Страница:
Любви, в унынье пришли от печали и ночью, вернувшись домой в свои дворы и
загоны, стали сравнивать то, что слыхали, с тем, что сами они испытали.
"Страдают влюбленные - и мы страдаем. Забывают о пище - мы уж давно о ней
забыли; не могут спать - этим сейчас и мы страдаем. Кажется им, что горят, -
и нас пожирает пламя. Хотят друг друга видеть - потому-то и мы всегда
молимся, чтоб поскорее день наступил. Похоже, что это и есть любовь; и мы,
не зная того, друг друга любим. Но если это любовь, если любят меня, то чего
ж мы тогда мучимся, чего мы друг к другу, тоскуя, стремимся? Все верно
сказал Филет. Ведь этот мальчик из сада приснился некогда нашим отцам и им
приказал, чтоб стада мы пасли. Но как его можно поймать? Мал ведь он и легко
убежит. А как от него убежать? Крылья есть у него, и он тотчас захватит. К
нимфам прибегнуть за помощью надо. Но и Пан не помог Филету, когда Амариллис
любил он. Одно остается: прибегнуть к тем средствам, что он указал:
целовать, обнимать и нагими вместе лежать на земле. Правда, теперь уже
холодно, но потерпим, следом идя за Филетом".
Так для них эта ночь стала школой. С наступлением дня, выгнав стада из
пастбища, увидавши друг друга, поцеловались они и, чего никогда раньше не
делали, обнялись, крепко руками сплетясь, третье же средство они применить
не решились, - снявши одежды, на землю лечь. Слишком уж смелым оно
показалось не только для девушки скромной, но даже для юного коз пастуха.
И вот вновь они ночь провели без сна, размышляя о том, что они сделали,
себя упрекая за то, что не исполнили. "Целовались мы - и легче не стало;
обнимались мы - и не было нам утешенья. Так, значит, лечь вместе - одно лишь
лекарство в любви. Ну что ж? Надо и это испробовать; верно, в нем будет
что-то сильней поцелуев".
Думая так, и в снах своих, как бывает всегда, они видели ласки
любовные, поцелуи, объятия свои и то, чего не смели выполнить днем, то ночью
во сне выполняли: нагие, друг с другом обнявшись, лежали. И с наступлением
дня они вставали, под властью бога еще сильней находясь, и с нетерпеньем,
свистя, стада свои сгоняли, стремясь поскорей к поцелуям; и увидевши друг
друга, с улыбкой друг к другу бежали. Были тут поцелуи, следом шли и
объятия; лишь третье лекарство медлили в дело пустить: Дафнис сказать о нем
не решался. Хлоя первой начать не хотела. Но случай счастливый и это им
сделать помог.
Сидя под дубом упавшим, близко друг к другу прижавшись, пили взаимно
они сладость своих поцелуев: ненасытно стремились они к наслажденью. Были
также объятья, дающие крепче устами к устам прижиматься. И когда средь
объятий привлек к себе Дафнис Хлою сильнее, склонилася Хлоя как-то вся,
падая на бок. И он склоняется следом за нею, потерять не желая ее поцелуи. И
в этом признав то, что во сне им, как образ желанный, являлось, долгое время
они вместе лежали, как будто их крепко кто-то связал. Но не зная, что надо
делать затем, и считая, что это предел наслаждений любовных, они, большую
часть того дня бесполезно потратив, расстались, назад свое стадо гоня и ночь
проклиная. И, может быть, немного спустя, они совершили б, что надо, если бы
вот какое смятенье всей этой мирной страны поселян не постигло.
Группа богатых юношей Метимны, желая провести время сбора винограда,
новым для них наслаждаясь весельем, маленький корабль спустили, слуг на
место гребцов посадили и поплыли мимо полей митиленских, которые были
ближайшими к морю. Вдоль берега здесь много хороших стоянок, много построено
тут и жилищ; сплошь идут купальни, парки и рощи; одно создала природа,
другое - искусство людей, все же вместе было прекрасным местом веселья.
Осень уже наступала, и они для себя не считали вполне безопасным на море
ночь проводить. И корабль свой на берег они вытаскивать стали, ночью бури
боясь.
И вот кто-то из местных крестьян, нуждаясь в веревке, пришел на берег
моря, подошел к кораблю, без охраны стоявшему, канат отвязал, которым был он
привязан, отнес его к себе в дом и, на что хотел, пустил его в дело. Наутро
юноши из Метимны взыскались каната, и, так как никто не хотел в воровстве
сознаваться, малость они побранившись за такой любезный прием, поплыли
дальше. И, продвинувшись стадий на тридцать, они пристали к местам, где жили
Дафнис и Хлоя; эта равнина им показалась хорошей, чтобы устроить охоту на
зайцев. Но они не имели веревки, чтоб ей, как причалом, корабль привязать.
Тогда они, свивши зеленую длинную лозу в виде веревки, за край кормы корабль
к земле привязали. Затем, спустивши собак, чтобы выследить дичь, они
расставили сети на тех дорогах, которые им показались больше всего
подходящими. И вот их собаки, с громким лаем везде разбежавшись, спугнули
коз; они, покинув горные луга, почти что в море бросились. Но здесь на голом
песке ничего не найдя, что бы им пощипать, из них кто были смелей, к кораблю
подошли, съели зеленую лозу, которой был корабль привязан.
С гор потянул ветерок, и на море волны пошли. И вот волна волной,
набегая прибоем, быстро подняли без привязи всякой стоящий корабль и в
открытое море его унесли. Когда заметили это метимнейские гости, одни
бросились к морю бежать, другие- собак собирать. И все стали кричать так
громко, что все, кто был по соседству в полях, услыхавши, сбежались. Но от
этого не было пользы ничуть; ветер крепчал, и быстро корабль по попутной
волне уносился. Лишившись немалых богатств, они стали искать, кто же пас
этих коз. И Дафниса тут найдя, бить стали его, срывать с него одежду. Один
из них, взявши собачий ремень, загнул Дафнису за спину руки, как будто
готовясь его связать. Он же кричал, когда его избивали, молил поселян о
защите и прежде других звал на помощь себе Ламона с Дриасом. А они, старики,
но крепкие, с руками от работ на земле сильными, сами стали на них напирать,
стали требовать, чтобы разобрались, как следует, в том, что случилось.
Так как того ж и другие хотели, то судьей выбирают Филета, быков
пастуха: он был старейшим из находившихся тут и славу имел среди поселян
справедливости редкой. Первые начали тут обвинять метимнейцы, ясно и кратко,
ведь у них был судьею пастух: "Пришли мы в эти места, желая развлечься
охотой. Привязавши корабль зеленой лозою, его оставили мы на морском берегу,
а сами с собаками стали отыскивать дичь. В это время к морю пришли вот этого
козы, привязь сожрали и тем корабль отвязали. Видел ты там, как несся он в
море... И сколько на нем, подумай, было богатств! Сколько одежд мы лишились,
сколько на нем было денег! Имея все это, можно было бы купить все эти места.
Взамен же мы требуем права увести его, так как он - негодный пастух, который
у берега моря пасет своих коз, как будто какой мореход".
Обвиняя, такую-то речь метимнейцы сказали.
Дафнис же после побоев чувствовал плохо себя, но, видя, что Хлоя
находится тут, он все позабыл и им так возразил: "Пасу я коз хорошо, никогда
и никто из соседних крестьян не пожаловался, будто козы мои его сад
потравили иль ростки винограда попортили. А вот эти действительно
горе-охотники, и собаки у них плохо обучены: всюду носясь бешено, лая
яростно, словно волки, с гор и полей они к морю всех коз согнали. Говорят,
что козы мои лозу сожрали; конечно, ведь на голом песке они не нашли ни
трав, ни листа земляничных кустов, ни тмина. Корабль же погиб от ветра и
моря: это бури вина, а не коз моих. Говорят, что были на нем дорогие одежды
и деньги. Кто ж, разум имея, поверит, что корабль с дорогим таким грузом
вместо каната имел сплетенные прутья".
С такими словами Дафнис заплакал, и у всех поселян вызвал он сильную
жалость, так что Филет как судья, сам поклявшись именем Пана и нимф,
признал, что Дафнис ни в чем не виновен, а равно невиновны и козы: вина вся
на море и ветре, а над ними судьи - другие. Но такими речами Филет не смог
убедить метимнейцев, и, в гневе на Дафниса бросившись снова, они старались с
собою его увести и связать ему руки хотели. Но тут поселяне, в волненье
придя, набросились сами на них, как стая скворцов или галок. Они вырывают из
руки их Дафниса - он и сам отбивался - и, палками их избивая, быстро в
бегство их обратили и только тогда перестали, когда их прогнали из пределов
своих на чужие поля.
Так гнали они метимнейцев. Тем временем Хлоя в полном: покое Дафниса к
нимфам свела, обмыла лицо, все залитое кровью, так как кто-то ударом разбил
ему нос, и, вынув из сумки ломоть кислого хлеба и сыра кусок, дала ему есть
и - что особенно должно в себя его было привесть - губами своими
нежно-прекрасными сладким, как мед, поцелуем его целовала,
Так вот такой-то беды избег тогда Дафнис.
Но дело на этом не прекратилось: едва метимнейцы с трудом вернулись в
город к себе, пешком, пробираясь, в синяках и ранах вместо веселья и
роскоши, тотчас созвали они граждан на собранье и явились с мольбой, умоляя
счесть их достойными, чтобы за них отомстить; они не сказали ни слова
правды, чтоб не дать над собой посмеяться, что сколько позора им пришлось
испытать от простых пастухов. Но они обвиняли граждан Митилены, что корабль
у них отняли и, как будто по праву войны, добро их разграбили. Граждане,
видя их раны, поверили им и сочли справедливым отомстить за юношей самых у
них знатнейших домов. Потому они и решили без объявленья войну с Митиленой
начать; они приказали, чтоб военачальник, спустивши на воду десяток судов и
совершивши налет, разграбил бы все побережье. Так как зима приближалась,
сочли они небезопасным больший флот морю доверить.
С наступлением дня военачальник вышел в открытое море - воины сами
гребли, - и сделал он набег на поля митиленцев, которые были у моря. И много
стад пограбил, много зерна и вина захватил, так как только недавно кончился
сбор винограда; не мало забрал и людей, которые там над всем этим трудились
{4}. Подплыл он также и к тем местам, где были Хлоя и Дафнис, и, быстро
высадку сделав, стал угонять он добычу, какая ему подвернулась.
Дафнис в то время не пас своих коз, но, войдя в перелесок, резал ветки
зеленых побегов, чтобы зимою кормить этой пищей козлят молодых; с высоты
увидавши этот набег, спрятался он в дупле бука сухого. Хлоя ж у стад своих
оставалась; от погони врагов бежит она к нимфам, о помощи их умоляя, и
просит богинь защитить и ее, и тех, что пасутся у ней. Но бесполезны мольбы
ее были. Много и зло издеваясь, статуи богинь оскорбляя, метимнейцы стада
захватили, погнали к своим кораблям и ее с собой увели, подгоняя, словно
козу или овцу, хворостинами.
[Хлоя спасается благодаря вмешательству бога Пана.]
Когда старики захмелели, как это обычно бывает, много рассказывать
стали друг другу: как в молодые года они стада гоняли, как набегов врагов
избегали; иной хвалился, как волка убил, другой - что игрой на свирели лишь
Пану единому не уступил. Этим особенно хвастал Филет.
И вот Дафнис и Хлоя стали его умолять, чтобы он поделился с ними этим
искусством и сыграл на свирели на празднике бога, который так любит свирель.
Филет согласился, жалуясь, правда, на старость, что дух у него отнимает. У
Дафниса взял он свирель, но мала она оказалась по большому искусству его;
была она сделана так, чтоб на ней устами ребенка играть. Тогда он Титира
послал за своею свирелью, а дом его отстоял стадий на десять. Сбросив свой
плащ, нагой, бросился мальчик бежать, как лань молодая. А Ламон обещал тем
временем им рассказать о свирели преданье то, что спел ему как-то пастух
сицилийский, за что получил он, как плату, свирель и козла.
"Некогда эта свирель была не свирелью, песни орудьем, а девой
прекрасной, Сирингой, с голосом нежным. Пасла она коз, с нимфами вместе
играла и пела, как ныне поет. И вот, когда она пела, играла, стадо пася,
Пан, перед нею явившись, стал ее соблазнять, к чему он хотел, ей обещая за
это, что все козы ее будут рожать по два козленка. Она же смеялась над
страстью его, говоря, что не хочет она возлюбленным брать того, кто сам не
может считаться вполне ни козлом, ни простым человеком.
Бросился Пан, чтоб, поймав, силою ей овладеть, Сиринга ж старалась
избегнуть и Пана, и вместе насилья его. Убегая, слабея, среди тростников она
прячется и в болоте скрывается. В гневе срезал Пан тростники, но девы он все
ж не нашел; он понял тогда, что случилось, и эту свирель изобрел, воском
слепивши тростники неравные, - подобно тому, как неравной любовь их была. И
бывшая прежде девой прекрасной доныне осталась свирелью нежно звучащей".
[Дафнис хочет жениться на Хлое, но боится, что отец Хлои ему откажет, так
как Дафнис беден, но судьба помогает ему: он находит на берегу кошелек,
выброшенный морем вместе с остатками погибшего корабля. Но приемные родители
Дафниса - рабы, поэтому приходится просить согласия на брак у своего
господина. Рабовладелец обещал приехать к осени в свое поместье. Перед его
приездом Дафнис с отцом и матерью особенно стараются, чтобы сад,
виноградник, двор были в образцовом порядке. Но их сосед, пастух Лампис,
который сватался к Хлое, но получил отказ, из ревности к Дафнису поломал
лозы, потоптал цветы,]
Наутро Ламон вышел в сад, чтоб цветы поливать ключевою водой; увидав
это место все изгаженным, - ясно было, что это дело вражеских рук, не
грабителя, - разорвал на себе он одежду и, громко крича, стал богов
призывать, так что Миртала, бросив все, что было у ней в руках, выбежала, и
Дафнис, кинув коз своих, сюда прибежал. И все, увидавши несчастье, стали
кричать, причитать и, крича, горько плакали. И необычайным делом могло
показаться, что так о цветах горевали.
Но рыдали они, боясь гнева хозяина. Да и чужой человек, попавши сюда,
заплакал бы с ними. Обезображено было все место, и осталась одна лишь земля,
грязная, голая. Те ж из цветов, что избегли насилия, все еще продолжали
цвести, блистая яркими красками, и были прекрасны, хоть на земле уж лежали;
и на них все еще пчелы садились, непрерывно, упорно жужжа; было похоже,
будто над гибелью их печально рыдают и пчелы. И у Ламона, горем таким
пораженного, вырвался плач. "Увы мне! Розы мои поломаны. Увы мне! Фиалки
потоптаны. Увы мне! Гиацинты мои и нарциссы злым человеком повырваны. Весна
придет, и не будут они зеленеть. Лето наступит, и цветами пышно они не
покроются. А осенней порой никто венков из них не сплетет. Как ты, владыка
Дионис, не сжалился над цветами несчастными этими?! Рядом с тобою цветут
они, на них ты любуешься; часто я венками из них венчал тебя, и ты
радовался. Как, как покажу я свой сад господину?! Какими глазами взглянет он
на меня за все это? Велит он повесить меня, старика, на первой осине, как
Марсия; а может, со мною и Дафниса, считая, что козы его это сделали".
И при этих словах у них полились еще больше горячие слезы, и теперь они
плакали не о цветах уж одних, но и о беде своей собственной. Плакала также и
Хлоя над Дафнисом, в страхе, как бы его не повесили, и молилась богам, чтоб
никогда не прибыл господин, и сама в эти страшные дни едва выжила, как бы
видя, что бичуют уж Дафниса {4}.
[Приехал сын хозяина Астил. Дафнис и его родители просят юношу заступиться
за них перед своим отцом.]
Астил прибыл верхом, и с ним наперсник его, сотоварищ пиров, тоже
верхом. У Астила был подбородок чуть опушен бородой, а Гнатон - так звали
другого - давно уже брил щеки. Ламон, Миртала и Дафнис пали к ногам Астила,
прося пожалеть старика несчастного и его, неповинного, спасти от отцовского
гнева. И затем рассказали ему все по порядку. Пожалел их Астил, умолявших
его, сам пошел в сад и гибель цветов увидал и им обещал, что сам будет
просить отца о прощении; и вину он припишет коням, обещая сказать, что их
здесь привязал он, а они, разыгравшись, часть поломали, часть потоптали, а
часть, отвязавшись случайно, копытами взрыли. За это Ламон и Миртала молили
богов послать ему всяких благ, а Дафнис принес ему в дар козлят, сыров,
птичьи гнезда, виноградные гроздья на лозах, яблок на ветках. Среди этих
даров было также вино лесбосское, старое и душистое, на вкус замечательно
сладкое.
[Дафнис очень понравился одному из параситов Астила, и последний упросил
своего приехавшего в поместье отца взять Дафниса из деревни в город. Тогда
Ламон в тревоге за своего приемного сына идет к хозяину, передает ему, как
он нашел Дафниса, и высказывает предположение, что Дафнис не рабского
происхождения.]
Ламона хозяин вторично расспросил и правду велел говорить, не
выдумывать вроде как сказки, с тем чтобы сына себе удержать. Но Ламон стоял
на своем и клялся всеми богами, что правду он говорит, отдавая себя на пытку
любую, если он лжет. Тогда Дионисофан (хозяин Дафниса), обратившись к бывшей
тут Клеаристе, стал разбирать правильность слов старика. "Зачем Ламону бы
лгать, раз он мог получить взамен одного целых двух пастухов? Как простой
человек такой хитрый рассказ мог бы выдумать? Разве сразу же не было
странным, что у него, старика, и у матери очень невзрачной родился сын
настолько красивый?"
И решили они больше уже не гадать, но тотчас рассмотреть приметные
знаки, правда ль они - знаки более славной, блестящей судьбы. Миртала пошла,
чтобы все принести, что в старой сумке она берегла. Когда она принесла,
первый Дионисофан стал рассматривать их и, увидав рубашонку пурпурную,
золотую чеканную пряжку, ножик с ручкой из кости слоновой, он громко
воскликнул: "Владыка Зевс!" - и тотчас жену он зовет, чтоб она посмотрела;
как только она увидела, она и сама стала громко кричать: "О Мойры {Mойры,
или Парки, - богини неизбежной судьбы, перед которыми была бессильна даже
воля богов.} благие! Ведь это те самые вещи, что мы положили с нашим
покинутым сыном! Ведь в эти места послали мы Софросину его отнести! Ведь это
они настоящие, мой муж дорогой! Это наше дитя: Дафнис - твой это сын, и пас
он отцовских коз!"
[И отец Дафниса рассказывает историю...]
"Очень рано женился я, дети, и вскоре стал я, как думал, счастливым
отцом. Первым сын родился у меня, затем дочь и третьим Астил. Я считал, что
довольно детей для меня, и ребенка вот этого, последним на свет
появившегося, я решился покинуть на волю судьбы, положивши с ним эти вещи,
не как приметные знаки, а скорее как дары погребальные. Но судьба решила
иначе. Старший сын мой и дочь в один день погибли одной и той же болезнью;
тебя же, мой Дафнис, мне промысл богов сохранил, чтоб не один был Астил
опорой нам в старости. Не суди меня строго за то, что тебя я покинул: не с
легким я сердцем решился на это; и ты, Астил, не печалься, что лишь половину
получишь, не все мое состоянье. Для людей благомыслящих нет приобретенья
лучше, ценнее, чем брат; но любите друг друга; а что касается денег, то
богатством с царями вы можете спорить. Я вам оставлю много земли, много
искусных рабов, серебра, золота, много другого всего, что есть у богатых
людей; вот только особо Дафнису данное место я отдаю вместе с Ламоном,
Мирталой и теми козами, которых он пас".
Когда он еще говорил, Дафнис, вскочивши, сказал: "Вовремя ты мне
напомнил, отец, я сейчас уйду отвести коз к водопою: они теперь хотят пить и
ждут свирели моей, я ж тут рассиживаюсь". Весело все засмеялись, что, ставши
хозяином, он все еще хочет быть коз пастухом. Послали кого-то другого, чтоб
о них позаботиться; сами они, жертву принесши Зевсу-спасителю, для всех
устроили пир.
[Хлоя с Дафнисом и его родители уезжают в Митилену. Все готовятся к свадьбе.
На пиру Хлоя находит своего отца, который, оказывается, бросил ее, так как
вследствие разорения не хотел воспитывать ребенка в бедности. Дафнис и Хлоя
обручены, жизнь им улыбается, но они не хотят оставаться в городе.]
Пребывание в городе было им тяжко. И родители их решили устроить им
свадьбу пастушью. Прибывши к Ламону, они привели к Мегаклу Дриаса и Роде
представили Нэпу и стали готовиться к празднику пышно. И здесь перед нимфами
передал Хлою отец Дафнису в жены и в числе многих других приношений он
посвятил им приметные знаки, а Дриасу пополнил, чего ему не хватало до
десяти тысяч драхм.
Ввиду прекрасной погоды Дионисофан велел устроить ложа для пира из
лесной листвы тут же перед пещерой и, пригласив на пир всех окрестных
крестьян, роскошно их угостил. Были тут Ламон и Миртала, Дриас и Нэпа,
родные Доркона, Филет и его сыновья, Хромис и Ликенион; был тут даже и
Лампис, получивший прощение. И было тут все, как бывает на этих пирах,
по-простому, по-деревенскому. Один пел, как поют жнецы, другой отпускал
задорные шутки, как шутят, готовя вино на точилах. Филет играл на свирели,
Лампис - на флейте, Дриас с Ламоном плясали, Дафнис и Хлоя друг друга не раз
целовали; и козы здесь же рядом паслись: казалось, они принимали тоже
участие в празднике. Гостям городским это, правда, не очень нравилось. Зато
Дафнис иных коз звал по имени, давал им зеленые ветки и, схватив за рога,
целовал.
И так они делали не только тогда, но всю жизнь; все почти время свое
они провели, живя по-пастушески: чтили богов - Пана, нимф и Эрота; приобрели
большие стада овец и коз, а самой вкусной пищей считали плоды с молоком.
Когда сын родился у них, они дали его вскормить козе, а когда вторым
ребенком дочь родилась, они сделали, чтоб сосала она вымя овцы. И сына они
назвали Филопеменом - "любителем стад", а дочку Агелой - "овечкой". Так они
там и прожили до старости, пещеру украсили, картины поставили там и
воздвигли алтарь в честь Эрота-Пастыря, а для Пана устроили жилище не под
сосной, а в храме своем и назвали тот храм храмом Пана-Воителя.
1 Город Митилена на острове Лесбосе был бойким торговым центром в
VII-VI вв. до н. э.; во время Пелопоннесской войны он был разрушен афинянами
и вновь достиг процветания лишь ко II в. н. э. Этот факт указывает на то,
что роман Лонга не мог быть создан оаньше II в. н. э.
2 Подкидывание детей было довольно распространено в Греции; недаром
греческие комедиографы - Менандр, Филемон - чаще всего строят сюжеты своих
комедий на узнавании родителями своих брошенных когда-то детей.
3 В романе чувствуется симметрия в расположении эпизодов: найден
Дафнис, подобным же образом найдена Хлоя; дальше - похищен Дафнис и чудесно
спасен, то же и с Хлоей. Дафнис нашел своих родителей по вещицам,
положенным когда-то в его пеленки, таким же образом и Хлоя находит своего
отца в Митиленах.
4 В эпизодах, рисующих нападение горожан-метимнейцев на поселян, Лонг
хорошо вскрыл противоречия между городом и деревней, между богатыми
гражданами и бедными крестьянами, но он не делает из этого должных выводов -
не призывает к борьбе с властью денег; он лишь пассивно сочувствует
обиженным, страдающим свободным труженикам.
загоны, стали сравнивать то, что слыхали, с тем, что сами они испытали.
"Страдают влюбленные - и мы страдаем. Забывают о пище - мы уж давно о ней
забыли; не могут спать - этим сейчас и мы страдаем. Кажется им, что горят, -
и нас пожирает пламя. Хотят друг друга видеть - потому-то и мы всегда
молимся, чтоб поскорее день наступил. Похоже, что это и есть любовь; и мы,
не зная того, друг друга любим. Но если это любовь, если любят меня, то чего
ж мы тогда мучимся, чего мы друг к другу, тоскуя, стремимся? Все верно
сказал Филет. Ведь этот мальчик из сада приснился некогда нашим отцам и им
приказал, чтоб стада мы пасли. Но как его можно поймать? Мал ведь он и легко
убежит. А как от него убежать? Крылья есть у него, и он тотчас захватит. К
нимфам прибегнуть за помощью надо. Но и Пан не помог Филету, когда Амариллис
любил он. Одно остается: прибегнуть к тем средствам, что он указал:
целовать, обнимать и нагими вместе лежать на земле. Правда, теперь уже
холодно, но потерпим, следом идя за Филетом".
Так для них эта ночь стала школой. С наступлением дня, выгнав стада из
пастбища, увидавши друг друга, поцеловались они и, чего никогда раньше не
делали, обнялись, крепко руками сплетясь, третье же средство они применить
не решились, - снявши одежды, на землю лечь. Слишком уж смелым оно
показалось не только для девушки скромной, но даже для юного коз пастуха.
И вот вновь они ночь провели без сна, размышляя о том, что они сделали,
себя упрекая за то, что не исполнили. "Целовались мы - и легче не стало;
обнимались мы - и не было нам утешенья. Так, значит, лечь вместе - одно лишь
лекарство в любви. Ну что ж? Надо и это испробовать; верно, в нем будет
что-то сильней поцелуев".
Думая так, и в снах своих, как бывает всегда, они видели ласки
любовные, поцелуи, объятия свои и то, чего не смели выполнить днем, то ночью
во сне выполняли: нагие, друг с другом обнявшись, лежали. И с наступлением
дня они вставали, под властью бога еще сильней находясь, и с нетерпеньем,
свистя, стада свои сгоняли, стремясь поскорей к поцелуям; и увидевши друг
друга, с улыбкой друг к другу бежали. Были тут поцелуи, следом шли и
объятия; лишь третье лекарство медлили в дело пустить: Дафнис сказать о нем
не решался. Хлоя первой начать не хотела. Но случай счастливый и это им
сделать помог.
Сидя под дубом упавшим, близко друг к другу прижавшись, пили взаимно
они сладость своих поцелуев: ненасытно стремились они к наслажденью. Были
также объятья, дающие крепче устами к устам прижиматься. И когда средь
объятий привлек к себе Дафнис Хлою сильнее, склонилася Хлоя как-то вся,
падая на бок. И он склоняется следом за нею, потерять не желая ее поцелуи. И
в этом признав то, что во сне им, как образ желанный, являлось, долгое время
они вместе лежали, как будто их крепко кто-то связал. Но не зная, что надо
делать затем, и считая, что это предел наслаждений любовных, они, большую
часть того дня бесполезно потратив, расстались, назад свое стадо гоня и ночь
проклиная. И, может быть, немного спустя, они совершили б, что надо, если бы
вот какое смятенье всей этой мирной страны поселян не постигло.
Группа богатых юношей Метимны, желая провести время сбора винограда,
новым для них наслаждаясь весельем, маленький корабль спустили, слуг на
место гребцов посадили и поплыли мимо полей митиленских, которые были
ближайшими к морю. Вдоль берега здесь много хороших стоянок, много построено
тут и жилищ; сплошь идут купальни, парки и рощи; одно создала природа,
другое - искусство людей, все же вместе было прекрасным местом веселья.
Осень уже наступала, и они для себя не считали вполне безопасным на море
ночь проводить. И корабль свой на берег они вытаскивать стали, ночью бури
боясь.
И вот кто-то из местных крестьян, нуждаясь в веревке, пришел на берег
моря, подошел к кораблю, без охраны стоявшему, канат отвязал, которым был он
привязан, отнес его к себе в дом и, на что хотел, пустил его в дело. Наутро
юноши из Метимны взыскались каната, и, так как никто не хотел в воровстве
сознаваться, малость они побранившись за такой любезный прием, поплыли
дальше. И, продвинувшись стадий на тридцать, они пристали к местам, где жили
Дафнис и Хлоя; эта равнина им показалась хорошей, чтобы устроить охоту на
зайцев. Но они не имели веревки, чтоб ей, как причалом, корабль привязать.
Тогда они, свивши зеленую длинную лозу в виде веревки, за край кормы корабль
к земле привязали. Затем, спустивши собак, чтобы выследить дичь, они
расставили сети на тех дорогах, которые им показались больше всего
подходящими. И вот их собаки, с громким лаем везде разбежавшись, спугнули
коз; они, покинув горные луга, почти что в море бросились. Но здесь на голом
песке ничего не найдя, что бы им пощипать, из них кто были смелей, к кораблю
подошли, съели зеленую лозу, которой был корабль привязан.
С гор потянул ветерок, и на море волны пошли. И вот волна волной,
набегая прибоем, быстро подняли без привязи всякой стоящий корабль и в
открытое море его унесли. Когда заметили это метимнейские гости, одни
бросились к морю бежать, другие- собак собирать. И все стали кричать так
громко, что все, кто был по соседству в полях, услыхавши, сбежались. Но от
этого не было пользы ничуть; ветер крепчал, и быстро корабль по попутной
волне уносился. Лишившись немалых богатств, они стали искать, кто же пас
этих коз. И Дафниса тут найдя, бить стали его, срывать с него одежду. Один
из них, взявши собачий ремень, загнул Дафнису за спину руки, как будто
готовясь его связать. Он же кричал, когда его избивали, молил поселян о
защите и прежде других звал на помощь себе Ламона с Дриасом. А они, старики,
но крепкие, с руками от работ на земле сильными, сами стали на них напирать,
стали требовать, чтобы разобрались, как следует, в том, что случилось.
Так как того ж и другие хотели, то судьей выбирают Филета, быков
пастуха: он был старейшим из находившихся тут и славу имел среди поселян
справедливости редкой. Первые начали тут обвинять метимнейцы, ясно и кратко,
ведь у них был судьею пастух: "Пришли мы в эти места, желая развлечься
охотой. Привязавши корабль зеленой лозою, его оставили мы на морском берегу,
а сами с собаками стали отыскивать дичь. В это время к морю пришли вот этого
козы, привязь сожрали и тем корабль отвязали. Видел ты там, как несся он в
море... И сколько на нем, подумай, было богатств! Сколько одежд мы лишились,
сколько на нем было денег! Имея все это, можно было бы купить все эти места.
Взамен же мы требуем права увести его, так как он - негодный пастух, который
у берега моря пасет своих коз, как будто какой мореход".
Обвиняя, такую-то речь метимнейцы сказали.
Дафнис же после побоев чувствовал плохо себя, но, видя, что Хлоя
находится тут, он все позабыл и им так возразил: "Пасу я коз хорошо, никогда
и никто из соседних крестьян не пожаловался, будто козы мои его сад
потравили иль ростки винограда попортили. А вот эти действительно
горе-охотники, и собаки у них плохо обучены: всюду носясь бешено, лая
яростно, словно волки, с гор и полей они к морю всех коз согнали. Говорят,
что козы мои лозу сожрали; конечно, ведь на голом песке они не нашли ни
трав, ни листа земляничных кустов, ни тмина. Корабль же погиб от ветра и
моря: это бури вина, а не коз моих. Говорят, что были на нем дорогие одежды
и деньги. Кто ж, разум имея, поверит, что корабль с дорогим таким грузом
вместо каната имел сплетенные прутья".
С такими словами Дафнис заплакал, и у всех поселян вызвал он сильную
жалость, так что Филет как судья, сам поклявшись именем Пана и нимф,
признал, что Дафнис ни в чем не виновен, а равно невиновны и козы: вина вся
на море и ветре, а над ними судьи - другие. Но такими речами Филет не смог
убедить метимнейцев, и, в гневе на Дафниса бросившись снова, они старались с
собою его увести и связать ему руки хотели. Но тут поселяне, в волненье
придя, набросились сами на них, как стая скворцов или галок. Они вырывают из
руки их Дафниса - он и сам отбивался - и, палками их избивая, быстро в
бегство их обратили и только тогда перестали, когда их прогнали из пределов
своих на чужие поля.
Так гнали они метимнейцев. Тем временем Хлоя в полном: покое Дафниса к
нимфам свела, обмыла лицо, все залитое кровью, так как кто-то ударом разбил
ему нос, и, вынув из сумки ломоть кислого хлеба и сыра кусок, дала ему есть
и - что особенно должно в себя его было привесть - губами своими
нежно-прекрасными сладким, как мед, поцелуем его целовала,
Так вот такой-то беды избег тогда Дафнис.
Но дело на этом не прекратилось: едва метимнейцы с трудом вернулись в
город к себе, пешком, пробираясь, в синяках и ранах вместо веселья и
роскоши, тотчас созвали они граждан на собранье и явились с мольбой, умоляя
счесть их достойными, чтобы за них отомстить; они не сказали ни слова
правды, чтоб не дать над собой посмеяться, что сколько позора им пришлось
испытать от простых пастухов. Но они обвиняли граждан Митилены, что корабль
у них отняли и, как будто по праву войны, добро их разграбили. Граждане,
видя их раны, поверили им и сочли справедливым отомстить за юношей самых у
них знатнейших домов. Потому они и решили без объявленья войну с Митиленой
начать; они приказали, чтоб военачальник, спустивши на воду десяток судов и
совершивши налет, разграбил бы все побережье. Так как зима приближалась,
сочли они небезопасным больший флот морю доверить.
С наступлением дня военачальник вышел в открытое море - воины сами
гребли, - и сделал он набег на поля митиленцев, которые были у моря. И много
стад пограбил, много зерна и вина захватил, так как только недавно кончился
сбор винограда; не мало забрал и людей, которые там над всем этим трудились
{4}. Подплыл он также и к тем местам, где были Хлоя и Дафнис, и, быстро
высадку сделав, стал угонять он добычу, какая ему подвернулась.
Дафнис в то время не пас своих коз, но, войдя в перелесок, резал ветки
зеленых побегов, чтобы зимою кормить этой пищей козлят молодых; с высоты
увидавши этот набег, спрятался он в дупле бука сухого. Хлоя ж у стад своих
оставалась; от погони врагов бежит она к нимфам, о помощи их умоляя, и
просит богинь защитить и ее, и тех, что пасутся у ней. Но бесполезны мольбы
ее были. Много и зло издеваясь, статуи богинь оскорбляя, метимнейцы стада
захватили, погнали к своим кораблям и ее с собой увели, подгоняя, словно
козу или овцу, хворостинами.
[Хлоя спасается благодаря вмешательству бога Пана.]
Когда старики захмелели, как это обычно бывает, много рассказывать
стали друг другу: как в молодые года они стада гоняли, как набегов врагов
избегали; иной хвалился, как волка убил, другой - что игрой на свирели лишь
Пану единому не уступил. Этим особенно хвастал Филет.
И вот Дафнис и Хлоя стали его умолять, чтобы он поделился с ними этим
искусством и сыграл на свирели на празднике бога, который так любит свирель.
Филет согласился, жалуясь, правда, на старость, что дух у него отнимает. У
Дафниса взял он свирель, но мала она оказалась по большому искусству его;
была она сделана так, чтоб на ней устами ребенка играть. Тогда он Титира
послал за своею свирелью, а дом его отстоял стадий на десять. Сбросив свой
плащ, нагой, бросился мальчик бежать, как лань молодая. А Ламон обещал тем
временем им рассказать о свирели преданье то, что спел ему как-то пастух
сицилийский, за что получил он, как плату, свирель и козла.
"Некогда эта свирель была не свирелью, песни орудьем, а девой
прекрасной, Сирингой, с голосом нежным. Пасла она коз, с нимфами вместе
играла и пела, как ныне поет. И вот, когда она пела, играла, стадо пася,
Пан, перед нею явившись, стал ее соблазнять, к чему он хотел, ей обещая за
это, что все козы ее будут рожать по два козленка. Она же смеялась над
страстью его, говоря, что не хочет она возлюбленным брать того, кто сам не
может считаться вполне ни козлом, ни простым человеком.
Бросился Пан, чтоб, поймав, силою ей овладеть, Сиринга ж старалась
избегнуть и Пана, и вместе насилья его. Убегая, слабея, среди тростников она
прячется и в болоте скрывается. В гневе срезал Пан тростники, но девы он все
ж не нашел; он понял тогда, что случилось, и эту свирель изобрел, воском
слепивши тростники неравные, - подобно тому, как неравной любовь их была. И
бывшая прежде девой прекрасной доныне осталась свирелью нежно звучащей".
[Дафнис хочет жениться на Хлое, но боится, что отец Хлои ему откажет, так
как Дафнис беден, но судьба помогает ему: он находит на берегу кошелек,
выброшенный морем вместе с остатками погибшего корабля. Но приемные родители
Дафниса - рабы, поэтому приходится просить согласия на брак у своего
господина. Рабовладелец обещал приехать к осени в свое поместье. Перед его
приездом Дафнис с отцом и матерью особенно стараются, чтобы сад,
виноградник, двор были в образцовом порядке. Но их сосед, пастух Лампис,
который сватался к Хлое, но получил отказ, из ревности к Дафнису поломал
лозы, потоптал цветы,]
Наутро Ламон вышел в сад, чтоб цветы поливать ключевою водой; увидав
это место все изгаженным, - ясно было, что это дело вражеских рук, не
грабителя, - разорвал на себе он одежду и, громко крича, стал богов
призывать, так что Миртала, бросив все, что было у ней в руках, выбежала, и
Дафнис, кинув коз своих, сюда прибежал. И все, увидавши несчастье, стали
кричать, причитать и, крича, горько плакали. И необычайным делом могло
показаться, что так о цветах горевали.
Но рыдали они, боясь гнева хозяина. Да и чужой человек, попавши сюда,
заплакал бы с ними. Обезображено было все место, и осталась одна лишь земля,
грязная, голая. Те ж из цветов, что избегли насилия, все еще продолжали
цвести, блистая яркими красками, и были прекрасны, хоть на земле уж лежали;
и на них все еще пчелы садились, непрерывно, упорно жужжа; было похоже,
будто над гибелью их печально рыдают и пчелы. И у Ламона, горем таким
пораженного, вырвался плач. "Увы мне! Розы мои поломаны. Увы мне! Фиалки
потоптаны. Увы мне! Гиацинты мои и нарциссы злым человеком повырваны. Весна
придет, и не будут они зеленеть. Лето наступит, и цветами пышно они не
покроются. А осенней порой никто венков из них не сплетет. Как ты, владыка
Дионис, не сжалился над цветами несчастными этими?! Рядом с тобою цветут
они, на них ты любуешься; часто я венками из них венчал тебя, и ты
радовался. Как, как покажу я свой сад господину?! Какими глазами взглянет он
на меня за все это? Велит он повесить меня, старика, на первой осине, как
Марсия; а может, со мною и Дафниса, считая, что козы его это сделали".
И при этих словах у них полились еще больше горячие слезы, и теперь они
плакали не о цветах уж одних, но и о беде своей собственной. Плакала также и
Хлоя над Дафнисом, в страхе, как бы его не повесили, и молилась богам, чтоб
никогда не прибыл господин, и сама в эти страшные дни едва выжила, как бы
видя, что бичуют уж Дафниса {4}.
[Приехал сын хозяина Астил. Дафнис и его родители просят юношу заступиться
за них перед своим отцом.]
Астил прибыл верхом, и с ним наперсник его, сотоварищ пиров, тоже
верхом. У Астила был подбородок чуть опушен бородой, а Гнатон - так звали
другого - давно уже брил щеки. Ламон, Миртала и Дафнис пали к ногам Астила,
прося пожалеть старика несчастного и его, неповинного, спасти от отцовского
гнева. И затем рассказали ему все по порядку. Пожалел их Астил, умолявших
его, сам пошел в сад и гибель цветов увидал и им обещал, что сам будет
просить отца о прощении; и вину он припишет коням, обещая сказать, что их
здесь привязал он, а они, разыгравшись, часть поломали, часть потоптали, а
часть, отвязавшись случайно, копытами взрыли. За это Ламон и Миртала молили
богов послать ему всяких благ, а Дафнис принес ему в дар козлят, сыров,
птичьи гнезда, виноградные гроздья на лозах, яблок на ветках. Среди этих
даров было также вино лесбосское, старое и душистое, на вкус замечательно
сладкое.
[Дафнис очень понравился одному из параситов Астила, и последний упросил
своего приехавшего в поместье отца взять Дафниса из деревни в город. Тогда
Ламон в тревоге за своего приемного сына идет к хозяину, передает ему, как
он нашел Дафниса, и высказывает предположение, что Дафнис не рабского
происхождения.]
Ламона хозяин вторично расспросил и правду велел говорить, не
выдумывать вроде как сказки, с тем чтобы сына себе удержать. Но Ламон стоял
на своем и клялся всеми богами, что правду он говорит, отдавая себя на пытку
любую, если он лжет. Тогда Дионисофан (хозяин Дафниса), обратившись к бывшей
тут Клеаристе, стал разбирать правильность слов старика. "Зачем Ламону бы
лгать, раз он мог получить взамен одного целых двух пастухов? Как простой
человек такой хитрый рассказ мог бы выдумать? Разве сразу же не было
странным, что у него, старика, и у матери очень невзрачной родился сын
настолько красивый?"
И решили они больше уже не гадать, но тотчас рассмотреть приметные
знаки, правда ль они - знаки более славной, блестящей судьбы. Миртала пошла,
чтобы все принести, что в старой сумке она берегла. Когда она принесла,
первый Дионисофан стал рассматривать их и, увидав рубашонку пурпурную,
золотую чеканную пряжку, ножик с ручкой из кости слоновой, он громко
воскликнул: "Владыка Зевс!" - и тотчас жену он зовет, чтоб она посмотрела;
как только она увидела, она и сама стала громко кричать: "О Мойры {Mойры,
или Парки, - богини неизбежной судьбы, перед которыми была бессильна даже
воля богов.} благие! Ведь это те самые вещи, что мы положили с нашим
покинутым сыном! Ведь в эти места послали мы Софросину его отнести! Ведь это
они настоящие, мой муж дорогой! Это наше дитя: Дафнис - твой это сын, и пас
он отцовских коз!"
[И отец Дафниса рассказывает историю...]
"Очень рано женился я, дети, и вскоре стал я, как думал, счастливым
отцом. Первым сын родился у меня, затем дочь и третьим Астил. Я считал, что
довольно детей для меня, и ребенка вот этого, последним на свет
появившегося, я решился покинуть на волю судьбы, положивши с ним эти вещи,
не как приметные знаки, а скорее как дары погребальные. Но судьба решила
иначе. Старший сын мой и дочь в один день погибли одной и той же болезнью;
тебя же, мой Дафнис, мне промысл богов сохранил, чтоб не один был Астил
опорой нам в старости. Не суди меня строго за то, что тебя я покинул: не с
легким я сердцем решился на это; и ты, Астил, не печалься, что лишь половину
получишь, не все мое состоянье. Для людей благомыслящих нет приобретенья
лучше, ценнее, чем брат; но любите друг друга; а что касается денег, то
богатством с царями вы можете спорить. Я вам оставлю много земли, много
искусных рабов, серебра, золота, много другого всего, что есть у богатых
людей; вот только особо Дафнису данное место я отдаю вместе с Ламоном,
Мирталой и теми козами, которых он пас".
Когда он еще говорил, Дафнис, вскочивши, сказал: "Вовремя ты мне
напомнил, отец, я сейчас уйду отвести коз к водопою: они теперь хотят пить и
ждут свирели моей, я ж тут рассиживаюсь". Весело все засмеялись, что, ставши
хозяином, он все еще хочет быть коз пастухом. Послали кого-то другого, чтоб
о них позаботиться; сами они, жертву принесши Зевсу-спасителю, для всех
устроили пир.
[Хлоя с Дафнисом и его родители уезжают в Митилену. Все готовятся к свадьбе.
На пиру Хлоя находит своего отца, который, оказывается, бросил ее, так как
вследствие разорения не хотел воспитывать ребенка в бедности. Дафнис и Хлоя
обручены, жизнь им улыбается, но они не хотят оставаться в городе.]
Пребывание в городе было им тяжко. И родители их решили устроить им
свадьбу пастушью. Прибывши к Ламону, они привели к Мегаклу Дриаса и Роде
представили Нэпу и стали готовиться к празднику пышно. И здесь перед нимфами
передал Хлою отец Дафнису в жены и в числе многих других приношений он
посвятил им приметные знаки, а Дриасу пополнил, чего ему не хватало до
десяти тысяч драхм.
Ввиду прекрасной погоды Дионисофан велел устроить ложа для пира из
лесной листвы тут же перед пещерой и, пригласив на пир всех окрестных
крестьян, роскошно их угостил. Были тут Ламон и Миртала, Дриас и Нэпа,
родные Доркона, Филет и его сыновья, Хромис и Ликенион; был тут даже и
Лампис, получивший прощение. И было тут все, как бывает на этих пирах,
по-простому, по-деревенскому. Один пел, как поют жнецы, другой отпускал
задорные шутки, как шутят, готовя вино на точилах. Филет играл на свирели,
Лампис - на флейте, Дриас с Ламоном плясали, Дафнис и Хлоя друг друга не раз
целовали; и козы здесь же рядом паслись: казалось, они принимали тоже
участие в празднике. Гостям городским это, правда, не очень нравилось. Зато
Дафнис иных коз звал по имени, давал им зеленые ветки и, схватив за рога,
целовал.
И так они делали не только тогда, но всю жизнь; все почти время свое
они провели, живя по-пастушески: чтили богов - Пана, нимф и Эрота; приобрели
большие стада овец и коз, а самой вкусной пищей считали плоды с молоком.
Когда сын родился у них, они дали его вскормить козе, а когда вторым
ребенком дочь родилась, они сделали, чтоб сосала она вымя овцы. И сына они
назвали Филопеменом - "любителем стад", а дочку Агелой - "овечкой". Так они
там и прожили до старости, пещеру украсили, картины поставили там и
воздвигли алтарь в честь Эрота-Пастыря, а для Пана устроили жилище не под
сосной, а в храме своем и назвали тот храм храмом Пана-Воителя.
1 Город Митилена на острове Лесбосе был бойким торговым центром в
VII-VI вв. до н. э.; во время Пелопоннесской войны он был разрушен афинянами
и вновь достиг процветания лишь ко II в. н. э. Этот факт указывает на то,
что роман Лонга не мог быть создан оаньше II в. н. э.
2 Подкидывание детей было довольно распространено в Греции; недаром
греческие комедиографы - Менандр, Филемон - чаще всего строят сюжеты своих
комедий на узнавании родителями своих брошенных когда-то детей.
3 В романе чувствуется симметрия в расположении эпизодов: найден
Дафнис, подобным же образом найдена Хлоя; дальше - похищен Дафнис и чудесно
спасен, то же и с Хлоей. Дафнис нашел своих родителей по вещицам,
положенным когда-то в его пеленки, таким же образом и Хлоя находит своего
отца в Митиленах.
4 В эпизодах, рисующих нападение горожан-метимнейцев на поселян, Лонг
хорошо вскрыл противоречия между городом и деревней, между богатыми
гражданами и бедными крестьянами, но он не делает из этого должных выводов -
не призывает к борьбе с властью денег; он лишь пассивно сочувствует
обиженным, страдающим свободным труженикам.