Лори Фрэнкел. До скорой встречи!

   Кузен Мередит оказался их полной противоположностью.
   – Дэшилл Бент Лайвли, – представился он, протянув Сэму руку и ослепив его улыбкой, будто из рекламы зубной пасты.
   – Имя не настоящее, верно? – ответил Сэм, осторожно улыбнувшись. Он боялся обидеть кузена, но был практически уверен, что это псевдоним.
   – Нет, конечно, – подмигнул ему Дэш, – но я предпочитаю использовать именно его. Даже мама соглашается: оно куда лучше имени, которое она сама мне дала.
   – Я подбирала имя еще до того, как мне выпало счастье познакомиться с его обладателем, – пожала плечами тетя Мэдди. Ее муж Джефф был братом Джулии.
   Дэшилл и Мередит родились в один день и считали себя двойняшками, хотя, кроме даты рождения и одной бабушки на двоих, у них было мало общего. Дэшилл (то ли гей, то ли нет) жил в Лос-Анджелесе и толкался в Голливуде, зашибая деньгу разными сомнительными способами, напрямую не связанными с индустрией кино. Мередит толком ничего не знала о его работе и лишних вопросов не задавала, что не мешало им сохранять доверительные отношения.
   – Похоже, теперь я стал матриархом нашей семьи, – объявил Дэш после похорон.
   – А как же я? – возразила Джулия.
   – У тебя кишка тонка, – парировал Дэш. Во время церемонии он всячески старался всех отвлечь и развлечь, хотя было видно, что он тяжело переживает утрату.
   После похорон все разошлись по домам: Джулия с Кайлом остановились в квартире Ливви, а Дэш с родителями поселился у Мередит, так что она сама оказалась в распоряжении Сэма, и он наконец-то отвел ее к себе домой, где они могли остаться наедине, где он мог заключить ее в объятия, где должно было состояться их воссоединение, мечтая о котором он пролетел пол земного шара. Поскольку изначально все пошло иначе, чем Сэм себе представлял, то и теперь он не знал, как вести себя. Он был вне себя от счастья – оттого что они вместе, и грустил – оттого что она в печали. Сэм шептал ей слова любви, ощущая морской запах ее кожи, и наслаждался тем, что есть.
   – Я проголодалась, – вдруг заявила Мередит.
   – Правда?
   – Ага, странно, не находишь?
   – У меня шаром покати, я ведь только вернулся.
   – Точно, – улыбнулась она, а потом, ужаснувшись, добавила: – Я и забыла.
   Сэм отыскал пару банок консервированного супа, который они разогрели и съели вприкуску с крекерами. Он пытался грустить вместе с Мередит, но не мог унять радости, ведь любимая снова рядом!
   – Я так сильно скучал по тебе, – признался Сэм, чтобы сменить тему. Сильно скучал? Явное преуменьшение.
   – Точно, – улыбнулась она. А потом, ужаснувшись, добавила: – Я и забыла. – И вдруг, захихикав вопреки всему, попросила: – Может, напомнишь мне, насколько сильно?

Что сказала бы Ливви

   Неделя выдалась трудная. Мередит с Дэшем взяли небольшой отпуск и вместе с родителями занялись сортировкой целой жизни. Сэм не хотел путаться под ногами, но он же был безработный, а лишние руки могли им пригодиться. Так хоть от него кому-то будет польза. В понедельник Сэм заворачивал в газету бокалы для вина. А еще – тарелки, чашки, вазы, салатницы, стопки и кубки. Он заворачивал светильники и фарфоровую статуэтку, изображавшую двух танцоров, – память о медовом месяце в Париже. И глиняную утку, которую Мередит слепила во втором классе. Постепенно Сэму стало казаться, что он сам, как газетный лист, весь покрыт типографской краской. Закончив, он аккуратно уложил каждый завернутый предмет в коробку.
   – Что ты делаешь? – ахнула Джулия, войдя на кухню.
   – Я? Упаковываю хрупкие предметы.
   – И складываешь все в одну коробку?
   – Да, а что?
   – Так нельзя! Нужно все разложить по отдельным коробкам, с двойными стенками, и каждую надписать. Давай я лучше сама сделаю. Перевозка керамики – моя специальность как-никак.
   – Брось, бабушка все равно кинула бы все в одну кучу, – донеслось из гостиной.
   – Но мы потом ничего не найдем! – возразила Джулия.
   – Бабушка сказала бы: «Ну и пусть! Начнешь открывать коробки, а там приятный сюрприз», – прокричала Мередит.
   – Вряд ли я вообще стану их открывать, – проворчала Джулия. – Ума не приложу, когда это использовать.
   – Бабушка сказала бы: «Каждый день! Нет смысла хранить дорогой фарфор в буфете и доставать его лишь по торжественным случаям – они так редки!»
 
   Во вторник они разбирали одежду.
   – Бабушка сказала бы: «Выкиньте все на помойку!» – произнес Дэш, уперев руки в боки и критически разглядывая содержимое гардероба.
   – Может, отнесем в какую-нибудь благотворительную организацию? – предложила Мередит.
   – В какую? Армию спасения старушек?
   Проходившая мимо Джулия протиснулась между ними и, сняв с крючка на внутренней дверце шкафа поношенный оранжевый кардиган, тут же надела его на себя.
   В среду они разбирали бумаги.
   – Бабушка сказала бы: «Выкиньте все на помойку!» – снова произнес Дэш, но на этот раз, пока Сэм готовил сэндвичи и попкорн, все уселись на полу и попытались хоть как-то рассортировать миллионы разных бумажек: личные письма отдельно от деловой переписки, старые счета отдельно от еще не оплаченных, выписки из банка и просто мусор.
   – Когда нас не станет, все будет уже совсем по-другому, – рассуждала Мередит. – После меня не останется бумажных писем, счетов, или выписок из банка, или бланков из налоговой. Внуки просто возьмут да удалят содержимое моего электронного ящика – вот и все.
   Мередит наткнулась на зеленую рекламную листовку, которую торопливо сложила и спрятала в карман. Затем, найдя еще парочку, на этот раз голубого и розового цвета, она отправила их туда же. Оставшись на кухне наедине с Сэмом, она выкинула их в ведро, убедившись, что сверху их не видно.
   – Что это за бумажки? – поинтересовался Сэм.
   – Реклама одного гончара из Флориды. Бабушка постоянно пилила маму, чтобы та создала сайт в Интернете, как у Питера-горшечника, и начала принимать заказы онлайн, как Питер-горшечник, и делала садовые фигурки гномов, как Питер-горшечник. Ливви считала: залог его успеха в неиссякающей очереди из пожилых людей, которые мечтают приобрести очередное его творение, – объяснила Мередит. – А мама зовет его делягой и выходит из себя при одном его упоминании. Хочу поберечь ее нервы.
   В эту минуту на кухне появилась Джулия. Она выудила листовки из мусорного ведра, расправила их на столешнице и, не говоря ни слова, унесла с собой.
 
   В четверг всем потребовалась передышка. Джефф с Мэдди и Кайл с Джулией отправились в Сьюард-парк – просто погулять на солнышке и развеяться. Дэш с Мередит – втайне от родителей, с виноватыми лицами, но довольные собой – разбирали бабушкины драгоценности.
   – Бабушка сказала бы: «Выкиньте все на помойку!» – легкомысленно провозгласила Мередит, восседая посреди постели в окружении кучек из жемчуга, золотых цепочек, оловянных амулетов, бриллиантовых ожерелий (и с настоящими камнями, и со стекляшками), браслетов из нефрита и огромных перстней. Попадалось кое-что ценное, но в основном – обычная бижутерия. Попадались восхитительные вещицы, но в основном – ничего особенного.
   – Делим на четыре кучки: для твоей мамы, для тебя, для меня и для АССы, – подал мысль Дэш.
   – Что за АССа?
   – Армия спасения старушек, ты забыла?
   – Боюсь, даже они не всё согласятся принять.
   – Бабушка хотела бы, чтоб я взял вот это, – сказал Дэш, держа в руках коралловые клипсы с символом солнца и луны.
   – Бабушка сказала бы, что они омерзительны, – сообщила Мередит.
   – Но она сама же их носила!
   – Разумеется. Более того, в сорок седьмом, когда она купила эти клипсы, они наверняка были последним писком моды, но сейчас безнадежно устарели.
   – А я пущу их в ход, – отмахнулся Дэш, цепляя клипсы на уши.
   – Давай! Бабушка гордилась бы тобой, – подзадорила Мередит.
 
   В пятницу они занялись оставшимися вещами: вроде целая куча, а вроде не так уж много. Телефон, спицы для вязанья и пряжа, ящик с барахлом, полный того, что обычно хранят в ящике с барахлом: клейкая лента, ножницы, флаеры с меню службы доставки, просроченные купоны на скидку, разноцветные резинки, скрепки и брелоки для ключей – без ключей. Походя они обнаружили конфетки «Эм-энд-эмс», которые Ливви однажды спрятала от Мередит и Дэша – им было по пять лет. Большинство конфет они тогда отыскали, но, как видно, не все. Нашлись и упавшие за телевизор видеокассеты, а еще книжки-раскраски, то ли забытые с тех времен, когда внуки Ливви были маленькими, то ли оставленные на всякий случай: вдруг в дом забредут дети? Еще оставалась вся мебель. Они позвонили в Армию спасения, на этот раз невыдуманную, и ждали, когда те приедут все забрать. Дядя Джефф уже вел телефонные переговоры с риелтором, как вдруг Мередит объявила:
   – Я перееду сюда.
   – Куда? – рассеянно переспросила Джулия.
   – Сюда, к бабушке. Хочу жить тут.
   – Но это же типичная старушечья квартира, – попытался разубедить ее Джефф.
   – Бабушка поселилась здесь сразу после свадьбы, здесь росли вы с мамой, вы жили тут подростками, – не сдавалась Мередит.
   – Слишком много истории, слишком много воспоминаний, – вставил Дэш.
   – И что в этом плохого?
   – Тебе тут будет нелегко.
   – Бабушка хотела бы, чтоб я здесь поселилась, – упрямилась Мередит.
   – Куча жуткой мебели, – добавил Дэш.
   Что правда, то правда: кое-что из предметов обстановки могло побороть даже самую сильную ностальгию.
   – Я избавлюсь от своей квартиры и буду платить вам аренду, – объявила Мередит маме с дядей.
   – Не говори глупостей! – возмутился дядя Джефф. – Ты же член семьи, эта квартира принадлежит и тебе тоже. Дело вовсе не в деньгах.
   – Ливви была бы рада, если б ты сюда переехала, – признала Джулия, – но только если ты сама действительно этого хочешь. Если в этой квартире на тебя не нахлынет тоска, ты не станешь грустить и не замкнешься в себе. И если ты хочешь переехать не только потому, что не можешь с расстаться с бабушкой.
   – Да, я не могу с ней расстаться, – согласилась Мередит. – Но причина не в этом.
 
   Позже вечером, когда все ушли (Дэш поехал ночевать к Сэму, а Джефф, Мэдди и Джулия с Кайлом отправились к Мередит), Сэм начал разворачивать аккуратно завернутые тарелки, чашки, бокалы и салатницы и снова расставлять все по полкам. По ощущениям Мередит, ее собственная дешевая посуда, купленная вразнобой, не шла ни в какое сравнение с бабушкиным фарфором. По ощущениям Мередит, этому фарфору место в бабушкиных буфетах. По ощущениям Мередит, Ливви посоветовала бы ей поступить именно так.
   – Ты всегда знаешь, чего хотела бы твоя бабушка, – заметил Сэм.
   – Конечно, я ведь знала ее всю свою жизнь.
   – А как насчет того, чего ты сама хочешь?
   – Я хочу того, чего она хочет. Вернее, хотела. Она всегда желала мне только лучшего, поэтому я хочу того же, что она.
   – И я тоже, – кивнул Сэм. – Давай я закончу распаковывать тут, а ты пока пойдешь к себе и начнешь собирать вещи.
   – Я могу и завтра начать.
   – Может, ты хочешь провести последний вечер с семьей перед их отъездом? С Дэшем, родителями, дядей и тетей?
   – Ты моя семья, – ответила Мередит, – и тебе тоже нужно домой – собирать вещи.
   – Зачем?
   – Переезжай сюда ко мне!
   – Что?
   – Переезжай сюда!
   – Мерд, не слишком ли рано?
   – Но ты предлагал жить вместе еще до поездки в Лондон.
   – Я пошутил.
   – Неправда.
   – Я… бредил от счастья.
   – Ударение на слово «счастье».
   – Ударение на слово «бредил»!
   – Твоя квартира слишком маленькая, а моя… слишком «моя». Бабушкина – в самый раз. К тому же бабушка сказала бы, что тебе стоит переехать ко мне.
   – Думаешь?
   – Уверена.
   – Я пришелся бы ей по вкусу?
   – Смеешься? Ты бы ей очень понравился!
   – С чего ты взяла?
   – Ты умный. Веселый. Любишь бейсбол. Готовишь вкусный попкорн. Но самое главное, ты замечательно относишься к ее внучке.
   – Я безработный, а бабушки не переваривают бездельников.
   – Поверь мне, отношение к внучке с легкостью перевесит этот недостаток.
   – Жаль, я не успел с ней познакомиться, – признался Сэм. – Кажется, она была удивительным человеком.
   – Мне не верится, что ты не успел с ней познакомиться. И уже никогда не успеешь.
   – Но у меня еще есть шанс ее узнать.
   – Каким образом?
   – Живя у нее дома, – сказал Сэм. – Обожая ее внучку.
 
   Следующие две недели они потихоньку перевозили свои пожитки в квартиру Ливви, но тем вечером, когда решение было принято, Мередит отправилась к себе и отвязала все модели самолетов. Вернувшись в их новое жилище, Сэм обнаружил свежезастланную постель, двух собак и сотни самолетиков, свисающих с потолка. А потом они с Мередит отправились обновлять спальню.
   Сэм лежал и наблюдал, как самолетики тихо покачиваются, отбрасывая на него с Мередит тени, замысловатыми татуировками ложащиеся ему на живот и ноги, ей – на грудь и лицо, кружащие вокруг ее пупка, словно над авиабазой.
   – Почему ты вообще начала мастерить модели? – поинтересовался Сэм.
   – Не знаю, – задумчиво ответила она. – Я была тогда еще совсем маленькой, так что толком и не помню. – Она подняла ногу и кончиками пальцев указала на модель истребителя времен Второй мировой, неряшливо разрисованную розовыми и фиолетовыми тонами. – Вот мой первый самолет. Его построил папа, а раскрашивать отдал мне.
   – Да уж я догадался.
   – Просто начала, и все. Может, родителям требовалось чем-нибудь занять меня, иначе я разнесла бы им всю мастерскую. Если хочешь зарабатывать на жизнь керамикой, стоит придумать, как обезопасить ее от собственного карапуза.
   – А может, ты стремилась в небо? Хотела улететь?
   – Скорее, дело в достижении чего-то. Смотри, человечество научилось летать! И тут то же самое. Смотри, ты провозилась весь день с кучей деревяшек, бутылочкой клея и красками, и у тебя получился самолет. Думаю, родители хотели, чтоб я поняла: мне все по плечу.
   – Жаль, я не знал тебя маленькой, – вздохнул Сэм.
   – Почему?
   – Ты наверняка была самой умной, веселой и славной девчушкой на свете.
   – Было бы немного странно, если б ты думал так о шестилетнем ребенке.
   – Нет, ведь я и сам был бы шестилеткой. Я помогал бы тебе строить самолеты.
   – Ты и сейчас можешь помогать мне.
   – И куда мы их поставим?
   – Как раз поэтому я и начала развешивать модели на потолке – свободных полок больше не было. А на потолке им самое место, самолет ведь создан для полетов. И потом, когда они над головой, то я летаю во сне.
   – Всем снятся такие сны, – отметил Сэм.
   – Но мои – особенные, – возразила Мередит.

Разлука – она и есть разлука

   Тому, что случилось далее, было несколько объяснений. Во-первых, Сэм не мог вынести грустного взгляда любимой, и ему жутко хотелось чем-нибудь помочь. Во-вторых, он все еще находился в той стадии, когда мужчина из кожи вон лезет, дабы завоевать сердце женщины. И в-третьих, у него была масса свободного времени, ведь с работы его выгнали. Хотя ключевую роль сыграла все-таки его самонадеянность. И то, что он действовал наобум, не представляя, куда это все приведет. Отдаленно не представляя. И впрямь, откуда ему было знать?
   Еще одной причиной стала зависть. Сэм с удивлением обнаружил, что завидует Мередит из-за смерти ее бабушки. Конечно, не из-за самого факта – очевидно, Сэм не стал бы такого желать – и не из-за потери любимого человека как таковой. Воспоминания – вот что не давало ему покоя. Сэм далеко не сразу это понял.
   Поначалу он думал, что сильно переживает за Мередит, и точка. Потом – что она заразила его своей печалью. Отчасти он допускал, что это досада: ведь он уже никогда не познакомится с Ливви. Отчасти признавал, что он, Сэм, самовлюбленный козел, который ждет не дождется, когда же его любимая придет в себя (старики умирают, тут ничего не поделаешь!) и снова станет той веселой, жизнерадостной и неунывающей девушкой, какой он смутно ее помнил. Однако дело обстояло куда сложней. Сэм скучал по собственной матери – вот отчего ему было так тяжело.
   Скучать по кому-то, кого ты едва знаешь, – вдвойне тяжело. Ведь скучать – значит помнить: одно неразрывно связано с другим. А Сэм едва помнил свою мать, точнее, вообще не помнил, поэтому тоска по ней была странной и особенно мучительной. Не столько тоска, сколько ощущение пустоты – будто упустил что-то, например автобус. Будто мимо прошло нечто важное, не оставив следа, не обронив ни одного воспоминания, которое можно было бы бережно хранить.
   Мать Сэма погибла в автокатастрофе, когда ему было тринадцать месяцев. По рассказам отца, Сэм к тому времени уже сказал первое слово – «мама» – и очень любил ее, заходился в плаче, как только она скрывалась за дверью. Его даже нельзя было оставить с нянькой, потому что Сэм цеплялся за мать мертвой хваткой и ни в какую не отпускал от себя.
   Сэм принимал эти истории за чистую монету. Не то чтобы он свято верил в непогрешимую честность отца – тот наверняка и рад был бы соврать, лишь бы подарить Сэму хоть частичку воспоминаний о матери, – просто именно так и ведут себя малыши в годик с лишним. Отец Сэма преподносил свои рассказы как доказательство невиданной любви сына к матери, но Сэм знал: ничего необычного тут не было.
   И его детские фотографии ничем не отличались от фотографий любого другого младенца. Вот он с красным сморщенным личиком заходится в плаче, вот он завернут в одеяльце – похож на буррито, вот он с собакой, со снеговиком, весь в каплях мороженого из вафельного рожка, весь в муке, вот он на полу в кухне посреди пластиковых контейнеров, вот голенький и перепачканный в саду, а вот на горке в шапке, съехавшей на глаза, вот его щиплет гусь, вот в него тычется губами теленок, или овца, или коза, а на одном фото – даже самый настоящий як. Были там и фотографии Сэма с матерью: нелепые широченные штаны, кричащие футболки и пышная копна кудрявых волос (маминых, конечно, – увидеть, какие волосы вырастут у Сэма, она уже не успела). Из массы снимков Сэм особо выделял две фотографии. На одной из них мама лежит на спине на зеленом ковре с длинным ворсом, а ее волосы рассыпались вокруг головы, будто стоят дыбом, как у мультяшного героя, которого ударило током. И в ворохе этих безумных кудряшек сидит Сэм, играя мамиными мягкими волосами, словно это свежевыпавший пушистый снежок. На другой – она кормит его грудью, а он ухватился за непослушный мамин локон, сжал его в кулачке и намотал себе на ручку – будь он профессиональным борцом, такой прием признали бы запрещенным.
   Как Сэм ни старался, ему не удавалось вызвать то давнее ощущение маминых волос. В семь лет он выяснил у отца, каким шампунем и бальзамом она пользовалась, и стал мыться ими в надежде, что запах запустит некий скрытый механизм памяти. В десять, насмотревшись сериалов про полицейских, он отправился искать образцы волос, для чего кропотливо перебрал все коробки с мамиными вещами, какие только нашлись в подвале, – отец так и не собрался с духом, чтобы отдать их в благотворительную организацию. Сэм набрал какое-то количество волосков со старых свитеров, пиджаков, платьев и с очков для чтения – волосы зацепились за крепления дужек. Находку он закрепил с помощью липкой ленты изнутри на обложке книги из серии «Выбери себе приключение». Сэм мог часами перебирать эти прядки, но все без толку: тактильные ощущения заветных воспоминаний не пробудили. Он даже пожертвовал один драгоценный экземпляр для спиритического сеанса, но и говорящая доска ему не помогла. Начав встречаться с девчонками, Сэм ожидал обнаружить в себе наклонность к пышноволосым или как минимум особое пристрастие к их хвостикам, кичкам и косам, но если он и наматывал себе на палец девичий локон или проводил рукой по шелковистым волосам, то не чаще, чем любой обычный парень. По-видимому, недолгие взаимоотношения Сэма с матерью тоже были самыми что ни на есть обычными. Однако в памяти у него не сохранилось ничего, ни единого мгновения. У Мередит, наоборот, осталось от бабушки так много! По сравнению с абсолютным отсутствием матери Сэма бабушка Мередит почти присутствовала в их жизни.
   В последний день бейсбольного чемпионата Сэм и Мередит пошли смотреть матч на стадион. Поход на заключительную игру сезона – традиция, которую Мередит с бабушкой соблюдали из года в год. Поскольку на следующий день Ливви всегда улетала во Флориду, для них это был официальный конец лета, пусть погода давно сменилась на осеннюю, а каникулы давно закончились. Прежде чем купить билет на самолет, Ливви хотела убедиться, что «Сиэтлские мореходы» точно не выйдут в плей-офф, и тянула до последнего, даже в те сезоны – и таких было немало, – когда еще к концу апреля все становилось ясно. Однако билеты на последнюю игру закупались в первый же день поступления в продажу. Их-то Сэм с Мередит и обнаружили утром в день финальной игры, роясь в ящике прикроватной тумбочки в надежде отыскать презервативы – затея явно бесполезная, но чем черт не шутит?
   После смерти бабушки Мередит перестала интересоваться бейсболом: не могла ни смотреть, ни трансляции слушать, ни даже читать таблицы результатов. Сэм следил за сезоном через Интернет и всегда в наушниках. Его такой порядок вещей вполне устраивал, но тут он решил, что сходить на стадион им все-таки стоит.
   – Жаль, если пропадут билеты, – аргументировал он.
   – Ничего, я переживу, – ответила Мередит.
   – Твоя бабушка хотела бы, чтоб мы сходили.
   – С чего ты взял?
   – Она была заядлой болельщицей. И потом, это ваша традиция.
   – На улице льет как из ведра – не самый подходящий день для бейсбола.
   – Закроют крышу, и нет дождя. И в такую погоду все равно заняться больше нечем! – убеждал ее Сэм. Считать поход на бейсбол оптимальным времяпрепровождением в дождливый день он начал только после переезда в Сиэтл, и то не сразу.
   – Я ненавижу бейсбол, – упрямилась Мередит.
   – Ты его обожаешь! – настаивал Сэм.
   – Раньше – да, но сейчас я его ненавижу, потому что он напоминает мне о бабушке.
   – Как раз поэтому и надо пойти! Чтобы попрощаться с Ливви.
   – Я не хочу с ней прощаться.
   – Не навсегда, – объяснил Сэм, – всего на пару месяцев. Ты попрощаешься с ней так, будто она завтра, по обыкновению, улетает во Флориду.
   Предложение Сэма заинтриговало Мередит, и ее скептицизм как рукой сняло. Одевшись потеплей, они отправились на игру, а по дороге на стадион зашли в азиатский супермаркет затовариться суши, вьетнамскими сэндвичами и японскими кукурузными чипсами – по словам Мередит, самая правильная еда для бейсбола, в бабушкином представлении. Им удалось пронести на стадион термос с горячим какао, который они спрятали во внутреннем кармане мешковатой куртки Мередит. Ведь Ливви считала, что семь долларов за кофе на стадионе – это чересчур. Они поделили обязанности по ведению счета: Мередит записывала очки в нечетных иннингах, а Сэм – в четных. Он заикнулся было, что, когда снимаешь варежки, мерзнут пальцы, но Мередит обезоружила его доводом:
   – Бабушка была убеждена, что непременно нужно записывать счет.
   – Но зачем? – недоумевал Сэм. Вести счет его давным-давно научил отец в надежде, что Сэм перестанет донимать его просьбами купить чего-нибудь перекусить прямо посреди иннинга. – Ты хоть раз пересматривала потом эти таблицы?
   – Нет, – ответила Мередит. – Бабушка говорила: главное, чтобы они были заполнены.
   Хотя они и пришли на матч по инициативе Сэма, его энтузиазм иссяк вскоре после того, как «Лос-анджелесские ангелы» заработали пять ранов в шестом иннинге, а температура воздуха заметно упала. По его мнению, можно было бы уже и пойти.
   – Кажется, я отморозил себе зад, – тонко намекнул Сэм.
   – Закон Ливви: «Что бы ни случилось, настоящие болельщики остаются до конца матча».
   – Смотри, у меня пар изо рта!
   – Сэм, на улице градусов десять, не меньше.
   – Но уже зима!
   – Первая неделя октября?
   – Бейсбол вообще летний вид спорта.
   – Бабушка мечтала, чтобы сезон заканчивался в День труда^[4]. Не потому, что была трусишкой, как ты, и опасалась простуды. Ей не терпелось во Флориду – скорей повидать всех друзей.
   – Я не трусишка. Счет – восемь – один. Температура – минус четыре градуса. Какао закончилось, а покупать кофе за семь долларов мне запрещено. Давай пойдем домой и будем вспоминать Ливви перед камином.
   – Что бы ни случилось, настоящие болельщики остаются до конца матча, – произнесла Мередит нараспев радостным тоном.
   Они остались, чтобы досмотреть сырую во всех смыслах игру и увидеть, как их команду окончательно разгромят со счетом одиннадцать – один. На выходе со стадиона Мередит сжала руку Сэма: