Страница:
Будучи по натуре оптимистом, Яшка научился управляться своей одной рукой получше, чем некоторые двумя. Главное, голова цела, приговаривал он.
Покончив с гвоздем, сапожник достал из-под прилавка газетный сверток.
– Спасибо, – поблагодарил Дмитрий.
Яшка что-то промычал в ответ.
Закинув домой рабочий "инвентарь" и, отмыв руки, он побежал на их с Минькой обычное место встречи.
"Место" находилась на крыше старого сарая, сплошь окруженного апельсиновыми и лимонными плантациями. Скат крыши защищал их от послеполуденных солнечных лучей. А еще, отсюда прекрасно просматривался маленький военный лагерь, скрытый среди деревьев.
Лагерь, как лагерь: пара палаток, вышка, барак, несколько автомашин и прицепов. Внимательный наблюдатель отметил бы необычные обтянутые сеткой кузова машин, услышал бы доносящийся изнутри непонятный шум. Да и солдаты, разносящие по прицепам семена и приговаривающие: "гуль… гуль… гуль…" тоже выглядели не совсем обычными.
Это была база войск связи, подразделение воздушной голубиной почты.
Однажды мальчишки набрались смелости, и подошли к забору. Какой-то солдат заговорил с ними и даже принес почтового голубя, показать.
Голубь смахивал на обычного уличного, но поперек крыльев у него темнели две полоски, да еще одна на хвосте. Грудь выдавалась вперед более выпукло. Эти признаки, да еще характерный светлый горбик у основания клюва, выдавали в нем особого голубя, почтаря.
"У него и сил побольше, чем у обычных голубей, – объяснял солдат, – мах крыльев чуть не вдвое сильнее".
Голуби напоминали Дмитрию ту, прошлую, довоенную жизнь. Он хоть и был тогда совсем маленьким, но помнил повальное увлечение ленинградских мальчишек голубями.
Им нравилось сидеть здесь, следить за солдатами, за птицами, лениво трепаться, лопать цитрусовые. Чистить апельсины они ленились, просто резали их на четыре части перочинным ножом, обгрызали корки и швыряли вниз.
Дмитрий влез на крышу, и уселся рядом с товарищем, свесив ноги.
– Ты бы хотел стать археологом? – поинтересовался Минька.
Общались они на жуткой смеси русских и болгарских слов, с редкими вкраплениями иврита, но друг друга вполне понимали.
– Представляешь…, – продолжал Минька, – приезжаешь в какую-нибудь дыру, копаешь, копаешь и вдруг: хлоп, находишь древний город.
– Или копаешь, копаешь и ни хрена не находишь. – Настроение у Дмитрия в тот день оставляло желать лучшего.
– Тоже бывает… – философски согласился Минька, разделывая очередной апельсин.
– Что ж с крепостью делать… – тоскливо протянул Дмитрий, – где ж ее искать?
Крепостями мальчишек заразил историк Циммерман, организовавший школьную экскурсию по разным интересным развалинам.
Дмитрий и Минька сговорились отыскать остатки какого-нибудь замка, никому не известного, а потом рассказать о нем на уроке истории.
Друзья облазили все окрестности их родной Кфар Сабы и соседних поселков, заглянули в арабскую Джальджулию, исходили русло и притоки Яркона, но кроме развалин водяной мельницы, и заброшенных английских ДОТов ничего не нашли.
– Может, Бориса попросим? – предложил Минька помощь старшего брата, – он нас подвезет.
Борис занимался доставкой овощей, товар он развозил на собственном ржавом "шевроле".
– Куда?
Минька уныло пожал плечами.
Минут десять друзья молча жевали. Наконец Минька поднял голову.
– Знаешь… а меня есть идея.
– Ну, валяй. – Дмитрий с интересом посмотрел на приятеля.
– Если англичанам так важно было охранять мосты через Яркон, значит и крестоносцы их в свое время как-то охраняли. Замок не ДОТ, его куда попало не воткнешь. Надо искать где-то там, у истоков реки.
– А что, – поддержал Дмитрий, – В случае чего оттуда можно по реке до Яффы сплыть, да и Циммерман рассказывал про Древний караванный путь на Иерусалим где-то в тех местах. Пряности там и все такое…
– Завтра? – подмигнул Минька.
– Завтра! – Дмитрий согласно хлопнул друга по спине, – Если мать разрешит…
Мать разрешила. Даже снабдила бутербродами в дорогу.
Когда Минька свистнул под окном, Дмитрий уже натягивал ботинки.
Они вышли из города и зашагали на юг в сторону Петах-Тиквы. Достигнув Яркона, двинулись вдоль реки шагая по полям и апельсиновым плантациям, пробираясь сквозь камышовые заросли. Здесь лежали руины водяной мельницы, брошенной арабами в 1948-м, рядом возвышался мавзолей какого-то мусульманского святого.
То и дело попадались насосные станции, подававшие воду на поля. Река здесь дробилась на протоки, разбегающиеся и сливающиеся среди камышей и осоки.
Они миновали баптистский дом сирот: ветхий трехэтажный особняк и маленькую скромную церковь.
Дальше начинались болота, где в прошлые разы мальчишки поворачивали в обратный путь. На юг тянулись посадки эвкалиптов, с помощью которых, как им объяснили в школе, министерство сельского хозяйства пыталось эти самые болота осушить. Где-то за эвкалиптовыми рощами раскинулся Рош Ха Айн: унылые однообразные ряды жестяных и деревянных бараков, заселенных репатриантами из Йемена.
Удача улыбнулась им, когда они устало брели по краю рощи, разглядывая ярко-желтые головки лилий, сплошь покрывающие заболоченные заводи. Впереди, среди деревьев вдруг забелели какие-то постройки.
А когда они подошли ближе, отчетливо увидели выступающие из леска башню и стены.
– Ура!!!! – заорал Минька и побежал вперед. Дмитрий рванул следом.
Крепость оказалась довольно большой, в форме правильного квадрата. Три полуразрушенные башни возвышались по углам, от четвертой башни уцелело лишь массивное основание. Со стены открывался шикарный обзор на всю округу. В отцовский бинокль отчетливо просматривались однообразные бараки Рош Ха Айна, утопающие в океане цитрусовых деревьев домики Петах Тиквы. На востоке карабкались в гору, налезавшие друг на друга постройки арабского села Кфар Касем.
Из ложбины между холмами, южнее Рош Ха Айна, столбом поднимался белый дым, гулко бабахали какие-то то ли взрывы, то ли удары.
– Каменоломня, – предположил Минька, оторвавшись от окуляров.
– Похоже на то, – согласился Дмитрий.
Они облазили крепость и окрестности, обнаружив в роще много интересного. Здесь находился какой-то заброшенный завод с большими бетонными отстойниками. На крыше главного здания торчал неизбежный ДОТ английской постройки.
Рядом с заводом зеленели палатки, обнесенные изгородью из колючей проволоки. Несколько солдат играли в волейбол, натянув вместо сетки веревку.
Мальчишки искупались в заводи и тронулись в обратный путь. Солнце повисло над верхушками эвкалиптов.
На улице у Минькиного дома Борис мыл свой тарантас.
– Чего это у него? – поинтересовался Минька, – На лобовом стекле?
И действительно изнутри на лобовом стекле белела бумажка: буква "бег" в черной рамочке.
– Здорово, орлы! – Борис говорил по-русски чисто, почти без акцента, сказывались военные годы, проведенные в партизанах, с советскими разведчиками.
– Мы замок нашли! – похвастался Минька.
Борис швырнул тряпку в ведро и распрямился.
– Замок, говорите… – он потянулся, так что мышцы забугрились под грязной майкой, – а я завтра утром в Тель-Авив еду, хотите со мной прокатиться?
– Угу, – усмехнулся Минька, – Иерусалим уже посмотрели!
– Тьфу! – Борис выудил из ведра тряпку и принялся тереть облезлый бок "шеви", – подумаешь, влипли, с кем не бывает?
– А это чего за хреновина? – Минька ткнул пальцем в наклейку.
– Это, – буркнул себе в бороду Борис, – экономия бензина. Теперь каждому автомобилю один день в неделю запрещено ездить. Он смачно сплюнул под ноги и тоскливо добавил: – Нам вот, понедельник достался…
Распрощавшись с братьями, Дмитрий зашагал домой.
С Иерусалимом действительно получилось целое приключение. Борису понадобилось зачем-то поехать в те края и мальчишки, сбежав с уроков, присоединились.
Они немного покатались по Иерусалиму, а потом Миньку осенила идея поглазеть на Кнессет.
Сказано-сделано, покрутились на площади Циона, поглядели на невзрачный трехэтажный дом, где заседали парламентарии, на полицейских у дверей, на расфуфыренную публику в кафе "Вена".
А на обратном пути, отъехав от площади всего метров на сто, застряли в пробке. Улицу запрудила толпа. Дмитрий с Минькой влезли на крышу фургона и поняли, что торчат они посреди огромной демонстрации.
Над головами плыли транспаранты и плакаты с непонятными лозунгами:
"Не забудем, не простим!" – прочел Дмитрий на одном из транспарантов.
Минька прочел на другом: "Не забудем Бабий Яр!".
– Чего это они? – поинтересовался Борис у водителя соседней машины, так же застрявшей в сплошном человеческом море.
– Вы что газет не читаете? – спросил тот, перекрикивая рев толпы, – Демонстрация против немецких репараций.
Люди пробивалась к дверям Кнессета, туда, где чернели мундиры полицейских.
В толпе скандировали, орали, вдруг притихали, прислушивались к речи кого-то влезшего на ящик и размахивавшего руками.
В какой-то момент поведение толпы изменилось, крики стали более агрессивны, лица стали злее. У дверей закипела драка, мелькнули полицейские дубинки и палки демонстрантов. Полетели булыжники, зазвенели стекла.
– Влипли… – помрачнел Борис.
Люди рекой текли мимо них. Какой-то важный толстяк в кепке подскочил к Борису и заорал, брызгая слюной:
– Вы чего здесь прячетесь, вам, что дела нет!?
Борис, молча, схватил толстяка лапищей за грудки, притиснул к себе, а потом вдавил в дощатый борт "шевроле", глаза толстяка округлились, но этого Борису показалось недостаточно и он второй лапищей ткнул жертву в подбородок, так что тот стукнулся затылком о доски и кепка свалилась под ноги.
Сделав зверские глаза, Борис для убедительности выждал секунд десять, а потом прошипел:
– Вали отсюда пока кости не переломал! Понял?
Толстяк лихорадочно закивал. Борис ослабил хватку и тот плавно осел на мостовую, нашарил кепку, нетвердо поднялся и втиснулся в толпу.
Им пришлось проторчать в Иерусалиме до поздней ночи, но поездка выдалась познавательной во всех смыслах.
Фридманы снимали одну комнату в двухэтажном доме в конце улицы Ха Шарон. Дом был относительно старый, да и бесчисленные поколения квартиросъемщиков отнюдь не способствовали сохранности.
Дом, как впрочем, и соседний, принадлежал немецкому еврею господину Тристану Шульцу.
Старые Рубинштейны со второго этажа и "Косая" Элишка из однокомнатной помнили Шульца еще с довоенных времен, как улыбчивого пожилого человека, всегда щегольски, с иголочки одетого, фанатично пунктуального, настоящего "йеки".
Однако, Фридманы застали опустившегося неряшливого старика, вечно что-то недовольно брюзжащего. Хотя, в общении с ним все еще ощущалась былая воля и характер.
О причинах столь резкой метаморфозы, Дмитрий узнал от соседей. Сыновья. Оба младших Шульца погибли: один на Русской высоте в Гуш Эцпоне, другой – при штурме Бейт Махсира.
После войны Шульц отошел от дел. На деньги, получаемые от квартиросъемщиков, они с женой доживали безрадостный век в собственной вилле, с красивой круглой террасой, выходящей на цитрусовые плантации.
Раз в месяц Шульц, облачившись в костюм, лично обходил владения, общался с квартирантами и собирал деньги. Жильцы любили домовладельца. При всей своей брюзгливости и напускной строгости, цену за съем он брал вполне божескую, при нужде легко соглашался на отсрочку, а бывало, прощал долг.
Дмитрий открыл калитку и взбежал на крыльцо. Яшкина жена Малка мыла пол. Яростно шлепала тряпка. Струйки грязной воды вытекли в коридор через распахнутую дверь.
Он толкнул дверь, и сразу увидел на вешалке шляпу. Шляпа была мужская, дырчатая, с лентой вокруг тульи. Из комнаты доносились голоса. Дмитрий вошел. За столом сидели мама и старый Шульц. На скатерти стоял чайник, опустевшие чашки, кусочки шоколада в обертке, с которой таращилась пятнистая корова.
Зюня возил под столом деревянную машину.
– Димочка, садись, – мама показал на свободный стул. Дмитрий сел и поздоровался.
– Господин Шульц помог нам, наконец, устроиться в кибуц, – продолжала мама по-русски.
Услышав слово "кибуц" Шульц улыбнулся:
– Кибуц Дан, на севере, там живет мой брат, вам там понравится.
– Спасибо, – поблагодарил Дмитрий.
Шульц грузно поднялся:
– Не стоит благодарности, мы должны помогать друг другу.
Урок истории был последним. Друзья с нетерпением ерзали за партой. Дмитрий уже поделился с товарищем новостью о переезде в кибуц. Минька слегка загрустил, но поразмыслив, пообещал приехать в гости.
Наконец наступило время последнего урока. Историк Циммерман вошел в класс и поздоровался. Минька тут же поднял руку.
О походе отчитывался он, Дмитрий помалкивал, его иврит был еще слабоват для таких публичных выступлений.
Выслушав Миньку, господин Циммерман улыбнулся:
– Вы молодцы, но вынужден вас огорчить, крепость, которую вы посетили, построили турки османы, они называли ее Бинар Баши, видимо от искажённого арабского Пинар Баша – "главный исток". Так что крестоносцы тут не причем.
Дмитрий и Минька загрустили.
Циммерман заложил руки за спину и прошелся вдоль доски, взял указку, завертел в пальцах. Обычно с этого жеста начиналась какая-нибудь интересная история.
"– Так вот, – продолжил историк, – вообще-то исток Яркона всегда играл в истории важную роль. Здесь проходили древние караванные пути из Египта в Сирию. Здесь находился город Афек, упоминающийся в Торе, а позднее, в римско-византийский период на его руинах возник другой город Антипатрис. Из его камней турки и построили крепость. Всю прибрежную равнину, раскинувшуюся перед холмами Самарии, покрывали болота. А в районе Антипатриса оставался сухой и пригодный для продвижения стратегический проход вглубь страны и дальше в Сирию. Кстати, англичане во время Первой мировой войны не решились пересекать эти болота и захватили только побережье. Естественно, проход требовалось охранять…"
Господин Циммерман так увлекся, что налетел на все еще стоявшего у доски Миньку, и удивленно воззрился на него, выныривая из глубины веков.
– Садись на место… – отпустил он Миньку и продолжил – Если бы вы прошли немного на восток, вы наткнулись бы на большую каменоломню.
– Точно! – встрепенулся Дмитрий, вспомнив облако пыли над холмами, мы ее в бинокль видели.
– Если бы вы добрались до туда, непременно обнаружили бы еще одну крепость. Крестоносцы называли ее Мирабель. Хотя укрепления там строили задолго до крестоносцев, это место упоминает еще Иосиф Флавий. Крепость переходила из рук в руки, за господство над важным проходом крестоносцы дрались и с мусульманами и между собой, до тех пор, пока воины Бейбарса не поставили точку в этой истории, утвердив над донжоном зеленое знамя пророка. Война за Независимость так же не обошла ее стороной. Местность вокруг крепости занимали иракские войска, и пальмахникам пришлось потрудиться, выкуривая их.
– А расскажите про Петру! – вдруг попросил Дмитрий, – вы на прошлом уроке обещали!
– Петра… – произнес историк, словно пробуя это слово на вкус, – Петра была столицей Наббатейского царства. Потрясающий город, высеченный в красных скалах. Мне довелось побывать там незадолго до войны, в 38-ом. Петру невозможно описать словами, ее нужно увидеть. Целый город в пустыне, со своими зданиями, храмами, бассейнами, амфитеатром. Система каналов и акведуков накапливала воду, собирая ее в резервуары.
– Но, – историк развел руками, – поговорим о наббатеях в другой раз. А сейчас откройте учебники.
После уроков Дмитрий побрел в подсобку. Больше всего в будущем переезде его расстраивала мысль о расставании с завхозом. У него в подсобке всегда можно было отсидеться, поболтать на русском, спросить совета.
Из-за двери неслось негромкое пение. Завхоз часто подпевал сам себе за работой, причем всегда одну и ту же песню. О русской бригаде бравшей Галицийские поля.
Дмитрий постучал и распахнул дверь.
– Спасибо, нормально, а у вас?
– А что у нас? Вы все стулья ломаете, непоседы, а я чиню.
– Мы переезжать собрались, – вздохнул Дмитрий.
Завхоз повернулся и уселся на верстак:
– Да ну? Мать решилась, наконец? И куда?
– Далеко, в кибуц Дан. Это где-то на самом севере.
– Ну, философски пожал плечами завхоз, – чего ж делать, главное чтоб матери получше стало.
– Ну да, – согласился Дмитрий, – но все равно, тоскливо как-то.
– Это ты, брат, брось. Перемены, они всегда к лучшему…, – старый танкист запнулся и добавил, – или почти всегда.
Апрель 56-го
Завтрашний хамсин заранее укутал луну в зыбкое многослойное кружево, сквозь которое свет почти не пробивался. Две тени плавно скользили во тьме, соблюдая необходимую дистанцию, дабы по возможности не подвернуться обоим под одну очередь.
Двир шел первым. Дмитрий следом. Рассеянного лунного сияния едва хватало, чтобы различать силуэт напарника.
Карту Дмитрий помнил во всех подробностях, каждую складочку, потертость. Слабым красным карандашом кто-то вычертил на ней маршрут Бар-Циона. Его имя было нацарапано тем же карандашом, арабскими буквами в начале линии, там, где она пересекала границу.
Свой собственный маршрут Дмитрий на карту не наносил, мало ли в чьи руки она попадется. Они с Двир ом вычертили его на отдельном листе кальки.
С картой Фридман носился, как с писаной торбой, прятал ее от жадных чужих глаз, разглядывал только наедине, переписал все арабские слова и названия, перевел их, по одному выспрашивая то тут, то там.
Бар-Цион шел через Вади Муса.
Вади – по-арабски – пересохшее русло реки, наполняющееся в период дождей. Такими вади изрезана вся пустыня и многие из них имеют имена. Идти по ним легче, чем карабкаться по верху, по хребтам. Да и не пройти во многих местах по-другому. Но и опасностей для путников тоже хватает. Вади всегда находится в низине, то есть в тактически невыгодном положении. В сезон дождей почва в руслах рек, лучше сохраняет следы.
Дмитрий долго изучал карту, разговаривал с бедуинами-кочевниками из дружественных племен, пару раз допрашивал задержанных контрабандистов.
Маршрут Бар-Циона ему не нравился, слишком людно стало в Вади Муса, караваны, контрабандисты, легионеры…
Они с Двир ом выбрали другой путь, через Умм Кемер. Глик как-то рассказывал о караванном пути, проходившем через это русло и о колодце в развалинах римского сторожевого поста.
Обратно Бар-Цион и Рахель возвращались самым коротким и прямым путем через вади Абу Хушейба, Дмитрий же рассудил так: если их заметят, то вспомнят предыдущих ходоков и засаду выставят именно там. Так что и обратный маршрут они проложили другой.
Ночная пустынная фауна копошилась вокруг, выли и лаяли шакалы, ухали совы. Двир маячил впереди. Равнина вскоре закончилась, потянулись каменистые овраги, возвышенности, дюны.
Они карабкались по склонам вверх и вниз, помогая друг другу. Воздух становился все прохладнее, но они, взмыленные и разгоряченные, не замечали этого. Наконец выбрались из очередного вади и растянулись на песке, хранившем дневное тепло.
– Привал… – прохрипел Двир отплевываясь.
Сели в тени огромного, с самоходку, валуна. Дмитрий прислонил винтовку к скале, глотнул воды, отдышался.
Впереди простиралась небольшая долина. Сквозь просвет в облаках, луна освещала ровную, как футбольное поле поверхность.
Дмитрий припомнил карту и констатировал:
– Сааль а Тайбе…
Так равнину называли бедуины.
Двир прополоскал рот, сплюнул на землю и кивнул:
– Она…
Вади Умм Кемер начиналось по ту сторону равнины. Треть пути они одолели.
Дмитрий набрал полную грудь прохладного воздуха, но тут Двир саданул его локтем вбок.
Фридман поперхнулся, давя кашель. В тишине отчетливо похрустывали шаги.
Двир положил руку на рукоятку "узи". Дмитрий прижал к губам палец и потянул из ножен штык.
Левая рука нырнула в подсумок и обхватила ребристое тело гранаты.
Шаги приближались, Двир выглянул из-за валуна, затем обернулся к напарнику.
– Верблюд, – выговорил он одними губами.
Приготовив оружие, они вжались в тень. Клацать затвором Дмитрий не стал, в ближнем бою, с "чешкой" много не навоюешь.
"Корабль пустыни" прошагал метрах в пятнадцати от них, беспокойно вертя головой. В тишине негромко позвякивала уздечка.
Верблюд с уздечкой означал две вещи, и обе – нехорошие.
Первая – животное чье-то, и хозяева неподалеку.
Вторая – верблюда рано или поздно будут искать и могут наткнуться на их следы.
Из этих двух вещей проистекала третья: надо уносить ноги, как можно быстрей, то бишь продолжать движение.
Долину они пересекали перебежками, прикрывая друг друга.
Первым со склона вниз скатился Двир, огляделся по сторонам и махнул рукой. Дмитрий полез следом, оступился на покачнувшемся камне, чуть не полетел кубарем. Кое-как устоял, съехал вниз и застал любопытную картину: Двир лежал на земле, что-то внимательно изучая.
Дмитрий наклонился к нему.
На песке темнели в лунном свете отпечатки. Одни побольше, другие поменьше. Следы тянулись по дну вади с запада на восток, как раз по пути.
Двир поднял на него глаза.
– Давно? – шепнул Дмитрий.
– Максимум вечером…
Дмитрий опустился на колени. Внимательно осмотрел отпечатки. Он не мог читать следы так, как следопыты-бедуины, но кое-чему все же научился.
Следы поменьше легкие, неглубокие оставила женщина или ребенок, об обуви он ничего сказать не мог. А вот вторые следы, основательные вдавленные в песок, были мужские, кроме того, подозрительно напоминали израильские военные ботинки, точь в точь как те, что надеты сейчас на ноги самого Дмитрия.
Вот так фокус…
Дмитрий уставился на Двира. Тот только пожал плечами.
Помолчав, Дмитрий решительно дернул головой туда, где скрывалось за поворотом пересохшее русло: продолжать путь. Вскочил на ноги и жестом показал, что теперь пойдет первым.
Двир поднялся, поправил на шее автомат и послушно отступил.
Русло извивалось, словно змея, местами втискивалась в узкую каменную теснину, срывалась вниз с отвесов. Иногда выплескивалось на равнину, где растекалось вширь, но тут же снова сужалось, проваливалось в крутые каменистые каньоны.
Насколько позволял рассеянный лунный свет, он старался не терять из виду почти незаметную цепочку следов.
Интересно, кто бы это мог быть? – размышлял на ходу Дмитрий, – а вдруг ротный с той самой, Рахелью, как там ее… Бен Хорин… решили снова повторить "подвиг", вот будет номер, если они встретятся…
Хотя нет, ротный роста среднего, сложения мальчишеского, а следы тянут на добрый 44–45, да и вдавлены глубоко, значит вес не малый.
Русло снова вырвалось на простор и раскинулось вширь.
Двир, позади, издал тихий предостерегающий посвист. Дмитрий замер на месте и тут же сам уловил почти незаметный растворенный в воздухе запах дыма.
Ночная тьма, посеребренная лунным сиянием, оставалась непроницаемой. Дул легкий ветер с севера. Дальше продвигались медленно, насторожено прислушиваясь.
Пройдя метров двести, разглядели силуэты верблюдов, а за ними и шатры бедуинского табора. Собаки, хвала Аллаху, пока молчали.
Дали крюка, обходя стойбище по широкой дуге.
Снова вернулись в вади и заскользили по песчаному руслу. Загадочные следы все так же тянулись по песку.
Место, где следы выстроились в ряд, он заметил в последний момент и резко остановился. Махнул Двиру, чтоб глядел в оба. Их предшественники стояли рядом друг с дружкой. Носки были сильно вдавлены, значит, наклонившись вперед, что-то разглядывали.
Дмитрий вгляделся повнимательнее, и понял. Русло здесь пересекала другая цепочка следов. Этих было много и все одинаковые: добротные армейские ботинки. Легион… Пустынная стража Глабб-паши… старые знакомцы.
Следы уже различались плохо, оставили их, пожалуй, дня два-три тому назад.
Сзади приблизился Двир. Шумно потянул носом, словно мог услышать, давно растворившуюся в воздухе смесь запахов пота, амуниции, оружейной смазки.
– Легионеры?
Дмитрий кивнул и аккуратно перешагнул через следы. Теперь темп замедлился. Они продвигались осторожно, внимательно глядя по сторонам.
Покончив с гвоздем, сапожник достал из-под прилавка газетный сверток.
– Спасибо, – поблагодарил Дмитрий.
Яшка что-то промычал в ответ.
Закинув домой рабочий "инвентарь" и, отмыв руки, он побежал на их с Минькой обычное место встречи.
"Место" находилась на крыше старого сарая, сплошь окруженного апельсиновыми и лимонными плантациями. Скат крыши защищал их от послеполуденных солнечных лучей. А еще, отсюда прекрасно просматривался маленький военный лагерь, скрытый среди деревьев.
Лагерь, как лагерь: пара палаток, вышка, барак, несколько автомашин и прицепов. Внимательный наблюдатель отметил бы необычные обтянутые сеткой кузова машин, услышал бы доносящийся изнутри непонятный шум. Да и солдаты, разносящие по прицепам семена и приговаривающие: "гуль… гуль… гуль…" тоже выглядели не совсем обычными.
Это была база войск связи, подразделение воздушной голубиной почты.
Однажды мальчишки набрались смелости, и подошли к забору. Какой-то солдат заговорил с ними и даже принес почтового голубя, показать.
Голубь смахивал на обычного уличного, но поперек крыльев у него темнели две полоски, да еще одна на хвосте. Грудь выдавалась вперед более выпукло. Эти признаки, да еще характерный светлый горбик у основания клюва, выдавали в нем особого голубя, почтаря.
"У него и сил побольше, чем у обычных голубей, – объяснял солдат, – мах крыльев чуть не вдвое сильнее".
Голуби напоминали Дмитрию ту, прошлую, довоенную жизнь. Он хоть и был тогда совсем маленьким, но помнил повальное увлечение ленинградских мальчишек голубями.
Им нравилось сидеть здесь, следить за солдатами, за птицами, лениво трепаться, лопать цитрусовые. Чистить апельсины они ленились, просто резали их на четыре части перочинным ножом, обгрызали корки и швыряли вниз.
Дмитрий влез на крышу, и уселся рядом с товарищем, свесив ноги.
– Ты бы хотел стать археологом? – поинтересовался Минька.
Общались они на жуткой смеси русских и болгарских слов, с редкими вкраплениями иврита, но друг друга вполне понимали.
– Представляешь…, – продолжал Минька, – приезжаешь в какую-нибудь дыру, копаешь, копаешь и вдруг: хлоп, находишь древний город.
– Или копаешь, копаешь и ни хрена не находишь. – Настроение у Дмитрия в тот день оставляло желать лучшего.
– Тоже бывает… – философски согласился Минька, разделывая очередной апельсин.
– Что ж с крепостью делать… – тоскливо протянул Дмитрий, – где ж ее искать?
Крепостями мальчишек заразил историк Циммерман, организовавший школьную экскурсию по разным интересным развалинам.
Дмитрий и Минька сговорились отыскать остатки какого-нибудь замка, никому не известного, а потом рассказать о нем на уроке истории.
Друзья облазили все окрестности их родной Кфар Сабы и соседних поселков, заглянули в арабскую Джальджулию, исходили русло и притоки Яркона, но кроме развалин водяной мельницы, и заброшенных английских ДОТов ничего не нашли.
– Может, Бориса попросим? – предложил Минька помощь старшего брата, – он нас подвезет.
Борис занимался доставкой овощей, товар он развозил на собственном ржавом "шевроле".
– Куда?
Минька уныло пожал плечами.
Минут десять друзья молча жевали. Наконец Минька поднял голову.
– Знаешь… а меня есть идея.
– Ну, валяй. – Дмитрий с интересом посмотрел на приятеля.
– Если англичанам так важно было охранять мосты через Яркон, значит и крестоносцы их в свое время как-то охраняли. Замок не ДОТ, его куда попало не воткнешь. Надо искать где-то там, у истоков реки.
– А что, – поддержал Дмитрий, – В случае чего оттуда можно по реке до Яффы сплыть, да и Циммерман рассказывал про Древний караванный путь на Иерусалим где-то в тех местах. Пряности там и все такое…
– Завтра? – подмигнул Минька.
– Завтра! – Дмитрий согласно хлопнул друга по спине, – Если мать разрешит…
Мать разрешила. Даже снабдила бутербродами в дорогу.
Когда Минька свистнул под окном, Дмитрий уже натягивал ботинки.
Они вышли из города и зашагали на юг в сторону Петах-Тиквы. Достигнув Яркона, двинулись вдоль реки шагая по полям и апельсиновым плантациям, пробираясь сквозь камышовые заросли. Здесь лежали руины водяной мельницы, брошенной арабами в 1948-м, рядом возвышался мавзолей какого-то мусульманского святого.
То и дело попадались насосные станции, подававшие воду на поля. Река здесь дробилась на протоки, разбегающиеся и сливающиеся среди камышей и осоки.
Они миновали баптистский дом сирот: ветхий трехэтажный особняк и маленькую скромную церковь.
Дальше начинались болота, где в прошлые разы мальчишки поворачивали в обратный путь. На юг тянулись посадки эвкалиптов, с помощью которых, как им объяснили в школе, министерство сельского хозяйства пыталось эти самые болота осушить. Где-то за эвкалиптовыми рощами раскинулся Рош Ха Айн: унылые однообразные ряды жестяных и деревянных бараков, заселенных репатриантами из Йемена.
Удача улыбнулась им, когда они устало брели по краю рощи, разглядывая ярко-желтые головки лилий, сплошь покрывающие заболоченные заводи. Впереди, среди деревьев вдруг забелели какие-то постройки.
А когда они подошли ближе, отчетливо увидели выступающие из леска башню и стены.
– Ура!!!! – заорал Минька и побежал вперед. Дмитрий рванул следом.
Крепость оказалась довольно большой, в форме правильного квадрата. Три полуразрушенные башни возвышались по углам, от четвертой башни уцелело лишь массивное основание. Со стены открывался шикарный обзор на всю округу. В отцовский бинокль отчетливо просматривались однообразные бараки Рош Ха Айна, утопающие в океане цитрусовых деревьев домики Петах Тиквы. На востоке карабкались в гору, налезавшие друг на друга постройки арабского села Кфар Касем.
Из ложбины между холмами, южнее Рош Ха Айна, столбом поднимался белый дым, гулко бабахали какие-то то ли взрывы, то ли удары.
– Каменоломня, – предположил Минька, оторвавшись от окуляров.
– Похоже на то, – согласился Дмитрий.
Они облазили крепость и окрестности, обнаружив в роще много интересного. Здесь находился какой-то заброшенный завод с большими бетонными отстойниками. На крыше главного здания торчал неизбежный ДОТ английской постройки.
Рядом с заводом зеленели палатки, обнесенные изгородью из колючей проволоки. Несколько солдат играли в волейбол, натянув вместо сетки веревку.
Мальчишки искупались в заводи и тронулись в обратный путь. Солнце повисло над верхушками эвкалиптов.
На улице у Минькиного дома Борис мыл свой тарантас.
– Чего это у него? – поинтересовался Минька, – На лобовом стекле?
И действительно изнутри на лобовом стекле белела бумажка: буква "бег" в черной рамочке.
– Здорово, орлы! – Борис говорил по-русски чисто, почти без акцента, сказывались военные годы, проведенные в партизанах, с советскими разведчиками.
– Мы замок нашли! – похвастался Минька.
Борис швырнул тряпку в ведро и распрямился.
– Замок, говорите… – он потянулся, так что мышцы забугрились под грязной майкой, – а я завтра утром в Тель-Авив еду, хотите со мной прокатиться?
– Угу, – усмехнулся Минька, – Иерусалим уже посмотрели!
– Тьфу! – Борис выудил из ведра тряпку и принялся тереть облезлый бок "шеви", – подумаешь, влипли, с кем не бывает?
– А это чего за хреновина? – Минька ткнул пальцем в наклейку.
– Это, – буркнул себе в бороду Борис, – экономия бензина. Теперь каждому автомобилю один день в неделю запрещено ездить. Он смачно сплюнул под ноги и тоскливо добавил: – Нам вот, понедельник достался…
Распрощавшись с братьями, Дмитрий зашагал домой.
С Иерусалимом действительно получилось целое приключение. Борису понадобилось зачем-то поехать в те края и мальчишки, сбежав с уроков, присоединились.
Они немного покатались по Иерусалиму, а потом Миньку осенила идея поглазеть на Кнессет.
Сказано-сделано, покрутились на площади Циона, поглядели на невзрачный трехэтажный дом, где заседали парламентарии, на полицейских у дверей, на расфуфыренную публику в кафе "Вена".
А на обратном пути, отъехав от площади всего метров на сто, застряли в пробке. Улицу запрудила толпа. Дмитрий с Минькой влезли на крышу фургона и поняли, что торчат они посреди огромной демонстрации.
Над головами плыли транспаранты и плакаты с непонятными лозунгами:
"Не забудем, не простим!" – прочел Дмитрий на одном из транспарантов.
Минька прочел на другом: "Не забудем Бабий Яр!".
– Чего это они? – поинтересовался Борис у водителя соседней машины, так же застрявшей в сплошном человеческом море.
– Вы что газет не читаете? – спросил тот, перекрикивая рев толпы, – Демонстрация против немецких репараций.
Люди пробивалась к дверям Кнессета, туда, где чернели мундиры полицейских.
В толпе скандировали, орали, вдруг притихали, прислушивались к речи кого-то влезшего на ящик и размахивавшего руками.
В какой-то момент поведение толпы изменилось, крики стали более агрессивны, лица стали злее. У дверей закипела драка, мелькнули полицейские дубинки и палки демонстрантов. Полетели булыжники, зазвенели стекла.
– Влипли… – помрачнел Борис.
Люди рекой текли мимо них. Какой-то важный толстяк в кепке подскочил к Борису и заорал, брызгая слюной:
– Вы чего здесь прячетесь, вам, что дела нет!?
Борис, молча, схватил толстяка лапищей за грудки, притиснул к себе, а потом вдавил в дощатый борт "шевроле", глаза толстяка округлились, но этого Борису показалось недостаточно и он второй лапищей ткнул жертву в подбородок, так что тот стукнулся затылком о доски и кепка свалилась под ноги.
Сделав зверские глаза, Борис для убедительности выждал секунд десять, а потом прошипел:
– Вали отсюда пока кости не переломал! Понял?
Толстяк лихорадочно закивал. Борис ослабил хватку и тот плавно осел на мостовую, нашарил кепку, нетвердо поднялся и втиснулся в толпу.
Им пришлось проторчать в Иерусалиме до поздней ночи, но поездка выдалась познавательной во всех смыслах.
Фридманы снимали одну комнату в двухэтажном доме в конце улицы Ха Шарон. Дом был относительно старый, да и бесчисленные поколения квартиросъемщиков отнюдь не способствовали сохранности.
Дом, как впрочем, и соседний, принадлежал немецкому еврею господину Тристану Шульцу.
Старые Рубинштейны со второго этажа и "Косая" Элишка из однокомнатной помнили Шульца еще с довоенных времен, как улыбчивого пожилого человека, всегда щегольски, с иголочки одетого, фанатично пунктуального, настоящего "йеки".
Однако, Фридманы застали опустившегося неряшливого старика, вечно что-то недовольно брюзжащего. Хотя, в общении с ним все еще ощущалась былая воля и характер.
О причинах столь резкой метаморфозы, Дмитрий узнал от соседей. Сыновья. Оба младших Шульца погибли: один на Русской высоте в Гуш Эцпоне, другой – при штурме Бейт Махсира.
После войны Шульц отошел от дел. На деньги, получаемые от квартиросъемщиков, они с женой доживали безрадостный век в собственной вилле, с красивой круглой террасой, выходящей на цитрусовые плантации.
Раз в месяц Шульц, облачившись в костюм, лично обходил владения, общался с квартирантами и собирал деньги. Жильцы любили домовладельца. При всей своей брюзгливости и напускной строгости, цену за съем он брал вполне божескую, при нужде легко соглашался на отсрочку, а бывало, прощал долг.
Дмитрий открыл калитку и взбежал на крыльцо. Яшкина жена Малка мыла пол. Яростно шлепала тряпка. Струйки грязной воды вытекли в коридор через распахнутую дверь.
Он толкнул дверь, и сразу увидел на вешалке шляпу. Шляпа была мужская, дырчатая, с лентой вокруг тульи. Из комнаты доносились голоса. Дмитрий вошел. За столом сидели мама и старый Шульц. На скатерти стоял чайник, опустевшие чашки, кусочки шоколада в обертке, с которой таращилась пятнистая корова.
Зюня возил под столом деревянную машину.
– Димочка, садись, – мама показал на свободный стул. Дмитрий сел и поздоровался.
– Господин Шульц помог нам, наконец, устроиться в кибуц, – продолжала мама по-русски.
Услышав слово "кибуц" Шульц улыбнулся:
– Кибуц Дан, на севере, там живет мой брат, вам там понравится.
– Спасибо, – поблагодарил Дмитрий.
Шульц грузно поднялся:
– Не стоит благодарности, мы должны помогать друг другу.
Урок истории был последним. Друзья с нетерпением ерзали за партой. Дмитрий уже поделился с товарищем новостью о переезде в кибуц. Минька слегка загрустил, но поразмыслив, пообещал приехать в гости.
Наконец наступило время последнего урока. Историк Циммерман вошел в класс и поздоровался. Минька тут же поднял руку.
О походе отчитывался он, Дмитрий помалкивал, его иврит был еще слабоват для таких публичных выступлений.
Выслушав Миньку, господин Циммерман улыбнулся:
– Вы молодцы, но вынужден вас огорчить, крепость, которую вы посетили, построили турки османы, они называли ее Бинар Баши, видимо от искажённого арабского Пинар Баша – "главный исток". Так что крестоносцы тут не причем.
Дмитрий и Минька загрустили.
Циммерман заложил руки за спину и прошелся вдоль доски, взял указку, завертел в пальцах. Обычно с этого жеста начиналась какая-нибудь интересная история.
"– Так вот, – продолжил историк, – вообще-то исток Яркона всегда играл в истории важную роль. Здесь проходили древние караванные пути из Египта в Сирию. Здесь находился город Афек, упоминающийся в Торе, а позднее, в римско-византийский период на его руинах возник другой город Антипатрис. Из его камней турки и построили крепость. Всю прибрежную равнину, раскинувшуюся перед холмами Самарии, покрывали болота. А в районе Антипатриса оставался сухой и пригодный для продвижения стратегический проход вглубь страны и дальше в Сирию. Кстати, англичане во время Первой мировой войны не решились пересекать эти болота и захватили только побережье. Естественно, проход требовалось охранять…"
Господин Циммерман так увлекся, что налетел на все еще стоявшего у доски Миньку, и удивленно воззрился на него, выныривая из глубины веков.
– Садись на место… – отпустил он Миньку и продолжил – Если бы вы прошли немного на восток, вы наткнулись бы на большую каменоломню.
– Точно! – встрепенулся Дмитрий, вспомнив облако пыли над холмами, мы ее в бинокль видели.
– Если бы вы добрались до туда, непременно обнаружили бы еще одну крепость. Крестоносцы называли ее Мирабель. Хотя укрепления там строили задолго до крестоносцев, это место упоминает еще Иосиф Флавий. Крепость переходила из рук в руки, за господство над важным проходом крестоносцы дрались и с мусульманами и между собой, до тех пор, пока воины Бейбарса не поставили точку в этой истории, утвердив над донжоном зеленое знамя пророка. Война за Независимость так же не обошла ее стороной. Местность вокруг крепости занимали иракские войска, и пальмахникам пришлось потрудиться, выкуривая их.
– А расскажите про Петру! – вдруг попросил Дмитрий, – вы на прошлом уроке обещали!
– Петра… – произнес историк, словно пробуя это слово на вкус, – Петра была столицей Наббатейского царства. Потрясающий город, высеченный в красных скалах. Мне довелось побывать там незадолго до войны, в 38-ом. Петру невозможно описать словами, ее нужно увидеть. Целый город в пустыне, со своими зданиями, храмами, бассейнами, амфитеатром. Система каналов и акведуков накапливала воду, собирая ее в резервуары.
– Но, – историк развел руками, – поговорим о наббатеях в другой раз. А сейчас откройте учебники.
После уроков Дмитрий побрел в подсобку. Больше всего в будущем переезде его расстраивала мысль о расставании с завхозом. У него в подсобке всегда можно было отсидеться, поболтать на русском, спросить совета.
Из-за двери неслось негромкое пение. Завхоз часто подпевал сам себе за работой, причем всегда одну и ту же песню. О русской бригаде бравшей Галицийские поля.
Дмитрий постучал и распахнул дверь.
Дядя Саша чего-то мастерил на верстаке.
Из села мы трое вышли,
Трое первых на селе
Завхоз допел куплет у оглянулся, – А-а-а… Димон-охламон… как жизнь?
И остались в Перемышяе
Двое гнить в сырой земле…
– Спасибо, нормально, а у вас?
– А что у нас? Вы все стулья ломаете, непоседы, а я чиню.
– Мы переезжать собрались, – вздохнул Дмитрий.
Завхоз повернулся и уселся на верстак:
– Да ну? Мать решилась, наконец? И куда?
– Далеко, в кибуц Дан. Это где-то на самом севере.
– Ну, философски пожал плечами завхоз, – чего ж делать, главное чтоб матери получше стало.
– Ну да, – согласился Дмитрий, – но все равно, тоскливо как-то.
– Это ты, брат, брось. Перемены, они всегда к лучшему…, – старый танкист запнулся и добавил, – или почти всегда.
Апрель 56-го
Искры и гром высекает табун на скаку.
Соты гробниц в полыхании жаркого ветра.
Тот на своём ничего не увидел веку,
Кто не бродил у подножия города Петра.
А. Городницкий
Завтрашний хамсин заранее укутал луну в зыбкое многослойное кружево, сквозь которое свет почти не пробивался. Две тени плавно скользили во тьме, соблюдая необходимую дистанцию, дабы по возможности не подвернуться обоим под одну очередь.
Двир шел первым. Дмитрий следом. Рассеянного лунного сияния едва хватало, чтобы различать силуэт напарника.
Карту Дмитрий помнил во всех подробностях, каждую складочку, потертость. Слабым красным карандашом кто-то вычертил на ней маршрут Бар-Циона. Его имя было нацарапано тем же карандашом, арабскими буквами в начале линии, там, где она пересекала границу.
Свой собственный маршрут Дмитрий на карту не наносил, мало ли в чьи руки она попадется. Они с Двир ом вычертили его на отдельном листе кальки.
С картой Фридман носился, как с писаной торбой, прятал ее от жадных чужих глаз, разглядывал только наедине, переписал все арабские слова и названия, перевел их, по одному выспрашивая то тут, то там.
Бар-Цион шел через Вади Муса.
Вади – по-арабски – пересохшее русло реки, наполняющееся в период дождей. Такими вади изрезана вся пустыня и многие из них имеют имена. Идти по ним легче, чем карабкаться по верху, по хребтам. Да и не пройти во многих местах по-другому. Но и опасностей для путников тоже хватает. Вади всегда находится в низине, то есть в тактически невыгодном положении. В сезон дождей почва в руслах рек, лучше сохраняет следы.
Дмитрий долго изучал карту, разговаривал с бедуинами-кочевниками из дружественных племен, пару раз допрашивал задержанных контрабандистов.
Маршрут Бар-Циона ему не нравился, слишком людно стало в Вади Муса, караваны, контрабандисты, легионеры…
Они с Двир ом выбрали другой путь, через Умм Кемер. Глик как-то рассказывал о караванном пути, проходившем через это русло и о колодце в развалинах римского сторожевого поста.
Обратно Бар-Цион и Рахель возвращались самым коротким и прямым путем через вади Абу Хушейба, Дмитрий же рассудил так: если их заметят, то вспомнят предыдущих ходоков и засаду выставят именно там. Так что и обратный маршрут они проложили другой.
Ночная пустынная фауна копошилась вокруг, выли и лаяли шакалы, ухали совы. Двир маячил впереди. Равнина вскоре закончилась, потянулись каменистые овраги, возвышенности, дюны.
Они карабкались по склонам вверх и вниз, помогая друг другу. Воздух становился все прохладнее, но они, взмыленные и разгоряченные, не замечали этого. Наконец выбрались из очередного вади и растянулись на песке, хранившем дневное тепло.
– Привал… – прохрипел Двир отплевываясь.
Сели в тени огромного, с самоходку, валуна. Дмитрий прислонил винтовку к скале, глотнул воды, отдышался.
Впереди простиралась небольшая долина. Сквозь просвет в облаках, луна освещала ровную, как футбольное поле поверхность.
Дмитрий припомнил карту и констатировал:
– Сааль а Тайбе…
Так равнину называли бедуины.
Двир прополоскал рот, сплюнул на землю и кивнул:
– Она…
Вади Умм Кемер начиналось по ту сторону равнины. Треть пути они одолели.
Дмитрий набрал полную грудь прохладного воздуха, но тут Двир саданул его локтем вбок.
Фридман поперхнулся, давя кашель. В тишине отчетливо похрустывали шаги.
Двир положил руку на рукоятку "узи". Дмитрий прижал к губам палец и потянул из ножен штык.
Левая рука нырнула в подсумок и обхватила ребристое тело гранаты.
Шаги приближались, Двир выглянул из-за валуна, затем обернулся к напарнику.
– Верблюд, – выговорил он одними губами.
Приготовив оружие, они вжались в тень. Клацать затвором Дмитрий не стал, в ближнем бою, с "чешкой" много не навоюешь.
"Корабль пустыни" прошагал метрах в пятнадцати от них, беспокойно вертя головой. В тишине негромко позвякивала уздечка.
Верблюд с уздечкой означал две вещи, и обе – нехорошие.
Первая – животное чье-то, и хозяева неподалеку.
Вторая – верблюда рано или поздно будут искать и могут наткнуться на их следы.
Из этих двух вещей проистекала третья: надо уносить ноги, как можно быстрей, то бишь продолжать движение.
Долину они пересекали перебежками, прикрывая друг друга.
Первым со склона вниз скатился Двир, огляделся по сторонам и махнул рукой. Дмитрий полез следом, оступился на покачнувшемся камне, чуть не полетел кубарем. Кое-как устоял, съехал вниз и застал любопытную картину: Двир лежал на земле, что-то внимательно изучая.
Дмитрий наклонился к нему.
На песке темнели в лунном свете отпечатки. Одни побольше, другие поменьше. Следы тянулись по дну вади с запада на восток, как раз по пути.
Двир поднял на него глаза.
– Давно? – шепнул Дмитрий.
– Максимум вечером…
Дмитрий опустился на колени. Внимательно осмотрел отпечатки. Он не мог читать следы так, как следопыты-бедуины, но кое-чему все же научился.
Следы поменьше легкие, неглубокие оставила женщина или ребенок, об обуви он ничего сказать не мог. А вот вторые следы, основательные вдавленные в песок, были мужские, кроме того, подозрительно напоминали израильские военные ботинки, точь в точь как те, что надеты сейчас на ноги самого Дмитрия.
Вот так фокус…
Дмитрий уставился на Двира. Тот только пожал плечами.
Помолчав, Дмитрий решительно дернул головой туда, где скрывалось за поворотом пересохшее русло: продолжать путь. Вскочил на ноги и жестом показал, что теперь пойдет первым.
Двир поднялся, поправил на шее автомат и послушно отступил.
Русло извивалось, словно змея, местами втискивалась в узкую каменную теснину, срывалась вниз с отвесов. Иногда выплескивалось на равнину, где растекалось вширь, но тут же снова сужалось, проваливалось в крутые каменистые каньоны.
Насколько позволял рассеянный лунный свет, он старался не терять из виду почти незаметную цепочку следов.
Интересно, кто бы это мог быть? – размышлял на ходу Дмитрий, – а вдруг ротный с той самой, Рахелью, как там ее… Бен Хорин… решили снова повторить "подвиг", вот будет номер, если они встретятся…
Хотя нет, ротный роста среднего, сложения мальчишеского, а следы тянут на добрый 44–45, да и вдавлены глубоко, значит вес не малый.
Русло снова вырвалось на простор и раскинулось вширь.
Двир, позади, издал тихий предостерегающий посвист. Дмитрий замер на месте и тут же сам уловил почти незаметный растворенный в воздухе запах дыма.
Ночная тьма, посеребренная лунным сиянием, оставалась непроницаемой. Дул легкий ветер с севера. Дальше продвигались медленно, насторожено прислушиваясь.
Пройдя метров двести, разглядели силуэты верблюдов, а за ними и шатры бедуинского табора. Собаки, хвала Аллаху, пока молчали.
Дали крюка, обходя стойбище по широкой дуге.
Снова вернулись в вади и заскользили по песчаному руслу. Загадочные следы все так же тянулись по песку.
Место, где следы выстроились в ряд, он заметил в последний момент и резко остановился. Махнул Двиру, чтоб глядел в оба. Их предшественники стояли рядом друг с дружкой. Носки были сильно вдавлены, значит, наклонившись вперед, что-то разглядывали.
Дмитрий вгляделся повнимательнее, и понял. Русло здесь пересекала другая цепочка следов. Этих было много и все одинаковые: добротные армейские ботинки. Легион… Пустынная стража Глабб-паши… старые знакомцы.
Следы уже различались плохо, оставили их, пожалуй, дня два-три тому назад.
Сзади приблизился Двир. Шумно потянул носом, словно мог услышать, давно растворившуюся в воздухе смесь запахов пота, амуниции, оружейной смазки.
– Легионеры?
Дмитрий кивнул и аккуратно перешагнул через следы. Теперь темп замедлился. Они продвигались осторожно, внимательно глядя по сторонам.