— Да, дорогой мой Ле-Гуен, — ответила Колетта. — Так как это была цель нашего путешествия, то, понятно, нам хотелось бы добраться до Трансвааля, куда отправятся и те, кто пережил эту ужасную ночь… — добавила она совсем тихо, закрыв лицо обеими руками.
— Конечно, и другие остались живы, так же, как и мы, — добродушно сказал Ле-Гуен. — Отчего им помирать, скажите на милость? Если их понесло течением, то наверное их подобрал корабль, который нам попался навстречу; почем знать. Не бойтесь, милая барышня, они живы и здоровы!..
— Будем надеяться и сделаем все, что можем, чтобы найти их! — вздохнула Колетта. — Господин Вебер тоже ехал в Трансвааль, значит, и он будет там. Все наши старания должны быть направлены к этой цели; там — центр нашей встречи, а так как вы последовали за нами из одного великодушия, добрый наш друг, то и вы отправитесь с нами туда же!
— Правильно, мадемуазель Колетта!.. Куда пойдете вы, туда же и я за вами, честное слово Ле-Гуена!
— Теперь надо решить вопрос, как нам туда добраться! — начала Колетта, благодаря улыбкой доброго моряка. — Чтобы нам не заблудиться, а также, чтобы нас заметили с какого-нибудь судна и оказали помощь, — не лучше ли нам держаться береговой линии?
— Конечно, да! — ответил Ле-Гуен. — Если мы направимся вглубь, где мы не знаем ни одной собаки и нас никто не знает, это все равно, что самим проситься в волчью пасть. Мы наверное заблудились бы, совсем как отряд мальчиков с пальчик.
— Что верно, то верно, и компас мой тут не помог бы, — заметил Жерар. — Итак, мы идем по берегу…
— А по вечерам будем останавливаться для ночлега и будем зажигать огонь как маяк… Если будет проходить корабль, то он направится к нам…
— Просто и ясно как день! — прервал Жерар, подбрасывая свой берет. — Итак, в дорогу! Мы скоро придем в Трансвааль, ты увидишь, Колетта!
— Разве нам надо войти в этот лес?.. — спросила Лина, испуганный взгляд которой старался проникнуть сквозь непроходимую стену деревьев.
— Как же, без этого, милая моя, не обойдется! — добродушно ответил Ле-Гуен.
— Но… львы!.. змеи!.. тигры!.. — бормотала Лина, вытаращив глаза от ужаса.
— Ге, ге! пожалуй, мы и натолкнемся на них где-нибудь, — сказал Жерар, — только не на тигров, их нет в Африке, не правда ли, Колетта?
— Нет, вот в Индии их очень много. Но что же делать, Лина, надо быть готовым ко всему. Львы могут напасть на нас, если им это понравится.
— Это верно! — сказала Мартина. — У нас нет с собой дверей, чтобы запереться от них.
— Будем внимательно следить, вот и все, — сказал Ле-Гуен. — Кстати, посмотрим, какое у нас оружие. У меня, во-первых, имеется нож, — продолжал он, показывая небольшой ножик с треугольным лезвием, кожаные ножны которого торчали из-под его красного фланелевого кушака. — Затем при мне топорик; я его захватил, когда раздалось приказание капитана садиться в лодку. А мои карманы… Посмотрите-ка, что у меня там… пробочник, платок, несессер с наперстком, нитками и иголками. Итак, нитки, иголки, булавки… раз, два, три, четыре су… монета в пять франков (жаль, что не золото), мешок табака, трут… Ах, черт побери!.. Я забыл мою трубку!.. Вот досада-то!.. Какая жалость!.. Трубка, с которой я не расставался целых пять лет!.. Это, можно сказать, большое несчастье!..
— Может быть, Жерар смастерит вам другую; он все умеет! — попробовала утешить его Колетта, тронутая печалью доброго моряка.
— Ах, мадемуазель Колетта, вы думаете, что это так легко — заменить старую трубку; видно, вы тут ничего не понимаете, не в обиду вам будет сказано! — воскликнул Ле-Гуен, грустно поникнув головой. — Но нечего делать… Подумать только, что моя любимая трубка теперь в зубах какой-нибудь акулы!.. Этакий я дурак!.. И о чем только я думал, чтобы забыть мою трубку!..
— Не горюйте, — сказал Жерар, — я попробую сделать вам другую. А теперь посмотрим, что у меня есть. Во-первых, мой компас. Мой маленький револьвер на шесть зарядов, который мне подарил Генрих в день отъезда; мои часы, монета в десять франков, коробка спичек, носовой платок, норвежский ножик… вот и все!.. Даже пистонов больше нет, нечем заменить их после выстрелов!.. — добавил он, опечалившись.
— У меня есть ножницы, которые висят на моем переднике, — сказала Мартина, — подушечка с булавками и все, что нужно для шитья, как у Ле-Гуена, мой кошелек, три носовых платка (я всегда запасаюсь ими), вот и все.
— У меня, — сказала Колетта, — часы, мой золотой кошелечек с монетой в двадцать франков, мой карманный несессер… Но, что я считаю самым важным, — это моя гребеночка, щеточка и ногтечистка!.. Благодаря этому мы не рискуем превратиться в настоящих дикарей… И еще мой платок и перчатки; больше ничего нет.
— А у меня ничего нет, только ваше манто! — сказала Лина, сконфузившись.
— Не мешало бы поднять его, это манто, так как от него по кустам тянется королевский шлейф, — рассмеялся Жерар. — Эй, Лина, что если сейчас по нему поползет одна из этих ящериц! — воскликнул насмешливо Жерар и показал на красивую ящерицу изумрудного цвета, по крайней мере в двадцать сантиметров длиной, которая смотрела на незваных пришельцев, высунув свой острый язык. Лина вскрикнула и попятилась назад, но в это время чуть не наступила на огромного паука с желтыми пятнами, точно у тигра; паук убежал вприпрыжку, пока Лина продолжала кричать и пятиться. Жерар и Ле-Гуен так и покатились со смеху. Мартина притянула к себе Лину, вдела нитку в иголку и большими стежками стала подшивать манто, чтобы девочке было удобнее ходить; вдруг Колетта остановила ее.
— Но ведь она босиком! — воскликнула она. — Как она пройдет по этим кустам?..
— Да, это невозможно! — сказал Ле-Гуен, — не говоря уже о том, что ее может укусить какая-нибудь гадина…
— Я дам ей мои гамаши! — предложил Жерар.
— Нет, они ей будут велики и не защитят ног! — ответил Ле-Гуен. — Предоставьте это мне.
Он начал собирать большие, толстые и крепкие листья, начинавшие сохнуть, и сделал из них сандалии, которые и прикрепил ребенку к ногам с помощью длинных эластичных трав, зеленых с белыми полосками. В это время Мартина решилась отрезать излишек от манто и выкроила из него высокие гамаши, которые также увязала вокруг ног Лины; эта своеобразная обувь очень забавляла ее.
— Да! — сказал Ле-Гуен, — теперь она пойдет как мужчина. Ведь правда, моя крошка?
— О! конечно. И как удобно! По крайней мере мои башмаки не будут жать мне ноги.
— А когда они истреплются, мы купим новые за ту же цену! — сказал Ле-Гуен. — Ну, теперь все готовы?
— Все!
— Ну, так двинемся!
Прежде чем вступить под темноватый свод деревьев, потерпевшие крушение, обернувшись, бросили последний долгий взгляд на блестящий океан, теряющийся вдали, точно двигающаяся груда сапфиров. Что скрывалось в этом таинственном лесу? Они невольно представляли себе огромные алоэ, сверкающие глаза змеи, незаметно скользившей по земле или обвивавшей ствол дерева. Странный тропический воздух, делавший жару еще знойнее, жужжание мириадов неизвестных насекомых; птицы с разноцветными перьями, летающие, точно живые огоньки, и издававшие монотонный и жалобный крик, вовсе не похожий на нежное щебетанье птичек Европы, — все это носило странный отпечаток дикости, которая произвела бы неприятное впечатление даже и на путешественников при более благоприятных условиях.
Определив стороны света, двинулись в путь; Ле-Гуен с топором в руке углубился первый в чащу. Местами виднелась узенькая песчаная тропинка, но большей частью путь заграждался густыми кустарниками; иногда растительность делалась такой плотной, что трудно было не потерять совсем из виду океан, который только временами едва просвечивал. Можно было подумать, что здесь не ступала еще человеческая нога. По выходе из светлой бухточки им показалось, что они сразу вступили в непроницаемую мглу; на душе сделалось страшно и тоскливо.
Куда они шли? Куда их приведет дорога, которую они старались проложить себе в этом лесу? Приведет ли к желанной цели надежда Жерара и Колетты найти их родителей? Пройдут ли они без защиты, лишенные всего необходимого, то огромное расстояние, которое отделяло их от цели? И если они избегнут хищных зверей, укусов змей, если они превозмогут усталость, лишения и болезни, то справятся ли они с дикарями, которые страшнее всех прочих опасностей, вместе взятых?
Эти невеселые мысли были в голове у всех, хотя каждый старался не говорить о них, боясь напрасно тревожить других, а потому дорога казалась еще мучительнее.
Путники продвигались с большими затруднениями: им приходилось с помощью ножей и топора пробираться сквозь чащу кустарников и переплетавшихся между собой ползучих трав.
Вокруг раздавались тысячи таинственных звуков: крики вспорхнувших птиц, жужжание насекомых, резвившихся в воздухе, кваканье лягушек; порой же издали доносилось страшное рычание, от которого все вздрагивали, а Колетта и Лина в испуге прижимались друг к другу.
Берег повышался, поэтому шествие становилось еще труднее; к вечеру несчастные вышли на нечто вроде лужайки, довольно высоко поднимающейся над морем.
Все разом остановились, обрадовавшись возможности вздохнуть свободно от душной атмосферы леса.
— Недурно было бы отдохнуть немножко! — заметил Ле-Гуен.
— Отдохнуть! — воскликнула Мартина. — И без вас знаем, господин Ле-Гуен, что давно пора сделать это. А то уж я начала думать, что вы считаете нас за странствующих жидов… Я просто не чувствую ног под собой, а взгляните-ка на этих малюток. Они больше и шагу не могут сделать! Отдохнуть!.. Скажите лучше лечь, выспаться, это будет вернее!..
— Все, что вам будет угодно, мадемуазель Мартина! — с чувством ответил Ле-Гуен, так как еще на корабле добрый парень почувствовал большое влечение к этой славной женщине, и ее присутствие играло немаловажную роль в решимости Ле-Гуена не покидать молодых Массеев.
— Мы переночуем здесь, если хотите, но прежде надо непременно набрать сучьев для сигнального огня, как говорила мадемуазель Колетта утром… Тем более, что этот огонь послужит настоящим маяком, — нас будет видно с моря на несколько миль…
— Да, правда, — сказал Жерар, — но сначала посидим немного. Мы еще успеем набрать хворосту, его здесь не занимать, а сейчас я не могу…
Сказав это, мальчик развалился под высоким деревом, вытянув ноги и закинув руки за голову; он стал зевать во весь рот, как вдруг один корень, на который он облокотился, с резким шипением выпрямился. Остолбеневшие путники поняли, что они все приняли за корень мангового дерева громадную змею, длиной в семь-восемь метров, с плоской, угловатой головой, на которую нельзя было смотреть без содрогания. Жерар тотчас же вскочил на ноги. К счастью, его спасло то, что он наступил на шею пресмыкающегося, голова которого с разинутой пастью оказалась пригвожденной к земле, а потому она и не могла укусить его. Но туловище чудовища вдруг приподнялось и обвилось вокруг ноги мальчика, стиснув его как клещами. Жерар, к счастью, не растерялся и не приподнял ноги, придерживающей голову змеи, которая, извиваясь, все сильнее и сильнее сжимала ему ногу, причиняя невыносимую боль; несмотря на это, он не двигался с места, а только ухватился покрепче руками за ствол дерева.
Но Ле-Гуен был уже около него. Одним взмахом топора он отсек голову ядовитой гадины так близко от подошвы Жерара, что даже задел за башмак… Туловище змеи зашевелилось в конвульсиях, потом вдруг опустилось, освободив ногу своей жертвы. Жерар от слабости упал в двух шагах от отвратительной головы, все еще опасной. Все это произошло так быстро, что обезумевшие зрители едва успели вскрикнуть. Колетта, увидев, что ее брат спасен, бросилась к нему.
— Жерар, дорогой мой, ты ранен! Господи, какое горе! — воскликнула она вслух.
— Нет… Это пустяки, — сказал Жерар, все еще бледный от страшного объятия. — Боюсь только, не сломала ли эта тварь мою ногу.
— Вам очень больно? — спросил Ле-Гуен.
— Нет… То есть да… Может быть, она только онемела.
— Посмотрим, попробуйте встать и поставить ногу на землю…
Жерар послушался и с радостью почувствовал, что его нога не особенно болела, только в ней ощущались холод и тяжесть.
— Если бы не вы, дорогой мой Ле-Гуен, — воскликнул он с благодарностью, — меня бы уже не было в живых!.. Бррр… но какая она противная!.. — продолжал он, отшвырнув ногой желтоватую гадину.
Все столпились вокруг змеи, с ужасом осматривая ее. Лина от страха едва держалась на ногах. Что касается Мартины, то от пережитого волнения при виде опасности, угрожавшей ее мальчику, она точно обезумела…
— Все это показывает, что нам нельзя больше медлить с огнем! — сказал Ле-Гуен. — Сейчас настанет ночь! Львы, леопарды, дикие кошки, змеи, все эти прелести выйдут на прогулку, и если свет огня не удержит их от нас на почтительном расстоянии, то нам несдобровать…
— Львы!.. Сохрани нас Бог от них!.. — воскликнула Мартина.
— Вы думаете, что они тут водятся? — спросила Колетта Ле-Гуена.
— Еще бы, мадемуазель Колетта! Я полагаю, что их тут целые полчища…
— А я думала, что они живут только в пустынях! — сказала Лина.
— А тут разве не пустыня, крошка моя? Настоящая пустыня, только покрытая не песком, а травами и деревьями!.. Один из моих товарищей убил их штук двадцать на африканском берегу… Как доказательство, он потом продавал их по двадцать франков!..
— А может быть, и я убью хоть одного из моего револьвера? — сказал Жерар, развеселившись такой перспективой.
— Льва не убьешь из пистолета, месье Жерар. Для этого нужно ружье большого калибра. Эти звери очень злы, говорил мой товарищ.
— Но тогда лучше было бы остаться в лесу!.. — испугалась Лина.
— А кто им запретит пойти туда за нами? Нет, нет, давайте-ка лучше собирать хворост для огня!.. Это куда надежнее…
Все усердно принялись за работу, позабыв об усталости. Вскоре они набрали большую кучу сухих веток, которые разделили на две части; одну из них решено было зажечь, как только стемнеет, а другую оставить для поддержания костра, который устроили на площадке холма, выступающего из земли, и расположили так, чтобы огонь не доставал до окружающей их зелени. Закусив дикими фруктами и чистой водой, путники разожгли костер, который запылал ярким пламенем, освещая вывешенный Ле-Гуеном на верхушке одного из деревьев сигнал, состоящий из четырех платков Мартины, скрепленных углами, так что получилось нечто похожее на флаг.
Видя, что его спутники изнемогают от усталости, Ле-Гуен объявил, что берет на себя первую четверть ночного дежурства; все остальные, расположившись вокруг костра, вскоре заснули, не заботясь о рычании зверей и реве шакалов, которых Ле-Гуен смутно видел бродящими в тени, с их искрящимися глазами, устремленными с удивлением на огонь. Часа два спустя Ле-Гуен разбудил Мартину, а сам заснул. Продежурив два часа, добрая Мартина с сожалением позвала Жерара, который вскочил и сразу не мог сообразить в чем дело; он подумал, что это колокол в лицее зовет всех спускаться в классы.
Сначала мальчик удачно боролся со сном и подбавил еще сухих ветвей в костер, но потом, чувствуя, что сон одолевает его, начал ходить взад и вперед, свистеть и даже петь, чтобы удержаться от сна…
Но все напрасно… сон пятнадцатилетнего мальчика оказался сильнее. В ту самую минуту, когда Жерар повторял себе: «Я не должен спать, мне надо караулить… Наша безопасность зависит от моего бодрствования…», ноги его невольно согнулись, он тихо опустился на землю и заснул крепче, чем когда-либо. Солнце уже сияло на горизонте, освещая алмазные капли росы, висевшей на зелени. Наши путешественники все еще спали, как вдруг их разбудил крик дикарей. Они все разом вскочили, не понимая, в чем дело.
Их окружили со всех сторон ужасные черные лица. Около тридцати полунагих мужчин, вооруженных длинными копьями, смотрели на них с жадным любопытством, толкая друг друга, чтобы лучше разглядеть, и при этом испускали какие-то дикие гортанные звуки, жестикулировали, кричали, говорили все разом на непонятном наречии.
Ле-Гуен и Жерар хотели схватиться за оружие, которое они положили подле себя. Но оказалось, к их великому огорчению, что от них уже все было отобрано.
ГЛАВА VII. У Сомали
Чернокожие, обступившие путешественников, принадлежали к одному из самых безобразных племен — сомали. Благодаря длинным черепам, низким лбам и необычайной худобе тела, они производили крайне неприятное впечатление. Особенно поражали взор их необыкновенно большие животы, что зависело, конечно, от пищевого режима, которого придерживались почти все их соотечественники: в обыкновенные дни — настоящий пост, а при удобном случае — настоящие оргии, а может быть, на них влияло постоянное употребление в пищу сырых трав, которые образуют вздутие живота.
Большинство из этих людей разукрашивали себя кружками и черточками, которые они вырезали на лице и закрашивали; эти раны придавали им еще более отталкивающий вид. Часть дикарей носила простые передники, на других же были плащи, перекинутые через левое плечо и заходившие под правую руку. Плащи эти были сделаны из тяжелой материи, украшенной внизу яркими цветами и сделанной, как узнали впоследствии, туземными женщинами. Их костюм заканчивался обручами, надетыми на руки и на ноги.
Среди дикарей особенное внимание привлекал молодой человек лет двадцати, как бы затянутый в трико, — до того густо он был разрисован татуировкой с головы до ног. Этот высокий и здоровый юноша был симпатичнее всех своих спутников; одна его нога была выкрашена длинными желтыми и красными полосками, а другая бледно-голубой краской; на туловище чередовались горизонтальные белые и черные полосы; одна рука была красная, другая желтая. Его украшала целая грива волос, заплетенных в мелкие косички. Все это было до того смешно, что Жерар несмотря на свое критическое положение, так и покатился со смеху… Молодой негр, по-видимому, не обиделся этим приступом веселости и, засмеявшись в свою очередь, притянул к себе Жерара за руку, забормотав на своем наречии. Другие же, не обращая на него внимания, продолжали свой спор, перекрикивая один другого и указывая то на путешественников, то на горизонт. Их мимика была до того выразительна, что, не понимая ни слова из их разговора, потерпевшие крушение поняли, что речь шла о том, чтобы увести их куда-то. Но ради какой цели? Этот вопрос их сильно мучил.
Отталкивающая наружность этих людей не говорила в их пользу, а хищнический вид невольно наводил всех на мысль о людоедстве. Однако, раз они не задушили спящих путешественников, то можно было питать надежду, что у них и впредь не разыграются кровожадные инстинкты.
— Подумать только, — воскликнул Жерар в отчаянии, — что это я причина несчастья! Мне поручили стеречь!.. А я вместо того заснул, как бревно!.. Ах, я никогда не прощу себе этого!..
— Вы совсем напрасно обвиняете себя, , — прервал его Ле-Гуен, — вы тут совсем не виноваты!.. Наш огонь мог предохранить нас от четвероногих животных… но от двуногих!.. Им от него ни жарко, ни холодно… Я знал, что уберечься от этих молодцов не было никакой возможности…
— Во всяком случае, можно было бы убежать от них, если бы их заметить вовремя.
— Как бы не так! Эти негры ползают как змеи, лазают как обезьяны; они подкрадываются незаметно, как кошки, не говоря уже о том, что эти места знакомы им так же хорошо, как сад вашего батюшки, месье Жерар. Нет, нет, спастись не было никакой возможности. Вы себя упрекаете совсем напрасно. Рано или поздно это должно было случиться, и, по-моему, в обществе этих дикарей нам еще спокойнее, чем одним…
— Ах! если бы еще мой револьвер был у меня!.. — проговорил Жерар.
— По-моему, лучше, что у вас нет его, так как вы уже давно воспользовались бы им и нас за это убили бы. Теперь же, пока мы живы, есть еще надежда на спасение. Верьте мне, лучше не сердить этих негров, ведь их в десять раз больше, чем нас, а эти копья — ассагаи, как их называют, — прескверная штука!.. Вам, конечно, неприятно было бы, если бы мадемуазель Колетту пырнули ими?
Жерар побледнел от ужаса.
— А потому постараемся, чтобы этого не было, — продолжал Ле-Гуен. — Судя по всему, у них нет дурных намерений. А если они непременно хотят увести нас — что ж! Мы тут ничего не можем поделать.
— Как вы думаете, Ле-Гуен, куда они поведут нас? — спросила Колетта, бледная как полотно и не отстававшая от Мартины, которая взяла Лину к себе на руки.
— Кто их знает! — ответил матрос. — Наверное, к себе в деревню, чтобы показывать нас, как любопытных зверей.
— Они съедят нас? — спросила Лина, не будучи в состоянии побороть своего страха.
— Съедят!.. — воскликнула Мартина, содрогаясь. — Иес!.. язычники!..
— Ведь я тебе говорил, Мартина, — проговорил Жерар, улыбаясь, несмотря на ужас положения, — ты слишком лакомый кусочек! Ну, как им устоять от соблазна попробовать тебя?
Но заметив, что Лина была вне себя от страха, он продолжал серьезнее:
— Нет, Лина, не бойся! Посмотри, какое доброе лицо у этого молодца, как он мил с его гривой и костюмом попугая. Невозможно съесть людей после того, как с ними обошлись так вежливо. Это было бы подло!
Успокоенная немного тоном Жерара, Лина решилась посмотреть в сторону испещренного татуировкой негра, который, кривляясь и дружелюбно гримасничая, предложил им прекрасных, свежих бананов. Жерар принял угощение и поделился со своими спутниками, которые с удовольствием поели вкусных фруктов. Молодой негр, казалось, был в восторге от такого успеха своего внимания.
Наконец, после продолжительных переговоров, чернокожие согласились двинуться в путь. Сделав путешественникам знак, чтобы они вставали, дикари окружили их и дали понять, что нужно идти. Сопротивление было бы бесполезно.
Перед уходом пестрый негр по имени Мреко вскарабкался как обезьяна на дерево, достал оттуда платки Мартины и передал их Ле-Гуену. Положительно он не замышлял ничего дурного. По-видимому, он сразу почувствовал большую симпатию к Жерару, так как пошел с ним рядом, взяв его под руку, к чему Жерар отнесся благосклонно; вскоре он осмелился потрогать руками одежду своего нового друга, которая очень занимала его. Особенно гамаши мальчика поражали негра, который назвал их «слоновыми ногами», как путники узнали впоследствии.
Жерар воспользовался случаем поучиться и начал выспрашивать у своего нового друга названия слов на негритянском языке. Взяв руку негра, он ему сказал несколько раз: «Рука? рука?» таким вопросительным тоном, что дикарь наконец понял и принялся кричать: «М'ма!» Жерар повторил это слово, и, продолжая тем же способом, узнал названия головы, черт лица, других частей человеческого тела, название животного, перебегавшего дорогу, деревьев, неба, земли, — одним словом, всего, что их окружало. Мреко очень скоро вошел во вкус своей профессорской роли: он покатывался со смеху над усилиями своего ученика правильно выговаривать, и когда Жерар переставал его спрашивать, то сам поучал его.
Таким образом, показав вдруг на Колетту, он произнес с большой почтительностью: «Ниениези». Его товарищи, повернувшись в сторону молодой девушки, одобрительно закивали головами и в один голос повторили: «Ниениези! Ниениези!»
Пленники поняли, что они дали это имя Колетте, но о значении этого названия догадались лишь при закате солнца, когда на небе возле луны показалась звезда. Показывая тогда то на звезду, то на молодую девушку, Мреко постарался объяснить то, что хотел сказать: он сравнивал Колетту с Венерой, самой красивой звездой; девушка невольно улыбнулась от этой неожиданной и наивной похвалы.
— Черт побери! Да этот Арлекин очень галантен!.. — сказал Жерар. — Я и не воображал, что у него столько вкуса, а потому с этой минуты я готов уважать его, раз он способен любоваться тобой!
— Хотя эти негры, — начал философствовать Ле-Гуен, — сами безобразны, как обезьяны, но им это не мешает распознавать прекрасное. Знаете, если бы им предоставили выбор, то они предпочли бы быть белыми… Но… надо мириться с тем, что есть… Если бы было возможно прибавить к его росту хоть один сантиметр или хоть немного изменить форму его носа… Когда я был молод, как вы, месье Жерар, я очень страдал оттого, что у меня рыжие волосы… мне это так не шло… о! и как еще не шло!.. Однако пришлось мириться… и что вы думаете, я кончил тем, что стал находить, что цвет моих волос нисколько не хуже других!..
— Тэ! конечно, не хуже!.. — вежливо отозвалась Мартина, которая считала его очень красивым.
— А! вы находите, мадемуазель Мартина? — воскликнул обрадовавшийся Ле-Гуен. — Но подумайте, какой я был дурак, чтобы мучиться из-за таких пустяков. И я готов побиться об заклад, что теперь этот негр с радостью переменил бы свою черную кожу, недаром же он ее размалевал радужными цветами!
— Он вас называет «Млижу», Ле-Гуен, — прервал его Жерар, — мне бы хотелось знать, что это значит.
— Кто его знает? Наверное, что-нибудь менее лестное, чем название мадемуазель Колетты.
— Лину они зовут «Нжеркук»; мне кажется, что это просто означает дитя. А тебя, Мартина, они прозвали «Куези», и я убежден, что это значит луна. Не правда ли, как они верно определяют! Они сейчас же сообразили, на что походит твое милое личико…
— Конечно, и другие остались живы, так же, как и мы, — добродушно сказал Ле-Гуен. — Отчего им помирать, скажите на милость? Если их понесло течением, то наверное их подобрал корабль, который нам попался навстречу; почем знать. Не бойтесь, милая барышня, они живы и здоровы!..
— Будем надеяться и сделаем все, что можем, чтобы найти их! — вздохнула Колетта. — Господин Вебер тоже ехал в Трансвааль, значит, и он будет там. Все наши старания должны быть направлены к этой цели; там — центр нашей встречи, а так как вы последовали за нами из одного великодушия, добрый наш друг, то и вы отправитесь с нами туда же!
— Правильно, мадемуазель Колетта!.. Куда пойдете вы, туда же и я за вами, честное слово Ле-Гуена!
— Теперь надо решить вопрос, как нам туда добраться! — начала Колетта, благодаря улыбкой доброго моряка. — Чтобы нам не заблудиться, а также, чтобы нас заметили с какого-нибудь судна и оказали помощь, — не лучше ли нам держаться береговой линии?
— Конечно, да! — ответил Ле-Гуен. — Если мы направимся вглубь, где мы не знаем ни одной собаки и нас никто не знает, это все равно, что самим проситься в волчью пасть. Мы наверное заблудились бы, совсем как отряд мальчиков с пальчик.
— Что верно, то верно, и компас мой тут не помог бы, — заметил Жерар. — Итак, мы идем по берегу…
— А по вечерам будем останавливаться для ночлега и будем зажигать огонь как маяк… Если будет проходить корабль, то он направится к нам…
— Просто и ясно как день! — прервал Жерар, подбрасывая свой берет. — Итак, в дорогу! Мы скоро придем в Трансвааль, ты увидишь, Колетта!
— Разве нам надо войти в этот лес?.. — спросила Лина, испуганный взгляд которой старался проникнуть сквозь непроходимую стену деревьев.
— Как же, без этого, милая моя, не обойдется! — добродушно ответил Ле-Гуен.
— Но… львы!.. змеи!.. тигры!.. — бормотала Лина, вытаращив глаза от ужаса.
— Ге, ге! пожалуй, мы и натолкнемся на них где-нибудь, — сказал Жерар, — только не на тигров, их нет в Африке, не правда ли, Колетта?
— Нет, вот в Индии их очень много. Но что же делать, Лина, надо быть готовым ко всему. Львы могут напасть на нас, если им это понравится.
— Это верно! — сказала Мартина. — У нас нет с собой дверей, чтобы запереться от них.
— Будем внимательно следить, вот и все, — сказал Ле-Гуен. — Кстати, посмотрим, какое у нас оружие. У меня, во-первых, имеется нож, — продолжал он, показывая небольшой ножик с треугольным лезвием, кожаные ножны которого торчали из-под его красного фланелевого кушака. — Затем при мне топорик; я его захватил, когда раздалось приказание капитана садиться в лодку. А мои карманы… Посмотрите-ка, что у меня там… пробочник, платок, несессер с наперстком, нитками и иголками. Итак, нитки, иголки, булавки… раз, два, три, четыре су… монета в пять франков (жаль, что не золото), мешок табака, трут… Ах, черт побери!.. Я забыл мою трубку!.. Вот досада-то!.. Какая жалость!.. Трубка, с которой я не расставался целых пять лет!.. Это, можно сказать, большое несчастье!..
— Может быть, Жерар смастерит вам другую; он все умеет! — попробовала утешить его Колетта, тронутая печалью доброго моряка.
— Ах, мадемуазель Колетта, вы думаете, что это так легко — заменить старую трубку; видно, вы тут ничего не понимаете, не в обиду вам будет сказано! — воскликнул Ле-Гуен, грустно поникнув головой. — Но нечего делать… Подумать только, что моя любимая трубка теперь в зубах какой-нибудь акулы!.. Этакий я дурак!.. И о чем только я думал, чтобы забыть мою трубку!..
— Не горюйте, — сказал Жерар, — я попробую сделать вам другую. А теперь посмотрим, что у меня есть. Во-первых, мой компас. Мой маленький револьвер на шесть зарядов, который мне подарил Генрих в день отъезда; мои часы, монета в десять франков, коробка спичек, носовой платок, норвежский ножик… вот и все!.. Даже пистонов больше нет, нечем заменить их после выстрелов!.. — добавил он, опечалившись.
— У меня есть ножницы, которые висят на моем переднике, — сказала Мартина, — подушечка с булавками и все, что нужно для шитья, как у Ле-Гуена, мой кошелек, три носовых платка (я всегда запасаюсь ими), вот и все.
— У меня, — сказала Колетта, — часы, мой золотой кошелечек с монетой в двадцать франков, мой карманный несессер… Но, что я считаю самым важным, — это моя гребеночка, щеточка и ногтечистка!.. Благодаря этому мы не рискуем превратиться в настоящих дикарей… И еще мой платок и перчатки; больше ничего нет.
— А у меня ничего нет, только ваше манто! — сказала Лина, сконфузившись.
— Не мешало бы поднять его, это манто, так как от него по кустам тянется королевский шлейф, — рассмеялся Жерар. — Эй, Лина, что если сейчас по нему поползет одна из этих ящериц! — воскликнул насмешливо Жерар и показал на красивую ящерицу изумрудного цвета, по крайней мере в двадцать сантиметров длиной, которая смотрела на незваных пришельцев, высунув свой острый язык. Лина вскрикнула и попятилась назад, но в это время чуть не наступила на огромного паука с желтыми пятнами, точно у тигра; паук убежал вприпрыжку, пока Лина продолжала кричать и пятиться. Жерар и Ле-Гуен так и покатились со смеху. Мартина притянула к себе Лину, вдела нитку в иголку и большими стежками стала подшивать манто, чтобы девочке было удобнее ходить; вдруг Колетта остановила ее.
— Но ведь она босиком! — воскликнула она. — Как она пройдет по этим кустам?..
— Да, это невозможно! — сказал Ле-Гуен, — не говоря уже о том, что ее может укусить какая-нибудь гадина…
— Я дам ей мои гамаши! — предложил Жерар.
— Нет, они ей будут велики и не защитят ног! — ответил Ле-Гуен. — Предоставьте это мне.
Он начал собирать большие, толстые и крепкие листья, начинавшие сохнуть, и сделал из них сандалии, которые и прикрепил ребенку к ногам с помощью длинных эластичных трав, зеленых с белыми полосками. В это время Мартина решилась отрезать излишек от манто и выкроила из него высокие гамаши, которые также увязала вокруг ног Лины; эта своеобразная обувь очень забавляла ее.
— Да! — сказал Ле-Гуен, — теперь она пойдет как мужчина. Ведь правда, моя крошка?
— О! конечно. И как удобно! По крайней мере мои башмаки не будут жать мне ноги.
— А когда они истреплются, мы купим новые за ту же цену! — сказал Ле-Гуен. — Ну, теперь все готовы?
— Все!
— Ну, так двинемся!
Прежде чем вступить под темноватый свод деревьев, потерпевшие крушение, обернувшись, бросили последний долгий взгляд на блестящий океан, теряющийся вдали, точно двигающаяся груда сапфиров. Что скрывалось в этом таинственном лесу? Они невольно представляли себе огромные алоэ, сверкающие глаза змеи, незаметно скользившей по земле или обвивавшей ствол дерева. Странный тропический воздух, делавший жару еще знойнее, жужжание мириадов неизвестных насекомых; птицы с разноцветными перьями, летающие, точно живые огоньки, и издававшие монотонный и жалобный крик, вовсе не похожий на нежное щебетанье птичек Европы, — все это носило странный отпечаток дикости, которая произвела бы неприятное впечатление даже и на путешественников при более благоприятных условиях.
Определив стороны света, двинулись в путь; Ле-Гуен с топором в руке углубился первый в чащу. Местами виднелась узенькая песчаная тропинка, но большей частью путь заграждался густыми кустарниками; иногда растительность делалась такой плотной, что трудно было не потерять совсем из виду океан, который только временами едва просвечивал. Можно было подумать, что здесь не ступала еще человеческая нога. По выходе из светлой бухточки им показалось, что они сразу вступили в непроницаемую мглу; на душе сделалось страшно и тоскливо.
Куда они шли? Куда их приведет дорога, которую они старались проложить себе в этом лесу? Приведет ли к желанной цели надежда Жерара и Колетты найти их родителей? Пройдут ли они без защиты, лишенные всего необходимого, то огромное расстояние, которое отделяло их от цели? И если они избегнут хищных зверей, укусов змей, если они превозмогут усталость, лишения и болезни, то справятся ли они с дикарями, которые страшнее всех прочих опасностей, вместе взятых?
Эти невеселые мысли были в голове у всех, хотя каждый старался не говорить о них, боясь напрасно тревожить других, а потому дорога казалась еще мучительнее.
Путники продвигались с большими затруднениями: им приходилось с помощью ножей и топора пробираться сквозь чащу кустарников и переплетавшихся между собой ползучих трав.
Вокруг раздавались тысячи таинственных звуков: крики вспорхнувших птиц, жужжание насекомых, резвившихся в воздухе, кваканье лягушек; порой же издали доносилось страшное рычание, от которого все вздрагивали, а Колетта и Лина в испуге прижимались друг к другу.
Берег повышался, поэтому шествие становилось еще труднее; к вечеру несчастные вышли на нечто вроде лужайки, довольно высоко поднимающейся над морем.
Все разом остановились, обрадовавшись возможности вздохнуть свободно от душной атмосферы леса.
— Недурно было бы отдохнуть немножко! — заметил Ле-Гуен.
— Отдохнуть! — воскликнула Мартина. — И без вас знаем, господин Ле-Гуен, что давно пора сделать это. А то уж я начала думать, что вы считаете нас за странствующих жидов… Я просто не чувствую ног под собой, а взгляните-ка на этих малюток. Они больше и шагу не могут сделать! Отдохнуть!.. Скажите лучше лечь, выспаться, это будет вернее!..
— Все, что вам будет угодно, мадемуазель Мартина! — с чувством ответил Ле-Гуен, так как еще на корабле добрый парень почувствовал большое влечение к этой славной женщине, и ее присутствие играло немаловажную роль в решимости Ле-Гуена не покидать молодых Массеев.
— Мы переночуем здесь, если хотите, но прежде надо непременно набрать сучьев для сигнального огня, как говорила мадемуазель Колетта утром… Тем более, что этот огонь послужит настоящим маяком, — нас будет видно с моря на несколько миль…
— Да, правда, — сказал Жерар, — но сначала посидим немного. Мы еще успеем набрать хворосту, его здесь не занимать, а сейчас я не могу…
Сказав это, мальчик развалился под высоким деревом, вытянув ноги и закинув руки за голову; он стал зевать во весь рот, как вдруг один корень, на который он облокотился, с резким шипением выпрямился. Остолбеневшие путники поняли, что они все приняли за корень мангового дерева громадную змею, длиной в семь-восемь метров, с плоской, угловатой головой, на которую нельзя было смотреть без содрогания. Жерар тотчас же вскочил на ноги. К счастью, его спасло то, что он наступил на шею пресмыкающегося, голова которого с разинутой пастью оказалась пригвожденной к земле, а потому она и не могла укусить его. Но туловище чудовища вдруг приподнялось и обвилось вокруг ноги мальчика, стиснув его как клещами. Жерар, к счастью, не растерялся и не приподнял ноги, придерживающей голову змеи, которая, извиваясь, все сильнее и сильнее сжимала ему ногу, причиняя невыносимую боль; несмотря на это, он не двигался с места, а только ухватился покрепче руками за ствол дерева.
Но Ле-Гуен был уже около него. Одним взмахом топора он отсек голову ядовитой гадины так близко от подошвы Жерара, что даже задел за башмак… Туловище змеи зашевелилось в конвульсиях, потом вдруг опустилось, освободив ногу своей жертвы. Жерар от слабости упал в двух шагах от отвратительной головы, все еще опасной. Все это произошло так быстро, что обезумевшие зрители едва успели вскрикнуть. Колетта, увидев, что ее брат спасен, бросилась к нему.
— Жерар, дорогой мой, ты ранен! Господи, какое горе! — воскликнула она вслух.
— Нет… Это пустяки, — сказал Жерар, все еще бледный от страшного объятия. — Боюсь только, не сломала ли эта тварь мою ногу.
— Вам очень больно? — спросил Ле-Гуен.
— Нет… То есть да… Может быть, она только онемела.
— Посмотрим, попробуйте встать и поставить ногу на землю…
Жерар послушался и с радостью почувствовал, что его нога не особенно болела, только в ней ощущались холод и тяжесть.
— Если бы не вы, дорогой мой Ле-Гуен, — воскликнул он с благодарностью, — меня бы уже не было в живых!.. Бррр… но какая она противная!.. — продолжал он, отшвырнув ногой желтоватую гадину.
Все столпились вокруг змеи, с ужасом осматривая ее. Лина от страха едва держалась на ногах. Что касается Мартины, то от пережитого волнения при виде опасности, угрожавшей ее мальчику, она точно обезумела…
— Все это показывает, что нам нельзя больше медлить с огнем! — сказал Ле-Гуен. — Сейчас настанет ночь! Львы, леопарды, дикие кошки, змеи, все эти прелести выйдут на прогулку, и если свет огня не удержит их от нас на почтительном расстоянии, то нам несдобровать…
— Львы!.. Сохрани нас Бог от них!.. — воскликнула Мартина.
— Вы думаете, что они тут водятся? — спросила Колетта Ле-Гуена.
— Еще бы, мадемуазель Колетта! Я полагаю, что их тут целые полчища…
— А я думала, что они живут только в пустынях! — сказала Лина.
— А тут разве не пустыня, крошка моя? Настоящая пустыня, только покрытая не песком, а травами и деревьями!.. Один из моих товарищей убил их штук двадцать на африканском берегу… Как доказательство, он потом продавал их по двадцать франков!..
— А может быть, и я убью хоть одного из моего револьвера? — сказал Жерар, развеселившись такой перспективой.
— Льва не убьешь из пистолета, месье Жерар. Для этого нужно ружье большого калибра. Эти звери очень злы, говорил мой товарищ.
— Но тогда лучше было бы остаться в лесу!.. — испугалась Лина.
— А кто им запретит пойти туда за нами? Нет, нет, давайте-ка лучше собирать хворост для огня!.. Это куда надежнее…
Все усердно принялись за работу, позабыв об усталости. Вскоре они набрали большую кучу сухих веток, которые разделили на две части; одну из них решено было зажечь, как только стемнеет, а другую оставить для поддержания костра, который устроили на площадке холма, выступающего из земли, и расположили так, чтобы огонь не доставал до окружающей их зелени. Закусив дикими фруктами и чистой водой, путники разожгли костер, который запылал ярким пламенем, освещая вывешенный Ле-Гуеном на верхушке одного из деревьев сигнал, состоящий из четырех платков Мартины, скрепленных углами, так что получилось нечто похожее на флаг.
Видя, что его спутники изнемогают от усталости, Ле-Гуен объявил, что берет на себя первую четверть ночного дежурства; все остальные, расположившись вокруг костра, вскоре заснули, не заботясь о рычании зверей и реве шакалов, которых Ле-Гуен смутно видел бродящими в тени, с их искрящимися глазами, устремленными с удивлением на огонь. Часа два спустя Ле-Гуен разбудил Мартину, а сам заснул. Продежурив два часа, добрая Мартина с сожалением позвала Жерара, который вскочил и сразу не мог сообразить в чем дело; он подумал, что это колокол в лицее зовет всех спускаться в классы.
Сначала мальчик удачно боролся со сном и подбавил еще сухих ветвей в костер, но потом, чувствуя, что сон одолевает его, начал ходить взад и вперед, свистеть и даже петь, чтобы удержаться от сна…
Но все напрасно… сон пятнадцатилетнего мальчика оказался сильнее. В ту самую минуту, когда Жерар повторял себе: «Я не должен спать, мне надо караулить… Наша безопасность зависит от моего бодрствования…», ноги его невольно согнулись, он тихо опустился на землю и заснул крепче, чем когда-либо. Солнце уже сияло на горизонте, освещая алмазные капли росы, висевшей на зелени. Наши путешественники все еще спали, как вдруг их разбудил крик дикарей. Они все разом вскочили, не понимая, в чем дело.
Их окружили со всех сторон ужасные черные лица. Около тридцати полунагих мужчин, вооруженных длинными копьями, смотрели на них с жадным любопытством, толкая друг друга, чтобы лучше разглядеть, и при этом испускали какие-то дикие гортанные звуки, жестикулировали, кричали, говорили все разом на непонятном наречии.
Ле-Гуен и Жерар хотели схватиться за оружие, которое они положили подле себя. Но оказалось, к их великому огорчению, что от них уже все было отобрано.
ГЛАВА VII. У Сомали
Чернокожие, обступившие путешественников, принадлежали к одному из самых безобразных племен — сомали. Благодаря длинным черепам, низким лбам и необычайной худобе тела, они производили крайне неприятное впечатление. Особенно поражали взор их необыкновенно большие животы, что зависело, конечно, от пищевого режима, которого придерживались почти все их соотечественники: в обыкновенные дни — настоящий пост, а при удобном случае — настоящие оргии, а может быть, на них влияло постоянное употребление в пищу сырых трав, которые образуют вздутие живота.
Большинство из этих людей разукрашивали себя кружками и черточками, которые они вырезали на лице и закрашивали; эти раны придавали им еще более отталкивающий вид. Часть дикарей носила простые передники, на других же были плащи, перекинутые через левое плечо и заходившие под правую руку. Плащи эти были сделаны из тяжелой материи, украшенной внизу яркими цветами и сделанной, как узнали впоследствии, туземными женщинами. Их костюм заканчивался обручами, надетыми на руки и на ноги.
Среди дикарей особенное внимание привлекал молодой человек лет двадцати, как бы затянутый в трико, — до того густо он был разрисован татуировкой с головы до ног. Этот высокий и здоровый юноша был симпатичнее всех своих спутников; одна его нога была выкрашена длинными желтыми и красными полосками, а другая бледно-голубой краской; на туловище чередовались горизонтальные белые и черные полосы; одна рука была красная, другая желтая. Его украшала целая грива волос, заплетенных в мелкие косички. Все это было до того смешно, что Жерар несмотря на свое критическое положение, так и покатился со смеху… Молодой негр, по-видимому, не обиделся этим приступом веселости и, засмеявшись в свою очередь, притянул к себе Жерара за руку, забормотав на своем наречии. Другие же, не обращая на него внимания, продолжали свой спор, перекрикивая один другого и указывая то на путешественников, то на горизонт. Их мимика была до того выразительна, что, не понимая ни слова из их разговора, потерпевшие крушение поняли, что речь шла о том, чтобы увести их куда-то. Но ради какой цели? Этот вопрос их сильно мучил.
Отталкивающая наружность этих людей не говорила в их пользу, а хищнический вид невольно наводил всех на мысль о людоедстве. Однако, раз они не задушили спящих путешественников, то можно было питать надежду, что у них и впредь не разыграются кровожадные инстинкты.
— Подумать только, — воскликнул Жерар в отчаянии, — что это я причина несчастья! Мне поручили стеречь!.. А я вместо того заснул, как бревно!.. Ах, я никогда не прощу себе этого!..
— Вы совсем напрасно обвиняете себя, , — прервал его Ле-Гуен, — вы тут совсем не виноваты!.. Наш огонь мог предохранить нас от четвероногих животных… но от двуногих!.. Им от него ни жарко, ни холодно… Я знал, что уберечься от этих молодцов не было никакой возможности…
— Во всяком случае, можно было бы убежать от них, если бы их заметить вовремя.
— Как бы не так! Эти негры ползают как змеи, лазают как обезьяны; они подкрадываются незаметно, как кошки, не говоря уже о том, что эти места знакомы им так же хорошо, как сад вашего батюшки, месье Жерар. Нет, нет, спастись не было никакой возможности. Вы себя упрекаете совсем напрасно. Рано или поздно это должно было случиться, и, по-моему, в обществе этих дикарей нам еще спокойнее, чем одним…
— Ах! если бы еще мой револьвер был у меня!.. — проговорил Жерар.
— По-моему, лучше, что у вас нет его, так как вы уже давно воспользовались бы им и нас за это убили бы. Теперь же, пока мы живы, есть еще надежда на спасение. Верьте мне, лучше не сердить этих негров, ведь их в десять раз больше, чем нас, а эти копья — ассагаи, как их называют, — прескверная штука!.. Вам, конечно, неприятно было бы, если бы мадемуазель Колетту пырнули ими?
Жерар побледнел от ужаса.
— А потому постараемся, чтобы этого не было, — продолжал Ле-Гуен. — Судя по всему, у них нет дурных намерений. А если они непременно хотят увести нас — что ж! Мы тут ничего не можем поделать.
— Как вы думаете, Ле-Гуен, куда они поведут нас? — спросила Колетта, бледная как полотно и не отстававшая от Мартины, которая взяла Лину к себе на руки.
— Кто их знает! — ответил матрос. — Наверное, к себе в деревню, чтобы показывать нас, как любопытных зверей.
— Они съедят нас? — спросила Лина, не будучи в состоянии побороть своего страха.
— Съедят!.. — воскликнула Мартина, содрогаясь. — Иес!.. язычники!..
— Ведь я тебе говорил, Мартина, — проговорил Жерар, улыбаясь, несмотря на ужас положения, — ты слишком лакомый кусочек! Ну, как им устоять от соблазна попробовать тебя?
Но заметив, что Лина была вне себя от страха, он продолжал серьезнее:
— Нет, Лина, не бойся! Посмотри, какое доброе лицо у этого молодца, как он мил с его гривой и костюмом попугая. Невозможно съесть людей после того, как с ними обошлись так вежливо. Это было бы подло!
Успокоенная немного тоном Жерара, Лина решилась посмотреть в сторону испещренного татуировкой негра, который, кривляясь и дружелюбно гримасничая, предложил им прекрасных, свежих бананов. Жерар принял угощение и поделился со своими спутниками, которые с удовольствием поели вкусных фруктов. Молодой негр, казалось, был в восторге от такого успеха своего внимания.
Наконец, после продолжительных переговоров, чернокожие согласились двинуться в путь. Сделав путешественникам знак, чтобы они вставали, дикари окружили их и дали понять, что нужно идти. Сопротивление было бы бесполезно.
Перед уходом пестрый негр по имени Мреко вскарабкался как обезьяна на дерево, достал оттуда платки Мартины и передал их Ле-Гуену. Положительно он не замышлял ничего дурного. По-видимому, он сразу почувствовал большую симпатию к Жерару, так как пошел с ним рядом, взяв его под руку, к чему Жерар отнесся благосклонно; вскоре он осмелился потрогать руками одежду своего нового друга, которая очень занимала его. Особенно гамаши мальчика поражали негра, который назвал их «слоновыми ногами», как путники узнали впоследствии.
Жерар воспользовался случаем поучиться и начал выспрашивать у своего нового друга названия слов на негритянском языке. Взяв руку негра, он ему сказал несколько раз: «Рука? рука?» таким вопросительным тоном, что дикарь наконец понял и принялся кричать: «М'ма!» Жерар повторил это слово, и, продолжая тем же способом, узнал названия головы, черт лица, других частей человеческого тела, название животного, перебегавшего дорогу, деревьев, неба, земли, — одним словом, всего, что их окружало. Мреко очень скоро вошел во вкус своей профессорской роли: он покатывался со смеху над усилиями своего ученика правильно выговаривать, и когда Жерар переставал его спрашивать, то сам поучал его.
Таким образом, показав вдруг на Колетту, он произнес с большой почтительностью: «Ниениези». Его товарищи, повернувшись в сторону молодой девушки, одобрительно закивали головами и в один голос повторили: «Ниениези! Ниениези!»
Пленники поняли, что они дали это имя Колетте, но о значении этого названия догадались лишь при закате солнца, когда на небе возле луны показалась звезда. Показывая тогда то на звезду, то на молодую девушку, Мреко постарался объяснить то, что хотел сказать: он сравнивал Колетту с Венерой, самой красивой звездой; девушка невольно улыбнулась от этой неожиданной и наивной похвалы.
— Черт побери! Да этот Арлекин очень галантен!.. — сказал Жерар. — Я и не воображал, что у него столько вкуса, а потому с этой минуты я готов уважать его, раз он способен любоваться тобой!
— Хотя эти негры, — начал философствовать Ле-Гуен, — сами безобразны, как обезьяны, но им это не мешает распознавать прекрасное. Знаете, если бы им предоставили выбор, то они предпочли бы быть белыми… Но… надо мириться с тем, что есть… Если бы было возможно прибавить к его росту хоть один сантиметр или хоть немного изменить форму его носа… Когда я был молод, как вы, месье Жерар, я очень страдал оттого, что у меня рыжие волосы… мне это так не шло… о! и как еще не шло!.. Однако пришлось мириться… и что вы думаете, я кончил тем, что стал находить, что цвет моих волос нисколько не хуже других!..
— Тэ! конечно, не хуже!.. — вежливо отозвалась Мартина, которая считала его очень красивым.
— А! вы находите, мадемуазель Мартина? — воскликнул обрадовавшийся Ле-Гуен. — Но подумайте, какой я был дурак, чтобы мучиться из-за таких пустяков. И я готов побиться об заклад, что теперь этот негр с радостью переменил бы свою черную кожу, недаром же он ее размалевал радужными цветами!
— Он вас называет «Млижу», Ле-Гуен, — прервал его Жерар, — мне бы хотелось знать, что это значит.
— Кто его знает? Наверное, что-нибудь менее лестное, чем название мадемуазель Колетты.
— Лину они зовут «Нжеркук»; мне кажется, что это просто означает дитя. А тебя, Мартина, они прозвали «Куези», и я убежден, что это значит луна. Не правда ли, как они верно определяют! Они сейчас же сообразили, на что походит твое милое личико…