Страница:
– Вы же не хуже моего знаете, Олег Федорович, – начальник даже выдавил на лице виноватую улыбку, – какой хай подняли адвокаты в прессе. На нашего подзащитного в «Углах» готовится покушение, имеем точные сведения! А если правда? А если замочат? Кого крайним назначат? Да нас с вами!
– Адвокаты всегда орут одно и то же, – в голос замполита стали прорываться хрипы. – Вам ли не знать. Если их слушать...
Холмогоров решил поставить точку в утомительном, бестолковом базаре. Он перебил зама.
– Потом, Олег Федорович, не я решаю. За меня решили, – начальник указал догорающей «кэмелиной» на лиловый телефонный аппарат. – Приказы не обсуждаются. Как в армии.
«Тебя б, милай, знахарям исподтишка показать, мешком ты трахнутый, или прикидываешься?» – подумал Холмогоров, подозревая, что нормального обсуждения насущных дел сегодня не получится.
Зам продолжил дурку валять. Да еще как продолжил.
– Какая к едреням армия!? – зам не то что не кричал, он перешел на шепот, но шепот этот скорее походил на мегафонный треск. – Армией тут и не пахнет. Махновщину развели, – лицо Родионова багровело. – Кто у нас власть? Зеки у нас власть? Сидят, как на своей малине. По двое-трое в камерах. Курорт им тут? А остальные камеры забиты людьми до потолка. Потому что там люди простые, чего их бояться? – зам сжал кулак, окажись в кулаке карандаш, быть бы ему раздавленным в труху. – Цацкаетесь с главарями. А чем больше их ссат, тем больше они борзеют. По-хорошему, их сразу к стенке нужно. Без суда, при задержании. Шлепнешь десяток главарей, их свора притихнет. Как хотите, предупреждаю, я сегодня на совещании подниму вопрос о Туташхии. Пускай сидит, как положено. И со всеми будем так. Обещаю следить. Задачи на день, говорите? – Родионов обхватил календарь, как птицу схватил. – Я помню, еще кого-то из главарей вчера привезли. Из Виришей, кажется, переслали, да? Как его...
– Шрамов. Сергей Шрамов. Кличка Шрам, – без выражения, как по радио передают даже самый поганый прогноз, подсказал Холмогоров.
– Лично прослежу, чтобы жил, как все. Чтобы рубал баланду из общего котла. Никаких поблажек, ни ему, никому другому. Я им устрою курорт...
Начальник слушал. Загасив сигарету, уже пальцами не одной, а двух рук барабанил по оргстеклу, накрывавшему столешницу: «Или ты и вправду контуженный? Тогда неизвестно, что для тебя хуже, парень. Ну и как нам с тобой поступать? Ладно, скоро выяснится, кто ты такой. Ох, и тоскливая выдалась неделя!».
Начальник СИЗО Холмогоров не соглашался с теми, кто видел в Родионове «привет от Путина». Слишком уж... Да все слишком. А вот если предположить, что зама подсунула третья сторона, у которой на «Углы» возникли свои виды и виды эти нетрудно просчитать, то тогда пасьянс начинает складываться.
А зам продолжал вещать о своей ненависти к зековской братии. О том, что воров в законе надо чуть ли не петушить доблестными силами СИЗО, чтобы навсегда хоронить их авторитет. Зам заводился. Словно прихлебывал из кружки настой белены. Начальник не спешил перегораживать этот поток. «Пусть наговорится, ладно. И вообще скоро все прояснится»...
2
3
Глава третья. Суки
1
2
– Адвокаты всегда орут одно и то же, – в голос замполита стали прорываться хрипы. – Вам ли не знать. Если их слушать...
Холмогоров решил поставить точку в утомительном, бестолковом базаре. Он перебил зама.
– Потом, Олег Федорович, не я решаю. За меня решили, – начальник указал догорающей «кэмелиной» на лиловый телефонный аппарат. – Приказы не обсуждаются. Как в армии.
«Тебя б, милай, знахарям исподтишка показать, мешком ты трахнутый, или прикидываешься?» – подумал Холмогоров, подозревая, что нормального обсуждения насущных дел сегодня не получится.
Зам продолжил дурку валять. Да еще как продолжил.
– Какая к едреням армия!? – зам не то что не кричал, он перешел на шепот, но шепот этот скорее походил на мегафонный треск. – Армией тут и не пахнет. Махновщину развели, – лицо Родионова багровело. – Кто у нас власть? Зеки у нас власть? Сидят, как на своей малине. По двое-трое в камерах. Курорт им тут? А остальные камеры забиты людьми до потолка. Потому что там люди простые, чего их бояться? – зам сжал кулак, окажись в кулаке карандаш, быть бы ему раздавленным в труху. – Цацкаетесь с главарями. А чем больше их ссат, тем больше они борзеют. По-хорошему, их сразу к стенке нужно. Без суда, при задержании. Шлепнешь десяток главарей, их свора притихнет. Как хотите, предупреждаю, я сегодня на совещании подниму вопрос о Туташхии. Пускай сидит, как положено. И со всеми будем так. Обещаю следить. Задачи на день, говорите? – Родионов обхватил календарь, как птицу схватил. – Я помню, еще кого-то из главарей вчера привезли. Из Виришей, кажется, переслали, да? Как его...
– Шрамов. Сергей Шрамов. Кличка Шрам, – без выражения, как по радио передают даже самый поганый прогноз, подсказал Холмогоров.
– Лично прослежу, чтобы жил, как все. Чтобы рубал баланду из общего котла. Никаких поблажек, ни ему, никому другому. Я им устрою курорт...
Начальник слушал. Загасив сигарету, уже пальцами не одной, а двух рук барабанил по оргстеклу, накрывавшему столешницу: «Или ты и вправду контуженный? Тогда неизвестно, что для тебя хуже, парень. Ну и как нам с тобой поступать? Ладно, скоро выяснится, кто ты такой. Ох, и тоскливая выдалась неделя!».
Начальник СИЗО Холмогоров не соглашался с теми, кто видел в Родионове «привет от Путина». Слишком уж... Да все слишком. А вот если предположить, что зама подсунула третья сторона, у которой на «Углы» возникли свои виды и виды эти нетрудно просчитать, то тогда пасьянс начинает складываться.
А зам продолжал вещать о своей ненависти к зековской братии. О том, что воров в законе надо чуть ли не петушить доблестными силами СИЗО, чтобы навсегда хоронить их авторитет. Зам заводился. Словно прихлебывал из кружки настой белены. Начальник не спешил перегораживать этот поток. «Пусть наговорится, ладно. И вообще скоро все прояснится»...
2
Табличка на двери отсутствовала. Присутствовали дырки от шурупов и незакрашенный прямоугольник.
Сергея поставили лицом к стене. Конвоир постучал по двери костяшками кулака.
– Да! – отозвался кабинет.
Вертухай распахнул дверь.
– Заключенный Шрамов доставлен.
– Введите.
Шрама ввели.
– Поставьте ему стул, – взгляд сидящего за столом загорелого человека в форме полковника внутренних войск предназначался, как и обращение, конвоиру. Тот выполнил приказ. Привинченный к полу табурет в этом помещении предусмотрен не был, поэтому пришлось тревожить стул, до того мирно трущяйся о стену, ставить его напротив полковника, в полутора метрах от стола.
Садясь, Сергей почувствовал, как фанерное седалище чуть съехало в сторону. Не загреметь бы мусорам на смех, сонно прикумекал Шрам. Он всласть откинулся на спинку («и хорошо, что не табурет»), наручники уперлись в деревянную раму.
– Идите, – распорядился полковник. Конвоир вышел.
Сергей, пока суть да дело, оглядел стены и усмехнулся. В кабинете, за окном которого расталкивало тучи утреннее солнце, висело аж три портрета, каждому предназначалась отдельная стена: Путин, новый министр внутренних дел, и Петр Первый. Обилие портретов рассмешило Сергея, но еще его и удивили две вещи. Первая – «А Петьку-то за что?», вторая – «Как быстро нового суперкума намалевали!».
Полковник пилил глазами заключенного.
– Чего усмехаешься, Шрамов? Весело тебе в тюрьме? Родной дом? – процедил он, играя скулами. Было похоже, как если бы ковбой «Мальборо» стал рекламировать жвачку «Ригли».
– Значит, мы на «ты» будем, гражданин начальник. Лады, – Шрам пожал плечами. – Я не против.
– На «вы» желаешь. Добро. Будем на «вы», – дал угрюмое многозначительное согласие полковник. – О ВАС, – он ткнул в коричневую папку с белой бумажной нашлепкой, лежащую перед ним, – знаю достаточно. Представляю, с кем имею дело. Я же – Олег Федорович Родионов, заместитель по воспитательной части следственного изолятора «Углы».
Гражданин начальник сделал паузу, видимо, давая заключенному последнюю возможность осознать, пропитаться важностью разговора, раздумать валять дурака. А пялился – дырки в переносице жег.
Что-то в гляделах полковника насторожило Сергея. Встречал Шрам такие звериные зрачки, доводилось не единожды. Их можно назвать – глаза обманчивой колодезой глубины. Муть на их дне колобродит, которая образуется от трения полушарий мозга друг от друга. Короче, какой-то бзик сидит в полковнике, как холерный суслик в норе, а значит, может выскочить и тяпнуть за руку. «Эти глаза напротив, тра-ля-ля» – завертелась в башке пластинка сиропным киркоровским голосом.
Зря полковник замолчал. Пауза стала усыплять Сергея. А ведь, если и отсыпаться, то здесь безопаснее всего. Не полковник же будет его устранять! А если полковник и в курсе заказа, то не допустит в своем кабинете...
В каком-таком кабинете? В кабинете директора Виршевского нефтекомбината. И вот маячит перед Шрамом подкаблучный директор комбината Андрей Юрьевич и докладывает: «Мы тут посовещались и решили больше с черным налом дел не иметь. Честно максать все налоги. А на комбинате отныне перестанем нефть кипятить, а начнем паленый апельсиновый сок варганить.». «Ага, это только сон приморочился,» – вздохнул облегченно Шрам.
– Значит, Шрамов, насаждаем уголовные порядки? Избиваем тех, кто против? Гляжу я на тебя... на вас. Молодой кабан...
«Сейчас вякнет, на тебе пахать надо». Но не угадал Сергей.
– ...И уже не видишь жизнь без уголовощины. Острых впечатлений не хватает? Так вербуйся в Чечню, – полковник передвинул с края стола на другой край стаканчик с карандашами. – Там похлебаешь их сполна. Хоть поймешь там, почем стоит твоя собственная жизнь. Это полезно, знаешь. На чужую жизнь уже тоже по другому смотришь.
Как-то не так гонит полковник. Ботву полную несет гражданин начальник.
А в башке недосыпный туман. И жрать охота в натуре, а не с начальником за идейную жизнь трендеть. Эх, щас бы шаверму с кока-колой. Но в казематную пайку шаверма, такая беда, не вписывается. Что входит в здешнее меню, Сергей вчера днем полюбовался, заглянув в тарелку Панаса. Знаменитый каждодневный рыбный суп. Теплая вода с картофелиной и морковной точкой, тухлый рыбий глаз на дне, поверху красный плавничок укачивается. Полюбовался, но кишки поганить не стал.
Сегодня же с утра никто не заморачивался с кормежкой. Просто вывели из карцера и привели к политруку. Но даже если б и предложили и поднесли б на блюде... пусть и шаверму с колой... Самое милое дело, если хочешь избавиться от кого-то в тюряге, травануть его. Вот уж где все концы махом рубятся: кто из сокамерников угостил, чем угостил, зачем покойник хавал всякую дрянь?
– Нет, я понимаю, сладко жрать и красивых девок тискать всем охота, – гнал свое гражданин начальник. – Но за дни кутежа платишь годами за решеткой. Или всегда веришь, что не попадешься?
Стаканчик с карандашами опять, будто трамвай не меняя маршрута, переехал с краю на край.
Сергей уже не фиксировал зама. Перед Серегой глючился за подставы год назад ответивший ныне покойный его прежний папик Михаил Хазаров: «Ты, Шрам, на этот раз в Петропавловскую крепость двинешь, – привычно заряжал на нереальные подвиги покойник, – Пора нам с музейных экскурсий процент в общак стричь».
– Без базара! – кажется, уже наяву ответил Шрам.
Жмурик вместе с дремными спазмами развеялся, опять перед Шрамом выдрючивался зам.
– Вот скажи ты мне, – полковнику понравилось, что Шрам стал с ним соглашаться, и, развивая тактический успех, зам навалился грудью на стол, – Хотел бы ты, чтобы твой сын стал вором?
Он так и будет доставать идиотскими вопросами? И вдруг у Сергея склеилось. Ну как же он сразу не допер? Ведь с порога впиталось в глаза, что какой-то занехаянностью отсвечивал кабинет. Не канает вроде бы человечку с замашками оголтелого политрука. И эти вопросы пионерлагерные! Вдобавок Сергей вспомнил отсутствующую на двери табличку. Совсем вчера тебя, полковник, выходит, назначили замом по воспитательной. С контингентом, значит, поближе решил познакомиться! С типичными представителями и так далее. А сам ты, век воли не видать, из военных, с крытками и зонами не знался!
И Сергей невольно хмыкнул собственной догадке.
– Чему смеешься? – прошипел начальник. Забились карандаши-пассажиры в стаканчике, не донесенным на этот раз с края на край. Типа, забастовка общественного транспорта началась. Губы полковника побелели, муть в глазах поднялась со дна и прилила к иллюминаторам.
Ая-яй-ай. Сергей понял, что зря позволил губам разъехаться в стороны. Но уж поздно. Раз не удержал улыбку, значит, не удержал. Теперь хлебай полной ложкой полковничьи задвиги.
– Думаешь, вы – хозяева жизни, ты – хозяин? – прохрипел начальник. – Хер тебе! Хозяева – мы! А здесь я – хозяин! Вы у меня задохнетесь своим дерьмом! – изо рта полетели брызги слюны. – Задохнетесь. Хватит. Ни водки, ни отдельных камер, ни телефонов, ни жратвы из ресторанов, ни прогулок от рассвета до заката, ни свиданий, ничего! По общим мыкаться, баланду хлебать и спать в очередь, спать на тех местах, где укажут. Кто рыпнется – в карцер, где ты был. Понравилось? Ты, – полковник вытянул к Сергею палец, – ты лично у меня парашу выносить будешь. Руки скручу, бачок сам тебе на голову поставлю!
«Какой бачок!? Что за пургу ты гонишь? Алло, военный, ты хоть в камеры-то заходил, проповедник? Где ты бачки видел, везде параша в виде унитазов!», – так подумал, но удержал в себе Шрам. И опять на волнах сна уплыло мировоззрение Шрама в страну-кумарию.
Теперь он присутствовал в заповеднике гоблинов – доставшемся в наследство от Михаила Хазарова инвестиционном фонде «Венком-капитал». И вот ставит Серега перед своим пацаном Шатлом задачу. Надо, мол, бизнес по торговле новогодними елками под себя подминать. А Шатл кувалдометром в грудь стучит: «Я тебе обещаю. Слово офицера даю. Согну.»
– Я тебе обещаю. Слово офицера даю. Согну. – исходил на карболку зам.
Пелена недосыпа стаяла, как майский снег. От последних телег начальника Сергей тоже завелся, будто джиповский движок.
– Хочешь попробовать, начальник, ну пробуй. Но неужели конкретно думаешь, что ты первый, начальник? Что до тебя никто не рыпался поломать порядки? Истреблять воров не пробовали? Было. Ломать их не пытались? Да сколько хочешь! И все в натуре опять верталось на круг. Канат тянут давно с обеих сторон, а перетянуть не могут. Потому что правда всегда посередке, гражданин начальник. Правда, она сама себя устанавливает. Чтоб всем удобно, все же люди. И эти люди запросто местами поменяться могут...
Полковник оттолкнулся кулаками от столешницы, стаканчик упал на бок и, проскользив по карандашным граням, на стол высыпались кнопки. Начальник начал обходить стол. Среднего роста, жилистый, сильный, никаких жировых отложений не скопил в сорок с чем-то лет. Шаг у него удавался прочный, по-настоящему полковничий. А лицо сделалось багровым, глаза сузились, выпуская наружу одно только волкодавье бешенство.
– Умничаешь?! Учить меня начал! Меня! Сопляк гребанный! Я в одиночку высоту до подхода удерживал! Все погибли, все! Я таких, как ты, выпердыш, об колено ломал, – полковник подходил к заключенному, сжимая-разжимая кулаки. – Испугать, думаете?! Я никого не боюсь, ты понял?! Это вы у меня будете ссать. Кровью будете ссать!
Сергей был готов, чуял, к чему солнышко клонится, и легко убрал голову от кулака. Мелькнуло золотым на коричневой коже обручальное кольцо (некстати подумалось Сергею – «Непросто приходится твоей бабе»).
Но и полковник оказался ловок – не дал уйти корпусу за промазавшей рукой и почти без промедления выбросил левый кулак.
Сергея швырнуло вбок, незакрепленное фанерное седалище стула поехало по раме к едрене фене, и Сергей загремел на пол. Поди удержись, когда твои руки спаяны за спиной гремучими браслетами.
Правой вышло бы чувствительней, но и от левой неслабо досталось. По подбородку потекла кровь.
– А вот это зря, полковник. Лишнее... – Сергей сидел на полу и слизывал языком кровь с разбитой губы.
Зам по воспитательной нагнулся, сгреб заключенного Шрамова за рубаху и поднял. Силы в полковничьих руках хватало. Они глядели друг другу в глаза.
– Я тебя, урка грязная, сгною в этих стенах. Обещаю. Слово офицера, хоть тебе, суке, это не понять, – зрачки замполита разрывали глазницы злобой, подрагивала щека. – Хоть один урод не будет спаивать моих детей, – рука полковника встряхивала зека в такт словам, – убивать их наркотой. Не будет толкать девчонок на панель. Не будет жировать на наших бедах. Ты у меня превратишься в вонючее чмо, какое ты и есть, урою...
– Зови конвой, начальник, – разлепил Сергей разбитые губы. – Считай, я уже перевоспитался. – чего вслух не сказал, так это: «Мерси, начальник, что выспался в твоем кабинете».
Сергея поставили лицом к стене. Конвоир постучал по двери костяшками кулака.
– Да! – отозвался кабинет.
Вертухай распахнул дверь.
– Заключенный Шрамов доставлен.
– Введите.
Шрама ввели.
– Поставьте ему стул, – взгляд сидящего за столом загорелого человека в форме полковника внутренних войск предназначался, как и обращение, конвоиру. Тот выполнил приказ. Привинченный к полу табурет в этом помещении предусмотрен не был, поэтому пришлось тревожить стул, до того мирно трущяйся о стену, ставить его напротив полковника, в полутора метрах от стола.
Садясь, Сергей почувствовал, как фанерное седалище чуть съехало в сторону. Не загреметь бы мусорам на смех, сонно прикумекал Шрам. Он всласть откинулся на спинку («и хорошо, что не табурет»), наручники уперлись в деревянную раму.
– Идите, – распорядился полковник. Конвоир вышел.
Сергей, пока суть да дело, оглядел стены и усмехнулся. В кабинете, за окном которого расталкивало тучи утреннее солнце, висело аж три портрета, каждому предназначалась отдельная стена: Путин, новый министр внутренних дел, и Петр Первый. Обилие портретов рассмешило Сергея, но еще его и удивили две вещи. Первая – «А Петьку-то за что?», вторая – «Как быстро нового суперкума намалевали!».
Полковник пилил глазами заключенного.
– Чего усмехаешься, Шрамов? Весело тебе в тюрьме? Родной дом? – процедил он, играя скулами. Было похоже, как если бы ковбой «Мальборо» стал рекламировать жвачку «Ригли».
– Значит, мы на «ты» будем, гражданин начальник. Лады, – Шрам пожал плечами. – Я не против.
– На «вы» желаешь. Добро. Будем на «вы», – дал угрюмое многозначительное согласие полковник. – О ВАС, – он ткнул в коричневую папку с белой бумажной нашлепкой, лежащую перед ним, – знаю достаточно. Представляю, с кем имею дело. Я же – Олег Федорович Родионов, заместитель по воспитательной части следственного изолятора «Углы».
Гражданин начальник сделал паузу, видимо, давая заключенному последнюю возможность осознать, пропитаться важностью разговора, раздумать валять дурака. А пялился – дырки в переносице жег.
Что-то в гляделах полковника насторожило Сергея. Встречал Шрам такие звериные зрачки, доводилось не единожды. Их можно назвать – глаза обманчивой колодезой глубины. Муть на их дне колобродит, которая образуется от трения полушарий мозга друг от друга. Короче, какой-то бзик сидит в полковнике, как холерный суслик в норе, а значит, может выскочить и тяпнуть за руку. «Эти глаза напротив, тра-ля-ля» – завертелась в башке пластинка сиропным киркоровским голосом.
Зря полковник замолчал. Пауза стала усыплять Сергея. А ведь, если и отсыпаться, то здесь безопаснее всего. Не полковник же будет его устранять! А если полковник и в курсе заказа, то не допустит в своем кабинете...
В каком-таком кабинете? В кабинете директора Виршевского нефтекомбината. И вот маячит перед Шрамом подкаблучный директор комбината Андрей Юрьевич и докладывает: «Мы тут посовещались и решили больше с черным налом дел не иметь. Честно максать все налоги. А на комбинате отныне перестанем нефть кипятить, а начнем паленый апельсиновый сок варганить.». «Ага, это только сон приморочился,» – вздохнул облегченно Шрам.
– Значит, Шрамов, насаждаем уголовные порядки? Избиваем тех, кто против? Гляжу я на тебя... на вас. Молодой кабан...
«Сейчас вякнет, на тебе пахать надо». Но не угадал Сергей.
– ...И уже не видишь жизнь без уголовощины. Острых впечатлений не хватает? Так вербуйся в Чечню, – полковник передвинул с края стола на другой край стаканчик с карандашами. – Там похлебаешь их сполна. Хоть поймешь там, почем стоит твоя собственная жизнь. Это полезно, знаешь. На чужую жизнь уже тоже по другому смотришь.
Как-то не так гонит полковник. Ботву полную несет гражданин начальник.
А в башке недосыпный туман. И жрать охота в натуре, а не с начальником за идейную жизнь трендеть. Эх, щас бы шаверму с кока-колой. Но в казематную пайку шаверма, такая беда, не вписывается. Что входит в здешнее меню, Сергей вчера днем полюбовался, заглянув в тарелку Панаса. Знаменитый каждодневный рыбный суп. Теплая вода с картофелиной и морковной точкой, тухлый рыбий глаз на дне, поверху красный плавничок укачивается. Полюбовался, но кишки поганить не стал.
Сегодня же с утра никто не заморачивался с кормежкой. Просто вывели из карцера и привели к политруку. Но даже если б и предложили и поднесли б на блюде... пусть и шаверму с колой... Самое милое дело, если хочешь избавиться от кого-то в тюряге, травануть его. Вот уж где все концы махом рубятся: кто из сокамерников угостил, чем угостил, зачем покойник хавал всякую дрянь?
– Нет, я понимаю, сладко жрать и красивых девок тискать всем охота, – гнал свое гражданин начальник. – Но за дни кутежа платишь годами за решеткой. Или всегда веришь, что не попадешься?
Стаканчик с карандашами опять, будто трамвай не меняя маршрута, переехал с краю на край.
Сергей уже не фиксировал зама. Перед Серегой глючился за подставы год назад ответивший ныне покойный его прежний папик Михаил Хазаров: «Ты, Шрам, на этот раз в Петропавловскую крепость двинешь, – привычно заряжал на нереальные подвиги покойник, – Пора нам с музейных экскурсий процент в общак стричь».
– Без базара! – кажется, уже наяву ответил Шрам.
Жмурик вместе с дремными спазмами развеялся, опять перед Шрамом выдрючивался зам.
– Вот скажи ты мне, – полковнику понравилось, что Шрам стал с ним соглашаться, и, развивая тактический успех, зам навалился грудью на стол, – Хотел бы ты, чтобы твой сын стал вором?
Он так и будет доставать идиотскими вопросами? И вдруг у Сергея склеилось. Ну как же он сразу не допер? Ведь с порога впиталось в глаза, что какой-то занехаянностью отсвечивал кабинет. Не канает вроде бы человечку с замашками оголтелого политрука. И эти вопросы пионерлагерные! Вдобавок Сергей вспомнил отсутствующую на двери табличку. Совсем вчера тебя, полковник, выходит, назначили замом по воспитательной. С контингентом, значит, поближе решил познакомиться! С типичными представителями и так далее. А сам ты, век воли не видать, из военных, с крытками и зонами не знался!
И Сергей невольно хмыкнул собственной догадке.
– Чему смеешься? – прошипел начальник. Забились карандаши-пассажиры в стаканчике, не донесенным на этот раз с края на край. Типа, забастовка общественного транспорта началась. Губы полковника побелели, муть в глазах поднялась со дна и прилила к иллюминаторам.
Ая-яй-ай. Сергей понял, что зря позволил губам разъехаться в стороны. Но уж поздно. Раз не удержал улыбку, значит, не удержал. Теперь хлебай полной ложкой полковничьи задвиги.
– Думаешь, вы – хозяева жизни, ты – хозяин? – прохрипел начальник. – Хер тебе! Хозяева – мы! А здесь я – хозяин! Вы у меня задохнетесь своим дерьмом! – изо рта полетели брызги слюны. – Задохнетесь. Хватит. Ни водки, ни отдельных камер, ни телефонов, ни жратвы из ресторанов, ни прогулок от рассвета до заката, ни свиданий, ничего! По общим мыкаться, баланду хлебать и спать в очередь, спать на тех местах, где укажут. Кто рыпнется – в карцер, где ты был. Понравилось? Ты, – полковник вытянул к Сергею палец, – ты лично у меня парашу выносить будешь. Руки скручу, бачок сам тебе на голову поставлю!
«Какой бачок!? Что за пургу ты гонишь? Алло, военный, ты хоть в камеры-то заходил, проповедник? Где ты бачки видел, везде параша в виде унитазов!», – так подумал, но удержал в себе Шрам. И опять на волнах сна уплыло мировоззрение Шрама в страну-кумарию.
Теперь он присутствовал в заповеднике гоблинов – доставшемся в наследство от Михаила Хазарова инвестиционном фонде «Венком-капитал». И вот ставит Серега перед своим пацаном Шатлом задачу. Надо, мол, бизнес по торговле новогодними елками под себя подминать. А Шатл кувалдометром в грудь стучит: «Я тебе обещаю. Слово офицера даю. Согну.»
– Я тебе обещаю. Слово офицера даю. Согну. – исходил на карболку зам.
Пелена недосыпа стаяла, как майский снег. От последних телег начальника Сергей тоже завелся, будто джиповский движок.
– Хочешь попробовать, начальник, ну пробуй. Но неужели конкретно думаешь, что ты первый, начальник? Что до тебя никто не рыпался поломать порядки? Истреблять воров не пробовали? Было. Ломать их не пытались? Да сколько хочешь! И все в натуре опять верталось на круг. Канат тянут давно с обеих сторон, а перетянуть не могут. Потому что правда всегда посередке, гражданин начальник. Правда, она сама себя устанавливает. Чтоб всем удобно, все же люди. И эти люди запросто местами поменяться могут...
Полковник оттолкнулся кулаками от столешницы, стаканчик упал на бок и, проскользив по карандашным граням, на стол высыпались кнопки. Начальник начал обходить стол. Среднего роста, жилистый, сильный, никаких жировых отложений не скопил в сорок с чем-то лет. Шаг у него удавался прочный, по-настоящему полковничий. А лицо сделалось багровым, глаза сузились, выпуская наружу одно только волкодавье бешенство.
– Умничаешь?! Учить меня начал! Меня! Сопляк гребанный! Я в одиночку высоту до подхода удерживал! Все погибли, все! Я таких, как ты, выпердыш, об колено ломал, – полковник подходил к заключенному, сжимая-разжимая кулаки. – Испугать, думаете?! Я никого не боюсь, ты понял?! Это вы у меня будете ссать. Кровью будете ссать!
Сергей был готов, чуял, к чему солнышко клонится, и легко убрал голову от кулака. Мелькнуло золотым на коричневой коже обручальное кольцо (некстати подумалось Сергею – «Непросто приходится твоей бабе»).
Но и полковник оказался ловок – не дал уйти корпусу за промазавшей рукой и почти без промедления выбросил левый кулак.
Сергея швырнуло вбок, незакрепленное фанерное седалище стула поехало по раме к едрене фене, и Сергей загремел на пол. Поди удержись, когда твои руки спаяны за спиной гремучими браслетами.
Правой вышло бы чувствительней, но и от левой неслабо досталось. По подбородку потекла кровь.
– А вот это зря, полковник. Лишнее... – Сергей сидел на полу и слизывал языком кровь с разбитой губы.
Зам по воспитательной нагнулся, сгреб заключенного Шрамова за рубаху и поднял. Силы в полковничьих руках хватало. Они глядели друг другу в глаза.
– Я тебя, урка грязная, сгною в этих стенах. Обещаю. Слово офицера, хоть тебе, суке, это не понять, – зрачки замполита разрывали глазницы злобой, подрагивала щека. – Хоть один урод не будет спаивать моих детей, – рука полковника встряхивала зека в такт словам, – убивать их наркотой. Не будет толкать девчонок на панель. Не будет жировать на наших бедах. Ты у меня превратишься в вонючее чмо, какое ты и есть, урою...
– Зови конвой, начальник, – разлепил Сергей разбитые губы. – Считай, я уже перевоспитался. – чего вслух не сказал, так это: «Мерси, начальник, что выспался в твоем кабинете».
3
– Вот видишь, как удачно все само собой налаживается.
Ключи имелись у двоих человек. Они и только они входили сюда. Причем ключей у каждого было тоже по два. Потому что отличалась кладовка от других кладовок особенностью, делающая ее круто завлекательной для тайных встреч. В маленькое помещеньице было прорублено два входа. Одна дверь, стандартных габаритов, выходила в безлюдный, хозяйственного характера коридор, другая, маленькая, гномоудобная дверца располагалась под лестницей. Короче говоря, кладовку трудно было не признать идеальным местом, чтобы появляться-исчезать незамеченными.
– Ты же футбол любишь смотреть?
Сигаретные огни в момент затяжки освещали злые ухмылки, хотя пялиться заговорщикам друг на друга не было никакой надобности, почитай каждый день свиданькались и при полном свете.
– Ну да.
– Как хорошо играть, когда судья за тебя, не находишь?
– Какой судья?
– Это образ, болван. Судья в данном случае – судьба, обстоятельства... Ладно, проехали.
Над головой зародился грохот – кто-то начал спускаться с третьего, верхнего этажа хозяйственного блока. Нетренированному мозгу стало бы казаться, будто сапоги бьют прямо по мякоти.
Но беседующим приближающийся и усиливающийся грохот не мешал.
– Сегодня о их конфликте узнает все наше «население». Постарайся, кстати, чтобы это произошло как можно быстрее.
– Конвой и без моей помощи успел разболтать всей смене о мордобое между замом и вором. Уже должно было дойти и до блатных.
Спускавшийся по лестнице дошел до нижнего этажа и свернул направо, к бельевому складу. Приглушать голоса, когда грохочут ступени, не имело никакого резона. Другое дело, если кто сунется в коридор. О чем узнаешь заблаговременно, – по коридору тоже тихо даже в пуантах не пройдешь, не говоря о скрипучей, не запирающейся решетке, которую кому-то придется сдвигать, визжа петлями на всю Ивановскую.
– Жутких подробностей не повредит и побольше, – сказавший это хмыкнул, откликаясь на какие-то свои мысли. – Когда с заключенным Шрамовым случится несчастье, ни у кого не должно оставаться сомнений, кто за этим стоит. Товарищ Родионов. Ну, мы и обставим дело так, чтобы исключить сомнения. Жаль, заказчики на красивую смерть поскупились. Ты им предлагал нашу коронку?
– Им нужно просто: чик, и шито-крыто. Ну, не вынесла душа поэта заточения, ну, не доглядели надзиратели, проспали роковой миг товарищи по камере. Вот такая беда, граждане прокуроры.
– Жмотливый клиент пошел, не то, что в девяностых. Тогда, помню, встречались такие горячие парни – обкромсанное сердце врага на серебряном подносе заказывали.
– Были, да сплыли. А за Родионовым точно нет никого серьезного? – заскучал второй. Предпочитал короткую память.
Сигаретный пепел оба стряхивали в трехлитровую банку, стоявшую на пыльном и пустом стеллаже.
– По моим сведениям, нет. – нагло соврал первый.
– А как насчет того, что я тебе говорил? О группировке из бывших чеченцев, как раньше из бывших афганцев. Это точняк, что набухают такие банды. Отслужили, вернулись, сбиваются в стаи, отрывают куски...
– Да плевать! – человек пошевелился и мышью прошуршал под ногами задетый ногой бумажный комок.
Кстати, крысы тоже любили ховаться в этой каморке, часто прошмыгивали в темноте. Но в «Углах» к крысам привыкаешь быстро. Вот и второй не дернулся на шорох. Он привычно ждал, когда первый докончит агитировать за светлое будущее.
– Теперь неважно, кто организовал нам этого зама. Не мы же его уберем. Кто же на нас посмеет подумать? Ведь незамедлительно блатной мир облетит известие, что правильного вора сгубил полковник такой-то. Парни из бригады Шрама воскипят негодованием и проникнутся благородным желанием отмщения. Они и покричат прилюдно во всех кабаках и банях «Да мы за Шрама всем мусорам глотки перегрызем, хоть генералу, нам насрать на погоны». Поэтому, когда вослед за этими обещаниями полковника Родионова обнаружат умершим насильственной смертью, будут поздравлять Шрамовских дружбанов с хорошей работой, хвалить их, восхищаться ими. История проста, как тюремная баллада: контуженный, полусъехавший зам извел в припадке заключенного, а ему отомстили кореша загубленного уркагана.
– Слушай, а может болтуна, который на букву "П", и не надо...
– Надо. – До того мягкий голос вдруг напомнил свист остро заточенной шашки. – С болтунами так и надо.
До следующей затяжки молчали.
Каземат, в котором проходил разговор (разговор внеплановый, срочный, на который один другого экстренно вызвал), находилось на первом этаже, в хозяйственном блоке, затерявшись среди всяких каптерок и кладовок. Этот закуток, на двери которого белела едва различимая в полутемном коридоре табличка с буквами и цифрами, тоже считался каптеркой. В этом качестве каземат и удостоился быть помеченным на разных планах изолятора «Углы». Но в узаконенном планами качестве место это давно не использовалось. Когда-то кем-то занесенные и забытые швабры, метлы, половые тряпки безнадежно гнили по углам и, как говорится, воздуха отнюдь не озонировали.
– Да, ты прав, удачно они поцапались.
– А я тебе всегда говорил, что не надо ни с кем ссориться. В мире и дружбе следует жить. Так учит народная медицина.
О стенки пепельницы затушили два окурка: один от «Кэмела», другой от «Союз-Аполлона»...
Ключи имелись у двоих человек. Они и только они входили сюда. Причем ключей у каждого было тоже по два. Потому что отличалась кладовка от других кладовок особенностью, делающая ее круто завлекательной для тайных встреч. В маленькое помещеньице было прорублено два входа. Одна дверь, стандартных габаритов, выходила в безлюдный, хозяйственного характера коридор, другая, маленькая, гномоудобная дверца располагалась под лестницей. Короче говоря, кладовку трудно было не признать идеальным местом, чтобы появляться-исчезать незамеченными.
– Ты же футбол любишь смотреть?
Сигаретные огни в момент затяжки освещали злые ухмылки, хотя пялиться заговорщикам друг на друга не было никакой надобности, почитай каждый день свиданькались и при полном свете.
– Ну да.
– Как хорошо играть, когда судья за тебя, не находишь?
– Какой судья?
– Это образ, болван. Судья в данном случае – судьба, обстоятельства... Ладно, проехали.
Над головой зародился грохот – кто-то начал спускаться с третьего, верхнего этажа хозяйственного блока. Нетренированному мозгу стало бы казаться, будто сапоги бьют прямо по мякоти.
Но беседующим приближающийся и усиливающийся грохот не мешал.
– Сегодня о их конфликте узнает все наше «население». Постарайся, кстати, чтобы это произошло как можно быстрее.
– Конвой и без моей помощи успел разболтать всей смене о мордобое между замом и вором. Уже должно было дойти и до блатных.
Спускавшийся по лестнице дошел до нижнего этажа и свернул направо, к бельевому складу. Приглушать голоса, когда грохочут ступени, не имело никакого резона. Другое дело, если кто сунется в коридор. О чем узнаешь заблаговременно, – по коридору тоже тихо даже в пуантах не пройдешь, не говоря о скрипучей, не запирающейся решетке, которую кому-то придется сдвигать, визжа петлями на всю Ивановскую.
– Жутких подробностей не повредит и побольше, – сказавший это хмыкнул, откликаясь на какие-то свои мысли. – Когда с заключенным Шрамовым случится несчастье, ни у кого не должно оставаться сомнений, кто за этим стоит. Товарищ Родионов. Ну, мы и обставим дело так, чтобы исключить сомнения. Жаль, заказчики на красивую смерть поскупились. Ты им предлагал нашу коронку?
– Им нужно просто: чик, и шито-крыто. Ну, не вынесла душа поэта заточения, ну, не доглядели надзиратели, проспали роковой миг товарищи по камере. Вот такая беда, граждане прокуроры.
– Жмотливый клиент пошел, не то, что в девяностых. Тогда, помню, встречались такие горячие парни – обкромсанное сердце врага на серебряном подносе заказывали.
– Были, да сплыли. А за Родионовым точно нет никого серьезного? – заскучал второй. Предпочитал короткую память.
Сигаретный пепел оба стряхивали в трехлитровую банку, стоявшую на пыльном и пустом стеллаже.
– По моим сведениям, нет. – нагло соврал первый.
– А как насчет того, что я тебе говорил? О группировке из бывших чеченцев, как раньше из бывших афганцев. Это точняк, что набухают такие банды. Отслужили, вернулись, сбиваются в стаи, отрывают куски...
– Да плевать! – человек пошевелился и мышью прошуршал под ногами задетый ногой бумажный комок.
Кстати, крысы тоже любили ховаться в этой каморке, часто прошмыгивали в темноте. Но в «Углах» к крысам привыкаешь быстро. Вот и второй не дернулся на шорох. Он привычно ждал, когда первый докончит агитировать за светлое будущее.
– Теперь неважно, кто организовал нам этого зама. Не мы же его уберем. Кто же на нас посмеет подумать? Ведь незамедлительно блатной мир облетит известие, что правильного вора сгубил полковник такой-то. Парни из бригады Шрама воскипят негодованием и проникнутся благородным желанием отмщения. Они и покричат прилюдно во всех кабаках и банях «Да мы за Шрама всем мусорам глотки перегрызем, хоть генералу, нам насрать на погоны». Поэтому, когда вослед за этими обещаниями полковника Родионова обнаружат умершим насильственной смертью, будут поздравлять Шрамовских дружбанов с хорошей работой, хвалить их, восхищаться ими. История проста, как тюремная баллада: контуженный, полусъехавший зам извел в припадке заключенного, а ему отомстили кореша загубленного уркагана.
– Слушай, а может болтуна, который на букву "П", и не надо...
– Надо. – До того мягкий голос вдруг напомнил свист остро заточенной шашки. – С болтунами так и надо.
До следующей затяжки молчали.
Каземат, в котором проходил разговор (разговор внеплановый, срочный, на который один другого экстренно вызвал), находилось на первом этаже, в хозяйственном блоке, затерявшись среди всяких каптерок и кладовок. Этот закуток, на двери которого белела едва различимая в полутемном коридоре табличка с буквами и цифрами, тоже считался каптеркой. В этом качестве каземат и удостоился быть помеченным на разных планах изолятора «Углы». Но в узаконенном планами качестве место это давно не использовалось. Когда-то кем-то занесенные и забытые швабры, метлы, половые тряпки безнадежно гнили по углам и, как говорится, воздуха отнюдь не озонировали.
– Да, ты прав, удачно они поцапались.
– А я тебе всегда говорил, что не надо ни с кем ссориться. В мире и дружбе следует жить. Так учит народная медицина.
О стенки пепельницы затушили два окурка: один от «Кэмела», другой от «Союз-Аполлона»...
Глава третья. Суки
Наступила полная апатия,
Жуткая потребность на вино,
А к «Столичной» у меня симпатия
Все равно напьюсь я, все равно.
1
Целый прапор провожал рядового конвоира. А еще овчарка на поводке. Трое против одного подследственного? Или так его ссат? Не, Шрам, ты о себе возомнил. Никого пока не сподобился как следует напужать. Здесь по крайней мере.
«Найки» на липучках отпружинивали от пупырчатых металлических листов пола. Мимо уныло и однообразно проплывал, словно гуляешь по дешевой компьютерной бродилке, серо-белый коридор.
Что-то не устраивало Шрама в оказанной чести. Так, отматываем катушку назад. Лязги, громыхание, «Заключенный Шрамов, на выход!»... А вот на кой ляд прапору было гундеть, якобы заполняя время, пока Шрамов шел к двери:
– Недолго удалось покайфовать, – и потом, за дверью, – Нечего было злить нашего нового зама. Для него человеки хуже зверей. Тут один сержантик собаку пнул, так чуть квартальных не лишился. Чеченец – он и есть чеченец. Газават, кровавая месть".
Кусок балабонил, как и положено куску: громогласно, похохатывая над своими плоскими, как трахнутая камбала, приколами. Типа скучно лямку тащить, так хоть поострю. А самолично приперся кусок, так как замполит, небось, велел проследить за доставкой. Все вроде укладывается. Но ох свербит...
Закончился длинный, будто прямая кишка великана из сказки братьев Гримм, коридор, он же переход в другой корпус. Защелкнули за спиной очередную решетку, возле которой заключенный Шрамов не в первый раз за эту прогулку, дожидаясь пока отворят, отдыхал лицом к стене. Потом вывели на лестницу. Мерзко задребезжали под ногами металлические ступени.
«Гнилой расклад за версту воняет. Тут тебе и излишний по ситуации прапор, и его стремный треп. Болтовня-то уж больно конкретная, богатая на информацию. Навертелось само собой, или навертели?»
Спуск по лестнице закончился. За решеткой, за что-то удостоившейся быть выкрашенной (и недавно) черным лаком, открылся – вот удивительно, блин, – очередной коридор. Дорожка коричневого линолеума...
И наконец пробило. Шрам аж споткнулся на ровном месте. И получил в спину пока что ладонью.
– Вперед! Дубьем огреть?
– Спину кольнуло, начальник. Радикулит, наверное, да? – Сергей изобразил кислую улыбку.
– Ничего, вылечим, – хохотнул кусок.
Все срослось. Типа озарило. Шрам понял – его ведут на убой. А прапор приплетен, чтоб указать на замполита пальцем. Надобно малявить до воли, кто повиновен в том, что нету больше с нами любимого Шрама. Переетить твою пятнадцать, как просто... Политрук-то в решетчатом заведении новый человек. Выходит, не пришелся местной кодле ко двору, надумали и его списать в утиль, а ликвидацию повесить на Шрамовых дружбанов. Дескать, отомстили за кореша.
Сразу потяжелели на двести кило стальные браслетики на запястьях рук, заведенных за спину. Броситься глушить вертухаев и псину конвойную ногами? Срепертуарить припадок? Доволокут. И браслеты в результате могут не отстегнуть. Завыть? Огреют, вырубят, опять же доволокут. Значит, выгодней прикидываться лохом. И соображать чего-то на месте.
Блин, теперь коридоры кажутся короткими, будто рукава у лилипута. А кусок с рядовым дубаком шлепают чересчур быстро.
– Стоять!
Шрам встал.
– К стене!
Выполнил и эту команду. Забряцала связка ключей. Вот ты какая та самая ПОСЛЕДНЯЯ дверь. Обыкновенная, хоть чем бы выделялась, хоть меловым крестиком каким-нибудь.
За дверью ждала костлявая. В каком же виде ее приготовили?
«Найки» на липучках отпружинивали от пупырчатых металлических листов пола. Мимо уныло и однообразно проплывал, словно гуляешь по дешевой компьютерной бродилке, серо-белый коридор.
Что-то не устраивало Шрама в оказанной чести. Так, отматываем катушку назад. Лязги, громыхание, «Заключенный Шрамов, на выход!»... А вот на кой ляд прапору было гундеть, якобы заполняя время, пока Шрамов шел к двери:
– Недолго удалось покайфовать, – и потом, за дверью, – Нечего было злить нашего нового зама. Для него человеки хуже зверей. Тут один сержантик собаку пнул, так чуть квартальных не лишился. Чеченец – он и есть чеченец. Газават, кровавая месть".
Кусок балабонил, как и положено куску: громогласно, похохатывая над своими плоскими, как трахнутая камбала, приколами. Типа скучно лямку тащить, так хоть поострю. А самолично приперся кусок, так как замполит, небось, велел проследить за доставкой. Все вроде укладывается. Но ох свербит...
Закончился длинный, будто прямая кишка великана из сказки братьев Гримм, коридор, он же переход в другой корпус. Защелкнули за спиной очередную решетку, возле которой заключенный Шрамов не в первый раз за эту прогулку, дожидаясь пока отворят, отдыхал лицом к стене. Потом вывели на лестницу. Мерзко задребезжали под ногами металлические ступени.
«Гнилой расклад за версту воняет. Тут тебе и излишний по ситуации прапор, и его стремный треп. Болтовня-то уж больно конкретная, богатая на информацию. Навертелось само собой, или навертели?»
Спуск по лестнице закончился. За решеткой, за что-то удостоившейся быть выкрашенной (и недавно) черным лаком, открылся – вот удивительно, блин, – очередной коридор. Дорожка коричневого линолеума...
И наконец пробило. Шрам аж споткнулся на ровном месте. И получил в спину пока что ладонью.
– Вперед! Дубьем огреть?
– Спину кольнуло, начальник. Радикулит, наверное, да? – Сергей изобразил кислую улыбку.
– Ничего, вылечим, – хохотнул кусок.
Все срослось. Типа озарило. Шрам понял – его ведут на убой. А прапор приплетен, чтоб указать на замполита пальцем. Надобно малявить до воли, кто повиновен в том, что нету больше с нами любимого Шрама. Переетить твою пятнадцать, как просто... Политрук-то в решетчатом заведении новый человек. Выходит, не пришелся местной кодле ко двору, надумали и его списать в утиль, а ликвидацию повесить на Шрамовых дружбанов. Дескать, отомстили за кореша.
Сразу потяжелели на двести кило стальные браслетики на запястьях рук, заведенных за спину. Броситься глушить вертухаев и псину конвойную ногами? Срепертуарить припадок? Доволокут. И браслеты в результате могут не отстегнуть. Завыть? Огреют, вырубят, опять же доволокут. Значит, выгодней прикидываться лохом. И соображать чего-то на месте.
Блин, теперь коридоры кажутся короткими, будто рукава у лилипута. А кусок с рядовым дубаком шлепают чересчур быстро.
– Стоять!
Шрам встал.
– К стене!
Выполнил и эту команду. Забряцала связка ключей. Вот ты какая та самая ПОСЛЕДНЯЯ дверь. Обыкновенная, хоть чем бы выделялась, хоть меловым крестиком каким-нибудь.
За дверью ждала костлявая. В каком же виде ее приготовили?
2
Ссученных он распознавал сразу. По масляным и бегающим глазенкам, по особым гадко-сладким улыбочкам, по фальшаково расслабленным стойкам ожидания, – из всех пор сочится перемешанная в равных долях борзота и сцикливость.
Хватило времени, ушедшего на расстегивание браслетов. Шрам уже находился за порогом хаты. Повернувшись к двери хребтом и просунув ладони в ячейки, приблизил замок наручников к вертухайскому ключу. Редко когда случается такое, что хочется подольше освобождаться от кандалов.
Сук четверо. Распределились полукругом, чтоб не загораживать друг другу дорогу к цели. Все как на подбор дебелые, отожравшиеся, в каждом не менее восьмидесяти кило. Один, который подпирает шконку, что-то нычит за спиной. Скорее всего, вырубать будут сразу. Предупреждены, да и сами должны понимать, что не с фраером дело имеют, который не всечется, куда его приписали.
Хлопок двери за спиной оглушил. Давненько Шраму не приходил на руки такой мизер, поди сыграй. Слабы шансики выйти отсюда живым. Впору бросать карты, заявлять «пас» и соскакивать с игры, правда, навсегда.
Сергей опустил руки в карманы, приклеился горбиной к двери («ой, холодна, но сзади не зайдешь»), ошкерился.
– Вечер добрый, люди.
– Наше почтение, уважаемый, – с паточной любезностью пробухтел брюхатый мужик в зеленой майке, с волосатыми плечами. – Проходи.
– Да я ненадолго. Сейчас обратно поведут.
В камере, небольшой, как раз на число обитателей, домашняя температура и вполне свежо. Да и уютно, блин. Стены обклеены голыми бабами, холодильник, чайник «мулинексовский», импортного вида фаянсовая параша, телек. Сукам, как и обычно на Руси, живется сахарно.
– Пока то сё, чаек погоняем, – общался брюхато-волосатый.
– Как я погляжу, вы сучьё позорное, – не снимая улыбку с лица, сказал Шрам. – Пидеры гнойные. Срать с вами в одном поле западло.
– Зачем людей обижаешь, человек? – слова плел брюхатый. И только он. Значит, сигнал тоже должен подать именно он. – Нельзя так с людями, не разобравшись, имен не спросив. Правду говорю, православные?
Хватило времени, ушедшего на расстегивание браслетов. Шрам уже находился за порогом хаты. Повернувшись к двери хребтом и просунув ладони в ячейки, приблизил замок наручников к вертухайскому ключу. Редко когда случается такое, что хочется подольше освобождаться от кандалов.
Сук четверо. Распределились полукругом, чтоб не загораживать друг другу дорогу к цели. Все как на подбор дебелые, отожравшиеся, в каждом не менее восьмидесяти кило. Один, который подпирает шконку, что-то нычит за спиной. Скорее всего, вырубать будут сразу. Предупреждены, да и сами должны понимать, что не с фраером дело имеют, который не всечется, куда его приписали.
Хлопок двери за спиной оглушил. Давненько Шраму не приходил на руки такой мизер, поди сыграй. Слабы шансики выйти отсюда живым. Впору бросать карты, заявлять «пас» и соскакивать с игры, правда, навсегда.
Сергей опустил руки в карманы, приклеился горбиной к двери («ой, холодна, но сзади не зайдешь»), ошкерился.
– Вечер добрый, люди.
– Наше почтение, уважаемый, – с паточной любезностью пробухтел брюхатый мужик в зеленой майке, с волосатыми плечами. – Проходи.
– Да я ненадолго. Сейчас обратно поведут.
В камере, небольшой, как раз на число обитателей, домашняя температура и вполне свежо. Да и уютно, блин. Стены обклеены голыми бабами, холодильник, чайник «мулинексовский», импортного вида фаянсовая параша, телек. Сукам, как и обычно на Руси, живется сахарно.
– Пока то сё, чаек погоняем, – общался брюхато-волосатый.
– Как я погляжу, вы сучьё позорное, – не снимая улыбку с лица, сказал Шрам. – Пидеры гнойные. Срать с вами в одном поле западло.
– Зачем людей обижаешь, человек? – слова плел брюхатый. И только он. Значит, сигнал тоже должен подать именно он. – Нельзя так с людями, не разобравшись, имен не спросив. Правду говорю, православные?