Одолеваемый горькими воспоминаниями, Хок в смятении покачал головой.
— Я очень, очень давно не думал об этом, — сказал он.
Энджел едва сдержала слезы, вспомнив, какие дни рождения бывали у нее — с горами подарков, с радостью, смехом и любовью. Три года назад она потеряла очень много, но ей по крайней мере было что терять.
Годы воспоминаний, годы любви.
У Хока не было ничего, кроме привкуса мяты и ленты, затасканной в кармане до ниток.
Глава 18
Глава 19
— Я очень, очень давно не думал об этом, — сказал он.
Энджел едва сдержала слезы, вспомнив, какие дни рождения бывали у нее — с горами подарков, с радостью, смехом и любовью. Три года назад она потеряла очень много, но ей по крайней мере было что терять.
Годы воспоминаний, годы любви.
У Хока не было ничего, кроме привкуса мяты и ленты, затасканной в кармане до ниток.
Глава 18
Энджел спокойно закрыла багажник и последовала за Хоком к парадной двери дома миссис Карей. Она позвонила и стала терпеливо ждать, понимая, что старушке нужно время, чтобы дойти до двери.
Хок заметил, каким напряженным стало лицо Энджел, как она прикусила нижнюю губу — остался крошечный след. Он не знал, что расстроило ее. Но знал, что ему хочется разгладить эту вмятинку кончиком языка.
Подобно воспоминанию о запахе мяты, это желание удивило его самого. Он явно хотел скорее утешить Энджел, чем соблазнить ее. Хотел увидеть, как она улыбнется оттого, что он доставил ей удовольствие. Хотел…
Миссис Карей открыла дверь. Ее седая голова буквально уперлась Хоку в грудь. Старушка поправила очки и оглядела высокого смуглого мужчину, который неожиданно оказался на крыльце ее дома.
— Доброе утро, миссис Карей, — тихо сказала Энджел, все еще не придя в себя от горестных воспоминаний Хока. — Позвольте представить вам мистера Хокинса. Хок, это миссис Карей.
— Мистер Хокинс? — сказала старая женщина, наклонив голову.
— Зовите меня Хоком. В Канаде меня все так зовут.
Он искоса посмотрел на Энджел, затем переложил завернутую в одеяло панель в левую руку и пожал холодную, сухую старческую ладошку.
— Очень рад, миссис Карей.
Старушка прищурила черные глаза, снова оценивающе посмотрела на Хока. И наконец кивнула.
— Не всякому мужчине подойдет такое прозвище. Но вам подходит. Входите, Хок. — И затем с улыбкой: — И ты, Энджел, тоже. Чай уже заварен.
Огромный рыжий кот со сногсшибательным безразличием к собственной безопасности путался под ногами своей хозяйки, пока та, передвигая по полу металлические бегунки, шла на кухню. В конце концов Энджел не выдержала, наклонилась и взяла кота на руки.
— Тигр, ты глуп как пробка, — нежно отругала она его.
Она потерлась подбородком о пушистую мордочку кота и пошла вслед за миссис Карей на кухню. Кот посмотрел на Энджел рыжими глазами, коснулся носом ее носа и спрыгнул на пол. Миссис Карей уже сидела за столом, и можно было не опасаться, что она опять споткнется о кота.
— Налей мне чаю, — попросила миссис Карей. — Я отлежала во сне руки, и утром они не хотели просыпаться.
Энджел бросила быстрый взгляд на миссис Карей:
— Вы звонили доктору?
Старушка сухо засмеялась:
— Мне семьдесят девять, Энджи. Тебе не кажется удивительным, что я вообще просыпаюсь по утрам?
— Сегодня я повезу Дерри к доктору Маккею, — сказала Энджел. — Я захвачу вас и…
— Чепуха, — решительно оборвала ее миссис Карей. — Налей мне чая, Энджи. Чашка чая вылечит меня лучше любого доктора. Садитесь, Хок. Можете положить себе в чай все, что вам нравится.
Энджи налила чай и поднесла каждому тарелку с песочным печеньем.
— Так вот насчет доктора, — снова начала она. — Мне кажется…
— Я помню, как несколько лет назад, — снова оборвала ее миссис Карей, — Дерри влетел ко мне в бриджах, надетых наизнанку, потому что обнаружил тебя спящей на полу в студии. По-видимому, ты слишком долго работала. Приехал доктор Маккей, постукал, послушал, помял тебя, но ты даже не проснулась. Он сказал, что с тобой все в порядке, и чрезмерный сон еще никому не вредил.
— Да, но…
Миссис Карей поставила чашку на стол так решительно, что Энджел не стала больше настаивать.
— Все мои болячки от возраста, — сказала миссис Карей. — Как только доктор научится поворачивать время вспять, я позвоню ему и скажу, что по утрам стала чувствовать себя усталой.
Энджел вздохнула и сдалась.
Зазвонил телефон.
— Я подойду, — сказала Энджел и быстро направилась в гостиную.
За ней медленно последовала миссис Карей.
Энджел подняла трубку, что-то сказала человеку на другом конце провода и передала трубку миссис Карей. Возвратившись в кухню, она почувствовала на себе пристальный взгляд Хока.
— Ты часто это делаешь? — спросил он, не сводя с нее глаз.
— Отвечаю по телефону?
— Работаешь до изнеможения.
Энджел пожала плечами и подумала, что хорошо бы сменить тему.
— Нет.
— Только когда скверно на душе? — спросил Хок довольно тихо, чтобы миссис Карей не смогла его услышать.
Энджел сделала глоток чая.
— Как давно это было?
— Что?
— То, что ты доработалась до бесчувствия.
Энджел решила было не отвечать ему, но потом подумала, что в этом нет смысла. Хок всегда может обо всем узнать у Дерри.
Кроме того, ей доставляло какое-то почти садистское удовольствие показать ему, как сильно он в ней ошибся.
— Это было около трех лет назад, — сказала Энджел, отхлебывая чай. — В ту ночь Карлсон наконец убедил меня, что человек, которого я любила, мертв, а я жива и с этим ничего не поделаешь, разве что заползти к нему в могилу и умереть рядом с ним.
— Но ты этого не сделала.
— Мне не позволил Карлсон.
При воспоминании о жестоких словах Карлсона у нее потемнело в глазах. Но это была намеренная жестокость, жестокость, вынуждающая ее осознать, что она жива, а Грант мертв.
Тогда она и не подозревала, как дорого это обошлось Карлсону. Целый год она не могла простить его, отказывалась говорить с ним, не вскрывала писем, которые он слал ей. Тогда она не знала, что Карлсон любит ее, как мужчина может любить женщину.
Со временем она поняла это, но было поздно. В ее памяти Карлсон оказался неразрывно связан с жизнью и смертью Гранта. Она не могла стать любовницей Карлсона, так же как не могла стать любовницей Дерри.
— Карлсон любил тебя, — сказал Хок.
— Да. Еще до того, как меня полюбил Грант. Но я никогда его не любила, во всяком случае не в таком смысле.
— Потому что он индеец?
Энджел печально улыбнулась:
— Потому что он не Грант.
— А после того, как Грант умер? — настаивал Хок.
Энджел усталым жестом откинула с глаз прядь волос.
— Все равно. Ведь Карлсон не мог стать Грантом, — спокойно ответила она. — Этого я не могла ему простить. И Дерри тоже. Я не могла простить этого ни одному мужчине.
Энджел поняла, что новый вопрос готов сорваться с губ Хока. Внезапно она почувствовала, что все ее объяснения ранят ее саму больше, чем Хока. Воспоминания наказывали ее. Воспоминания, которые она столько лет не подпускала к себе.
— Хватит, Хок, пожалуйста, — тихим дрожащим голосом попросила Энджел. — Или тебе нравится мучить меня, напоминая о самых тяжелых минутах моего прошлого?
Хок прикрыл глаза, чтобы не видеть горечь и замешательство на лице Энджел.
— Нет, — очень тихо ответил он.
— Тогда зачем ты это делаешь?
— Потому что я должен знать о тебе все. — Он открыл спокойные, ясные, глубокие, как ночь, глаза. — Должен.
— Зачем? — спросила Энджел. Отчаяние почти лишило ее сил держать себя в руках.
— Я никогда не видел женщину, которая бы любила кого-нибудь, кроме себя.
Эти спокойные слова остановили нарождающийся в ней протест. Если ее боль сможет хоть чему-нибудь научить его, она не станет сопротивляться его вопросам и ответит на любой из них. Она так многому научилась у Дерри и у Карлсона. Она не может отказать никому в таком же шансе.
В наступившей тишине постукивание бегунков миссис Карей, идущей из холла на кухню, показалось ей слишком громким.
— Это Мэри, — сказала миссис Карей. — Она говорит, что в этом году на старой ферме будет потрясающий урожай ежевики.
— Ням-ням, — сказала Энджел и облизнула губы.
Старая женщина улыбнулась.
— Собирать ее я не смогу, — сказала она, — но я пока в состоянии варить варенье.
— Мы будем рады собрать столько ягод, сколько вам понадобится, — сказал Хок, прежде чем Энджел успела раскрыть рот.
— Ястреб в ежевичнике, — сипло засмеялась миссис Карей, словно зашелестели опавшие листья. — Ради этого стоит пожить.
Уголок рта Хока пополз кверху. Хок посмотрел на Энджел, затем на кухонный стол, где лежала мозаичная панель, и снова на Энджел. Она кивнула. Он встал и мягкими шагами подошел к столу.
— Ради этого, — сказал Хок, поднимая завернутую в одеяло панель, — стоит жить до ста лет.
Он подошел к окну, расположенному напротив обеденного стола. Заслонив собой панель от глаз миссис Карей, Хок снял с нее одеяло. Затем отступил на шаг и подставил картину свету.
Цветные стекла засверкали, наполняя кухню красками.
Миссис Карей, облокотившись на ходунки, рассматривала мозаику, превратившую ее кухню в калейдоскоп красок.
— Это самая чудесная вещь, какую я когда-либо видела, — медленно произнесла она. — Взгляните на эти цвета. Клянусь, этот джем можно есть.
Энджел широко улыбнулась, радуясь, что доставила старушке удовольствие.
— Я рада, что вам понравилось, — сказала Энджел. — Она ваша.
Старая женщина повернула к ней голову:
— Это слишком, Энджи. Я не могу это принять. Ты, должно быть, потратила уйму времени…
— Я всю жизнь ем ваши джемы, миссис Карей, — вежливо перебила ее Энджел. — Вы провели годы на кухне, готовя их для людей. Пожалуйста. Я хочу, чтобы вы взяли этот витраж. Я сделала его специально для вас.
В глазах миссис Карей заблестели слезы. Она достала из кармана домашнего платья надушенный лавандой носовой платок, промокнула им глаза и протянула руки к Энджел.
Энджел поднялась и мягко обняла миссис Карей. А когда отступила назад, то увидела, что Хок смотрит на нее так пронзительно, словно хочет запомнить каждый жест, каждый нюанс отношений между женщинами.
— Куда вы хотите это повесить? — спросил Хок, переводя взгляд на миссис Карей.
— Прямо здесь, чтобы смотреть на нее каждое утро. Когда вы доживете до моих лет, вам тоже захочется, вылезая из кровати, видеть перед собой что-нибудь красивое.
— Это приятно в любом возрасте, — сказал Хок, бросая быстрый взгляд на Энджел.
Пока Хок вешал панель, стараясь, чтобы свет падал наиболее выгодно, Энджел и миссис Карей составляли список того, что понадобится в нынешнем сезоне для заготовки варенья. Когда они закончили, Хок как раз вбил последний гвоздь. Он взял из рук Энджел список и бегло проглядел его.
— Вы хотите, чтобы мы сделали покупки прямо сейчас? — спросил он.
— О нет. Можно и через неделю.
— Отлично. Энджел собирается взять меня на несколько дней на рыбалку. Нашу последнюю поездку… пришлось отложить.
Энджел хотела возразить, но поняла, что не стоит. Когда она соглашалась стать провожатым, то знала, что в ее обязанности войдет и выезд на рыбалку.
Два дня назад эта мысль не испугала бы ее.
Но сейчас ей стало страшно, потому что, глядя в его грубое, хищное лицо, она видела тень мальчика, который носил в кармане зеленую ленту, пока от нее не осталось лишь несколько ниток.
— Пока ты отвезешь Дерри к доктору, я приготовлю катер, — сказал Хок.
Не глядя на него, Энджел кивнула.
— Тебе нужно куда-нибудь позвонить, прежде чем мы выйдем в море? — спросила она.
— Нет. Переговоры закончены. Теперь либо все удастся, либо развалится на миллион маленьких кусочков.
Безразличный тон Хока озадачил Энджел.
— Ты так говоришь, словно тебе все равно, — сказала она.
— Я то богат, то беден. — Хок пожал пленами. — С тех пор как я бросил автогонки, я успел несколько раз сколотить состояние и потерять его. Главное — тратить адреналин, а деньги — лишь способ вести ему учет.
Всю дорогу домой Энджел думала над словами Хока. Даже когда они уже шли вдоль пристани к катеру, она все еще прокручивала в голове его слова так и эдак, словно кусочки стекла, которые ей не удавалось сложить в желаемое целое.
С севера задул ветер и взъерошил черные волосы Хока. Волосы шевелились, освещенные лучом света, и это придавало лицу Хока что-то дьявольское.
Энджел мельком посмотрела на него и, переведя взгляд на его ручные часы, нахмурилась. Северный ветер всегда чреват неприятностями. Она намеревалась ловить рыбу около Индиан-Хед, расположенного неподалеку от бухты Нидл-Бей, куда они, собственно, и держали путь.
Но если поднимется ветер, дай Бог добраться до Нидл-Бей засветло. А если ветер усилится, им придется искать убежище где-то на полпути. Несмотря на защиту гор и островов, пролив Инсайд-Пасседж во время шторма для небольших судов опасен.
Энджел вывела катер со стоянки так быстро, как только позволяли правила. Не обращая внимания на лодки во Френчмен-Пул и деревянные плоты, покачивающиеся вдоль берега, она направила судно по реке Кэмпбелл к морю.
Ветер не унимался, на волнах забелели барашки. Энджел включила радио — послушать переговоры рыбаков. Оказалось, что на севере ветер еще сильнее, чем здесь. Она приготовилась к долгому путешествию.
Хок несколько часов просидел в кресле на корме. Поначалу он нарочно не пошел в рубку, чтобы не нервировать Энджел своим присутствием, но потом монотонный шум мотора, белые полосы кильватера и серо-зеленые горы, поднимающиеся из моря, навеяли на него дремоту.
Однако из-за сильного ветра и непрекращающихся брызг он замерз, потом промок и, наконец, решил все же пройти в рубку.
— Замерз? — спросила Энджел не оборачиваясь.
— Немного.
Сквозь ветрозащитное стекло Хок посмотрел вдаль. Сине-черная гладь воды в проливе между островами сплошь была покрыта белыми барашками.
— Судя по всему, погода может испортиться, — сказал он.
— Это будет очень плохо, — согласилась Энджел, прикидывая, сколько им еще предстоит проплыть. — Мы проскочим узкий пролив и за островами изменим маршрут. Получится немного дольше, зато безопаснее.
Пристроившись на длинной скамье, с трех сторон охватывающей стол в рубке, Хок молча наблюдал, как Энджел управляется с катером. Волны с шумом бились в гладкий белый корпус судна, сотрясая его, затем катер скользнул в укрытие между двумя островами, где с криком носились чайки, и качка стала слабее.
— Смотри, — сказал Хок.
Он коснулся руки Энджел и указал направо, где ярдах в пятидесяти от них возвышалась отвесная стена утеса; оттуда, завидя косяки сельди, чайки ныряли в воду. Защищенное от ветра, море здесь было зеленым и блестело. В ярком солнечном свете видны были каждый пузырик, каждая метнувшаяся серебристая тень.
Энджел посмотрела на солнце, прикинула, сколько им еще плыть, и покачала головой.
— С каким бы удовольствием я забросила здесь удочки, — мечтательно сказала она.
— Что мешает? — спросил Хок, поняв по ее тону, что рыбалка отменяется.
— При полной воде в проливе ужасное течение, и я бы не хотела, чтобы нас здесь застала ночь. У нас будет четыре дня для рыбалки.
Только теперь Хок заметил причудливо волнообразные перепады в окраске воды, отмечающие границы встречных течений.
— А сейчас низкая вода? — спросил он.
— В общем да.
Хок посмотрел за борт. Если при низкой воде здесь так бурлят потоки, можно представить, что будет во время прилива, когда огромные массы воды устремятся между островами и, сдавленные скалами, забурлят и вспенятся, сметая все на своем пути.
Отсюда пролив разделялся на множество узких протоков, петляющих в лабиринте островов. В этот лабиринт вливал свою мощь Тихий океан, мощь, сдерживаемую скалами и теснинами, подводными течениями и встречными потоками.
Некоторые острова были крупными, другие — не больше валунов, окаймленных скалистыми рифами.
Хок подумал, что ему было бы непросто провести катер невредимым по такому фарватеру даже с навигационной картой, при свете дня и низкой воде.
А в темноте да при полной воде это будет равносильно гонке в автомобиле со сломанным рулем.
Однажды в молодости он испробовал это, но тогда ему было все равно, жить или умереть, а теперь он не горел желанием снова испытать те ощущения.
Однако Энджел, похоже, отлично справлялась со своей задачей. Собранная, напряженная, руки твердо лежат на руле, глаза выискивают наиболее безопасный маршрут — таким же вот и сам он бывал во время гонок. Хок пристроился позади Энджел, восхищаясь ее ловкостью и довольный своим путешествием по неожиданно красивому и опасному проливу Инсайд-Пасседж.
Внимание Хока стало чересчур пристальным, чтобы его можно было не заметить. Энджел украдкой скосила глаза, пытаясь понять, что означает загадочное выражение его мужественного лица.
— Что-нибудь не так? — спросила она.
— Нет. Просто ты очень хороша, — ответил Хок. — Мне нравится смотреть, как ловко ты управляешь катером.
Глаза Энджел округлились от удивления.
— Спасибо.
— Это тебя Грант научил?
Энджел на мгновение опустила черные ресницы, под которыми скрылись сине-зеленые огоньки глаз.
Затем прозвучал ее спокойный, тихий ответ:
— Да.
Энджел ждала новых вопросов, но их не последовало.
Хок заметил, каким напряженным стало лицо Энджел, как она прикусила нижнюю губу — остался крошечный след. Он не знал, что расстроило ее. Но знал, что ему хочется разгладить эту вмятинку кончиком языка.
Подобно воспоминанию о запахе мяты, это желание удивило его самого. Он явно хотел скорее утешить Энджел, чем соблазнить ее. Хотел увидеть, как она улыбнется оттого, что он доставил ей удовольствие. Хотел…
Миссис Карей открыла дверь. Ее седая голова буквально уперлась Хоку в грудь. Старушка поправила очки и оглядела высокого смуглого мужчину, который неожиданно оказался на крыльце ее дома.
— Доброе утро, миссис Карей, — тихо сказала Энджел, все еще не придя в себя от горестных воспоминаний Хока. — Позвольте представить вам мистера Хокинса. Хок, это миссис Карей.
— Мистер Хокинс? — сказала старая женщина, наклонив голову.
— Зовите меня Хоком. В Канаде меня все так зовут.
Он искоса посмотрел на Энджел, затем переложил завернутую в одеяло панель в левую руку и пожал холодную, сухую старческую ладошку.
— Очень рад, миссис Карей.
Старушка прищурила черные глаза, снова оценивающе посмотрела на Хока. И наконец кивнула.
— Не всякому мужчине подойдет такое прозвище. Но вам подходит. Входите, Хок. — И затем с улыбкой: — И ты, Энджел, тоже. Чай уже заварен.
Огромный рыжий кот со сногсшибательным безразличием к собственной безопасности путался под ногами своей хозяйки, пока та, передвигая по полу металлические бегунки, шла на кухню. В конце концов Энджел не выдержала, наклонилась и взяла кота на руки.
— Тигр, ты глуп как пробка, — нежно отругала она его.
Она потерлась подбородком о пушистую мордочку кота и пошла вслед за миссис Карей на кухню. Кот посмотрел на Энджел рыжими глазами, коснулся носом ее носа и спрыгнул на пол. Миссис Карей уже сидела за столом, и можно было не опасаться, что она опять споткнется о кота.
— Налей мне чаю, — попросила миссис Карей. — Я отлежала во сне руки, и утром они не хотели просыпаться.
Энджел бросила быстрый взгляд на миссис Карей:
— Вы звонили доктору?
Старушка сухо засмеялась:
— Мне семьдесят девять, Энджи. Тебе не кажется удивительным, что я вообще просыпаюсь по утрам?
— Сегодня я повезу Дерри к доктору Маккею, — сказала Энджел. — Я захвачу вас и…
— Чепуха, — решительно оборвала ее миссис Карей. — Налей мне чая, Энджи. Чашка чая вылечит меня лучше любого доктора. Садитесь, Хок. Можете положить себе в чай все, что вам нравится.
Энджи налила чай и поднесла каждому тарелку с песочным печеньем.
— Так вот насчет доктора, — снова начала она. — Мне кажется…
— Я помню, как несколько лет назад, — снова оборвала ее миссис Карей, — Дерри влетел ко мне в бриджах, надетых наизнанку, потому что обнаружил тебя спящей на полу в студии. По-видимому, ты слишком долго работала. Приехал доктор Маккей, постукал, послушал, помял тебя, но ты даже не проснулась. Он сказал, что с тобой все в порядке, и чрезмерный сон еще никому не вредил.
— Да, но…
Миссис Карей поставила чашку на стол так решительно, что Энджел не стала больше настаивать.
— Все мои болячки от возраста, — сказала миссис Карей. — Как только доктор научится поворачивать время вспять, я позвоню ему и скажу, что по утрам стала чувствовать себя усталой.
Энджел вздохнула и сдалась.
Зазвонил телефон.
— Я подойду, — сказала Энджел и быстро направилась в гостиную.
За ней медленно последовала миссис Карей.
Энджел подняла трубку, что-то сказала человеку на другом конце провода и передала трубку миссис Карей. Возвратившись в кухню, она почувствовала на себе пристальный взгляд Хока.
— Ты часто это делаешь? — спросил он, не сводя с нее глаз.
— Отвечаю по телефону?
— Работаешь до изнеможения.
Энджел пожала плечами и подумала, что хорошо бы сменить тему.
— Нет.
— Только когда скверно на душе? — спросил Хок довольно тихо, чтобы миссис Карей не смогла его услышать.
Энджел сделала глоток чая.
— Как давно это было?
— Что?
— То, что ты доработалась до бесчувствия.
Энджел решила было не отвечать ему, но потом подумала, что в этом нет смысла. Хок всегда может обо всем узнать у Дерри.
Кроме того, ей доставляло какое-то почти садистское удовольствие показать ему, как сильно он в ней ошибся.
— Это было около трех лет назад, — сказала Энджел, отхлебывая чай. — В ту ночь Карлсон наконец убедил меня, что человек, которого я любила, мертв, а я жива и с этим ничего не поделаешь, разве что заползти к нему в могилу и умереть рядом с ним.
— Но ты этого не сделала.
— Мне не позволил Карлсон.
При воспоминании о жестоких словах Карлсона у нее потемнело в глазах. Но это была намеренная жестокость, жестокость, вынуждающая ее осознать, что она жива, а Грант мертв.
Тогда она и не подозревала, как дорого это обошлось Карлсону. Целый год она не могла простить его, отказывалась говорить с ним, не вскрывала писем, которые он слал ей. Тогда она не знала, что Карлсон любит ее, как мужчина может любить женщину.
Со временем она поняла это, но было поздно. В ее памяти Карлсон оказался неразрывно связан с жизнью и смертью Гранта. Она не могла стать любовницей Карлсона, так же как не могла стать любовницей Дерри.
— Карлсон любил тебя, — сказал Хок.
— Да. Еще до того, как меня полюбил Грант. Но я никогда его не любила, во всяком случае не в таком смысле.
— Потому что он индеец?
Энджел печально улыбнулась:
— Потому что он не Грант.
— А после того, как Грант умер? — настаивал Хок.
Энджел усталым жестом откинула с глаз прядь волос.
— Все равно. Ведь Карлсон не мог стать Грантом, — спокойно ответила она. — Этого я не могла ему простить. И Дерри тоже. Я не могла простить этого ни одному мужчине.
Энджел поняла, что новый вопрос готов сорваться с губ Хока. Внезапно она почувствовала, что все ее объяснения ранят ее саму больше, чем Хока. Воспоминания наказывали ее. Воспоминания, которые она столько лет не подпускала к себе.
— Хватит, Хок, пожалуйста, — тихим дрожащим голосом попросила Энджел. — Или тебе нравится мучить меня, напоминая о самых тяжелых минутах моего прошлого?
Хок прикрыл глаза, чтобы не видеть горечь и замешательство на лице Энджел.
— Нет, — очень тихо ответил он.
— Тогда зачем ты это делаешь?
— Потому что я должен знать о тебе все. — Он открыл спокойные, ясные, глубокие, как ночь, глаза. — Должен.
— Зачем? — спросила Энджел. Отчаяние почти лишило ее сил держать себя в руках.
— Я никогда не видел женщину, которая бы любила кого-нибудь, кроме себя.
Эти спокойные слова остановили нарождающийся в ней протест. Если ее боль сможет хоть чему-нибудь научить его, она не станет сопротивляться его вопросам и ответит на любой из них. Она так многому научилась у Дерри и у Карлсона. Она не может отказать никому в таком же шансе.
В наступившей тишине постукивание бегунков миссис Карей, идущей из холла на кухню, показалось ей слишком громким.
— Это Мэри, — сказала миссис Карей. — Она говорит, что в этом году на старой ферме будет потрясающий урожай ежевики.
— Ням-ням, — сказала Энджел и облизнула губы.
Старая женщина улыбнулась.
— Собирать ее я не смогу, — сказала она, — но я пока в состоянии варить варенье.
— Мы будем рады собрать столько ягод, сколько вам понадобится, — сказал Хок, прежде чем Энджел успела раскрыть рот.
— Ястреб в ежевичнике, — сипло засмеялась миссис Карей, словно зашелестели опавшие листья. — Ради этого стоит пожить.
Уголок рта Хока пополз кверху. Хок посмотрел на Энджел, затем на кухонный стол, где лежала мозаичная панель, и снова на Энджел. Она кивнула. Он встал и мягкими шагами подошел к столу.
— Ради этого, — сказал Хок, поднимая завернутую в одеяло панель, — стоит жить до ста лет.
Он подошел к окну, расположенному напротив обеденного стола. Заслонив собой панель от глаз миссис Карей, Хок снял с нее одеяло. Затем отступил на шаг и подставил картину свету.
Цветные стекла засверкали, наполняя кухню красками.
Миссис Карей, облокотившись на ходунки, рассматривала мозаику, превратившую ее кухню в калейдоскоп красок.
— Это самая чудесная вещь, какую я когда-либо видела, — медленно произнесла она. — Взгляните на эти цвета. Клянусь, этот джем можно есть.
Энджел широко улыбнулась, радуясь, что доставила старушке удовольствие.
— Я рада, что вам понравилось, — сказала Энджел. — Она ваша.
Старая женщина повернула к ней голову:
— Это слишком, Энджи. Я не могу это принять. Ты, должно быть, потратила уйму времени…
— Я всю жизнь ем ваши джемы, миссис Карей, — вежливо перебила ее Энджел. — Вы провели годы на кухне, готовя их для людей. Пожалуйста. Я хочу, чтобы вы взяли этот витраж. Я сделала его специально для вас.
В глазах миссис Карей заблестели слезы. Она достала из кармана домашнего платья надушенный лавандой носовой платок, промокнула им глаза и протянула руки к Энджел.
Энджел поднялась и мягко обняла миссис Карей. А когда отступила назад, то увидела, что Хок смотрит на нее так пронзительно, словно хочет запомнить каждый жест, каждый нюанс отношений между женщинами.
— Куда вы хотите это повесить? — спросил Хок, переводя взгляд на миссис Карей.
— Прямо здесь, чтобы смотреть на нее каждое утро. Когда вы доживете до моих лет, вам тоже захочется, вылезая из кровати, видеть перед собой что-нибудь красивое.
— Это приятно в любом возрасте, — сказал Хок, бросая быстрый взгляд на Энджел.
Пока Хок вешал панель, стараясь, чтобы свет падал наиболее выгодно, Энджел и миссис Карей составляли список того, что понадобится в нынешнем сезоне для заготовки варенья. Когда они закончили, Хок как раз вбил последний гвоздь. Он взял из рук Энджел список и бегло проглядел его.
— Вы хотите, чтобы мы сделали покупки прямо сейчас? — спросил он.
— О нет. Можно и через неделю.
— Отлично. Энджел собирается взять меня на несколько дней на рыбалку. Нашу последнюю поездку… пришлось отложить.
Энджел хотела возразить, но поняла, что не стоит. Когда она соглашалась стать провожатым, то знала, что в ее обязанности войдет и выезд на рыбалку.
Два дня назад эта мысль не испугала бы ее.
Но сейчас ей стало страшно, потому что, глядя в его грубое, хищное лицо, она видела тень мальчика, который носил в кармане зеленую ленту, пока от нее не осталось лишь несколько ниток.
— Пока ты отвезешь Дерри к доктору, я приготовлю катер, — сказал Хок.
Не глядя на него, Энджел кивнула.
— Тебе нужно куда-нибудь позвонить, прежде чем мы выйдем в море? — спросила она.
— Нет. Переговоры закончены. Теперь либо все удастся, либо развалится на миллион маленьких кусочков.
Безразличный тон Хока озадачил Энджел.
— Ты так говоришь, словно тебе все равно, — сказала она.
— Я то богат, то беден. — Хок пожал пленами. — С тех пор как я бросил автогонки, я успел несколько раз сколотить состояние и потерять его. Главное — тратить адреналин, а деньги — лишь способ вести ему учет.
Всю дорогу домой Энджел думала над словами Хока. Даже когда они уже шли вдоль пристани к катеру, она все еще прокручивала в голове его слова так и эдак, словно кусочки стекла, которые ей не удавалось сложить в желаемое целое.
С севера задул ветер и взъерошил черные волосы Хока. Волосы шевелились, освещенные лучом света, и это придавало лицу Хока что-то дьявольское.
Энджел мельком посмотрела на него и, переведя взгляд на его ручные часы, нахмурилась. Северный ветер всегда чреват неприятностями. Она намеревалась ловить рыбу около Индиан-Хед, расположенного неподалеку от бухты Нидл-Бей, куда они, собственно, и держали путь.
Но если поднимется ветер, дай Бог добраться до Нидл-Бей засветло. А если ветер усилится, им придется искать убежище где-то на полпути. Несмотря на защиту гор и островов, пролив Инсайд-Пасседж во время шторма для небольших судов опасен.
Энджел вывела катер со стоянки так быстро, как только позволяли правила. Не обращая внимания на лодки во Френчмен-Пул и деревянные плоты, покачивающиеся вдоль берега, она направила судно по реке Кэмпбелл к морю.
Ветер не унимался, на волнах забелели барашки. Энджел включила радио — послушать переговоры рыбаков. Оказалось, что на севере ветер еще сильнее, чем здесь. Она приготовилась к долгому путешествию.
Хок несколько часов просидел в кресле на корме. Поначалу он нарочно не пошел в рубку, чтобы не нервировать Энджел своим присутствием, но потом монотонный шум мотора, белые полосы кильватера и серо-зеленые горы, поднимающиеся из моря, навеяли на него дремоту.
Однако из-за сильного ветра и непрекращающихся брызг он замерз, потом промок и, наконец, решил все же пройти в рубку.
— Замерз? — спросила Энджел не оборачиваясь.
— Немного.
Сквозь ветрозащитное стекло Хок посмотрел вдаль. Сине-черная гладь воды в проливе между островами сплошь была покрыта белыми барашками.
— Судя по всему, погода может испортиться, — сказал он.
— Это будет очень плохо, — согласилась Энджел, прикидывая, сколько им еще предстоит проплыть. — Мы проскочим узкий пролив и за островами изменим маршрут. Получится немного дольше, зато безопаснее.
Пристроившись на длинной скамье, с трех сторон охватывающей стол в рубке, Хок молча наблюдал, как Энджел управляется с катером. Волны с шумом бились в гладкий белый корпус судна, сотрясая его, затем катер скользнул в укрытие между двумя островами, где с криком носились чайки, и качка стала слабее.
— Смотри, — сказал Хок.
Он коснулся руки Энджел и указал направо, где ярдах в пятидесяти от них возвышалась отвесная стена утеса; оттуда, завидя косяки сельди, чайки ныряли в воду. Защищенное от ветра, море здесь было зеленым и блестело. В ярком солнечном свете видны были каждый пузырик, каждая метнувшаяся серебристая тень.
Энджел посмотрела на солнце, прикинула, сколько им еще плыть, и покачала головой.
— С каким бы удовольствием я забросила здесь удочки, — мечтательно сказала она.
— Что мешает? — спросил Хок, поняв по ее тону, что рыбалка отменяется.
— При полной воде в проливе ужасное течение, и я бы не хотела, чтобы нас здесь застала ночь. У нас будет четыре дня для рыбалки.
Только теперь Хок заметил причудливо волнообразные перепады в окраске воды, отмечающие границы встречных течений.
— А сейчас низкая вода? — спросил он.
— В общем да.
Хок посмотрел за борт. Если при низкой воде здесь так бурлят потоки, можно представить, что будет во время прилива, когда огромные массы воды устремятся между островами и, сдавленные скалами, забурлят и вспенятся, сметая все на своем пути.
Отсюда пролив разделялся на множество узких протоков, петляющих в лабиринте островов. В этот лабиринт вливал свою мощь Тихий океан, мощь, сдерживаемую скалами и теснинами, подводными течениями и встречными потоками.
Некоторые острова были крупными, другие — не больше валунов, окаймленных скалистыми рифами.
Хок подумал, что ему было бы непросто провести катер невредимым по такому фарватеру даже с навигационной картой, при свете дня и низкой воде.
А в темноте да при полной воде это будет равносильно гонке в автомобиле со сломанным рулем.
Однажды в молодости он испробовал это, но тогда ему было все равно, жить или умереть, а теперь он не горел желанием снова испытать те ощущения.
Однако Энджел, похоже, отлично справлялась со своей задачей. Собранная, напряженная, руки твердо лежат на руле, глаза выискивают наиболее безопасный маршрут — таким же вот и сам он бывал во время гонок. Хок пристроился позади Энджел, восхищаясь ее ловкостью и довольный своим путешествием по неожиданно красивому и опасному проливу Инсайд-Пасседж.
Внимание Хока стало чересчур пристальным, чтобы его можно было не заметить. Энджел украдкой скосила глаза, пытаясь понять, что означает загадочное выражение его мужественного лица.
— Что-нибудь не так? — спросила она.
— Нет. Просто ты очень хороша, — ответил Хок. — Мне нравится смотреть, как ловко ты управляешь катером.
Глаза Энджел округлились от удивления.
— Спасибо.
— Это тебя Грант научил?
Энджел на мгновение опустила черные ресницы, под которыми скрылись сине-зеленые огоньки глаз.
Затем прозвучал ее спокойный, тихий ответ:
— Да.
Энджел ждала новых вопросов, но их не последовало.
Глава 19
Хок вылез из кровати, расположенной на носу катера. В каюте было совершенно темно, лишь слегка поблескивало вентиляционное отверстие. Осторожно, стараясь не шуметь, он открыл дверь в ее каюту. Ковровая дорожка поглощала звуки его шагов.
Каюта была пуста.
Как Хок и предполагал, Энджел предпочла спать снаружи, на корме. Дальше от него можно было уйти только на скалы, которые тянулись вдоль берега бухты Нидл-Бей. Встроенные сиденья и настил, прикрывающий мотор, образовывали пространство размером с двуспальную кровать. Благодаря сделанным на заказ подушкам кровать получилась вполне удобной.
Правда, довольно холодной. Предрассветный воздух пощипывал лицо. Из спального мешка, в котором устроилась Энджел, выбивалось лишь бледное облачко ее волос.
Хок прошел на корму и, стараясь не разбудить Энджел, легко коснулся этого нежного облачка. Волосы были прохладные, даже холодные, но удивительно живые. Они вбирали свет, словно жемчуг, сверкая и переливаясь при каждом прикосновении Хока.
Он вспомнил, как несколько дней назад она лежала на темном одеяле на носу лодки и бледный огонь ее волос и кожи пробудил в нем желание погрузиться в Энджел, как в теплое озеро.
Она была так прекрасна, а он был так жесток.
Хок в задумчивости осторожно намотал на палец прядь ее волос. Он так мало знал о ней и вместе с тем так много.
Она дала ему то, чего не давала ни одному мужчине, а он взял, ничего не давая взамен, даже удовольствия. Потом он разозлился на нее за то, что она разрушила его мир, лишила уверенности в том, что он знает жизнь и женщин, и опрокинула его представление о них.
Как же заблуждался он, полагая, что Энджел сама все нарочно подстроила! Она знала о его цинизме не больше, чем он о ее невинности.
Энджел открыла ему, что бывают женщины, которые не лгут, а он открыл ей, что бывают мужчины, которые не умеют любить. Ее глаза темнеют, когда теперь она смотрит на него. Она обходит вокруг стола, чтобы не оказаться с ним рядом. И при этом ей приходится отвечать на его вопросы, вопросы, которые, словно когти, впиваются в нее, заставляя сжиматься от боли.
И все же Хок не мог не задать их. Он должен был узнать все.
Со всей осторожностью, на какую он был способен, Хок отпустил ее бледный локон, и палец, лишившись тепла ее шелковистых волос, внезапно ощутил прохладу. Он снова тронул ее белокурую прядь, скользнул по ней кончиком пальца, пока не уткнулся в холодную ткань спального мешка.
Повернувшись, он бесшумно пошел назад в каюту.
Солнце окрашивало горизонт на востоке.
Энджел проснулась от запаха кофе и жареного бекона. Она быстро села, сердце ее колотилось. Какое-то мгновение Энджел не могла понять, где она. Затем она ощутила холодный воздух, легкое покачивание катера и все вспомнила.
Хок.
Первый день их путешествия на рыбалку.
— Тебе сколько яиц? — спросил Хок, открывая дверь каюты и глядя, как Энджел медленно возвращается к реальности.
— Ты делаешь глазунью или болтунью? — спросила она.
— Узнаю, когда разобью, — ответил он.
Уголки рта Энджел изогнулись в улыбке.
— Держи меня в курсе.
Сдержанно кивнув, Хок отвернулся к плите. Заспанный вид Энджел заставил его тело сжаться от любовного голода. Совсем недавно это разозлило его. Теперь его пронзила жалость, такая же сильная, как и желание.
Расстегнув «молнию» спального мешка, Энджел, поежившись, быстро прошла в каюту и прикрыла за собой дверь, чтобы сохранить тепло от плиты.
— Хочешь, я приготовлю омлет? — нерешительно спросила она.
Каюта казалась слишком маленькой. Высокий, широкоплечий Хок не оставлял в ней свободного места.
Хок повернул голову и мгновенно понял, что Энджел чувствует себя не в своей тарелке.
— Ничего страшного, — сказал он. — Я люблю иногда сам приготовить завтрак.
Энджел стояла у дверей. Ее волосы были в беспорядке, из-под сизо-серого пуловера выглядывали края рубашки. На ногах были новые чулки. Несомненно, она переоделась еще вчера вечером, прежде чем залезла в спальный мешок.
— В следующую ночь я испробую твой метод, — сказал Хок.
Он с усилием заставил себя отвернуться и разбил над сковородкой яйцо с ловкостью человека, который частенько готовит себе завтрак сам.
— Мой метод? — удивилась Энджел.
— Надевать чистое белье перед тем, как ложиться спать, — пояснил Хок. — Я забыл, что, пролежав ночь, одежда становится холодной.
— Особенно если ты еще теплый со сна.
— Глазунья, — сказал Хок.
— Что? — спросила Энджел. — О, ты не прорвал желток! Поздравляю. Мне из двух яиц.
Энджел зачарованно смотрела, как уголок рта Хока потянулся кверху. Она стояла достаточно близко, чтобы заметить, как от его глаз побежали лучики морщинок. Энджел затаила дыхание, надеясь увидеть на его лице настоящую улыбку. Но он не улыбнулся, и она тихо вздохнула. Может, когда он поймает лосося…
Подумав об этом, она виновато посмотрела на Хока.
— Мы пропустили прилив, — сказала она. — Я проспала.
— Это не имеет значения.
— Почему?
— Ветер, — коротко ответил Хок. — Барашки до небес.
Он махнул ножом в сторону окна.
Энджел осторожно протиснулась к окну. Проход был так узок, что она не могла не коснуться Хока, не заметить, как широки его плечи, как узки бедра, как мужественны его черты.
Она сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, но от этого стало только хуже. Она знала, что по утрам ей труднее всего. Так было всегда. Разум просыпается чуть позже, чем чувства. Рядом с таким мужчиной, как Хок, она в опасности.
«Или никакой опасности нет? — подумала она. — С той отвратительной попытки заняться любовью он только задает мне вопросы. Нет, — сразу поправила она себя, — попытки заняться сексом. Если бы это была любовь, все бы закончилось по-другому».
Вид вспененной ветром воды отвлек Энджел от мыслей о Хоке и различии между любовью и сексом.
Поверхность океана усеивали белые гребни волн, ветер поднимал брызги, и только в укрытой скалами бухте Нидл-Бей было спокойно. Ни о какой рыбалке не могло быть и речи.
— Ты прав, — согласилась Энджел. — Я бы не рискнула лезть в такую воду, если это не вопрос жизни и смерти.
Хок посмотрел из-за плеча Энджел на бушующий океан.
— Здесь ветры обычно надолго? — спросил он.
— Могут дуть час, а могут неделю, это непредсказуемо. Но мне кажется, он к вечеру стихнет.
— А если нет?
Энджел вздохнула:
— Ты умеешь играть в криббедж?
Один уголок рта Хока снова загнулся кверху.
— Готов научиться.
Слушая глубокий, надтреснутый голос Хока, Энджел подумала: неужели криббедж — единственное, чему Хок хотел бы у нее научиться? Несмотря ни на что, ее преследовало ощущение, что за его грубостью скрывается способность любить так же сильно, как и ненавидеть.
С ней было то же самое. Ее ярость и ненависть к жизни были не менее сильны, чем любовь к Гранту, однако в конце концов она пережила и ярость, и любовь.
«Что бы было, если бы я знала только ненависть и жестокость? Что бы было, если бы я никогда не знала любви?»
Энджел вспомнила, с какой горечью и завистью Хок сказал: «Любовь рождает любовь. Чудесный замкнутый круг».
Он, Хок, всегда был вне этого круга.
«Как долго должен человек жить вне этого круга, чтобы потерять способность любить? — спросила себя Энджел. — Сколько времени нужно, чтобы потерять всякую надежду?»
— Твоя яичница остынет.
Спокойный голос Хока вывел ее из задумчивости. Она села за стол, съела завтрак, который ей приготовил Хок, и выпила кофе, который он налил ей в кружку. Когда он сел с противоположной стороны стола, чтобы позавтракать самому, их колени на мгновение соприкоснулись.
Вынужденное уединение на катере нарушило безмятежность Энджел, как северный ветер — гладь моря.
Энджел быстро встала и ополоснула тарелки в маленькой раковине.
— Ты любишь тушеную рыбу с овощами? — неожиданно спросила она.
— Да.
Хок, прищурившись, следил за ней. От него не укрылось, что даже случайное прикосновение заставило Энджел отстраниться от него, и то, что он заслужил ее страх, не меняло дела.
Каюта была пуста.
Как Хок и предполагал, Энджел предпочла спать снаружи, на корме. Дальше от него можно было уйти только на скалы, которые тянулись вдоль берега бухты Нидл-Бей. Встроенные сиденья и настил, прикрывающий мотор, образовывали пространство размером с двуспальную кровать. Благодаря сделанным на заказ подушкам кровать получилась вполне удобной.
Правда, довольно холодной. Предрассветный воздух пощипывал лицо. Из спального мешка, в котором устроилась Энджел, выбивалось лишь бледное облачко ее волос.
Хок прошел на корму и, стараясь не разбудить Энджел, легко коснулся этого нежного облачка. Волосы были прохладные, даже холодные, но удивительно живые. Они вбирали свет, словно жемчуг, сверкая и переливаясь при каждом прикосновении Хока.
Он вспомнил, как несколько дней назад она лежала на темном одеяле на носу лодки и бледный огонь ее волос и кожи пробудил в нем желание погрузиться в Энджел, как в теплое озеро.
Она была так прекрасна, а он был так жесток.
Хок в задумчивости осторожно намотал на палец прядь ее волос. Он так мало знал о ней и вместе с тем так много.
Она дала ему то, чего не давала ни одному мужчине, а он взял, ничего не давая взамен, даже удовольствия. Потом он разозлился на нее за то, что она разрушила его мир, лишила уверенности в том, что он знает жизнь и женщин, и опрокинула его представление о них.
Как же заблуждался он, полагая, что Энджел сама все нарочно подстроила! Она знала о его цинизме не больше, чем он о ее невинности.
Энджел открыла ему, что бывают женщины, которые не лгут, а он открыл ей, что бывают мужчины, которые не умеют любить. Ее глаза темнеют, когда теперь она смотрит на него. Она обходит вокруг стола, чтобы не оказаться с ним рядом. И при этом ей приходится отвечать на его вопросы, вопросы, которые, словно когти, впиваются в нее, заставляя сжиматься от боли.
И все же Хок не мог не задать их. Он должен был узнать все.
Со всей осторожностью, на какую он был способен, Хок отпустил ее бледный локон, и палец, лишившись тепла ее шелковистых волос, внезапно ощутил прохладу. Он снова тронул ее белокурую прядь, скользнул по ней кончиком пальца, пока не уткнулся в холодную ткань спального мешка.
Повернувшись, он бесшумно пошел назад в каюту.
Солнце окрашивало горизонт на востоке.
Энджел проснулась от запаха кофе и жареного бекона. Она быстро села, сердце ее колотилось. Какое-то мгновение Энджел не могла понять, где она. Затем она ощутила холодный воздух, легкое покачивание катера и все вспомнила.
Хок.
Первый день их путешествия на рыбалку.
— Тебе сколько яиц? — спросил Хок, открывая дверь каюты и глядя, как Энджел медленно возвращается к реальности.
— Ты делаешь глазунью или болтунью? — спросила она.
— Узнаю, когда разобью, — ответил он.
Уголки рта Энджел изогнулись в улыбке.
— Держи меня в курсе.
Сдержанно кивнув, Хок отвернулся к плите. Заспанный вид Энджел заставил его тело сжаться от любовного голода. Совсем недавно это разозлило его. Теперь его пронзила жалость, такая же сильная, как и желание.
Расстегнув «молнию» спального мешка, Энджел, поежившись, быстро прошла в каюту и прикрыла за собой дверь, чтобы сохранить тепло от плиты.
— Хочешь, я приготовлю омлет? — нерешительно спросила она.
Каюта казалась слишком маленькой. Высокий, широкоплечий Хок не оставлял в ней свободного места.
Хок повернул голову и мгновенно понял, что Энджел чувствует себя не в своей тарелке.
— Ничего страшного, — сказал он. — Я люблю иногда сам приготовить завтрак.
Энджел стояла у дверей. Ее волосы были в беспорядке, из-под сизо-серого пуловера выглядывали края рубашки. На ногах были новые чулки. Несомненно, она переоделась еще вчера вечером, прежде чем залезла в спальный мешок.
— В следующую ночь я испробую твой метод, — сказал Хок.
Он с усилием заставил себя отвернуться и разбил над сковородкой яйцо с ловкостью человека, который частенько готовит себе завтрак сам.
— Мой метод? — удивилась Энджел.
— Надевать чистое белье перед тем, как ложиться спать, — пояснил Хок. — Я забыл, что, пролежав ночь, одежда становится холодной.
— Особенно если ты еще теплый со сна.
— Глазунья, — сказал Хок.
— Что? — спросила Энджел. — О, ты не прорвал желток! Поздравляю. Мне из двух яиц.
Энджел зачарованно смотрела, как уголок рта Хока потянулся кверху. Она стояла достаточно близко, чтобы заметить, как от его глаз побежали лучики морщинок. Энджел затаила дыхание, надеясь увидеть на его лице настоящую улыбку. Но он не улыбнулся, и она тихо вздохнула. Может, когда он поймает лосося…
Подумав об этом, она виновато посмотрела на Хока.
— Мы пропустили прилив, — сказала она. — Я проспала.
— Это не имеет значения.
— Почему?
— Ветер, — коротко ответил Хок. — Барашки до небес.
Он махнул ножом в сторону окна.
Энджел осторожно протиснулась к окну. Проход был так узок, что она не могла не коснуться Хока, не заметить, как широки его плечи, как узки бедра, как мужественны его черты.
Она сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, но от этого стало только хуже. Она знала, что по утрам ей труднее всего. Так было всегда. Разум просыпается чуть позже, чем чувства. Рядом с таким мужчиной, как Хок, она в опасности.
«Или никакой опасности нет? — подумала она. — С той отвратительной попытки заняться любовью он только задает мне вопросы. Нет, — сразу поправила она себя, — попытки заняться сексом. Если бы это была любовь, все бы закончилось по-другому».
Вид вспененной ветром воды отвлек Энджел от мыслей о Хоке и различии между любовью и сексом.
Поверхность океана усеивали белые гребни волн, ветер поднимал брызги, и только в укрытой скалами бухте Нидл-Бей было спокойно. Ни о какой рыбалке не могло быть и речи.
— Ты прав, — согласилась Энджел. — Я бы не рискнула лезть в такую воду, если это не вопрос жизни и смерти.
Хок посмотрел из-за плеча Энджел на бушующий океан.
— Здесь ветры обычно надолго? — спросил он.
— Могут дуть час, а могут неделю, это непредсказуемо. Но мне кажется, он к вечеру стихнет.
— А если нет?
Энджел вздохнула:
— Ты умеешь играть в криббедж?
Один уголок рта Хока снова загнулся кверху.
— Готов научиться.
Слушая глубокий, надтреснутый голос Хока, Энджел подумала: неужели криббедж — единственное, чему Хок хотел бы у нее научиться? Несмотря ни на что, ее преследовало ощущение, что за его грубостью скрывается способность любить так же сильно, как и ненавидеть.
С ней было то же самое. Ее ярость и ненависть к жизни были не менее сильны, чем любовь к Гранту, однако в конце концов она пережила и ярость, и любовь.
«Что бы было, если бы я знала только ненависть и жестокость? Что бы было, если бы я никогда не знала любви?»
Энджел вспомнила, с какой горечью и завистью Хок сказал: «Любовь рождает любовь. Чудесный замкнутый круг».
Он, Хок, всегда был вне этого круга.
«Как долго должен человек жить вне этого круга, чтобы потерять способность любить? — спросила себя Энджел. — Сколько времени нужно, чтобы потерять всякую надежду?»
— Твоя яичница остынет.
Спокойный голос Хока вывел ее из задумчивости. Она села за стол, съела завтрак, который ей приготовил Хок, и выпила кофе, который он налил ей в кружку. Когда он сел с противоположной стороны стола, чтобы позавтракать самому, их колени на мгновение соприкоснулись.
Вынужденное уединение на катере нарушило безмятежность Энджел, как северный ветер — гладь моря.
Энджел быстро встала и ополоснула тарелки в маленькой раковине.
— Ты любишь тушеную рыбу с овощами? — неожиданно спросила она.
— Да.
Хок, прищурившись, следил за ней. От него не укрылось, что даже случайное прикосновение заставило Энджел отстраниться от него, и то, что он заслужил ее страх, не меняло дела.