Окружающие освобожденные сейчас деревни почти все сожжены.
Дядя, кто не ушел от немцев, мало кто остался жив. Сначала они убивали, а потом стали вешать. Повесили учительницу Александру Ивановну.
Дядя, бейте врага на мелкие куски! Отомстите за своих отцов и матерей, братьев, сестер и детей. Леля".
Украдкой поглядывая на Матвея - своего товарища, согнутого бедой, люди думали о себе: а как бы они поступили, если бы такие несчастья докатились до их сибирских семей, и какими бы стали они от такого известия?
Филипчук пришел в батарею полгода назад с одним из очередных пополнений и внешне ничем не отличался от основного состава. Его деревня была под оккупацией - лишь это отличало его от остальных и вызывало сочувствие, но не более - все могло обойтись благополучно.
Но не обошлось. Война опалила деревню Филипчука, принесла беды и смерть для мирного ее населения, стала конкретно осязаемой, приблизилась к солдату еще одной неприглядной и жестокой стороной. В том, что произошло у него в деревне, никто из бойцов не был виноват лично, но невысказанная эта вина, кажется, набрасывала тень на всех вместе и на каждого в отдельности.
До сибирских селений от линии фронта далеко, их не коснулась и едва ли коснется непосредственная опасность, но и там, на востоке, нелегко управляться без сильных мужских рук, обеспечивая армию всем необходимым. Беда одной деревеньки на западе была предостережением для всех других, она стала всеобщей, уже более полутора лет витающей над территорией страны. И как бы далеко ни находились города и села от линии боевых действий, никто не мог поручиться за них, что они неуязвимы.
Деревня Филипчука стала одной из жертв, одной из множества городов и сел, оккупированных немцами.
- Бить их надо, паразитов, без всякой пощады, - нарушил тягостное молчание Банников.
- А что смотреть? Паразиты и есть...
- Правильно там девчонка пишет: "отомстите"...
- С заклятым врагом иначе нельзя...
- Ты, Матвей, не один такой. Много наших красноармейцев недосчитается сродственников...
- Не люди, а звери...
- Что гадина, что фашист - родились от одной матки...
Заговорили по всей землянке - кто сидел рядом и кто - в дальних углах. Матвей смотрел на товарищей и слушал их, а потом поднялся сам.
- Спасибо, хлопци, - начал Матвей, переступая с ноги на ногу. - За каждым тем словом в письме... живой чоловик... а многих теперь нема. Трудно поверить... Деревеньски наши партизанять, в их числе Семен - нельзя було порты тереть у хате... А я - тут, по эту сторону... Як написать, шо казаты Лельке? Напишу от усих вас - пощады фашистам не будэ... А вам спасибо, шо тут гуторилы...
Матвей сел, должно быть, не высказавшись полностью, но не зная, что добавить, волнуясь, сбиваясь на родной язык.
Наступившую паузу нарушил сержант Абрамов:
- Тут вот есть еще одно письмо.
- Такого одного хватит за глаза.
- За Матвееву деревню прощать нельзя...
- Гнать немчуру к чертовой матери...
- Не только за Матвееву - за все...
- Читай, сержант, что там у тебя.
- Это другого содержания, товарищи. Вот послушайте. Письмо красноармейцу Дорофееву от его отца.
"Здравствуй, Яша!
Шлю тебе свой сердечный привет и от души желаю здоровья, храбрости и успехов в борьбе с немецкой нечистью".
Далее рассказывалось, чем занимаются дома, как следят за успехами на фронтах и ждут своего сына с победой. Это было доброе родительское письмо фронтовику.
Слушая письмо, люди ушли в воспоминания о своей родне, оставленной дома.
- Трудновато им приходится без нас - старикам.
- Этот старик еще боевой - две премии отхватил.
- Радуется, если хорошие вести с фронта...
- А мы сидим, как бирюки...
- Есть тут кое-что и про нас, - потряс Абрамов листком дивизионной газеты. - Вот:
"Прямой наводкой.
Орудийные расчеты командира Петрухина, стреляя прямой наводкой, показали высокую меткость. Первым стрелял сам тов. Петрухин и первым же снарядом подавил вражеский пулемет. Стрелявшие за ним уничтожили еще две пулеметные точки.
Артиллеристы тов. Ширгазина заметили группу немецких солдат в 10 человек. Они дали несколько удачных залпов, уничтожили 7 гитлеровцев и подавили пулеметную точку. Ст. сержант Н. Дьяконов".
- А и верно - про нас.
- То было еще в слякоть. Вспомнили...
- Написать никогда не поздно...
- Другие воюют, и мы тоже вроде бы... пашем.
- Еще успеешь, делов на всех хватит...
- Мы сидим здесь временно, - вмешался Абрамов, - пока главные силы Красной Армии заняты у Сталинграда. Подойдет наш черед, и тоже начнем. Наши дела находятся не за горами.
И верно - не за горами были наши дела.
Русская зима обычно снежная. Таковой она стала и теперь. Обильные снегопады и бураны заметали дороги, затрудняли перевозки. Поэтому основные пути обозначались вешками с клочками соломы наверху. Продвигаясь от вешки к вешке, путник не сбивался с дороги. На солдатских тропах между подразделениями тоже стояли вешки. Жизнь была налаженной, привычной и благополучной для фронтовых условий. Теплая землянка, уютные окопы у орудий, укрытые от непогоды боеприпасы. Хорошие конюшни в овраге для сытых лошадей дополняли наше фронтовое благополучие.
Но жизнь эта нарушена приказом:
- Сменить ОП!
Новые огневые позиции определили где-то впереди, километрах в трех от старого места - это еще не передний край, но вплотную к нему. Туда же подтягивались другие подразделения полка.
Снялись вечером. Двигались по заранее проложенной, но еще не укатанной колее. Часа через два стояли на новой ОП.
Низина. Земля упругая, промерзла только верхняя корочка. Готовность к утру.
Бои были тяжелыми.
Они проходили северо-восточнее города Жиздры и получили название Жиздринской операции.
Оборонительные сооружения немцев укреплялись и совершенствовались в течение десяти месяцев. Каждая траншея и опорный пункт упорно защищались фашистами. Сознание расового превосходства и успехи на других фронтах долгое время укрепляли их веру в непобедимость гитлеровской армии. Красной Армии предстояло потрудиться, чтобы переубедить фрицев, заронить в их души искру сомнения.
В первые два дня пехота овладела двумя немецкими траншеями и контратакована была из третьей. На трудный участок направлены наши танки, но одолеть первую полосу обороны на всем фронте дивизии не удалось. Обе стороны несли потери в людях и технике.
Артиллеристы с наблюдательных пунктов исходного положения не могли воздействовать на огневые средства в глубине. Ушедшие вместе с пехотой командиры батарей прерывали огонь из-за отсутствия связи - провода секлись осколками, связисты не успевали их чинить. Дивизионная артиллерия работала не на полную нагрузку.
Чтобы повысить активность, командование решило использовать артиллерийских корректировщиков, посадив их на танки. Опыта еще не было, но идея требовала воплощения.
Договорились с танкистами.
- Корректировать огонь будете вы, - сказал командир полка капитану Ларионову, когда возник этот план. Ясно, что осуществить его мог кто-то из старших по должности - один из смелых и решительных офицеров, каких в полку немало. Ларионов мог предположить, что выбор падет на него, но приказ командира привел к короткому замешательству. Задача очень ответственна, а капитан не готов...
Однако он, быстро справившись с волнением, сказал:
- Есть!
Командир уточнил: с кем связаться, какие батареи привлечь, на что обратить внимание более всего. Но не сказал, как сочетать свою работу с работой танкистов, да и не мог говорить об этом - задача уставами не предусмотрена. Подвижной наблюдательный пункт (ПНП) открывал новые возможности, и их надлежало использовать. Остальное зависело от исполнителя.
Идея на этот раз в жизнь не воплотилась. То ли в танке было тесно и артиллеристы мешали экипажу и не сумели договориться с ним, то ли по другим причинам - они не подали ни одной команды. Огонь они не открыли, а сами попали под огонь противотанковой пушки немцев. Экипаж был выведен из строя, танк сгорел. Оставшиеся в живых выбрались через люк в днище, в их числе тяжело раненный Ларионов. Его радист скончался в танке.
Неудача неприятно подействовала на однополчан. Мы понимали, что кто-то другой должен повторить.
После трех дней боя вечером, оставив за себя Молова, комбат пришел на ОП. Вид у него был невеселый. С похудевшего лица смотрели усталые серые глаза.
- Дело дрянь, - говорил он, - пехота недовольна нашей работой. Командование ищет способы повышения активности - прямую наводку или что-то другое, а пока виноваты мы.
О нелицеприятных объяснениях с Начальством можно было догадываться по его настроению, когда он ставил задачу по карте:
- Выйдешь утром вот сюда - к высоте с отметкой 226.6. Определишь место для прямой наводки. Высота еще не взята, но первая траншея немцев - у нас. Опасайся снайпера вот здесь, другой дороги нет.
Утро выдалось светлое и тихое. Артиллерия молчала.
Мне нужно идти налево к высоте. Сопровождаемый солдатом Иваном, я поднялся на горку, осмотрелся.
Какой вид! Широкая панорама местности, освещенная ярким зимним солнцем, сияла перед нами. Всхолмленная слева, направо переходила в спокойную равнину, исполосованную следами прошедшей в разных направлениях техники, усеянную темными пятнами воронок и каких-то предметов, рябивших на снегу.
Мы шли по твердой дороге и по насту не проваливаясь. Навстречу попадались связисты и редкие раненые, выходившие с передовой. За нами следовали попутчики, придерживаясь за провод.
До "передка" около километра. Начинают петь пули.
А вот и участок, о котором говорил комбат. Здесь много убитых. Место открытое. Мы замедлили шаг на несколько мгновений, увидев стоящего на коленях парня, склонившегося не над катушкой провода, как можно было подумать, приняв его за телефониста, а над упавшим товарищем. Торопливо шаря в карманах своей шинели, он упрашивал его, еще не осознав случившегося:
- Миша! Да Миша же... Вставай... Да неужто ты... Встань...
Но товарищ лежал не отвечая, вытянувшись, вверх лицом, на щеки его легли серые тени. Стоявший на коленях парень ни на кого и ни на что не обращал внимания и не верил, что его товарищ мертв. Пропели две-три пули. Солдат не уходил. Он не хотел верить, не мог еще верить факту, очевидному даже со стороны...
- Убьют парня тоже, - мрачно сказал Иван. Не снайпер это, думал я, а какой-то фанатик.
Снайпер не будет бить на таком расстоянии. А этот пуляет в расчете попасть десятым, сотым выстрелом. Но никто не кланяется его пулям. Но и он дождется для себя ответного выстрела. Обязательно дождется.
Траншея, куда мы пришли, являла следы прошедшего боя. Над ней основательно поработала артиллерия. Снег перемешан с землей. Прямые попадания выщербили стылые стенки окопа. В окопе лежали трупы его защитников, и не только они - в рукопашной погибли и атаковавшие, одетые в белые халаты и в полушубки. Трупы не были убраны, до них не дошел черед.
Промороженная траншея охватывала косогор высоты, она была узкая - дно не шире полуметра - и глубокая - в полный человеческий рост. Нельзя пройти, не наступив на тела, лежащие кое-где один на другом по два и по три сразу, заполняя проход от стенки до стенки. Они срастались с дном окопа, вминаясь в него под тяжестью солдатской обуви...
А через откинутые полы палаток над входом в землянки видны солдаты они отдыхают или едят. Как ходят эти люди, не замечая павших? Или свыклись? Лица живых товарищей непроницаемо равнодушны, безмерно усталы, опустошены всем происшедшим...
Мы осмотрели косогор, став на ступеньки лаза, выдолбленного в стенке траншеи, - просматривалась полоска земли, уходящая вверх на 50-100 метров, дальше - не видно. Если сюда встать - будем слепы. Косогор - не лучшее место для орудий прямой наводки. Нужно выбирать правее.
Вернувшись, мы застали комбата на ОП.
Я доложил об осмотре местности. Комбат ответил неопределенно:
- По утверждению поэта, земля наша поката, а эта высота - тем более. Решение изменилось, и прямой наводки не будет. Будете работать с закрытых.
Клевко пригласил пройти к старшине. Комбату присвоили очередное звание - "капитан". Из командиров батарей он получил его первым. Мы поздравили его.
Оживившись, капитан Клевко делился мыслями:
- Эта высота как бельмо на глазу. Пехота справа прошла дальше километров на пять, а высота осталась у фрицев. Перемещать ОП пока преждевременно. Теперь единственный выход - ударить во фланг и отрезать высоту с тыла. Тогда она падет сама собой.
Комбат знал, что говорил. Он постоянно общался с командирами стрелковых батальонов, а сегодня, в день затишья, долго находился в штабе полка, о чем-то беседовал.
- Завтра нам предстоит серьезная работа, - продолжал капитан. - Из штаба полка я жду радистов с РБ{2}.
Дождавшись радистов, комбат ушел. Утром ожидался очередной "сабантуй".
* * *
"Сабантуй" длился тридцать минут. Опять действовали "катюши", гремели батареи нашего полка, басовито вторили им корпусники. Стороной, урча, ползли танки. Над боевыми порядками полка низко прошли штурмовики. День начался шумно.
Старший лейтенант Молов с НП информировал:
- Пехота пошла в атаку. А комбат ушел к танкистам. Будьте внимательны. Рацию держать на прием.
Минут через сорок мы получили первую команду по РБ. Комбат "танцевал" от ранее пристрелянной цели правее высоты. Мы поняли - идет штурм во фланг противника, о чем Клевко говорил накануне.
Все шло хорошо, но потом рация замолчала. Что-то случилось.
Молов, оставшийся за комбата, сменил НП и вел огонь с нового места. С комбатом не было связи по-прежнему.
Вечером с НП пришел разведчик. Он принес сколок с карты:
- Сюда надо переместить ОП. А комбата нет - капитан Клевко погиб.
Неожиданность сообщения была гнетуще тяжелой. Неразговорчивые вообще, мы прикусили языки совсем, а разведчик поведал о подробностях:
- Капитан сразу сказал, что поедем на броне позади башни. Здесь и тепло - над мотором, и дышать легче. Ну, значит, устроились мы втроем: я, комбат и полковой радист. А потом пехота к нам подсела, человек пять. Когда миновали проход в минном поле, танк прибавил скорость. Метров пятьсот, наверно, катились без задоринки, а потом нас обстреляла минбатарея. Пехота пососкакивала, а мы остались. Нам сподручней с танка... Потом увидели фрицев в траншее - засели там и строчат... Тут мы и подали команду. С фрицами теми не знаю что сталось, но строчить перестали. Танкисты для верности проутюжили окоп и пошли дальше - и мы с ними. Да прилетел какой-то дурацкий снаряд, разорвался от нас метрах в десяти, мы и не слышали, как он прилетел. Комбата наповал, и рацию пробило осколком. Радиста - того немного царапнуло, а мне - ничего, меня башня прикрыла. Постучали танкистам стойте, мол. Танкисты остановились. Сняли мы нашего комбата с брони и положили на плащ-палатку у деревца, на видном месте. Танкисты уехали, а мы остались. Что нам делать без рации?
Вторая попытка взаимодействия с танкистами, как и первая, окончилась трагически.
В наступательных боях мы участвовали, пока не сошел снег. Враг уходить не хотел, защищаясь всеми средствами, переходя в контратаки, а нам ставили задачу жестко - взять, не пустить, стоять насмерть. И во всем, что делали солдаты, можно было усмотреть подвиг - каждодневный, постоянный, хотя и незаметный. Свой труд солдаты не называли подвигом. Но случались и такие поступки, которые иначе чем героическими не назовешь.
Армейская газета рассказала об одном случае. Рота поднялась в атаку и попала под губительный огонь артиллерии. Тяжело ранило политрука - осколком в предплечье срезало руку. Но это не остановило офицера, он повел своих бойцов вперед. Атака продолжалась, увлекаемая политруком.
Позднее удалось прочесть похожий рассказ о бесстрашном разведчике Николае Чекавинском, которого многие считали погибшим, а он оказался жив. В бою за Тортолово под Ленинградом ему оторвало левую руку по локоть. Товарищи наспех перетянули предплечье жгутом, сделанным из провода, и хотели отнести пострадавшего в укрытие. Но Чекавинский и после ранения командовал своей ротой еще 17 часов. Крепость Тортолово была взята и удержана. До подхода подкрепления Чекавинский был еще раз тяжело ранен перебита вторая рука, ребро, повреждена правая нога.
У нас происходили случаи попроще.
Над нами, чуть в стороне, проходил воздушный бой. Сражения в воздухе мы видели ежедневно. Немецкие "мессершмитты" и наши "лаги" устроили огромную карусель. Они кружили в разных плоскостях и пытались расстрелять друг друга. Пулеметные очереди веером разлетались в разные стороны. На ОП находился новый заместитель командира полка капитан Бобков и с интересом наблюдал за боем. Он почувствовал удар в грудь, но не упал. Пуля пробила полушубок, ватник, гимнастерку и еще горяченькая была извлечена капитаном. Авиаторы послали ему привет. Он показывал нам этот "привет", удивляясь столь необычному случаю.
В третьей батарее с наблюдательного пункта шел командир взвода управления лейтенант Садыков. К нему почти вплотную прилетели два снаряда и разорвались. Лейтенант не слышал их полета и поэтому не упал. Ему основательно попортило полушубок, разрезало поясной ремень и осколком помяло наган. Наган спас его от верного ранения в бедро. На бедре остался большой синяк от удара.
- Повезло...
Каждый солдат мог рассказать нечто подобное, происшедшее с ним лично, - из тех, кто жив пока и продолжает боевую работу.
В этих боях героизм становился нормой, явлением обыденным. За мужество и отвагу в дивизии 371 боец и командир были награждены орденами и медалями. 70 процентов из числа награжденных ыли коммунистами и комсомольцами.
Зимняя операция 16-й армии получила высокую оценку.
Жиздринская операция, говорят документы, явилась составной частью зимних наступательных действий Западного фронта и заняла видное место среди операций Отечественной войны: был нанесен значительный урон крупной группировке войск противника - шести пехотным и двум танковым дивизиям. Своими активными действиями 16-я армия отвлекла значительные силы противника с других участков Западного фронта и этим обеспечила успех войск правого фланга фронта, действовавшего в направлении Вязьмы, и разгромила крупную группировку противника в сложных условиях зимы и сильно пересеченной местности.
...Нас выводили во второй эшелон.
Снег сошел почти всюду, оставаясь серыми пятнами на затененных местах. Полк выходил в тыл по дорогам, пройденным до этого с боями. Заминированные зимой, оттаивая, они хранили притаившуюся смерть. Саперы проверяли пути, делали проходы, но подрывы транспорта повторялись. Поэтому мы шли след в след.
А вот и район Буды Монастырской и памятной высоты. Теперь здесь стоит тишина.
Короткий привал. Оголенная земля показывала зерна огненного посева. На каждом квадратном метре огромной территории лежали почерневшие осколки, посев был густым.
В одной неглубокой, менее человеческого роста, но широкой яме вытаивали десятки трупов. Некоторые обнажены, на других - серо-зеленые мундиры, сохранились бинты марлевых повязок. Я смотрел на недвижных теперь немцев, стараясь понять, чем отличны они от русских, от других наших соотечественников, - физически, не говоря о их духовной начинке. Немногим. А начинка довела их до этой ямы. Запомнился юноша, лежащий наверху, - голый торс его хранил следы загара. Правильное сложение, хорошо развитая мускулатура, ладная голова с волнистыми светлыми волосами. Он мог стать счастливым и полезным у себя на родине, а теперь вот остался здесь.
Труп врага, говорят, радует сердце солдата. Возможно. Но вид погибших всегда неприятен. Картина, увиденная здесь и в покинутых окопах, будет возникать в сознании с новой силой, найдет продолжение и развитие, станет тревожить память в десятки последующих лет, ощущаться подошвами солдатских ног, ступавших по пружинящим останкам, представать кошмарами в сновидениях, вызывать тошноту - на многие послевоенные годы.
Перемены
Мы приводили в порядок себя, имущество и оружие, используя предоставленную передышку.
Пришел важный приказ наркома. По этому случаю дивизион был построен как на плацу - в линию батарей.
В торжественной тишине апрельского леса старший батальонный комиссар Нечаев огласил приказ о присвоении нашей дивизии гвардейского звания.
Мы удостоены этой чести за штурм и взятие высоты с отметкой 226.6. Малой кровью. Боевой выучкой и умением. Доблестью солдат и офицеров.
Отныне мы - гвардейцы. Нашим частям будут вручены гвардейские знамена с дорогим образом Ильича. Будут присвоены новые номера. Получим дополнительное вооружение. Самые ответственные боевые задачи доверятся нам. Наши силы испытаны в боях, и Родина на них надеется больше, чем когда-либо. Звание гвардейцев обязывает нас драться лучше, упорнее, не щадя сил и самой жизни.
После оглашения приказа отличившимся в боях вручили награды - медали "За боевые заслуги" и "За отвагу". Первыми кавалерами у нас стали командиры орудий старший сержант Абрамов, сержант Банников и младший сержант Погорелов, разведчики младший сержант Волков и рядовой Петров.
На другой день дивизионная газета писала:
"Наша часть преобразована в гвардейскую. Гордись высокой честью! Множь в боях традиции гвардии!"
В батарею на место погибшего Клевко пришел капитан Маркин. Говорил он негромко, глуховатым голосом, но уверенно, чем-то располагая к себе офицеров и солдат. Пройдя по батарее, Маркин собрал командиров взводов и отделений:
- Я назначен командиром батареи. Меня зовут Маркин Федор Иванович. Родился в 1916 году, в армии с 1936 года. Окончил Подольское артиллерийское училище. В боях с июня сорок первого. Был ранен, лечился в госпитале. После этого прибыл к вам в полк.
Комбат коротко и просто рассказывал о себе, не делал из себя загадки это нам понравилось. Он продолжал:
- Теперь о деле.
И изложил все, что заметил. Лошади нуждаются в уходе, амуницию нужно приводить в порядок. В стволах пушек - нагар, их нужно пробить. Личное оружие солдат с налетом ржавчины - такое недопустимо. Командирам отделений необходимо повысить требовательность. И так далее. Вплоть до пуговиц и подворотничков на гимнастерках и пряжек на солдатских ремнях. До вещевых мешков солдат и щеток для чистки сапог. До состояния кухни и нарукавников у нашего повара.
Через тридцать минут он всех отпустил, приказал идти по местам, заниматься делом. На устранение недостатков - два дня.
Работы оказалось много, мы торопились сделать ее к сроку, определенному новым комбатом.
Старший лейтенант Молов уходил от нас в штаб артиллерии дивизии на должность помощника начштаба. Теперь уже гвардии старший лейтенант.
Мы посидели на поваленном дереве - попрощались. Закинув вещмешок за спину, он ушел в глубь леса.
Дивизия стала называться 83-й гвардейской, а наш полк - 187-м гвардейским артиллерийским полком.
Новый командир взвода управления лейтенант Дозоров тоже побывал в госпитале. Легкое пулевое ранение дало ему возможность отдохнуть.
- Эх и девчонки там! - вспоминал он вечером. - Выбирай по вкусу! Кому - рябая, кому - конопатенькая. Никто без невесты не останется.
Мы смеялись:
- Сам-то какую нашел?
- О! Моя особенная - лицом белая и с кудряшками. Очень уж ей приглянулось, что я на гармошке могу. Прикостыляешь, бывало, в их каптерку - там гармошка стояла - и давай. Потихоньку, конечно, чтобы не мешать. Соберутся сестры - слушают. И не расходятся, пока дело не позовет. А Аннушка дольше всех как-то задержалась - мы и разговорились. Требования у нее большие оказались: нравятся ей гармонисты и чтобы высокого росту были. А где их взять? У меня, например, всего 172 - недотянулся, значит. Заверять пришлось ее - выпрямлюсь, мол, когда из окопов выйду, подрасту сантиметров на пять. Не знаю, поверила или нет. В общем, обещала ждать.
- А если... того?
- Ну, если черепок скостит, тогда... Правда, и ноги может укоротить чего на войне не случается. К дипломатии прибегать придется - на снаряд или мину все сваливать. Или заказывать протезы, чтобы повыше...
Веселый лейтенант говорил это легко, чувствовалось - не верил он в предполагаемое увечье.
А мы с Мятиновым полусерьезно советовали:
- Береги руки, Дозоров, не поднимай вверх - прострелят.
- Тогда прощай твоя Аннушка.
- Выберет кого подлиннее. Дозоров не обижался, отшучивался. В полку тоже произошли перемены.
За зимние бои командир полка майор Евтушенко был награжден орденом Александра Невского. Ему присвоили звание подполковника и направили на повышение - командующим артиллерией соседней дивизии. У Евтушенко полк принял гвардии подполковник Мосолкин.
Политработники в полку вели негромкую повседневную работу.
Политрук Кунгурцев был человеком уравновешенным и приветливым, носил погоны старшего лейтенанта. На беседах его внимательно слушали - он излагал общую военную обстановку на фронтах или рассказывал о предстоящих боевых задачах. Авторитет заместителя командира батареи по политчасти был непререкаемый, и обращались к замполиту всегда. Одному он помог разобраться в семейной путанице, когда солдат перестал получать письма, другому подтвердил служебное положение для получения дома установленных льгот. Он следил за настроениями личного состава батареи, придавал им важное значение. Кунгурцев умел уважать в собеседнике достоинство, кем бы тот ни был, и этим возвышал себя в глазах остальных солдат. Эта его особенность считалась естественной и вместе с тем предопределенной должностью и характером работы.
Дядя, кто не ушел от немцев, мало кто остался жив. Сначала они убивали, а потом стали вешать. Повесили учительницу Александру Ивановну.
Дядя, бейте врага на мелкие куски! Отомстите за своих отцов и матерей, братьев, сестер и детей. Леля".
Украдкой поглядывая на Матвея - своего товарища, согнутого бедой, люди думали о себе: а как бы они поступили, если бы такие несчастья докатились до их сибирских семей, и какими бы стали они от такого известия?
Филипчук пришел в батарею полгода назад с одним из очередных пополнений и внешне ничем не отличался от основного состава. Его деревня была под оккупацией - лишь это отличало его от остальных и вызывало сочувствие, но не более - все могло обойтись благополучно.
Но не обошлось. Война опалила деревню Филипчука, принесла беды и смерть для мирного ее населения, стала конкретно осязаемой, приблизилась к солдату еще одной неприглядной и жестокой стороной. В том, что произошло у него в деревне, никто из бойцов не был виноват лично, но невысказанная эта вина, кажется, набрасывала тень на всех вместе и на каждого в отдельности.
До сибирских селений от линии фронта далеко, их не коснулась и едва ли коснется непосредственная опасность, но и там, на востоке, нелегко управляться без сильных мужских рук, обеспечивая армию всем необходимым. Беда одной деревеньки на западе была предостережением для всех других, она стала всеобщей, уже более полутора лет витающей над территорией страны. И как бы далеко ни находились города и села от линии боевых действий, никто не мог поручиться за них, что они неуязвимы.
Деревня Филипчука стала одной из жертв, одной из множества городов и сел, оккупированных немцами.
- Бить их надо, паразитов, без всякой пощады, - нарушил тягостное молчание Банников.
- А что смотреть? Паразиты и есть...
- Правильно там девчонка пишет: "отомстите"...
- С заклятым врагом иначе нельзя...
- Ты, Матвей, не один такой. Много наших красноармейцев недосчитается сродственников...
- Не люди, а звери...
- Что гадина, что фашист - родились от одной матки...
Заговорили по всей землянке - кто сидел рядом и кто - в дальних углах. Матвей смотрел на товарищей и слушал их, а потом поднялся сам.
- Спасибо, хлопци, - начал Матвей, переступая с ноги на ногу. - За каждым тем словом в письме... живой чоловик... а многих теперь нема. Трудно поверить... Деревеньски наши партизанять, в их числе Семен - нельзя було порты тереть у хате... А я - тут, по эту сторону... Як написать, шо казаты Лельке? Напишу от усих вас - пощады фашистам не будэ... А вам спасибо, шо тут гуторилы...
Матвей сел, должно быть, не высказавшись полностью, но не зная, что добавить, волнуясь, сбиваясь на родной язык.
Наступившую паузу нарушил сержант Абрамов:
- Тут вот есть еще одно письмо.
- Такого одного хватит за глаза.
- За Матвееву деревню прощать нельзя...
- Гнать немчуру к чертовой матери...
- Не только за Матвееву - за все...
- Читай, сержант, что там у тебя.
- Это другого содержания, товарищи. Вот послушайте. Письмо красноармейцу Дорофееву от его отца.
"Здравствуй, Яша!
Шлю тебе свой сердечный привет и от души желаю здоровья, храбрости и успехов в борьбе с немецкой нечистью".
Далее рассказывалось, чем занимаются дома, как следят за успехами на фронтах и ждут своего сына с победой. Это было доброе родительское письмо фронтовику.
Слушая письмо, люди ушли в воспоминания о своей родне, оставленной дома.
- Трудновато им приходится без нас - старикам.
- Этот старик еще боевой - две премии отхватил.
- Радуется, если хорошие вести с фронта...
- А мы сидим, как бирюки...
- Есть тут кое-что и про нас, - потряс Абрамов листком дивизионной газеты. - Вот:
"Прямой наводкой.
Орудийные расчеты командира Петрухина, стреляя прямой наводкой, показали высокую меткость. Первым стрелял сам тов. Петрухин и первым же снарядом подавил вражеский пулемет. Стрелявшие за ним уничтожили еще две пулеметные точки.
Артиллеристы тов. Ширгазина заметили группу немецких солдат в 10 человек. Они дали несколько удачных залпов, уничтожили 7 гитлеровцев и подавили пулеметную точку. Ст. сержант Н. Дьяконов".
- А и верно - про нас.
- То было еще в слякоть. Вспомнили...
- Написать никогда не поздно...
- Другие воюют, и мы тоже вроде бы... пашем.
- Еще успеешь, делов на всех хватит...
- Мы сидим здесь временно, - вмешался Абрамов, - пока главные силы Красной Армии заняты у Сталинграда. Подойдет наш черед, и тоже начнем. Наши дела находятся не за горами.
И верно - не за горами были наши дела.
Русская зима обычно снежная. Таковой она стала и теперь. Обильные снегопады и бураны заметали дороги, затрудняли перевозки. Поэтому основные пути обозначались вешками с клочками соломы наверху. Продвигаясь от вешки к вешке, путник не сбивался с дороги. На солдатских тропах между подразделениями тоже стояли вешки. Жизнь была налаженной, привычной и благополучной для фронтовых условий. Теплая землянка, уютные окопы у орудий, укрытые от непогоды боеприпасы. Хорошие конюшни в овраге для сытых лошадей дополняли наше фронтовое благополучие.
Но жизнь эта нарушена приказом:
- Сменить ОП!
Новые огневые позиции определили где-то впереди, километрах в трех от старого места - это еще не передний край, но вплотную к нему. Туда же подтягивались другие подразделения полка.
Снялись вечером. Двигались по заранее проложенной, но еще не укатанной колее. Часа через два стояли на новой ОП.
Низина. Земля упругая, промерзла только верхняя корочка. Готовность к утру.
Бои были тяжелыми.
Они проходили северо-восточнее города Жиздры и получили название Жиздринской операции.
Оборонительные сооружения немцев укреплялись и совершенствовались в течение десяти месяцев. Каждая траншея и опорный пункт упорно защищались фашистами. Сознание расового превосходства и успехи на других фронтах долгое время укрепляли их веру в непобедимость гитлеровской армии. Красной Армии предстояло потрудиться, чтобы переубедить фрицев, заронить в их души искру сомнения.
В первые два дня пехота овладела двумя немецкими траншеями и контратакована была из третьей. На трудный участок направлены наши танки, но одолеть первую полосу обороны на всем фронте дивизии не удалось. Обе стороны несли потери в людях и технике.
Артиллеристы с наблюдательных пунктов исходного положения не могли воздействовать на огневые средства в глубине. Ушедшие вместе с пехотой командиры батарей прерывали огонь из-за отсутствия связи - провода секлись осколками, связисты не успевали их чинить. Дивизионная артиллерия работала не на полную нагрузку.
Чтобы повысить активность, командование решило использовать артиллерийских корректировщиков, посадив их на танки. Опыта еще не было, но идея требовала воплощения.
Договорились с танкистами.
- Корректировать огонь будете вы, - сказал командир полка капитану Ларионову, когда возник этот план. Ясно, что осуществить его мог кто-то из старших по должности - один из смелых и решительных офицеров, каких в полку немало. Ларионов мог предположить, что выбор падет на него, но приказ командира привел к короткому замешательству. Задача очень ответственна, а капитан не готов...
Однако он, быстро справившись с волнением, сказал:
- Есть!
Командир уточнил: с кем связаться, какие батареи привлечь, на что обратить внимание более всего. Но не сказал, как сочетать свою работу с работой танкистов, да и не мог говорить об этом - задача уставами не предусмотрена. Подвижной наблюдательный пункт (ПНП) открывал новые возможности, и их надлежало использовать. Остальное зависело от исполнителя.
Идея на этот раз в жизнь не воплотилась. То ли в танке было тесно и артиллеристы мешали экипажу и не сумели договориться с ним, то ли по другим причинам - они не подали ни одной команды. Огонь они не открыли, а сами попали под огонь противотанковой пушки немцев. Экипаж был выведен из строя, танк сгорел. Оставшиеся в живых выбрались через люк в днище, в их числе тяжело раненный Ларионов. Его радист скончался в танке.
Неудача неприятно подействовала на однополчан. Мы понимали, что кто-то другой должен повторить.
После трех дней боя вечером, оставив за себя Молова, комбат пришел на ОП. Вид у него был невеселый. С похудевшего лица смотрели усталые серые глаза.
- Дело дрянь, - говорил он, - пехота недовольна нашей работой. Командование ищет способы повышения активности - прямую наводку или что-то другое, а пока виноваты мы.
О нелицеприятных объяснениях с Начальством можно было догадываться по его настроению, когда он ставил задачу по карте:
- Выйдешь утром вот сюда - к высоте с отметкой 226.6. Определишь место для прямой наводки. Высота еще не взята, но первая траншея немцев - у нас. Опасайся снайпера вот здесь, другой дороги нет.
Утро выдалось светлое и тихое. Артиллерия молчала.
Мне нужно идти налево к высоте. Сопровождаемый солдатом Иваном, я поднялся на горку, осмотрелся.
Какой вид! Широкая панорама местности, освещенная ярким зимним солнцем, сияла перед нами. Всхолмленная слева, направо переходила в спокойную равнину, исполосованную следами прошедшей в разных направлениях техники, усеянную темными пятнами воронок и каких-то предметов, рябивших на снегу.
Мы шли по твердой дороге и по насту не проваливаясь. Навстречу попадались связисты и редкие раненые, выходившие с передовой. За нами следовали попутчики, придерживаясь за провод.
До "передка" около километра. Начинают петь пули.
А вот и участок, о котором говорил комбат. Здесь много убитых. Место открытое. Мы замедлили шаг на несколько мгновений, увидев стоящего на коленях парня, склонившегося не над катушкой провода, как можно было подумать, приняв его за телефониста, а над упавшим товарищем. Торопливо шаря в карманах своей шинели, он упрашивал его, еще не осознав случившегося:
- Миша! Да Миша же... Вставай... Да неужто ты... Встань...
Но товарищ лежал не отвечая, вытянувшись, вверх лицом, на щеки его легли серые тени. Стоявший на коленях парень ни на кого и ни на что не обращал внимания и не верил, что его товарищ мертв. Пропели две-три пули. Солдат не уходил. Он не хотел верить, не мог еще верить факту, очевидному даже со стороны...
- Убьют парня тоже, - мрачно сказал Иван. Не снайпер это, думал я, а какой-то фанатик.
Снайпер не будет бить на таком расстоянии. А этот пуляет в расчете попасть десятым, сотым выстрелом. Но никто не кланяется его пулям. Но и он дождется для себя ответного выстрела. Обязательно дождется.
Траншея, куда мы пришли, являла следы прошедшего боя. Над ней основательно поработала артиллерия. Снег перемешан с землей. Прямые попадания выщербили стылые стенки окопа. В окопе лежали трупы его защитников, и не только они - в рукопашной погибли и атаковавшие, одетые в белые халаты и в полушубки. Трупы не были убраны, до них не дошел черед.
Промороженная траншея охватывала косогор высоты, она была узкая - дно не шире полуметра - и глубокая - в полный человеческий рост. Нельзя пройти, не наступив на тела, лежащие кое-где один на другом по два и по три сразу, заполняя проход от стенки до стенки. Они срастались с дном окопа, вминаясь в него под тяжестью солдатской обуви...
А через откинутые полы палаток над входом в землянки видны солдаты они отдыхают или едят. Как ходят эти люди, не замечая павших? Или свыклись? Лица живых товарищей непроницаемо равнодушны, безмерно усталы, опустошены всем происшедшим...
Мы осмотрели косогор, став на ступеньки лаза, выдолбленного в стенке траншеи, - просматривалась полоска земли, уходящая вверх на 50-100 метров, дальше - не видно. Если сюда встать - будем слепы. Косогор - не лучшее место для орудий прямой наводки. Нужно выбирать правее.
Вернувшись, мы застали комбата на ОП.
Я доложил об осмотре местности. Комбат ответил неопределенно:
- По утверждению поэта, земля наша поката, а эта высота - тем более. Решение изменилось, и прямой наводки не будет. Будете работать с закрытых.
Клевко пригласил пройти к старшине. Комбату присвоили очередное звание - "капитан". Из командиров батарей он получил его первым. Мы поздравили его.
Оживившись, капитан Клевко делился мыслями:
- Эта высота как бельмо на глазу. Пехота справа прошла дальше километров на пять, а высота осталась у фрицев. Перемещать ОП пока преждевременно. Теперь единственный выход - ударить во фланг и отрезать высоту с тыла. Тогда она падет сама собой.
Комбат знал, что говорил. Он постоянно общался с командирами стрелковых батальонов, а сегодня, в день затишья, долго находился в штабе полка, о чем-то беседовал.
- Завтра нам предстоит серьезная работа, - продолжал капитан. - Из штаба полка я жду радистов с РБ{2}.
Дождавшись радистов, комбат ушел. Утром ожидался очередной "сабантуй".
* * *
"Сабантуй" длился тридцать минут. Опять действовали "катюши", гремели батареи нашего полка, басовито вторили им корпусники. Стороной, урча, ползли танки. Над боевыми порядками полка низко прошли штурмовики. День начался шумно.
Старший лейтенант Молов с НП информировал:
- Пехота пошла в атаку. А комбат ушел к танкистам. Будьте внимательны. Рацию держать на прием.
Минут через сорок мы получили первую команду по РБ. Комбат "танцевал" от ранее пристрелянной цели правее высоты. Мы поняли - идет штурм во фланг противника, о чем Клевко говорил накануне.
Все шло хорошо, но потом рация замолчала. Что-то случилось.
Молов, оставшийся за комбата, сменил НП и вел огонь с нового места. С комбатом не было связи по-прежнему.
Вечером с НП пришел разведчик. Он принес сколок с карты:
- Сюда надо переместить ОП. А комбата нет - капитан Клевко погиб.
Неожиданность сообщения была гнетуще тяжелой. Неразговорчивые вообще, мы прикусили языки совсем, а разведчик поведал о подробностях:
- Капитан сразу сказал, что поедем на броне позади башни. Здесь и тепло - над мотором, и дышать легче. Ну, значит, устроились мы втроем: я, комбат и полковой радист. А потом пехота к нам подсела, человек пять. Когда миновали проход в минном поле, танк прибавил скорость. Метров пятьсот, наверно, катились без задоринки, а потом нас обстреляла минбатарея. Пехота пососкакивала, а мы остались. Нам сподручней с танка... Потом увидели фрицев в траншее - засели там и строчат... Тут мы и подали команду. С фрицами теми не знаю что сталось, но строчить перестали. Танкисты для верности проутюжили окоп и пошли дальше - и мы с ними. Да прилетел какой-то дурацкий снаряд, разорвался от нас метрах в десяти, мы и не слышали, как он прилетел. Комбата наповал, и рацию пробило осколком. Радиста - того немного царапнуло, а мне - ничего, меня башня прикрыла. Постучали танкистам стойте, мол. Танкисты остановились. Сняли мы нашего комбата с брони и положили на плащ-палатку у деревца, на видном месте. Танкисты уехали, а мы остались. Что нам делать без рации?
Вторая попытка взаимодействия с танкистами, как и первая, окончилась трагически.
В наступательных боях мы участвовали, пока не сошел снег. Враг уходить не хотел, защищаясь всеми средствами, переходя в контратаки, а нам ставили задачу жестко - взять, не пустить, стоять насмерть. И во всем, что делали солдаты, можно было усмотреть подвиг - каждодневный, постоянный, хотя и незаметный. Свой труд солдаты не называли подвигом. Но случались и такие поступки, которые иначе чем героическими не назовешь.
Армейская газета рассказала об одном случае. Рота поднялась в атаку и попала под губительный огонь артиллерии. Тяжело ранило политрука - осколком в предплечье срезало руку. Но это не остановило офицера, он повел своих бойцов вперед. Атака продолжалась, увлекаемая политруком.
Позднее удалось прочесть похожий рассказ о бесстрашном разведчике Николае Чекавинском, которого многие считали погибшим, а он оказался жив. В бою за Тортолово под Ленинградом ему оторвало левую руку по локоть. Товарищи наспех перетянули предплечье жгутом, сделанным из провода, и хотели отнести пострадавшего в укрытие. Но Чекавинский и после ранения командовал своей ротой еще 17 часов. Крепость Тортолово была взята и удержана. До подхода подкрепления Чекавинский был еще раз тяжело ранен перебита вторая рука, ребро, повреждена правая нога.
У нас происходили случаи попроще.
Над нами, чуть в стороне, проходил воздушный бой. Сражения в воздухе мы видели ежедневно. Немецкие "мессершмитты" и наши "лаги" устроили огромную карусель. Они кружили в разных плоскостях и пытались расстрелять друг друга. Пулеметные очереди веером разлетались в разные стороны. На ОП находился новый заместитель командира полка капитан Бобков и с интересом наблюдал за боем. Он почувствовал удар в грудь, но не упал. Пуля пробила полушубок, ватник, гимнастерку и еще горяченькая была извлечена капитаном. Авиаторы послали ему привет. Он показывал нам этот "привет", удивляясь столь необычному случаю.
В третьей батарее с наблюдательного пункта шел командир взвода управления лейтенант Садыков. К нему почти вплотную прилетели два снаряда и разорвались. Лейтенант не слышал их полета и поэтому не упал. Ему основательно попортило полушубок, разрезало поясной ремень и осколком помяло наган. Наган спас его от верного ранения в бедро. На бедре остался большой синяк от удара.
- Повезло...
Каждый солдат мог рассказать нечто подобное, происшедшее с ним лично, - из тех, кто жив пока и продолжает боевую работу.
В этих боях героизм становился нормой, явлением обыденным. За мужество и отвагу в дивизии 371 боец и командир были награждены орденами и медалями. 70 процентов из числа награжденных ыли коммунистами и комсомольцами.
Зимняя операция 16-й армии получила высокую оценку.
Жиздринская операция, говорят документы, явилась составной частью зимних наступательных действий Западного фронта и заняла видное место среди операций Отечественной войны: был нанесен значительный урон крупной группировке войск противника - шести пехотным и двум танковым дивизиям. Своими активными действиями 16-я армия отвлекла значительные силы противника с других участков Западного фронта и этим обеспечила успех войск правого фланга фронта, действовавшего в направлении Вязьмы, и разгромила крупную группировку противника в сложных условиях зимы и сильно пересеченной местности.
...Нас выводили во второй эшелон.
Снег сошел почти всюду, оставаясь серыми пятнами на затененных местах. Полк выходил в тыл по дорогам, пройденным до этого с боями. Заминированные зимой, оттаивая, они хранили притаившуюся смерть. Саперы проверяли пути, делали проходы, но подрывы транспорта повторялись. Поэтому мы шли след в след.
А вот и район Буды Монастырской и памятной высоты. Теперь здесь стоит тишина.
Короткий привал. Оголенная земля показывала зерна огненного посева. На каждом квадратном метре огромной территории лежали почерневшие осколки, посев был густым.
В одной неглубокой, менее человеческого роста, но широкой яме вытаивали десятки трупов. Некоторые обнажены, на других - серо-зеленые мундиры, сохранились бинты марлевых повязок. Я смотрел на недвижных теперь немцев, стараясь понять, чем отличны они от русских, от других наших соотечественников, - физически, не говоря о их духовной начинке. Немногим. А начинка довела их до этой ямы. Запомнился юноша, лежащий наверху, - голый торс его хранил следы загара. Правильное сложение, хорошо развитая мускулатура, ладная голова с волнистыми светлыми волосами. Он мог стать счастливым и полезным у себя на родине, а теперь вот остался здесь.
Труп врага, говорят, радует сердце солдата. Возможно. Но вид погибших всегда неприятен. Картина, увиденная здесь и в покинутых окопах, будет возникать в сознании с новой силой, найдет продолжение и развитие, станет тревожить память в десятки последующих лет, ощущаться подошвами солдатских ног, ступавших по пружинящим останкам, представать кошмарами в сновидениях, вызывать тошноту - на многие послевоенные годы.
Перемены
Мы приводили в порядок себя, имущество и оружие, используя предоставленную передышку.
Пришел важный приказ наркома. По этому случаю дивизион был построен как на плацу - в линию батарей.
В торжественной тишине апрельского леса старший батальонный комиссар Нечаев огласил приказ о присвоении нашей дивизии гвардейского звания.
Мы удостоены этой чести за штурм и взятие высоты с отметкой 226.6. Малой кровью. Боевой выучкой и умением. Доблестью солдат и офицеров.
Отныне мы - гвардейцы. Нашим частям будут вручены гвардейские знамена с дорогим образом Ильича. Будут присвоены новые номера. Получим дополнительное вооружение. Самые ответственные боевые задачи доверятся нам. Наши силы испытаны в боях, и Родина на них надеется больше, чем когда-либо. Звание гвардейцев обязывает нас драться лучше, упорнее, не щадя сил и самой жизни.
После оглашения приказа отличившимся в боях вручили награды - медали "За боевые заслуги" и "За отвагу". Первыми кавалерами у нас стали командиры орудий старший сержант Абрамов, сержант Банников и младший сержант Погорелов, разведчики младший сержант Волков и рядовой Петров.
На другой день дивизионная газета писала:
"Наша часть преобразована в гвардейскую. Гордись высокой честью! Множь в боях традиции гвардии!"
В батарею на место погибшего Клевко пришел капитан Маркин. Говорил он негромко, глуховатым голосом, но уверенно, чем-то располагая к себе офицеров и солдат. Пройдя по батарее, Маркин собрал командиров взводов и отделений:
- Я назначен командиром батареи. Меня зовут Маркин Федор Иванович. Родился в 1916 году, в армии с 1936 года. Окончил Подольское артиллерийское училище. В боях с июня сорок первого. Был ранен, лечился в госпитале. После этого прибыл к вам в полк.
Комбат коротко и просто рассказывал о себе, не делал из себя загадки это нам понравилось. Он продолжал:
- Теперь о деле.
И изложил все, что заметил. Лошади нуждаются в уходе, амуницию нужно приводить в порядок. В стволах пушек - нагар, их нужно пробить. Личное оружие солдат с налетом ржавчины - такое недопустимо. Командирам отделений необходимо повысить требовательность. И так далее. Вплоть до пуговиц и подворотничков на гимнастерках и пряжек на солдатских ремнях. До вещевых мешков солдат и щеток для чистки сапог. До состояния кухни и нарукавников у нашего повара.
Через тридцать минут он всех отпустил, приказал идти по местам, заниматься делом. На устранение недостатков - два дня.
Работы оказалось много, мы торопились сделать ее к сроку, определенному новым комбатом.
Старший лейтенант Молов уходил от нас в штаб артиллерии дивизии на должность помощника начштаба. Теперь уже гвардии старший лейтенант.
Мы посидели на поваленном дереве - попрощались. Закинув вещмешок за спину, он ушел в глубь леса.
Дивизия стала называться 83-й гвардейской, а наш полк - 187-м гвардейским артиллерийским полком.
Новый командир взвода управления лейтенант Дозоров тоже побывал в госпитале. Легкое пулевое ранение дало ему возможность отдохнуть.
- Эх и девчонки там! - вспоминал он вечером. - Выбирай по вкусу! Кому - рябая, кому - конопатенькая. Никто без невесты не останется.
Мы смеялись:
- Сам-то какую нашел?
- О! Моя особенная - лицом белая и с кудряшками. Очень уж ей приглянулось, что я на гармошке могу. Прикостыляешь, бывало, в их каптерку - там гармошка стояла - и давай. Потихоньку, конечно, чтобы не мешать. Соберутся сестры - слушают. И не расходятся, пока дело не позовет. А Аннушка дольше всех как-то задержалась - мы и разговорились. Требования у нее большие оказались: нравятся ей гармонисты и чтобы высокого росту были. А где их взять? У меня, например, всего 172 - недотянулся, значит. Заверять пришлось ее - выпрямлюсь, мол, когда из окопов выйду, подрасту сантиметров на пять. Не знаю, поверила или нет. В общем, обещала ждать.
- А если... того?
- Ну, если черепок скостит, тогда... Правда, и ноги может укоротить чего на войне не случается. К дипломатии прибегать придется - на снаряд или мину все сваливать. Или заказывать протезы, чтобы повыше...
Веселый лейтенант говорил это легко, чувствовалось - не верил он в предполагаемое увечье.
А мы с Мятиновым полусерьезно советовали:
- Береги руки, Дозоров, не поднимай вверх - прострелят.
- Тогда прощай твоя Аннушка.
- Выберет кого подлиннее. Дозоров не обижался, отшучивался. В полку тоже произошли перемены.
За зимние бои командир полка майор Евтушенко был награжден орденом Александра Невского. Ему присвоили звание подполковника и направили на повышение - командующим артиллерией соседней дивизии. У Евтушенко полк принял гвардии подполковник Мосолкин.
Политработники в полку вели негромкую повседневную работу.
Политрук Кунгурцев был человеком уравновешенным и приветливым, носил погоны старшего лейтенанта. На беседах его внимательно слушали - он излагал общую военную обстановку на фронтах или рассказывал о предстоящих боевых задачах. Авторитет заместителя командира батареи по политчасти был непререкаемый, и обращались к замполиту всегда. Одному он помог разобраться в семейной путанице, когда солдат перестал получать письма, другому подтвердил служебное положение для получения дома установленных льгот. Он следил за настроениями личного состава батареи, придавал им важное значение. Кунгурцев умел уважать в собеседнике достоинство, кем бы тот ни был, и этим возвышал себя в глазах остальных солдат. Эта его особенность считалась естественной и вместе с тем предопределенной должностью и характером работы.