Страница:
Лорен Де Стефано
Увядание
Посвящается моему папе,
который сказал мне однажды:
«Когда-нибудь, дочка,
ты сделаешь что-нибудь великое».
Вот как кончится мир –
Не взрыв, но всхлип.
Т. С. Элиот. Полые люди(Перевод А. Сергеева)[1]
1
Жду. Мы так долго находимся в темноте, что уже не в состоянии различать грань между сном и явью. Спим, сбившись в кучу, как крысы, всматриваемся в темноту и видим сны, наполненные мерным покачиванием.
Я точно знаю, когда кто-то из нас ломается – по звукам бьющегося о пол тела и крикам, которые металлическим звоном отдаются в ушах. Никто даже не шевелится. Мы уже давно не пытаемся разговаривать, лишь еще глубже погружаемся в окружающий мрак.
Открываются двери.
Свет нас страшит. Он подобен солнечному пятну, к которому стремится младенец в момент рождения, и одновременно ослепительному сиянию на выходе из тоннеля, куда человек попадает после смерти. Как и другие напуганные девушки, я кутаюсь в одеяла, не желая быть частью начала или конца.
Выходим, слегка пошатываясь, неуверенно переставляя ноги: мы разучились ходить. Сколько дней или, может, часов прошло? Над нашими головами простирается огромное открытое небо.
Встаю в ряд к другим девушкам, мужчины в серых шинелях нас пристально изучают.
Я понимаю, что происходит. Там, откуда я родом, девушки пропадают уже давно. Они словно испаряются, кто из собственной постели, кто с обочин дорог. То же случилось и с моей соседкой. Ее семья после этого как сквозь землю провалилась. Все они куда-то переехали: то ли пытались ее разыскать, то ли осознали, что она больше не вернется.
Теперь моя очередь. Да, девушки исчезают, но что происходит с ними потом? Их отбраковывают и убивают? Продают в сексуальное рабство? Сценарий вполне вероятный. Правда, остается еще одна, последняя возможность: стать невестой. Я видела их по телевизору, прекрасных, юных и очень грустных невест рука об руку с состоятельными мужчинами, которые скоро достигнут своего предельного возраста – двадцати пяти лет.
Остальные девушки так никогда и не попадут на телевизионный экран. Тех, кто не прошел проверку, отправят работать в район красных фонарей. Тела одних, полуразложившиеся, опаляемые безжалостными лучами солнца, будут обнаруживать прямо на обочинах дорог; у Сборщиков найдутся дела поважнее, чем разбираться с ними. Другие бесследно исчезнут, и семьям этих бедняжек останется только гадать о том, как сложилась их судьба.
Девушек забирают, когда им исполняется лет тринадцать и они вступают в детородный возраст. Из-за вируса ни одна из женщин моего поколения не доживает и до двадцати.
Нам измеряют обхват бедер, чтобы понять, насколько мы сильны, заглядывают в рот, чтобы определить состояние здоровья. Одну из девушек тошнит. Наверное, ту, что кричала. Она вытирает рот. Ее трясет от ужаса. Я стою неподвижно, даже не смотрю в ее сторону, не хочу, чтобы меня заметили.
Находясь в окружении живых мертвецов, явственно чувствую, как во мне пульсирует жизнь. Их сердца едва бьются, мое же бешено колотится. Долгая поездка в кромешной тьме нас объединила. Мы слились в единое безымянное существо, попавшее в невообразимый ад. Я не хочу выделяться! Не хочу выделяться!
Бесполезно. Меня заметили. Незнакомый мужчина неторопливо двигается вдоль шеренги. Он не выказывает никаких эмоций, когда мужчины в серых шинелях грубо осматривают нас. У него задумчивый и одновременно довольный вид.
Взгляд его притягательных зеленых глаз встречается с моим. Он улыбается. Золотой отблеск его коронок говорит о достатке. Странно, он слишком молод для того, чтобы иметь серьезные проблемы с зубами. Он не сбавляет шаг. Увлеченно изучаю собственные туфли. Идиотка! Мне не следовало поднимать глаз. Их необычный цвет – это первое, что во мне замечают.
Он что-то говорит серым шинелям. Они смотрят на нас и, видимо, приходят к согласию. Бросив взгляд в мою сторону, мужчина с золотыми коронками еще раз улыбается и садится в машину. Она резко, выплевывая гравий из-под колес, сдает назад, в направлении дороги, и уезжает.
Ту бедняжку, которую вырвало, отводят обратно в фургон, ее и еще десяток других конвоирует один из серых шинелей. От стройной шеренги нас осталось всего трое. Мы стоим поодаль друг от друга. Шинели опять переговариваются.
– Шагайте! – приказывают они, и мы подчиняемся.
Идти нам некуда, кроме как к распахнутой двери лимузина, припаркованного на гравии. Мы находимся в стороне от проезжих дорог, где-то неподалеку от шоссе. До нас доносится гул машин. Далеко, в пурпурной дымке, зажигаются огни ночного города. Я не знаю даже нашего приблизительного месторасположения: эта пустынная дорога совсем не похожа на шумные улицы моего родного города.
Мы шагаем. Две другие девушки идут передо мной. Залезаю в лимузин последней. От водителя нас отделяет тонированное стекло. За секунду до того, как захлопывается дверца машины, из фургона, в который собрали всех не прошедших отбор, доносится какой-то звук.
Я понимаю, что это первый из десяти выстрелов.
Просыпаюсь на атласных простынях. Меня мутит, все тело покрыто горячим потом. Сознание немного проясняется. Подтянувшись к краю кровати, свешиваюсь вниз головой. Меня выворачивает прямо на роскошный красный ковер. Я все еще давлюсь и отплевываюсь, когда замечаю, что кто-то уже очищает ковер тряпочкой для мытья посуды.
– На всех усыпляющий газ действует по-разному, – тихо говорит он.
– Усыпляющий газ? – бормочу я и нечаянно брызгаю слюной.
Хочу утереть рот белым кружевным рукавом своей сорочки, но он протягивает мне тканевую салфетку – такого же сочного красного цвета, как и ковер.
– Его пускают в салон через специальные отверстия, – объясняет он. – Чтобы вы не смогли понять, куда вас везут.
Вспоминаю о прозрачной перегородке, отделявшей нас от водителя. Она, как я теперь понимаю, воздухонепроницаема. Смутно вспоминаю свист, с которым воздух выходил из вентиляционных отверстий в корпусе автомобиля.
– Одна из вас не поняла, что с ней произошло, – продолжает парень, разбрызгивая белую пену на тот участок ковра, куда меня вырвало. – Чуть не выбросилась из окна спальни. Оно, разумеется, было заперто. И сделано из ударопрочного стекла.
Все эти ужасные вещи он говорит вполголоса, будто даже сочувственно.
Оборачиваюсь к окну. Оно плотно закрыто. Мир за ним ярко-голубой и зеленый, ярче, чем привычный мне. Дома за окнами лишь грязь да запустение маминого сада, который я так и не смогла привести в порядок.
Где-то дальше по коридору кричит женщина. Парень замирает, но уже через пару секунд продолжает соскабливает пену.
– Могу помочь, – предлагаю я.
Еще минуту назад мне не было стыдно за то, что хоть что-то испортила в этой комнате: я здесь не по своей воле. Но я также знаю, что парень не виноват. Он не один из тех Сборщиков в сером, что меня сюда привезли; он тоже мог оказаться здесь против своей воли. Я не слышала об исчезновениях мальчиков-подростков, но пятьдесят лет назад, до того как обнаружили вирус, девочки тоже были в безопасности. Никому ничего не угрожало.
– Не надо, – отказывается он. – Я уже закончил.
Он поднимает тряпку – на ковре ни пятнышка. Потом тянет за какую-то ручку, и в стене обнаруживается отверстие мусоропровода. Бросив в него тряпку, он отпускает ручку, и крышка мусоропровода захлопывается. Затем парень прячет баллончик с белой пеной в карман фартука, поднимает серебряный поднос с пола, куда прежде поставил его, и опускает на прикроватный столик.
– Если тебе получше, принимайся за обед. Обещаю, никакого снотворного.
Парень выглядит так, словно вот-вот улыбнется. Впечатление оказывается обманчивым. По-прежнему сосредоточенно он снимает металлическую крышку с миски супа и еще одну с маленькой тарелки. Она наполнена горячими, дымящимися овощами и картофельным пюре с озерцом подливки в центре. Меня похитили, чем-то накачали, заперли в четырех стенах, но при этом угощают изысканными блюдами. От таких проявлений галантности к горлу опять подкатывает тошнота.
– Другая девушка – ну, та, которая пыталась выброситься из окна, – что с ней стало? – спрашиваю я.
У меня не хватает духу поинтересоваться судьбой женщины, кричавшей где-то рядом. Не хочу о ней знать.
– Она немного успокоилась.
– А что с третьей девушкой?
– Проснулась сегодня утром. Наверное, Комендант взял ее с собой прогуляться по саду.
Комендант. Осознаю всю безнадежность своего положения, падаю на подушки. Комендантам принадлежат особняки. Они же покупают невест у Сборщиков. Последние патрулируют улицы, высматривая подходящих кандидаток, и похищают их. Кто подобрее, продают отбракованных девушек в проститутки, но те, с кем столкнулась я, загнали их всех в фургон и расстреляли. В снах, что я видела под воздействием усыпляющего газа, тот первый выстрел раздавался снова и снова.
– Давно я здесь? – спрашиваю я.
– Два дня. – Парень протягивает мне чашку с дымящимся напитком.
Я уже хочу отказаться, когда замечаю, что с края чашки свисает ниточка от чайного пакетика, и чувствую пряный аромат. Чай. Мы с братом Роуэном пили чай два раза в день, утром на завтрак и после ужина. Запах напоминает о доме. Мама обычно тихонько напевала у плиты, ожидая, когда закипит чайник.
С трудом сажусь. Беру чашку. Подношу ее к лицу и вдыхаю горячий пар. Это все, что я могу сделать, чтобы не разрыдаться. Должно быть, парень замечает, что до меня понемногу доходит, в какой переплет я попала. Он, вероятно, подозревает, что я могу что-нибудь выкинуть: разрыдаться или попытаться выброситься из окна, как та девушка. В общем, он медленно продвигается по направлению к двери и тихонько, не оглядываясь, выходит из комнаты, оставляя меня наедине с моим горем. Но вместо того чтобы лить слезы, я вжимаюсь лицом в подушку и издаю жуткий, первобытный вопль. Не думала, что способна на такой крик и подобную ярость.
Я точно знаю, когда кто-то из нас ломается – по звукам бьющегося о пол тела и крикам, которые металлическим звоном отдаются в ушах. Никто даже не шевелится. Мы уже давно не пытаемся разговаривать, лишь еще глубже погружаемся в окружающий мрак.
Открываются двери.
Свет нас страшит. Он подобен солнечному пятну, к которому стремится младенец в момент рождения, и одновременно ослепительному сиянию на выходе из тоннеля, куда человек попадает после смерти. Как и другие напуганные девушки, я кутаюсь в одеяла, не желая быть частью начала или конца.
Выходим, слегка пошатываясь, неуверенно переставляя ноги: мы разучились ходить. Сколько дней или, может, часов прошло? Над нашими головами простирается огромное открытое небо.
Встаю в ряд к другим девушкам, мужчины в серых шинелях нас пристально изучают.
Я понимаю, что происходит. Там, откуда я родом, девушки пропадают уже давно. Они словно испаряются, кто из собственной постели, кто с обочин дорог. То же случилось и с моей соседкой. Ее семья после этого как сквозь землю провалилась. Все они куда-то переехали: то ли пытались ее разыскать, то ли осознали, что она больше не вернется.
Теперь моя очередь. Да, девушки исчезают, но что происходит с ними потом? Их отбраковывают и убивают? Продают в сексуальное рабство? Сценарий вполне вероятный. Правда, остается еще одна, последняя возможность: стать невестой. Я видела их по телевизору, прекрасных, юных и очень грустных невест рука об руку с состоятельными мужчинами, которые скоро достигнут своего предельного возраста – двадцати пяти лет.
Остальные девушки так никогда и не попадут на телевизионный экран. Тех, кто не прошел проверку, отправят работать в район красных фонарей. Тела одних, полуразложившиеся, опаляемые безжалостными лучами солнца, будут обнаруживать прямо на обочинах дорог; у Сборщиков найдутся дела поважнее, чем разбираться с ними. Другие бесследно исчезнут, и семьям этих бедняжек останется только гадать о том, как сложилась их судьба.
Девушек забирают, когда им исполняется лет тринадцать и они вступают в детородный возраст. Из-за вируса ни одна из женщин моего поколения не доживает и до двадцати.
Нам измеряют обхват бедер, чтобы понять, насколько мы сильны, заглядывают в рот, чтобы определить состояние здоровья. Одну из девушек тошнит. Наверное, ту, что кричала. Она вытирает рот. Ее трясет от ужаса. Я стою неподвижно, даже не смотрю в ее сторону, не хочу, чтобы меня заметили.
Находясь в окружении живых мертвецов, явственно чувствую, как во мне пульсирует жизнь. Их сердца едва бьются, мое же бешено колотится. Долгая поездка в кромешной тьме нас объединила. Мы слились в единое безымянное существо, попавшее в невообразимый ад. Я не хочу выделяться! Не хочу выделяться!
Бесполезно. Меня заметили. Незнакомый мужчина неторопливо двигается вдоль шеренги. Он не выказывает никаких эмоций, когда мужчины в серых шинелях грубо осматривают нас. У него задумчивый и одновременно довольный вид.
Взгляд его притягательных зеленых глаз встречается с моим. Он улыбается. Золотой отблеск его коронок говорит о достатке. Странно, он слишком молод для того, чтобы иметь серьезные проблемы с зубами. Он не сбавляет шаг. Увлеченно изучаю собственные туфли. Идиотка! Мне не следовало поднимать глаз. Их необычный цвет – это первое, что во мне замечают.
Он что-то говорит серым шинелям. Они смотрят на нас и, видимо, приходят к согласию. Бросив взгляд в мою сторону, мужчина с золотыми коронками еще раз улыбается и садится в машину. Она резко, выплевывая гравий из-под колес, сдает назад, в направлении дороги, и уезжает.
Ту бедняжку, которую вырвало, отводят обратно в фургон, ее и еще десяток других конвоирует один из серых шинелей. От стройной шеренги нас осталось всего трое. Мы стоим поодаль друг от друга. Шинели опять переговариваются.
– Шагайте! – приказывают они, и мы подчиняемся.
Идти нам некуда, кроме как к распахнутой двери лимузина, припаркованного на гравии. Мы находимся в стороне от проезжих дорог, где-то неподалеку от шоссе. До нас доносится гул машин. Далеко, в пурпурной дымке, зажигаются огни ночного города. Я не знаю даже нашего приблизительного месторасположения: эта пустынная дорога совсем не похожа на шумные улицы моего родного города.
Мы шагаем. Две другие девушки идут передо мной. Залезаю в лимузин последней. От водителя нас отделяет тонированное стекло. За секунду до того, как захлопывается дверца машины, из фургона, в который собрали всех не прошедших отбор, доносится какой-то звук.
Я понимаю, что это первый из десяти выстрелов.
Просыпаюсь на атласных простынях. Меня мутит, все тело покрыто горячим потом. Сознание немного проясняется. Подтянувшись к краю кровати, свешиваюсь вниз головой. Меня выворачивает прямо на роскошный красный ковер. Я все еще давлюсь и отплевываюсь, когда замечаю, что кто-то уже очищает ковер тряпочкой для мытья посуды.
– На всех усыпляющий газ действует по-разному, – тихо говорит он.
– Усыпляющий газ? – бормочу я и нечаянно брызгаю слюной.
Хочу утереть рот белым кружевным рукавом своей сорочки, но он протягивает мне тканевую салфетку – такого же сочного красного цвета, как и ковер.
– Его пускают в салон через специальные отверстия, – объясняет он. – Чтобы вы не смогли понять, куда вас везут.
Вспоминаю о прозрачной перегородке, отделявшей нас от водителя. Она, как я теперь понимаю, воздухонепроницаема. Смутно вспоминаю свист, с которым воздух выходил из вентиляционных отверстий в корпусе автомобиля.
– Одна из вас не поняла, что с ней произошло, – продолжает парень, разбрызгивая белую пену на тот участок ковра, куда меня вырвало. – Чуть не выбросилась из окна спальни. Оно, разумеется, было заперто. И сделано из ударопрочного стекла.
Все эти ужасные вещи он говорит вполголоса, будто даже сочувственно.
Оборачиваюсь к окну. Оно плотно закрыто. Мир за ним ярко-голубой и зеленый, ярче, чем привычный мне. Дома за окнами лишь грязь да запустение маминого сада, который я так и не смогла привести в порядок.
Где-то дальше по коридору кричит женщина. Парень замирает, но уже через пару секунд продолжает соскабливает пену.
– Могу помочь, – предлагаю я.
Еще минуту назад мне не было стыдно за то, что хоть что-то испортила в этой комнате: я здесь не по своей воле. Но я также знаю, что парень не виноват. Он не один из тех Сборщиков в сером, что меня сюда привезли; он тоже мог оказаться здесь против своей воли. Я не слышала об исчезновениях мальчиков-подростков, но пятьдесят лет назад, до того как обнаружили вирус, девочки тоже были в безопасности. Никому ничего не угрожало.
– Не надо, – отказывается он. – Я уже закончил.
Он поднимает тряпку – на ковре ни пятнышка. Потом тянет за какую-то ручку, и в стене обнаруживается отверстие мусоропровода. Бросив в него тряпку, он отпускает ручку, и крышка мусоропровода захлопывается. Затем парень прячет баллончик с белой пеной в карман фартука, поднимает серебряный поднос с пола, куда прежде поставил его, и опускает на прикроватный столик.
– Если тебе получше, принимайся за обед. Обещаю, никакого снотворного.
Парень выглядит так, словно вот-вот улыбнется. Впечатление оказывается обманчивым. По-прежнему сосредоточенно он снимает металлическую крышку с миски супа и еще одну с маленькой тарелки. Она наполнена горячими, дымящимися овощами и картофельным пюре с озерцом подливки в центре. Меня похитили, чем-то накачали, заперли в четырех стенах, но при этом угощают изысканными блюдами. От таких проявлений галантности к горлу опять подкатывает тошнота.
– Другая девушка – ну, та, которая пыталась выброситься из окна, – что с ней стало? – спрашиваю я.
У меня не хватает духу поинтересоваться судьбой женщины, кричавшей где-то рядом. Не хочу о ней знать.
– Она немного успокоилась.
– А что с третьей девушкой?
– Проснулась сегодня утром. Наверное, Комендант взял ее с собой прогуляться по саду.
Комендант. Осознаю всю безнадежность своего положения, падаю на подушки. Комендантам принадлежат особняки. Они же покупают невест у Сборщиков. Последние патрулируют улицы, высматривая подходящих кандидаток, и похищают их. Кто подобрее, продают отбракованных девушек в проститутки, но те, с кем столкнулась я, загнали их всех в фургон и расстреляли. В снах, что я видела под воздействием усыпляющего газа, тот первый выстрел раздавался снова и снова.
– Давно я здесь? – спрашиваю я.
– Два дня. – Парень протягивает мне чашку с дымящимся напитком.
Я уже хочу отказаться, когда замечаю, что с края чашки свисает ниточка от чайного пакетика, и чувствую пряный аромат. Чай. Мы с братом Роуэном пили чай два раза в день, утром на завтрак и после ужина. Запах напоминает о доме. Мама обычно тихонько напевала у плиты, ожидая, когда закипит чайник.
С трудом сажусь. Беру чашку. Подношу ее к лицу и вдыхаю горячий пар. Это все, что я могу сделать, чтобы не разрыдаться. Должно быть, парень замечает, что до меня понемногу доходит, в какой переплет я попала. Он, вероятно, подозревает, что я могу что-нибудь выкинуть: разрыдаться или попытаться выброситься из окна, как та девушка. В общем, он медленно продвигается по направлению к двери и тихонько, не оглядываясь, выходит из комнаты, оставляя меня наедине с моим горем. Но вместо того чтобы лить слезы, я вжимаюсь лицом в подушку и издаю жуткий, первобытный вопль. Не думала, что способна на такой крик и подобную ярость.
2
Мужчины умирают в двадцать пять. Женщины – в двадцать. Мы дохнем как мухи.
Семьдесят лет назад ученые научились создавать совершенно здоровых людей. Были изобретены лекарства, полностью излечивающие от рака – болезни, способной поразить любой орган человеческого тела и уносящей миллионы жизней. Возникли действенные методы стимуляции иммунной системы: новое поколение не знало, что такое аллергия и сезонные расстройства, оно не боялось даже венерических заболеваний. Благодаря новым технологиям дети с пороками развития просто не могли появиться на свет. Воспроизведение первого поколения этих генетически отлаженных организмов должно было создать здоровую и счастливую нацию. Большинство из них еще живы и несут груз своих лет с удивительным достоинством. Это крепкие, практически бессмертные, не ведающие страха люди.
Никто не мог и представить, с какими ужасными последствиями придется столкнуться их потомкам. Благополучное первое поколение и сейчас наслаждается полноценной жизнью, а вот их детям и внукам не так повезло. Мы, новые поколения, рождаемся здоровыми и сильными, может, даже более здоровыми, чем наши предшественники, но сегодня мужчины живут двадцать пять лет, а женщины – не больше двадцати. Дети умирают уже пятьдесят лет. Мир охвачен паникой. Только богатые семейства не теряют надежды. Сборщики зарабатывают похищением девушек. Их продают в невесты и заставляют рожать детей. Брат, не скрывая отвращения, говорит, что это своего рода эксперимент. Одно время он хотел побольше разузнать о смертельном вирусе: постоянно донимал отца и мать вопросами, на которые не было ответа. Его любопытство сошло на нет, когда умерли родители. Мой умница-братик, мечтавший спасти мир, теперь посмеивается над теми, кто еще не оставляет попыток что-то изменить.
На самом деле ни один из нас точно не знал, что в действительности происходит с похищенными девушками.
И вот я, кажется, скоро узнаю.
На мне все та же кружевная сорочка, я на ногах уже несколько часов. Еще раз осматриваюсь. Комната полностью обставлена и приготовлена к принятию гостей. Гардеробная забита одеждой, но меня интересует, есть ли в ней потайная дверца, ведущая на чердак, какая была в доме у моих родителей. Ничего не нахожу. Комод из темного дерева дополняют кушетка и туалетный столик; стены украшены парой картин, изображающих закат и пикник на пляже. Вертикальный рисунок нежных, девичьих обоев напоминает тюремную решетку. Главное не смотреть в зеркало. Увижу себя в этой комнате – свихнусь.
Пытаюсь открыть окно. Не получается. Что ж, буду наслаждаться видом. Солнце только начинает клониться к горизонту, окрашивая небо в оттенки желтого и розового. Сад усыпан цветами. Журчат фонтаны. Ухоженный и тщательно подстриженный газон говорит о постоянной заботе садовника. За растущей у дома живой изгородью находится открытый бассейн с водой необыкновенного голубого цвета. Это, похоже, и есть райский сад, который представляла себе мама, когда сажала во дворе лилии. Даже в бедной почве, среди грязи и пыли, ее растения всегда были сильными и здоровыми. Свежие цветы в нашем квартале не переводились, пока мама не умерла. Кроме ее цветов можно было еще найти поникшие гвоздики, которые владельцы магазинов красили в пунцовый и розовый и продавали на Валентинов день, да красные розы, совсем не похожие на настоящие. Они, как и люди сегодня, всего лишь искусственно созданные копии.
Парень, который принес мне обед, упомянул, что одна из девушек сейчас гуляет в саду. Интересно, разрешит ли нам Комендант выходить на улицу одним, без сопровождения. Я ведь ничего о них не знаю кроме возраста: им всем либо еще нет и двадцати пяти, либо уже под семьдесят. Те, кто старше, – представители первого поколения, и встретить их можно крайне редко. Многие из них, насмотревшись на раннюю смерть своих детей, отказываются экспериментировать над следующим поколением, участвуют в митингах протеста и даже устраивают массовые беспорядки, причиняющие немалый ущерб.
Брат должен был сразу заподозрить неладное, когда я не пришла вечером с работы три дня назад. Он, наверно, вне себя от беспокойства. Предупреждал же меня об этих жутких серых фургонах, днем и ночью разъезжающих по нашим улицам. Правда, меня забрал вовсе не один из них. Я даже не поняла, как меня схватили.
Мысли о брате, одном в пустом доме наших родителей, заставили меня встряхнуться и перестать себя жалеть. Это мне не поможет. Ну же, думай! Должен быть выход! Окно мне не открыть. В гардеробной нет ничего, кроме одежды. Отверстие мусоропровода, куда парень выбросил грязную тряпку, совсем узенькое. Если смогу расположить к себе Коменданта, мне разрешат погулять по этому саду одной. Из окна кажется, что он безграничен, но где-то ведь он заканчивается. Может, у меня получится протиснуться сквозь живую изгородь или перелезть через забор. А может, стану одной из тех официальных жен, которых с гордостью демонстрируют на шумных вечеринках, и у меня появится возможность потихоньку улизнуть, затерявшись в толпе. По телевизору я видела так много невест, не горящих желанием связывать себя брачными узами, и всегда удивлялась, почему они бездействуют. Наверное, операторы снимают так, чтобы не было видно систем безопасности, не позволяющих девушкам сбежать.
Сейчас же я переживаю, что могу просто не попасть на одну из этих вечеринок. Ведь нужно несколько лет, чтобы заслужить доверие Коменданта. А у меня нет столько времени: через четыре года мне исполнится двадцать.
Берусь за дверную ручку, и, к моему удивлению, она поворачивается. Дверь со скрипом отворяется, я оказываюсь в коридоре.
Где-то тикают часы. Передо мной несколько запертых на засовы дверей. На моей двери тоже засов, но он поднят.
Иду медленно, неслышно ступая босыми ногами по роскошному зеленому ковру. Прохожу мимо дверей, прислушиваюсь, стараясь уловить хоть какие-то признаки жизни. Но единственный источник звука – комната в конце коридора. Из-за приоткрытой двери доносятся стоны и хрипы.
От ужаса не могу пошевелиться. Если в комнате Комендант с одной из своих жен и они стараются зачать ребенка, то мне туда точно входить не стоит. Страшно представить, что тогда будет – меня либо казнят, либо пригласят присоединиться, и я даже не знаю, что меня пугает больше.
Нет, голос явно принадлежит женщине, и она одна. Осторожно заглядываю в щелку и толкаю дверь.
– Кто это? – хрипит женщина, лежащая на атласных простынях. Даже столь незначительное усилие вызывает у нее сильный приступ кашля.
Я вхожу в комнату. Она гораздо симпатичнее моей: на стенах детские фотографии, ветерок, проникающий сквозь открытое окно, колышет занавески. Комната выглядит обжитой, уютной, она совсем не похожа на тюремную камеру.
Прикроватная тумбочка заставлена пузырьками, таблетками, пипетками, стаканами – пустыми и с какой-то странной жидкостью. Женщина на кровати слегка приподнимается на локтях и смотрит на меня в упор. У нее такие же светлые волосы, как и у меня, но из-за болезненного цвета лица они кажутся несколько тусклыми. Ее глаза широко раскрыты.
– Ты кто?
– Рейн, – тихо отвечаю я, слишком испуганная, чтобы соврать.
– Она была очень живописной, – говорит она. – Видела когда-нибудь ее фотографии?
Наверное, бредит. Не могу понять, о чем это она.
– Нет, – отвечаю я.
– Ты не принесла мне лекарство, – добавляет женщина и, тихо вздохнув, опускается на подушки.
– Нет. Вам что-нибудь нужно?
Становится ясно, что она не в себе. Если придумаю подходящий предлог, смогу спокойно выйти, вернуться к себе; она даже и не вспомнит, что я к ней заглядывала.
– Не уходи, – говорит она, похлопывая рукой по краю кровати. – Как же я устала от всех этих лекарств! Ну почему они не могут мне дать спокойно умереть?
Неужели всех невест ждет такое будущее? Я что, даже не смогу решить, как мне закончить собственную жизнь?
Сажусь рядом с ней на кровать. Удушающе пахнет больницей и старостью, а еще чем-то едва различимым, но приятным. Это ароматическая смесь из сухих цветочных лепестков. Ее тонкий запах повсюду, он окружает нас, напоминая мне о доме.
– Обманщица, – продолжает женщина. – Ты пришла не затем, чтобы дать мне лекарство.
– Я этого и не говорила.
– Ну и кто же ты тогда?
Она протягивает дрожащую руку к моим волосам, подносит одну прядь к лицу, чтобы лучше рассмотреть. В ее глазах плещется невыразимая боль.
– Ах, вот оно что. Ты моя замена. И сколько тебе лет?
– Шестнадцать, – отвечаю я, опять не в силах соврать.
Замена? Так она что, одна из жен Коменданта?
Женщина пристально смотрит на меня, и боль в глубине ее глаз стихает, превращаясь в почти материнскую нежность.
– Тебе здесь не нравится? – интересуется она.
– Ужасно, – отвечаю я.
– Тогда тебе стоит взглянуть на террасу, – говорит она с едва заметной улыбкой и закрывает глаза.
Рука, тянувшаяся к моим волосам, безвольно падает. Женщина заходится в кашле, брызги ее крови попадают мне на сорочку. Все это как кошмарный сон: иногда мне снится, будто я захожу в комнату, где были убиты мои родители, и ложусь прямо в озерцо их крови, затем долго стою в дверном проеме, оцепенев от ужаса. Сейчас меня охватывает похожее чувство. Хочется уйти отсюда, сбежать все равно куда, но я не могу даже пошевелиться. Мне остается только наблюдать, как женщина кашляет, надрывно и хрипло, ловя ртом воздух. Ее кровь теперь на моем лице и руках, некогда белая сорочка стала алой.
Не знаю, как долго это продолжается. Вдруг в комнату вбегает пожилая женщина – из первого поколения. В руках у нее металлический таз с мыльной водой.
– Леди Роуз! Вам плохо! – восклицает она. – Что же вы не нажали на кнопку?
Я вскакиваю на ноги и бросаюсь к двери. В мою сторону никто даже не смотрит. Пожилая помогает молодой сесть в кровати, стаскивает с нее ночную рубашку и принимается обтирать ее губкой, смоченной в мыльной воде.
– В воде лекарство, – хрипло стонет несчастная. – Этот запах! Запах лекарств. Он повсюду. Дайте же мне умереть!
В ее голосе столько боли и отчаяния, что я на секунду забываю о своем положении. За спиной слышится хриплый шепот:
– Что ты здесь делаешь?
Оборачиваюсь. Передо мной стоит тот самый парень, что принес мне обед. Он явно нервничает.
– Как ты выбралась? Возвращайся к себе. Давай, шевелись!
Вот чего так не хватало моим кошмарам – человека, который заставит меня действовать. Я благодарна ему за это. Бегу к открытой двери своей спальни и тут же со всего маху в кого-то врезаюсь. Поднимаю глаза – я знаю, на кого налетела. Его улыбка поблескивает золотом.
– Хм… Привет! – говорит он.
Непонятно, что скрывается за этой улыбкой: симпатия или угроза. Через секунду он замечает кровь на моем лице и одежде и, оттолкнув меня, бросается в спальню. Оттуда все еще слышится мучительный, глухой кашель молодой женщины.
В своей комнате я первым делом срываю с себя ночную сорочку и использую ее подол, чтобы оттереть с тела кровь. Потом забираюсь под теплое стеганое одеяло и сворачиваюсь калачиком. Плотно зажимаю уши руками, чтобы не слышать этих душераздирающих хрипов. В каком кошмарном месте я оказалась!
На этот раз я просыпаюсь от звука открываемой двери. В комнату заходит тот же парень, что кормил меня обедом. В руках у него еще один серебряный поднос. Даже не взглянув на меня, он пересекает комнату и ставит поднос на прикроватную тумбочку.
– Пора ужинать, – торжественно провозглашает он.
Я наблюдаю за ним из своего теплого и уютного гнездышка на кровати, но парень продолжает меня игнорировать. Его голова опущена, даже когда он подбирает с пола мою грязную, забрызганную кровью леди Роуз сорочку и выбрасывает ее в мусоропровод. Парень поворачивается, чтобы уйти.
– Постой, – прошу я. – Ну пожалуйста.
Он застывает на месте.
Может, потому что мы почти ровесники, может, из-за его скромной, застенчивой манеры себя вести или из-за того, что он выглядит не очень счастливым, но мне так хочется, чтобы он задержался хотя бы на пару минут.
– Та женщина… – начинаю я, стараясь вовлечь его в разговор. – Кто она такая?
– Леди Роуз, – отвечает он. – Первая жена Коменданта.
У каждого Коменданта есть первая жена. Число не имеет отношения к последовательности вступления в брак, оно указывает на статус. Первые жены посещают все светские рауты, сопровождают супругов на публичных мероприятиях и, как сегодня выяснилось, имеют право на открытое окно в спальне. Они – официальные фаворитки.
– Что с ней?
– Вирус, – объясняет он и поворачивается ко мне. На его лице написано неподдельное удивление. – Ты еще не видела никого с вирусом?
– Так близко нет.
– А родителей?
– Нет.
Мои родители – из первого поколения. Им было уже за пятьдесят, когда у них появились мы с братом, но я не уверена, что стоит об этом рассказывать. Надо сменить тему:
– Я стараюсь не думать о вирусе.
– Я тоже, – говорит он. – А она спрашивала о тебе, когда ты ушла. Тебя зовут Рейн?
Сейчас он смотрит прямо на меня, и я в ответ смущенно киваю, неожиданно понимая, что на мне совсем ничего нет. Плотнее кутаюсь в одеяло.
– А тебя?
– Габриель, – отвечает он.
И вот снова эта знакомая полуулыбка, неспособная расцвести под грузом происходящего вокруг. Хочу спросить, что он делает в этом жутком месте, расположенном посреди прекрасных садов, бассейнов с кристально чистой голубой водой и идеально подстриженных кустарников. Хочу узнать, откуда он и сможет ли вернуться домой. Мне даже хочется рассказать ему о плане побега – попозже, когда я его придумаю. Но знаю, что этого делать никак нельзя. Если бы брат был здесь, он бы велел мне никому не доверять. И был бы прав.
– Спокойной ночи, – говорит мне Габриель и добавляет: – Обязательно поешь и постарайся отдохнуть. Завтра у тебя важный день.
Судя по его тону, меня ждет что-то ужасное.
Он поворачивается, чтобы уйти, когда я замечаю, что он как-то странно двигается. Днем с его походкой все было нормально. Присматриваюсь: сквозь тонкую белую униформу просвечивают синяки. Неужели это из-за меня? Его наказали, потому что он плохо за мной присматривал и я чуть не сбежала? Целая куча вопросов, на которые мне не получить ответа.
Я остаюсь в комнате одна. Раздается характерный щелчок поворачиваемого в замке ключа.
Семьдесят лет назад ученые научились создавать совершенно здоровых людей. Были изобретены лекарства, полностью излечивающие от рака – болезни, способной поразить любой орган человеческого тела и уносящей миллионы жизней. Возникли действенные методы стимуляции иммунной системы: новое поколение не знало, что такое аллергия и сезонные расстройства, оно не боялось даже венерических заболеваний. Благодаря новым технологиям дети с пороками развития просто не могли появиться на свет. Воспроизведение первого поколения этих генетически отлаженных организмов должно было создать здоровую и счастливую нацию. Большинство из них еще живы и несут груз своих лет с удивительным достоинством. Это крепкие, практически бессмертные, не ведающие страха люди.
Никто не мог и представить, с какими ужасными последствиями придется столкнуться их потомкам. Благополучное первое поколение и сейчас наслаждается полноценной жизнью, а вот их детям и внукам не так повезло. Мы, новые поколения, рождаемся здоровыми и сильными, может, даже более здоровыми, чем наши предшественники, но сегодня мужчины живут двадцать пять лет, а женщины – не больше двадцати. Дети умирают уже пятьдесят лет. Мир охвачен паникой. Только богатые семейства не теряют надежды. Сборщики зарабатывают похищением девушек. Их продают в невесты и заставляют рожать детей. Брат, не скрывая отвращения, говорит, что это своего рода эксперимент. Одно время он хотел побольше разузнать о смертельном вирусе: постоянно донимал отца и мать вопросами, на которые не было ответа. Его любопытство сошло на нет, когда умерли родители. Мой умница-братик, мечтавший спасти мир, теперь посмеивается над теми, кто еще не оставляет попыток что-то изменить.
На самом деле ни один из нас точно не знал, что в действительности происходит с похищенными девушками.
И вот я, кажется, скоро узнаю.
На мне все та же кружевная сорочка, я на ногах уже несколько часов. Еще раз осматриваюсь. Комната полностью обставлена и приготовлена к принятию гостей. Гардеробная забита одеждой, но меня интересует, есть ли в ней потайная дверца, ведущая на чердак, какая была в доме у моих родителей. Ничего не нахожу. Комод из темного дерева дополняют кушетка и туалетный столик; стены украшены парой картин, изображающих закат и пикник на пляже. Вертикальный рисунок нежных, девичьих обоев напоминает тюремную решетку. Главное не смотреть в зеркало. Увижу себя в этой комнате – свихнусь.
Пытаюсь открыть окно. Не получается. Что ж, буду наслаждаться видом. Солнце только начинает клониться к горизонту, окрашивая небо в оттенки желтого и розового. Сад усыпан цветами. Журчат фонтаны. Ухоженный и тщательно подстриженный газон говорит о постоянной заботе садовника. За растущей у дома живой изгородью находится открытый бассейн с водой необыкновенного голубого цвета. Это, похоже, и есть райский сад, который представляла себе мама, когда сажала во дворе лилии. Даже в бедной почве, среди грязи и пыли, ее растения всегда были сильными и здоровыми. Свежие цветы в нашем квартале не переводились, пока мама не умерла. Кроме ее цветов можно было еще найти поникшие гвоздики, которые владельцы магазинов красили в пунцовый и розовый и продавали на Валентинов день, да красные розы, совсем не похожие на настоящие. Они, как и люди сегодня, всего лишь искусственно созданные копии.
Парень, который принес мне обед, упомянул, что одна из девушек сейчас гуляет в саду. Интересно, разрешит ли нам Комендант выходить на улицу одним, без сопровождения. Я ведь ничего о них не знаю кроме возраста: им всем либо еще нет и двадцати пяти, либо уже под семьдесят. Те, кто старше, – представители первого поколения, и встретить их можно крайне редко. Многие из них, насмотревшись на раннюю смерть своих детей, отказываются экспериментировать над следующим поколением, участвуют в митингах протеста и даже устраивают массовые беспорядки, причиняющие немалый ущерб.
Брат должен был сразу заподозрить неладное, когда я не пришла вечером с работы три дня назад. Он, наверно, вне себя от беспокойства. Предупреждал же меня об этих жутких серых фургонах, днем и ночью разъезжающих по нашим улицам. Правда, меня забрал вовсе не один из них. Я даже не поняла, как меня схватили.
Мысли о брате, одном в пустом доме наших родителей, заставили меня встряхнуться и перестать себя жалеть. Это мне не поможет. Ну же, думай! Должен быть выход! Окно мне не открыть. В гардеробной нет ничего, кроме одежды. Отверстие мусоропровода, куда парень выбросил грязную тряпку, совсем узенькое. Если смогу расположить к себе Коменданта, мне разрешат погулять по этому саду одной. Из окна кажется, что он безграничен, но где-то ведь он заканчивается. Может, у меня получится протиснуться сквозь живую изгородь или перелезть через забор. А может, стану одной из тех официальных жен, которых с гордостью демонстрируют на шумных вечеринках, и у меня появится возможность потихоньку улизнуть, затерявшись в толпе. По телевизору я видела так много невест, не горящих желанием связывать себя брачными узами, и всегда удивлялась, почему они бездействуют. Наверное, операторы снимают так, чтобы не было видно систем безопасности, не позволяющих девушкам сбежать.
Сейчас же я переживаю, что могу просто не попасть на одну из этих вечеринок. Ведь нужно несколько лет, чтобы заслужить доверие Коменданта. А у меня нет столько времени: через четыре года мне исполнится двадцать.
Берусь за дверную ручку, и, к моему удивлению, она поворачивается. Дверь со скрипом отворяется, я оказываюсь в коридоре.
Где-то тикают часы. Передо мной несколько запертых на засовы дверей. На моей двери тоже засов, но он поднят.
Иду медленно, неслышно ступая босыми ногами по роскошному зеленому ковру. Прохожу мимо дверей, прислушиваюсь, стараясь уловить хоть какие-то признаки жизни. Но единственный источник звука – комната в конце коридора. Из-за приоткрытой двери доносятся стоны и хрипы.
От ужаса не могу пошевелиться. Если в комнате Комендант с одной из своих жен и они стараются зачать ребенка, то мне туда точно входить не стоит. Страшно представить, что тогда будет – меня либо казнят, либо пригласят присоединиться, и я даже не знаю, что меня пугает больше.
Нет, голос явно принадлежит женщине, и она одна. Осторожно заглядываю в щелку и толкаю дверь.
– Кто это? – хрипит женщина, лежащая на атласных простынях. Даже столь незначительное усилие вызывает у нее сильный приступ кашля.
Я вхожу в комнату. Она гораздо симпатичнее моей: на стенах детские фотографии, ветерок, проникающий сквозь открытое окно, колышет занавески. Комната выглядит обжитой, уютной, она совсем не похожа на тюремную камеру.
Прикроватная тумбочка заставлена пузырьками, таблетками, пипетками, стаканами – пустыми и с какой-то странной жидкостью. Женщина на кровати слегка приподнимается на локтях и смотрит на меня в упор. У нее такие же светлые волосы, как и у меня, но из-за болезненного цвета лица они кажутся несколько тусклыми. Ее глаза широко раскрыты.
– Ты кто?
– Рейн, – тихо отвечаю я, слишком испуганная, чтобы соврать.
– Она была очень живописной, – говорит она. – Видела когда-нибудь ее фотографии?
Наверное, бредит. Не могу понять, о чем это она.
– Нет, – отвечаю я.
– Ты не принесла мне лекарство, – добавляет женщина и, тихо вздохнув, опускается на подушки.
– Нет. Вам что-нибудь нужно?
Становится ясно, что она не в себе. Если придумаю подходящий предлог, смогу спокойно выйти, вернуться к себе; она даже и не вспомнит, что я к ней заглядывала.
– Не уходи, – говорит она, похлопывая рукой по краю кровати. – Как же я устала от всех этих лекарств! Ну почему они не могут мне дать спокойно умереть?
Неужели всех невест ждет такое будущее? Я что, даже не смогу решить, как мне закончить собственную жизнь?
Сажусь рядом с ней на кровать. Удушающе пахнет больницей и старостью, а еще чем-то едва различимым, но приятным. Это ароматическая смесь из сухих цветочных лепестков. Ее тонкий запах повсюду, он окружает нас, напоминая мне о доме.
– Обманщица, – продолжает женщина. – Ты пришла не затем, чтобы дать мне лекарство.
– Я этого и не говорила.
– Ну и кто же ты тогда?
Она протягивает дрожащую руку к моим волосам, подносит одну прядь к лицу, чтобы лучше рассмотреть. В ее глазах плещется невыразимая боль.
– Ах, вот оно что. Ты моя замена. И сколько тебе лет?
– Шестнадцать, – отвечаю я, опять не в силах соврать.
Замена? Так она что, одна из жен Коменданта?
Женщина пристально смотрит на меня, и боль в глубине ее глаз стихает, превращаясь в почти материнскую нежность.
– Тебе здесь не нравится? – интересуется она.
– Ужасно, – отвечаю я.
– Тогда тебе стоит взглянуть на террасу, – говорит она с едва заметной улыбкой и закрывает глаза.
Рука, тянувшаяся к моим волосам, безвольно падает. Женщина заходится в кашле, брызги ее крови попадают мне на сорочку. Все это как кошмарный сон: иногда мне снится, будто я захожу в комнату, где были убиты мои родители, и ложусь прямо в озерцо их крови, затем долго стою в дверном проеме, оцепенев от ужаса. Сейчас меня охватывает похожее чувство. Хочется уйти отсюда, сбежать все равно куда, но я не могу даже пошевелиться. Мне остается только наблюдать, как женщина кашляет, надрывно и хрипло, ловя ртом воздух. Ее кровь теперь на моем лице и руках, некогда белая сорочка стала алой.
Не знаю, как долго это продолжается. Вдруг в комнату вбегает пожилая женщина – из первого поколения. В руках у нее металлический таз с мыльной водой.
– Леди Роуз! Вам плохо! – восклицает она. – Что же вы не нажали на кнопку?
Я вскакиваю на ноги и бросаюсь к двери. В мою сторону никто даже не смотрит. Пожилая помогает молодой сесть в кровати, стаскивает с нее ночную рубашку и принимается обтирать ее губкой, смоченной в мыльной воде.
– В воде лекарство, – хрипло стонет несчастная. – Этот запах! Запах лекарств. Он повсюду. Дайте же мне умереть!
В ее голосе столько боли и отчаяния, что я на секунду забываю о своем положении. За спиной слышится хриплый шепот:
– Что ты здесь делаешь?
Оборачиваюсь. Передо мной стоит тот самый парень, что принес мне обед. Он явно нервничает.
– Как ты выбралась? Возвращайся к себе. Давай, шевелись!
Вот чего так не хватало моим кошмарам – человека, который заставит меня действовать. Я благодарна ему за это. Бегу к открытой двери своей спальни и тут же со всего маху в кого-то врезаюсь. Поднимаю глаза – я знаю, на кого налетела. Его улыбка поблескивает золотом.
– Хм… Привет! – говорит он.
Непонятно, что скрывается за этой улыбкой: симпатия или угроза. Через секунду он замечает кровь на моем лице и одежде и, оттолкнув меня, бросается в спальню. Оттуда все еще слышится мучительный, глухой кашель молодой женщины.
В своей комнате я первым делом срываю с себя ночную сорочку и использую ее подол, чтобы оттереть с тела кровь. Потом забираюсь под теплое стеганое одеяло и сворачиваюсь калачиком. Плотно зажимаю уши руками, чтобы не слышать этих душераздирающих хрипов. В каком кошмарном месте я оказалась!
На этот раз я просыпаюсь от звука открываемой двери. В комнату заходит тот же парень, что кормил меня обедом. В руках у него еще один серебряный поднос. Даже не взглянув на меня, он пересекает комнату и ставит поднос на прикроватную тумбочку.
– Пора ужинать, – торжественно провозглашает он.
Я наблюдаю за ним из своего теплого и уютного гнездышка на кровати, но парень продолжает меня игнорировать. Его голова опущена, даже когда он подбирает с пола мою грязную, забрызганную кровью леди Роуз сорочку и выбрасывает ее в мусоропровод. Парень поворачивается, чтобы уйти.
– Постой, – прошу я. – Ну пожалуйста.
Он застывает на месте.
Может, потому что мы почти ровесники, может, из-за его скромной, застенчивой манеры себя вести или из-за того, что он выглядит не очень счастливым, но мне так хочется, чтобы он задержался хотя бы на пару минут.
– Та женщина… – начинаю я, стараясь вовлечь его в разговор. – Кто она такая?
– Леди Роуз, – отвечает он. – Первая жена Коменданта.
У каждого Коменданта есть первая жена. Число не имеет отношения к последовательности вступления в брак, оно указывает на статус. Первые жены посещают все светские рауты, сопровождают супругов на публичных мероприятиях и, как сегодня выяснилось, имеют право на открытое окно в спальне. Они – официальные фаворитки.
– Что с ней?
– Вирус, – объясняет он и поворачивается ко мне. На его лице написано неподдельное удивление. – Ты еще не видела никого с вирусом?
– Так близко нет.
– А родителей?
– Нет.
Мои родители – из первого поколения. Им было уже за пятьдесят, когда у них появились мы с братом, но я не уверена, что стоит об этом рассказывать. Надо сменить тему:
– Я стараюсь не думать о вирусе.
– Я тоже, – говорит он. – А она спрашивала о тебе, когда ты ушла. Тебя зовут Рейн?
Сейчас он смотрит прямо на меня, и я в ответ смущенно киваю, неожиданно понимая, что на мне совсем ничего нет. Плотнее кутаюсь в одеяло.
– А тебя?
– Габриель, – отвечает он.
И вот снова эта знакомая полуулыбка, неспособная расцвести под грузом происходящего вокруг. Хочу спросить, что он делает в этом жутком месте, расположенном посреди прекрасных садов, бассейнов с кристально чистой голубой водой и идеально подстриженных кустарников. Хочу узнать, откуда он и сможет ли вернуться домой. Мне даже хочется рассказать ему о плане побега – попозже, когда я его придумаю. Но знаю, что этого делать никак нельзя. Если бы брат был здесь, он бы велел мне никому не доверять. И был бы прав.
– Спокойной ночи, – говорит мне Габриель и добавляет: – Обязательно поешь и постарайся отдохнуть. Завтра у тебя важный день.
Судя по его тону, меня ждет что-то ужасное.
Он поворачивается, чтобы уйти, когда я замечаю, что он как-то странно двигается. Днем с его походкой все было нормально. Присматриваюсь: сквозь тонкую белую униформу просвечивают синяки. Неужели это из-за меня? Его наказали, потому что он плохо за мной присматривал и я чуть не сбежала? Целая куча вопросов, на которые мне не получить ответа.
Я остаюсь в комнате одна. Раздается характерный щелчок поворачиваемого в замке ключа.
3
Утром из теплых объятий сна меня выдергивает не деликатное покашливание Габриеля, а появление в моей спальне десятка незнакомых женщин. Судя по их уже изрядно поседевшим волосам, все они из первого поколения. Несмотря на солидный возраст, непрошеные гости явно не утратили интереса к жизни и сохранили молодой блеск в глазах. Непринужденно переговариваясь, они быстро стягивают с меня одеяло.
Мельком взглянув на мое голое тело, одна из них объявляет:
– Ну хоть эту не придется вытряхивать из рубашки!
Эту! Из-за всего, что случилось, я чуть не забыла о двух других девушках, запертых где-то здесь, в огромном доме!
Не успеваю и глазом моргнуть, как две женщины подхватывают меня под руки и тащат через всю комнату в ванную.
Мельком взглянув на мое голое тело, одна из них объявляет:
– Ну хоть эту не придется вытряхивать из рубашки!
Эту! Из-за всего, что случилось, я чуть не забыла о двух других девушках, запертых где-то здесь, в огромном доме!
Не успеваю и глазом моргнуть, как две женщины подхватывают меня под руки и тащат через всю комнату в ванную.