Страница:
Отчаяние несчастного обжоры было так искренне, что у Морица не хватило духу высказать ему ни одного слова упрека.
— Сделанного не воротишь, — промолвил он. — Пойду и вместо завтрака напьюсь хоть воды из источника. Что касается вас, Аристомен, то теперь, по крайней мере, вы не будете иметь предлога кричать о вашем голоде.
С этими словами Мориц направился в ту галерею, где протекал источник. Следуя за своим господином, Гаргариди продолжал выказывать глубокое отчаяние: он стукался головою о стены узкого коридора и ругал себя самыми страшными ругательствами, пока Морицу не надоело слушать его вопли и он не попросил грека замолчать. Несчастный Аристомен погрузился в суровое молчание и ограничился лишь тем, что старался изобразить на своем лице мрачную скорбь.
Утолив свою жажду водой, молодой археолог опять принялся за поиски выхода. Один за другим развертывались перед ними длинные коридоры, изгибаясь, раздваиваясь, оканчиваясь глухими стенами. Мориц безостановочно отмечал все эти ходы. Наконец он увидел, что все галереи до одной пройдены, осмотрены и пронумерованы, а выхода все-таки не нашлось…
Между тем в фонаре догорала уже последняя свеча. Еще несколько минут, и погаснет спасительный огонек… Несчастные скитальцы решили возвратиться к источнику и там ожидать своей участи.
Приближаясь к ручью, путники были удивлены, найдя там старого гебра. Скорчившись на полу, с головой, завернутой в плащ, старик, казалось, не замечал их присутствия. Напрасно Мориц обращался к нему с убеждениями, пытаясь вызвать в нем чувство человеколюбия; напрасно просил его вывести из этой могилы, — глухой стон старика был единственным ответом на его слова; завернувшись теснее в свой плащ, маг отвернул свое лицо к стене.
В этот момент свеча в последний раз вспыхнула, затем погасла. Беспросветная тьма охватила несчастных. Возле источника воцарилось глубокое молчание. Мрачно и однообразно протекали часы. Время от времени Мориц и его слуга глотали воду, но они не могли утолить ею мук голода… Что-то вроде помешательства начало овладевать ими. Ужасные видения, страшные галлюцинации вставали в их озлобленном мозгу. Затем прошло и это. Тупое оцепенение сковало их мысли; оба погрузились в какую-то спячку.
Мориц не знал, сколько времени провели они во тьме, как вдруг стон, вырвавшийся из груди мага, вывел его из оцепенения.
— Моя дочь! Леила!.. Ты ли это, несчастное дитя?.. — кричал старик.
Словно ужаленный, вскочил Мориц на ноги, не веря своим ушам. Он подумал сначала, не бред ли это. Но нет, через несколько мгновений он явственно услышал нежный голос, выходивший, казалось, из стены:
— Отец мой, где ты?.. Я здесь… ханум Катрин со мною!..
— Катрин!.. — радостно закричал молодой археолог.
— Мориц!.. Я здесь!.. Где ты?.. Мы ничего не видим, лампа едва светит… — отозвалась его сестра.
Мориц с изумлением начал осматриваться в темноте и, случайно взглянул вверх, заметил слабый свет над правой стеной.
— Они там, за стеной!.. Гуша-Нишин, посмотри! — закричал он, расталкивая старика.
Но тот с гневом оттолкнул его и, ударившись головою о стену, едва слышно простонал:
— И она!.. и она!.. Кончается древний, славный род!.. О, Митра, зачем ты так жестоко наказываешь меня?! Несчастный Гуша-Нишин, твой род угасает, и ты, ты сам должен принести в жертву этот последний цветок, распустившийся на твоем родовом дереве!.. Леила, дитя мое, единственная надежда моего рода и моей религии!.. Ты должна умереть на руках твоего деда!..
Тут голоса девиц снова послышались за стеной:
— Отец!.. Мориц!.. Где вы?.. Как к вам пробраться?.. Мы уже давно здесь блуждаем!..
— Умереть! — с отчаянием повторил Мориц. — Старик, ты не осмелишься жертвовать этими детьми ради гнусных суеверий… Кто позволил тебе губить свою внучку и мою сестру?.. Покажи им дорогу… выйди к ним, маг! Если это нужно для тебя, то оставь здесь меня одного: я умру спокойно, уверенный в их спасении…
С минуту гебр оставался неподвижен, охватив свою голову руками. Потом вдруг он выпрямился во весь рост и громко сказал:
— Дочь мага, иди направо, пройди шесть галерей, поверни налево, пропусти здесь семь коридоров, — ты достигнешь святилища, и там, пред алтарем, ожидай нас!.. Идем! — прибавил он, обращаясь к Морицу.
Взвалив себе на спину потерявшего сознание Гаргариди, молодой археолог последовал за стариком по извилинам лабиринта. Маг шел впереди так же уверенно, как если бы кругом царил не мрак, а сияние дня…
Спустя десять минут Мориц, истощенный и обессиленный, упал пред алтарем Митры вместе со своей тяжелой ношей. В то же время из противоположного коридора показался свет, и молодые девушки вошли под своды святилища…
ГЛАВА XVIII. Объяснение
Мориц продолжал лежать на ступенях алтаря. Страшная усталость приковала его к земле; искусственная энергия, возбужденная на несколько минут радостью и надеждой, исчезла, и когда молодые девушки подошли к нему, он не в состоянии был даже протянуть им руки.
— Боже мой! — с испугом вскричала Катрин, — мы пришли слишком поздно!
— Нет, нет, — приближая свою лампу, сказала Леила, — это только обморок.
Действительно, через несколько минут Мориц пришел в себя, встал и засыпал девушек вопросами: как отважились они пуститься в свое отважное предприятие? Каким чудом отыскали вход в лабиринт? Как не заблудились в его бесчисленных галереях?..
— А не закусим ли мы сначала, господин? — раздался позади Морица голос Гаргариди, к которому при виде провизии, захваченной молодыми девушками, вернулись все умственные способности. — Об остальном можно подумать после!
— Аристомен прав, — сказала Катрин, вынимая из принесенной корзины холодную говядину, вино и сухие пирожки. — Сначала нужно подкрепиться, а потом мы расскажем, как очутились здесь.
— А вы, Гуша-Нишин, — обратился Мориц к старому гебру, который стоял неподвижно, как статуя, весь поглощенный своими мыслями, — разве вы не хотите что-нибудь съесть?..
Не удостаивая ответом молодого фаранги, старый парс бросил презрительный взгляд на предлагаемую пищу, потом отрицательно покачал головою.
— Что касается вас, Гаргариди, то, надеюсь, вы не заставите себя просить? — обратился Мориц к своему слуге, алчным взглядом смотревшему на закуску.
— О, господин, возможно ли тут раздумывать? — проговорил тот, поспешно хватаясь за припасы. — Но не беспокойтесь: я буду мудр и не повторю ошибки, в которую впал. Неизвестно, сколько еще времени здесь шататься, и поэтому нам необходимо быть экономными. Притом же я часто слышал от врачей, что после продолжительного голодания нужно есть мало и медленно…
Здесь Аристомен принужден был остановиться: до того набил он свой рот пирожками…
— Объясни теперь мне, Леила, как могла ты проникнуть в святилище! — внезапно раздался глухой голос мага, в котором гневные ноты соединялись с нотами глубокой скорби.
Молодая девушка бросила умоляющий взгляд на суровую фигуру деда.
— Ты легко можешь себе представить, отец мой, — начала она тихим голосом, — какое горе овладело нами, когда мы начали думать, что с вами случилось какое-нибудь несчастье. Катрин, руководимая не знаю какими предчувствиями, первая стала беспокоиться; но я, — тут голос девушки окреп и она смело взглянула на старого мага, — я оставалась спокойной, доверяя мудрости и прямодушию Гуша-Нишина. Пришло, однако, время, когда и я начала разделять тревогу моей подруги. Прошли часы, дни… Я не могла, наконец, колебаться дальше и решила проникнуть в подземелья Гуль-Гека, чтобы разыскать вас… Но как и где? Счастливый случай помог мне.
— Ты помнишь, отец мой, тот день, когда ты открыл мне тайну существования этого храма, доступ в который был тебе прегражден? Твои слова глубоко запали в мою душу. Дочь детей Солнца, я глубоко скорбела об утрате ключа к великой тайне; во сне и наяву я мечтала о возвращении того, что ускользнуло из твоих рук, отец мой. И Митре угодно было, чтобы мой слабый женский ум открыл то, над чем ты всю жизнь напрасно трудился.
При этих словах Леилы старик поднял свою голову, и во взгляде его мелькнуло выражение родительской гордости.
— Это случилось, — продолжала девушка, — накануне того дня, когда ты, отец мой, решился спуститься в подземные недра вместе с молодым фаранги и его слугой. Я рассеянно перелистывала знаменитую книгу, которую ты научил меня читать, — «Ключ Соломона», — мечтая об открытии великой тайны. Вдруг внимание мое было приковано к одной странности: мне показалось, что некоторые буквы в книге были написаны несколько иным шрифтом, нежели прочие. В чем именно была эта разница, я не могла себе дать отчета, но была уверена, что это так. В то же время неведомый голос подсказал мне сложить выделяющиеся буквы. Я сложила и получила два слова: «Вращающийся камень». Прочитав эти слова, я не сомневалась, что открыла ключ к тайне.
— О, дочь моя, дочь моя! — раздирающим голосом прервал Леилу старик. — Что ты сделала? Почему ты мне в ту же минуту не сказала о своем чудесном открытии?
— Прости меня, отец мой, но в тот вечер ты был занят более обыкновенного и все время молчал, а я привыкла уважать минуты твоих размышлений. Не ты ли, кроме того, приучил меня думать о чем угодно, но говорить только то, в чем я твердо уверена? Я была убеждена, что нашла путь к важному открытию, но еще не знала этого открытия.
Старый маг горестно поник головою.
— Продолжай, дочь моя! — произнес он глухим голосом.
— На другой день, — возобновила прерванный рассказ Леила, — ваши сборы в путь помешали мне продолжить начатое. Потом мы остались одни с Катрин. Наступили тяжелые часы ожидания и беспокойства. Горе моей дорогой подруги раздирало мне душу. Мало-помалу в голове моей утвердилось убеждение, что вы погибаете в подземелье, и что вам необходимо помочь. Но как помочь? Как осмелиться проникнуть под священные своды храма, притом в сопровождении непосвященного лица? Долго я колебалась, умоляя Митру вдохновить меня, и наконец решилась. Уговорив Катрин уснуть, я изучила открытую тайну. Остальное все известно. Я знаю, отец мой, — закончила девушка, — что, быть может, я поступила вопреки твоему желанию, но, — что делать? — я не могла слышать рыданий молодой фаранги.
— Бедная сестра! — нежно проговорил Мориц, между тем как сестра его, склонив голову на плечо брата, плакала, вспоминая пережитое горе. — Что касается вас, дорогая Леила, — обратился он к внучке мага, — то я не нахожу слов, чтобы выразить вам свою благодарность и удивление вашему уму, проницательности, доброму сердцу и героизму.
— Ах, ты не можешь знать, — утирая слезы, проговорила Катерина, — до какой степени этот ангел заслуживает твоих благодарностей. Не говорю уже о том, что единственно благодаря Леиле я нашла тебя. Но, кроме того, все это время она меня поддерживала, ободряла и поучала…
— Ты смущаешь меня незаслуженными похвалами, — сконфуженно проговорила Леила.
— Дорогая героиня, — сказал Мориц, тронутый всем услышанным, — как могу я отблагодарить вас? Если я когда-нибудь вновь увижу дневной свет, Леила, то клянусь вам, вы не будете иметь более преданного и верного друга.
Старый гебр, погруженный в свои размышления, не обращал, казалось, внимания на происходивший разговор.
— Ах, Леила, Леила! — тяжело вздохнул он после нескольких минут сосредоточенного размышления. — Увы, поздно сожалеть о том, что уже сделано! Пусть совершится то, что определено судьбой!
Гуша-Нишин с видом отчаяния поднял руки к небу и быстрыми шагами удалился в одну из галерей, чтобы наедине предаться мрачным думам.
— Неужели, Леила, — тихо спросила Катрин, провожая его глазами, — неужели дед твой останется непреклонным и согласится обречь всех нас на мучительную смерть?
— Я этого боюсь… Но не суди его слишком строго, дорогая Катрин: ни ты, ни я — мы никогда не можем понять отчаяние, которое раздирает душу старца. Вообрази себе, что наиболее чтимая тобою святыня поругана, осквернена, уничтожена, — и ты будешь иметь слабое понятие о тех мучениях, которые должен переживать главный жрец Митры, видя его храм оскверненным.
— О, мой друг! — вскричала Катрин, глубоко тронутая словами подруги. — Пойдем же в таком случае к нему, постараемся рассеять его горе и смягчить его сердце.
— Увы! — печальным голосом ответила Леила, — мы только рассердим его. Гуша-Нишин не таков, как другие люди: утешения только надоедают ему.
— Но что же нам делать? — спросила мадемуазель
Кардик. — Если так, то мы должны позаботиться о себе сами и найти выход.
— Гм… — задумчиво сказал Мориц. — Это едва ли возможно. Много часов, мы с Гаргариди безуспешно блуждали во всех направлениях. Может быть, вы, Леила, лучше понимаете устройство этого адского лабиринта?
— К сожалению, я не захватила с собою книги, указания которой привели меня сюда, — отвечала молодая девушка. — Но я помню из нее многое и думаю, что так или иначе мы найдем выход. К счастью, мы захватили с собой достаточное количество провизии и свечей, так что их хватит на несколько дней.
Испуганное восклицание Катрин прервало речь девушки — сестра Морица заметила, что Гуша-Нишин подошел к ним и прислушивался к словам Леилы. Глаза старика блестели, лицо конвульсивно подергивалось, — видимо, два противоположных чувства боролись в его душе. Наконец, сделав над собой усилие, старый маг произнес:
— Молодые люди, не думайте напрасно истощать свои силы в бесплодных блужданиях. Воля человеческая не непреклонна и, может быть, моя смягчится. Подождите! Я начинаю сомневаться в своем решении; но я не могу решиться на что-нибудь в одну минуту. Сутки пролежу я пред Митрой, испрашивая его волю, после чего вы узнаете о решении вашей участи. А до того времени я запрещаю тебе, дочь моя, пользоваться тайнами, которые ты открыла в священной книге, и даже стараться припоминать что-нибудь из нее.
ГЛАВА XIX. Черная магия
Прошли условленные двадцать четыре часа. Все это время Гуша-Нишин просидел в своей любимой позе — опершись локтями о ступени алтаря и сжав правой рукой свою длинную бороду. В этой позе старик представлял собой превосходную модель для скульптора, который пожелал бы изобразить статую «Скорби» на какой-нибудь могиле. Он был в одно и то же время и печален, и суров.
Наконец маг поднял голову и уставил свой пылающий взгляд на Морица. Лицо гебра выражало непреклонность, соединенную с такой смертельной печалью, что сердце Катрин застыло от ужаса. Невольно она схватила Леилу за руку, как бы ища у своей подруги помощи. Та, в свою очередь, отвечала ей нервным пожатием.
Гуша-Нишин встал, простер руку к Морицу и начал говорить медленно, глухим голосом:
— Слушай, молодой фаранги! Ты вошел сюда вопреки моей воле. Ты, нечестивый иностранец, осмелился проникнуть в святилище, остававшееся неприкосновенным столько веков. Ты прошел со своим оскверняющим любопытством по всем святым местам. За это я решил наказать тебя. Вместе с тем я хотел наказать и самого себя и решил вместе с тобой умереть в глубине этой могилы. Но Митра судил иначе. Его всемогущею волей единственная надежда моего рода, последний цветок, распустившийся на засохшем стволе нашего дома, эта молодая девушка, — маг указал на Леилу, — проникла сюда. Ради нее я соглашаюсь совершить ужасное преступление! Я соглашаюсь позволить неверным выйти из этих святых мест, куда они дерзновенно проникли.
Мориц сделал невольное движение радости, но маг повелительным жестом остановил его.
— Подожди! Не радуйся еще, чужеземец! — сурово сказал он. — Да, я позволю тебе выйти отсюда вместе с сестрой и служителем. Да, эти глаза, которые осмелились созерцать страшные тайны, еще увидят свет. Да, молодой человек, ты поднимешься на поверхность земли, но с одним условием: я подвергну вас церемонии, которая лишит вас памяти. Лишь при таком условии ты избегнешь медленной, ужасной смерти и спасешь свою сестру, а я выведу на дневной свет молодую наследницу величия моего рода. Решай же! Но помни, что раз принятое решение твое должно быть неизменно!
Сказав это, маг умолк и распростерся ниц пред алтарем, а Мориц со своей сестрой и Гаргариди отошел на несколько шагов, чтобы вместе обдумать решение.
— Ну, как тебе нравится подобное предложение, Катрин? — спросил он молодую девушку. — И что ты думаешь об этой церемонии, которая лишит нас памяти?
— Я полагаю, — сказала мадемуазель Кардик после минутного размышления, — что приход сюда Леилы внушил ему это. Несмотря на всю свою суровость, старик, очевидно, не в силах видеть гибель единственной своей наследницы. Ради нее он решается спасти и нас. А чтобы мы, выйдя из подземелья, не вздумали разглашать тайн храма, Гуша-Нишин, вероятно, хочет взять с нас торжественное обещание молчать о всем виденном: это на своем цветистом языке он и разумеет под лишением памяти. А может быть, впрочем, он и действительно намерен отнять у нас память… Кто знает? — науки их обширны.
— Итак, по-твоему мнению, нужно подчиниться этой церемонии?
— Ты ведь не видишь другого средства выйти из этого ужасного подземелья?
— Увы, я, по крайней мере, не могу вывести вас отсюда.
— В таком случае, не о чем и раздумывать долго.
— Разумеется, — глубокомысленно заметил Гаргариди, — ведь если мы останемся здесь, то потеряем кое-что поценнее памяти — саму жизнь!
— Ну, хорошо! — решительно проговорил Мориц.
С этими словами он подошел к магу, по-прежнему лежавшему ниц, и легким прикосновением заставил его подняться.
— Гуша-Нишин, — сказал он твердым голосом, — мы принимаем предложенные тобою условия. Но позволь мне спросить, каким образом мы потеряем память?
Лицо мага изображало страшное страдание. Казалось, в душе его кипела борьба двух противоположных чувств. Наконец он сделал усилие над собой и с каким-то странным выражением проговорил:
— Не беспокойся, фаранги, у тебя останется еще довольно памяти. Ты забудешь лишь то, что произошло с тобою здесь, под этими сводами, забудешь даже место храма и вход в него.
— Отец, — раздался в этот момент серебристый голос Леилы, — ты и меня также подвергнешь этой церемонии! Я этого хочу. Пусть я также потеряю память! Только разделяя судьбу моих друзей, я могу позволить подвергнуть их этой церемонии.
Старик бросил на свою внучку пристальный взгляд, потом медленно проговорил:
— Пусть будет по-твоему! Ты подвергнешься той же участи. Потеряй память, Леила! Забудь, что ты привела чужеземцев в святая святых! Ошибка твоя изгладится из твоей памяти, как след человека, бегущего по зыбкому песку морского берега. Забудь, дитя! Только сохрани в своей памяти великое назначение твоего рода и всемогущество Бога, которому ты служишь! Теперь молчите все! — обратился старик к присутствующим и начал готовиться к церемонии.
Прежде всего он достал из одной ниши в святилище циркуль гигантских размеров, начертил им на полу перед алтарем полукруг и велел всем встать на колени по черте дуги последнего. Затем, поставив перед алтарем золотую курильницу, он насыпал в нее смолы, зажег последнюю от лампы, которую принесла с собой Леила, и бросил в пламя щепотку какого-то порошка. Мгновенно пламя вспыхнуло розоватым светом, струйки дыма поднялись от курильницы, и странный, опьяняющий запах наполнил святилище.
Все эти операции маг проделывал, бормоча про себя какие-то заклинания. Его лицо при этом совершенно преобразилось: неизъяснимое величие проглядывало во всех его чертах, а ввалившиеся глаза светились, как глаза орла.
Медленным шагом, торжественно взошел он потом на ступени трона, стоявшего за алтарем. В его руках было уже знакомое Морицу изображение солнца, укрепленное на длинном, гибком золотом стержне, и какой-то аппарат странной формы: молодой археолог различил в нем серебряный и золотой рефлекторы, какие-то тонкие блестящие стержни, спиральные нити. Что сделал старик с этим аппаратом, Мориц не успел рассмотреть, но вдруг ослепительный свет заставил всех присутствующих закрыть глаза.
Когда они через несколько мгновений снова получили возможность открыть глаза, то взорам их представилось фантастическое зрелище. Весь храм был залит блеском, который испускало из себя лучезарное солнце. Центральный бриллиант его рассыпал мириады лучей, которые горели и отражались в окружающих более мелких камнях. Алмазы слепили глаза своими радужными переливами; сапфиры бросали голубое пламя, гранаты и рубины — кроваво-красное, смарагды — зеленое, топазы, аметисты, аквамарины, бериллы светились всеми цветами радуги.
Маг стоял на нижней ступеньке трона, лицом к присутствующим, и медленно вращал над своей головою громадный опал, испускавший зловещий желтоватый свет. Монотонное, заунывное пение вылетало при этом из уст гебра.
Эта картина произвела на присутствующих неизъяснимое впечатление. Бесчисленные образы, странные, почти бесформенные, наполнили их душу. Им казалось, что они присутствуют при создании миров, что первобытная жизнь в ее колоссальных формах зарождается перед ними. Неведомые страшилища, страшные ящерицы, гигантские змеи, казалось, извивались и ползали у их ног… Потом вдруг им показалось, что как бы на гигантских крыльях они переносятся через пространство, видят мириады звезд, ослепительных солнц и комет. В то же время шум, подобный то плеску волн, разбивающихся о плоский песчаный берег, то реву разъяренного урагана все более и более поражал их слух.
Глаза расширялись, лица бледнели, прикованные взоры не могли оторваться от пылающего солнца. Тем временем жесты мага делались все порывистее, пение громче. Его фигура, казалось, выросла, и он головой доставал вершины свода. Его глаза метали молнии, все тело, казалось, испускало свет…
— О, довольно, отец! Довольно! — простонала Леила, простирая свои руки к старику.
Но тотчас, опустившись на землю, молодая девушка застыла как труп. В ту же минуту Катрин упала возле подруги. Мориц и Гаргариди еще продолжали стоять на коленях. Но напрасно хотели они подняться, бороться с чарами, возвратить себе свободу, — могучая сила сковала их, и несчастные скоро погрузились в могильный сон.
Как только маг увидел, что все жертвы его застыли в гипнотическом обмороке, он прекратил пение и жесты, положил на алтарь бриллиантовое солнце и, сойдя со ступеней трона, приблизился к лежавшим. Брошенный на них взгляд убедил старика, что чары сделали свое дело. Тогда, не теряя времени, он запер шкатулку, оставив магическое солнце блестеть и гореть под собранными золотым отражателем лучами огня, и взял на руки безжизненную Леилу. С этой ношей старик вышел из святилища, даже не оглянувшись на приговоренных им к смерти.
Следуя легким и уверенным шагом, он скоро достиг выхода, открытого Морицом, повернул вращающийся камень и через несколько минут выходил уже из устья колодца. Здесь он положил свою ношу на траву, закрыл тяжелую плиту и, вытащив из кармана какой-то стальной инструмент с заостренным концом, начертил на камне несколько странных знаков. Затем старый гебр снова взял Леилу на руки, поклонился луне, показавшейся в этот момент на небосклоне, и направился по дороге к Башне молчания.
ГЛАВА XX. Раскопки профессора Гассельфратца
Теперь, читатель, вернитесь назад к тому времени, когда Мориц вместе со своим слугой и старым магом спустился в подземные недра. Как помнит читатель, это произошло вечером, а на следующее утро, едва солнце показалось на горизонте, его первые лучи осветили картину оживленной деятельности, кипевшей на месте первоначальных раскопок Морица. В заброшенных траншеях толпилась масса рабочих в своих синих балахонах, с кирками и заступами в руках. Стук и звон этих инструментов раздавался так же, как в лучшие времена миссии Кардика. Но вместо стройных силуэтов Морица и его сестры на этот раз виднелась слонообразная фигура профессора Гассельфратца, самодовольно толкавшегося среди рабочих и время от времени обращавшегося к последним с речами на немецко-персидском языке собственного изобретения.
Профессор был человек ловкий: он сумел втереться в доверие к губернатору Хамадана, принцу Абдул-Азису, и прежде всего добился у него запрещения Морицу продолжать работы. А затем, после неудачного визита молодого археолога, он получил от губернатора фирман, дававший ему право самому производить раскопки всех курганов Хамаданской долины, с условием, чтобы все найденные драгоценности представлялись во дворец.
Получив этот фирман, немец решил, не теряя времени, воспользоваться предоставленным ему правом. Но продолжать раскопки на том месте, где они были с таким успехом начаты Морицом по указанию мага, профессор не посмел, опасаясь встретиться лицом к лицу с молодым французом. Поэтому он счел за лучшее вести работу на месте, первоначально избранном Кардиками. Рабочие у него были те же, что и у Морица; только на этот раз они работали гораздо усерднее, подбодряемые палочными ударами, на которые не скупились отданные в распоряжение Гассельфратца солдаты Абдул-Азиса.
— Сделанного не воротишь, — промолвил он. — Пойду и вместо завтрака напьюсь хоть воды из источника. Что касается вас, Аристомен, то теперь, по крайней мере, вы не будете иметь предлога кричать о вашем голоде.
С этими словами Мориц направился в ту галерею, где протекал источник. Следуя за своим господином, Гаргариди продолжал выказывать глубокое отчаяние: он стукался головою о стены узкого коридора и ругал себя самыми страшными ругательствами, пока Морицу не надоело слушать его вопли и он не попросил грека замолчать. Несчастный Аристомен погрузился в суровое молчание и ограничился лишь тем, что старался изобразить на своем лице мрачную скорбь.
Утолив свою жажду водой, молодой археолог опять принялся за поиски выхода. Один за другим развертывались перед ними длинные коридоры, изгибаясь, раздваиваясь, оканчиваясь глухими стенами. Мориц безостановочно отмечал все эти ходы. Наконец он увидел, что все галереи до одной пройдены, осмотрены и пронумерованы, а выхода все-таки не нашлось…
Между тем в фонаре догорала уже последняя свеча. Еще несколько минут, и погаснет спасительный огонек… Несчастные скитальцы решили возвратиться к источнику и там ожидать своей участи.
Приближаясь к ручью, путники были удивлены, найдя там старого гебра. Скорчившись на полу, с головой, завернутой в плащ, старик, казалось, не замечал их присутствия. Напрасно Мориц обращался к нему с убеждениями, пытаясь вызвать в нем чувство человеколюбия; напрасно просил его вывести из этой могилы, — глухой стон старика был единственным ответом на его слова; завернувшись теснее в свой плащ, маг отвернул свое лицо к стене.
В этот момент свеча в последний раз вспыхнула, затем погасла. Беспросветная тьма охватила несчастных. Возле источника воцарилось глубокое молчание. Мрачно и однообразно протекали часы. Время от времени Мориц и его слуга глотали воду, но они не могли утолить ею мук голода… Что-то вроде помешательства начало овладевать ими. Ужасные видения, страшные галлюцинации вставали в их озлобленном мозгу. Затем прошло и это. Тупое оцепенение сковало их мысли; оба погрузились в какую-то спячку.
Мориц не знал, сколько времени провели они во тьме, как вдруг стон, вырвавшийся из груди мага, вывел его из оцепенения.
— Моя дочь! Леила!.. Ты ли это, несчастное дитя?.. — кричал старик.
Словно ужаленный, вскочил Мориц на ноги, не веря своим ушам. Он подумал сначала, не бред ли это. Но нет, через несколько мгновений он явственно услышал нежный голос, выходивший, казалось, из стены:
— Отец мой, где ты?.. Я здесь… ханум Катрин со мною!..
— Катрин!.. — радостно закричал молодой археолог.
— Мориц!.. Я здесь!.. Где ты?.. Мы ничего не видим, лампа едва светит… — отозвалась его сестра.
Мориц с изумлением начал осматриваться в темноте и, случайно взглянул вверх, заметил слабый свет над правой стеной.
— Они там, за стеной!.. Гуша-Нишин, посмотри! — закричал он, расталкивая старика.
Но тот с гневом оттолкнул его и, ударившись головою о стену, едва слышно простонал:
— И она!.. и она!.. Кончается древний, славный род!.. О, Митра, зачем ты так жестоко наказываешь меня?! Несчастный Гуша-Нишин, твой род угасает, и ты, ты сам должен принести в жертву этот последний цветок, распустившийся на твоем родовом дереве!.. Леила, дитя мое, единственная надежда моего рода и моей религии!.. Ты должна умереть на руках твоего деда!..
Тут голоса девиц снова послышались за стеной:
— Отец!.. Мориц!.. Где вы?.. Как к вам пробраться?.. Мы уже давно здесь блуждаем!..
— Умереть! — с отчаянием повторил Мориц. — Старик, ты не осмелишься жертвовать этими детьми ради гнусных суеверий… Кто позволил тебе губить свою внучку и мою сестру?.. Покажи им дорогу… выйди к ним, маг! Если это нужно для тебя, то оставь здесь меня одного: я умру спокойно, уверенный в их спасении…
С минуту гебр оставался неподвижен, охватив свою голову руками. Потом вдруг он выпрямился во весь рост и громко сказал:
— Дочь мага, иди направо, пройди шесть галерей, поверни налево, пропусти здесь семь коридоров, — ты достигнешь святилища, и там, пред алтарем, ожидай нас!.. Идем! — прибавил он, обращаясь к Морицу.
Взвалив себе на спину потерявшего сознание Гаргариди, молодой археолог последовал за стариком по извилинам лабиринта. Маг шел впереди так же уверенно, как если бы кругом царил не мрак, а сияние дня…
Спустя десять минут Мориц, истощенный и обессиленный, упал пред алтарем Митры вместе со своей тяжелой ношей. В то же время из противоположного коридора показался свет, и молодые девушки вошли под своды святилища…
ГЛАВА XVIII. Объяснение
Мориц продолжал лежать на ступенях алтаря. Страшная усталость приковала его к земле; искусственная энергия, возбужденная на несколько минут радостью и надеждой, исчезла, и когда молодые девушки подошли к нему, он не в состоянии был даже протянуть им руки.
— Боже мой! — с испугом вскричала Катрин, — мы пришли слишком поздно!
— Нет, нет, — приближая свою лампу, сказала Леила, — это только обморок.
Действительно, через несколько минут Мориц пришел в себя, встал и засыпал девушек вопросами: как отважились они пуститься в свое отважное предприятие? Каким чудом отыскали вход в лабиринт? Как не заблудились в его бесчисленных галереях?..
— А не закусим ли мы сначала, господин? — раздался позади Морица голос Гаргариди, к которому при виде провизии, захваченной молодыми девушками, вернулись все умственные способности. — Об остальном можно подумать после!
— Аристомен прав, — сказала Катрин, вынимая из принесенной корзины холодную говядину, вино и сухие пирожки. — Сначала нужно подкрепиться, а потом мы расскажем, как очутились здесь.
— А вы, Гуша-Нишин, — обратился Мориц к старому гебру, который стоял неподвижно, как статуя, весь поглощенный своими мыслями, — разве вы не хотите что-нибудь съесть?..
Не удостаивая ответом молодого фаранги, старый парс бросил презрительный взгляд на предлагаемую пищу, потом отрицательно покачал головою.
— Что касается вас, Гаргариди, то, надеюсь, вы не заставите себя просить? — обратился Мориц к своему слуге, алчным взглядом смотревшему на закуску.
— О, господин, возможно ли тут раздумывать? — проговорил тот, поспешно хватаясь за припасы. — Но не беспокойтесь: я буду мудр и не повторю ошибки, в которую впал. Неизвестно, сколько еще времени здесь шататься, и поэтому нам необходимо быть экономными. Притом же я часто слышал от врачей, что после продолжительного голодания нужно есть мало и медленно…
Здесь Аристомен принужден был остановиться: до того набил он свой рот пирожками…
— Объясни теперь мне, Леила, как могла ты проникнуть в святилище! — внезапно раздался глухой голос мага, в котором гневные ноты соединялись с нотами глубокой скорби.
Молодая девушка бросила умоляющий взгляд на суровую фигуру деда.
— Ты легко можешь себе представить, отец мой, — начала она тихим голосом, — какое горе овладело нами, когда мы начали думать, что с вами случилось какое-нибудь несчастье. Катрин, руководимая не знаю какими предчувствиями, первая стала беспокоиться; но я, — тут голос девушки окреп и она смело взглянула на старого мага, — я оставалась спокойной, доверяя мудрости и прямодушию Гуша-Нишина. Пришло, однако, время, когда и я начала разделять тревогу моей подруги. Прошли часы, дни… Я не могла, наконец, колебаться дальше и решила проникнуть в подземелья Гуль-Гека, чтобы разыскать вас… Но как и где? Счастливый случай помог мне.
— Ты помнишь, отец мой, тот день, когда ты открыл мне тайну существования этого храма, доступ в который был тебе прегражден? Твои слова глубоко запали в мою душу. Дочь детей Солнца, я глубоко скорбела об утрате ключа к великой тайне; во сне и наяву я мечтала о возвращении того, что ускользнуло из твоих рук, отец мой. И Митре угодно было, чтобы мой слабый женский ум открыл то, над чем ты всю жизнь напрасно трудился.
При этих словах Леилы старик поднял свою голову, и во взгляде его мелькнуло выражение родительской гордости.
— Это случилось, — продолжала девушка, — накануне того дня, когда ты, отец мой, решился спуститься в подземные недра вместе с молодым фаранги и его слугой. Я рассеянно перелистывала знаменитую книгу, которую ты научил меня читать, — «Ключ Соломона», — мечтая об открытии великой тайны. Вдруг внимание мое было приковано к одной странности: мне показалось, что некоторые буквы в книге были написаны несколько иным шрифтом, нежели прочие. В чем именно была эта разница, я не могла себе дать отчета, но была уверена, что это так. В то же время неведомый голос подсказал мне сложить выделяющиеся буквы. Я сложила и получила два слова: «Вращающийся камень». Прочитав эти слова, я не сомневалась, что открыла ключ к тайне.
— О, дочь моя, дочь моя! — раздирающим голосом прервал Леилу старик. — Что ты сделала? Почему ты мне в ту же минуту не сказала о своем чудесном открытии?
— Прости меня, отец мой, но в тот вечер ты был занят более обыкновенного и все время молчал, а я привыкла уважать минуты твоих размышлений. Не ты ли, кроме того, приучил меня думать о чем угодно, но говорить только то, в чем я твердо уверена? Я была убеждена, что нашла путь к важному открытию, но еще не знала этого открытия.
Старый маг горестно поник головою.
— Продолжай, дочь моя! — произнес он глухим голосом.
— На другой день, — возобновила прерванный рассказ Леила, — ваши сборы в путь помешали мне продолжить начатое. Потом мы остались одни с Катрин. Наступили тяжелые часы ожидания и беспокойства. Горе моей дорогой подруги раздирало мне душу. Мало-помалу в голове моей утвердилось убеждение, что вы погибаете в подземелье, и что вам необходимо помочь. Но как помочь? Как осмелиться проникнуть под священные своды храма, притом в сопровождении непосвященного лица? Долго я колебалась, умоляя Митру вдохновить меня, и наконец решилась. Уговорив Катрин уснуть, я изучила открытую тайну. Остальное все известно. Я знаю, отец мой, — закончила девушка, — что, быть может, я поступила вопреки твоему желанию, но, — что делать? — я не могла слышать рыданий молодой фаранги.
— Бедная сестра! — нежно проговорил Мориц, между тем как сестра его, склонив голову на плечо брата, плакала, вспоминая пережитое горе. — Что касается вас, дорогая Леила, — обратился он к внучке мага, — то я не нахожу слов, чтобы выразить вам свою благодарность и удивление вашему уму, проницательности, доброму сердцу и героизму.
— Ах, ты не можешь знать, — утирая слезы, проговорила Катерина, — до какой степени этот ангел заслуживает твоих благодарностей. Не говорю уже о том, что единственно благодаря Леиле я нашла тебя. Но, кроме того, все это время она меня поддерживала, ободряла и поучала…
— Ты смущаешь меня незаслуженными похвалами, — сконфуженно проговорила Леила.
— Дорогая героиня, — сказал Мориц, тронутый всем услышанным, — как могу я отблагодарить вас? Если я когда-нибудь вновь увижу дневной свет, Леила, то клянусь вам, вы не будете иметь более преданного и верного друга.
Старый гебр, погруженный в свои размышления, не обращал, казалось, внимания на происходивший разговор.
— Ах, Леила, Леила! — тяжело вздохнул он после нескольких минут сосредоточенного размышления. — Увы, поздно сожалеть о том, что уже сделано! Пусть совершится то, что определено судьбой!
Гуша-Нишин с видом отчаяния поднял руки к небу и быстрыми шагами удалился в одну из галерей, чтобы наедине предаться мрачным думам.
— Неужели, Леила, — тихо спросила Катрин, провожая его глазами, — неужели дед твой останется непреклонным и согласится обречь всех нас на мучительную смерть?
— Я этого боюсь… Но не суди его слишком строго, дорогая Катрин: ни ты, ни я — мы никогда не можем понять отчаяние, которое раздирает душу старца. Вообрази себе, что наиболее чтимая тобою святыня поругана, осквернена, уничтожена, — и ты будешь иметь слабое понятие о тех мучениях, которые должен переживать главный жрец Митры, видя его храм оскверненным.
— О, мой друг! — вскричала Катрин, глубоко тронутая словами подруги. — Пойдем же в таком случае к нему, постараемся рассеять его горе и смягчить его сердце.
— Увы! — печальным голосом ответила Леила, — мы только рассердим его. Гуша-Нишин не таков, как другие люди: утешения только надоедают ему.
— Но что же нам делать? — спросила мадемуазель
Кардик. — Если так, то мы должны позаботиться о себе сами и найти выход.
— Гм… — задумчиво сказал Мориц. — Это едва ли возможно. Много часов, мы с Гаргариди безуспешно блуждали во всех направлениях. Может быть, вы, Леила, лучше понимаете устройство этого адского лабиринта?
— К сожалению, я не захватила с собою книги, указания которой привели меня сюда, — отвечала молодая девушка. — Но я помню из нее многое и думаю, что так или иначе мы найдем выход. К счастью, мы захватили с собой достаточное количество провизии и свечей, так что их хватит на несколько дней.
Испуганное восклицание Катрин прервало речь девушки — сестра Морица заметила, что Гуша-Нишин подошел к ним и прислушивался к словам Леилы. Глаза старика блестели, лицо конвульсивно подергивалось, — видимо, два противоположных чувства боролись в его душе. Наконец, сделав над собой усилие, старый маг произнес:
— Молодые люди, не думайте напрасно истощать свои силы в бесплодных блужданиях. Воля человеческая не непреклонна и, может быть, моя смягчится. Подождите! Я начинаю сомневаться в своем решении; но я не могу решиться на что-нибудь в одну минуту. Сутки пролежу я пред Митрой, испрашивая его волю, после чего вы узнаете о решении вашей участи. А до того времени я запрещаю тебе, дочь моя, пользоваться тайнами, которые ты открыла в священной книге, и даже стараться припоминать что-нибудь из нее.
ГЛАВА XIX. Черная магия
Прошли условленные двадцать четыре часа. Все это время Гуша-Нишин просидел в своей любимой позе — опершись локтями о ступени алтаря и сжав правой рукой свою длинную бороду. В этой позе старик представлял собой превосходную модель для скульптора, который пожелал бы изобразить статую «Скорби» на какой-нибудь могиле. Он был в одно и то же время и печален, и суров.
Наконец маг поднял голову и уставил свой пылающий взгляд на Морица. Лицо гебра выражало непреклонность, соединенную с такой смертельной печалью, что сердце Катрин застыло от ужаса. Невольно она схватила Леилу за руку, как бы ища у своей подруги помощи. Та, в свою очередь, отвечала ей нервным пожатием.
Гуша-Нишин встал, простер руку к Морицу и начал говорить медленно, глухим голосом:
— Слушай, молодой фаранги! Ты вошел сюда вопреки моей воле. Ты, нечестивый иностранец, осмелился проникнуть в святилище, остававшееся неприкосновенным столько веков. Ты прошел со своим оскверняющим любопытством по всем святым местам. За это я решил наказать тебя. Вместе с тем я хотел наказать и самого себя и решил вместе с тобой умереть в глубине этой могилы. Но Митра судил иначе. Его всемогущею волей единственная надежда моего рода, последний цветок, распустившийся на засохшем стволе нашего дома, эта молодая девушка, — маг указал на Леилу, — проникла сюда. Ради нее я соглашаюсь совершить ужасное преступление! Я соглашаюсь позволить неверным выйти из этих святых мест, куда они дерзновенно проникли.
Мориц сделал невольное движение радости, но маг повелительным жестом остановил его.
— Подожди! Не радуйся еще, чужеземец! — сурово сказал он. — Да, я позволю тебе выйти отсюда вместе с сестрой и служителем. Да, эти глаза, которые осмелились созерцать страшные тайны, еще увидят свет. Да, молодой человек, ты поднимешься на поверхность земли, но с одним условием: я подвергну вас церемонии, которая лишит вас памяти. Лишь при таком условии ты избегнешь медленной, ужасной смерти и спасешь свою сестру, а я выведу на дневной свет молодую наследницу величия моего рода. Решай же! Но помни, что раз принятое решение твое должно быть неизменно!
Сказав это, маг умолк и распростерся ниц пред алтарем, а Мориц со своей сестрой и Гаргариди отошел на несколько шагов, чтобы вместе обдумать решение.
— Я полагаю, — сказала мадемуазель Кардик после минутного размышления, — что приход сюда Леилы внушил ему это. Несмотря на всю свою суровость, старик, очевидно, не в силах видеть гибель единственной своей наследницы. Ради нее он решается спасти и нас. А чтобы мы, выйдя из подземелья, не вздумали разглашать тайн храма, Гуша-Нишин, вероятно, хочет взять с нас торжественное обещание молчать о всем виденном: это на своем цветистом языке он и разумеет под лишением памяти. А может быть, впрочем, он и действительно намерен отнять у нас память… Кто знает? — науки их обширны.
— Итак, по-твоему мнению, нужно подчиниться этой церемонии?
— Ты ведь не видишь другого средства выйти из этого ужасного подземелья?
— Увы, я, по крайней мере, не могу вывести вас отсюда.
— В таком случае, не о чем и раздумывать долго.
— Разумеется, — глубокомысленно заметил Гаргариди, — ведь если мы останемся здесь, то потеряем кое-что поценнее памяти — саму жизнь!
— Ну, хорошо! — решительно проговорил Мориц.
С этими словами он подошел к магу, по-прежнему лежавшему ниц, и легким прикосновением заставил его подняться.
— Гуша-Нишин, — сказал он твердым голосом, — мы принимаем предложенные тобою условия. Но позволь мне спросить, каким образом мы потеряем память?
Лицо мага изображало страшное страдание. Казалось, в душе его кипела борьба двух противоположных чувств. Наконец он сделал усилие над собой и с каким-то странным выражением проговорил:
— Не беспокойся, фаранги, у тебя останется еще довольно памяти. Ты забудешь лишь то, что произошло с тобою здесь, под этими сводами, забудешь даже место храма и вход в него.
— Отец, — раздался в этот момент серебристый голос Леилы, — ты и меня также подвергнешь этой церемонии! Я этого хочу. Пусть я также потеряю память! Только разделяя судьбу моих друзей, я могу позволить подвергнуть их этой церемонии.
Старик бросил на свою внучку пристальный взгляд, потом медленно проговорил:
— Пусть будет по-твоему! Ты подвергнешься той же участи. Потеряй память, Леила! Забудь, что ты привела чужеземцев в святая святых! Ошибка твоя изгладится из твоей памяти, как след человека, бегущего по зыбкому песку морского берега. Забудь, дитя! Только сохрани в своей памяти великое назначение твоего рода и всемогущество Бога, которому ты служишь! Теперь молчите все! — обратился старик к присутствующим и начал готовиться к церемонии.
Прежде всего он достал из одной ниши в святилище циркуль гигантских размеров, начертил им на полу перед алтарем полукруг и велел всем встать на колени по черте дуги последнего. Затем, поставив перед алтарем золотую курильницу, он насыпал в нее смолы, зажег последнюю от лампы, которую принесла с собой Леила, и бросил в пламя щепотку какого-то порошка. Мгновенно пламя вспыхнуло розоватым светом, струйки дыма поднялись от курильницы, и странный, опьяняющий запах наполнил святилище.
Все эти операции маг проделывал, бормоча про себя какие-то заклинания. Его лицо при этом совершенно преобразилось: неизъяснимое величие проглядывало во всех его чертах, а ввалившиеся глаза светились, как глаза орла.
Медленным шагом, торжественно взошел он потом на ступени трона, стоявшего за алтарем. В его руках было уже знакомое Морицу изображение солнца, укрепленное на длинном, гибком золотом стержне, и какой-то аппарат странной формы: молодой археолог различил в нем серебряный и золотой рефлекторы, какие-то тонкие блестящие стержни, спиральные нити. Что сделал старик с этим аппаратом, Мориц не успел рассмотреть, но вдруг ослепительный свет заставил всех присутствующих закрыть глаза.
Когда они через несколько мгновений снова получили возможность открыть глаза, то взорам их представилось фантастическое зрелище. Весь храм был залит блеском, который испускало из себя лучезарное солнце. Центральный бриллиант его рассыпал мириады лучей, которые горели и отражались в окружающих более мелких камнях. Алмазы слепили глаза своими радужными переливами; сапфиры бросали голубое пламя, гранаты и рубины — кроваво-красное, смарагды — зеленое, топазы, аметисты, аквамарины, бериллы светились всеми цветами радуги.
Маг стоял на нижней ступеньке трона, лицом к присутствующим, и медленно вращал над своей головою громадный опал, испускавший зловещий желтоватый свет. Монотонное, заунывное пение вылетало при этом из уст гебра.
Эта картина произвела на присутствующих неизъяснимое впечатление. Бесчисленные образы, странные, почти бесформенные, наполнили их душу. Им казалось, что они присутствуют при создании миров, что первобытная жизнь в ее колоссальных формах зарождается перед ними. Неведомые страшилища, страшные ящерицы, гигантские змеи, казалось, извивались и ползали у их ног… Потом вдруг им показалось, что как бы на гигантских крыльях они переносятся через пространство, видят мириады звезд, ослепительных солнц и комет. В то же время шум, подобный то плеску волн, разбивающихся о плоский песчаный берег, то реву разъяренного урагана все более и более поражал их слух.
Глаза расширялись, лица бледнели, прикованные взоры не могли оторваться от пылающего солнца. Тем временем жесты мага делались все порывистее, пение громче. Его фигура, казалось, выросла, и он головой доставал вершины свода. Его глаза метали молнии, все тело, казалось, испускало свет…
— О, довольно, отец! Довольно! — простонала Леила, простирая свои руки к старику.
Но тотчас, опустившись на землю, молодая девушка застыла как труп. В ту же минуту Катрин упала возле подруги. Мориц и Гаргариди еще продолжали стоять на коленях. Но напрасно хотели они подняться, бороться с чарами, возвратить себе свободу, — могучая сила сковала их, и несчастные скоро погрузились в могильный сон.
Как только маг увидел, что все жертвы его застыли в гипнотическом обмороке, он прекратил пение и жесты, положил на алтарь бриллиантовое солнце и, сойдя со ступеней трона, приблизился к лежавшим. Брошенный на них взгляд убедил старика, что чары сделали свое дело. Тогда, не теряя времени, он запер шкатулку, оставив магическое солнце блестеть и гореть под собранными золотым отражателем лучами огня, и взял на руки безжизненную Леилу. С этой ношей старик вышел из святилища, даже не оглянувшись на приговоренных им к смерти.
Следуя легким и уверенным шагом, он скоро достиг выхода, открытого Морицом, повернул вращающийся камень и через несколько минут выходил уже из устья колодца. Здесь он положил свою ношу на траву, закрыл тяжелую плиту и, вытащив из кармана какой-то стальной инструмент с заостренным концом, начертил на камне несколько странных знаков. Затем старый гебр снова взял Леилу на руки, поклонился луне, показавшейся в этот момент на небосклоне, и направился по дороге к Башне молчания.
ГЛАВА XX. Раскопки профессора Гассельфратца
Теперь, читатель, вернитесь назад к тому времени, когда Мориц вместе со своим слугой и старым магом спустился в подземные недра. Как помнит читатель, это произошло вечером, а на следующее утро, едва солнце показалось на горизонте, его первые лучи осветили картину оживленной деятельности, кипевшей на месте первоначальных раскопок Морица. В заброшенных траншеях толпилась масса рабочих в своих синих балахонах, с кирками и заступами в руках. Стук и звон этих инструментов раздавался так же, как в лучшие времена миссии Кардика. Но вместо стройных силуэтов Морица и его сестры на этот раз виднелась слонообразная фигура профессора Гассельфратца, самодовольно толкавшегося среди рабочих и время от времени обращавшегося к последним с речами на немецко-персидском языке собственного изобретения.
Профессор был человек ловкий: он сумел втереться в доверие к губернатору Хамадана, принцу Абдул-Азису, и прежде всего добился у него запрещения Морицу продолжать работы. А затем, после неудачного визита молодого археолога, он получил от губернатора фирман, дававший ему право самому производить раскопки всех курганов Хамаданской долины, с условием, чтобы все найденные драгоценности представлялись во дворец.
Получив этот фирман, немец решил, не теряя времени, воспользоваться предоставленным ему правом. Но продолжать раскопки на том месте, где они были с таким успехом начаты Морицом по указанию мага, профессор не посмел, опасаясь встретиться лицом к лицу с молодым французом. Поэтому он счел за лучшее вести работу на месте, первоначально избранном Кардиками. Рабочие у него были те же, что и у Морица; только на этот раз они работали гораздо усерднее, подбодряемые палочными ударами, на которые не скупились отданные в распоряжение Гассельфратца солдаты Абдул-Азиса.