Страница:
Делиться подозрениями и тревогами с Ацухимэ он не стал. А что это даст? Чем облегчит уготованную им участь?
На этих лесных тропах их затея с яма-буси вдруг стала казаться Артему чрезмерно авантюрной, рискованной, непросчитанной. Если быть строгим в определениях — это была не их, а его, Артема, затея, потому что именно он предложил этот план, именно его знакомыми были яма-буси, именно он настоял на походе в Долину Дымов. «А ведь это в тебе, парень, говорит самый обыкновенный страх, — признался себе Артем. — Не хочется погибать по-глупому, так ничего путного и не совершив. Тем более погибать вместе с женщиной, рядом с которой хочется быть живым, а не мертвым».
Между прочим, о женщинах. Есть еще одна проблемка, о которой, может, неприлично вспоминать, когда речь идет о сохранении собственных жизней и когда на кону стоит спасение родины (единственной и исконной — для Ацухимэ — и приемной родины для него, Артема). Но проблемка имеется, и она может вырасти в Проблему или по крайней мере неслабо осложнить жизнь. Женщина по имени Омицу. С которой у Артема случился мимолетный лесной роман. Как отнесется она к появлению вместе с Артемом красотки самурайского роду-племени? Сама Омицу с прямолинейностью простой женщины, которая всю свою недлинную жизнь провела в лесу, заявляла, что ей от Артема нужен только ребенок. Да вот только заявлять они могут, что угодно... М-да, пытаться просчитать женщину бесполезно, однако же следует быть готовым ко всему...
— Ну вот, можно сказать, пришли. — Оглядевшись в очередной раз, Артем скинул с плеч короб. — Где-то в этих краях. Точнее не помню. Видишь, эти вздымающиеся прямо перед тобой горы? За ними и находится та самая долина. Эти густые заросли кустов, что прямо перед тобой, так и тянутся вдоль подножия скал вокруг всей долины. Где-то в кустах прячется расщелина, через которую единственно и можно попасть внутрь долины. В том-то и достоинство этого тайного места, что вход в нее нелегко отыскать. Даже тем, кто там уже побывал. Поотирайся я тут подольше, наверное, вывел бы прямо к нужной точке. А так... Что могу, то могу.
— И сколько мы можем проплутать в поисках входа?
— Долго. А уж ободрать наши одежки сможем в два счета — это я тебе обещаю, кусты, заразы, колючие. Но только мы не станем плутать и обдирать одежки.
— А что мы станем делать?
— А вот что!
Сложив руки рупором, Артема прокричал:
— Такамори! Омицу! Я — Ямамото! Я вернулся! Нас здесь только двое, и мы принесли хорошие вести!
Артем вскочил на мшистый валун, с него перепрыгнул на камень повыше и снова прокричал:
— Такамори! Омицу! Мы принесли хорошие вести!
Последнюю фразу Артем выкрикивал не абы почему, а с умыслом, основанном на глубоком понимании человеческой психологии. К Артему это понимание пришло от Витька, работавшего при их цирковом зверинце. Витек тот поменял в своей жизни множество профессий, полетал с места на место, пока наконец не обрел себя в качестве кормильщика цирковых хищников и уборщика в клетках. В том числе поработал он и торговым агентом. Да-да, одним из тех, про кого пишут на входных дверях магазинов: «Собакам и агентам вход воспрещен».
Так вот. На инструктажах будущим агентам втолковывали основы работы с клиентом. Среди прочего в головы им вбивали Великое Знание о Первой Фразе: «Первая фраза обязательно должна нести оптимистический заряд. Нейтральное „здрасьте“ ничего вам не даст, ни за вас, ни против вас не сыграет. А то, что не играет „за“, играет „против“. И ни в коем разе, агенты, ни за что на свете вам не следует начинать фразу с отрицательных частиц „не“ или „ни“. Допустим, „не желаете ли посмотреть наш товар“, „не будете ли вы столь любезны...“. Не будут. Любое отрицание на подсознательном уровне вызывает у человека неприятие. Так что зарубите себе на носу, будущие Рокфеллеры и биллы гейтсы, — хорошего торгового агента от плохого отличает первая фраза. Если агент умудряется вложить в первую фразу заряд оптимизма, причем фраза эта должна быть не слишком длинна, чтобы не вызвать зевоту, то такой человек — молодец, годный, путевый агент, его ждет великое торгово-представительское будущее, сказочные барыши и обеспеченная старость».
Вот и Артем по дороге к Долине Дымов изобрел такую фразу: короткую, оптимистичную и интригующую. Может быть, благодаря ей и не застрелят из ядовитой плевалки, захотев сперва узнать, что это за вести такие он притаранил, да еще и хорошие, как он говорит?
— Такамори! Омицу! Мы принесли хорошие вести! — последний раз прокричал Артем, затем спрыгнул с камня, подошел к Ацухимэ.
— Вот так и станем действовать. — Он отряхнул руки от прилипчивого зеленого мха. — Пока на зов не выйдут, или пока мы сами не отыщем выход.
— Дай мне флягу с водой, — попросила Ацухимэ.
Артем присел перед коробом:
— Да завсегда пожалуйста. И вообще предлагаю устроить привал. С самого Ицудо ведь не приваливались. Да и кто знает, когда доведется в следующий раз немножко перекусить.
Сказав это, Артем поймал себя на мысли, что последняя фраза прозвучала зловеще. Агенты бы не одобрили...
Вообще-то Артему есть особо не хотелось. Первый рисовый колобок и первые жареные бобы он практически через силу впихивал в себя. Ну нельзя же оставлять организм без подпитки! Однако аппетит в полном согласии с поговоркой пришел во время еды и только еще больше разгорался с каждым новым съеденным рисовым шариком или жареным бобом. Ацухимэ же, наоборот, — лихо управившись с первым рисовым колобком, дальше угасла и, что называется, лишь клевала по зернышку, как птичка. «Может, разные начала виноваты — мужское и женское?»
— Ты слышал об иайдзюцу? — вдруг спросила Ацухимэ.
— Нет, — с набитым ртом ответил Артем.
— Это искусство убивать, только достав меч из ножен. Одним слитным движением. Мастер Мацудайра отменно владел иайдзюцу, хотя ни разу не был на ристалище Хатиман[53]. А я хочу там побывать. Это моя заветная мечта, Алтём.
— Где побывать? — Артем закинул в рот очередную пригоршню жареных бобов.
— Раз в пять лет, Алтём, мастера иайдзюцу собираются неподалеку от синтоистского святилища бога Хатимана[54] в Ивасимидзу, что расположено к югу от Киото. Они проводят между собой поединки и выявляют сильнейшего. Я мечтаю попасть туда. Представляешь, как это здорово! Какие красивые поединки! Только вообрази. Сходятся двое самураев. Встают друг напротив друга. Их разделяет длина катаны. Кланяются. Кладут ладони на рукояти. Судья взмахом ладони и криком «Хатиман!» дает начало поединку. Самураи смотрят друг другу в глаза. Они выжидают...
Наверное, с таким одухотворенным выражением лица, с каким Ацухимэ говорила сейчас о поединках иайдзюцу, женщины рассказывают друг другу о самом романтическом свидании в жизни.
— В поединках иайдзюцу, Алтём, существуют две стратегии: или же пытаться угадать, когда противник начнет свою атаку, и опередить его на считанные доли мгновения, или подготовить себя к атаке и провести ее первому. Подготовить — значит достичь такого состояния, когда меч, ум и тело становятся одним целым. Это целое скрепляет между собой выкованный усердными занятиями дух. И все это надо вложить в стремительный выпад. Это даже не выпад, а подобный молнии бросок. Или лучше сказать — необходимо самому на мгновение стать разящей молнией. Представляешь, какое напряжение, Алтём! А сама схватка длится мгновение. Даже слово «раз» не успеваешь сказать, как поединок уже начался и закончился. Все решает один миг! Можно всего лишь моргнуть и пропустить поединок. Один миг, и ты — либо победитель, либо проигравший.
— Они убивают друг друга на этом ристалище? — спросил Артем, закончив с жареными бобами и готовясь приступить к сушеной треске.
— Большинство поединков заканчивается смертью одного из бойцов. Но не все поединки. Когда клинки мастеров сталкиваются и останавливают друг друга, то проводится новая схватка, если надо — еще одна. Если третья схватка не выявляет победителя — бойцов объявляют равными по мастерству, а продолжает схватки тот, на кого покажет судья.
— А как, интересно, судья выбирает победителя? — спросил Артем, чистя сушеную треску.
— Он оценивает технику бойцов, — сказала Ацухимэ. — Когда один из бойцов получает легкое ранение, он объявляется проигравшим. Если оба получают легкие ранения — схватка продолжается до победы. Тяжелое ранение — схватка заканчивается. А получивший тяжелое ранение сам выбирает, как быть. Его могут отнести на носилках к доктору, но после этого он потеряет уважение других мастеров как слабый духом человек. Почти все выбирают сеппуку, тем более что уйти из этого мира им помогут лучшие мастера быстрого клинка.
— Чтобы достигнуть мастерства, они упорно тренируются долгие годы, так?
— Да.
— И готовы умереть... Ради чего? — Артем протянул девушке очищенную треску.
— Ради того, чтобы тебя при жизни назвали «повелителем меча». Заслужить посмертно звание «повелителя меча» тоже почетно, но при жизни лучше. — Ацухимэ покачала головой, отказываясь от рыбы.
— Но ты же — женщина. Разве ты можешь участвовать в поединках?
— Нет, — с горечью сказала Ацухимэ. — Я могу попасть на ристалище, только переодевшись самураем.
— Выбрить себе лоб?
— Я пойду на эту жертву. — Ацухимэ отщипнула кусочек от рисовой лепешкой, с неохотой забросила в рот и с трудом проглотила. — Ты знаешь... В родительском доме я тайком слушала разговоры взрослых женщин и однажды подслушала историю об одной женщине, которая переодевалась в мужскую одежду. Не помню, зачем ей это было нужно. Но ее хитрость была быстро раскрыта, и она покончила с собой. Пусть мне тоже потом придется быть разоблаченной и покончить с собой, но я хочу попасть на состязания иайдзюцу в честь бога Хатимана.
— Значит, вот такая она — твоя заветная мечта? — Артем выбросил в кусты хвост трески.
— Представляешь, как это здорово, — мечтательно проговорила Ацухимэ, — или никто, или «повелитель мечей». И все решает один миг.
— Ты много знаешь об этом состязании. От кого?
— От мастера Мацудайра.
— Но он же ни разу там не был?
— Зато мастера иайдзюцу были частыми гостями в его доме.
— Ясно. — Артем поднялся. — Если ты уже отобедала, Ацухимэ-сан, может быть, продолжим поиски яма-буси?
— А какая твоя заветная мечта, Алтём? — спросила Ацухимэ, тоже поднявшись.
— Что называется, наповал! — развел руками Артем. — Я не готов к ответу.
— Раз не готов, значит, мечты нет. Или тебе стыдно в ней признаться, — с укоризной произнесла Ацухимэ.
Артем призадумался. Пожалуй, для нее это было чрезвычайно важным. Если отшутишься — сломаешь нечто важное, что только-только начало возникать (Артем очень надеялся, что не ошибается) между ними. Тем более ни о чем постыдном он не мечтал.
— Пожалуй, не то и не другое, — сказал гимнаст. — Еще полтора месяца назад была мечта, которую я мог бы назвать заветной. Вернуться к себе на родину. Но... с тех пор многое во мне переменилось. Ты знаешь, сегодня я про себя в шутку назвал страну Ямато приемной родиной. А сейчас подумал, что доля правды в этой шутке, пожалуй, слишком велика. Возвращение домой уж точно перестало быть заветной мечтой. А новая мечта пока не оформилась. Что-то вызревает, но оно не обрело пока четкую форму. Надо, наверное, подождать. Только так, Ацухимэ-сан, путанно и туманно я могу ответить на твой вопрос.
— Кажется, я поняла, — вполне серьезно сказала Ацухимэ. — Что ж... Пойдем искать твоих яма-буси...
— ... Такамори! Омицу! Мы принесли хорошие вести!
Артем уже охрип. «Еще немного, и сядет голос. Чем кричать буду?»
Они прошли примерно с ри, но пока ничего не изменилось. Ни пейзаж не изменился (все те же скалы, все те же кусты у подножия скал), ни вход Артем пока не отыскал (а прилежно обыскивал кусты и изрядно ободрался), ни общая ситуация — никто на зов не откликнулся.
— Такамори! Омицу! Мы принесли хорошие вести!
Две короткие толстые стрелы воткнулись в дерево, мимо которого они проходили. Они прилетели откуда-то из-за спины. Артем оглянулся довольно быстро, но никого не увидел.
— Нет смысла прятаться или как-то отвечать. Мы полностью в их руках, — шепотом проговорила Ацухимэ.
— Да уж конечно, — тоже шепотом согласился с ней Артем.
Что-то просвистело в воздухе. В землю возле ноги Артема вонзилась блестящая металлическая «звездочка». «Сюрикен», — Артем вспомнил, как называется эта смертоубийственная штука из арсенала киношных ниндзей. Значит, не только в кино...
— Хватит орать! — раздался откуда-то сверху незнакомый мужской голос. — Бросьте короб и сумку на землю. Встаньте на колени, ладонями упритесь в землю.
— Делаем, как велят, — шепнул Артем.
— Да уж конечно, — шепнула в ответ Ацухимэ.
— Опустите головы, взгляд в землю, головы не поднимать.
Подчинились и этому приказу.
Где-то наверху зашуршала листва, посыпались камни — кто-то спускался. Судя по звукам — не один человек. Похоже, двое. Так и тянуло поднять голову, но Артем решил не рисковать. Да, их не убили сразу, но это вовсе не означало, что с ними и дальше станут обращаться бережно и нежно.
— Лбом коснитесь земли, — продолжал командовать незнакомый мужик. — Теперь сведите руки за спиной. Вот так. Кто дернется — того убью.
Артем почувствовал, как запястья стягивает петля. Кажется, не веревка, а кожа. Что-то не очень сильно стянули. Ах, вот оно что! Другая петля захлестнула шею. Ясно. Простенькие такие путы, но весьма эффективные. Движений особо не стесняют, но незаметно не освободишься и руками уж точно не поразмахиваешь. А коли начнешь махать, то сам же себя и задушишь.
— В коробе обитая медью дубинка и нож. В сумке меч, — услышал Артем новый голос.
Этот голос был ему хорошо знаком.
— Омицу! — не удержавшись, воскликнул воздушный гимнаст, но голову поднимать все же не стал, как бы того ни хотелось. — Как я рад, что с тобой все в порядке!
И он был искренне, всамделишно рад.
— Молчи, гайдзин! — Даже не видя лица лесной японской девушки по имени Омицу, Артем мог смело утверждать, что оно имеет сейчас весьма сердитое выражение. — Еще слово, и я сама тебя убью...
Глава двадцать первая
Знакомые места, очей очарованье! Впору почувствовать себя эдаким белоэмигрантом, который после долгих лет ностальгической муки в каких-нибудь парижах возвратился в родное поместье, в смуту спаленное дотла большевистскими хамами. Воспоминания, воспоминания... Каждый уголок о чем-то говорит...
Те эмигранты ходили по колхозным землям и вспоминали годы, когда та земля была ихней буржуйской собственностью, и вздыхали по невозвратно потерянному. Артема вели в качестве пленника и, проходя знакомыми местами, он вспоминал свое короткое, но яркое пребывание в Долине Дымов и тоже вздыхал.
Вот он — тот легендарный таинственный разлом в скале, надежно скрытый от вражьих и случайных глаз колючим кустарником. Артем не забыл, как он радовался тогда, далеких полтора месяца назад, впервые проходя по этой тропе, что они наконец-то дошли и смогут отдохнуть после долгого изнурительного перехода. Дела давно минувших дней...
А вот и сама Долинушка Дымов. Обособленный скалами мирок, где никогда не бывает ветра и всегда теплее, чем снаружи. И дымки курятся, как и прежде, там и сям. Высокий кустарник, которым была покрыта долина, уже почти весь покрылся зелеными листочками.
Их провели мимо крохотного озерца, в которое с высоты двухэтажного дома низвергался водопад. Помнил Артем свое купание в этом озерце. И как его позабудешь!
А потом пленников завели в пещеру, где они с Омицу предавались после озерца... забавам молодых. Хорошо предавались, со всем пылом и страстью... Эмигрант вспоминает проделки юности минувшей. Сеновалы, молочной спелости крестьянки...
«Интересно, — подумал Артем, — Омицу выбрала под узилище эту пещеру или кто другой? А если она, то не заключен ли в этом некий сексуальный подтекст?»
Между прочим, подобная история нередко случалась и с эмигрантами, слишком рано вернувшимися в Россию, — вместо прощения «одного из пропавших ее сыновей» ждала тюрьма...
Омицу даже порог пещеры не переступила. Постояла у входа, поглядела, как заводят пленников, и куда-то испарилась, переложив дальнейшие охранные обязанности на своего спутника.
Спутник ее, весьма хмурый малый, от пут пленников не освободил, приказал им сесть в углу пещеры и сидеть тихо, а сам устроился в противоположном углу.
Вот теперь, наконец, Артем мог его как следует разглядеть. По дороге не получилось — этот товарищ шел замыкающим в их колонне. А экземпляр оказался довольно примечательным: среднего японского роста, плотно сбитый, с мощной грудной клеткой, с толстыми руками и ногами — эдакий бочонок на дубовых колодках. Лицо при всей суровости, что он напускал на себя, выглядело довольно-таки простодушным. Артем об заклад готов был побиться — простодушие есть главная отличительная черта его характера.
— Я в весеннем лесу пил березовый сок, с ненаглядной певуньей в стогу ночевал, — пропел Артем на незнакомом присутствующим языке.
— Молчи, гайдзин, — буркнул их хмурый охранник.
— А зачем мне молчать! Во имя чего? Чтоб помереть от скуки?
На Артема вдруг напало желание повалять дурака. Вполне объяснимое желание, если учесть, что настроение у гимнаста было весьма неплохое. А отчего ему быть плохим — они отыскали яма-буси, Омицу жива-здорова, яма-буси их не убили сразу, а значит, быть разговору и есть все основания надеяться, говоря дипломатическим языком, что они с яма-буси выйдут на взаимовыгодное соглашение. Приятно, когда все идет по плану... И кстати, о птенчиках. Наличие среди яма-буси незнакомого лица (и думается, не одного) лишь подтверждало догадки Артема насчет взаимоотношений «горных отшельников» и Нобунага. Не иначе, люди Такамори понесли потери во время неудачного покушения, поняли, что сами не справятся с задачей устранения даймё, и вызвали подмогу из других кланов...
Бочкообразный охранник некоторое время громко сопел. Сие, наверное, означало то же самое, что означало мигание крайней правой лампочки на оставшемся в будущем ноутбуке, а оно означало — компьютер думает.
— Я не верю гайдзинам, — наконец выдал человек-бочонок.
— И правильно делаешь! — радостно подхватил Артем. — Только я не гайдзин. Ты заблуждаешься. Скажи мне, встречал ли ты до этого гайдзина, который так прекрасно говорил бы на языке жителей страны Ямато? Вот закрой глаза, только слушай меня и ты не отличишь мою речь от речи уроженца страны Ямато. Скажи, разве может чужак так хорошо освоить язык, если язык не его родной?
— Ты не похож на исконного носителя духа Ямато, — после небольшой паузы произнес японец.
— Я не похож, — склонил голову Артем. — Виноват. Ну так уж вышло. Иногда мы не властны над судьбой...
«А он вроде бы не в курсе, кто я да что я. Любопытно. Неужели мои знакомые не рассказывали, что у них в гостях побывал гайдзин? Видимо, нет. Видимо, решили не признаваться без нужды, что допустили в святая святых иноземного чужака», — вот о чем подумал Артем. А еще он подумал о том, что от нечего делать можно проверить, насколько далеко простирается простодушие их караульщика.
— Дело в том, — чуть ли не нараспев заговорил Артем, — что жестокий тайфун подхватил лодку, на которой плыли мои родители. А с ними был и я, тогда еще совершеннейший младенец. Тайфун оттащил лодку далеко в открытое море, там ее подхватило течение, понесло по морям, по волнам. И вчера мы были еще здесь, а завтра уже там. Лодку выбросило на чужой далекий берег. Мы оказались на чужом берегу, в далекой стране, ничуть не похожей на нашу, среди людей, ничуть не похожих на людей страны Ямато. Мои мать и отец погибли от несчастий, меня стали воспитывать гайдзины. Другое солнце окрасило мои волосы в белый цвет. От чужой пищи моя кожа тоже поменяла цвет. Под другими ветрами мои глаза стали шире...
Артем поймал тему, и его понесло. В общем-то он добросовестно пересказывал помесь историй Маугли и Тарзана, только чуть-чуть их корректируя.
— Меня тянуло домой, — проникновенно врал Артем. — Когда я видел восход, я вспоминал, что там лежит моя родина. Среди гайдзинов я чувствовал себя несчастным. Тогда я нанялся на гайдзинский корабль. Когда корабль проплывал поблизости от Островов страны Ямато, я прыгнул за борт.
«Как учил Станиславский, поверь в свой текст, как в „Отче наш“, и тебе поверят другие».
— Я прибыл на Родину, и что же? Меня никто не признает за своего. Меня гоняют по горам, как последнего из зверей. Неужели внешность важнее духа? Вот скажи мне, не назвавший своего имени незнакомец, разве не дух заставляет нас ощущать себя частицей своей страны и родины?
Артем видел, что караульщик принимает его рассказ за чистую монету. Слушает, что называется, развесив уши. А вообще, если так подумать, в этом нет ничего странного. Все мы дети своих веков: переинформированные и циничные, но недостаточно сильные духом и телом — в эпоху атома; жестокие, сильные и наивные — в эпоху замков и мечей.
— Кто были твои родители? — спросил японец, которого эта история, похоже, и в самом деле всерьез проняла.
Поскольку, как учил злобный доктор Геббельс, пропаганду ложью не испортишь, Артем ответил на вопрос так:
— Они происходили из знатной семьи. Отец мой... «А, чего уж мелочиться!»
— Отец мой — император. Мать, как легко догадаться, — не императрица, а женщина простого происхождения. Поэтому мы с мамой жили не при дворе, а в скромном домике у моря...
«Кстати, и на самом деле могла произойти такая история, — вдруг подумал Артем. — Что в ней необычного? Латиноамериканские телесериалы гонят и не такую пургу». — Ты же говорил, что во время тайфуна в лодке с тобой были родители? И мать, и отец? «Так это проще простого!» — подумал вконец освоившийся в придуманной им истории Артем.
— Так это проще простого, — сказал Артем. — В лодке был отчим, которого я тогда считал своим отцом. Кто мой настоящий отец, мать открыла мне, когда умирала...
Артем замолчал, потому что с караульщиком происходили поразительные перемены. Он встал, сел, потом снова встал и снова сел. Его лицо вдруг озарила странная смесь неподдельного испуга и безмерного восхищения. Он смотрел на Артема так, как, наверное, старый коммунист в две тысячи шестом году смотрел бы на Сталина, вышедшего к нему из висящей на стене картины.
— Так... ты... — продолжая взирать на Артема с благоговейным ужасом, человек-бочонок выдавливал из себя слова, — ты... Бьяку-Рю?
Артем своим ушам не поверил. Теперь пришла его очередь изумляться. «Этот Белый Дракон прыгает на меня отовсюду, из самых неожиданных засад».
— Белый Дракон... Белый Дракон, — повторял Артем, прикидывая, как выпутываться из собственных же запуток. — Да, что-то припоминаю... Смутные сны, обрывки воспоминаний... Иногда над головой нет-нет да послышится шорох таинственных крыльев. Белый квадрат на черном фоне...
— Квадрат! — воскликнул караульщик. — Это он!
Японец погрузился в задумчивость.
— Но если ты одно из воплощений Белого Дракона, то почему ты об этом не знаешь? — японец спрашивал скорее себя, чем Артема.
Артем не стал отвечать, позволив ему самостоятельно докопаться до ответа. Тот сообразил.
— Я слышал легенду, по которой одно из воплощений Белого Дракона явится на свет в императорской семье, — снова заговорил японец. — Когда смута и раздор станут угрожать существованию страны Ямато, явится перерожденный в теле человека Бьяку-Рю. Он принесет мир и процветание стране Ямато, владения Ямато расширятся до земных пределов, другие народы покорятся правителю страны Ямато и примут его как своего правителя на вечные времена. Тайфун, о котором ты рассказывал, несомненно был наслан злыми силами. Наверное, те же силы, желающие погибели стране Ямато, наслали затмение и на твой разум.
На ум пришла фраза Шерлока Холмса, произнесенная им в финале истории с собакой Баскервилей: «Вот так начнешь изучать фамильную живопись и уверуешь в переселение душ». Артем мог бы в рифму сказать: «Вот так начнешь дурачиться со скуки и вдруг выяснишь что-то полезное».
— Я должен подумать. — Караульщик обхватил голову руками.
У Артема тоже появилось время подумать. После состоявшегося разговора стало совершенно очевидно, что этого человека не ознакомили с историей проживания среди яма-буси беловолосого чужака. В противном случае он бы...
«Мать моя! — вдруг в голове Артема как гром прогрохотал. — Он же ничего не знал про меня! Он ведь мог преспокойно убить меня еще до того, как я что-то прокричал про Такамори и Омицу. Увидев незнакомца, ошивающегося в окрестностях особо охраняемого объекта, мог бы просто грохнуть его на всякий случай». Видимо, все его эмоции проступили на лице, потому что он услышал насмешливый голос Ацухимэ:
На этих лесных тропах их затея с яма-буси вдруг стала казаться Артему чрезмерно авантюрной, рискованной, непросчитанной. Если быть строгим в определениях — это была не их, а его, Артема, затея, потому что именно он предложил этот план, именно его знакомыми были яма-буси, именно он настоял на походе в Долину Дымов. «А ведь это в тебе, парень, говорит самый обыкновенный страх, — признался себе Артем. — Не хочется погибать по-глупому, так ничего путного и не совершив. Тем более погибать вместе с женщиной, рядом с которой хочется быть живым, а не мертвым».
Между прочим, о женщинах. Есть еще одна проблемка, о которой, может, неприлично вспоминать, когда речь идет о сохранении собственных жизней и когда на кону стоит спасение родины (единственной и исконной — для Ацухимэ — и приемной родины для него, Артема). Но проблемка имеется, и она может вырасти в Проблему или по крайней мере неслабо осложнить жизнь. Женщина по имени Омицу. С которой у Артема случился мимолетный лесной роман. Как отнесется она к появлению вместе с Артемом красотки самурайского роду-племени? Сама Омицу с прямолинейностью простой женщины, которая всю свою недлинную жизнь провела в лесу, заявляла, что ей от Артема нужен только ребенок. Да вот только заявлять они могут, что угодно... М-да, пытаться просчитать женщину бесполезно, однако же следует быть готовым ко всему...
— Ну вот, можно сказать, пришли. — Оглядевшись в очередной раз, Артем скинул с плеч короб. — Где-то в этих краях. Точнее не помню. Видишь, эти вздымающиеся прямо перед тобой горы? За ними и находится та самая долина. Эти густые заросли кустов, что прямо перед тобой, так и тянутся вдоль подножия скал вокруг всей долины. Где-то в кустах прячется расщелина, через которую единственно и можно попасть внутрь долины. В том-то и достоинство этого тайного места, что вход в нее нелегко отыскать. Даже тем, кто там уже побывал. Поотирайся я тут подольше, наверное, вывел бы прямо к нужной точке. А так... Что могу, то могу.
— И сколько мы можем проплутать в поисках входа?
— Долго. А уж ободрать наши одежки сможем в два счета — это я тебе обещаю, кусты, заразы, колючие. Но только мы не станем плутать и обдирать одежки.
— А что мы станем делать?
— А вот что!
Сложив руки рупором, Артема прокричал:
— Такамори! Омицу! Я — Ямамото! Я вернулся! Нас здесь только двое, и мы принесли хорошие вести!
Артем вскочил на мшистый валун, с него перепрыгнул на камень повыше и снова прокричал:
— Такамори! Омицу! Мы принесли хорошие вести!
Последнюю фразу Артем выкрикивал не абы почему, а с умыслом, основанном на глубоком понимании человеческой психологии. К Артему это понимание пришло от Витька, работавшего при их цирковом зверинце. Витек тот поменял в своей жизни множество профессий, полетал с места на место, пока наконец не обрел себя в качестве кормильщика цирковых хищников и уборщика в клетках. В том числе поработал он и торговым агентом. Да-да, одним из тех, про кого пишут на входных дверях магазинов: «Собакам и агентам вход воспрещен».
Так вот. На инструктажах будущим агентам втолковывали основы работы с клиентом. Среди прочего в головы им вбивали Великое Знание о Первой Фразе: «Первая фраза обязательно должна нести оптимистический заряд. Нейтральное „здрасьте“ ничего вам не даст, ни за вас, ни против вас не сыграет. А то, что не играет „за“, играет „против“. И ни в коем разе, агенты, ни за что на свете вам не следует начинать фразу с отрицательных частиц „не“ или „ни“. Допустим, „не желаете ли посмотреть наш товар“, „не будете ли вы столь любезны...“. Не будут. Любое отрицание на подсознательном уровне вызывает у человека неприятие. Так что зарубите себе на носу, будущие Рокфеллеры и биллы гейтсы, — хорошего торгового агента от плохого отличает первая фраза. Если агент умудряется вложить в первую фразу заряд оптимизма, причем фраза эта должна быть не слишком длинна, чтобы не вызвать зевоту, то такой человек — молодец, годный, путевый агент, его ждет великое торгово-представительское будущее, сказочные барыши и обеспеченная старость».
Вот и Артем по дороге к Долине Дымов изобрел такую фразу: короткую, оптимистичную и интригующую. Может быть, благодаря ей и не застрелят из ядовитой плевалки, захотев сперва узнать, что это за вести такие он притаранил, да еще и хорошие, как он говорит?
— Такамори! Омицу! Мы принесли хорошие вести! — последний раз прокричал Артем, затем спрыгнул с камня, подошел к Ацухимэ.
— Вот так и станем действовать. — Он отряхнул руки от прилипчивого зеленого мха. — Пока на зов не выйдут, или пока мы сами не отыщем выход.
— Дай мне флягу с водой, — попросила Ацухимэ.
Артем присел перед коробом:
— Да завсегда пожалуйста. И вообще предлагаю устроить привал. С самого Ицудо ведь не приваливались. Да и кто знает, когда доведется в следующий раз немножко перекусить.
Сказав это, Артем поймал себя на мысли, что последняя фраза прозвучала зловеще. Агенты бы не одобрили...
Вообще-то Артему есть особо не хотелось. Первый рисовый колобок и первые жареные бобы он практически через силу впихивал в себя. Ну нельзя же оставлять организм без подпитки! Однако аппетит в полном согласии с поговоркой пришел во время еды и только еще больше разгорался с каждым новым съеденным рисовым шариком или жареным бобом. Ацухимэ же, наоборот, — лихо управившись с первым рисовым колобком, дальше угасла и, что называется, лишь клевала по зернышку, как птичка. «Может, разные начала виноваты — мужское и женское?»
— Ты слышал об иайдзюцу? — вдруг спросила Ацухимэ.
— Нет, — с набитым ртом ответил Артем.
— Это искусство убивать, только достав меч из ножен. Одним слитным движением. Мастер Мацудайра отменно владел иайдзюцу, хотя ни разу не был на ристалище Хатиман[53]. А я хочу там побывать. Это моя заветная мечта, Алтём.
— Где побывать? — Артем закинул в рот очередную пригоршню жареных бобов.
— Раз в пять лет, Алтём, мастера иайдзюцу собираются неподалеку от синтоистского святилища бога Хатимана[54] в Ивасимидзу, что расположено к югу от Киото. Они проводят между собой поединки и выявляют сильнейшего. Я мечтаю попасть туда. Представляешь, как это здорово! Какие красивые поединки! Только вообрази. Сходятся двое самураев. Встают друг напротив друга. Их разделяет длина катаны. Кланяются. Кладут ладони на рукояти. Судья взмахом ладони и криком «Хатиман!» дает начало поединку. Самураи смотрят друг другу в глаза. Они выжидают...
Наверное, с таким одухотворенным выражением лица, с каким Ацухимэ говорила сейчас о поединках иайдзюцу, женщины рассказывают друг другу о самом романтическом свидании в жизни.
— В поединках иайдзюцу, Алтём, существуют две стратегии: или же пытаться угадать, когда противник начнет свою атаку, и опередить его на считанные доли мгновения, или подготовить себя к атаке и провести ее первому. Подготовить — значит достичь такого состояния, когда меч, ум и тело становятся одним целым. Это целое скрепляет между собой выкованный усердными занятиями дух. И все это надо вложить в стремительный выпад. Это даже не выпад, а подобный молнии бросок. Или лучше сказать — необходимо самому на мгновение стать разящей молнией. Представляешь, какое напряжение, Алтём! А сама схватка длится мгновение. Даже слово «раз» не успеваешь сказать, как поединок уже начался и закончился. Все решает один миг! Можно всего лишь моргнуть и пропустить поединок. Один миг, и ты — либо победитель, либо проигравший.
— Они убивают друг друга на этом ристалище? — спросил Артем, закончив с жареными бобами и готовясь приступить к сушеной треске.
— Большинство поединков заканчивается смертью одного из бойцов. Но не все поединки. Когда клинки мастеров сталкиваются и останавливают друг друга, то проводится новая схватка, если надо — еще одна. Если третья схватка не выявляет победителя — бойцов объявляют равными по мастерству, а продолжает схватки тот, на кого покажет судья.
— А как, интересно, судья выбирает победителя? — спросил Артем, чистя сушеную треску.
— Он оценивает технику бойцов, — сказала Ацухимэ. — Когда один из бойцов получает легкое ранение, он объявляется проигравшим. Если оба получают легкие ранения — схватка продолжается до победы. Тяжелое ранение — схватка заканчивается. А получивший тяжелое ранение сам выбирает, как быть. Его могут отнести на носилках к доктору, но после этого он потеряет уважение других мастеров как слабый духом человек. Почти все выбирают сеппуку, тем более что уйти из этого мира им помогут лучшие мастера быстрого клинка.
— Чтобы достигнуть мастерства, они упорно тренируются долгие годы, так?
— Да.
— И готовы умереть... Ради чего? — Артем протянул девушке очищенную треску.
— Ради того, чтобы тебя при жизни назвали «повелителем меча». Заслужить посмертно звание «повелителя меча» тоже почетно, но при жизни лучше. — Ацухимэ покачала головой, отказываясь от рыбы.
— Но ты же — женщина. Разве ты можешь участвовать в поединках?
— Нет, — с горечью сказала Ацухимэ. — Я могу попасть на ристалище, только переодевшись самураем.
— Выбрить себе лоб?
— Я пойду на эту жертву. — Ацухимэ отщипнула кусочек от рисовой лепешкой, с неохотой забросила в рот и с трудом проглотила. — Ты знаешь... В родительском доме я тайком слушала разговоры взрослых женщин и однажды подслушала историю об одной женщине, которая переодевалась в мужскую одежду. Не помню, зачем ей это было нужно. Но ее хитрость была быстро раскрыта, и она покончила с собой. Пусть мне тоже потом придется быть разоблаченной и покончить с собой, но я хочу попасть на состязания иайдзюцу в честь бога Хатимана.
— Значит, вот такая она — твоя заветная мечта? — Артем выбросил в кусты хвост трески.
— Представляешь, как это здорово, — мечтательно проговорила Ацухимэ, — или никто, или «повелитель мечей». И все решает один миг.
— Ты много знаешь об этом состязании. От кого?
— От мастера Мацудайра.
— Но он же ни разу там не был?
— Зато мастера иайдзюцу были частыми гостями в его доме.
— Ясно. — Артем поднялся. — Если ты уже отобедала, Ацухимэ-сан, может быть, продолжим поиски яма-буси?
— А какая твоя заветная мечта, Алтём? — спросила Ацухимэ, тоже поднявшись.
— Что называется, наповал! — развел руками Артем. — Я не готов к ответу.
— Раз не готов, значит, мечты нет. Или тебе стыдно в ней признаться, — с укоризной произнесла Ацухимэ.
Артем призадумался. Пожалуй, для нее это было чрезвычайно важным. Если отшутишься — сломаешь нечто важное, что только-только начало возникать (Артем очень надеялся, что не ошибается) между ними. Тем более ни о чем постыдном он не мечтал.
— Пожалуй, не то и не другое, — сказал гимнаст. — Еще полтора месяца назад была мечта, которую я мог бы назвать заветной. Вернуться к себе на родину. Но... с тех пор многое во мне переменилось. Ты знаешь, сегодня я про себя в шутку назвал страну Ямато приемной родиной. А сейчас подумал, что доля правды в этой шутке, пожалуй, слишком велика. Возвращение домой уж точно перестало быть заветной мечтой. А новая мечта пока не оформилась. Что-то вызревает, но оно не обрело пока четкую форму. Надо, наверное, подождать. Только так, Ацухимэ-сан, путанно и туманно я могу ответить на твой вопрос.
— Кажется, я поняла, — вполне серьезно сказала Ацухимэ. — Что ж... Пойдем искать твоих яма-буси...
— ... Такамори! Омицу! Мы принесли хорошие вести!
Артем уже охрип. «Еще немного, и сядет голос. Чем кричать буду?»
Они прошли примерно с ри, но пока ничего не изменилось. Ни пейзаж не изменился (все те же скалы, все те же кусты у подножия скал), ни вход Артем пока не отыскал (а прилежно обыскивал кусты и изрядно ободрался), ни общая ситуация — никто на зов не откликнулся.
— Такамори! Омицу! Мы принесли хорошие вести!
Две короткие толстые стрелы воткнулись в дерево, мимо которого они проходили. Они прилетели откуда-то из-за спины. Артем оглянулся довольно быстро, но никого не увидел.
— Нет смысла прятаться или как-то отвечать. Мы полностью в их руках, — шепотом проговорила Ацухимэ.
— Да уж конечно, — тоже шепотом согласился с ней Артем.
Что-то просвистело в воздухе. В землю возле ноги Артема вонзилась блестящая металлическая «звездочка». «Сюрикен», — Артем вспомнил, как называется эта смертоубийственная штука из арсенала киношных ниндзей. Значит, не только в кино...
— Хватит орать! — раздался откуда-то сверху незнакомый мужской голос. — Бросьте короб и сумку на землю. Встаньте на колени, ладонями упритесь в землю.
— Делаем, как велят, — шепнул Артем.
— Да уж конечно, — шепнула в ответ Ацухимэ.
— Опустите головы, взгляд в землю, головы не поднимать.
Подчинились и этому приказу.
Где-то наверху зашуршала листва, посыпались камни — кто-то спускался. Судя по звукам — не один человек. Похоже, двое. Так и тянуло поднять голову, но Артем решил не рисковать. Да, их не убили сразу, но это вовсе не означало, что с ними и дальше станут обращаться бережно и нежно.
— Лбом коснитесь земли, — продолжал командовать незнакомый мужик. — Теперь сведите руки за спиной. Вот так. Кто дернется — того убью.
Артем почувствовал, как запястья стягивает петля. Кажется, не веревка, а кожа. Что-то не очень сильно стянули. Ах, вот оно что! Другая петля захлестнула шею. Ясно. Простенькие такие путы, но весьма эффективные. Движений особо не стесняют, но незаметно не освободишься и руками уж точно не поразмахиваешь. А коли начнешь махать, то сам же себя и задушишь.
— В коробе обитая медью дубинка и нож. В сумке меч, — услышал Артем новый голос.
Этот голос был ему хорошо знаком.
— Омицу! — не удержавшись, воскликнул воздушный гимнаст, но голову поднимать все же не стал, как бы того ни хотелось. — Как я рад, что с тобой все в порядке!
И он был искренне, всамделишно рад.
— Молчи, гайдзин! — Даже не видя лица лесной японской девушки по имени Омицу, Артем мог смело утверждать, что оно имеет сейчас весьма сердитое выражение. — Еще слово, и я сама тебя убью...
Глава двадцать первая
ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО НИНДЗЯ
(Продолжение)
Деревенька моя!
Как ни прячется в дымке весенней,
до чего же убога!..
Исса
Знакомые места, очей очарованье! Впору почувствовать себя эдаким белоэмигрантом, который после долгих лет ностальгической муки в каких-нибудь парижах возвратился в родное поместье, в смуту спаленное дотла большевистскими хамами. Воспоминания, воспоминания... Каждый уголок о чем-то говорит...
Те эмигранты ходили по колхозным землям и вспоминали годы, когда та земля была ихней буржуйской собственностью, и вздыхали по невозвратно потерянному. Артема вели в качестве пленника и, проходя знакомыми местами, он вспоминал свое короткое, но яркое пребывание в Долине Дымов и тоже вздыхал.
Вот он — тот легендарный таинственный разлом в скале, надежно скрытый от вражьих и случайных глаз колючим кустарником. Артем не забыл, как он радовался тогда, далеких полтора месяца назад, впервые проходя по этой тропе, что они наконец-то дошли и смогут отдохнуть после долгого изнурительного перехода. Дела давно минувших дней...
А вот и сама Долинушка Дымов. Обособленный скалами мирок, где никогда не бывает ветра и всегда теплее, чем снаружи. И дымки курятся, как и прежде, там и сям. Высокий кустарник, которым была покрыта долина, уже почти весь покрылся зелеными листочками.
Их провели мимо крохотного озерца, в которое с высоты двухэтажного дома низвергался водопад. Помнил Артем свое купание в этом озерце. И как его позабудешь!
А потом пленников завели в пещеру, где они с Омицу предавались после озерца... забавам молодых. Хорошо предавались, со всем пылом и страстью... Эмигрант вспоминает проделки юности минувшей. Сеновалы, молочной спелости крестьянки...
«Интересно, — подумал Артем, — Омицу выбрала под узилище эту пещеру или кто другой? А если она, то не заключен ли в этом некий сексуальный подтекст?»
Между прочим, подобная история нередко случалась и с эмигрантами, слишком рано вернувшимися в Россию, — вместо прощения «одного из пропавших ее сыновей» ждала тюрьма...
Омицу даже порог пещеры не переступила. Постояла у входа, поглядела, как заводят пленников, и куда-то испарилась, переложив дальнейшие охранные обязанности на своего спутника.
Спутник ее, весьма хмурый малый, от пут пленников не освободил, приказал им сесть в углу пещеры и сидеть тихо, а сам устроился в противоположном углу.
Вот теперь, наконец, Артем мог его как следует разглядеть. По дороге не получилось — этот товарищ шел замыкающим в их колонне. А экземпляр оказался довольно примечательным: среднего японского роста, плотно сбитый, с мощной грудной клеткой, с толстыми руками и ногами — эдакий бочонок на дубовых колодках. Лицо при всей суровости, что он напускал на себя, выглядело довольно-таки простодушным. Артем об заклад готов был побиться — простодушие есть главная отличительная черта его характера.
— Я в весеннем лесу пил березовый сок, с ненаглядной певуньей в стогу ночевал, — пропел Артем на незнакомом присутствующим языке.
— Молчи, гайдзин, — буркнул их хмурый охранник.
— А зачем мне молчать! Во имя чего? Чтоб помереть от скуки?
На Артема вдруг напало желание повалять дурака. Вполне объяснимое желание, если учесть, что настроение у гимнаста было весьма неплохое. А отчего ему быть плохим — они отыскали яма-буси, Омицу жива-здорова, яма-буси их не убили сразу, а значит, быть разговору и есть все основания надеяться, говоря дипломатическим языком, что они с яма-буси выйдут на взаимовыгодное соглашение. Приятно, когда все идет по плану... И кстати, о птенчиках. Наличие среди яма-буси незнакомого лица (и думается, не одного) лишь подтверждало догадки Артема насчет взаимоотношений «горных отшельников» и Нобунага. Не иначе, люди Такамори понесли потери во время неудачного покушения, поняли, что сами не справятся с задачей устранения даймё, и вызвали подмогу из других кланов...
Бочкообразный охранник некоторое время громко сопел. Сие, наверное, означало то же самое, что означало мигание крайней правой лампочки на оставшемся в будущем ноутбуке, а оно означало — компьютер думает.
— Я не верю гайдзинам, — наконец выдал человек-бочонок.
— И правильно делаешь! — радостно подхватил Артем. — Только я не гайдзин. Ты заблуждаешься. Скажи мне, встречал ли ты до этого гайдзина, который так прекрасно говорил бы на языке жителей страны Ямато? Вот закрой глаза, только слушай меня и ты не отличишь мою речь от речи уроженца страны Ямато. Скажи, разве может чужак так хорошо освоить язык, если язык не его родной?
— Ты не похож на исконного носителя духа Ямато, — после небольшой паузы произнес японец.
— Я не похож, — склонил голову Артем. — Виноват. Ну так уж вышло. Иногда мы не властны над судьбой...
«А он вроде бы не в курсе, кто я да что я. Любопытно. Неужели мои знакомые не рассказывали, что у них в гостях побывал гайдзин? Видимо, нет. Видимо, решили не признаваться без нужды, что допустили в святая святых иноземного чужака», — вот о чем подумал Артем. А еще он подумал о том, что от нечего делать можно проверить, насколько далеко простирается простодушие их караульщика.
— Дело в том, — чуть ли не нараспев заговорил Артем, — что жестокий тайфун подхватил лодку, на которой плыли мои родители. А с ними был и я, тогда еще совершеннейший младенец. Тайфун оттащил лодку далеко в открытое море, там ее подхватило течение, понесло по морям, по волнам. И вчера мы были еще здесь, а завтра уже там. Лодку выбросило на чужой далекий берег. Мы оказались на чужом берегу, в далекой стране, ничуть не похожей на нашу, среди людей, ничуть не похожих на людей страны Ямато. Мои мать и отец погибли от несчастий, меня стали воспитывать гайдзины. Другое солнце окрасило мои волосы в белый цвет. От чужой пищи моя кожа тоже поменяла цвет. Под другими ветрами мои глаза стали шире...
Артем поймал тему, и его понесло. В общем-то он добросовестно пересказывал помесь историй Маугли и Тарзана, только чуть-чуть их корректируя.
— Меня тянуло домой, — проникновенно врал Артем. — Когда я видел восход, я вспоминал, что там лежит моя родина. Среди гайдзинов я чувствовал себя несчастным. Тогда я нанялся на гайдзинский корабль. Когда корабль проплывал поблизости от Островов страны Ямато, я прыгнул за борт.
«Как учил Станиславский, поверь в свой текст, как в „Отче наш“, и тебе поверят другие».
— Я прибыл на Родину, и что же? Меня никто не признает за своего. Меня гоняют по горам, как последнего из зверей. Неужели внешность важнее духа? Вот скажи мне, не назвавший своего имени незнакомец, разве не дух заставляет нас ощущать себя частицей своей страны и родины?
Артем видел, что караульщик принимает его рассказ за чистую монету. Слушает, что называется, развесив уши. А вообще, если так подумать, в этом нет ничего странного. Все мы дети своих веков: переинформированные и циничные, но недостаточно сильные духом и телом — в эпоху атома; жестокие, сильные и наивные — в эпоху замков и мечей.
— Кто были твои родители? — спросил японец, которого эта история, похоже, и в самом деле всерьез проняла.
Поскольку, как учил злобный доктор Геббельс, пропаганду ложью не испортишь, Артем ответил на вопрос так:
— Они происходили из знатной семьи. Отец мой... «А, чего уж мелочиться!»
— Отец мой — император. Мать, как легко догадаться, — не императрица, а женщина простого происхождения. Поэтому мы с мамой жили не при дворе, а в скромном домике у моря...
«Кстати, и на самом деле могла произойти такая история, — вдруг подумал Артем. — Что в ней необычного? Латиноамериканские телесериалы гонят и не такую пургу». — Ты же говорил, что во время тайфуна в лодке с тобой были родители? И мать, и отец? «Так это проще простого!» — подумал вконец освоившийся в придуманной им истории Артем.
— Так это проще простого, — сказал Артем. — В лодке был отчим, которого я тогда считал своим отцом. Кто мой настоящий отец, мать открыла мне, когда умирала...
Артем замолчал, потому что с караульщиком происходили поразительные перемены. Он встал, сел, потом снова встал и снова сел. Его лицо вдруг озарила странная смесь неподдельного испуга и безмерного восхищения. Он смотрел на Артема так, как, наверное, старый коммунист в две тысячи шестом году смотрел бы на Сталина, вышедшего к нему из висящей на стене картины.
— Так... ты... — продолжая взирать на Артема с благоговейным ужасом, человек-бочонок выдавливал из себя слова, — ты... Бьяку-Рю?
Артем своим ушам не поверил. Теперь пришла его очередь изумляться. «Этот Белый Дракон прыгает на меня отовсюду, из самых неожиданных засад».
— Белый Дракон... Белый Дракон, — повторял Артем, прикидывая, как выпутываться из собственных же запуток. — Да, что-то припоминаю... Смутные сны, обрывки воспоминаний... Иногда над головой нет-нет да послышится шорох таинственных крыльев. Белый квадрат на черном фоне...
— Квадрат! — воскликнул караульщик. — Это он!
Японец погрузился в задумчивость.
— Но если ты одно из воплощений Белого Дракона, то почему ты об этом не знаешь? — японец спрашивал скорее себя, чем Артема.
Артем не стал отвечать, позволив ему самостоятельно докопаться до ответа. Тот сообразил.
— Я слышал легенду, по которой одно из воплощений Белого Дракона явится на свет в императорской семье, — снова заговорил японец. — Когда смута и раздор станут угрожать существованию страны Ямато, явится перерожденный в теле человека Бьяку-Рю. Он принесет мир и процветание стране Ямато, владения Ямато расширятся до земных пределов, другие народы покорятся правителю страны Ямато и примут его как своего правителя на вечные времена. Тайфун, о котором ты рассказывал, несомненно был наслан злыми силами. Наверное, те же силы, желающие погибели стране Ямато, наслали затмение и на твой разум.
На ум пришла фраза Шерлока Холмса, произнесенная им в финале истории с собакой Баскервилей: «Вот так начнешь изучать фамильную живопись и уверуешь в переселение душ». Артем мог бы в рифму сказать: «Вот так начнешь дурачиться со скуки и вдруг выяснишь что-то полезное».
— Я должен подумать. — Караульщик обхватил голову руками.
У Артема тоже появилось время подумать. После состоявшегося разговора стало совершенно очевидно, что этого человека не ознакомили с историей проживания среди яма-буси беловолосого чужака. В противном случае он бы...
«Мать моя! — вдруг в голове Артема как гром прогрохотал. — Он же ничего не знал про меня! Он ведь мог преспокойно убить меня еще до того, как я что-то прокричал про Такамори и Омицу. Увидев незнакомца, ошивающегося в окрестностях особо охраняемого объекта, мог бы просто грохнуть его на всякий случай». Видимо, все его эмоции проступили на лице, потому что он услышал насмешливый голос Ацухимэ: