— Трудно поверить, сэр Джон…
— Довольно! Это дело подождет решения до тех пор, пока я не смогу созвать некоторых влиятельных людей. Тем временем я дам вам убежище. Большего сделать не могу.
Лэклэнд вонзил в меня взгляд, как кинжал в ребро, и дернул за шнур колокольчика. Старый слуга появился со скоростью, которая предполагала, что он стоял поблизости.
— Покажите милорду его апартаменты, — Лэклэнд выталкивал слова меж губ, сжатых как «воротник Гувера», — и комнату мистера Вилибальда на нижнем этаже.
Я следовал за своим гидом по коридору до хорошо проветренной комнаты с высоким сводом, большими окнами, к которой примыкали гостиная и ванная. Старик показал мне мыло и полотенце, остановился у двери и кинул на меня лукавый взгляд.
— Мне доштавило шердешную радошть шлышать, как ваша чешть маненько нагрубила его лордштву, — хихикнул он. — Утомительное это время было ш тех пор, как наштоящий, воинштвенный гершог поштавил ногу на ждешний берег, прошу прощения, ваша чешть.
— Ты подслушиваешь у замочной скважины, а? — усмехнулся я ему. — Разбуди меня, когда клан соберется. Я не хочу ничего пропустить.
— Положитеш на меня, ваша Милошть, — сказал он и вышел. Я скинул ботинки в темноте, лег и соскользнул в сон о рыцарях, сидящих верхом на лошадях с копьями наперевес против массированного пулеметного огня.
Я вернулся с какого-то дальнего пути с помощью руки, трясущей меня за плечо. Ломкий старческий голос проговорил:
— Они ждешь, ваша Милошть! Милорд Лэклэнд ш ними, ижучает чекущий момент. Ешли я не ошибаюшь, жло на пороге!
— Лэклэнд знает, что ты здесь?
— Не, никто иж них, ваша Милошть.
По лестнице мы спустились вниз и прошли через холл к двери, у которой стоял часовой. Вили подошел ближе, повернулся и быстро мотнул мне головой, приложив руку к уху, прислушался.
— …самозванец, джентльмены, — говорил Лэклэнд. — Не истинный британец, но ставленник Гаронна, купленный на французское золото и посланный сюда, чтобы предать всех нас…
Я распахнул дверь и вошел. Разговор пресекся, как выключенный. Здесь, вокруг длинного стола сидело около дюжины людей с Лэклэндом во главе. Они были одеты в разнообразные костюмы, но отличительной чертой у всех были меха, бархат и меч, висящий у бедра. Ближайшим был крупный, широкоплечий мужчина с курчавой черной бородой и яростными глазами. Увидев меня, он шагнул назад и удивленно посмотрел сверху вниз.
— Не дайте его лицу и фигуре обмануть себя! — плевался словами Лэклэнд.
— Он захватит контроль над восстанием и «наденет мундир наизнанку», пойдет на условия Гаронна! Может он пренебречь ими?
Он указывал на меня пальцем, дрожащим от гнева. Я не стал отвечать немедленно. То, что он говорил, в точности соответствовало плану Рузвельта. Казалось, где-то здесь для меня было какое-то сообщение, но оно явно не дошло.
— Видите? — закричал Лэклэнд. — Изменник даже не пытается этого отрицать!
Чернобородый вытащил свой меч с раздирающим кожу скрежетом.
— Ловкий удар! — сказал он высоким резким голосом. — С марионеточным Плантагенетом, пляшущим на его ниточках, Гаронн выполнил то, о чем мечтал Луи целых семь веков! Общее покорение Британии! — Вмиг еще несколько мечей вышли наружу и окружили меня.
— Плюнь на него, Тюдор! — завизжал Лэклэнд.
— Стоп! — Вилибальд встал у дверей с огнем в старческих глазах. — И вы хладнокровно убьете вашего герцога. Во имя Свободной Британии, я скажу, что он заслуживает лучшего слушания дела, чем пасть от ваших рук, ваши лордства!
На мгновение все замерли — никто не шелохнулся, — и в тишине я услышал гудящий звук, далекий, но приближающийся. Остальные тоже услышали его. Глаза, как на шарнирах, повернулись к потолку, словно могли смотреть сквозь него. Потом кто-то бросился к окну и отдернул занавеси, чтобы выглянуть наружу. Другой прыгнул к выключателю у стены. Тюдор не двинулся, когда потемнели канделябры, оставив только тот свет, что просачивался из холла.
— Самолет! — выкрикнул человек у окна. — Проходит прямо над нами!
— Это был трюк, чтобы собрать нас здесь вместе! — рявкнул худощавый мужчина в желтом и занес свой меч для удара.
Я видел это краем глаза — наблюдая за Тюдором. Его челюсти сжались крепче, сухожилия шеи напряглись, и я понял, что сейчас последует бросок.
Я повернулся боком с наклоном вперед, и кончик меча отстриг гофрированные оборки у меня на груди. Мой ответный свинг попал прямо в скулу, опрокинул его на стол, как раз когда в комнате воцарилась смоляная темнота. Моторы звучали так, как будто находились над каменной трубой. Куски старого хлама падали с кровли.
— То-то! То-то! — донеслось справа, и звук мотора стал приглушенным, затем стих. Я услышал звяканье разбитого стекла, но потолок не провалился. Я скользнул вдоль стены к двери и услышал топот ног, рвущихся к ней, опрокидывая стулья. Кто-то врезался в меня, пришлось сграбастать его и отбросить от себя. Я нашел дверь, вышел и еле разглядел большой холл в лунном свете, доходящем сквозь свинцовые стекла галереи. В шуме моторов бомбардировщика тонуло множество воплей, затем вспышка света залила помещение, и стена, казалось, выпрыгнула наружу из-под ног. Когда вещи перестали падать, я был весь в синяках, но еще жив. Вилибальд лежал в нескольких футах от меня, покрытый пылью и обломками кирпичей. На его ноге у колена лежала балка; к этому времени мне стало ясно, что пора планировать третий побег.
Со стариком на плечах я добрался до заднего коридора как раз в тот момент, когда фасад дома обломился. Через кухонную дверь я выскочил наружу, пересек травяную лужайку, засыпанную кирпичом. Кровь из раны на голове заливала глаза. Я добрался до опушки, и мои ноги подогнулись.
Крыша дома исчезла, пламя заполыхало на сотню футов в высоту, закипая клубами дыма, что сияли оранжевым снизу. На фоне огня вырисовывалась скорлупа стен, еще стоящих черными силуэтами, а окна были оранжевыми прямоугольниками на черном фоне.
Вдруг я услышал странный звук и попытался подняться, чтобы убраться подальше, насколько позволяли мои руки и ноги. Но тут из темноты вышли трое мужчин с опаленными бородами и мечами и окружили меня.
Один из них был Тюдор. Он подступил поближе, и я взял себя в руки для броска, но в это время все трое повернулись и посмотрели на дом. Свет мелькал среди деревьев и вдоль дороги; куски коры прыгали со стволов деревьев сзади меня. Но вот опрокинулся на спину ближайший от меня человек; мужчина рядом с ним повернулся и тоже упал. Тюдор рванулся бежать, но это был неверный ход. Я увидел, как пуля врезалась ему в шею и отбросила его футов на шесть лицом вниз.
На дороге появились перешедшие на бег люди в голубых формах. Я отполз, но внезапно возник Вилибальд. Его редкие волосы были в порядке, на лице пот. Он, как и я, находился ниже линии огня, и с ним было все в порядке.
— Беги, Вили! — завопил я.
Он заколебался на миг, затем повернулся и скрылся в лесу. А меня окружили угрюмые солдаты в шлемах с дымящимися ружьями наготове. Я ожидал дальнейшего развития событий.
10
ЭПИЛОГ
— Довольно! Это дело подождет решения до тех пор, пока я не смогу созвать некоторых влиятельных людей. Тем временем я дам вам убежище. Большего сделать не могу.
Лэклэнд вонзил в меня взгляд, как кинжал в ребро, и дернул за шнур колокольчика. Старый слуга появился со скоростью, которая предполагала, что он стоял поблизости.
— Покажите милорду его апартаменты, — Лэклэнд выталкивал слова меж губ, сжатых как «воротник Гувера», — и комнату мистера Вилибальда на нижнем этаже.
Я следовал за своим гидом по коридору до хорошо проветренной комнаты с высоким сводом, большими окнами, к которой примыкали гостиная и ванная. Старик показал мне мыло и полотенце, остановился у двери и кинул на меня лукавый взгляд.
— Мне доштавило шердешную радошть шлышать, как ваша чешть маненько нагрубила его лордштву, — хихикнул он. — Утомительное это время было ш тех пор, как наштоящий, воинштвенный гершог поштавил ногу на ждешний берег, прошу прощения, ваша чешть.
— Ты подслушиваешь у замочной скважины, а? — усмехнулся я ему. — Разбуди меня, когда клан соберется. Я не хочу ничего пропустить.
— Положитеш на меня, ваша Милошть, — сказал он и вышел. Я скинул ботинки в темноте, лег и соскользнул в сон о рыцарях, сидящих верхом на лошадях с копьями наперевес против массированного пулеметного огня.
Я вернулся с какого-то дальнего пути с помощью руки, трясущей меня за плечо. Ломкий старческий голос проговорил:
— Они ждешь, ваша Милошть! Милорд Лэклэнд ш ними, ижучает чекущий момент. Ешли я не ошибаюшь, жло на пороге!
— Лэклэнд знает, что ты здесь?
— Не, никто иж них, ваша Милошть.
По лестнице мы спустились вниз и прошли через холл к двери, у которой стоял часовой. Вили подошел ближе, повернулся и быстро мотнул мне головой, приложив руку к уху, прислушался.
— …самозванец, джентльмены, — говорил Лэклэнд. — Не истинный британец, но ставленник Гаронна, купленный на французское золото и посланный сюда, чтобы предать всех нас…
Я распахнул дверь и вошел. Разговор пресекся, как выключенный. Здесь, вокруг длинного стола сидело около дюжины людей с Лэклэндом во главе. Они были одеты в разнообразные костюмы, но отличительной чертой у всех были меха, бархат и меч, висящий у бедра. Ближайшим был крупный, широкоплечий мужчина с курчавой черной бородой и яростными глазами. Увидев меня, он шагнул назад и удивленно посмотрел сверху вниз.
— Не дайте его лицу и фигуре обмануть себя! — плевался словами Лэклэнд.
— Он захватит контроль над восстанием и «наденет мундир наизнанку», пойдет на условия Гаронна! Может он пренебречь ими?
Он указывал на меня пальцем, дрожащим от гнева. Я не стал отвечать немедленно. То, что он говорил, в точности соответствовало плану Рузвельта. Казалось, где-то здесь для меня было какое-то сообщение, но оно явно не дошло.
— Видите? — закричал Лэклэнд. — Изменник даже не пытается этого отрицать!
Чернобородый вытащил свой меч с раздирающим кожу скрежетом.
— Ловкий удар! — сказал он высоким резким голосом. — С марионеточным Плантагенетом, пляшущим на его ниточках, Гаронн выполнил то, о чем мечтал Луи целых семь веков! Общее покорение Британии! — Вмиг еще несколько мечей вышли наружу и окружили меня.
— Плюнь на него, Тюдор! — завизжал Лэклэнд.
— Стоп! — Вилибальд встал у дверей с огнем в старческих глазах. — И вы хладнокровно убьете вашего герцога. Во имя Свободной Британии, я скажу, что он заслуживает лучшего слушания дела, чем пасть от ваших рук, ваши лордства!
На мгновение все замерли — никто не шелохнулся, — и в тишине я услышал гудящий звук, далекий, но приближающийся. Остальные тоже услышали его. Глаза, как на шарнирах, повернулись к потолку, словно могли смотреть сквозь него. Потом кто-то бросился к окну и отдернул занавеси, чтобы выглянуть наружу. Другой прыгнул к выключателю у стены. Тюдор не двинулся, когда потемнели канделябры, оставив только тот свет, что просачивался из холла.
— Самолет! — выкрикнул человек у окна. — Проходит прямо над нами!
— Это был трюк, чтобы собрать нас здесь вместе! — рявкнул худощавый мужчина в желтом и занес свой меч для удара.
Я видел это краем глаза — наблюдая за Тюдором. Его челюсти сжались крепче, сухожилия шеи напряглись, и я понял, что сейчас последует бросок.
Я повернулся боком с наклоном вперед, и кончик меча отстриг гофрированные оборки у меня на груди. Мой ответный свинг попал прямо в скулу, опрокинул его на стол, как раз когда в комнате воцарилась смоляная темнота. Моторы звучали так, как будто находились над каменной трубой. Куски старого хлама падали с кровли.
— То-то! То-то! — донеслось справа, и звук мотора стал приглушенным, затем стих. Я услышал звяканье разбитого стекла, но потолок не провалился. Я скользнул вдоль стены к двери и услышал топот ног, рвущихся к ней, опрокидывая стулья. Кто-то врезался в меня, пришлось сграбастать его и отбросить от себя. Я нашел дверь, вышел и еле разглядел большой холл в лунном свете, доходящем сквозь свинцовые стекла галереи. В шуме моторов бомбардировщика тонуло множество воплей, затем вспышка света залила помещение, и стена, казалось, выпрыгнула наружу из-под ног. Когда вещи перестали падать, я был весь в синяках, но еще жив. Вилибальд лежал в нескольких футах от меня, покрытый пылью и обломками кирпичей. На его ноге у колена лежала балка; к этому времени мне стало ясно, что пора планировать третий побег.
Со стариком на плечах я добрался до заднего коридора как раз в тот момент, когда фасад дома обломился. Через кухонную дверь я выскочил наружу, пересек травяную лужайку, засыпанную кирпичом. Кровь из раны на голове заливала глаза. Я добрался до опушки, и мои ноги подогнулись.
Крыша дома исчезла, пламя заполыхало на сотню футов в высоту, закипая клубами дыма, что сияли оранжевым снизу. На фоне огня вырисовывалась скорлупа стен, еще стоящих черными силуэтами, а окна были оранжевыми прямоугольниками на черном фоне.
Вдруг я услышал странный звук и попытался подняться, чтобы убраться подальше, насколько позволяли мои руки и ноги. Но тут из темноты вышли трое мужчин с опаленными бородами и мечами и окружили меня.
Один из них был Тюдор. Он подступил поближе, и я взял себя в руки для броска, но в это время все трое повернулись и посмотрели на дом. Свет мелькал среди деревьев и вдоль дороги; куски коры прыгали со стволов деревьев сзади меня. Но вот опрокинулся на спину ближайший от меня человек; мужчина рядом с ним повернулся и тоже упал. Тюдор рванулся бежать, но это был неверный ход. Я увидел, как пуля врезалась ему в шею и отбросила его футов на шесть лицом вниз.
На дороге появились перешедшие на бег люди в голубых формах. Я отполз, но внезапно возник Вилибальд. Его редкие волосы были в порядке, на лице пот. Он, как и я, находился ниже линии огня, и с ним было все в порядке.
— Беги, Вили! — завопил я.
Он заколебался на миг, затем повернулся и скрылся в лесу. А меня окружили угрюмые солдаты в шлемах с дымящимися ружьями наготове. Я ожидал дальнейшего развития событий.
10
Полковник Байярд ждал меня в гараже Имперских Челноков, когда я вернулся на обратном луче.
Неделю я провалялся в прекрасной постели под опекой самой хорошенькой из медсестер, что когда-либо измеряли температуру. Байярд провел множество времени со мной, дополняя детали.
— Мы должны соединить вместе куски той истории, — говорил он мне. — Семьдесят лет назад, когда Распад стер большую часть нашего континуума альтернативных мировых линий, один человек спасся от общего разрушения. Он был важным действующим лицом в Правительстве ключевой линии района Распада.
Он стал способствовать экспериментам, злоупотребляющим челноками, что и привело к несчастью. Он ухитрился управлять грубой экспериментальной машиной и через Сети добрался до линии Ноль-Ноль — одной из немногих с достаточно стабильным окружением, чтобы пережить катастрофу.
Этот мир ему не понравился. Дома он был властью, стоящей за троном Оранжевых, которая правила половиной планеты. Здесь он был никто — хотя и не без способностей. Со временем он поднялся до верхних позиций в Имперской Службе Транссетевых Связей, но сердце его никогда не лежало к этой работе. Его настоящим устремлением было восстановить старую империю. За время своей жизни он не преуспел, но передал это по наследству своему сыну, а затем и внуку.
Очевидно, невозможно одному человеку свергнуть правительство Империума собственноручно. Ван Рузвельт нуждался в другой линии, вне Распада, в которой вынашивал свой план. Они выбрали Новую Нормандию. Это был адекватный технический уровень, политически нестабильный и управляемый сильной рукой — и у него была удобная историческая основа, на которой можно было строить. Намерение Рузвельта было разжечь восстание, играя французами против британцев, и, когда обе стороны истощатся и дискредитируют себя, выступить с маленькой, но высокоорганизованной группой иррегулярных войск и захватить власть.
Скоро он научился понимать, что это не так легко, как он предполагал. Герцог Лондреса был важной ключевой фигурой, которой было нелегко манипулировать. Он убил его — и обнаружил, что благодаря его вмешательству из внешней линии, он создал массивный вероятностный дисбаланс с результатами, которые увидел даже здесь, дома. Он должен был восстановить стабильность. А это — значило подавить мощь Плантагенетов однажды и навсегда, поскольку, пока был жив один из них, где бы то ни было, силы вероятности концентрировались бы на нем, вынуждая его стать театром событий и создавая вокруг него субъядро стабильности. Рузвельт не мог позволить этого: ему нужна была вся вероятностная энергия: чтобы он мог командовать и сделать выбранную линию достаточно стабильной, чтобы противостоять Распаду.
Просто выбить Плантагенетов не помогло бы, ему была нужна их сила, мана, чтобы добавить к своей. Так было, когда выступили вы. Он использовал очень специфические инструменты, которые его дед принес с собой в своем оригинальном челноке из Оранжевой линии, чтобы проследить свойства по всей Сети — и нашел вас. Я знаю, вы просто рыбак, вы ничего не знали о Плантагенетах, но линии вероятности концентрировались вокруг вас. Он намеревался использовать вас как головную фигуру в восстановлении стабильности Новой Нормандии, позволив вам разрушить свою мощь в безнадежной войне, а затем предложив бегство. Ценой было ваше согласие на его старшинство.
Свою первую ошибку он совершил, когда тайно арестовал шефа Имперской Безопасности, барона ван Рихтгофена. У Манфреда есть друзья; мы не были удовлетворены историей Рузвельта о внезапном приступе. И все-таки он был мягкосердечен или боялся разрушить слишком много важных жизнеспособных линий в Империуме. Он должен был убить его и меня тоже. Но он не сделал этого.
Они вытащили меня из камеры, где я был, через несколько часов после того, как он отбыл с вами на свою операцию в Распаде. Мы пытались последовать за вами, но разразился шторм, и мы с трудом смогли вернуться.
Когда Рузвельт не вернулся, мы начали поиски. Наши инструменты «накололи» его в Новой Нормандии. Когда я прибыл, все уже закончилось — как вы знаете. Мы не нашли следа Рузвельта. Я предположил, что он был убит в битве. Вам повезло самому остаться в живых.
В версии Байярда о происшедшем было несколько дыр, но все в целом было верно. Это перекрывало основные точки и, кажется, удовлетворяло всех. Со смертью Рузвельта шторм затих сам собой. Больше не было поганок, растущих в архивах. И Имперские посредники быстро утихомирили Новую Нормандию при помощи свободного парламента.
Но существовало еще что-то, беспокоившее Байярда. Когда я покинул госпиталь, он показывал мне город, брал меня на концерты и в рестораны, закрепил за мной прекрасную квартиру до тех пор, пока она меня устраивала. Он не думал возвращать меня домой, об этом не думал и я. Как будто мы оба ждали, пока что-нибудь значительное не повиснет надо всем.
Мы сидели за столом на террасе ресторана в Упсале, когда я спросил его об этом. Сперва он пытался легко обойти этот вопрос, но я уставился ему в глаза, не отводя взгляда.
— Вы должны будете сказать мне рано или поздно, — заявил я. — Это зависит от меня, не так ли? Он кивнул.
— В Сети еще чувствуется дисбаланс. Сейчас это не важно, но со временем он будет расти, пока не начнет угрожать стабильности Империума — и Р-И Три, и Новой Нормандии; каждой жизнеспособной линии континуума. Распад — это рак, который никогда нельзя сдержать в постоянных границах. Существует неполнота, и, как в электрической цепи, она стремится заполниться.
— Продолжайте.
— Наши приборы показывают, что оборванная линия концентрируется вокруг вас и меча Балиньор. Я кивнул.
— Я не часть этой линии, не так ли? Вы должны отправить меня обратно в Ки Уэст и позволить мне заниматься рыбной ловлей.
— Это не так просто. Семьсот лет назад одна ключевая фигура в предшествующей линии вступила в свод действий, которые закончились созданием холокоста. Стабильность никогда не будет достигнута, если вероятностные линии, что были прерваны тогда, не будут приведены к своему источнику.
Это было все, что он сказал, но я понял, о чем он пытался сообщить мне.
— Тогда я должен вернуться, — заметил я. — В Распад.
— Это ваше право, — ответил он. — Империум не пытается принуждать вас.
Я встал. Краски заката никогда не казались мне милее, отдаленная музыка
— нежнее.
— Пошли, — сказал я.
Техники, проверяющие нас и челнок, работали молча и споро. Они обстукали руками все вокруг, и мы, Байярд и я, пристегнулись.
— Наша цель — сформировать главную линию континуума, — пояснил Байярд. Я не сказал ему, что был там раньше.
Формы и цвета Распада текли вокруг нас, но на этот раз я не замечал их.
— Что произойдет потом? — спросил я.
— Надеемся на то, что, когда энергия Распада кончится, сам Распад немедленно рассосется. Разрушенные миры больше не будут существовать в Сети.
Больше он ничего не сказал. Казалось, прошло лишь несколько минут, прежде чем мы отметили приход и гудение двигателя стихло.
— Прибыли, — сказал Байярд и открыл люк.
Я выглянул наружу в смещающийся туман. Он двигался, его отдувало; джунгли и руины исчезли. Над зелеными лужайками к солнечному свету поднимались светящиеся башни, играя светом в фонтанах. Далее вдали пели женщины.
— Хотелось бы, чтобы у меня было что сказать, — заметил Байярд, — но у меня нет слов. Прощайте, мистер Кэрлон.
Я сошел на грунт, дверь за мной закрылась. Я подождал, пока не исчезнет челнок в мерцающем свете, и пошел вперед по окаймленной цветами дорожке навстречу голосу Иронель.
Неделю я провалялся в прекрасной постели под опекой самой хорошенькой из медсестер, что когда-либо измеряли температуру. Байярд провел множество времени со мной, дополняя детали.
— Мы должны соединить вместе куски той истории, — говорил он мне. — Семьдесят лет назад, когда Распад стер большую часть нашего континуума альтернативных мировых линий, один человек спасся от общего разрушения. Он был важным действующим лицом в Правительстве ключевой линии района Распада.
Он стал способствовать экспериментам, злоупотребляющим челноками, что и привело к несчастью. Он ухитрился управлять грубой экспериментальной машиной и через Сети добрался до линии Ноль-Ноль — одной из немногих с достаточно стабильным окружением, чтобы пережить катастрофу.
Этот мир ему не понравился. Дома он был властью, стоящей за троном Оранжевых, которая правила половиной планеты. Здесь он был никто — хотя и не без способностей. Со временем он поднялся до верхних позиций в Имперской Службе Транссетевых Связей, но сердце его никогда не лежало к этой работе. Его настоящим устремлением было восстановить старую империю. За время своей жизни он не преуспел, но передал это по наследству своему сыну, а затем и внуку.
Очевидно, невозможно одному человеку свергнуть правительство Империума собственноручно. Ван Рузвельт нуждался в другой линии, вне Распада, в которой вынашивал свой план. Они выбрали Новую Нормандию. Это был адекватный технический уровень, политически нестабильный и управляемый сильной рукой — и у него была удобная историческая основа, на которой можно было строить. Намерение Рузвельта было разжечь восстание, играя французами против британцев, и, когда обе стороны истощатся и дискредитируют себя, выступить с маленькой, но высокоорганизованной группой иррегулярных войск и захватить власть.
Скоро он научился понимать, что это не так легко, как он предполагал. Герцог Лондреса был важной ключевой фигурой, которой было нелегко манипулировать. Он убил его — и обнаружил, что благодаря его вмешательству из внешней линии, он создал массивный вероятностный дисбаланс с результатами, которые увидел даже здесь, дома. Он должен был восстановить стабильность. А это — значило подавить мощь Плантагенетов однажды и навсегда, поскольку, пока был жив один из них, где бы то ни было, силы вероятности концентрировались бы на нем, вынуждая его стать театром событий и создавая вокруг него субъядро стабильности. Рузвельт не мог позволить этого: ему нужна была вся вероятностная энергия: чтобы он мог командовать и сделать выбранную линию достаточно стабильной, чтобы противостоять Распаду.
Просто выбить Плантагенетов не помогло бы, ему была нужна их сила, мана, чтобы добавить к своей. Так было, когда выступили вы. Он использовал очень специфические инструменты, которые его дед принес с собой в своем оригинальном челноке из Оранжевой линии, чтобы проследить свойства по всей Сети — и нашел вас. Я знаю, вы просто рыбак, вы ничего не знали о Плантагенетах, но линии вероятности концентрировались вокруг вас. Он намеревался использовать вас как головную фигуру в восстановлении стабильности Новой Нормандии, позволив вам разрушить свою мощь в безнадежной войне, а затем предложив бегство. Ценой было ваше согласие на его старшинство.
Свою первую ошибку он совершил, когда тайно арестовал шефа Имперской Безопасности, барона ван Рихтгофена. У Манфреда есть друзья; мы не были удовлетворены историей Рузвельта о внезапном приступе. И все-таки он был мягкосердечен или боялся разрушить слишком много важных жизнеспособных линий в Империуме. Он должен был убить его и меня тоже. Но он не сделал этого.
Они вытащили меня из камеры, где я был, через несколько часов после того, как он отбыл с вами на свою операцию в Распаде. Мы пытались последовать за вами, но разразился шторм, и мы с трудом смогли вернуться.
Когда Рузвельт не вернулся, мы начали поиски. Наши инструменты «накололи» его в Новой Нормандии. Когда я прибыл, все уже закончилось — как вы знаете. Мы не нашли следа Рузвельта. Я предположил, что он был убит в битве. Вам повезло самому остаться в живых.
В версии Байярда о происшедшем было несколько дыр, но все в целом было верно. Это перекрывало основные точки и, кажется, удовлетворяло всех. Со смертью Рузвельта шторм затих сам собой. Больше не было поганок, растущих в архивах. И Имперские посредники быстро утихомирили Новую Нормандию при помощи свободного парламента.
Но существовало еще что-то, беспокоившее Байярда. Когда я покинул госпиталь, он показывал мне город, брал меня на концерты и в рестораны, закрепил за мной прекрасную квартиру до тех пор, пока она меня устраивала. Он не думал возвращать меня домой, об этом не думал и я. Как будто мы оба ждали, пока что-нибудь значительное не повиснет надо всем.
Мы сидели за столом на террасе ресторана в Упсале, когда я спросил его об этом. Сперва он пытался легко обойти этот вопрос, но я уставился ему в глаза, не отводя взгляда.
— Вы должны будете сказать мне рано или поздно, — заявил я. — Это зависит от меня, не так ли? Он кивнул.
— В Сети еще чувствуется дисбаланс. Сейчас это не важно, но со временем он будет расти, пока не начнет угрожать стабильности Империума — и Р-И Три, и Новой Нормандии; каждой жизнеспособной линии континуума. Распад — это рак, который никогда нельзя сдержать в постоянных границах. Существует неполнота, и, как в электрической цепи, она стремится заполниться.
— Продолжайте.
— Наши приборы показывают, что оборванная линия концентрируется вокруг вас и меча Балиньор. Я кивнул.
— Я не часть этой линии, не так ли? Вы должны отправить меня обратно в Ки Уэст и позволить мне заниматься рыбной ловлей.
— Это не так просто. Семьсот лет назад одна ключевая фигура в предшествующей линии вступила в свод действий, которые закончились созданием холокоста. Стабильность никогда не будет достигнута, если вероятностные линии, что были прерваны тогда, не будут приведены к своему источнику.
Это было все, что он сказал, но я понял, о чем он пытался сообщить мне.
— Тогда я должен вернуться, — заметил я. — В Распад.
— Это ваше право, — ответил он. — Империум не пытается принуждать вас.
Я встал. Краски заката никогда не казались мне милее, отдаленная музыка
— нежнее.
— Пошли, — сказал я.
Техники, проверяющие нас и челнок, работали молча и споро. Они обстукали руками все вокруг, и мы, Байярд и я, пристегнулись.
— Наша цель — сформировать главную линию континуума, — пояснил Байярд. Я не сказал ему, что был там раньше.
Формы и цвета Распада текли вокруг нас, но на этот раз я не замечал их.
— Что произойдет потом? — спросил я.
— Надеемся на то, что, когда энергия Распада кончится, сам Распад немедленно рассосется. Разрушенные миры больше не будут существовать в Сети.
Больше он ничего не сказал. Казалось, прошло лишь несколько минут, прежде чем мы отметили приход и гудение двигателя стихло.
— Прибыли, — сказал Байярд и открыл люк.
Я выглянул наружу в смещающийся туман. Он двигался, его отдувало; джунгли и руины исчезли. Над зелеными лужайками к солнечному свету поднимались светящиеся башни, играя светом в фонтанах. Далее вдали пели женщины.
— Хотелось бы, чтобы у меня было что сказать, — заметил Байярд, — но у меня нет слов. Прощайте, мистер Кэрлон.
Я сошел на грунт, дверь за мной закрылась. Я подождал, пока не исчезнет челнок в мерцающем свете, и пошел вперед по окаймленной цветами дорожке навстречу голосу Иронель.
ЭПИЛОГ
Барон Рихтгофен, шеф Имперской Безопасности, смотрел на Байярда через обширную поверхность полированного стола.
— Ваша миссия была успешной, Байярд, — сказал он тихо. — На этот момент субъект вошел в Распавшуюся линию, стресс-индикаторы опустились до отметки нуля. Опасность для Сети миновала.
— Я гадаю, — сказал Байярд, — что он чувствовал в эти последние секунды?
— Ничего. Совсем ничего. В одно тихое мгновение переутверждения континуум сомкнулся, затягивая разрез. Уравнение вероятности удовлетворено. — Рихтгофен остановился на миг. — Почему? Вы видели там что-нибудь?
— Ничего, — ответил Байярд. — Просто туман, густой, как бетон, и тихий, как смерть.
— Он был смелым человеком, Байярд, и исполнил предназначенное.
Байярд кивнул и нахмурился.
— У вас еще что-то?
— Мы всегда держались мнения, что история неизменна, — произнес Байярд.
— Возможно, я просто ввожу себя в заблуждение. Но я, кажется, помню историю об убийстве королем Ричардом барона Раннимеда. Я проверил источники, чтобы убедиться, и оказался неправ, конечно.
Рихтгофен задумчиво посмотрел на него.
— Идея в обычном чувстве знакомого… но оно иллюзорно, конечно, — бормотал он. — Этот король Джон встретил баронов — и подписал их Великую Хартию.
— Где я подхватил идею, что Джон был назначен Ричардом в 1201 году?
Рихтгофен хотел кивнуть, но передумал.
— Минуту — но нет, сейчас я вспомнил, к тому времени Ричарда больше не было в живых. Он был убит стрелой арбалета в мелкой стычке у Шалуза в 1199 году. — Он, казалось, задумался. — Забавно… ему вовсе не было нужды принимать участие в этой встрече — и после того, как он был ранен, отказался от всякой медицинской помощи. Как будто он искал смерть в бою.
— Все это так ясно помню, — сказал Байярд. — Как он жил в свои поздние, спелые годы — переспелые, — потерял свою корону и умирал в бесчестии. Я клянусь, что читал это ребенком. Но ничего из этого нет в книгах. Этого никогда не происходило. Если это было, то миры, которые мы знаем, никогда не существовали. И все-таки это странно.
— Каждый феномен в пространстве-времени вероятностного континуума странен, Байярд, — один не больше, чем другой.
— Я полагаю, это был просто сон, — сказал Байярд. — Ожившая мечта.
— Сама жизнь есть мечта, говорят. — Рихтгофен сел прямо, внезапно став резким. — Но это мечта, в которой есть мы, Байярд. И у нас есть дело, ожидающее нас.
Байярд улыбнулся в ответ.
— Вы правы, — сказал он. — Для человека достаточно одной мечты.
— Ваша миссия была успешной, Байярд, — сказал он тихо. — На этот момент субъект вошел в Распавшуюся линию, стресс-индикаторы опустились до отметки нуля. Опасность для Сети миновала.
— Я гадаю, — сказал Байярд, — что он чувствовал в эти последние секунды?
— Ничего. Совсем ничего. В одно тихое мгновение переутверждения континуум сомкнулся, затягивая разрез. Уравнение вероятности удовлетворено. — Рихтгофен остановился на миг. — Почему? Вы видели там что-нибудь?
— Ничего, — ответил Байярд. — Просто туман, густой, как бетон, и тихий, как смерть.
— Он был смелым человеком, Байярд, и исполнил предназначенное.
Байярд кивнул и нахмурился.
— У вас еще что-то?
— Мы всегда держались мнения, что история неизменна, — произнес Байярд.
— Возможно, я просто ввожу себя в заблуждение. Но я, кажется, помню историю об убийстве королем Ричардом барона Раннимеда. Я проверил источники, чтобы убедиться, и оказался неправ, конечно.
Рихтгофен задумчиво посмотрел на него.
— Идея в обычном чувстве знакомого… но оно иллюзорно, конечно, — бормотал он. — Этот король Джон встретил баронов — и подписал их Великую Хартию.
— Где я подхватил идею, что Джон был назначен Ричардом в 1201 году?
Рихтгофен хотел кивнуть, но передумал.
— Минуту — но нет, сейчас я вспомнил, к тому времени Ричарда больше не было в живых. Он был убит стрелой арбалета в мелкой стычке у Шалуза в 1199 году. — Он, казалось, задумался. — Забавно… ему вовсе не было нужды принимать участие в этой встрече — и после того, как он был ранен, отказался от всякой медицинской помощи. Как будто он искал смерть в бою.
— Все это так ясно помню, — сказал Байярд. — Как он жил в свои поздние, спелые годы — переспелые, — потерял свою корону и умирал в бесчестии. Я клянусь, что читал это ребенком. Но ничего из этого нет в книгах. Этого никогда не происходило. Если это было, то миры, которые мы знаем, никогда не существовали. И все-таки это странно.
— Каждый феномен в пространстве-времени вероятностного континуума странен, Байярд, — один не больше, чем другой.
— Я полагаю, это был просто сон, — сказал Байярд. — Ожившая мечта.
— Сама жизнь есть мечта, говорят. — Рихтгофен сел прямо, внезапно став резким. — Но это мечта, в которой есть мы, Байярд. И у нас есть дело, ожидающее нас.
Байярд улыбнулся в ответ.
— Вы правы, — сказал он. — Для человека достаточно одной мечты.