вам не собаки сторожевые.
…А потом тягучее время капало черной слюною медленно-медленно – так же дьявольски медленно, как эта жуть водила невидимыми усами на расстоянии ногтя от моего лица. Как же она долго принюхивалась, тварь…
«Вот тебе и пустячное дельце!» – единственная мыслишка, какую я себе позволил, когда чудовище наконец-то убралось прочь. Обо всем случившемся я поразмыслю позже, если сумею унести ноги подобру-поздорову: и о том, как хорошо, что не отправились отрабатывать Буглюмов задаток мои маленькие братцы, – нашли бы они тут свою верную смерть! И о том, как же мне повезло. А главное – почему эта тварь учуяла меня? Меня, заговоренного от нее?..
Не смея дышать, я осторожно приподнялся и осмотрелся. Вроде тихо… Спящий дом мирно посапывал, качаясь на волнах сладкой дремы. В высокие окна спаленки заглядывали любопытные звездочки, мерцая, они насмешливо подмигивали мне: дескать, испужался, голубчик?
Да чего уж там! Не то слово! Но только я в том никогда, конечно, не сознаюсь. Разве что в старости, когда сидя у камина в кресле-качалке со стаканчиком грога в руках, буду сочинять правнукам байки о своей бурной молодости…
И тут вдруг что-то железное обхватило запястье!
Чертыхаясь и шепча заклинания, я пытался освободиться от кандалов, что приковали мою кисть к изголовью кровати, но все потуги привели к тому лишь, что свалился на пол, едва не вывихнув руку. Тут оковы соскользнули и мгновенно оборотились огромной змеей. Свернувшись тугой пружиной и приподняв верхнюю часть тулова, гадина угрожающе напряглась, зашипела, грациозно раскачиваясь из стороны в сторону. Ее чешуйки слюдянисто блестели в лунном свете, отвлекая и завораживая. Извиваясь, она танцевала, неуловимо сокращая расстояние между нами. Я почувствовал, что слабею… Отяжелели веки… Она, видать, тоже это угадала, и улучив момент, бросилась на меня. Но я сумел схватить ее за шею! Клыкастая пасть оказалась прямо у меня перед носом. Пойманная, змея продолжала угрожать: ее зев становился все шире. Не долго думая, я воткнул кинжал прямо поперек бездонной глотки.
– Браво, храбрец! – произнес нежный голосок, из-под шелкового балдахина кровати раздалось хлопанье в ладоши. – Браво! – и на фоне оконного проема обрисовалась тонкая девичья фигурка.
Выпустив бьющуюся в конвульсиях змеюку, я напрягся: в этом доме вора вряд ли ожидает что-нибудь хорошее…
Ах, судьба моя прихотливая, как же я ошибался!
До рассвета проговорили мы, забыв обо всем. Умирать буду – эту ноченьку вспомню!.. А ярче всего – глаза девичьи, точно звезды: как взглянул в них раз – утонул навсегда, и не выбраться мне из того омута, не спастись…
* * *
Утром, чуть рассвело, хмельной, ошалевший, выскользнул я из чужого дома. Милая моя сторожей приструнила – ласковыми котятами легли мне под ноги страшные звери, а тяжелые замки сами с ворот упали. Никто не видал, как расставались мы.– Знаю, чужой я тебе: всего несколько часов минуло, как первый раз свиделись, но сердце мое навек пропало! Не жить мне без тебя! Что ответишь, если сватов зашлю? – спросил я напоследок.
– Посвататься-то легко. Многие судьбу пытали, – сказала девица. – Но пращур мой давным-давно наложил заклятие: тот сердечным другом девушке из рода станет, кто ночнуху вокруг пальца обведет и змеиного стража одолеет. С этим ты справился. Но есть и еще условия… Ты узнаешь их, как придет время. Люб ты мне. Но стану ли твоей – то тебе решать! – и как ни пытал я, ничего больше не сказала. Видно, не время.
И побрел я, оглушенный внезапной любовью, по тихим улицам. В голове – пусто, за спиной – точно крылья выросли! Обратной дороги не помню – как земляков своих отыскал на постоялом дворе, как домой добирался…
Дома легче не стало: только о ней, о милой своей и думаю, только ее перед глазами вижу, а в груди – так ноет! Так ноет!..
Буглюм-ворожей приходил, свой товар забрал – тот сосудец стеклянный, что я для него умыкнул. Довольный ушел, остаток денег, как уговорено было, отсыпал – даже не покривился. А мне – все равно!
Родные ходят вокруг, перешептываются меж собой… Жалеют!
Девки да молодки на улице подмигивают, а какие и откровенно в гости зазывают… Тоска!
Зашел как-то в кабачок к Скрупу. Посидели, поговорили, выпили… А только хмель не берет меня. Не лечит-то душу хмель!
Женушка его, Мыфиля, из-за стойки вывернулась, прислушалась, поохала, да и говорит: мол, Буглюмка в столицу уезжает, жениться. Все у него уж сговорено с невестиной родней.
– Вот те раз! – попытался я удивиться.
– Конечно! – смеется Мыфиля. – В той стекляшке, что ты спер, оказывается, ее сердце было. Глядишь, теперь его ласковее примут, чем в прошлый раз. Просись к нему в товарищи: вот и свою зазнобушку увидишь, а там… Если так не отдадут, то… Может, и не случалось Скрумлям до сей поры себе жен воровать, так ты – первым будешь!
* * *
Тем же вечером я уже мчался в столицу. Вперед жениха и его челяди летел, охаживая коня плетью, торопя отстающих и сетуя сквозь зубы, что так медленно ползут под копытами версты. Ох, и долгой же мне показалась дорога!Лучше б она длилась вечно…
Отчего не сгинул я, сраженный рукою ночного татя? Не пропал, растерзанный хищными зверями?.. Почему конь мой не споткнулся? – сломал бы я себе шею, вылетев из седла, – и пусть бы вороны клевали мертвые глаза мои! Зато не увидел бы возлюбленную свою в подвенечных одеждах, ведомую в храм другим!
Именно она оказалась предназначенной Буглюму. Этому жалкому червю! Она, а не какая другая из сестриц!
Родственники милой лишь одно испытание рыжему женишку устроили: дескать, если съест он сердце невесты, что в сосуде хранилось, мною же украденном, так она по гроб его будет. Лис алый светящийся комочек слопал мигом – и не подавился! – родня только успела переглянуться между собой.
Странно так переглянулись, родственнички-то: довольно, да с какой-то усмешечкой тайной…
Да только мне не до чужих взглядов было, как понял чудовищную ошибку свою! Бешеная злоба тьмой застлала глаза, когда узнал я правду. Не помню, где взял оружие… Не помню, как схватили и били…
…Любимая, чем же прогневили мы Господа?.. Где милосердие ваше, Небеса? Как жить, как дышать? – ведь ты и жизнь моя, и мое дыхание!..
…Очнулся от холода: подземелье – мрак, сырость, цепи.
Что вору оковы? Что вору решетки? Тьфу!
С помощью заклинаний высвободился из железных пут. Обидчики мои не догадались их заговорить. А вот с решетками незадача вышла. Не было их там.
Ящерицей ползал в темноте, ломая ногти, обдирая в кровь пальцы: обшарил каждый угол, ощупал все щели, все выступы и углубления, но ни окон, ни дверей не нашел – всюду камень!
Уныние – великий грех. Думай, думай, разбитая головушка! Ищи выход из западни! Или я не Скрумль?
Перебирал одно заклинание за другим, но холодные стены оставались недвижимы.
Правда, оставалось еще одно средство.
В ту нашу первую и единственную встречу любимая доверила мне свое настоящее имя. То самое, что мать дает дитю при рождении, шепнув его на ухо, и которое до поры до времени знает только она. То имя, что дарят только самым близким. То, чем так рады завладеть духи и демоны, чтобы повелевать смертной душою по своему усмотрению. Ну, да вы сами все знаете.
«Позови меня, когда станет совсем худо», – сказала она тогда. Но лучше я заживо сгнию в подземелье, чем сделаю это: почем мне знать, что ни одно исчадие зла не нашло себе убежища в этом каменном мешке? Разве могу я подвергнуть ее такой опасности?
И едва решил так, раздался страшный грохот! Тьма раскололась, и в просвет треснувших стен темницы увидел я серебряную голову дракона:
– Вот и последнее условие выполнил ты!
* * *
– …Согласен ли ты, любимый, разделить мою судьбу?Ха! Согласен ли я пройти боль и муки перерождения, и стать уродливым, рогатым чудовищем? Провести во льдах добрую половину жизни, испытывая нечеловеческие муки голода? Рисковать своей головой ради малейшей прихоти короля?
Да!!! Ибо я люблю тебя!..
* * *
…В то утро матушка Гримла овсянку варила. Это у Скрумлей обычаем: по утрам всенепременно тарелочка овсяной жижи. Кашка булькает себе в котле, матушка в кухне возится: шуршит по хозяйству, да одним глазком за варевом приглядывает, чтоб не убежало. Вдруг дверь входная – бам-с!.. Аж с петель долой!Вбегает запыхавшийся чумазый мышонок:
– Матушка Гримла! Матушка Гримла! Скорее! Они улетают!.. – крикнул, на месте подпрыгнул разов несколько, точно мячик, – и бежать!
Старуха руками всплеснула:
– Охти ж мне! – полы длинной юбки подобрала – и за ним!
Так и проскакали по сонным улочкам – старый да малый – до самой околицы. А за нею ждали их двое…
Прощание было недолгим: длинные проводы – лишние слезы.
Утреннее солнышко еще сонно жмурилось да позевывало, выглянув из-за дальних холмов, когда две пары упругих крыльев рассекли свежее голубое небо. Сделав круг над васильковым лугом, драконы взмыли выше и вскоре растаяли в синеве.
– Дела-а! – вздохнул припоздавший Скруп, провожая взглядом улетевших.
– Бывает… – коротко отозвалась матушка Гримла, концом платка вытирая глаза, слезящиеся то ли от солнца, то ли еще от чего.
И больше ничего не сказала – слишком долго было б рассказывать: и про то, как подменила она Буглюмовы карты, и как использовала старое заклятье, чтоб свести две судьбы, и много всего другого. Ведь начинать историю пришлось бы еще с тех времен, когда девчонкой стянула она у подвыпившего проезжего сказителя мешочек старинных преданий. Среди прочих, было в нем и про то, что служит оковами дракону его собственное сердце: покуда бьется оно – мучается крылатый в человечьем обличье, уязвимом и недолговечном. Стоит же сердцу пропасть, как обретает он долголетие и свободу, разве что король может править судьбой его, но про то отдельная сказка – так же как и про то, что случается с тем, кто согласится попробовать драконье сердце на зуб.