OCR Андрей Максименко
Часть 1. ГОЛУБОЙ БАРЬЕР ВЗЯТ.
Часть 2. ЭТО СДЕЛАЛ НОЧНОЙ ОРЕЛ.
Эпилог. ЭСТАФЕТА ПЕРЕДАНА.
Часть 1. ГОЛУБОЙ БАРЬЕР ВЗЯТ.
Часть 2. ЭТО СДЕЛАЛ НОЧНОЙ ОРЕЛ.
Эпилог. ЭСТАФЕТА ПЕРЕДАНА.
Часть первая
ГОЛУБОЙ БАРЬЕР ВЗЯТ
1
Самолет был полон тьмы и грохота.
Сердитый рев моторов разрушал не только речь, но и мысль.
Сидеть было тоже неудобно. Парашютная сумка, оружие, боеприпасы, рация — чего только не накручивают на себя десантники, отправляясь в тыл врага! — все это жало, давило, стягивало. Какое уж тут удобство. Скорее бы выброситься из этой гремящей железной коробки и хоть на несколько минут почувствовать себя крылатой птицей!…
Сержант Кожин сидел рядом с пулеметчиком из экипажа и потихоньку тосковал: покурить бы!
А сосед попался говорливый и дотошный — пристает и пристает с вопросами. Кругом все молчат, о своем думают, а этому никак нельзя без трепа. И охота же надрываться, в самое ухо орать.
— Ну, а звать-то тебя как?
— А звать меня Иваном! А годик мне двадцать второй миновал!
Кожин злился, но кричал в ответ добросовестно — не хотел зря обижать человека.
Сосед не унимался:
— Впервой небось в тыл-то?
— Впервые!
— Переживаешь, поди?
— А как же! Весь извелся!…
— Не переживай! Чехи ребята хорошие. Сработаешься. У нас был механик-чех, мировой парень! На баяне во как давал! Говорил, чехи все к музыке способны: А ты играешь на чем?
— Да я же не чех!
— Удивил! Я к тому, что они это любят: А в гражданке где вкалывал?
— Уголек рубал.
— Ишь ты! Шахтер, значит!… Ну, давай, шахтер, давай!…
Где-то рядом сквозь гул моторов резанул строгий окрик майора Локтева:
— Разговорчики!
Пулеметчик ненадолго умолк, а потом снова принялся за свое. Ему что, майор ведь ему не начальство:
Это было в глухую сентябрьскую ночь 1944 года.
Тяжелый транспортный самолет с десантной группой майора Локтева на борту шел в Б-ский район оккупированной фашистами Чехословакии. Группе было поручено оказать помощь местным партизанам и согласовать их действия с оперативными планами командования фронтом.
Достигнув заданного пункта, самолет принялся кружить на высоте в три тысячи метров, ожидая условленных сигналов с земли. Внизу, в непроглядной тьме, лежал горный массив, поросший густыми лесами. В этих местах уже больше года Действовал партизанский отряд остравского шахтера Горалека.
При заходе на третий круг пилот засек наконец мерцающую огненную точку, затем вторую, третью, четвертую. Линии между ними давали неправильный ромб, что в точности соответствовало инструкции.
В медвежий рев моторов влилась соловьиная трель звонка — сигнал к высадке.
Справа от Кожина, возле турели скорострельного пулемета, вспыхнула зеленая лампочка, озарившая неестественным театральным светом круглое курносое лицо говорливого пулеметчика. Кожин лишь мельком глянул на него и рывком поднялся с места.
— Не робей, шахтер! — крикнул пулеметчик напоследок. В раскрытую дверь ворвался холодный воздух. Здесь уже стоял майор Локтев, невысокий, собранный, в ладно пригнанном снаряжении.
— Па-а-шел!
Двадцать бойцов-парашютистов один за другим отрывались от железных откидных лавок и, молча метнувшись по проходу, проваливались в темноту.
:Четвертый, пятый, шестой: Очередь за Кожиным.
— Сержант, три наряда за болтовню! — прокричал майор, когда высокий смуглый парень оказался у двери. Кожин лихо козырнул:
— Есть три наряда, товарищ майор! И тут же смело шагнул в черное ночное пространство. Мог ли майор предполагать, что этот бесшабашный сибирский богатырь, любимец всего отряда, уже в ближайшие часы доставит ему массу хлопот и что встретится он с ним не скоро, при обстоятельствах загадочных и удивительных:
Сердитый рев моторов разрушал не только речь, но и мысль.
Сидеть было тоже неудобно. Парашютная сумка, оружие, боеприпасы, рация — чего только не накручивают на себя десантники, отправляясь в тыл врага! — все это жало, давило, стягивало. Какое уж тут удобство. Скорее бы выброситься из этой гремящей железной коробки и хоть на несколько минут почувствовать себя крылатой птицей!…
Сержант Кожин сидел рядом с пулеметчиком из экипажа и потихоньку тосковал: покурить бы!
А сосед попался говорливый и дотошный — пристает и пристает с вопросами. Кругом все молчат, о своем думают, а этому никак нельзя без трепа. И охота же надрываться, в самое ухо орать.
— Ну, а звать-то тебя как?
— А звать меня Иваном! А годик мне двадцать второй миновал!
Кожин злился, но кричал в ответ добросовестно — не хотел зря обижать человека.
Сосед не унимался:
— Впервой небось в тыл-то?
— Впервые!
— Переживаешь, поди?
— А как же! Весь извелся!…
— Не переживай! Чехи ребята хорошие. Сработаешься. У нас был механик-чех, мировой парень! На баяне во как давал! Говорил, чехи все к музыке способны: А ты играешь на чем?
— Да я же не чех!
— Удивил! Я к тому, что они это любят: А в гражданке где вкалывал?
— Уголек рубал.
— Ишь ты! Шахтер, значит!… Ну, давай, шахтер, давай!…
Где-то рядом сквозь гул моторов резанул строгий окрик майора Локтева:
— Разговорчики!
Пулеметчик ненадолго умолк, а потом снова принялся за свое. Ему что, майор ведь ему не начальство:
Это было в глухую сентябрьскую ночь 1944 года.
Тяжелый транспортный самолет с десантной группой майора Локтева на борту шел в Б-ский район оккупированной фашистами Чехословакии. Группе было поручено оказать помощь местным партизанам и согласовать их действия с оперативными планами командования фронтом.
Достигнув заданного пункта, самолет принялся кружить на высоте в три тысячи метров, ожидая условленных сигналов с земли. Внизу, в непроглядной тьме, лежал горный массив, поросший густыми лесами. В этих местах уже больше года Действовал партизанский отряд остравского шахтера Горалека.
При заходе на третий круг пилот засек наконец мерцающую огненную точку, затем вторую, третью, четвертую. Линии между ними давали неправильный ромб, что в точности соответствовало инструкции.
В медвежий рев моторов влилась соловьиная трель звонка — сигнал к высадке.
Справа от Кожина, возле турели скорострельного пулемета, вспыхнула зеленая лампочка, озарившая неестественным театральным светом круглое курносое лицо говорливого пулеметчика. Кожин лишь мельком глянул на него и рывком поднялся с места.
— Не робей, шахтер! — крикнул пулеметчик напоследок. В раскрытую дверь ворвался холодный воздух. Здесь уже стоял майор Локтев, невысокий, собранный, в ладно пригнанном снаряжении.
— Па-а-шел!
Двадцать бойцов-парашютистов один за другим отрывались от железных откидных лавок и, молча метнувшись по проходу, проваливались в темноту.
:Четвертый, пятый, шестой: Очередь за Кожиным.
— Сержант, три наряда за болтовню! — прокричал майор, когда высокий смуглый парень оказался у двери. Кожин лихо козырнул:
— Есть три наряда, товарищ майор! И тут же смело шагнул в черное ночное пространство. Мог ли майор предполагать, что этот бесшабашный сибирский богатырь, любимец всего отряда, уже в ближайшие часы доставит ему массу хлопот и что встретится он с ним не скоро, при обстоятельствах загадочных и удивительных:
2
Кожин стремительно пикировал на четыре трепетных огонька, призывно манящих из кромешного мрака. «Сигнальные костры! Хорошо иду!…»
Распластанное в воздухе тело рассекало холодную тьму. Потоки встречного ветра врывались в глаза, выжигали непрошеные слезы. Сердце билось учащенно, пальцы машинально вцепились в кольцо парашюта.
«Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать:» Досчитав до двадцати, Кожин с чувством облегчения дернул кольцо. Дернул и весь сжался, напрягся, готовясь к удару строп. Секунда, еще секунда: Почему нет удара?! И вдруг понял: парашют не раскрылся!
Все окружающее сразу стало нереальным и страшным, как сон. На мгновение мозг оцепенел, отказываясь принять свершившееся, но тут же снова включился и заработал с небывалой силой, словно машина, сорвавшаяся со всех тормозов.
До земли оставалось сорок секунд стремительного падения, сорок секунд жизни.
Стараясь подавить ужас, Кожин бросил дрожащую руку к кольцу запасного парашюта.
Но пальцы его впустую скользнули по бедру. Вспомнил: запасного нет, сам перед вылетом выпросил у майора разрешение не брать — на рацию сослался:
Гибельно, неотвратимо неслась навстречу грозная чужая земля. Все, конец:
Мгновенными яркими видениями мелькнули родные лица: мать, сестренка Валька: И тут же без всякой связи вспыхнула в памяти сценка из далекого детства.
Прокопьевск, поселок Тырган на самой кромке отступающей тайги. Яркий солнечный день. Воздух по-особенному чист и упруг. Шестилетний Ваня Кожин бежит к своему дружку поиграть в чижик. Вот на пути широкий ров. Мальчик с разбегу отталкивается, подпрыгивает и легко перелетает через препятствие. Казалось, сам воздух перенес его. Чудесное, радостное чувство полета, чувство полной свободы!…
Если бы оно пришло сейчас! Если бы:
Все ближе и ближе огни сигнальных костров. Кажется, и фигурки людей можно уже возле них различить. А спрятанные где-то в глубинах подсознания часы упорно отсчитывают последние , десять, одиннадцать:
Нужно, нужно еще раз перед смертью пережить то удивительное состояние, которое было тогда, в детстве! Пронзительное ощущение победы над силой тяжести! А потом:
Двадцать один, двадцать два, двадцать три:
Кожин изо всех сил сжал зубы. Тренированное мускулистое тело напряглось, яростно сопротивляясь падению. Он не понимал, чего от себя добивается. Это было отчаянное желание жить, приступ безумия, титаническое напряжение воли на грани неизбежной смерти.
«Скорее! Скорее! Ведь я в воздухе! Оно должно, обязательно должно прийти!»
И оно пришло.
Каждая клетка в теле Кожина прониклась вдруг ликующим чувством свободы и беспредельного счастья. Страшная сила, влекущая к земле и угрожающая уничтожить сокрушительным ударом об землю, куда-то вдруг ушла, словно растворилась во тьме.
Замер свист ветра в ушах. Воздух перестал быть неуловимой пустотой — он теперь нес, держал, пружинил, как туго натянутая парусина.
Огни костров, стремительно летевшие навстречу, остановились, словно в удивлении, потом дрогнули, полетели в сторону и утонули в чернильном мраке.
Исчезло все: время, пространство, события. Это был теперь не сержант Кожин, а просто никто, попавший в никуда. Остались только непроглядная ночь, прохлада на лице, Да смутно знакомая сладостная отрешенность в окаменевшем от напряжения теле.
Часы подсознания остановились. Но на наручных светящаяся стрелка продолжает бегать по кругу: что ни шаг — секунда, что ни круг — минута. Пусть бегает! Глаза видят ее, но сознание не воспринимает: Одна минута, вторая, третья: Нет больше страха смерти, нет прожигающего сердце отчаяния. Есть лишь победное проникновение в стихию невесомости, полное слияние с ней.
А неугомонная стрелка все бегает, все бегает: десятый круг, одиннадцатый: Глаза машинально считают обороты.
Странное, небывалое, необъяснимое состояние, вряд ли когда-нибудь испытанное человеком! Сколько оно могло продолжаться?…
Сознание и рассудок включились внезапно, словно яркая лампочка, вспыхнувшая в темной комнате.
Что происходит? Где земля?! Тьма, кругом тьма!… На мгновение Кожину почудилось, что он разминулся с Землей и падает в бесконечное космическое пространство. Это было страшнее смерти. Сердце похолодело.
«Что, если я схожу с ума? Что, если так всегда бывает перед смертью?… Нет, нет, я не хочу этого! Не хочу!»
Могучий волевой порыв разом иссяк, погас, растаял. Чудовищное напряжение тела сменилось полным расслаблением. И в тот же миг на Кожина обрушился страшный удар. В ушах затрещало, заскрежетало: Еще удар. Спину и ноги прожгла нестерпимая боль. В глазах замелькали разноцветные пятна. Резко запахло хвоей, лесной сыростью, грибами. В мучительную вечность растянулись секунды, когда руки еще пытались за что-то ухватиться, до крови сдирая кожу, а потом — провал в самую темную из темнот, в глубокое беспамятство.
Распластанное в воздухе тело рассекало холодную тьму. Потоки встречного ветра врывались в глаза, выжигали непрошеные слезы. Сердце билось учащенно, пальцы машинально вцепились в кольцо парашюта.
«Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать:» Досчитав до двадцати, Кожин с чувством облегчения дернул кольцо. Дернул и весь сжался, напрягся, готовясь к удару строп. Секунда, еще секунда: Почему нет удара?! И вдруг понял: парашют не раскрылся!
Все окружающее сразу стало нереальным и страшным, как сон. На мгновение мозг оцепенел, отказываясь принять свершившееся, но тут же снова включился и заработал с небывалой силой, словно машина, сорвавшаяся со всех тормозов.
До земли оставалось сорок секунд стремительного падения, сорок секунд жизни.
Стараясь подавить ужас, Кожин бросил дрожащую руку к кольцу запасного парашюта.
Но пальцы его впустую скользнули по бедру. Вспомнил: запасного нет, сам перед вылетом выпросил у майора разрешение не брать — на рацию сослался:
Гибельно, неотвратимо неслась навстречу грозная чужая земля. Все, конец:
Мгновенными яркими видениями мелькнули родные лица: мать, сестренка Валька: И тут же без всякой связи вспыхнула в памяти сценка из далекого детства.
Прокопьевск, поселок Тырган на самой кромке отступающей тайги. Яркий солнечный день. Воздух по-особенному чист и упруг. Шестилетний Ваня Кожин бежит к своему дружку поиграть в чижик. Вот на пути широкий ров. Мальчик с разбегу отталкивается, подпрыгивает и легко перелетает через препятствие. Казалось, сам воздух перенес его. Чудесное, радостное чувство полета, чувство полной свободы!…
Если бы оно пришло сейчас! Если бы:
Все ближе и ближе огни сигнальных костров. Кажется, и фигурки людей можно уже возле них различить. А спрятанные где-то в глубинах подсознания часы упорно отсчитывают последние , десять, одиннадцать:
Нужно, нужно еще раз перед смертью пережить то удивительное состояние, которое было тогда, в детстве! Пронзительное ощущение победы над силой тяжести! А потом:
Двадцать один, двадцать два, двадцать три:
Кожин изо всех сил сжал зубы. Тренированное мускулистое тело напряглось, яростно сопротивляясь падению. Он не понимал, чего от себя добивается. Это было отчаянное желание жить, приступ безумия, титаническое напряжение воли на грани неизбежной смерти.
«Скорее! Скорее! Ведь я в воздухе! Оно должно, обязательно должно прийти!»
И оно пришло.
Каждая клетка в теле Кожина прониклась вдруг ликующим чувством свободы и беспредельного счастья. Страшная сила, влекущая к земле и угрожающая уничтожить сокрушительным ударом об землю, куда-то вдруг ушла, словно растворилась во тьме.
Замер свист ветра в ушах. Воздух перестал быть неуловимой пустотой — он теперь нес, держал, пружинил, как туго натянутая парусина.
Огни костров, стремительно летевшие навстречу, остановились, словно в удивлении, потом дрогнули, полетели в сторону и утонули в чернильном мраке.
Исчезло все: время, пространство, события. Это был теперь не сержант Кожин, а просто никто, попавший в никуда. Остались только непроглядная ночь, прохлада на лице, Да смутно знакомая сладостная отрешенность в окаменевшем от напряжения теле.
Часы подсознания остановились. Но на наручных светящаяся стрелка продолжает бегать по кругу: что ни шаг — секунда, что ни круг — минута. Пусть бегает! Глаза видят ее, но сознание не воспринимает: Одна минута, вторая, третья: Нет больше страха смерти, нет прожигающего сердце отчаяния. Есть лишь победное проникновение в стихию невесомости, полное слияние с ней.
А неугомонная стрелка все бегает, все бегает: десятый круг, одиннадцатый: Глаза машинально считают обороты.
Странное, небывалое, необъяснимое состояние, вряд ли когда-нибудь испытанное человеком! Сколько оно могло продолжаться?…
Сознание и рассудок включились внезапно, словно яркая лампочка, вспыхнувшая в темной комнате.
Что происходит? Где земля?! Тьма, кругом тьма!… На мгновение Кожину почудилось, что он разминулся с Землей и падает в бесконечное космическое пространство. Это было страшнее смерти. Сердце похолодело.
«Что, если я схожу с ума? Что, если так всегда бывает перед смертью?… Нет, нет, я не хочу этого! Не хочу!»
Могучий волевой порыв разом иссяк, погас, растаял. Чудовищное напряжение тела сменилось полным расслаблением. И в тот же миг на Кожина обрушился страшный удар. В ушах затрещало, заскрежетало: Еще удар. Спину и ноги прожгла нестерпимая боль. В глазах замелькали разноцветные пятна. Резко запахло хвоей, лесной сыростью, грибами. В мучительную вечность растянулись секунды, когда руки еще пытались за что-то ухватиться, до крови сдирая кожу, а потом — провал в самую темную из темнот, в глубокое беспамятство.
3
Приземляясь, майор Локтев повредил себе ногу: подвернулась какая-то нора, и пожалуйста — то ли вывих, то ли растяжение связок, но боль адская.
Из-за этой досадной случайности встреча с чешскими партизанами прошла не так, как было задумано. Обменялись паролем, пожали друг другу руки, и все. Майор при этом морщился от боли и забыл все заранее приготовленные чешские слова.
Партизаны сразу же бросились тушить сигнальные костры, а Локтев стал свистком собирать своих.
Бойцы сходились медленно, с трудом продираясь сквозь темную лесную чащобу.
Объявляли номера и рассаживались на жухлой сырой траве. Карманный фонарик майора метался по серьезным, заострившимся лицам. Все ли?… Пет, еще не все: Проклятая нога!… Он тоже опустился на траву и сделал перекличку. Номера седьмой и шестнадцатый не отозвались. Заблудились, что ли?
Скрепя сердце майор выпустил зеленую ракету. Она взвилась в небо, отняла на миг у ночи огромный кусок леса с четко очерченными деревьями и, рассыпавшись каскадами брызг, погасла. Ночь, словно обозлившись, стала еще гуще.
Минут десять весь отряд напряженно вслушивался в незнакомые звуки ночного леса.
Где-то жалобным, почти человеческим голосом простонала неведомая птица. Порыв ветра тревожно прошелестел о чем-то в верхушках деревьев. И снова тишина.
Подошли партизаны, человек пятнадцать. Командир — знаменитый Горалек, — узнав о беде, послал партизан на поиски пропавших. Потом опустился на корточки рядом с Локтевым. Майор спросил про обстановку. Горалек мрачно прогудел:
— Пока ничего, тихо. Но лучше поторопиться. Ракету, сами понимаете, далеко видать.
— Ясно:
Локтев приказал своим ребятам снять лишнее снаряжение и прочесать лес. Бойцы бесшумно рассыпались в разные стороны.
Прошло с полчаса. Шестнадцатый номер нашелся. Его сняли с высокой разлапистой ели, в ветвях которой запутались стропы парашюта. Сам десантник, по всей вероятности, ударился головой о ствол и потерял сознание. Впрочем, когда его снимали, он пришел в себя и до места сбора добрался без посторонней помощи.
Осталось разыскать седьмой номер — сержанта Ивана Кожина.
— Вот уж не думал, что с этим возиться придется! Самый надежный парень в отряде, самый дисциплинированный и выносливый — и вдруг на тебе! — ворчал Локтев, растирая ноющую щиколотку.
— Должно быть, случилось что-то, — с философским спокойствием пробасил Горалек, посасывая пустую трубку.
— «Случилось»!… Что могло случиться? Боевой парень, спортсмен, комсомолец, сто прыжков с парашютом! К тому же сибиряк, шахтер, ни бога, ни черта не боится!
— Шахтер? — оживился партизанский командир. — Ну, ежели он шахтер, можно не волноваться. Другие какие, может, и пропадают, а шахтер ни за что не пропадет.
Шахтер обязательно найдется!
Однако уверенность Горалека в живучести шахтерского племени не оправдалась.
Время шло, десантники и партизаны постепенно возвращались, один за другим докладывали: на осмотренных участках нет никаких следов пропавшего. Наконец из поисков вернулся последний и тоже ни с чем. Локтев встревожился не на шутку.
— Найти! Непременно найти! — крикнул он угрюмо молчавшим людям. — Найти живого или мертвого! Он должен быть где-то здесь. У него рация!… И вообще: Мы не можем бросить товарища на произвол судьбы! Приказываю: расширить сектор поисков до километра, давать сигналы светом, обшарить каждый куст!
Отряд снова рассыпался по лесу. Замелькали, удаляясь, огни фонариков и наскоро изготовленных факелов.
Командиры закурили: Локтев — папиросу, Горалек — трубку. Короткие вспышки спичек осветили их лица: сухощавое, гладко выбритое — Локтева, и смуглое, обросшее черной кудрявой бородой — Горалека. Быстро оглядели друг друга, остались довольны взаимным осмотром. Потом молча курили.
— А что, товарищ майор: — Горалек задумчиво попыхивал трубкой. — Что, ежели у него парашют не раскрылся?
— У Кожина? Исключено!
— Ну а все-таки?
Локтев помедлил, потом спокойно произнес:
— Если бы у него отказал парашют, товарищ Горалек, нам бы не пришлось искать его. Он лежал бы где-то здесь, на поляне, возле костров и не нуждался бы больше ни в каких докторах.
— Понятно. Значит, парашют у него наверняка раскрылся?
— В этом можно не сомневаться.
— Тогда остается только одно — искать, искать и искать. Он тоже мог зацепиться за дерево и потерять сознание. Уж коли он здесь, мы обязательно найдем его!
Но и на сей раз пророчество Горалека не сбылось. Через час отряд снова собрался вокруг своих командиров. Усталые люди молча садились на траву. Докладывать было нечего — поиски снова не дали никаких результатов.
Командиры принялись было обсуждать новые меры, но тут с поста у шоссейной дороги, проходившей километрах в пяти, прискакал на взмыленной лошади дозорный с тревожной вестью. К посту из города примчался велосипедист и предупредил о выступлении крупной моторизованной части фашистов. По-видимому, командование Б-ского гарнизона бросило на ликвидацию десанта карательный отряд.
О дальнейших поисках Кожина не могло быть и речи. Люди быстро построились, и Горалек повел их в глубь леса. Майор Локтев ковылял, опираясь на палку. Боль в ноге становилась нестерпимой. Но сильнее физической боли терзала неотвязная мысль:
«Неужели между появлением карателей и загадочным исчезновением Кожина существует какая-то связь? Неужели Кожин из-за трех нарядов: Фу, какая нелепость! Немцы просто засекли ракету над лесом:»
Но, понимая всю чудовищность, всю дикость этой мысли, Локтев невольно возвращался к ней снова и снова. Да и как ему было не возвращаться? Не мог же Кожин раствориться между небом и землей! Человек, прыгнувший с самолета, в любом виде должен оказаться на земле. В любом виде! Вот именно:
Из-за этой досадной случайности встреча с чешскими партизанами прошла не так, как было задумано. Обменялись паролем, пожали друг другу руки, и все. Майор при этом морщился от боли и забыл все заранее приготовленные чешские слова.
Партизаны сразу же бросились тушить сигнальные костры, а Локтев стал свистком собирать своих.
Бойцы сходились медленно, с трудом продираясь сквозь темную лесную чащобу.
Объявляли номера и рассаживались на жухлой сырой траве. Карманный фонарик майора метался по серьезным, заострившимся лицам. Все ли?… Пет, еще не все: Проклятая нога!… Он тоже опустился на траву и сделал перекличку. Номера седьмой и шестнадцатый не отозвались. Заблудились, что ли?
Скрепя сердце майор выпустил зеленую ракету. Она взвилась в небо, отняла на миг у ночи огромный кусок леса с четко очерченными деревьями и, рассыпавшись каскадами брызг, погасла. Ночь, словно обозлившись, стала еще гуще.
Минут десять весь отряд напряженно вслушивался в незнакомые звуки ночного леса.
Где-то жалобным, почти человеческим голосом простонала неведомая птица. Порыв ветра тревожно прошелестел о чем-то в верхушках деревьев. И снова тишина.
Подошли партизаны, человек пятнадцать. Командир — знаменитый Горалек, — узнав о беде, послал партизан на поиски пропавших. Потом опустился на корточки рядом с Локтевым. Майор спросил про обстановку. Горалек мрачно прогудел:
— Пока ничего, тихо. Но лучше поторопиться. Ракету, сами понимаете, далеко видать.
— Ясно:
Локтев приказал своим ребятам снять лишнее снаряжение и прочесать лес. Бойцы бесшумно рассыпались в разные стороны.
Прошло с полчаса. Шестнадцатый номер нашелся. Его сняли с высокой разлапистой ели, в ветвях которой запутались стропы парашюта. Сам десантник, по всей вероятности, ударился головой о ствол и потерял сознание. Впрочем, когда его снимали, он пришел в себя и до места сбора добрался без посторонней помощи.
Осталось разыскать седьмой номер — сержанта Ивана Кожина.
— Вот уж не думал, что с этим возиться придется! Самый надежный парень в отряде, самый дисциплинированный и выносливый — и вдруг на тебе! — ворчал Локтев, растирая ноющую щиколотку.
— Должно быть, случилось что-то, — с философским спокойствием пробасил Горалек, посасывая пустую трубку.
— «Случилось»!… Что могло случиться? Боевой парень, спортсмен, комсомолец, сто прыжков с парашютом! К тому же сибиряк, шахтер, ни бога, ни черта не боится!
— Шахтер? — оживился партизанский командир. — Ну, ежели он шахтер, можно не волноваться. Другие какие, может, и пропадают, а шахтер ни за что не пропадет.
Шахтер обязательно найдется!
Однако уверенность Горалека в живучести шахтерского племени не оправдалась.
Время шло, десантники и партизаны постепенно возвращались, один за другим докладывали: на осмотренных участках нет никаких следов пропавшего. Наконец из поисков вернулся последний и тоже ни с чем. Локтев встревожился не на шутку.
— Найти! Непременно найти! — крикнул он угрюмо молчавшим людям. — Найти живого или мертвого! Он должен быть где-то здесь. У него рация!… И вообще: Мы не можем бросить товарища на произвол судьбы! Приказываю: расширить сектор поисков до километра, давать сигналы светом, обшарить каждый куст!
Отряд снова рассыпался по лесу. Замелькали, удаляясь, огни фонариков и наскоро изготовленных факелов.
Командиры закурили: Локтев — папиросу, Горалек — трубку. Короткие вспышки спичек осветили их лица: сухощавое, гладко выбритое — Локтева, и смуглое, обросшее черной кудрявой бородой — Горалека. Быстро оглядели друг друга, остались довольны взаимным осмотром. Потом молча курили.
— А что, товарищ майор: — Горалек задумчиво попыхивал трубкой. — Что, ежели у него парашют не раскрылся?
— У Кожина? Исключено!
— Ну а все-таки?
Локтев помедлил, потом спокойно произнес:
— Если бы у него отказал парашют, товарищ Горалек, нам бы не пришлось искать его. Он лежал бы где-то здесь, на поляне, возле костров и не нуждался бы больше ни в каких докторах.
— Понятно. Значит, парашют у него наверняка раскрылся?
— В этом можно не сомневаться.
— Тогда остается только одно — искать, искать и искать. Он тоже мог зацепиться за дерево и потерять сознание. Уж коли он здесь, мы обязательно найдем его!
Но и на сей раз пророчество Горалека не сбылось. Через час отряд снова собрался вокруг своих командиров. Усталые люди молча садились на траву. Докладывать было нечего — поиски снова не дали никаких результатов.
Командиры принялись было обсуждать новые меры, но тут с поста у шоссейной дороги, проходившей километрах в пяти, прискакал на взмыленной лошади дозорный с тревожной вестью. К посту из города примчался велосипедист и предупредил о выступлении крупной моторизованной части фашистов. По-видимому, командование Б-ского гарнизона бросило на ликвидацию десанта карательный отряд.
О дальнейших поисках Кожина не могло быть и речи. Люди быстро построились, и Горалек повел их в глубь леса. Майор Локтев ковылял, опираясь на палку. Боль в ноге становилась нестерпимой. Но сильнее физической боли терзала неотвязная мысль:
«Неужели между появлением карателей и загадочным исчезновением Кожина существует какая-то связь? Неужели Кожин из-за трех нарядов: Фу, какая нелепость! Немцы просто засекли ракету над лесом:»
Но, понимая всю чудовищность, всю дикость этой мысли, Локтев невольно возвращался к ней снова и снова. Да и как ему было не возвращаться? Не мог же Кожин раствориться между небом и землей! Человек, прыгнувший с самолета, в любом виде должен оказаться на земле. В любом виде! Вот именно:
4
Прикорнувший между гор маленький захолустный городок К-ов еще сладко спал, когда главврач местной больницы Вацлав Коринта вышел из дому и, зябко поежившись от холодной утренней сырости, решительно зашагал в темноту.
Миновав с десяток кривых безлюдных улочек и умудрившись при этом не разбудить ни одной собаки, он выбрался на размокший проселок, который тянулся к недалекому лесу. Резиновые сапоги доктора быстро отяжелели от налипшей грязи, но он продолжал быстро идти.
Вот он достиг лесной опушки, остановился, вытер платком вспотевший лоб и, оглядевшись, тихонько засвистел. От едва проступавшей в густых сумерках сосны тотчас же отделилась невысокая фигурка; женский голос робко окликнул доктора:
— Это вы, пан доктор?
— Я, Ивета, я. Не бойтесь. Долго меня ждали?
— Нет, недолго. Минут десять:
Фигурка вплотную приблизилась к доктору и превратилась в миловидную тоненькую девушку, похожую на подростка. Из-под низко повязанного платка блестели большие, немного испуганные глаза.
— Страшно было одной стоять в темноте у леса?
— Ну что вы, пан доктор! Люди спят, а волков тут не водится: — Девушка нервно рассмеялась, поправляя косынку.
— Положим, вы не совсем правы. Волков действительно нет, а вот за людей никогда нельзя поручиться: Впрочем, ладно. Лукошко не забыли прихватить?
— Не забыла. Вот оно.
— Тогда пойдемте. Пока доберемся до места, станет светло.
Они вместе направились к лесу и вскоре исчезли в темной чаще.
Доктор Коринта слыл заядлым грибником. С началом грибного сезона он что ни день затемно уходил из дому, чтобы до утреннего обхода больничных палат побродить часа три по лесу. В охоте за грибами он был непревзойденным мастером. Однако не только ради грибов совершал он свои одинокие прогулки. Его тянуло в лес и по иным причинам.
Отдавая все свое время врачеванию человеческих недугов, Коринта сам нуждался в исцелении и утешении. Слишком много за последние годы накопилось в душе всякой горечи: и проблем, и тоски, и мрачных предчувствий. Тишина леса помогала сосредоточиться, приносила душевное спокойствие и новые силы.
Сегодня одиночество лесных прогулок впервые нарушилось. С превеликой неохотой пошел на это К.оринта. Но все же пошел. Слишком уж горячо просила его молоденькая медсестра Ивета Сатранова взять ее хоть раз в лес по грибы. Неужели девушке так сильно захотелось поучиться грибному промыслу? Ой ли! Главврач потому лишь и согласился, что уловил в странной просьбе что-то более серьезное, чем одно лишь желание собирать грибы:
Едва приметная тропинка петляла среди густых зарослей. Раздвигая влажные, холодные ветки, доктор уверенно шагал вперед. Ивета следовала за ним и молчала.
Коринта почувствовал, что ей трудно самой начать разговор, и решил помочь.
— Ну, что у вас на сердце, сестра Ивета? Давайте выкладывайте! Не из-за грибов же вы, в самом деле, поднялись в такую рань.
— А вы почему догадались, что не из-за грибов?
— Да уж догадался:
Она помолчала. Он услышал у себя за спиной ее вздох.
— Вы правы, пан доктор. Мне очень, очень нужно с вами посоветоваться. Только, пожалуйста, пусть об этом:
— Ни слова больше!
Коринта остановился и через плечо строго глянул на Ивету.
— Я не мальчик, милая девушка. Мне уже сорок шесть лет. У меня за плечами большая и сложная жизнь. Если вы не уверены во мне, то и не поверяйте мне своих секретов.
— Простите, пан доктор: У меня нечаянно вырвалось:
— Ладно, коли нечаянно. Продолжайте! Коринта двинулся дальше, а девушка, глядя на его широкую спину, принялась торопливо излагать свои заботы:
— Вы, пан доктор, наверное, обратили внимание на того высокого обер-лейтенанта, который часто приезжает в нашу больницу? Его зовут Крафт, Вилли Крафт. Он ушел в армию с четвертого курса медицинского факультета. Почему-то из всех местных девушек он выбрал для своих ухаживаний именно меня. Пристает и пристает!
Конечно, он красивый и по-чешски говорит вполне сносно. Да разве это главное!
Все равно ведь немец, фашист!… Я просто не знаю, как быть, пан доктор. Прямо его оттолкнуть боюсь — он отомстить может. Таким все нипочем: А терпеть его приставания сил моих больше нет. Вот я и решила с вами посоветоваться:
Она порывисто вздохнула и затихла. Некоторое время шли молча. Наконец Коринта ответил девушке:
— Путаница у вас получается, Ивета. Не сердитесь, что я так прямо. С одной стороны, и красив этот обер-лейтенант, и по-чешски говорить умеет, с другой стороны — вам противны его ухаживания. Мне кажется, вы все же немножко им увлеклись:
— Что вы, пан доктор!
— Погодите, не возмущайтесь. Вы просили совета, вот я вам и советую. Прекратите, пока не поздно. Я не против смешанных браков и к немцам как к народу не питаю ни малейшей вражды. Задолго до войны я закончил Берлинский университет. Женился на немке. Вы, наверное, слышали, что у меня жена — немка?
— Да, слышала:
— Мне кажется, именно это обстоятельство и толкнуло вас обратиться за советом ко мне, а не к кому-нибудь другому. Вы рассчитывали найти у меня сочувствие. Это понятно. И все же, дорогая Ивета, придется вас разочаровать. Я оставил семью, отказался от научной работы, бросил службу в столице и ушел в ваше захолустье лишь потому, что у меня жена — немка. Точнее, не просто немка, а убежденная нацистка. Сразу после прихода немцев она добровольно вступила в нацистскую партию и пошла служить в эсэсовскую комендатуру: Я знаю, далеко не все немцы такие. Но ваш Крафт безусловно такой.
— Что же мне делать, пан доктор?
— Порвать с ним самым решительным образом. А чтобы не мстил, найдите подходящий предлог. Я, например, заметил, что к вам неравнодушен мой заместитель, доктор Майер. Спрячьтесь за Майера, чтобы спастись от Крафта:
— Боже мой, пан доктор, но ведь Майер:
— Знаю, знаю, он далеко не идеал мужской красоты. Толстый, черномазый коротышка.
Куда ему до Крафта, этой типичной белокурой бестии. Но Майер чех и честный парень. Кроме того, я уверен, что он согласится совершенно бескорыстно помочь вам. Фиктивные браки теперь не редкость. От угона в Германию этим спаслись много молодых людей. Для вас Крафт опасен не менее, чем отправка на принудительную работу. Хотите, я сам поговорю с Манером?
— Ах, пан доктор, все это так неожиданно, что я просто: Коринта не дал ей договорить:
— Погодите, Ивета, помолчите минутку.
Они остановились и прислушались. Где-то поблизости хрустнула ветка. Девушка вздрогнула и схватила доктора за руку:
— Что это?!
— Ничего: Белка, должно быть. Коринта старался успокоить Ивету. Однако сам он понимал, что это не белка. Уже несколько минут он улавливал какие-то шорохи, которые раздавались позади, то замирая в отдалении, то приближаясь вплотную.
Поглощенная своими заботами, девушка ничего не заметила. Коринта же слишком хорошо изучил лесные звуки, чтобы оставить без внимания эти странные шорохи.
Значение их было слишком недвусмысленно: кто-то, крадучись, шел за ними по пятам, приноравливаясь к их движению. Остановятся доктор с Иветой, и тот сейчас же замирает.
С минуту Коринта чутко прислушивался к привычным звукам пробуждающегося леса.
Вроде ничего подозрительного: Неужели почудилось? В таком случае, плохи дела — нервы, стало быть, совсем пришли в негодность.
Осторожно двинулись дальше. Загадочные шорохи немедленно возобновились. Как это ни странно, а на душе у доктора стало легче: шорохи настоящие, — значит, нервы пока что в порядке.
Небо над лесом постепенно светлело, стволы деревьев проступили совсем отчетливо.
Скоро начнутся заветные грибные места, а тут на тебе — кому-то понадобилось следить за мирными собирателями грибов. Хорошо, если кто из своих. А если немцы?… На всякий случай Коринта поменялся с Иветой местами: ее пустил вперед по тропинке, а сам пошел сзади. Девушка была благодарна доктору, потому что теперь тоже слышала легкие шаги неизвестного преследователя и от страха вся похолодела.
Улучив момент, когда они обогнули куст ежевики и очутились на краю глубокого лога, Коринта вдруг бросился обратно за куст и вскоре выволок на открытое место мальчишку лет десяти.
— Так вот кто за нами шпионит! Отвечай, кто таков? — грозно крикнул доктор, держа мальчишку за воротник куртки. «Шпион» кряхтел, пытался вырваться, но ничего не отвечал. Впрочем, этого и не требовалось — его и без того уже узнали.
Ивета, не успевшая даже испугаться, настолько быстро все произошло, кинулась к мальчишке и схватила его за руку:
— Владик, ты как сюда попал?!
— Вы знаете этого человека, Ивета? В голосе доктора была напускная строгость, но мальчишку он держал крепко, по-настоящему.
— Это мой брат, пан доктор. Он с вечера еще набивался идти со мной по грибы. Но не могла же я его взять, ведь он еще совсем ребенок! И вот видите:
— Сама ты. Ветка, ребенок, — прохрипел вдруг мальчишка. — Подумаешь, на семь лет старше!…
— Владик, замолчи!… Пан доктор!… — Ивета задохнулась от возмущения.
Коринта усмехался, глядя то на «шпиона», то на его раскрасневшуюся сестру.
Помедлил, отпустил мальчишку на волю и сказал:
— Ладно, грибник, пошли с нами.
— Я не грибник, — возразил Владик.
— А кто же ты?
Мальчишка засопел и потупился. Потом вскинул на доктора серьезные глаза и тихо проговорил:
— Я все понимаю, вы к партизанам, да?…
— Не болтай глупости! Мы идем собирать грибы, понял? Владик шмыгнул носом, недоверчиво осмотрел доктора, но все же кивнул:
— Понял, пан доктор.
— Вот и хорошо.
Коринта стал первым спускаться в лог. Девушка посмотрела ему вслед, потом с досадой обернулась к брату:
— Погоди, достанется тебе от мамы!
На мальчишку это не произвело ровным счетом никакого впечатления. Он независимо поддернул штаны и пошел за доктором.
Миновав сырой и тесный лог, грибники вскарабкались на крутой косогор и остановились передохнуть.
Лес шелестел, готовясь к новому дню. Свежие утренние ветерки шныряли в ветвях елей и сосен, срывали последние золотисто-багряные листья с дубов, осин, кленов.
Здесь все Дышало миром и покоем. Мужчина, девушка, мальчик — каждый по-своему воспринимали очарование осеннего леса.
И вдруг в этой умиротворенной тишине прозвучал какой-то странный тоскливый крик.
Коринта насторожился и посмотрел на своих спутников:
— Вы ничего не слышали?
— Плачет кто-то, — шепнул Владик.
Все трое замерли, напряженно вслушиваясь в лесные шорохи. Протяжный крик повторился. Не крик, а стон. Потом еще. Где-то совсем близко.
— Пан доктор, это человек! — воскликнула Ивета.
— Да, человек. Человек в беде. Идемте! Не раздумывая, они бросились в чащу, из которой доносились жалобные стоны неведомого человека.
Миновав с десяток кривых безлюдных улочек и умудрившись при этом не разбудить ни одной собаки, он выбрался на размокший проселок, который тянулся к недалекому лесу. Резиновые сапоги доктора быстро отяжелели от налипшей грязи, но он продолжал быстро идти.
Вот он достиг лесной опушки, остановился, вытер платком вспотевший лоб и, оглядевшись, тихонько засвистел. От едва проступавшей в густых сумерках сосны тотчас же отделилась невысокая фигурка; женский голос робко окликнул доктора:
— Это вы, пан доктор?
— Я, Ивета, я. Не бойтесь. Долго меня ждали?
— Нет, недолго. Минут десять:
Фигурка вплотную приблизилась к доктору и превратилась в миловидную тоненькую девушку, похожую на подростка. Из-под низко повязанного платка блестели большие, немного испуганные глаза.
— Страшно было одной стоять в темноте у леса?
— Ну что вы, пан доктор! Люди спят, а волков тут не водится: — Девушка нервно рассмеялась, поправляя косынку.
— Положим, вы не совсем правы. Волков действительно нет, а вот за людей никогда нельзя поручиться: Впрочем, ладно. Лукошко не забыли прихватить?
— Не забыла. Вот оно.
— Тогда пойдемте. Пока доберемся до места, станет светло.
Они вместе направились к лесу и вскоре исчезли в темной чаще.
Доктор Коринта слыл заядлым грибником. С началом грибного сезона он что ни день затемно уходил из дому, чтобы до утреннего обхода больничных палат побродить часа три по лесу. В охоте за грибами он был непревзойденным мастером. Однако не только ради грибов совершал он свои одинокие прогулки. Его тянуло в лес и по иным причинам.
Отдавая все свое время врачеванию человеческих недугов, Коринта сам нуждался в исцелении и утешении. Слишком много за последние годы накопилось в душе всякой горечи: и проблем, и тоски, и мрачных предчувствий. Тишина леса помогала сосредоточиться, приносила душевное спокойствие и новые силы.
Сегодня одиночество лесных прогулок впервые нарушилось. С превеликой неохотой пошел на это К.оринта. Но все же пошел. Слишком уж горячо просила его молоденькая медсестра Ивета Сатранова взять ее хоть раз в лес по грибы. Неужели девушке так сильно захотелось поучиться грибному промыслу? Ой ли! Главврач потому лишь и согласился, что уловил в странной просьбе что-то более серьезное, чем одно лишь желание собирать грибы:
Едва приметная тропинка петляла среди густых зарослей. Раздвигая влажные, холодные ветки, доктор уверенно шагал вперед. Ивета следовала за ним и молчала.
Коринта почувствовал, что ей трудно самой начать разговор, и решил помочь.
— Ну, что у вас на сердце, сестра Ивета? Давайте выкладывайте! Не из-за грибов же вы, в самом деле, поднялись в такую рань.
— А вы почему догадались, что не из-за грибов?
— Да уж догадался:
Она помолчала. Он услышал у себя за спиной ее вздох.
— Вы правы, пан доктор. Мне очень, очень нужно с вами посоветоваться. Только, пожалуйста, пусть об этом:
— Ни слова больше!
Коринта остановился и через плечо строго глянул на Ивету.
— Я не мальчик, милая девушка. Мне уже сорок шесть лет. У меня за плечами большая и сложная жизнь. Если вы не уверены во мне, то и не поверяйте мне своих секретов.
— Простите, пан доктор: У меня нечаянно вырвалось:
— Ладно, коли нечаянно. Продолжайте! Коринта двинулся дальше, а девушка, глядя на его широкую спину, принялась торопливо излагать свои заботы:
— Вы, пан доктор, наверное, обратили внимание на того высокого обер-лейтенанта, который часто приезжает в нашу больницу? Его зовут Крафт, Вилли Крафт. Он ушел в армию с четвертого курса медицинского факультета. Почему-то из всех местных девушек он выбрал для своих ухаживаний именно меня. Пристает и пристает!
Конечно, он красивый и по-чешски говорит вполне сносно. Да разве это главное!
Все равно ведь немец, фашист!… Я просто не знаю, как быть, пан доктор. Прямо его оттолкнуть боюсь — он отомстить может. Таким все нипочем: А терпеть его приставания сил моих больше нет. Вот я и решила с вами посоветоваться:
Она порывисто вздохнула и затихла. Некоторое время шли молча. Наконец Коринта ответил девушке:
— Путаница у вас получается, Ивета. Не сердитесь, что я так прямо. С одной стороны, и красив этот обер-лейтенант, и по-чешски говорить умеет, с другой стороны — вам противны его ухаживания. Мне кажется, вы все же немножко им увлеклись:
— Что вы, пан доктор!
— Погодите, не возмущайтесь. Вы просили совета, вот я вам и советую. Прекратите, пока не поздно. Я не против смешанных браков и к немцам как к народу не питаю ни малейшей вражды. Задолго до войны я закончил Берлинский университет. Женился на немке. Вы, наверное, слышали, что у меня жена — немка?
— Да, слышала:
— Мне кажется, именно это обстоятельство и толкнуло вас обратиться за советом ко мне, а не к кому-нибудь другому. Вы рассчитывали найти у меня сочувствие. Это понятно. И все же, дорогая Ивета, придется вас разочаровать. Я оставил семью, отказался от научной работы, бросил службу в столице и ушел в ваше захолустье лишь потому, что у меня жена — немка. Точнее, не просто немка, а убежденная нацистка. Сразу после прихода немцев она добровольно вступила в нацистскую партию и пошла служить в эсэсовскую комендатуру: Я знаю, далеко не все немцы такие. Но ваш Крафт безусловно такой.
— Что же мне делать, пан доктор?
— Порвать с ним самым решительным образом. А чтобы не мстил, найдите подходящий предлог. Я, например, заметил, что к вам неравнодушен мой заместитель, доктор Майер. Спрячьтесь за Майера, чтобы спастись от Крафта:
— Боже мой, пан доктор, но ведь Майер:
— Знаю, знаю, он далеко не идеал мужской красоты. Толстый, черномазый коротышка.
Куда ему до Крафта, этой типичной белокурой бестии. Но Майер чех и честный парень. Кроме того, я уверен, что он согласится совершенно бескорыстно помочь вам. Фиктивные браки теперь не редкость. От угона в Германию этим спаслись много молодых людей. Для вас Крафт опасен не менее, чем отправка на принудительную работу. Хотите, я сам поговорю с Манером?
— Ах, пан доктор, все это так неожиданно, что я просто: Коринта не дал ей договорить:
— Погодите, Ивета, помолчите минутку.
Они остановились и прислушались. Где-то поблизости хрустнула ветка. Девушка вздрогнула и схватила доктора за руку:
— Что это?!
— Ничего: Белка, должно быть. Коринта старался успокоить Ивету. Однако сам он понимал, что это не белка. Уже несколько минут он улавливал какие-то шорохи, которые раздавались позади, то замирая в отдалении, то приближаясь вплотную.
Поглощенная своими заботами, девушка ничего не заметила. Коринта же слишком хорошо изучил лесные звуки, чтобы оставить без внимания эти странные шорохи.
Значение их было слишком недвусмысленно: кто-то, крадучись, шел за ними по пятам, приноравливаясь к их движению. Остановятся доктор с Иветой, и тот сейчас же замирает.
С минуту Коринта чутко прислушивался к привычным звукам пробуждающегося леса.
Вроде ничего подозрительного: Неужели почудилось? В таком случае, плохи дела — нервы, стало быть, совсем пришли в негодность.
Осторожно двинулись дальше. Загадочные шорохи немедленно возобновились. Как это ни странно, а на душе у доктора стало легче: шорохи настоящие, — значит, нервы пока что в порядке.
Небо над лесом постепенно светлело, стволы деревьев проступили совсем отчетливо.
Скоро начнутся заветные грибные места, а тут на тебе — кому-то понадобилось следить за мирными собирателями грибов. Хорошо, если кто из своих. А если немцы?… На всякий случай Коринта поменялся с Иветой местами: ее пустил вперед по тропинке, а сам пошел сзади. Девушка была благодарна доктору, потому что теперь тоже слышала легкие шаги неизвестного преследователя и от страха вся похолодела.
Улучив момент, когда они обогнули куст ежевики и очутились на краю глубокого лога, Коринта вдруг бросился обратно за куст и вскоре выволок на открытое место мальчишку лет десяти.
— Так вот кто за нами шпионит! Отвечай, кто таков? — грозно крикнул доктор, держа мальчишку за воротник куртки. «Шпион» кряхтел, пытался вырваться, но ничего не отвечал. Впрочем, этого и не требовалось — его и без того уже узнали.
Ивета, не успевшая даже испугаться, настолько быстро все произошло, кинулась к мальчишке и схватила его за руку:
— Владик, ты как сюда попал?!
— Вы знаете этого человека, Ивета? В голосе доктора была напускная строгость, но мальчишку он держал крепко, по-настоящему.
— Это мой брат, пан доктор. Он с вечера еще набивался идти со мной по грибы. Но не могла же я его взять, ведь он еще совсем ребенок! И вот видите:
— Сама ты. Ветка, ребенок, — прохрипел вдруг мальчишка. — Подумаешь, на семь лет старше!…
— Владик, замолчи!… Пан доктор!… — Ивета задохнулась от возмущения.
Коринта усмехался, глядя то на «шпиона», то на его раскрасневшуюся сестру.
Помедлил, отпустил мальчишку на волю и сказал:
— Ладно, грибник, пошли с нами.
— Я не грибник, — возразил Владик.
— А кто же ты?
Мальчишка засопел и потупился. Потом вскинул на доктора серьезные глаза и тихо проговорил:
— Я все понимаю, вы к партизанам, да?…
— Не болтай глупости! Мы идем собирать грибы, понял? Владик шмыгнул носом, недоверчиво осмотрел доктора, но все же кивнул:
— Понял, пан доктор.
— Вот и хорошо.
Коринта стал первым спускаться в лог. Девушка посмотрела ему вслед, потом с досадой обернулась к брату:
— Погоди, достанется тебе от мамы!
На мальчишку это не произвело ровным счетом никакого впечатления. Он независимо поддернул штаны и пошел за доктором.
Миновав сырой и тесный лог, грибники вскарабкались на крутой косогор и остановились передохнуть.
Лес шелестел, готовясь к новому дню. Свежие утренние ветерки шныряли в ветвях елей и сосен, срывали последние золотисто-багряные листья с дубов, осин, кленов.
Здесь все Дышало миром и покоем. Мужчина, девушка, мальчик — каждый по-своему воспринимали очарование осеннего леса.
И вдруг в этой умиротворенной тишине прозвучал какой-то странный тоскливый крик.
Коринта насторожился и посмотрел на своих спутников:
— Вы ничего не слышали?
— Плачет кто-то, — шепнул Владик.
Все трое замерли, напряженно вслушиваясь в лесные шорохи. Протяжный крик повторился. Не крик, а стон. Потом еще. Где-то совсем близко.
— Пан доктор, это человек! — воскликнула Ивета.
— Да, человек. Человек в беде. Идемте! Не раздумывая, они бросились в чащу, из которой доносились жалобные стоны неведомого человека.