Не злобствуй на меня, Оливье. Ты можешь простить меня за мои предвзятые намерения, мое желание осуществить блестящие мечты. Если ты не захочешь хранить секрета, свали всю вину на меня! Это я все сделал, все задумал, все исполнил!.. А ты был моей первой жертвой, мой бедный мальчик…
Прощай же, мой дорогой капитан! Благодарю тебя за все минуты счастья, которые дала мне твоя привязанность, с того времени, как я взял тебя на воспитание. Сожалею, что не имею богатства, чтобы оставить тебе; но эти проклятые работы все поглотили.
Прожив свой век, я не уверен, что для мужчины легко жить одному, отдаваясь только делу. Но ты не калека, и я не беспокоюсь за тебя.
Оставляю тебе мою библиотеку, манускрипты, маленькие сбережения — и мою старуху Урсулу. Мистер Дерозо скажет, на какую цифру их набралось, я думаю тысяч на пятьдесят франков.
Сделай из них хорошее употребление, мое дитя, и в последний раз тебя прошу, прости мне обман, которым я воспользовался (обман с твоей точки зрения). Я действовал в твоих интересах и не чувствую угрызений совести.
Твой дядя, любящий справедливого Оливье,
Генри Гарди».
Оливье остановился, пораженный этим необыкновенным титулом. Несмотря на всю эксцентричность своего дяди, он никогда не ожидал от него подобного сообщения. Фальшивые рубины!.. Купленные за колоссальную сумму домом Купера, они не стоили больше первого попавшегося камешка, поднятого в ручейке.
Действительное горе, внушенное ему смертью дяди, которое он испытывал за минуту перед тем, теперь точно потонуло, заливаемое новыми ощущениями, которые сразу придавили его.
«Что же мне делать? На что решиться? — думал он с ужасом, стыдом и отчаянием, — как возвратить такую громадную сумму», которую он получил за камни? Увы! Все пожрал этот аэроплан, и даже для своего обихода я не имею больше сотни гиней в кармане!.. Пятьдесят тысяч франков дяди Гарди ничего не значат когда должен миллионы!
И кто поверит, что он не был соучастником в этом деле? Что подумают Дунканы, Этель?»
Что делать? Оливье задумался, затем быстро принял решение, и в десять часов утра уже ехал в кэбе прямо к мистерам Купер и К°, на улицу Бонд.
Едва он вошел, не отвечая на заискивающие поклоны приказчиков, как сейчас же попросил достойного ювелира срочно переговорить с ним.
Этот же с сияющим лицом, на котором отражалось самодовольство, «умывая руки невидимым мылом», как говорят английские юмористы, видел в перспективе корабль с рубинами: все газеты уже протрубили возвращение из Тибета, — и потому встретил мистера Дероша с распростертыми объятиями…
Они вошли в лабораторию, которую Оливье помнил очень хорошо, где происходил первый разговор о рубинах.
Сели. Мистер Купер особенно почтительным тоном осведомлялся о здоровье гостя, расспрашивал о путешествии и, нежно улыбаясь, высказал, что он надеется, они вернулись не с пустыми руками, и в качестве первого его покупщика рассчитывает, что и теперь ему отдано будет предпочтение.
Но Оливье резко прервал его.
— Я не для того пришел к вам, чтобы предлагать новые камни, господин Купер. Слава Богу, я не имею их больше и пришел для того, чтобы сказать вам, что мы оба обмануты: рубины, которые я имел несчастье продать вам, фальшивые!
— Фальшивые!.. — вскрикнул ювелир, вскакивая с кресла. — Что вы говорите, господин Дерош?.. Я не ослышался?..
— Они фальшивые! — повторил Оливье. — Я имею доказательство, знаю подделывателя!
Мистер Купер смотрел на Оливье с ужасом. Да он, верно, сума сошел?.. Он был так бледен… и в странном возбуждении… Как человек осторожный, ювелир поднялся и сделал шаг к двери.
— Вы меня не поняли, мистер Купер? — спросил Оливье, тоже вставая и загораживая ему дорогу, — Вы слышали, что я вам сказал сейчас?.. Рубины, которые вы у меня купили, фальшивые. Само собой, я этого не знал, когда принес их вам. Я владею, к несчастью, только небольшим капиталом, но все, что я имею, возместит ваши убытки, считая в том числе и аэроплан, построенный с помощью этих проклятых камней!..
Все более и более в уме ювелира складывалось убеждение, что Оливье сошел с ума. Зная, как опасно раздражать сумасшедших, он поспешил с ним согласиться.
— Да, да, — сказал он с любезной улыбкой, — это дело конченное, дорогой господин Дерош… я возьму аэроплан… До свидания! Уходите теперь домой!.. Успокойтесь! Успокойтесь!
Со своей стороны Оливье смотрел на него с удивлением.
— Мне успокоиться? Что вы этим хотите сказать, мистер Купер?
— Я?., ох! Боже мой… Ничего!., решительно ничего!.. Но я спешу, дорогой господин… завален делами!.. Будьте добры, извините меня. — И он снова хотел уйти.
— Нужно будет, — возразил Оливье, останавливая его, — уведомить об этом синдикат. Мы помиримся на условии передачи аэроплана в ваши руки. Работа там великолепная. Надеюсь, что этим ваши убытки будут немного покрыты…
Но вдруг, пораженный двусмысленным видом ювелира, он остановился, глядя ему прямо в глаза. Достойный купец отвернулся в замешательстве. Но вся его осторожность не помешала Оливье видеть его в зеркале, когда он тыкал себя пальцем в лоб, пожимал плечами и выставлял губу вперед с плачевным видом. Все эти пантомимы ясно говорили: его приняли за сумасшедшего! Оливье понял и, несмотря на волнение, не мог не улыбнуться.
— Послушайте, мистер Купер, посмотрите на меня! — проговорил он опять. — Вы видите хорошо, что я не сумасшедший! Я не пришел бы к вам беспокоить без основания!.. Хотите вы сами видеть письмо, в котором сообщается, что рубины поддельные? Если это нужно, я назову вам имя подделывателя. Поверьте, какой интерес для меня прийти и рассказать вам, если это неправда?!
Гнев начал мало-помалу овладевать ювелиром при виде такого упорства.
— И правда! — воскликнул он, — это не может быть вашим интересом!.. Это в прямом противоречии с вашим интересом!.. Однако.
— Тогда вы поймите, что честный человек отказывается разбогатеть посредством обмана!.. Вы предпочитаете смотреть на это как на приступ сумасшествия!.. — воскликнул Оливье, возмущенный.
— Конечно! — заметил ювелир, — опыт меня не приучил…
— Но, наконец, милостивый государь, уверяю вас. Клянусь!.. Камни эти — подделка, исполненная моим дядей, мистером Гарди, известным химиком!.. Возражайте что вам угодно. Он мне открыл истину в своем завещании… Вы не можете сомневаться в словах умирающего человека? Мы не можем все сойти с ума, черт возьми!
Купер наклонил голову с видом мудреца.
— Та-та-та… милейший! Все это прекрасно! Но рубины чистой воды!.. И прежде всего, — продолжал он, все возвышая голос, — вы меня не заставите согласиться, чтобы я… я!.. Купер с улицы Бонд, знаток в драгоценных камнях и ювелир по наследству, в продолжение трехсот лет передаваемому, чтобы я мог принять подделку за истинные камни!.. Довольно! — И он нахмурился, весь красный от гнева.
— Но, милостивый государь, неужели вы можете допустить, чтобы человек стал каяться в обмане, если бы он его не совершил?! Чтобы он готов был отдать все до копейки, чтобы заплатить за этот обман, если бы он не имел на это основательных причин! Господин Купер, я вас прошу исследовать вновь эти камни и согласиться на предполагаемую комбинацию!..
— А я, сударь, — крикнул Купер, красный как рак, — я прошу вас прекратить эти шутки, которые слишком долго продолжаются! Рубины истинные, натуральные!.. превосходные!., великолепные!.. Самые прекрасные в мире, каких я никогда не видел!.. За это я готов дать голову на отсечение!.. И предлагайте мне хоть царский выкуп, я их не возвращу!.. Да это и невозможно, по той простой причине, что я ими больше не владею!.. Меньший камень я продал молодой герцогине Бельвор для ее выхода ко двору. Все могут увидеть драгоценное украшение в будущий вторник на прекраснейшем челе Англии. Что касается другого, царя рубинов — «рубина Великого Ламы», — произнес ювелир с особым почтением, — я его уже отдал самому молодому и самому энергичному государю в Европе!., императору, милостивый государь!., который скоро украсит им самую блестящую корону на свете. Рубин — мой рубин — займет там видное место. Это уже камень исторический, сударь!.. Перестаньте же говорить подобные вещи, которые могут бросить тень на его репутацию.
— Даю слово, я не откажусь от своих слов! — вскрикнул Оливье, делая еще последние усилия. — Это ваше последнее слово, мистер Купер?
— Мое последнее слово, да, сударь! Ничто, ничто, понимаете, не может ослабить мою веру в этот чудесный камень!..
— Как вам угодно, но я вас предупреждаю, что повсюду буду разглашать истину.
— Можете!.. Можете!.. Мой рубин выше клеветы, как солнце выше звезд!..
— Сравнение совершенно справедливое!.. — воскликнул Оливье. — До свидания, мистер Купер! Помните, если вернетесь к сознанию, аэроплан в вашем распоряжении!
Но ювелир вместо ответа, зажмурил глаза, чтобы не видеть клеветника, делая рукой прощальный жест.
Молодой человек ушел, не зная, смеяться ему или сердиться на эту необыкновенную настойчивость купца.
Оставалось посоветоваться с его друзьями, спутниками в путешествии, лордом Дунканом и лордом Темплем. У них уж, во всяком случае, не может быть вопроса самолюбия, чтобы не признать подделки рубинов, они будут ему поддержкой. И, не медля, он поехал к лорду Дункану, который, к счастью, встретился с ним на пороге дома, собираясь уходить. Тотчас же они прошли в кабинет.
В коротких словах Оливье передал ему дело, по которому приехал. Но каково же было его удивление, когда на лице бравого моряка он прочел полное недоверие, точь-в-точь как и у Купера!.. Оливье предложил ему прочесть письмо дяди, но это его, казалось, нисколько не убедило.
— Но, наконец, — сказал Оливье, силясь казаться спокойным, — если эти рубины натуральные, каким же образом вы объясните это предсмертное признание моего дяди?
— Дорогой мой Дерош, — возразил лорд Дункан, — я вовсе не берусь объяснять этого! Но позвольте мне сказать вам, что Купер в этих делах такой авторитет, в котором нельзя сомневаться. Он гораздо дальновиднее того, кто имеет нужду отрицать… Никто в Англии не решится опровергать его доказательства в истинности рубинов в пользу мнения простого любителя-дилетанта, как вы да я…
— Но это бессмысленно! — воскликнул Оливье. — Добавлю еще, если бы я хотел выдать фальшивые камни за истинные, понятно, их бы рассмотрели вторично, чтобы мне поверить… Но в данном случае!..
— В данном случае, мой дорогой друг, мы имеем против камней только свидетельство человека, по вашему же мнению, очень эксцентричного, которому пришла фантазия, из тщеславия ли, или вследствие безумия, если вы хотите, показать себя хитрее всех знатоков дела!.. И наконец, если исследование и действие плавильника доказали, что камни истинные, то они и должны быть такими!.. Вот и все, это вам каждый скажет так же, как и я, будьте в этом уверены!
— Вы, значит, думаете, что мой дядя вздумал меня мистифицировать? Зачем?.. С какой целью?
Лорд Дункан повторил, что не сомневается в понимании и опытности мистера Купера, но что касается дяди… тут он выразительно повертел пальцами около лба.
— Будто ваш дядя не был немножко… того?., странный только?.. Что вы на это скажете?
— Мой дядя был настолько же рассудителен, как вы и я! — пылко воскликнул Оливье. Вспомнив при этом поведение и мимику Купера, он прибавил вполне откровенно:
— Правда, этот безмозглый Купер принял меня тотчас же за сумасшедшего!
— А! вот видите! — воскликнул лорд Дункан.
— Однако я не в бреду!.. Вот письмо! — воскликнул молодой человек.
— Так же и я далек от мысли, что это вы бредите, дорогой Дерош!.. — протестовал командир. — Но ваш дядя!., о!., это совсем другое дело!..
— Тогда, значит, — сказал Оливье, вставая, — вы с Купером против меня?
— Решительно! Без колебания!
— Так спрошу вас, что бы вы сделали на моем месте?
— На вашем месте, уважая память мистера Гарди, я бы сжег его письмо и больше бы об этом не думал…
Оливье безнадежно пожал плечами.
— Это не ответ, — сказал он, — я сейчас же иду посоветоваться к лорду Темплю…
— Превосходная мысль! Лорд Темпль верный выразитель общественного мнения в Англии. Он спокоен, справедлив и может дать хороший совет. Идем к нему, я с вами!
Командир и Оливье сели в кэб. Спустя полчаса они уже звонили у дверей пышного жилища благородного лорда. И тотчас же их провели к нему.
Лорд Темпль выслушал в глубоком молчании сообщение Оливье, и когда его гость кончил, долго еще сидел, не двигаясь, погруженный в размышление.
— Могу я спросить ваше мнение, милорд? — спросил наконец Оливье, раздраженный этим продолжительным молчанием.
— Мое мнение, — произнес величественно лорд Темпль, — что ваш покойный дядя был помешанный!
— Помешанный?
— Помешан окончательно. Мания величия!
— Как это, милорд?
— У него была мания воображать, что он все может, даже создавать драгоценные камни; тщеславие вскружило ему голову.
— Извините, милорд! Но откуда взял он, по-вашему, рубины, если он не сделал их?
— Это меня совершенно не касается, — сказал почтенный лорд. — И к делу не относится.
— Я позволяю себе держаться другого мнения. Если допустить, что рубины натуральные, тогда трудно представить, чтобы ученый, имеющий более чем скромные средства, мог их приобрести; если же признать, что рубины не имели никакой ценности, были его работы, тогда все становится понятным.
— Рассуждение правдоподобное, — вставил лорд Дункан.
— Это рассуждение ничего не доказывает, — возразил лорд Темпль с убеждением. — Эта сторона дела для нас не существует. Мистер Гарди мог владеть этими рубинами в силу такого обстоятельства, о котором мь1 ничего не знаем: по наследству… подарок от какого-нибудь восточного принца… случайно даже… он мог найти в какой-нибудь старой мебели… подобные вещи мы видим постоянно…
— О, милорд!., рубины стоимостью в пятьсот тысяч фунтов стерлингов забыты в каком-нибудь старом зеркале!.. Да это сказка!..
— Наконец, мало нужды знать, как они к нему попали! Он их имел, вот это только и занимает нас; притом же я никогда не соглашусь, никогда, слышите, господин Дерош, чтобы синдикат из наших первых ювелиров, лучших знатоков дела во всем свете, мог бы допустить обмануть себя каким-то темным французским химиком!., извиняюсь за эпитет вашему покойному дяде!
По упрямству мула, которое выразилось во всех чертах лица благородного лорда, было ясно как день, что никакое рассуждение не могло бы поколебать его убеждения. И, отказываясь от дальнейшей борьбы, Оливье ушел рассерженный, в большом унынии.
Прошло несколько дней; все было тихо: ни слухов, ни сплетен. Вдруг однажды утром все ахнули, прочтя поразительную новость в газетах; все листки, журналы, газеты только об этом и твердили. Мистер Дерош объявляет, что его аэроплан продается с торгов. Никогда еще аукцион не привлекал такой толпы. Торги были жаркие, цену подняли высоко, многие отступились, и чудный воздушный корабль за полмиллиона фунтов стерлингов достался лорду Бельграву, владельцу целого квартала, одного из лучших в Лондоне.
На другой день вся Англия узнала, что мистер Дерош сделал пожертвование в больницу вдов и сирот на сумму, равную продажной цене аэроплана.
Можно себе представить шум, поднявшийся при таком известии. В продолжение нескольких дней не прекращалась перестрелка вопросов, восклицаний и предположений…
Среди людей, особенно взволнованных этими новостями, конечно, нужно считать семейство Дункан. Лорд Дункан, вполне понимая душевную борьбу Оливье, не разделял, однако, его сомнения насчет рубинов и не мог не сожалеть, что он по доброй воле лишился всех средств существования. Леди Дункан, как только узнала новость, в ту же минуту объявила решительным тоном, что запланированного брака ее дочери не будет, что никогда она не допустит, чтобы дочь ее вышла замуж за нищего. Но Этель имела свою волю и сумела показать ее в этом случае.
— Дорогая мама, — сказала она, бледная как полотно, становясь напротив матери, — прошу у вас тысячу извинений за противоречие, но я ни за кого не выйду, кроме мистера Дероша!
— Вы не выйдете за него, Этель, я вам запрещаю!
— Тогда я навсегда останусь в девушках!
— Это я запрещаю тем более!.. Чтобы вы, с вашей наружностью и вашей осанной, не составили бы самой блестящей партии в Лондоне! Было бы смешно!..
— Мама, — твердо сказала Этель, — умоляю вас выслушать меня. Знайте, что единственная вещь, которая отталкивала меня от этого брака, что было причиной ваших страданий, — это несметное богатство мистера Дероша. О! я ненавидела эту мысль, что меня могут подозревать в расчете!.. Если бы я смела… я бы вам сказала, что теперь я довольна, когда у него нет ничего!
— Этель! Вы безумны! Вы мне разбили сердце! Командир! Уговорите ее! Заставьте ее понять… Это супружество невозможно!.. Никогда я не дам своего согласия! — воскликнула леди Дункан со слезами.
— Как же это? — сказала Этель с иронической улыбкой, — неужели месяц назад мистер Дерош не был тот же, что и теперь?.. Перестал ли он, например, быть тем же гениальным человеком, из-за которого спорили все матери, предназначая своим дочерям?.. Неужели несколько тысяч больше или меньше создают такую разницу? О! дорогая мама, я краснела бы от таких мыслей, и я уверена, что и вы покраснели бы, как я!..
— Не говорите так, Этель, если вы не хотите уморить меня!
— Ох, мама!
— Вы преувеличиваете, моя дорогая подруга!.. — сказал командир.
— Э! я знаю, что говорю! Лучше пусть она не просит, ведь от этого лучше не будет!.. У вас не будет ни положения, ни денег, ни лошадей, ни бриллиантов…
— Ни рубинов! — вполголоса лукаво добавила Этель.
— Никогда не произносить передо мной слова «рубин»! — крикнула взбешенная леди Дункан. — И вообще, я не желаю больше слушать разговоров об этом молодом человеке!.. Он нас бесчестно обманул! С этого дня я дам приказ не пускать его к нам!..
В эту минуту появился лакей с докладом о мистере Дероше.
Леди Дункан остановилась на полуслове. Лорд Дункан улыбнулся. Что касается Этель, то с пылающими щеками и блестящими глазами она побежала ему навстречу и протянула обе руки. Все лицо ее дышало самой искренней любовью.
— Вы не очень желали меня видеть?.. Вы не оттолкнете меня теперь, когда я ничего не могу вам предложить? Ох, Этель… только ради вас я сожалею о потерянном! — с волнением воскликнул бедный юноша.
— Monsieur! Я буду гордиться, называясь мадам Дерош! — ответила Этель с сияющей улыбкой. — Мама! Дорогой папа! Вот мой муж. Никогда у меня не будет другого, в этом порукой слово Этель Дункан!
Противодействие леди Дункан должно было уступить перед волей, так ясно высказанной. Муж ее, впрочем, был того мнения, что изобретатель аэроплана сумеет извлечь выгоды из своего изобретения и не может считаться нищим.
На свадьбе Этель, которая была чудно прекрасна в подвенечном платье, присутствовала Мюриель, брак которой с лордом Эртон уже был объявлен. Бедный маленький лорд казался совсем убитым, рисуя себе будущее супружество. На все шумные поздравления он отвечал только безропотным взглядом. Поистине, когда он спрашивал себя, как это все произошло, то не припоминал со своей стороны ни одного решительного слова с предложением руки Мюриель. Однако казалось, что это так, потому что Мюриель дала свое согласие… Все семейство Рютвен оказывало ему самое трогательное сочувствие.
Боб Рютвен, принявший свой прежний вид, тоже присутствовал при церемонии, весь сияющий и восторженный, довольный сам собой и своей судьбой. Получив на аэроплане вкус к путешествиям, он решил отказаться от светской жизни и отправиться исследовать Центральную Африку.
Сестры Мюриель не знали, радоваться ли им блестящей партии их младшей сестры или сожалеть, что им не пришла в голову мысль участвовать в путешествии на аэроплане.
Лорд Темпль вернулся из Тибета еще более величественный, чем всегда. Его тщеславие удесятерилось, как утверждали его знакомые, хотя, казалось бы, это было трудно!
Мистрис Петтибон по-прежнему железной рукой управляет своим мужем. Бравый янки много потерял из своих иллюзий насчет черной расы. Отныне он стал признавать, что освобождение негров было большой ошибкой Линкольна.
Что касается «Рубина Великого Ламы», то он сверкает в императорской короне, в которой ее носитель появляется два или три раза в году среди публики и два или три раза в неделю особо, как говорят злые языки придворных. Этот молодой государь хвастает, что обладает самым прекрасным рубином на обоих полушариях земли. И это, должно быть, правда; так, по крайней мере, утверждает Купер.
Прощай же, мой дорогой капитан! Благодарю тебя за все минуты счастья, которые дала мне твоя привязанность, с того времени, как я взял тебя на воспитание. Сожалею, что не имею богатства, чтобы оставить тебе; но эти проклятые работы все поглотили.
Прожив свой век, я не уверен, что для мужчины легко жить одному, отдаваясь только делу. Но ты не калека, и я не беспокоюсь за тебя.
Оставляю тебе мою библиотеку, манускрипты, маленькие сбережения — и мою старуху Урсулу. Мистер Дерозо скажет, на какую цифру их набралось, я думаю тысяч на пятьдесят франков.
Сделай из них хорошее употребление, мое дитя, и в последний раз тебя прошу, прости мне обман, которым я воспользовался (обман с твоей точки зрения). Я действовал в твоих интересах и не чувствую угрызений совести.
Твой дядя, любящий справедливого Оливье,
Генри Гарди».
Оливье остановился, пораженный этим необыкновенным титулом. Несмотря на всю эксцентричность своего дяди, он никогда не ожидал от него подобного сообщения. Фальшивые рубины!.. Купленные за колоссальную сумму домом Купера, они не стоили больше первого попавшегося камешка, поднятого в ручейке.
Действительное горе, внушенное ему смертью дяди, которое он испытывал за минуту перед тем, теперь точно потонуло, заливаемое новыми ощущениями, которые сразу придавили его.
«Что же мне делать? На что решиться? — думал он с ужасом, стыдом и отчаянием, — как возвратить такую громадную сумму», которую он получил за камни? Увы! Все пожрал этот аэроплан, и даже для своего обихода я не имею больше сотни гиней в кармане!.. Пятьдесят тысяч франков дяди Гарди ничего не значат когда должен миллионы!
И кто поверит, что он не был соучастником в этом деле? Что подумают Дунканы, Этель?»
Что делать? Оливье задумался, затем быстро принял решение, и в десять часов утра уже ехал в кэбе прямо к мистерам Купер и К°, на улицу Бонд.
Едва он вошел, не отвечая на заискивающие поклоны приказчиков, как сейчас же попросил достойного ювелира срочно переговорить с ним.
Этот же с сияющим лицом, на котором отражалось самодовольство, «умывая руки невидимым мылом», как говорят английские юмористы, видел в перспективе корабль с рубинами: все газеты уже протрубили возвращение из Тибета, — и потому встретил мистера Дероша с распростертыми объятиями…
Они вошли в лабораторию, которую Оливье помнил очень хорошо, где происходил первый разговор о рубинах.
Сели. Мистер Купер особенно почтительным тоном осведомлялся о здоровье гостя, расспрашивал о путешествии и, нежно улыбаясь, высказал, что он надеется, они вернулись не с пустыми руками, и в качестве первого его покупщика рассчитывает, что и теперь ему отдано будет предпочтение.
Но Оливье резко прервал его.
— Я не для того пришел к вам, чтобы предлагать новые камни, господин Купер. Слава Богу, я не имею их больше и пришел для того, чтобы сказать вам, что мы оба обмануты: рубины, которые я имел несчастье продать вам, фальшивые!
— Фальшивые!.. — вскрикнул ювелир, вскакивая с кресла. — Что вы говорите, господин Дерош?.. Я не ослышался?..
— Они фальшивые! — повторил Оливье. — Я имею доказательство, знаю подделывателя!
Мистер Купер смотрел на Оливье с ужасом. Да он, верно, сума сошел?.. Он был так бледен… и в странном возбуждении… Как человек осторожный, ювелир поднялся и сделал шаг к двери.
— Вы меня не поняли, мистер Купер? — спросил Оливье, тоже вставая и загораживая ему дорогу, — Вы слышали, что я вам сказал сейчас?.. Рубины, которые вы у меня купили, фальшивые. Само собой, я этого не знал, когда принес их вам. Я владею, к несчастью, только небольшим капиталом, но все, что я имею, возместит ваши убытки, считая в том числе и аэроплан, построенный с помощью этих проклятых камней!..
Все более и более в уме ювелира складывалось убеждение, что Оливье сошел с ума. Зная, как опасно раздражать сумасшедших, он поспешил с ним согласиться.
— Да, да, — сказал он с любезной улыбкой, — это дело конченное, дорогой господин Дерош… я возьму аэроплан… До свидания! Уходите теперь домой!.. Успокойтесь! Успокойтесь!
Со своей стороны Оливье смотрел на него с удивлением.
— Мне успокоиться? Что вы этим хотите сказать, мистер Купер?
— Я?., ох! Боже мой… Ничего!., решительно ничего!.. Но я спешу, дорогой господин… завален делами!.. Будьте добры, извините меня. — И он снова хотел уйти.
— Нужно будет, — возразил Оливье, останавливая его, — уведомить об этом синдикат. Мы помиримся на условии передачи аэроплана в ваши руки. Работа там великолепная. Надеюсь, что этим ваши убытки будут немного покрыты…
Но вдруг, пораженный двусмысленным видом ювелира, он остановился, глядя ему прямо в глаза. Достойный купец отвернулся в замешательстве. Но вся его осторожность не помешала Оливье видеть его в зеркале, когда он тыкал себя пальцем в лоб, пожимал плечами и выставлял губу вперед с плачевным видом. Все эти пантомимы ясно говорили: его приняли за сумасшедшего! Оливье понял и, несмотря на волнение, не мог не улыбнуться.
— Послушайте, мистер Купер, посмотрите на меня! — проговорил он опять. — Вы видите хорошо, что я не сумасшедший! Я не пришел бы к вам беспокоить без основания!.. Хотите вы сами видеть письмо, в котором сообщается, что рубины поддельные? Если это нужно, я назову вам имя подделывателя. Поверьте, какой интерес для меня прийти и рассказать вам, если это неправда?!
Гнев начал мало-помалу овладевать ювелиром при виде такого упорства.
— И правда! — воскликнул он, — это не может быть вашим интересом!.. Это в прямом противоречии с вашим интересом!.. Однако.
— Тогда вы поймите, что честный человек отказывается разбогатеть посредством обмана!.. Вы предпочитаете смотреть на это как на приступ сумасшествия!.. — воскликнул Оливье, возмущенный.
— Конечно! — заметил ювелир, — опыт меня не приучил…
— Но, наконец, милостивый государь, уверяю вас. Клянусь!.. Камни эти — подделка, исполненная моим дядей, мистером Гарди, известным химиком!.. Возражайте что вам угодно. Он мне открыл истину в своем завещании… Вы не можете сомневаться в словах умирающего человека? Мы не можем все сойти с ума, черт возьми!
Купер наклонил голову с видом мудреца.
— Та-та-та… милейший! Все это прекрасно! Но рубины чистой воды!.. И прежде всего, — продолжал он, все возвышая голос, — вы меня не заставите согласиться, чтобы я… я!.. Купер с улицы Бонд, знаток в драгоценных камнях и ювелир по наследству, в продолжение трехсот лет передаваемому, чтобы я мог принять подделку за истинные камни!.. Довольно! — И он нахмурился, весь красный от гнева.
— Но, милостивый государь, неужели вы можете допустить, чтобы человек стал каяться в обмане, если бы он его не совершил?! Чтобы он готов был отдать все до копейки, чтобы заплатить за этот обман, если бы он не имел на это основательных причин! Господин Купер, я вас прошу исследовать вновь эти камни и согласиться на предполагаемую комбинацию!..
— А я, сударь, — крикнул Купер, красный как рак, — я прошу вас прекратить эти шутки, которые слишком долго продолжаются! Рубины истинные, натуральные!.. превосходные!., великолепные!.. Самые прекрасные в мире, каких я никогда не видел!.. За это я готов дать голову на отсечение!.. И предлагайте мне хоть царский выкуп, я их не возвращу!.. Да это и невозможно, по той простой причине, что я ими больше не владею!.. Меньший камень я продал молодой герцогине Бельвор для ее выхода ко двору. Все могут увидеть драгоценное украшение в будущий вторник на прекраснейшем челе Англии. Что касается другого, царя рубинов — «рубина Великого Ламы», — произнес ювелир с особым почтением, — я его уже отдал самому молодому и самому энергичному государю в Европе!., императору, милостивый государь!., который скоро украсит им самую блестящую корону на свете. Рубин — мой рубин — займет там видное место. Это уже камень исторический, сударь!.. Перестаньте же говорить подобные вещи, которые могут бросить тень на его репутацию.
— Даю слово, я не откажусь от своих слов! — вскрикнул Оливье, делая еще последние усилия. — Это ваше последнее слово, мистер Купер?
— Мое последнее слово, да, сударь! Ничто, ничто, понимаете, не может ослабить мою веру в этот чудесный камень!..
— Как вам угодно, но я вас предупреждаю, что повсюду буду разглашать истину.
— Можете!.. Можете!.. Мой рубин выше клеветы, как солнце выше звезд!..
— Сравнение совершенно справедливое!.. — воскликнул Оливье. — До свидания, мистер Купер! Помните, если вернетесь к сознанию, аэроплан в вашем распоряжении!
Но ювелир вместо ответа, зажмурил глаза, чтобы не видеть клеветника, делая рукой прощальный жест.
Молодой человек ушел, не зная, смеяться ему или сердиться на эту необыкновенную настойчивость купца.
Оставалось посоветоваться с его друзьями, спутниками в путешествии, лордом Дунканом и лордом Темплем. У них уж, во всяком случае, не может быть вопроса самолюбия, чтобы не признать подделки рубинов, они будут ему поддержкой. И, не медля, он поехал к лорду Дункану, который, к счастью, встретился с ним на пороге дома, собираясь уходить. Тотчас же они прошли в кабинет.
В коротких словах Оливье передал ему дело, по которому приехал. Но каково же было его удивление, когда на лице бравого моряка он прочел полное недоверие, точь-в-точь как и у Купера!.. Оливье предложил ему прочесть письмо дяди, но это его, казалось, нисколько не убедило.
— Но, наконец, — сказал Оливье, силясь казаться спокойным, — если эти рубины натуральные, каким же образом вы объясните это предсмертное признание моего дяди?
— Дорогой мой Дерош, — возразил лорд Дункан, — я вовсе не берусь объяснять этого! Но позвольте мне сказать вам, что Купер в этих делах такой авторитет, в котором нельзя сомневаться. Он гораздо дальновиднее того, кто имеет нужду отрицать… Никто в Англии не решится опровергать его доказательства в истинности рубинов в пользу мнения простого любителя-дилетанта, как вы да я…
— Но это бессмысленно! — воскликнул Оливье. — Добавлю еще, если бы я хотел выдать фальшивые камни за истинные, понятно, их бы рассмотрели вторично, чтобы мне поверить… Но в данном случае!..
— В данном случае, мой дорогой друг, мы имеем против камней только свидетельство человека, по вашему же мнению, очень эксцентричного, которому пришла фантазия, из тщеславия ли, или вследствие безумия, если вы хотите, показать себя хитрее всех знатоков дела!.. И наконец, если исследование и действие плавильника доказали, что камни истинные, то они и должны быть такими!.. Вот и все, это вам каждый скажет так же, как и я, будьте в этом уверены!
— Вы, значит, думаете, что мой дядя вздумал меня мистифицировать? Зачем?.. С какой целью?
Лорд Дункан повторил, что не сомневается в понимании и опытности мистера Купера, но что касается дяди… тут он выразительно повертел пальцами около лба.
— Будто ваш дядя не был немножко… того?., странный только?.. Что вы на это скажете?
— Мой дядя был настолько же рассудителен, как вы и я! — пылко воскликнул Оливье. Вспомнив при этом поведение и мимику Купера, он прибавил вполне откровенно:
— Правда, этот безмозглый Купер принял меня тотчас же за сумасшедшего!
— А! вот видите! — воскликнул лорд Дункан.
— Однако я не в бреду!.. Вот письмо! — воскликнул молодой человек.
— Так же и я далек от мысли, что это вы бредите, дорогой Дерош!.. — протестовал командир. — Но ваш дядя!., о!., это совсем другое дело!..
— Тогда, значит, — сказал Оливье, вставая, — вы с Купером против меня?
— Решительно! Без колебания!
— Так спрошу вас, что бы вы сделали на моем месте?
— На вашем месте, уважая память мистера Гарди, я бы сжег его письмо и больше бы об этом не думал…
Оливье безнадежно пожал плечами.
— Это не ответ, — сказал он, — я сейчас же иду посоветоваться к лорду Темплю…
— Превосходная мысль! Лорд Темпль верный выразитель общественного мнения в Англии. Он спокоен, справедлив и может дать хороший совет. Идем к нему, я с вами!
Командир и Оливье сели в кэб. Спустя полчаса они уже звонили у дверей пышного жилища благородного лорда. И тотчас же их провели к нему.
Лорд Темпль выслушал в глубоком молчании сообщение Оливье, и когда его гость кончил, долго еще сидел, не двигаясь, погруженный в размышление.
— Могу я спросить ваше мнение, милорд? — спросил наконец Оливье, раздраженный этим продолжительным молчанием.
— Мое мнение, — произнес величественно лорд Темпль, — что ваш покойный дядя был помешанный!
— Помешанный?
— Помешан окончательно. Мания величия!
— Как это, милорд?
— У него была мания воображать, что он все может, даже создавать драгоценные камни; тщеславие вскружило ему голову.
— Извините, милорд! Но откуда взял он, по-вашему, рубины, если он не сделал их?
— Это меня совершенно не касается, — сказал почтенный лорд. — И к делу не относится.
— Я позволяю себе держаться другого мнения. Если допустить, что рубины натуральные, тогда трудно представить, чтобы ученый, имеющий более чем скромные средства, мог их приобрести; если же признать, что рубины не имели никакой ценности, были его работы, тогда все становится понятным.
— Рассуждение правдоподобное, — вставил лорд Дункан.
— Это рассуждение ничего не доказывает, — возразил лорд Темпль с убеждением. — Эта сторона дела для нас не существует. Мистер Гарди мог владеть этими рубинами в силу такого обстоятельства, о котором мь1 ничего не знаем: по наследству… подарок от какого-нибудь восточного принца… случайно даже… он мог найти в какой-нибудь старой мебели… подобные вещи мы видим постоянно…
— О, милорд!., рубины стоимостью в пятьсот тысяч фунтов стерлингов забыты в каком-нибудь старом зеркале!.. Да это сказка!..
— Наконец, мало нужды знать, как они к нему попали! Он их имел, вот это только и занимает нас; притом же я никогда не соглашусь, никогда, слышите, господин Дерош, чтобы синдикат из наших первых ювелиров, лучших знатоков дела во всем свете, мог бы допустить обмануть себя каким-то темным французским химиком!., извиняюсь за эпитет вашему покойному дяде!
По упрямству мула, которое выразилось во всех чертах лица благородного лорда, было ясно как день, что никакое рассуждение не могло бы поколебать его убеждения. И, отказываясь от дальнейшей борьбы, Оливье ушел рассерженный, в большом унынии.
Прошло несколько дней; все было тихо: ни слухов, ни сплетен. Вдруг однажды утром все ахнули, прочтя поразительную новость в газетах; все листки, журналы, газеты только об этом и твердили. Мистер Дерош объявляет, что его аэроплан продается с торгов. Никогда еще аукцион не привлекал такой толпы. Торги были жаркие, цену подняли высоко, многие отступились, и чудный воздушный корабль за полмиллиона фунтов стерлингов достался лорду Бельграву, владельцу целого квартала, одного из лучших в Лондоне.
На другой день вся Англия узнала, что мистер Дерош сделал пожертвование в больницу вдов и сирот на сумму, равную продажной цене аэроплана.
Можно себе представить шум, поднявшийся при таком известии. В продолжение нескольких дней не прекращалась перестрелка вопросов, восклицаний и предположений…
Среди людей, особенно взволнованных этими новостями, конечно, нужно считать семейство Дункан. Лорд Дункан, вполне понимая душевную борьбу Оливье, не разделял, однако, его сомнения насчет рубинов и не мог не сожалеть, что он по доброй воле лишился всех средств существования. Леди Дункан, как только узнала новость, в ту же минуту объявила решительным тоном, что запланированного брака ее дочери не будет, что никогда она не допустит, чтобы дочь ее вышла замуж за нищего. Но Этель имела свою волю и сумела показать ее в этом случае.
— Дорогая мама, — сказала она, бледная как полотно, становясь напротив матери, — прошу у вас тысячу извинений за противоречие, но я ни за кого не выйду, кроме мистера Дероша!
— Вы не выйдете за него, Этель, я вам запрещаю!
— Тогда я навсегда останусь в девушках!
— Это я запрещаю тем более!.. Чтобы вы, с вашей наружностью и вашей осанной, не составили бы самой блестящей партии в Лондоне! Было бы смешно!..
— Мама, — твердо сказала Этель, — умоляю вас выслушать меня. Знайте, что единственная вещь, которая отталкивала меня от этого брака, что было причиной ваших страданий, — это несметное богатство мистера Дероша. О! я ненавидела эту мысль, что меня могут подозревать в расчете!.. Если бы я смела… я бы вам сказала, что теперь я довольна, когда у него нет ничего!
— Этель! Вы безумны! Вы мне разбили сердце! Командир! Уговорите ее! Заставьте ее понять… Это супружество невозможно!.. Никогда я не дам своего согласия! — воскликнула леди Дункан со слезами.
— Как же это? — сказала Этель с иронической улыбкой, — неужели месяц назад мистер Дерош не был тот же, что и теперь?.. Перестал ли он, например, быть тем же гениальным человеком, из-за которого спорили все матери, предназначая своим дочерям?.. Неужели несколько тысяч больше или меньше создают такую разницу? О! дорогая мама, я краснела бы от таких мыслей, и я уверена, что и вы покраснели бы, как я!..
— Не говорите так, Этель, если вы не хотите уморить меня!
— Ох, мама!
— Вы преувеличиваете, моя дорогая подруга!.. — сказал командир.
— Э! я знаю, что говорю! Лучше пусть она не просит, ведь от этого лучше не будет!.. У вас не будет ни положения, ни денег, ни лошадей, ни бриллиантов…
— Ни рубинов! — вполголоса лукаво добавила Этель.
— Никогда не произносить передо мной слова «рубин»! — крикнула взбешенная леди Дункан. — И вообще, я не желаю больше слушать разговоров об этом молодом человеке!.. Он нас бесчестно обманул! С этого дня я дам приказ не пускать его к нам!..
В эту минуту появился лакей с докладом о мистере Дероше.
Леди Дункан остановилась на полуслове. Лорд Дункан улыбнулся. Что касается Этель, то с пылающими щеками и блестящими глазами она побежала ему навстречу и протянула обе руки. Все лицо ее дышало самой искренней любовью.
— Вы не очень желали меня видеть?.. Вы не оттолкнете меня теперь, когда я ничего не могу вам предложить? Ох, Этель… только ради вас я сожалею о потерянном! — с волнением воскликнул бедный юноша.
— Monsieur! Я буду гордиться, называясь мадам Дерош! — ответила Этель с сияющей улыбкой. — Мама! Дорогой папа! Вот мой муж. Никогда у меня не будет другого, в этом порукой слово Этель Дункан!
Противодействие леди Дункан должно было уступить перед волей, так ясно высказанной. Муж ее, впрочем, был того мнения, что изобретатель аэроплана сумеет извлечь выгоды из своего изобретения и не может считаться нищим.
На свадьбе Этель, которая была чудно прекрасна в подвенечном платье, присутствовала Мюриель, брак которой с лордом Эртон уже был объявлен. Бедный маленький лорд казался совсем убитым, рисуя себе будущее супружество. На все шумные поздравления он отвечал только безропотным взглядом. Поистине, когда он спрашивал себя, как это все произошло, то не припоминал со своей стороны ни одного решительного слова с предложением руки Мюриель. Однако казалось, что это так, потому что Мюриель дала свое согласие… Все семейство Рютвен оказывало ему самое трогательное сочувствие.
Боб Рютвен, принявший свой прежний вид, тоже присутствовал при церемонии, весь сияющий и восторженный, довольный сам собой и своей судьбой. Получив на аэроплане вкус к путешествиям, он решил отказаться от светской жизни и отправиться исследовать Центральную Африку.
Сестры Мюриель не знали, радоваться ли им блестящей партии их младшей сестры или сожалеть, что им не пришла в голову мысль участвовать в путешествии на аэроплане.
Лорд Темпль вернулся из Тибета еще более величественный, чем всегда. Его тщеславие удесятерилось, как утверждали его знакомые, хотя, казалось бы, это было трудно!
Мистрис Петтибон по-прежнему железной рукой управляет своим мужем. Бравый янки много потерял из своих иллюзий насчет черной расы. Отныне он стал признавать, что освобождение негров было большой ошибкой Линкольна.
Что касается «Рубина Великого Ламы», то он сверкает в императорской короне, в которой ее носитель появляется два или три раза в году среди публики и два или три раза в неделю особо, как говорят злые языки придворных. Этот молодой государь хвастает, что обладает самым прекрасным рубином на обоих полушариях земли. И это, должно быть, правда; так, по крайней мере, утверждает Купер.